Политическая и военная жизнь Наполеона

Глава 3

Переход через Тальяменто. Дела при Тарвисе, Неймарке и Гундсмарке. Первоначальные условия мира в Леовене. возмущения в Венеции, Генуе и Вальтелин. Переговоры в Удине, или в Пассерино. Морская война, сражение при мысе св. Викентия. Англичане берут тринадцать. Неудачные покушения их против Тенерифе и Порто-Рико. Возмущения на английском флоте. Питт посылает Малмсбери в Лилль. Внутреннее положение Франции. 18 фруктидора. Переговоры, приближавшиеся к концу, прерваны ошибкою Директории. Бонапарт берет на себя заключение Континентального мира, в противность данных ему инструкций. Выгоды Кампо-Формийского мира. Морское сражении при Кампердюйне. Раштадтский конгресс. Возвращение Бонапарта в Париж. Приготовления к египетской экспедиции. Вторжение в Рим и Швейцарию.

Блестящая победа при Риволи, взятие Мантуи, освобождение Корсики от англичан, мир с Римом и Неаполем, и, наконец, приближение сильных подкреплений ко мне совершенно изменили положение дел в Италии. Упрочив мои завоевания в этой стране, я хотел заставить трепетать австрийского императора в собственной столице его. Дивизии рейнской армии, прибывшие в течение марта месяца, усилили мои войска до 75 000 человек, из которых я должен был оставить около 20 000 в крепостях и для наблюдения за южной частью полуострова. С остальными войсками я двинулся вперед. Директория предписала Моро перейти Рейн в Келе, чтобы содействовать мне; а Гошу, по преобразовании Самбро-Маасской армии, снова двинуться с нею на Майн. Венский кабинет имел также мысль сделать Италии театром главных военных действий; но эта мысль родилась только после взятия Келя эрцгерцогом Карлом, и разбития Альвинци при Риволи. В середине января эрцгерцог, уже прославившийся одною, отлично выполненною кампаниею, был послан против меня с тремя отборными дивизиями. Я встретил, наконец, достойного противника.

Последние успехи сделали наше положение столь же прочным, сколь до сих пор оно было шатко и ненадежно; однако же я не забывал, что сардинский король не был еще нашим союзником, и при малейшей неудаче мог сделаться врагом. Я несколько раз побуждал директорию предложить ему самые выгодные условия, чтоб склонить его вступить с нами в оборонительный и наступательный союз; наконец я решился сам заключить договор такого рода и подписал его 16-го февраля с графом Бальбо(1) в Болонье; но директория, употребляя во зло свои права, не утвердила его, и поручила это дело генералу Кларку, находившемуся тогда в Турине. Переговоры с министром Дамианом Приоккою, кончились только 8-го апреля, когда Леобенское перемирие делало их уже не нужными; но директория их также не утвердила.

Если бы мы вовремя получили 10-тысячное подкрепление пьемонтцев, наша армия, с дивизиями Бернадотта и Дельма, возросла бы до 90 тысяч, и тыл наш был бы обеспечен; во всей Италии, по крайней мере, до Эча, у нас были бы только союзники. Оставалась одна Венеция, беспокойный дух которой мог еще нас тревожить. Война опустошала ее владения на твердой земле, и народ, восстановленный против нас, ожидал только знака к восстанию.

В Брешии и Бергамо было много приверженцев демократии, и они произвели возмущение, требуя присоединения этих двух городов к Ломбардии. Это случилось в то самое время, когда я готовился проникнуть во Фриуль. Восстание это, произведенное генералом Ландрие(2), было скорее делом агентов Директории, нежели моим собственным; но оно содействовало моим планам, и я не препятствовал ему. Причина была ясна: если демократы восторжествуют, то они усилят мое войско; если же падут, то мне представится повод действовать против дурно расположенной к нам олигархии. Я дорожил удержанием за нами Италии. Я привязан был к Франции, но не забывал своего итальянского происхождения, моей любимой мечтой было восстановление народа, богатого столь великими воспоминаниями; но чтобы при заключении мира заставить Австрию согласиться на уступку Ломбардии, требуя от нее в тоже время и Бельгию, нужно было дать ей достаточное вознаграждение за одну из этих земель. Подавая нам предлог к неприязненным действиям, Венеция сама обрекла себя в жертву нашей политики.

