Полное собрание стихотворений

Как вводишь радость ты с собой,

То сердце будто рассмеется;

В нем и а приветный голос твой

Родное что-то отзовется;

Подвластна грусть моя тебе,

Ее ты услаждать умеешь;

Но ты, Светлана, обо мне

Ты слишком много сожалеешь.

То правда, жизнь отравлена,

Мое напрасно сердце билось,

Мне рано отцвела весна,

И солнце в полдень закатилось;

Хотя неумолимый рак

Обременил меня тоскою

И мой беспарусный челнок

Разбит свирепою волною;

Хотя мне мрачность суждена

И мне поля не зеленеют,

Не серебрит поток луна

И розы боле не алеют, —

Но что же делать? В жизни сей

Я не совсем всего лишился,

И в пламенной груди моей

Еще жар чувства сохранился.

Пускай печаль крушит меня

И слезы часто проливаю —

Но, ах! не вовсе отжил я,

Еще люблю, еще мечтаю,

Моей жены, моих детей

Душа умеет дознаваться,

И мне не надобно очей,

Чтоб ими сердцем любоваться.

Когда ж мысль черная найдет

И в будущем меня стращает, —

Увы! что сердцу милых ждет?

И что им рок приготовляет?

Как (вспомню, что моих детей

Судьба жестокая пустила

По грозной прихоти морей

Без кормчего и без ветрила, —

Как за корабль бесценный мой

Невольно чувства замирают!

Туда я возношусь душой,

Откуда звезды нам сияют:

Да милосердый наш отец

Вонмет несчастного моленье

И за терновый мой венец

Невинным даст благословенье! —

И скоро исчезает страх,

Молитва сердце согревает,

И вдруг на радужных лучах»

Надежда с верою слетает.

И ты, и ты, ночная тень,

Рассеешься, пройдут туманы, —

И расцветет мой ясный день,

День светлый, как душа Светланы.

И в оный час, как у него

Прощенья книга разогнется, —

Быть может, благостью его,

В ней имя и мое найдется, —

И я соединю в одно

Всё то, что столько сердцу мило,

Все чувства вместе, чем оно

Страдало, радовалось, жило.

С какою сладостью тогда

Мы насладимся счастьем вечным!

И ты, Светлана, навсегда

Там будешь другом мне сердечным!

Моим стихам смеешься ты,

Тебя я забавляю

И вздорные мои мечты

От сердца посвящаю.

Вот стансы, в коих толку нет:

Вводи ты правду в белый свет,

Гони порок в изгнанье,

Быть добрым, милым продолжай,

Надеждой будь Совета;

Стихи мои хоть в печь бросай,

Но другом будь поэта.

Носимы бурею — в тумане край прибрежный —

Мы в мрачность вечную стремимся навсегда

И в океан веков наш якорь ненадежный

Не бросим никогда!

Река! и год один успел лишь миноваться,

А та, с которой я здесь сиживал вдвоем,

Уж боле не придет тобою любоваться

На берегу крутом.

Ты так же и тогда шумела под скалами,

Волнами грозными плескала в берег сей,

И ветер бушевал, и брызги жемчугами

Летели прямо к ней.

Припомни: раз мы с ней вечернею порою

Здесь плыли; смолкло всё, и ветерок не дул,

От весел лишь гребцов над звучною волною

Носился ровный гул.

Вдруг голос ангельский и берег, изумляя,

И волны сонные заставил слух иметь,

И милая моя, мне руку пожимая,

В раздумье стала петь:

«О время, не спеши! летишь ты, и с собою

Мчишь радость жизни сей;

Дай насладиться нам минутной красотою

Любви прелестных дней.

Несчастных много здесь, склонись на их моленья —

Для них и пролетай,

С их днями уноси сердец их огорченья;

Счастливцев — забывай!

Но жалобам моим ты мчишься, не внимая:

Летит стрелою день;

Помедлить ночь прошу, — денница ж золотая

Ночную гонит тень.

Ах! будем же любить: дни счастья скоротечны,

Как дым их легкий след!

Без пристани мы здесь, а время бесконечно

Течет — и нас уж нет...»

Минуты радости, где с милою мечтою,

Как полная струя, нам счастие лилось,

Что мчитесь вы от нас с такой же быстротою,

Как дни тоски и слез?

И вот уже для нас и след их исчезает,

И нет уж их совсем, и нет их навсегда!

Их время даст, возьмет, но ах! — не возвращает

Нам больше никогда.

О, вечность страшная, о, таинства творенья!

Куда ж деваются минувши наши дни,

И душ святой восторг, и сердца упоенья? —

Воротятся ль они?..

Река, пещера, холм, и мрак в тени древесной,

Которых рок щадит иль может оживлять! —

Старайтесь ночь сию, старайся, мир прелестный,

Во всем напоминать!

Ревешь ли бурею или течешь лениво, —

Пусть память всё об ней, река, в тебе живет,

И в камнях, и в дубах, смотрящихся спесиво

В лазури светлых вод!

Вей ею, ветерок, украдкой пролетая;

Волна, шуми о ней, плескайся в брегах;

О ней грусти, луна, свой лик изображая

В серебряных струях!

Тростник ли стал роптать, иль вихорь завывает,

Иль лег душистый пар над влажностью твоей, —

Пусть сердцу всё, во всем, везде напоминает

Любовь минувших дней!

Опять ты здесь! опять судьбою

Дано мне вместе быть с тобою!

И взор хотя потухший мой

Уж взоров друга не встречает,

Но сердцу внятный голос твой

Глубоко в душу проникает.

О, долго в дальней стороне

Ты зажился, наш путник милый!

И сей разлуки год унылый,

Мой друг, был черным годом мне!

Но я любить не разучился,

Друзей моих не забывал,

От них нигде не отставал

И часто мысленно носился

С тобою выше облаков,

В стране, где посреди снегов

Весна роскошно зеленеет,

Где виноград душистый рдеет,

Дубровы мирные шумят,

Луга красуются цветами

И вековые льды горят

Небесной радуги огнями.

И часто, часто я с тобой

Альпийских ветров слушал вой,

И мрачных сосн суровый ропот,

И тайный их полночный шепот;

Смотрел, как с гор поток там бьет

И грохот в рощах раздается;

Здесь, рухнув, лавина падет,

Чрез села страшный путь берет

И лавой снежною несется.

Но вид угрюмой красоты

От сердца гонит прочь мечты —

И нас в священный трепет вводит.

Бывало, чаще в мысль приходит,

Когда уж месяц над рекой,

Что друг вечернею порой

В раздумье по долинам бродит,

Плывет по тихим озерам

И, к синим их склонен струям,

В часы сердечного мечтанья,

Чужим передает волнам

Родимых волн воспоминанья

И дальних милых тех полей,

Где он в беспечности своей

Жизнь встретил, счастью доверяясь,

Когда надежда, улыбаясь,

Тропинкой призраков вела:

Там он лелеял грусть и радость,

И в вдохновеньях там цвела

Его задумчивая младость.

И кто ж весну свою забыл?

Кто не живет воспоминаньем?

И я его очарованьем

Бываю менее уныл,

Улыбку иногда встречаю

И, весь в минувшем, забываю,

Как в непреклонности своей

Судьба карать меня умеет, —

И память прежних светлых дней

Тоской отрадною мне веет

И я, мой друг, и я мечтал!

Я видел сон любви и счастья,

Я свято сердцем уповал,

Что нет под небом им ненастья;

С зарей, ты знаешь, юных дней,

Пленен любимою мечтою,

Стремился я за ней одною,

И без нее мне белый свет

Казался степью лишь пустою;

С душой, наполненной огнем,

Я волн и бурь не устрашился, —

И в легком челноке моем

Отважно по морю пустился.

Меня манил надежды луч,

И, как роза ни бунтовала,

Мне из-за гневных, черных туч

Звезда приветная сияла, —

Что сердцу снилось, всё сбылось!

Ах, для чего же, молодое,

Мое ты счастье золотое,

Так быстро, быстро пронеслось!

Иль, видно, друг, сказать с тобою:

Не у меня ему гостить!

Так мы слыхали, что порою

Случайно птичка залетит

От южных островов прекрасных

В страну дней мрачных и ненастных,

Где дикий дол и темный лес

Не зрели голубых небес,

И там эфирною красою

И пенья нежностью простою

Угрюмый бор развеселит,

Минутной негой подарит!..

Но край, где буря обитает,

Ей не родная сторона,

И, лишь залетная, она

Мелькнет, прельстит и улетает.

Пять раз зеленые поля

Весна цветами обновляла,

С тех пор как, друг, она меня

В тенистых рощах не видала.

Пять целых лет, в борьбе страстей,

В страданьях, горем я томился,

Окован злой судьбой моей,

Во цвете лет уж я лишился

Всего, что в мире нас манит,

Всего, что радость нам сулит.

Могу ли усыпать цветами

Жизнь той, кем жизнь моя цвела,

Которая в груди зажгла

Пыл страстный райскими мечтами

И в даль туманную со мной

Шла радостно рука с рукой!..

Мой друг, простясь с очарованьем

Душою быть семьи своей,

Щитом, отрадой, упованьем

Подруги милой и детей,

Уже дружился я с тоскою,

Забыл себя, стал ими жить,

Умел их окружить собою,

В одно мои все чувства слить,

Любовью счастье заменить.,.

Но что ж!.. и божий свет скрываться

Вдруг тачал от моих очей!

И я... я должен был расстаться

С последней радостью моей.

Напрасно для меня, напрасно

И солнце мир животворит,

И негой дышит месяц ясный

И зыбь потоков серебрит!

Не буду зреть полей зеленых,

Лазури светлой чистых вод,

Ни дня торжественных красот,

Ни звезд, во тме ночной зажженных.

Но, друг, тогда, как надо мной

Рок свирепел и вечной мглой

И безотрадными годами

Мою он душу ужаснул,

Я, день и ночь встречав слезами,

На поле, рощи не взглянул,

Забыл проститься с небесами:

Ах, на жену и на детей

Хотело сердце насмотреться!..

Хотел я, чтоб в душе моей

Уже вовек не мог стереться

Очам незримый образ их!..

«О! — думал я, — в бедах твоих

Одно лишь счастье оставалось,

Чтоб тех, кто сердцу милы, зреть,

И сердце ими любовалось,

И мог ты радости иметь.

Смотри на них! уж наступает

Тот грозный мрак, в котором ты

Не узришь их!.. Детей черты,

Ты знаешь, время изменяет,

С годами новый вид дает;

Страшись же: вид сей изменится,

И будет образ их не тот,

Который в сердце сохранится!»

