Полночные тайны

3

Просыпаясь в Итхре, я чувствую себя такой усталой, словно вовсе не спала. Когда меня только приняли в рыцари, я просыпалась бодрой, пусть даже ночь была тяжелой. Такая летаргия становится делом обычным, и не только для меня. У моего папы темные круги под глазами. Наверное, это само собой разумеется, потому что мы с Олли теперь обрели привычку то и дело отправляться в госпиталь с кровотечением из глаз и ушей, но не думаю, что причина только в этом. Наверное, это еще и потому, что Аннун теперь не то место, которое помогает сновидцам справиться со всем тем, за что они цепляются в Итхре. Мидраут превращает его в нечто серо-стальное, как его собственная душа. А серость никого не вдохновляет.

Я тащусь на завтрак прямо в пижаме. Это тоже новое явление. Обычно я оставалась в спальне до последнего момента, но теперь мы с Олли жуем свои хлопья в дружеском молчании. Болтовня осталась позади – по крайней мере, в Итхре, где многое из того, что нам хочется обсудить, касается Аннуна. И все же кое-что я могу сказать брату, пусть даже в слегка скрытой форме.

– Я вечером собираюсь на Боу, – говорю я, наливая молоко в хлопья «Уитабикс».

Олли бросает взгляд на папу, который жует тост с ореховым маслом, слушая утренние новости.

– Сегодня не могу, – отвечает он. – Я иду на «Ди-Эс».

Я делаю большие глаза.

– Ну, тогда дома увидимся.

«Ди-Эс» – такая же глупость, как и название. «Друзья спящих». Множество таких групп возникло после всех смертей несколько месяцев назад. Психологические сеансы для друзей и родных тех, кого нашли мертвыми в постели, умерших, судя по всему, во сне. Конечно, мы с Олли знаем, что настоящей причиной были трейтре Мидраута, убившие тех людей, но это не та информация, которой мы могли бы поделиться.

Я, вообще-то, ходила с Олли на первое собрание, на которое он отправился, – в подвале паба, гудевшем от игравшей наверху музыки. Группа тогда была невелика. Каждый знал кого-то из умерших, но пока они говорили о том, как они любили ушедших, я могла думать только о том, что слишком лицемерно быть свидетелем их горя, когда я точно знала, что произошло на самом деле.

Поэтому этим вечером, пока Олли говорит о своих чувствах с незнакомыми людьми, я надумала поделиться своими с другом. А пока я должна добраться до школы целой и невредимой. Вы могли бы подумать, что это просто, но при моей внешности в том мире, который создает Мидраут… Никаких шансов.

– Хватит смотреть телик, папа, он тебе мозги испортит! – говорю я нашему отцу, вешая на плечо сумку и наматывая на шею шарф.

Я не была честной с Джин, сказав, что никогда не слушаю новости. Отчасти я их смотрю и слышу, потому что папа теперь почти постоянно за ними следит. А это непрерывный поток политиков, знаменитостей, журналистов, и, на мой нетренированный взгляд, они вроде бы говорят одно и то же, только с разной громкостью. И эффект от этого такой же, как в Аннуне: поглощение еще некоторого количества красок из нашего мира.

Это нечто вроде какого-то паразита. Он везде, и он размножается.

– Чудачка, – шипят люди, когда я прохожу мимо.

– Дьявол! – слышу я бормотание в метро.

Какой-то мужчина злобно косится на меня, когда я выхожу из вагона, и поднимается следом за мной наверх. Но я уже привыкла к подобному, и быстро подхожу к одной из служащих метро и спрашиваю о каком-то направлении. Ее присутствия достаточно, чтобы отогнать мужчину. Но я знаю, что если не сумею вскоре остановить Мидраута, то это уже не спасет меня.

Лондон всегда был городом, где ты мог бы расхаживать полуголым, и никто не обратил бы на тебя внимания, разве что-то кто-нибудь смущенно отвел бы взгляд. Но теперь видны резкие различия между теми, кто подчинился Мидрауту, и теми, кто пока еще держится. Вокруг преобладает некое неуловимое сходство в одежде, преобладает с такой силой, о какой модный дом Кенсингтона мог бы лишь мечтать.