Иго Венеции было не так тягостно для народа, как для высших сословий подвластных ей областей. Нет ничего нелепее, как преобладание одного города над целым народом, если управление не разделено между этим городом и высшим сословием других частей государства; такая олигархия, как в Берне и Венеции, ненавистна, тягостна. Единственная благоразумная форма республики, где республика уже существует — есть правление аристократическое, подобное тому, какое было в Риме, когда все латины получили право гражданства. Если бы венецианский сенат заблаговременно предложил 30 сенаторских мест лучшим дворянским домам Брешии, Бергамо, Вероны, Виченцы, Падуи и Тревизы, мы не имели бы никакого влияния на жителей этих областей. Но вместо того, чтобы благоразумною уступчивостью отстранить грозу, он принял меры другого рода; возмутил жителей гор окрестностей Сало против Брешии и поддерживал их войсками генерала Фиораванти. Дошло до кровопролития; бунтовщики взяли Сало; но патриоты, с помощью наших войск и цизальпинцев, снова отняли город. В то же время сенат набрал и вооружил от 8 до 10 000, усилил свое войско, и снаряжал грозную флотилию для прикрытия лагун Венеции.

В нашем положении нужно было или привлечь Венецию на нашу сторону, или заставить ее бездействовать. Сенат прислал ко мне Пезаро для объяснений, касательно беспорядков в Брешии. Я старался убедить его в том, как необходимо Венеции принять наш союз, изменив несколько правление, и даже дал ему почувствовать, как опасно ей перейти на сторону наших противников, объяснив, что ранее двух недель я вытесню австрийцев из Фриуля и займу Каринтию.

Но решение сената было уже принято. Он слишком ненавидел нас, чтобы согласиться вступить в союз; но слишком боялся и нас, и влияния венского кабинета, чтобы перейти на сторону Австрии. Он выказал только храбрость труса, приготовляясь к обороне, и обещая поддерживать до последней крайности права нейтралитета. Но этим трудно было обмануть меня, потому что с обеих сторон взаимная вражда была слишком велика: Венеция сохранила бы нейтралитет, пока я оставался бы победителем; одно сомнительное дело в Норических Альпах, и 20-тысячная венецианская армия, усиленная ополчениями поселян, напала бы на наш тыл, уничтожила бы наши депо, и отрезала бы нам отступление.

Это положение дел не тревожило бы меня, если бы Директория закончила переговоры с сардинским королем, потому что тогда я мог бы принудить Венецию к бездействию, оставив против нее 10 или 12 тысяч; но Туринский двор требовал, чтоб ему уступлена была хотя бы часть Ломбардии; а Директория не хотела связать себя; потому что в таком случае она должна была поставить уступку этой области непременным условием мира с Австрией. Напрасно Директория затруднялась этим: подобная статья договора всегда бывает условна; невозможного сделать нельзя; и если бы Австрия изъявила упорное несогласие, мы могли дать вознаграждение Сардинии из завоевании наших на правом берегу По.

Между тем эрцгерцог прибыл уже на Пиаве, а три дивизии, шедшие к нему через Тироль с Рейна, были еще далеко: Бернадотт и Дельма уже 8 дней как присоединились ко мне, а подкрепления австрийцев еще были в Баварии. Пользуясь этим состоянием неприятеля, я решился напасть на него, не обращая внимания на двусмысленное положение Венеции. Дивизия Виктора(3), оставленная в Анконе, чтобы понудить папу к исполнению договора, получила приказание возвратиться на Эч и прикрывать мои сообщения. Я двинулся с дивизиями Массены, Бернадотта, Серюрье и Ожеро (которой командовал в это время генерал Гюйё), составлявшими 38 000. Под начальство Жубера назначил я, кроме той дивизии, которою он командовал при Риволи, дивизии Бараге-д'Иллье и Дельма.