И я с отчаянной тоской

На них стремил взор тусклый мой,

На миг покинуть их боялся,

К моей груди их прижимал,

От горя думать забывал,

Смотрел на них... но уж скрывался

Мне милый вид в какой-то тме:

Он исчезал, сливался с мглою,

И то, что есть, казалось мне

Давно минувшею мечтою.

Угас, угас луч светлый дня,

И сердце кровью обливалось,

И всё в грядущем для меня

Как бездна гибели являлось.

Навеки окружен я тмой!

Любовь, жизнь, счастье, всё — за мной!

К нему же мне души волненье?

К чему мне чувства жар святой?

О радость! ты не жребий мой!

Мне нет сердечных упоений;

Я буду тлеть без услаждений!..

Так догорает, одинок,

Забытый в поле огонек;

Он никого не согревает,

Ничьих не радует он глаз;

Его в полночный путник час

С каким-то страхом убегает.

О друг! поверь, единый бог,

В судьбах своих непостижимый,

Лишь он, всесильный, мне помог

Стерпеть удар сей нестерпимый!

Уже я духом упадал,

Уже в отчаяньи томился;

Хотя роптать и не дерзал,

Но, ах, и уповать страшился!

Уже в печали дикой сей

Мои все мысли затмевались:

И жизнь и смерть в судьбе моей

Равно ужасными казались.

Но вдруг... хвала тебе, творец!

Ты не забыл свое творенье!

Ты видишь глубину сердец,

Ты слышишь тайное моленье.

Хвала тебе, мой страх исчез!

Как ангел мирный, благодатный,

Как вестник милости небес,

Незримый, тайный, но понятный,

Носилось что-то надо мной,

Душа отрадный глас ловила —

И вера огненной струей

Страдальцу сердце оживила.

Мне мниться стало, что и я

Еще дышать любовью смею,

Что тяжкой участью моею

Он — мой отец, не судия —

Дает мне способ с умиленьем

Его о детях умолять

И им купить моим терпеньем

Его святую благодать!

И с сей надеждою бесценной

Мне сила крест нести дана;

И с ней в душе моей смятенной

Опять родилась тишина.

Но как навек всего лишиться?

Как мир прелестный позабыть?

Как не желать, как не тужить?

Живому с жизнью как проститься?..

Тогда в священной красоте

Внезапно дружба мне предстала:

Она так радостно сияла!

В ее нашел я чистоте

Утеху, нежность, сожаленье,

И ею жизнь озарена.

Ты правду нам сказал: она

Второе наше провиденье!

Светлана добрая твоя

Мою судьбу переменила,

Как ангел божий низлетя,

Обитель горя посетила —

И безутешного меня

Отрадой первой подарила.

Случалось ли когда, что вдруг,

Невольной угнетен тоскою,

Я слезы лил, — тогда, мой друг,

Светлана плакала со мною;

В надеждах веры устремлять

Все чувства на детей искала,

И чем мне сердце услаждать,

Своим то сердцем отгадала;

И вслед за ней явились мне

Те добродетели святые,

Всегда, везде ко всем благие,

И лишь могущие одне

Печаль и горести земные

В блаженный превращать удел.

А там с улыбкой прилетел

И новый ангел-утешитель,

И сердца милый ободритель,

Прекрасный друг тоски моей:

Небесной кротостью своей

И силой нежных увещаний

Она мне сладость в душу льет,

Ласкает, радует, поет, —

И рой моих воспоминаний,

С цветами жизни молодой,

Как в блеске радужных сияний,

Летает снова надо мной.

Еще, мой друг, два утешенья

Остались мне: то легких снов

И призраков ночных явленья,

И вас, возвышенных певцов,

Божественные песнопенья.

Так, снов пленительный обман

В замену истины мне дан;

Он жизни памятью остался;

О том, с чем я навек расстался,

Правдивую дает мне весть;

Опять мне кажет мир приветный,

Разнообразный, разноцветный,

Почти таким, каков он есть;

Он мне любимое являет

Мечтой отрадною своей

И завесу с моих очей

Волшебной силою снимает.

Ах! удается часто мне

Смотреть на божий свет во сне,

Пленять мой жадный взор лесами,

Рекою, нивами, полями

И всей знакомой красотой

Тех мест, где прежнею порой

Я часто ею любовался!

Как ты, мой друг, я не скитался

В чужих далеких сторонах:

Всё родина в моих мечтах.

Однажды как-то я забылся

Обманчивым, но сладким сном:

И вдруг далеко очутился

Один на берегу крутом,

Там, у родной Москвы.[66] День знойный,

Мне снилось, ярко догорал,

И вечер пламенно спокойный

Во всей красе своей блистал;

Внизу Москва-река сверкала,

Игриво рощу обтекала;

В дали гористой под селом

Был виден лес, желтели нивы,

А близ Дербента,[67] над прудом

Тенистые дремали ивы,

И зеленело за рекой

Девичье поле пред глазами,

И монастырь белел святой

С горящими, как жар, крестами;

От стен к приманчивым струям

Долинка ясная пестрела;

Тут домик сельский; в липах там

Часовня спрятаться хотела;

На всех соседственных холмах

Сады и дачи красовались

И в ярких вечера огнях

Струей багряной освещались;

И зелень рощей и полян

Сливалась с твердью голубою,

И стлался золотой туман

Над белокаменной Москвою.

Не знаю, друг, но вряд ли где

Подобный вид тебе являлся!

Опять однажды, всё во сне,

Я ночью по Неве катался,

Между роскошных островов

Летел прозрачною рекою;

И вид красивых берегов,

Дач, рощей, просек и садов,

Осеребряемых луною,

И озаренный божий храм,

И царский дом, и мост чрез волны,

Легко так брошенный, — всё там

Пленяет взор. Но вздох невольный

От сердца тяжко вылетал.

Ты часто, милый край, видал

Меня близ вод твоих струистых

На изумрудных берегах,

И в цветниках твоих душистых,

И в темных рощах, и в садах:

До поздней ночи там с тоскою

Сижу, бывало, над Невою;

И часто ранняя заря

Меня в раздумье заставала.

Но, ах, уж радость для меня

Давно с зарей не расцветала!

Еще ж случается, что я

Сны боле но сердцу видаю:

Я вижу вас, мои друзья,

Мою жену, детей ласкаю.

О, для чего ж в столь сладком сне

Нельзя мне вечно позабыться!

И для чего же должно мне

Опять на горе пробудиться!

Когда же я в себе самом,

Как в бездне мрачной, погружаюсь, —

Каким волшебным я щитом

От черных дум обороняюсь!

Я слышу дивный арфы звон,

Любимцев муз внимаю пенье,

Огнем небесным оживлен;

Мне льется в душу вдохновенье,

И сердце бьется, дух кипит,

И новый мир мне предстоит;

Я в нем живу, я в нем мечтаю,

Почти блаженство в нем встречаю;

Уж без страданья роковой

Досуг в занятьях протекает;

Беседа мудрых укрепляет

Колеблемый рассудок мой;

Дивит в писателях великих

Рассказ деяний знаменитых;

Иль нежной звучностью своей

Лелеют арфы золотые

Мятежный жар души моей

И сердца тайны дорогие.

О, счастлив тот, кто обнимать

Душ возвышенных чувства, мненья

Стремится с тем, чтоб поверять

Свои сердечные движенья!

Мы с ними чувствуем живей,

Добрее, пламенней бываем, —

Так Русь святая нам святей,

Когда Карамзина читаем;

Так пыл встревоженных страстей

Твой гений услаждать умеет,

И нам любовь небесным веет,

Когда над Ниною твоей

Невольно слезы наши льются, —

И весело часы несутся!

О друг, поэзия для всех

Источник силы, ободренья,

Животворительных утех

И сладкого самозабвенья!

Но для меня лишь в ней одной

Цветет прекрасная природа!

В ней мир разнообразный мой!

В ней и веселье и свобода!

Она лишь может разгонять

Души угрюмое ненастье

И сердцу сладко напевать

Его утраченное счастье.

Теперь ты зришь судьбу мою,

Ты знаешь, что со мной сбылося;

О, верь, отрадно в грудь твою

Мое всё сердце излилося!

Несносный страх душой остыть

Всего ужасней мне казался, —

И я стал пламенней любить,

Чем боле чувствами стеснялся.

Изведал я, что убивать

Не могут грозные страданья,

Пока мы будем сохранять

Любви чистейшей упованья.

И здесь ли, друг, всему конец?

Взгляни... над нашими главами

Есть небо с вечными звездами,

А над звездами их творец!

Когда над сонною рекой

В тумане месяц красный всходит

И путник робкою стопой

По сельскому кладбищу бродит,

И если там случайно он

Знакомца камень повстречает, —

То, в думу тихо погружен,

Бывалое воспоминает.

Ах! так и ты, друг милый мой,

В тот час, как грусть тебя коснется

И взору, полному тоской,

Мое здесь имя попадется,

Ты мертвым уж считай меня.

Чем жизнь цветет, мне миновалось;

Лишь верь тому, что у тебя

Мое здесь сердце всё осталось.

Туман далекий затмевает

Былую радость навсегда,

И только взор еще пленяет

Одна прекрасная звезда;

Но звезды прелестью своей —

Лишь блеск один во тме ночей.

Когда б ты в гробе охладела,

Уснула непробудным оном, —

Тобой тоска б моя владела,

Жила бы в сердце ты моем;

Но, ах! собою свет пленя,

Ты в нем живешь не для меня!

Иль сладость нежности сердечной,

О Эмма! можно позабыть?

Тому, что гибнет, что не вечно,

О Эмма! как любовью быть?

Ужель огонь ее святой

Исчезнет, будто жар земной!

Родина святая,

Край прелестный мой!

Всё тобой мечтая,

Рвусь к тебе душой.

Но, увы, в неволе

Держат здесь меня,

И на ратном поле

Не сражаюсь я!

День и ночь терзался

Я судьбой твоей,

В сердце отдавался

Звук твоих цепей.

Можно ль однородным

Братьев позабыть?

Ах, иль быть свободным,

Иль совсем не быть!

И с друзьями смело

Гибельной грозой

За святое дело

Мы помчались в бой.

Но, увы, в неволе

Держат здесь меня,

И на ратном ноле

Не сражаюсь я!

И в плену не знаю,

Как война горит;

Вести ожидаю —

Мимо весть летит.

Слух убийств несется,

Страшной мести след;

Кровь родная льется,

А меня там нет!

Ах, средь бури зреет

Плод, свобода, твой!

День твой ясный рдеет

Пламенной зарей!

Узник неизвестный,

Пусть страдаю я, —

Лишь бы, край прелестный,

Вольным знать тебя!

Господь тебя благослови,

Младенец наш новорожденный!

Цвети в его святой любви,

Семье в отраду обреченный.

Спи, спи, малютка наш родной,

Спи, ангел божий над тобой!

