Полночные тайны

4

Обычно перемены и обеденный перерыв я тратила на свою рыцарскую книгу – маленький блокнот, заполненный сведениями об Аннуне. Но больше не могу. Ночи патрулирования в Аннуне так напряженны, так наполнены печалью, что у меня не остается сил ни на что, когда я бодрствую.

И вместо того чтобы погрузиться в свои записи, я делаю то, что делала всегда, когда нуждалась в убежище: рисую.

Класс рисования находится в старом крыле Боско. В нем стоят старые столы, которым предназначено заканчивать свой век перемазанными красками. Землистый запах глины успокаивает меня. Раньше, когда я приходила сюда, здесь обычно находились несколько человек – в основном одиночки вроде меня, и они тихо работали. Но теперь я одна.

– Тебе следует поспешить, чтобы занять место, – шутит учитель рисования, когда я вхожу.

Мистер Нолан – милый, неловкий мужчина, он носит усы, которые выглядят так, словно им не хочется здесь быть. Он моет кисти, пока я достаю из шкафа свой альбом. Листы в нем покрыты рисунками лиц умерших. Рамеш и Феба, такие, какими я запомнила их в Аннуне: веселые, спокойные, стремящиеся к цели.

– Они кажутся добрыми, – говорит мистер Нолан, заставляя меня подпрыгнуть.

– Они и были такими, – отвечаю я.

– А… Спящие?

Я киваю. Этот вопрос стал стандартным сокращением, когда говорят о тех, кто умер во сне. Я его ненавижу. И это не потому, что я знаю: они не просто заснули и не проснулись, это потому, что это осквернение чего-то положительного. Мне ведь теперь известно, какими могучими могут быть сны. Я видела, что случается, когда люди это отрицают. И использование безобидного слова «спящие», банальность, заменяющая массовое истребление, вызывает у меня желание закричать во все горло.

Я перебираю листы своего альбома. Мои последние работы резко отличаются от остальных. Шесть квадратов окружают лист, в каждом другой рисунок: на одном пламя цвета жженого сахара, на другом – геометрические фигуры, пурпурные и серебряные. Я теперь тружусь над третьим – он заполнен мятным и травяным зеленым.

Большинству людей это может показаться просто каракулями, но это самое важное из моих произведений. Это мой ответ махагоновой шкатулке – загадке Себастьяна Мидраута. Той, что наполнена планами уничтожения Аннуна и Итхра. Эти квадраты – первые наброски для моей собственной шкатулки. Конечно, в моей не могут в буквальном смысле храниться мои мысли – в таком случае они были бы не слишком симпатичными, учитывая то, что основное пространство моего ума занято презрением к Мидрауту. И в Итхре это было бы просто пустячком. Каждый квадрат представляет собой что-то такое, что я люблю в Аннуне. Огонь – это сила, которую я нахожу там в себе. Пурпур и серебро – это Тинтагель и таны. Зелень – это красота самого Аннуна и всего того, что там растет. И все это служит напоминанием мне о том, что Аннун умирает и что я должна его спасти.

– Знаешь, если тебе нужно с кем-то поговорить… – начинает мистер Нолан, снова заставляя меня подпрыгнуть на месте.

– Я в порядке. Спасибо, – отвечаю я.

Количество людей, которые за последние месяцы старательно убеждают меня поговорить с абсолютно незнакомыми, заставляет думать, что они вообще меня не знают. По правде говоря, я не нуждаюсь в мистере Нолане, или Джин, или еще ком-то, потому что мне уже есть с кем разговаривать. Это идеальные слушатели – они не могут отвечать.

И после школы я отправляюсь к ним.

Боу всего в одной остановке до Стратфорда, где я обычно выхожу, возвращаясь домой. Дорожка к этому кладбищу теперь так же мне знакома, как тропа к могиле мамы. Место, которое мне нужно, в глубине, где находятся десятки свежих могил: здесь лежат те, кто умер во сне в этой части Лондона за несколько последних месяцев, все они похоронены бок о бок. Иногда мне нравится воображать, что, если бы Мидраут вдруг осмелился (или соблаговолил) прийти сюда, беззаконие его дел заставило бы тела вырваться из мягкой земли и утащить его вниз.

Этот могильный камень поставлен всего несколько недель назад. На могиле все еще лежат свежие цветы, на углу надгробия висит розовый цветочный венок.

«Райанш Халдар, – написано на камне. – Любимый сын и брат. Мы каждый день тоскуем по тебе. Покойся с миром».

Да, уже прошло немало времени с тех пор, как Райанш – или Рамеш, как мы его звали, – был убит в Аннуне, но мне до сих пор его не хватает. Фебу похоронили где-то неподалеку от Бристоля, я не смогла попасть на ее похороны, поэтому могила Рамеша стала местом, где я разговариваю с ними обоими.