С берегов Минчио мне представлялось два пути внутрь Австрии: первый на север, через долину Эча, то есть, через Тироль; второй на восток, через Фриуль и Карниолию. Эти две операционные линии, пересекаясь, составляют прямой угол, в вершине которого стоит Верона; обе они были заняты неприятелем, а потому мне нельзя было избрать исключительно одну из них, не подвергая своего фланга и тыла нападению той части неприятельского войска, которая бы действовала по другой. Дорога через Тироль представляет более затруднений наступающему, и не так прямо ведет в сердце родовых австрийских земель, притом узкие долины этого пути не позволили бы мне развернуть все мои силы. Дорога через Фриуль была удобнее, но зато тут нельзя было пройти к Удине, не открывая своего тыла неприятелю, если бы тот двинулся через Тироль; чтобы избежать этого, мне необходимо было двинуть значительный силы вверх по Эчу, с целью удерживать неприятеля в Тироле. Отряд этот мог примкнуть к Главной армии через долину Дравы, как бы нарочно созданную для подобного движения; этот способ действия наиболее согласовался с расположением театра войны; только удачное соединение сил у Клагенфурта было довольно затруднительно.

Но, хотя местность представляла неудобства, зато она имела и выгоды для наступающего. Если бы неприятель вздумал оборонять Фриуль параллельными позициями за реками Пиаве, Талиаменто и Изондзо, левое крыло его постоянно было бы близ самого морского берега, а единственный путь к отступлению за правым крылом; так что одно удачное движение на это крыло могло отрезать отступление всей армии и опрокинуть ее в Адриатическое море. На этих данных я основал свой план. Остатки армии Альвинци заняли берег Талиаменто; тирольский корпус, под начальством Керпена и Лаудона находился за Лависом и Носсом; бригада Лузиньяна(4), расположенная при Фельтре, сохраняла сообщение между двумя главными корпусами. Во всей австрийской армии считалось не более 35 000, потому что подкрепления с Рейна еще не прибыли; правда, можно причислить к ней еще несколько тысяч тирольцев, вооружившихся для собственной обороны: но они дрались только в своих горах.

10-го марта армия моя двинулась. Я шел с главными силами прямо на Талиаменто. Массена был направлен на Фельтр против бригады Лузиньяна, и вместе с тем для того, чтобы угрожать правому крылу эрцгерцога. Лузиньян отступил вверх по Пиаве; 13-го арьергард его, настигнутый у Лонгаро, был разбит и он сам попался в плен. Массена, откинув на Кадоре австрийскую бригаду, свернул на Шпилемберг и Джемону, чтобы ближе обойти правое крыло эрцгерцога и занять важную дорогу на Потебу, по которой неприятель мог отступить на Виллах.

16-го числа я прибыл к Вальвазоне на Талиаменто, а эрцгерцог отступил уже, оставив на этой реке один арьергард. Войска мои переправились вброд. Неприятель был опрокинут, и мы гнали его но дороге на Пальманову. Эрцгерцог разделил свою армию. Сам отступил на Гориче; другая колонна, при которой находилась большая часть обоза и артиллерии, направилась, под начальством генералов Гонтрейля и Баялича(5), через Чивидале и Натизонскую долину на Капоретто; генерал Окскай, командовавший бригадою Лузиньяна, прикрывал дорогу из Виллаха на Киуза-Венету. От самого источника своего до Горнче Изондзо протекает между двумя отраслями гор, непроходимыми со стороны Крайнбурга. Если бы мне удалось запереть здесь армию эрцгерцога, он попал бы в новые каудинские фуркулы; несколько времени я надеялся успеть в этом. Массена, поднявшись вверх по берегу Феллы, мог опрокинуть Окская за Тарвис и завладеть выходами по берегам Изондзо, со стороны Виллаха. Я сам маневрировал против левого Фланга эрцгерцога, стараясь вогнать его в долину этой реки. Левый фланг австрийцев был примкнут к городу Градиске, занятому четырьмя батальонами. Бернадотт атаковал его 17-го числа с фронта, а Серюрье с тыла, перейдя Изондзо между Градискою и Монтефальконе. Гарнизон сдался на капитуляцию. Тогда, с дивизиями Серюрье и Бернадотта, я стал подыматься по левому берегу Изондзо, а Гюйё двинулся на Капоретто, через Чивидале. Я намеревался отрезать неприятелю дорогу в Черницу, приняв вправо, по Виппахской долине, и таким образом принудить его войти в долину Изондзо, по дороге через Канале на Капоретто.