Да колыбель твою всегда

Хранит он благостью своею,

Надежды яркая звезда,

Зажгися радостно над нею.

Спи, спи, малютка наш родной,

Спи, ангел божий над тобой!

Своим на счастье расцветай,

Невинный, милый и прелестный!

Нас всех родными ты считай,

Нам всем подарок ты небесный.

Баю, малютка наш родной,

Спи, ангел божий над тобой!

И как цветок, краса полей,

Родимый край собой пленяет,

Так сердце матери твоей

С тобою вместе расцветает.

Баю, малютка наш родной,

Спи, ангел божий над тобой!

И светлые веселья дни,

Младенец, к нам с тобой слетели,

Толпой приветною они

К твоей теснятся колыбели.

Баю, малютка наш родной,

Спи, ангел божий над тобой!

И нежно в очередь тебя

И дружба, и любовь качают,

Тебе сон сладостный, дитя,

Они с улыбкой напевают.

Баю, младенец наш родной,

Спи, ангел божий над тобой!

Цвети, младенец наш, цвети!

Расти играть и веселиться,

И в жизнь прекрасную лети,

Как к солнцу мотылек стремится.

Баю, младенец наш родной,

Спи, ангел божий над тобой!

Уж вечер был; я, в терем поспешая,

Неслась одна эфирною страной;

Там пленница грустила молодая,

А друг ее страдал в земле чужой.

Тебя тогда близ рощи я узрела,

И на лице румянец запылал,

Забыла я, куда, зачем летела,

И ты один сердечной думой стал.

Весны и роз царевною воздушной

Предстала вдруг пред взором я твоим;

В волненьи чувств, с надеждой простодушной

Сказала я: «О витязь, будь моим!»

Дала кольцо из радуги огнистой;

Спустилась ночь; таинственной луной

Осеребрен кругом был лес тенистый,

И целый мир исчез для нас с тобой.

Ах, в радостной обители Морганы

В каких бы ты восторгах утопал!

О, сколько б раз мой дом прозрачно-рдяный

Эфирных игр веселостью блистал!

Волшебных арф при звоне сладкострунном,

В златых лучах румяныя зари,

Являлись бы в пространстве мы подлунном

И таяли б и в неге, и в любви.

И в час, когда в полуночном молчанья

Свой нежный свет льет месяц молодой,

Слетали б мы, о друг, в его сияньи

К томящимся любовною тоской.

Иль в темну ночь над бурными волнами

Мелькали б мы в блуждающих огнях,

Горели бы приветными звездами,

Рождая жизнь в встревоженных пловцах.

Но праздностью твой пылкий дух скучает.

Прелестный друг! скучаешь ты при мне.

Вот шлем и меч: со вздохом уступает

Тебя любовь и славе, и войне!

Твоя везде! В тревоги боевые

Помчусь и я подругою твоей.

Я брошуся на стрелы роковые —

И притуплю их грудию моей!

Есть тихая роща у быстрых ключей;

И днем там и ночью поет соловей;

Там светлые воды приветно текут,

Там алые розы, красуясь, цветут.

В ту пору, как младость манила мечтать,

В той роще любила я часто гулять;

Любуясь цветами под тенью густой,

Я слышала песни — и млела душой.

Той рощи зеленой мне век не забыть!

Места наслажденья, как вас не любить!

Но с летом уж скоро и радость пройдет,

И душу невольно раздумье берет:

«Ах! в роще зеленой, у быстрых ключей,

Всё так ли, как прежде, поет соловей?

И алые розы осенней порой

Цветут ли всё так же над светлой струей?»

Нет, розы увяли, мутнее струя,

И в роще не слышно теперь соловья!

Когда же, красуясь, там розы цвели,

Их часто срывали, венками плели;

Блеск нежных листочков хотя помрачен,

В росе ароматной их дух сохранен.

И воздух свежится душистой росой;

Весна миновала — а веет весной.

Так памятью можно в минувшем нам жить

И чувств упоенья в душе сохранить;

Так веет отрадно и поздней порой

Бывалая прелесть любви молодой!

Не вовсе же радости время возьмет:

Пусть младость увянет, но сердце цветет.

И сладко мне помнить, как пел соловей,

И розы, и рощу у быстрых ключей!

Рассталась я с тяжелым сном,

Не встретясь с радостной мечтою;

Я вместе с утренней зарею

Была на холме луговом.

Запела птичка там над свежими кустами;

В душистой рощице привольно ей летать;

Вдруг с кормом нежно к ней стремится... верно, мать —

И залилася я слезами.

Ах! мне не суждено, как птичке молодой,

В тиши безвестной жить у матери родной.

Дуб мирное гнездо от бури укрывает;

Приветный ветерок его там колыхает;

А я, бедняжка, что имею на земли?

И колыбели я не знала;

У храма сельского когда меня нашли,

На камне голом я лежала.

Покинутая здесь, далеко от своих,

Не улыбалась я родимой ласке их.

Скитаюся одна; везде чужие лицы;

Слыву в деревне сиротой.

Подружки лет моих, окружных сел девицы,

Стыдятся звать меня сестрой.

И люди добрые сиротку не пускают;

На вечеринках их нет места мне одной;

Со мною, бедной, не играют

Вкруг яркого огня семенною игрой.

Украдкой песням я приманчивым внимаю;

И перед сладким сном, в ту пору, как детей

Отец, благословя, прижмет к груди своей,

Вечерний поцелуй я издали видаю.

И тихо, тихо в храм святой

Иду я с горькими слезами;

Лишь он сиротке не чужой,

Лишь он один передо мной

Всегда с отверстыми дверями.

И часто я ищу на камне роковом

Следа сердечных слез, которые на нем,

Быть может, мать моя роняла,

Когда она меня в чужбине оставляла.

Одна между кустов, в тени берез густых,

Где спят покойники под свежею травою,

Брожу я с тягостной тоскою;

Мне плакать не о ком из них —

И между мертвых и живых

Везде, везде я сиротою.

Уже пятнадцать раз весна

В слезах сиротку здесь встречает;

Цветок безрадостный, она

От непогоды увядает.

Родная, где же ты? Увидимся ль с тобой?

Приди; я жду тебя всё так же сиротою —

И всё на камне том, и всё у церкви той,

Где я покинута тобою!

На брань летит младой певец,

Дней мирных бросил сладость;

С ним меч отцовский — кладенец,

С ним арфа — жизни радость.

«О, песней звонких край родной,

Отцов земля святая,

Вот в дань тебе меч острый мой,

Вот арфа золотая!»

Певец пал жертвой грозных сеч;

Но, век кончая юный,

Бросает в волны острый меч

И звонкие рвет струны.

«Любовь, свободу, край родной,

О струны, пел я с вами!

Теперь как петь в стране вам той,

Где раб звучит цепями?»

Прости! и если так судьбою

Нам суждено, — навек прости!

Пусть ты безжалостна — с тобою

Вражды мне сердца не снести.

Не может быть, чтоб повстречала

Ты непреклонность чувства в том,

На чьей груди ты засыпала

Невозвратимо сладким оном!

Когда б ты в ней насквозь узрела

Все чувства сердца моего,

Тогда бы, верно, пожалела,

Что столько презрела его.

Пусть свет улыбкой одобряет

Теперь удар жестокий твой:

Тебя хвалой он обижает,

Чужою купленной бедой.

Пускай я, очернен виною,

Себя дал право обвинять;

Но для чего ж убит рукою,

Меня привыкшей обнимать?

И верь, о, верь! пыл страсти нежной

Лишь годы могут охлаждать;

Но вдруг не в силах гнев мятежный

От сердца сердце оторвать.

Твое — то ж чувство сохраняет;

Удел же мой — страдать, любить!

И мысль бессмертная терзает,

Что мы ие будем вместе жить.

Печальный вопль над мертвецами

С той думой страшной как сравнять?

Мы оба живы, но вдовцами

Уже нам день с тобой встречать.

И в час, как нашу дочь ласкаешь,

Любуясь лепетом речей, —

Как об отце ей намекаешь?

Ее отец в разлуке с ней.

Когда ж твой взор малютка ловит, —

Ее целуя, вспомяни

О том, тебе кто счастья молит,

Кто рай нашел в твоей любви.

И если сходство в ней найдется

С отцом, покинутым тобой,

Твое вдруг сердце встрепенется,

И трепет сердца — будет мой.

Мои вины, быть может, знаешь, —

Мое безумство можно ль знать?

Надежды — ты же увлекаешь,

С тобой увядшие летят.

Ты потрясла моей душою;

Презревший свет, дух гордый мой

Тебе покорным был; с тобою

Расставшись, расстаюсь с душой!

Свершилось всё! слова напрасны,

И нет напрасней слов моих, —

Но в чувствах сердца мы не властны,

И нет преград стремленью их.

Прости ж, прости! Тебя лишенный,

Всего, в чем думал счастье зреть,

Истлевший сердцем, сокрушенный,

Могу ль я больше умереть?

О радость, радость, что же ты

Нам скоро изменяешь

И сердца милые мечты

Так рано отнимаешь!

Зачем, небесная, летишь

Пернатою стрелою

И в мраке бедствия горишь

Далекою звездою!

Зачем же прелестью своей

Ты льешь очарованье

И оставляешь... светлых дней

Одно воспоминанье!

Минувшее с твоей мечтой

Как в душу ни теснится,

Его бывалой красотой

Душа не оживится.

Дух пылкий ею увлечен,

Дни счастья вспоминая;

Тревожит сердца тяжкий сой,

Тоски не услаждая.

Так месяц светит над рекой,

В струях ее играет.

И блеск сребристо-золотой

Над ними рассыпает;

Река в сияньи пламя льет,

Горит его лучами —

И в море темное течет

Холодными волнами.

«Прости, прости, мой край родной!

Уж скрылся ты в волнах;

Касатка вьется, ветр ночной

Играет в парусах.

Уж тонут огненны лучи

В бездонной синеве...

Мой край родной, прости, прости!

Ночь добрая тебе!

Проснется день; его краса

Утешит божий свет;

Увижу море, небеса, —

А родины уж нет!

Отцовский дом покинул я;

Травой он зарастет;

Собака верная моя

Выть станет у ворот.

Ко мне, ко мне, мой паж младой!

Но ты дрожишь как лист?

Иль страшен рев волны морокой?

Иль ветра — буйный свист?

Не плачь: корабль мой нов; плыву

Уж я не в первый раз;

И быстрый сокол на лету

Не перегонит нас».

— «Не буйный ветр страшит меня,

Не шум угрюмых волн;

Но не дивись, сир Чальд, что я

Тоски сердечной полн:

Прощаться грустно было мне

С родимою, с отцом;

Теперь надежда вся в тебе

И в друге... неземном.