– Ты бы мог подумать, что мы уже привыкли не слышать в залах твоего громкого голоса, – говорю я ему. – Но без тебя и Фебы стало так тихо! Я теперь лейтенант. Ну, то есть мы с Олли лейтенанты. Мы бы стали вашими командирами. Могу поспорить, вам бы понравилось.

Я обрываю с зеленых камней леерсию, успевшую вырасти на могиле. Рамеш погиб до того, как мы с Олли снова стали настоящими друзьями. Я думаю о той записке, которую Олли написал Рамешу после его смерти: «Ты знал, кто я на самом деле, и все равно я тебе нравился». Да, в Рамеше это было – он умел добираться до чужих тайн, а потом хранил их, используя лишь для того, чтобы сделать человека лучше. Он и меня знал по-настоящему – он знал худшее во мне, – и все равно я ему нравилась. Я гадала, что мог сказать ему Олли. Может быть, рассказал, что сделал со мной.

– Я пытаюсь подпустить к себе людей, – продолжаю я. – Чувствую, что теперь вроде есть люди, которым я могу доверять. Лорд Элленби, возможно. И… и Самсон…

Я умолкаю. Я не могу коснуться того, что происходит между мной и Самсоном. Никогда не умела читать людей, так что, может быть, я вижу в его поведении то, чего там нет. Иногда я ощущаю напряжение, когда мы едем рядом верхом. Иногда его взгляд устремляется в мою сторону в рыцарском зале, когда он вроде должен бы читать рапорты. Я ощущаю каждый такой взгляд, как толчок в спину, как жар на щеках. Но в глубине души я лишь начинаю все это исследовать.

– Прости, это глупо.

Я улыбаюсь могиле. Мы с Рамешем никогда не говорили о таком – нам и без того было чем заняться, вроде спасения человечества от кошмаров. Разговор об увлечении выглядел мелочью. Наверное, я просто защищаю Самсона. В конце концов, у него есть девушка в Итхре. Да если бы и не было, кто бы увлекся чудачкой вроде меня?

Боковым зрением я улавливаю что-то на другой стороне кладбища. Вдали у круглого мемориала с перечнем имен умерших во время мировой войны поднимается какая-то тень. Может, это просто шутка моего сознания, но какое-то мгновение мне кажется, что мемориал и тень испускают слабый голубой свет. Свет инспайра.

Я иду в ту сторону. Да, там, рядом с монументом едва заметный призрак. Ну, это призрак для непосвященных. А для тех, кто знает об Аннуне, это сон. Сон, сбежавший через портал между мирами. В последнее время такое случается все чаще и чаще. И я не в первый раз вижу такой сон. Даже газеты уже отметили странные явления.

Один из служащих кладбища проходит мимо с метлой, бросая на меня подозрительный взгляд. Когда я снова поворачиваюсь к мемориалу, призрак и голубой свет уже растаяли. Сны не могут долго существовать в Итхре: физика этого мира не такая, как в Аннуне. Я снова иду к могиле Рамеша, но прежде чем возобновляю разговор с ним, слышу чей-то голос.

– Ты кто?

Этот голос я слышала на похоронах Рамеша. Потом она стояла перед церковью и бешено смотрела на собравшихся, возмущаясь их горем. У нее такая же смуглая кожа, как у Рамеша, и такой же подбородок, но в выражении ее лица есть жесткость, какой никогда не было у Рамеша, – его глаза всегда были добрыми, даже когда он разочаровывался во мне.

Я отступаю, но она идет за мной.

– Ты что тут делала?

– Я была другом Рам… Райанша, – говорю я, слегка пугаясь, хотя я и старше нее.

– У него не было друзей! – заявляет она.

Я вздрагиваю, мне хочется защитить Рамеша, хотя он и не может ее слышать. Но мне не хочется отвечать. Мне не хочется лгать сестре моего друга.

– Возможно, ты знала его не так хорошо, как тебе казалось.

Это плохой ответ девушке, которая все еще горюет по своему брату, но я не могу удержаться. Я раздражена ее присутствием здесь, хотя у нее куда больше прав на это, чем у меня, и мне не нравится, что у нее было так мало веры в брата.

– О чем это ты? – спрашивает она, и сквозь лед ее тона просачивается капля удивления.

– Не важно.

– Погоди… – говорит она, когда я проскакиваю мимо нее. – Я тебя помню. Ты приходила на похороны…

– Сожалею о твоей потере, – бросаю я через плечо.

Уже выходя с кладбища, я оглядываюсь. Она все еще смотрит мне вслед, стоя в одиночестве на фоне рядов и рядов свежих могил.