Эрцгерцогу необходимо было уклоняться от решительного боя, до прибытия войск с Рейна, и потому он, не дав мне времени совершить мое движение, поспешно отступил к Лайбаху, через Черницу и Адельсберг. Я послал Бернадотта преследовать его, а сам устремился на колонну Гонтрейля и Баялича, которая не могла уже спастись от моих ударов. Замедляемая в своем движении обозом, который она прикрывала, преследуемая войсками Гюйё и Серюрье, поднимавшимися вверх по Изондзо, она неожиданно встретила с фронта Массену, успевшего уже занять проходы Понтебы и Тарвис, отбросив Окская на Вуртцен. Гонтрейль тщетно старался пробиться через Тарвис: он был оттеснен в ущелья Обер-Прета, и окружен там вместе с Баяличем. Они положили оружие: около 4 000 пленных, 25 орудий и 400 повозок достались нам в добычу. 28-го числа я собрал в Виллахе дивизии Массены, Гюнё и Серюрье. Бернадотт следовал за эрцгерцогом на Лайбах; летучие отряды его направлены были даже к Триесту с целью воспользоваться средствами этого богатого города.

Эрцгерцог, следовавший из Лайбаха чрез Клагенфурт на Сант-Вейт, был усилен там первыми подкреплениями, прибывшими из Германии. Из Клагенфурта я писал к нему о бедствиях войны, которой ничем нельзя было долее оправдывать и старался возбудить в его благородной душе желание мира. Он отвечал мне, что не имеет права вести переговоров, но что не менее моего желал бы прекратить несчастия войны.

Он чувствовал себя еще слишком слабым, чтобы сразиться со мною, и при моем приближении отступил к Неймарку; 30-го числа прибыл я в Сант-Вейт. 2-го апреля Массена завладел дирнштейнскими проходами и опрокинул, неприятельские арьергарды у Неймарка и Гундсмарка. Гренадеры, прибывшие с Рейна, были разбиты в этих двух стычках. Австрийцы продолжали отступать к Вене. Пятого числа я прибыл в Юденбург; два дня спустя эрцгерцог, успевший получить ответ из Вены, куда он отправить мое письмо, прислал просить перемирия, чтобы условиться о заключении окончательного мира. Я с радостью согласился; положение мое было блестяще, но не твердо. Я чувствовал себя не в силах нанести решительный удар Австрии, потому что Рейнская и Самбро-Маасская армии, несмотря на их превосходство над неприятелем после отъезда эрцгерцога, стояли в бездействии на кантонир-квартирах на левом берегу Рейна, и я долго не мог ожидать от них никакой помощи; это даже заставило меня думать, что мною хотели пожертвовать и дать разбить меня. Кроме этого, я справедливо беспокоился о сохранении моих сообщений.

Жубер начал действовать успешно; разбив раздельно Кернена на Лависе 20-го марта, и Лаудона при Неймарке 22-го, он дошел до Бриксена. Керпен отступил к Штерцингу, а Лаудон в Меранскую долину; но скоро положение дел изменилось. Тирольцы народ воинственный, независимый, и набожный; австрийское правительство употребило все старания, чтоб восстановить их, представляя нас врагами религии; неразлучные с войною бедствия еще более ожесточили их. При воззвании графа Лербаха(6) они взялись за оружие. Более 10 000 тирольцев присоединилось к Лаудону, и это дало ему средство перейти в наступательное положение, двинувшись на Ботцен, в долину Эча. Жубер мог бы помериться силами с неприятелем, но после дела на реке Талиаменто я послал к нему предписание свернуть к Каринтии. Окруженный неприятелями, он полагал, что должен поспешить присоединиться ко мне чрез долины Риенцы и Дравы; 5-го апреля выступил он из Бриксена и двинулся чрез Прунекеч и Линц на Виллах; движение чрезвычайно смелое, произведенное им среди страны, восставшей против нас, и без малейшей потери. Таким образом, Тироль был очищен нами до самого Трента. Кернен двинулся чрез Раттенберг и долину Зальцы к Мурау на соединение с эрцгерцогом. Лаудон, подкрепленный Тирольской милицией, спустился вниз по Эчу, опрокинул слабые отряды, прикрывавшие реку и двинулся к владениям венецианским, где все было в смятении.