Не скрыл отец тоски своей,

Как стал благословлять;

Но доля матери моей —

День плакать, ночь не спать».

— «Ты прав, ты прав, мой паж младой!

Как сметь винить тебя?

С твоей невинной простотой,

Ах, плакал бы и я!

Но вот и кормщик мой сидит,

Весь полон черных дум.

Иль буйный ветр тебя страшит?

Иль моря грозный шум?»

— «Сир Чальд, не робок я душой,

Не умереть боюсь;

Но я с детьми, но я с женой

Впервые расстаюсь!

Проснутся завтра на заре

И дети и жена;

Малютки спросят обо мне,

И всплачется она!»

— «Ты прав, ты прав! И как пенять,

Мой добрый удалец!

Тебе нельзя не горевать:

И муж ты и отец!

Но я... Ах, трудно верить мне

Слезам прелестных глаз!

Любовью новою оне

Осушатся без нас.

Лишь тем одним терзаюсь я,

Не в силах то забыть,

Что нет на свете у меня,

О ком бы потужить!

И вот на темных я волнах

Один, один с тоской!..

И кто же, кто по мне в слезах

Теперь в стране родной?

Что ж рваться мне, жалеть кого?

Я сердцем опустел,

И без надежд, и без всего,

Что помнить я хотел.

О мой корабль! с тобой я рад

Носиться по волнам;

Лишь не плыви со мной назад

К родимым берегам!

Далеко на скалах, в степи

Приют сыщу себе;

А ты, о родина, прости!

Ночь добрая тебе!»

Ветер выл, гроза ревела,

Месяц крылся в облаках,

И река, клубясь, шумела

В омраченных берегах.

И, встревожена тоскою,

Эвелина слезы льет:

«Ах, теперь грозой ночною

Милый по морю плывет!»

Долго бедная молилась

Пред иконою святой;

Робкой думою носилась

Над пучиною морской.

Бьет на башне час полночи,

И внезапно тайный сон

Ей смежил печальны очи,

И замолк тяжелый стон.

Спит она — но дух унылый

И во сне тревожит страх:

Всё корабль ей снится милый

На бунтующих волнах;

И казалось, что летает

Тань знакомая над ней

И как будто бы вещает:

«О невеста, слез не лей!»

Голос друга незабвенный...

Сердце верное дрожит;

Смотрит тихо: обрученный

Перед ней жених стоит;

В лике бледность гробовая,

Мутен блеск его очей,

И бежит струя морская

Из развившихся кудрей.

«О невеста, в край родимый

Я летел к тебе с мечтой

И бесценной, и любимой,

И с пылающей душой;

Но взревела надо мною

Смертоносная волна:

С нашей радостью земною

Ты навек разлучена!

Друг, страданье пронесется,

Грозный мрак не навсегда,

И над бездною зажжется

Лучезарная звезда!

О, не сетуй, что прекрасный

Жизни цвет увял в слезах!

Мы любили не напрасно:

Будем вместе в небесах!

Но — прости... уже алеет

Вам румяная заря,

Ветерок уж ранний веет,

Веет он не для меня!»

И со вздохом улетает

Тень младая от очей,

И с высот ей повторяет:

«О невеста, слез не лей!»

О Киев-град, где с верою святою

Зажглася жизнь в краю у нас родном,

Где светлый крест с Печерскою главою

Горит звездой на небе голубом,

Где стелются зеленой пеленою

Поля твои в раздолье золотом

И Днепр-река, под древними стенами,

Кипит, шумит пенистыми волнами!

Как часто я душой к тебе летаю,

О светлый град, по сердцу мне родной!

Как часто я в мечтах мой взор пленяю

Священною твоею красотой!

У Лаврских стен земное забываю

И над Днепром брожу во тме ночной:

В очах моих всё русское прямое —

Прекрасное, великое, святое.

Уж месяц встал; Печерская сияет;

Главы ее в волнах реки горят;

Она душе века напоминает;

Небесные там в подземелье спят;

Над нею тень Владимира летает;

Зубцы ее о славе говорят.

Смотрю ли вдаль — везде мечта со мною,

И милою всё дышит стариною.

Там витязи сражались удалые,

Могучие, за родину в полях;

Красою здесь цвели княжны младые,

Стыдливые, в высоких теремах,

И пел Баян им битвы роковые,

И тайный жар таился в их сердцах.

Но полночь бьет, звук меди умирает;

К минувшим дням еще день улетает.

Где ж смелые, которые сражались,

Чей острый меч как молния сверкал?

Где та краса, которой все пленялись,

Чей милый взгляд свободу отнимал?

Где тот певец, чьим пеньем восхищались?

Ах, вещий бог на всё мне отвечал!

И ты один под башнями святыми

Шумишь, о Днепр, волнами вековыми!

Луч ясный играет на светлых водах,

Но тма под сияньем и холод в волнах;

Младые ланиты румянцем горят,

Но черные думы дух юный мрачат.

Есть думы о прежнем; их яд роковой

Всю жизнь отравляет мертвящей тоской;

Ничто не утешит, ничто не страшит,

Не радует радость, печаль не крушит.

На срубленной ветке так вянет листок;

Напрасно в дубраве шумит ветерок

И красное солнце льет радостный свет, —

Листок зеленеет, а жизни в нем нет!

Ты видала, как играет

Солнце раннею порой

И лилея расцветает,

Окропленная росой.

Ты слыхала, как весною

Соловей в ночи поет,

Как с бесценною тоскою

Он раздумье в душу льет.

Под черемухой душистой

Часто взор пленялся твой

Блеском радуги огнистой

Над прозрачною рекой.

Так твое воспоминанье,

Твой пленительный привет

Для сердец очарованье

И прекрасного завет.

Но, с увядшею душою,

Между радостных друзей

Как предстану пред тобою

С лирой томною моей?

Хоть порой с мечтами младость

И блестит в моих очах

И поется мною радость

На задумчивых струнах, —

В поле так цветок мелькает

Вместе с скошенной травой;

Так свет лунный озаряет

Хладный камень гробовой.

Лишь желать, молить я смею:

Да надежд прелестных рой

Вьется вечно над твоею

Светло-русой головой.

В свете гостья молодая,

Жизнью весело играй;

Бурям издали внимая,

Обо мне воспоминай!

Среди Альбиона туманных холмов,

В долине, тиши обреченной,

В наследственном замке, под тенью дубов,

Певец возрастал вдохновенный.

И царская кровь в вдохновенном текла,[69]

И золота много судьбина дала;

Но юноша, гордый, прелестный,

Высокого сана светлее душой,

Казну его знают вдова с сиротой,

И звон его арфы чудесный.

И в бурных порывах всех чувств молодых

Всегда вольнолюбье дышало,

И острое пламя страстей роковых

В душе горделивой пылало.

Встревожен дух юный; без горя печаль

За призраком тайным влечет его вдаль —

И волны под ним зашумели!

Он арфу хватает дрожащей рукой,

Он жмет ее к сердцу с угрюмой тоской, —

Таинственно струны звенели.

Скитался он долго в восточных краях

И чудную славил природу;

Под радостным небом в душистых лесах

Он пел угнетенным свободу;

Страданий любви исступленной певец,

Он высказал сердцу все тайны сердец,

Все буйных страстей упоенья;

То радугой блещет, то в мраке ночном

Сзывает он тени волшебным жезлом —

И грозно-прелестны виденья.

И время задумчиво в песнях текло;

И дивные песни венчали

Лучами бессмертья младое чело, —

Но мрака с лица не согнали.

Уныло он смотрит на свет и людей;

Он бурно жизнь отжил весною своей,

Надеждам он верить страшится;

Дум тяжких, глубоких в нем видны черты;

Кипучая бездна огня и мечты,

Душа его с горем дружится.

Но розы нежнее, свежее лилей

Мальвины красы молодые,

Пленительны взоры сапфирных очей

И кудри ее золотые;

Певец, изумленный, к ней сердцем летит,

Любви непорочной звезда им горит, —

Увядшей расцвел он душою;

Но злоба шипела, дышала бедой, —

И мгла, как ужасный покров гробовой,

Простерлась над юной четою.

Так светлые воды, красуясь, текут

И ясность небес отражают;

Но, встретя каменья, мутятся, ревут

И шумно свой ток разделяют.

Певец раздражился, но мстить не хотел,

На рок непреклонный с презреньем смотрел;

Но в горести дикой, надменной

И в бешенстве страсти, в безумьи любви

Мученьем, отрадой ему на земли —

Лишь образ ее незабвенный!

И снова он мчится по грозным волнам;

Он бросил магнит путеводный,

С убитой душой по лесам, по горам

Скитаясь, как странник безродный.

Он смотрит, он внемлет, как вихри свистят,

Как молнии вьются, как громы гремят

И с гулом в горах умирают.

О вихри! о громы! скажите вы мне:

В какой же высокой, безвестной стране

Душевные бури стихают?

С полночной луною беседует он,

Минувшее горестно будит;

Желаньем взволнован, тоской угнетен,

Клянет, и прощает, и любит.

«Безумцы искали меня погубить,

Все мысли, все чувства мои очернить;

Надежду, любовь отравили,

И ту, кто была мне небесной мечтой,

И радостью сердца, и жизни душой, —

Неправдой со мной разлучили.

И дочь не играла на сердце родном!

И очи ее лишь узрели...

О, спи за морями, спи ангельским сном

В далекой твоей колыбели!

Сердитые волны меж нами ревут, —

Но стан и молитвы отца донесут...

Свершится!.. Из ранней могилы

Мой пепел поднимет свой глас неземной,

И с вечной любовью над ней, над тобой

Промчится мой призрак унылый!»

Страдалец, утешься! — быть может, в ту

Как грозная буря шумела,

Над той колыбелью, где спит твоя дочь,

Мальвина в раздумье сидела;

Быть может, лампады при бледных лучах,

Знакомого образа в милых чертах

Искала с тоскою мятежной, —

И, сходство заметя любимое в ней,

Мальвина, вздыхая, младенца нежней

Прижала к груди белоснежной!

Но брань за свободу, за веру, за честь

В Элладе его пламенеет,

И слава воскресла, и вспыхнула месть, —

Кровавое зарево рдеет.

Он первый на звуки свободных мечей

С казною, и ратью, и арфой своей

Летит довершать избавленье;

Он там, он поддержит (в борьбе роковой

Великое дело великой душой —

Святое Эллады спасенье.

И меч обнажился, и арфа звучит,

Пророчица дивной свободы;

И пламень священный ярчее горит,

Дружнее разят воеводы.

О край песнопенья и доблестных дел,

Мужей несравненных заветный предел —

Эллада! Он в час твой кровавый

Сливает свой жребий с твоею судьбой!

Сияющий гений горит над тобой

Звездой возрожденья и славы.