Везде, куда я ни смотрю, люди одеты в нечто однотонное. На деловых людях серые костюмы в тонкую полоску, на женщинах скромные платья с юбками до колен. Несколько раз я заметила людей, которые по пути на работу отчаянно пытались замазать гримом татуировки, стыдясь того, что некогда любили настолько, что запечатлели имена на своей коже.

Те же, кто не «приведен в соответствие», выделяются. Олли много раз уговаривал меня носить контактные линзы, чтобы замаскировать мои глаза. Будь я разумнее, я бы так и поступила. Мои шрамы до сих пор выделяют меня из толпы, но они все же более приемлемы, чем красные радужки.

– Это как раз то, чего хочет Мидраут, – говорю я брату, но на самом деле все куда сложнее.

Я бы чувствовала себя лицемеркой, действуя против Мидраута в Аннуне, но притворяясь его сторонницей в Итхре. У меня возникло бы ощущение, что я бросила тех, кто достаточно силен, чтобы противостоять ему.

– Ты чертова моралистка! – заявляет Олли, когда я начинаю рассуждать об этом.

– А что, мораль… – пожимаю плечами я.

– Ну да, выше внешности, знаю, знаю!

Когда-то это прозвучало бы как оскорбление. Но теперь скорее походит на боль.

Но не только в одежде произошли изменения. Изогнутые стены станций метро всегда были оклеены множеством ярких рекламных листков. Прекрасные книжные обложки, веселые объявления для скучающих, пестрые предложения курсов гимнастики и диет. Это я заметила не так быстро, как одежду. Олли показал мне на стены, но сразу после этого я не могла не смотреть на них постоянно. Объявления стали тусклыми, и не только по цвету. Сегодня, поднимаясь на эскалаторе, я заметила, что все они отпечатаны одним и тем же шрифтом. Слоганы исчезли, остались лишь простые перечисления того, что нам предлагали купить.

Я и не думала прежде, что буду скучать по примитивному юмору и напыщенности таких рекламок, но теперь скучала.

Шагая по улице к школе, я гадала, какую еще чертовщину приготовил сегодняшний день. Колледж Боско недолго был истинным раем. Может, я и не завела друзей, но хотя бы обрела покой и защиту учителей. А теперь даже эти профессиональные узы трещали. И вряд ли стоило этому удивляться, полагала я, учитывая, что Себастьян Мидраут регулярно посещал нашу школу, потому что в ней училась его дочь.

Лотти Мидраут стала для меня еще одним источником страданий. Несколько месяцев назад я буквально пытала ее в Аннуне, надеясь добыть сведения о планах ее отца. В Итхре она могла и не помнить о том, что я сделала, но могу сказать, где-то в глубине души она знала, что я опасна. В Боско разлетались слухи обо мне. В женском туалете на стенах красовались надписи: «Ферн Кинг должна умереть!»

Сегодня я села за свой стол и нашла на нем записку. Красной авторучкой было неряшливо нацарапано: «Мерзкая, мерзкая, мерзкая!» Когда я нахожу подобные записки, что-то во взгляде Лотти подсказывает мне, что она причастна по крайней мере к одной из них. В записках нет настоящих оскорблений, что вполне в духе Лотти. И они вряд ли худшее, что со мной происходит. Лотти должна была как-то быть связана и со шрамом от ожога, случившегося по вине Дженни. Ну, как бы то ни было, я заслужила все то, что Лотти мне адресует, пусть даже она сама не до конца это осознает. Мне приходится куда больше беспокоиться из-за других.

К счастью, никто в Боско пока что не дошел до настоящей жестокости, но они уже приближаются к ней. Это мелочи, которые можно не замечать: толчок локтем в ребра в шумном коридоре, или кто-то наступит мне на ногу, или дернет за волосы… Когда я достаю из сумки ноутбук и карандаш, кто-то сзади резко дергает мой стул, так что я ударяюсь лбом о стол. Я оглядываюсь, но все уже мирно сидят на местах. И никто не смотрит на меня.

Все это может показаться мелочами по сравнению с тем, через что приходится проходить моим друзьям-«чудакам», но я знаю, как легко все это может перерасти в настоящую жестокость. Трут уже наготове. Нужна только спичка.