Сенат, раздраженный нашими действиями во время бунта в Брешии, жаждал мщения. Приближение Лаудона было знаком общему восстанию народа, приведённого в ярость против нас представителями их олигархии, и в особенности духовенством. В Вероне повторились сицилийские вечерни: все французы, находившиеся в городе, были перерезаны. Генерал Баллан(7), командовавший там нашим отрядом, заперся в замке с 3 000 человек, Он был осажден с одной стороны Лаудоном, а с другой инсургентами, поддержанными войсками под предводительством генерала Фиораванти, посланными венецианским сенатом.

Но перемирие Юденбургское, объявленное Лаудону, принудило его возвратиться в Тироль. Венецианцы, предоставленные собственным силам, не могли устоять против 15-ти тысячного корпуса, составленного генералом Виктором из его дивизии и различных гарнизонов, оставленных в городах Ломбардии, под начальством Кильменя. Фиораванти положил оружие, и инсургенты были совершенно рассеяны.

Между тем я всеми силами старался о заключении мира. Кроме этих происшествий, грозивших лишить мою армию сообщений, меня страшило и то, что жребий войны должен будет решиться под стенами Вены, где все выгоды перейдут на сторону противников. Правда, с присоединением ко мне войск Жубера и Бернадотта у меня снова стало 50 тысяч войска; но рейнская армия стояла все еще в бездействии в 150 лье за мной, и эрцгерцог мог противопоставить мне превосходные силы, будучи поддержан венгерским поголовным ополчением и волонтерами, которые, без сомнения, явились бы к нему в значительном числе, при виде опасности для столицы, к тому же я приобретал столько же славы, дав мир Европе, как и войдя победителем в столицу императора. Кабинет венский чрезвычайною поспешностью в переговорах ясно обнаружил, до какой степени он страшился меня, и я вполне воспользовался этим, предписав условия. 18-го апреля они были предварительно заключены в Леобене, где находилась моя главная квартира.

В это время Гош перешел Рейн в Нёйвиде со своей превосходной армией, и вступил 23-го февраля во Франкфурт, после ряда беспрерывных успехов над слабым противником своим, Вернеком(8). Моро также удачно переправился 20-го числа в Келе, и Старрай, не будучи в состоянии удержать его стремления, был оттеснен до Раштадта.

Месяцем раньше эти два движения, перенеся 120 000 нашего войска на берега Инна, могли бы дать решительный оборот войне и, может быть, обеспечили бы для Франции мир еще более выгодный, спася самостоятельность Венеции.

Я поспешил очистить родовые австрийские земли и вывести мои войска в венецианские владения. Я показывал вид, что желаю доказать этому императору мое искреннее желание мира; но на самом деле я был рад случаю приблизиться к моим сообщениям. Враждебные действия Венеции в эту пору были для меня самым счастливым случаем, доставив возможность исполнить обещание, данное мною в Леобене, вознаградить Австрию за уступку Бельгии и Ломбардии, Я был бы очень затруднен, если бы поступки венецианцев не дали мне предлога располагать частью их областей, с помощью возмущения демократической партии, произведённого секретарем нашего посольства Виллетаром, войска мои заняли Венецию 16-го мая. Олигархическое правление было уничтожено. Венецианские патриоты еще льстили себя надеждою, что я допущу учредить демократию в их республике, но ее судьба с этой поры зависела уже от хода наших мирных переговоров с Австрией. Сначала хотели допустить политическое существование республики, вознаградив ее полученными от папы легатствами за уступку Фриуля; но этого не позволил сделать новый оборот наших переговоров. К тому же я полагал, что уступка Венеции императору будет уступкой временною, которую мы непременно возвратим при первой войне.