Он там!.. он спасает!.. и смерть над певцом!

И в блеске увянет цвет юный!

И дел он прекрасных не будет творцом,

И смолкли чудесные струны!

И плач на Востоке... и весть пронеслась,

Что даже в последний таинственный час

Страдальцу былое мечталось:

Что будто он видит родную страну,

И сердце искало и дочь и жену, —

И в небе с земным не рассталось!

Ночь весенняя дышала

Светло-южною красой;

Тихо Брента — протекала,

Серебримая луной;

Отражен волной огнистой

Блеск прозрачных облаков,

И восходит пар душистый

От зеленых берегов.

Свод лазурный, томный ропот

Чуть дробимыя волны,

Померанцев, миртов шепот

И любовный свет луны,

Упоенья аромата

И цветов и свежих трав,

И вдали напев Торквата

Гармонических октав —

Всё вливает тайно радость,

Чувствам снится дивный мир,

Сердце бьется, мчится младость

На любви весенний пир;

По водам скользят гондолы,

Искры брызжут под веслом,

Звуки нежной баркаролы

Веют легким ветерком.

Что же, что не видно боле

Над игривою рекой

В светло-убранной гондоле

Той красавицы младой,

Чья улыбка, образ милый

Волновали все сердца

И пленяли дух унылый

Исступленного певца?

Нет ее: она тоскою

В замок свой удалена;

Там живет одна с мечтою,

Тороплива и мрачна.

Не мила ей прелесть ночи,

Не манит сребристый ток,

И задумчивые очи

Смотрят томно на восток.

Но густее тень ночная;

И красот цветущий рой,

В неге страстной утопая,

Покидает пир ночной.

Стихли пышные забавы,

Всё спокойно на реке,

Лишь Торкватовы октавы

Раздаются вдалеке.

Вот прекрасная выходит

На чугунное крыльцо;

Месяц бледно луч наводит

На печальное лицо;

В русых локонах небрежных

Рисовался легкий стан,

И на персях белоснежных

Изумрудный талисман!

Уж в гондоле одинокой

К той скале она плывет,

Где под башнею высокой

Море бурное ревет.

Там певца воспоминанье

В сердце пламенном живей,

Там любви очарованье

С отголоском прежних дней.

И в мечтах она внимала,

Как полночный вещий бой

Медь гудящая сливала

С вечно-шумною волной.

Не мила ей прелесть ночи,

Душен свежий ветерок,

И задумчивые очи

Смотрят томно на восток.

Тучи тянутся грядою,

Затмевается луна;

Ясный свод оделся мглою;

Тма внезапная страшна.

Вдруг гондола осветилась,

И звезда на высоте

По востоку покатилась

И пропала в темноте.

И во тме с востока веет

Тихогласный ветерок;

Факел дальний пламенеет, —

Мчится по морю челнок.

В нем уныло молодая

Тень знакомая сидит,

Подле арфа золотая,

Меч под факелом блестит.

Не играйте, не звучите,

Струны дерзкие мои:

Славной тени не гневите!..

О! свободы и любви

Где же, где певец чудесный?

Иль его не сыщет взор?

Иль угас огонь небесный,

Как блестящий метеор?

Твоя безоблачная младость

Цветет пленительной красой;

Ты улыбаешься, как радость,

Ясна и взором и душой.

Рукой ли белой и послушной

По звонким струнам пробежишь

Иль стройно в резвости воздушной

Кружишься, вьешься и летишь, —

Ты радугой горишь пред нами;

Она так блещет летним днем

И разноцветными огнями

Играет в небе голубом.

Но в те часы, как ты снимаешь

Венок из розовых цветов

И с милой томностью внимаешь

Мечтам задумчивых певцов, —

Как ты младенческой душою,

Участница в чужих бедах,

Грустишь невинною тоскою,

И слезы ангела в очах...

О, так в саду росою чистой

Лилея нежная блестит,

Когда луна дветок душистый

Сияньем томным серебрит!

Мечтатель пламенный, любимец вдохновенья!

Звучит ли на горах волшебный лиры глас?

Хиосского слепца внимал ли песнопенья

Восторженный Кавказ?

Ты зрел, с какой красой власть чудныя природы

Громады диких скал венчает ярким льдом,

Как благодатные в долинах хлещут воды

Кипучим серебром!

Там в синих небесах снега вершин сияют,

Над безднами висит пурпурный виноград,

И тучи под тобой, клубяся, застилают

Ревущий водопад.

Ты видишь, между скал как рыщет горный житель,

Черкес, отважный друг свободы и коня,

Там, где прикован был к утесу похититель

Небесного огня.

Но доле роковой Титан не покорился,

Лишь громовержца он надменно укорял;

Страдальцу гордому разгневанный дивился,

И гром в руке дрожал.

Иль, друг, уже теперь в объятьях тихой лени

Вечернею зарей ты смотришь на Салгар,

На сладострастные Таврические сени,

На радужный эфир?

Там северный певец в садах Бахчисарая

Задумчиво бродил, мечтами окружен;

Там в сумраке пред ним мелькнула тень младая —

И струн раздался звон.

Ты слышал, как фонтан шумит во тме полночной,

Как пламенно поет над розой соловей, —

Но сладостный фонтан и соловей восточный

Не слаще, не звучней!..

Быть может, давних дней воспоминанья полный

И видя, как суда несутся по зыбям,

Ты думой тайною стремишься через волны

К далеким берегам,

Чьи башни гордые с двурогими лунами

К лазурным небесам так дерзко вознеслись,

Где плещет Геллеспонт, где дремлют над струями

И мирт и кипарис?

В их темной зелени на лоне вод белеет

Гарем с решетками и кровлей золотой,

И нежный аромат от роз огнистых веет

С прохладою ночной.

Ах, ясный неба свод, и шум валов сребристых,

И розы пышные, и мирные леса,

И нега томная ночей твоих душистых,

И дев твоих краса —

Ничто, прелестный край, ничто народ суровый

Не в силах укротить! Он с каждым днем грозней,

И мчат твоим сынам и гибель и оковы

Армады кораблей.

Но меч, свободы меч, блеснул ужасным блеском;

С ним бог: уж он разит врагов родной земли,

И, огненным столбом взлетая к небу с треском,

Пылают корабли.

Их пламень осветил пучину роковую,

И рдеет зарево во мраке черных туч,

И вещего певца на урну гробовую

Упал багровый луч...

Бессонного солнце, в тумане луна!

Горишь ты далеко, грустна и бледна.

При тусклом мерцаньи мрак ночи страшней,

Так в памяти радость утраченных дней.

Минувшее блещет меж горестных туч;

Но сердца не греет томительный луч;

И радость былая, как ночью луна,

Видна — но далеко, ярка — но хладна.

Не бил барабан перед смутным полком,

Когда мы вождя хоронили,

И труп не с ружейным прощальным огнем

Мы в недра земли опустили.

И бедная почесть к ночи отдана;

Штыками могилу копали;

Нам тускло светила в тумане луна,

И факелы дымно сверкали.

На нем не усопших покров гробовой,

Лежит не в дощатой неволе —

Обернут в широкий свой плащ боевой,

Уснул он, как ратники в поле.

Недолго, но жарко молилась творцу

Дружина его удалая

И молча смотрела в лицо мертвецу,

О завтрашнем дне помышляя.

Быть может, наутро внезапно явясь,

Враг дерзкий, надменности полный,

Тебя не уважит, товарищ, а нас

Умчат невозвратные волны.

О нет, не коснется в таинственном сне

До храброго дума печали!

Твой одр одинокий в чужой стороне

Родимые руки постлали.

Еще не свершен был обряд роковой,

И час наступил разлученья;

И с валу ударил перун вестовой,

И нам он не вестник сраженья.

Прости же, товарищ! Здесь нет ничего

На память могилы кровавой;

И мы оставляем тебя одного

С твоею бессмертною славой.

Когда и мрак, и сон в полях,

И ночь разлучит нас,

Меня, мой друг, невольный страх

Волнует каждый раз.

Я знаю, ночь пройдет одна,

Наутро мы с тобой;

Но дума втайне смущена

Тревожною тоской.

О, как же сердцу не грустить!

Как высказать печаль, —

Когда от тех, с кем мило жить,

Стремимся в темну даль;

Когда, быть может, увлечет

Неверная судьба

На целый месяц, целый год,

Быть может — навсегда!

Лети со мной к Италии прелестной,

Эфирный друг, фантазия моя!

Земля любви, гармонии чудесной,

Где радостей веселая семья

Взлелеяна улыбкою небесной,

Италия, Торкватова земля,

Ты не была, не будешь мною зрима,

Но как ты мной, прекрасная, любима!

Мне видятся полуденные розы,

Душистые лимонные леса,

Зеленый мирт и виноградны лозы,

И синие, как яхонт, небеса.

Я вижу их — и тихо льются слезы...

Италия, мила твоя краса,

Как первое любви младой мечтанье,

Как чистое младенчества дыханье.

С высот летят сияющие воды,

Жемчужные — над безднами горят;

Таинственных видений хороводы

Прозрачные — вкруг гор твоих кипят;

Твои моря, не зная непогоды,

Зеленые — струятся и шумят;

Воздушный пир — твой вечер благодатный

С прохладою и негой ароматной.

Луна взошла, а небосклон пылает

Последнею багряною зарей;

Высокий свод безоблачно сияет,

Весь радужной подернут пеленой;

И яркий луч, сверкая, рассыпает

Блеск розовый над сонною волной;

Но гаснет он под ризою ночною,

Залив горит, осеребрен луною.

И я несусь волшебными крилами

К развенчанной царице волн морских:

Там звук октав с любовью и мечтами

При сладостном мерцаньи звезд ночных;

Там Байрон пел; там бродит меж гробами

Тень грозная свободы дней былых;

Там в тишине как будто слышны стоны

Пленительной, невинной Десдемоны.

Но вдруг печаль, Италия, стеснила

Души восторг и светлые мечты;

Слезами ты и кровью искупила

Дар пагубный чудесной красоты;

Она к тебе рать буйную манила

Угрюмых гор с туманной высоты;

И враг — твой бич, и гордый избавитель —

Не мирный друг, но хищный притеснитель.[70]

А ты прими от сердца завещанье,

Певец, Орфей полуночной страны!

Ты будешь зреть тех волн очарованье

И нежный блеск над Брентою луны,

И вспомнишь ты дум пламенных мечтанье

И юных лет обманутые сны.

О, в сладкий час, душою посвященный

Друзьям живым и праху незабвенной,

Когда в пылу сердечных упоений

Ты звонких струн таинственной игрой

Сольешь, о друг, ряд северных видений

С небесною Италии красой,

И, может быть, в толпе родных явлений

Промчусь и я, как призрак, над тобой, —

Скажи земле певца Ерусалима,

Как мной была прекрасная любима!