Разбирая это событие со строгим беспристрастием, нельзя не сознаться, что Венеция принесена была в жертву обстоятельствам. Но этого требовала политика. Республика отвергла союз наш. Она уже не скрывала своей ненависти к нам. За участие в делах Брешии венецианцы перерезали французов в Вероне. Война была объявлена не словами, а действиями, и завоевание, бесспорно, принадлежало победителю. Если бы требовалось только покорить владения Венеции на твердой земле, война была бы окончена менее чем за неделю. Но положение Венеции, окруженной со всех сторон водой, спасало ее от наших ударов. Нужно было только не допустить ее отдаться англичанам, в руках которых она бы навсегда осталась недоступной для нас; а достигнуть этого мы могли не иначе, как посредством партии наших приверженцев, которые призвали бы нас на помощь, и воспрепятствовали бы распоряжениям к сильной и упорной обороне. Таковы были причины произведённого Виллетаром восстания, следствием которого было установление временного правительства. Потомство решит, должны ли мы были прибегнуть к этому действию, которое отклонило от нас новые кровопролития и потери, необходимые для покорения Венеции, и не позволило нашем у непримиримому врагу утвердиться на этом пункте, который сделался бы недоступен для нас в руках англичан. Враги наши представили поступке этот как нарушение всех прав народным. Но избиение французов в Вероне и смерть капитана Ложье, убитого на своем корабле в гавани Венеции, служат нам извинением, особенно, если принять в соображение, что, при занятии Венеции, я был еще намерен сохранить самостоятельность ее и вознаградить за уступки присоединением новых владений на правом берегу По.

Впрочем, Данцигу, Эльбингу и Торну было еще страннее, из вольных городов сделаться прусскими областями, нежели Венеции попасть через мои руки во власть австрийского императора. Возгласы моралистов не могут изменить порядка дел этого мира. Историк Ботта(9), с восторгом приводя в сочинении своем филиппики венецианских проповедников, призывавших народ к убийствам, находить, что мы очень дурно делали, поступая с ними как с неприятелями! Вот как пишут историю!..

После этих событий я расположил мою главную квартиру в Пассериано, близ Удине, и ожидал уполномоченных от императора для заключения окончательного мира. 24-го мая я подписал в Монтебелло предварительное условие с герцогом Галло(10), чтобы ускорить ход переговоров. Но кабинет венский отказал в ратификации его, и я уехал в Милан, с намерением заняться устройством цизальпинской республики, присоединить к ней земли, которые должны были войти в ее состав, и показать этим Австрии, что уже нельзя изменить этого положения. Модена, Реджио, Бремшиа, Бергамо, Феррара и Болонья были присоединены к Ломбардии, и составили одно государство, в котором считалось до трех миллионов жителей. Я видел, как оживал народный дух и восхищался этим. Уже итальянцы чувствовали, что они ничем не хуже имперцев. Я укрепил их моральные силы, сделав их участниками нашей славы.

Из Милана я управлял демократическими переворотами, низвергшими генуэзскую олигархию и приведшими в полную от нас зависимость лигурийских нововводителей. Перевороты в Вальтелине усилили цизальпинскую республику, присоединением к ней этой области. Образование цизальпинской республики было торжественно объявлено 9-го июля.

Постоянные сношения генуэзцев с нами в течении трех столетий обратили Геную некоторым образом во французскую гавань. Нигде не имели мы столько приверженцев. Только одни представители олигархии, боясь демократических идей, клонилась на сторону наших неприятелей.

Директория, заботясь об уничтожении аристократии во всех мелких соседних государствах, не могла забыть Геную. Еще в июле 1796 года она предписала мне требовать удовлетворения от сената за некоторые понесенный ею оскорбления; но тогда я боролся с Вурмзером, и потому удовольствовался одними денежными вознаграждениями. Между тем агенты Директории, по наущению нашего посланника Фейпу, пользовались каждым удобным случаем, чтоб усилить здесь влияние партии демократов; и успехи их были так быстры, что сенату скоро стала угрожать та же участь, какая постигла Венецию.