Мне говорят: «Она поет —

И радость тихо в душу льется,

Раздумье томное найдет,

В мечтанья сладком сердце бьется;

И то, что мило на земли,

Когда поет она — милее,

И пламенней огонь любви,

И всё прекрасное святее!»

А я, я слез не проливал,

Волшебным голосом плененный;

Я только помню, что видал

Певицы образ несравненный.

О, помню я, каким огнем

Сияли очи голубые,

Как на челе ее младом

Вилися кудри золотые!

И помню звук ее речей,

Как помнят чувство дорогое;

Он слышится в душе моей,

В нем было что-то неземное.

Она, она передо мной,

Когда таинственная лира

Звучит о Пери молодой

Долины светлой Кашемира.

Звезда любви над ней горит,

И — стан обхвачен пеленою —

Она, эфирная, летит,

Чуть озаренная луною;

Из лилий с розами венок

Небрежно волосы венчает,

И локоны ее взвевает

Душистой ночи ветерок.

Мила Брайнгельских тень лесов;

Мил светлый ток реки;

И в поле много здесь цветов

Прекрасным на венки.

Туманный дол сребрит луна;

Меня конь борзый мчит:

В Дальтонской башне у окна

Прекрасная сидит.

Она поет: «Брайнгельских вод

Мне мил приветный шум;

Там пышно луг весной цветет,

Там рощи полны дум.

Хочу любить я в тишине,

Не царский сан носить;

Там на реке милее мне

В лесу с Эдвином жить».

— «Когда ты, девица-краса,

Покинув замок, свой,

Готова в темные леса

Бежать одна со мной,

Ты прежде, радость, угадай,

Как мы в лесах живем;

Каков, узнай, тот дикий край,

Где мы любовь найдем!»

Она поет: «Брайнгельских вод

Мне мил приветный шум;

Там пышно луг весной цветет,

Там рощи полны дум.

Хочу любить я в тишине,

Не царский сан носить;

Там на реке милее мне

В лесу с Эдвином жить.

Я вижу борзого коня

Под смелым ездоком:

Ты царский ловчий, — у тебя

Рог звонкий за седлом».

— «Нет, прелесть! Ловчий в рог трубит

Румяною зарей,

А мой рожок беду звучит,

И то во тме ночной».

Она поет: «Брайнгельских вод

Мне мил приветный шум;

Там пышно луг весной цветет,

Там рощи полны дум;

Хочу в привольной тишине

Тебя, мой друг, любить;

Там на реке отрадно мне

В лесу с Эдвином жить.

Я вижу, путник молодой,

Ты с саблей и ружьем;

Быть может, ты драгун лихой

И скачешь за полком».

— «Нет, гром литавр и трубный глас

К чему среди степей?

Украдкой мы в полночный час

Садимся на коней.

Приветен шум Брайнгельских вод

В зеленых берегах,

И мил в них месяца восход.

Душистый луг в цветах;

Но вряд прекрасной не тужить,

Когда придется ей

В глуши лесной безвестно жить

Подругою моей!

Там чудно, чудно я живу, —

Так, видно, рок велел;

И смертью чудной я умру,

И мрачен мой удел.

Не страшен так лукавый сам,

Когда пред черным днем

Он бродит в поле по ночам

С блестящим фонарем;

И мы в разъездах удалых,

Друзья неверной тмы,

Уже не помним дней былых

Невинной тишины».

Мила Брайнгельских тень лесов;

Мил светлый ток реки;

И много здесь в лугах цветов

Прекрасным на венки.

То не кукушка в роще темной

Кукует рано на заре —

В Путивле плачет Ярославна,

Одна, на городской стене;

«Я покину бор сосновый,

Вдоль Дуная полечу,

И в Каяль-реке бобровый

Я рукав мой обмочу;

Я домчусь к родному стану,

Где кипел кровавый бой,

Князю я обмою рану

На груди его младой».

В Путивле плачет Ярославна,

Зарей, на городской стене:

«Ветер, ветер, о могучий,

Буйный ветер! что шумишь?

Что ты в небе черны тучи

И вздымаешь и клубишь?

Что ты легкими крылами

Возмутил поток реки,

Вея ханскими стрелами

На родимые полки?»

В Путивле плачет Ярославна,

Зарей, на городской стене:

«В облаках ли тесно веять

С гор крутых чужой земли,

Если хочешь ты лелеять

В синем море корабли?

Что же страхом ты усеял

Нашу долю? для чего

По ковыль-траве развеял

Радость сердца моего?»

В Путивле плачет Ярославна,

Зарей, на городской стене;

«Днепр мой славный! ты волнами

Скалы половцев пробил;

Святослав с богатырями

По тебе свой бет стремил, —

Не волнуй же, Днепр широкий,

Быстрый ток студеных вод,

Ими князь мой черноокий

В Русь святую поплывет».

В Путивле плачет Ярославна,

Зарей, на городской стене;

«О река! отдай мне друга —

На волнах его лелей,

Чтобы грустная подруга

Обняла его скорей;

Чтоб я боле не видала

Вещих ужасов во сне,

Чтоб я слез к нему не слала

Синим морем на заре».

В Путивле плачет Ярославна,

Зарей, на городской стене:

«Солнце, солнце, ты сияешь

Всем прекрасно и светло!

В знойном поле что сжигаешь

Войско друга моего?

Жажда луки с тетивами

Иссушила в их руках,

И печаль колчан с стрелами

Заложила на плечах».

И тихо в терем Ярославна

Уходит с городской стены.

В полях блестящий серп зеленых нив не жнет;

Янтарный виноград, в ту пору, как цветет,

Не должен хищных рук бояться;

А я лишь начала, красуясь, расцветать...

И пусть мне суждено слез много проливать,

Я с жизнью не хочу расстаться.

Смотри, мудрец, на смерть с холодною душой!

Я плачу, и молюсь, и жду, чтоб надо мной

Сквозь тучи звезды проглянули.

Есть дни ненастные, но красен божий свет;

Не каждый сот душист; такого моря нет,

Где б ветры бурные не дули.

Надежда светлая и в доле роковой

Тревожит грудь мою пленительной мечтой,

Как ни мрачна моя темница.

Так вдруг, освободясь от пагубных сетей,

В поля небесные счастливее, быстрей

Летит дубравная певица.

Мне рано умирать: покой дарит мне ночь,

Покой приносит день, его не гонят прочь

Ни страх, ни совести укоры.

И здесь у всех привет встречаю я в очах,

Улыбку милую на пасмурных челах

Всегда мои встречают взоры.

Прекрасный, дальний путь еще мне предстоит,

И даль, в которую невольно всё манит,

Передо мной лишь развернулась;

На радостном пиру у жизни молодой

Устами жадными до чаши круговой

Я только-только что коснулась.

Я видела весну; хочу я испытать

Палящий лета зной, и с солнцем довершать

Теченье жизни я желаю.

Лилея чистая, краса родных полей,

Я только видела блеск утренних огней;

Зари вечерней ожидаю.

О смерть, не тронь меня! Пусть в мраке гробовом

Злодеи бледные с отчаяньем, стыдом

От бедствий думают скрываться;

Меня ж, невинную, ждет радость на земли,

И песни нежные, и поцелуй любви:

Я с жизнью не хочу расстаться.

Так в узах я слыхал, сам смерти обречен,

Прелестной узницы и жалобы и стон, —

И думы сердце волновали.

Я с лирой соглашал печальный голос мой,

И стон и жалобы страдалицы младой

Невольно струны повторяли.

И лира сладкая, подруга тяжких дней,

Быть может, спрашивать об узнице моей

Заставит песнию своею.

О! знайте ж: радости пленительней она;

И так же, как и ей, конечно, смерть страшна

Тому, кто жизнь проводит с нею.

Из мрачных северных лесов,

С восточных дальних берегов,

Сыны отваги и свободы,

Стремятся дикие народы

С двойной секирою, пешком,

В звериной коже, с булавами,

И на конях с копьем, с стрелами,

И череп вражий за седлом.

Дошли; рассыпались удары,

Клубится дым, горят пожары,

Стон тяжкий битвы заглушал,

И Рим, колосс держанный, пал;

Порочный пал он, жертва мщенья, —

И шумно ветры разнесли

Ужасный гром его паденья

В концы испуганной земли.

Но туча грозная народов

С небесным гневом пронеслась,

И пыль от буйных переходов

В полях кровавых улеглась.

Навеки мертвое молчанье

Сменило вопли и стенанье.

Уже паденья страшный гул

В пустыне горестной уснул;

В тумане зарево не рдеет,

И черный дым уже редеет;

Яснеет мгла; с печальных мест

Вдали стал виден светлый крест.

Другие люди, вера, нравы,

Иной язык, права, уставы,

Чистейший мир, рожденный им,

Явился вдруг чудесно с ним, —

И проповедники святые

На пепелища роковые

Пришли с Евангельем в руках,

И меж развалин на могилы

Воссели, полны тайной силы;

Горела истина в очах;

Глас тихий, скорбных утешитель,

Небесной воли возвеститель,

Вселенной жизнь другую дал;

Так их божественный учитель

По вере мертвых воскрешал.

Прости! уж полночь; над луною,

Ты видишь, облако летит;

Оно туманной пеленою

Сиянье нежное мрачит.

Я мчуся вдаль, мой парус веет,

Шумит разлучница волна, —

Едва ли прежде прояснеет

На своде пасмурном луна.

И я, как облако густое,

Тебя, луна моя, затмил;

Я горем сердце молодое

И взор веселый омрачил.

Твой цвет, и радостный и нежный,

Моей любовью опален;

Свободна ты, — мой жар мятежный

Забудь скорей, как страшный сон!

Не увлекись молвою шумной!

Убило светлые мечты

Не то, что я любил безумно,

Но что не так любила ты.

Прости — не плачь! уже редеет

Туман пред ясною луной,

Взыграло море, парус веет —

И я в челнок бросаюсь мой.

О! если в мир зазвездный тот,

Что над подлунною землею,

Душа навек перенесет

Любовь чистейшую с собою;

Когда и там сердца горят

И прежних чувств не забывают,

И очи то же, так же зрят,

Но только слез не проливают, —

Приветствуем тогда мы вас,

Непостижимые селения,

Тогда и страшный смерти час

Страдальцу часом услаждения. —

Свергая бремя жизни в прах,

Летим с надеждою сердечной,

Что исчезает скорби страх

В сияньях благости превечной.

Когда в пределах вечной тмы

Стопою робкой приступаем,

То по себе ль тоскуем мы,

Слезящий взор назад бросаем, —

Не смерть, разлука нам страшна —

Одной лишь ею дух мятется,

И связь сердец не прервана,

Хотя цепь жизни уже рвется.