Игра в мяч подала первый повод к народному восстанию. 9-го мая толпа черни обезоружила войско, овладела всеми воротами и составила комитет, который должен был требовать разных преобразований от сената; сей последний, будучи слишком слаб, чтобы отразить удар силою, предложил выбрать судьей в этом деле Фейпу, главную пружину возмущения, обязавшись заранее согласиться на все перемены, которые он признает нужными. Некоторые патриции, более решительные, вооружили угольщиков и крестьян соседних деревень и в кровопролитной схватке на улицах и площадях, сенат остался победителем. Возвратясь из Монтебелло в Милан, я узнал об этих событиях. Я всегда смотрел на Геную, как на самое полезное присоединение, которое могло упрочить завоевания наши в Италии. Эта обширная крепость, расположенная на вершине скал, против которой трудно вести правильную осаду, могла быть для нас ключом Ломбардии, когда Пьемонт не принадлежал вам, и не было еще симплонской дороги. Для меня было все равно, повинуется ли Генуя дожу из патрициев, или заговорщикам-плебеям, собиравшимся у аптекаря Морандо или в ложе Банки; я хотел только, чтобы там первенствовала французская партия. Но как мы сами принадлежали тогда к демократии, то я не должен был допустить торжества олигархии. Я послал в Геную одного из моих адъютантов узнать подробно о состоянии дел и условиться обо всем с Фейпу.

Призванный сенатом для разрешения этого дела, я тотчас же потребовал освобождения всех французов и предводителей революционной партии, и взятия под стражу всех важнейших лиц со стороны противников. Несколько дней спустя депутация сената, прибывшая в Милан с Фейпу, подписала вместе со мною в Монтебелло положение, уничтожавшее олигархическое правление в Генуе. Этот необыкновенный акт, в котором Франция явилась посредницею между древним правлением и генуэзским народом, состоял из 12-ти статей. Верховная власть предоставлялась собранию целого народа; законодательная вверялась двум представительным советам, составленным один из 300, а другой из 150 членов; исполнительная власть вручена была сенату из 12 членов, под председательством дожа. Как сей последит, так и сенаторы должны были избираться обоими советами. До приведения в исполнение этого положения, власть вверена была комиссии из 22 членов, под председательством прежнего дожа. Этот образ правления нисколько не был приспособлен ни к нравам, ни к местным обстоятельствам. Небольшой генуэзской республике невозможно было иметь представительное правление из 450 членов, не получавших жалованья, не подпав под власть аристократии богатства, самой худшей из всех аристократий. Но я не заботился об улучшении положения Генуи: я старался, напротив, скорее довести ее до желания быть присоединенною к Франции.

(1) Бальбо — (Balbo, граф Чезаре) — итальянский государственный деятель и писатель; род. в Турине 21 нояб. 1789 г., во времена директории был сардинским посланником в Париже, после реставрации — посланником в Мадриде; ум. 4 марта 1837 г. Кларк — Анри-Жак-Гильом (фр. Henri-Jacques-Guillaume Clarke; 17 октября 1765 — 28 октября 1818, герцог Фельтре) — французский военачальник, военный министр Наполеона I, при Реставрации маршал Франции (1816).

(2) Ландрие — французский полковник, участник кампании 1797 г. в Италии.

(3) Виктор — Клод-Виктор Перрен (фр. Claude-Victor Perrin; 7 декабря 1766, Ламарш, — 1 марта 1841, Париж) — маршал Франции (1807), герцог де Беллуно (1808–1841). По неясной причине известен не как маршал Перрен, а как маршал Виктор. Барагэ д’Илье — Луи Барагэ д’Илье (фр. Louis Baraguey d'Hilliers; 13 августа 1764, Париж — 6 января 1813, Берлин). Дивизионный генерал (c 10 марта 1797 года). 16 сентября 1808 года получил графский титул. Отец маршала Франции Ахилла Барагэ д’Илье.

(4) Лузиньян — Луизиньян де, Франц Йозеф, (Franz Joseph, Marquis de Lusignan).

(5) Баялич — Байялич фон Байяхаза, Адам, (Adam Bajalics von Bajahaza).

(6) Лербах — граф Людвиг фон Лербах, граф — австрийский дипломат (1750–1805).

(7) генерал Баллан — Антуан (Antoine Balland) — дивизионный генерал.

(8) Вернек — Вернек, Франц фон, (Franz von Werneck).

(9) Ботта — (Botta), Карло-Джузеппе; 1766–1837, итал. историк и поэт, сторонник франц. революции, 1800 член законодательного корпуса в Пьемонте, с 1803 жил во Франции, после реставрации ректор акад. в Руане.

(10) герцог Галло — Галло Марцио Мастритти (маркиз, позднее герцог Gallo, 1753–1833) — неаполитанский государственный деятель, министр иностранных дел при Иосифе Бонапарте и Мюрате.