Пребудем с верою святой,

Что прежних чувств мы не забудем

И с кем делимся здесь душой,

И там душой делиться будем;

Что, вод бессмертия испив,

И благостью всещедрой силы

Мы, сердце с сердцем съединив,

И там друг другу будем милы.

Вечерний звон, вечерний звон!

Как много дум наводит он

О юных днях в краю родном,

Где я любил, где отчий дом,

И как я, с ним навек простясь,

Там слушал звон в последний раз!

Уже не зреть мне светлых дней

Весны обманчивой моей!

И сколько нет теперь в живых

Тогда веселых, молодых!

И крепок их могильный сон;

Не слышен им вечерний звон.

Лежать и мне в земле сырой!

Напев унывный надо мной

В долине ветер разнесет;

Другой певец по ней пройдет,

И уж не я, а будет он

В раздумье петь вечерний звон!

Над темным заливом, вдоль звучных зыбей

Венеции, моря царицы,

Пловец полуночный в гондоле своей

С вечерней зари до денницы

Рулем беззаботным небрежно сечет

Ленивую влагу ночную;

Поет он Ринальда, Танкреда поет,

Поет Эрминию младую;

Поет он по сердцу, сует удален,

Чужого суда не страшится,

И, песней любимой невольно пленен,

Над бездною весело мчится.

И я петь люблю про себя, в тишине,

Безвестные песни мечтаю,

Пою, и как будто отраднее мне,

Я горе мое забываю,

Как ветер ни гонит мой бедный челнок

Пучиною жизни мятежной,

Где я так уныло и так одинок

Скитаюсь во тме безнадежной...

Когда луна сребрит поток,

И червь, светясь, в траве трепещет,

И на кладбище огонек,

А влажный пар в болотах блещет;

Когда вой сов тревожит лес,

И звезды падают с небес,

И ветерок в унылой тме

Меж листьев дремлет на холме, —

В тот час и с властью и с клеймом

На сердце лягу я твоем.

Сон крепкий очи и сомкнет,

Но дух твой смутный не уснет.

Есть тени — им не исчезать,

Есть думы — их не отогнать.

В твоей написано судьбе,

Чтоб одному не быть тебе.

Как бы одет в туман густой,

Как обвит в саван гробовой,

Так будешь жить обворожен,

Безвестной власти покорен.

Хоть невидимкой буду я,

Твой взор почувствует меня,

Как то, что прежнею порой

И было, и опять с тобой;

И, в тайном ужасе твоем

(Когда посмотришь ты кругом, —

Ты удивишься, что уж я

Пропала, как и тень твоя;

И будешь ты от всех таить,

Под чьею властью должен жить.

Волшебным словом ты клеймен,

В купель проклятья погружен;

Эфирный дух тебя схватил,

Тебя он сетью окружил.

И голос есть у ветерка,

И веет с ним к тебе тоска.

Спокойной ночи тишина

Тебе в отраду не дана,

А днем есть солнце над тобой,

Еще страшнее тмы ночной.

Из слез твоих мной извлечен

Сок страшный, — смерть вливает он;

В нем та кровь черная твоя,

Что в черном сердце у тебя;

С улыбки сорвана твоей

Змея, клубящаяся в ней;

И чары взяты с уст твоих, —

Отрава вся таилась в них.

Теперь на деле видно мне,

Что яд сильнейший был в тебе.

За мрачный дух твоих коварств,

За бездны тайные лукавств,

За кротость ложную очей,

Змею-улыбку, яд речей,

За дар твой дивный убедить,

Что с сердцем ты, что мог любить,

За твой к чужим страданьям хлад,

За то, что Каину ты брат, —

Ты властью обречен моей

Носить твой ад в душе твоей.

Фиал в руках, — уже я лью

Проклятье на главу твою;

И ты покоя не найдешь,

И не уснешь, и не умрешь,

И смерти будешь ты желать,

Страшась всечасно умирать;

Но вот уж ты обворожен,

Незвучной цепью окружен;

И сердцем и умом страдай.

Свершились чары. Увядай!

В часы отрадной тишины

Не знают сна печальны очи;

И призрак милой старины

Теснится в грудь со мраком ночи;

И живы в памяти моей

Веселье, слезы юных дней,

Вся прелесть, ложь любовных снов,

И тайных встреч, и нежных слов,

И те красы, которых цвет

Убит грозой — и здесь уж нет!

И сколько радостных сердец

Блаженству видели конец!

Так прежнее ночной порою

Мою волнует грудь,

И думы, сжатые тоскою,

Мешают мне уснуть.

Смотрю ли вдаль — одни печали;

Смотрю ль кругом — моих друзей,

Как желтый лист осенних дней,

Метели бурные умчали.

Мне мнится: с пасмурным челом

Хожу в покое я пустом,

В котором прежде я бывал,

Где я веселый пировал;

Но уж огни погашены,

Гирлянды сняты со стены,

Давно разъехались друзья,

И в нем один остался я.

И прежнее ночной порою

Мою волнует грудь,

И думы, сжатые тоскою,

Мешают мне уснуть!

Настала ночь. Небесный свод в звездах

Изображен в серебряных волнах;

Едва струясь, прозрачные бегут,

И навсегда, как радость, утекут.

Бессмертные огни с родных высот

Красуются в стекле волшебных вод.

Приманчив вид тенистых берегов,

И нет для пчел прелестнее цветов;

Могла б в венке Диана их носить;

Могла б любви невинность подарить.

Меж них реки игривая струя

Бежит, блестит и вьется, как змея.

Всё так светло, такая тишина,

Хоть дух явись — с ним встреча не страшна.

Как быть вреду? Бродить не станет злой

В таких садах, в такой красе ночной.

Подобный час для добрых сотворен.

Так Лара мнил, и в замок молча он

Идет скорей: ему прекрасный вид

О прежних днях невольно говорит,

О той стране, где свод небес ясней,

Светлей луна, ночь тихая милей,

О тех сердцах... Нет, нет: шуми над ним,

Бушуй, гроза! Он, дерзкий, нещадим,

Душою тверд, но, светлая красой,

Такая ночь смеется над душой.

Вступил он в зал, весь полный тишины;

Тень длинная мелькнула вдоль стены;

Портреты там людей минувших лет,

Доброт, злодейств, других остатков нет;

Преданий дым и темный овод, где прах

С пороками, грехами спит в гробах,

Полустолбцы, ведущие до нас

Из века в век сомнительный рассказ,

Укор, хвалу — вот всё, и чем древней

Тех хартий ложь, тем с правдою сходней.

Там ходит он и смотрит, а луна

В готическом отверстии окна

Видна ему, и блеск бежит струей

На пол из плит, на потолок с резьбой,

И образа на стеклах расписных

Молящихся угодников святых

В таинственных видениях луной

Оживлены, но жизнью неземной.

Кудрей густых цвет черный, мрак чела

И зыбкий склон широкого пера

Дают ему весь ужас мертвецов,

Всё страшное, всё тайное гробов.

Уж полночь бьет; лампада чуть горит;

Ей будто жаль, что тма при ней бежит.

Все спят — но чу!.. у Лары слышен клик,

И звук, и стон, и вопль, и страшный крик;

Ужасный громкий крик — и смолкнул он...

Чей ярый вопль так дико рушит сон?

Вскочили все, бодрятся и дрожат,

И помощь дать на зов к нему летят,

Кой-как мечи схватили второпях,

И факелы не все горят в руках.

Хладнее плит лежит он недвижим,

Бледней луны, играющей над ним,

И брошен меч, почти уж не в ножнах;

Сверх сил людских, знать, был сей дивный страх;

Но он был тверд. Строптивый мрачный лик

Грызет вражда, хоть ужас в грудь проник.

Лежит без чувств; но могут ли таить

Его уста желание убить!

Угроза в них с роптаньем замерла

Иль гордости отчаянной хула;

Полусмежась, глаза его хранят

В их мутной тме бойца суровый взгляд;

И этот взгляд, заметный часто в нем,

Оцепенел в покое роковом.

Очнулся — вот... он дышит, говорит;

Багровый цвет в щеках темно горит;

Красней уста; он взор кругом водил,

И тускл, и дик, и с дрожью приходил

Опять в себя. Но он не на своем

Заговорил наречии родном;

Звук слов мудрен; одно понять могли,

Что звуки те — язык чужой земли.

И было так; но та, с кем говорит...

Ах, нет ее — к ней речь не долетит!

Подходит паж; он странный смысл речей

Как будто знал; но из его очей,

Из бледных щек нетрудно угадать,

Что тайну слов один не мог оказать,

Другой открыть. Казалось, будто он

Тем, что сбылось, почти не удивлен;

Склонясь к нему, на языке чужом

Он отвечал, быть может, на своем;

А тот внимал, как нежно паж младой

Гнал мрак с души, встревоженной мечтой.

Но был ли он грозой повержен в страх?

Ему ль беда страшна в одних мечтах!

В бреду ль он был иль вправду что узрел,

Забыл иль нет; но тайну он умел

На сердце взять; и с новою зарей

Опять он бодр и телом, и душой;

Духовника не позвал, ни врачей,

Не изменил осанки и речей;

В урочный час, как прежде, всё пошло;

Не веселей, не пасмурней чело;

Все тот же он; и если разлюбил

Ночную тень, равно он утаил

То от рабов, которых трепет, взгляд

О диве их, об ужасе твердят.

Они с тех пор бледнее и вдвоем,

Минуя зал, проходят через дом:

Зыбучий флаг, пол звучный, скрип дверей,

Обоев шум, и ветра в тме ночей

Унывный вой, и мышь ли пролетит,

Густая ль тень лип темных задрожит —

Всё страшно им, когда печальной мглой

Вдоль диких стен обляжет мрак ночной.

Давно, прелестная графиня,

Давно уж я в долгу у вас;

Но песнопения богиня —

Поверьте мне — не всякий раз

Летает с нами на Парнас.

Мне, право, с музами беседы

Труднее, чем для вас победы!

Вам стоит бросить взгляд один —

И тьма поклонников явится,

Унынье в радость превратится,

И сам Киприды резвый сын

Опустит крылья, усмирится

И, коль угодно, согласится

По свету больше не порхать,

Чтоб только с вами обитать!

Соедини все дарованья,

Вы вместе все очарованья

В себе умели съединить.

Хотите ль нас обворожить

Прелестным даром Терпсихоры,

Летая легким ветерком, —

Отвсюду к вам сердца и взоры

Летят и явно, и тайком;

Или, победы в довершенье,

Раздастся сладостное пенье,

Как нежны треля соловья, —

Ваш голос в душу проникает,

Мечты минувши обновляет,

И скорбь, и радость бытия.

Мне, право, с музами беседы

Труднее, чем для вас победы!

Поэт с унылою душой,

Бездомный странник в здешнем мире,

Почтит ли вас своей хвалой

На дремлющей забвенной лире!

Примите ж в слабых сих словах

Усердье, вместо вдохновенья,

И дань душевного почтенья

В не лестных, истинных стихах.

Увы! несчастлив тот, кто любит безнадежно;

Несчастнее его, кто создан не любить,

Но жизнь тому страшней, в чьем сердце пламень нежный

Погас — и кто любви не может позабыть!

На взоры наглые торгующих собой

С презреньем смотрит он, живет еще с мечтою,

Но в чистом ангеле невинность с красотой, —

Как сметь ему любить с увядшею душою!

Святое дней младых волнует дух поныне,

Но память и о них страстьми отравлена,

С надеждою навек душа разлучена,

От смертной прочь спешит и сам нейдет к богине.

В нем сердце как в степи давно забытый храм,

На жертву преданный и тленью, и грозам,

В котором мрачно всё, лишь ветр пустынный веет,

Жить боги не хотят, а человек не смеет.

Заря погасла; ветерки

В поляне дуют меж кустами,

Срывают ландыш, васильки —

И вместе с алыми цветами,

Подобно пестрым мотылькам,

Кружа, разносят по лугам.

Так изумруды, аметисты,

Жемчуг и яхонты огнисты

Небрежно резвою рукой

С лилейных пальцев, в час ночной

Ложася спать, полунагие,

Роняют девы молодые.

Меня жестокие бранят,

Меня безумной называют,

Спокойной, смирной быть велят,

Молиться богу заставляют.

О, здесь, далеко от своих...

Покой бежит очей моих;

В чужой, угрюмой стороне

Нет сил молиться богу мне!

Но (будь я там, где Дон родной

Шумит знакомыми волнами,

Где терем отческий, простой

В тени таится под дубами,

Там стану я покоя ждать,

Там стану бога умолять,

Чтоб, сжалясь над тоской моей,

Он мне конец послал скорей.

О, как мне, бедной, не тужить!

Ты, радость, и меня манила;

И я обиралась в свете жить,

Была мила ему, любила,

И в церковь божью вся в цветах

Пошла с румянцем на щеках;

И помню то, что с женихом

И я стояла под венцом.

Но гибнет радость навсегда;

К беде, к слезам я пробудилась, —

И ясная любви звезда

В кровавом облаке затмилась!

Сокрылся мой приветный свет,

Его ищу — его уж нет!

Ах, улетая, ангел мой,

Что не взял ты меня с собой!

Отрада есть во тме лесов дремучих;

Восторг живет на диких берегах;

Гармония слышна в волнах кипучих,

И с морем есть беседа на скалах.

Мне ближний мил; но там, в моих мечтах,

Что я теперь, что был — позабываю;

Природу я душою обнимаю,

Она милей; постичь стремлюся я

Всё то, чему нет слов, но что таить нельзя.

Теки, шуми, о море голубое!

Несметный флот ничто твоим волнам;

И человек, губящий всё земное,

Где твой предел, уже страшится сам.

Восстанешь ты — и горе кораблям,

И бич земли, путь дерзкий означая

Бедой своей, как капля дождевая,

Идет на дно, где скрыт его и след, —

И он не в саване, не в гробе, не отпет.

Твои поля злодей не завоюет;

Твои стези не для его шагов;

Свободно ты: лишь бездна забушует,

И тот пропал, что б сушу был готов

Поработить. Его до облаков,

Дрожащего, с презреньем ты бросаешь, —

И вдруг, резвясь, в пучину погружаешь;

И вопит, он: где пристань! о гранит

Его ударишь ты — и век он там лежит.

Бросающий погибель и оковы,

Огонь и смерть из челюсти своей,

Рушитель сил, левиафан дубовый,

Гроза твердынь, народов и царей —

Игрушкою бунтующих зыбей,

И с тем, кто в нем надменно в бой летает,

Кто, бренный сам, владеть тобой мечтает;

Подернуло ты пеной бурных вод

Армаду гордую и Трафальгарский флот.

Предел держав, твой берег изменился:

Где Греция, и Рим, и Карфаген?

Свободный, он лишь волн твоих страшился;

Но, сильных раб и жертва перемен,

Пришельцев здесь, там диких носит плен;

Его везде неволя утомила

И сколько царств в пустыни иссушила!

Твоя лазурь, веков отбросив тень,

Всё та ж — млада, чиста, как в первобытный день.

Ты зеркалом Всесильному сияешь,

Он зрит в тебе при бурях образ свой.

Струишься ль ты, бунтуешь иль играешь,

Где твердый лед, и там, где пылкий зной,

Ты, океан, чудесен красотой,

Таинственный, бездонный, бесконечный!

Незримого престол, как небо вечный,

Времен, пространств заветный властелин,

Течешь ты, страшный всем, глубокий и один.

Когда пробьет печальный час

Полночной тишины

И звезды трепетно горят,

Туман крутом луны, —

Тогда, задумчив и один,

Спешу я к роще той,

Где, милый друг, бывало, мы

Бродили в тме ночной.

О, если в тайной доле их

Возможность есть душам

Слетать из-за далеких звезд

К тоскующим друзьям, —

К знакомой роще ты слетишь

В полночной тишине

И дашь мне весть, что в небесах

Ты помнишь обо мне!

И, думой сердца увлечен,

Ту песню я пою,

Которой, друг, пленяла ты

Мечтательность мою.

Унылый голос ветерок

Разносит в чуткой тме,

В поляне веет, и назад

Несет его ко мне.

А я... я верю... томный звук

От родины святой —

На песнь любимую ответ

Души твоей младой.

В кипеньи нежности сердечной

Ты жизнью друга назвала;

Привет бесценный, если б вечно

Живая молодость цвела.

К могиле всё летит стрелою;

И ты, меня лаская вновь,

Зови не жизнью, а душою,

Бессмертной, как моя любовь.

Любви и жизни на расцвете

Вся прелесть радости земной

Тебя пленяет в шумном свете

Своею радужной мечтой;

И если звук волнений страстных

И сердца горестный напев

Встревожит мир долин прекрасных

И нежный хор блестящих дев, —

Не сетуй; но, услыша пенье

Разбитых бурею пловцов,

Благослови уединенье

Твоих Приютинских лесов!

К чему вам, струны, радость петь?

Звучите мне тоской мятежной!

Как мне веселое терпеть?

Боюсь, не верю песни нежной.

Она любви пролетным сном

Звучит обманутой надеждой.

Как вспомнить, думать мне о том,

Что я теперь и что был прежде?

Чей голос в струны радость лил,

Той нет, — и нет очарованья!

Один напев теперь мне мил:

Надгробный стон и вопль страданья;

В нем отзыв наших вместе дней.

С тех пор, как ты уж прахом стала,

Нестройство для души моей

То, в чем гармония бывала.

Всё тихо; но и в тишине

Слух ловит песни незабвенной;

Невольно слышен голос мне,

Давно молчанью обреченный.

Смятенный дух тревожит он:

Засну ли — сонного пленяет;

Тоска ль отгонит дивный сон —

Напев с мечтой не улетает.

Мечтою Тирзу навсегда

Любви оставила могила.

В волнах дрожавшая звезда

Блеск нежный от земли склонила.

Но кто во мраке грозных туч

Проходит жизни путь ужасный,

Тот ищет всё звезды прекрасной,

Ему бросавшей светлый луч.

Решусь — пора освободиться

От мрачной горести моей,

Вздохнуть в последний раз, проститься

С любовью, с памятью твоей!

Забот и света я чуждался,

И не для них был создан я;

Теперь же с радостью расстался:

Каким бедам страшить меня?

Хочу пиров, хочу похмелья;

Бездушным в свете стану жить;

Со всеми рад делить веселья,

Ни с кем же горя не делить.

То ль было прежнею порою!

Но счастье жизни отнято:

Здесь в мире брошен я тобою,

Ничто уж ты — и всё ничто.

Улыбка — горю лишь угроза,

Из-под нее печаль видней:

Она — как на гробнице роза.

Мученье сжатое сильней.

Хоть меж друзей в беседе шумной

Невольно чаша оживит,

Весельем вспыхнет дух безумный,

Но сердце томное прустит.

Взойдет, бывало, месяц полный

Над кораблем в тиши ночной;

Он серебрит Эгейски волны, —

А я, к тебе стремясь душой,

Любил мечтать, что взор твой милый

Теперь пленяет та ж луна.

О Тирза! над твоей могилой

Тогда светила уж она.

В часы бессонные недуга,

Как яд кипел, волнуя кровь,

«Нет, — думал я, — страданьем друга

Уж не встревожится любовь!»

Ненужный дар тому свобода,

Кто в узах жертва дряхлых лет;

Хоть воскресит меня природа, —

К чему? — тебя в живых уж нет!

Когда любовь и жизнь так новы,

В те дни залог мне дан тобой:

Печали краской рок суровый

Мрачит его передо мной.

Навек той сердце охладело,

Кем было всё оживлено;

Мое без смерти онемело,

Но чувства мук не лишено.

Залог любви, печали вечной,

Прижмись, прижмись к груди моей;

Будь стражем верности сердечной

Иль сердце грустное убей!

В тоске не гаснет жар мятежный,

Горит за сенью гробовой,

И к мертвой пламень безнадежный

Святее, чем любовь к живой.

Гробница, я с жилицею твоей

Как бы знаком, и веет здесь над нами

Мелодия давно минувших дней;

Но звук ее, как вой под облаками

Далеких бурь с утихшими прозами,

Уныл и свят. На камень мшистый твой

Сажуся я. Мой дух опять мечтами

Смущен, горит, и снова предо мной

Весь ужас гибели, след бури роковой.

Но что ж, когда б из выброшенных прежде

И тлеющих обломков корабля

Я маленький челнок моей надежде

И мог собрать, и в грозные моря

Пуститься в нем, и слушать, как, шумя,

Волна там бьет, судьба где погубила

Что мило мне, — куда причалю я?

Исчезло всё, чем родина манила:

Приют, надежда, жизнь, — и там, как здесь, могила.

Не на земле ты обитаешь,

Любовь, незримый серафим;

Но верой мы к тебе горим,

И чье ты сердце сокрушаешь

Огнем томительным страстей,

Тот веры мученик твоей.

Но кто ты, что ты? Наше зренье

К тебе никак не долетит.

Тебя, любовь, воображенье

По тайной прихоти творит.

Так небеса мечтой любимой

Оно умеет населять,

И думам образы давать,

И пыл души неутолимой,

Усталой, сжатой и крушимой,

В ее порывах услаждать.

Взгляни, взгляни, как роза расцветает

В тиши родной, стыдлива и нежна;

Чуть развилась, себя полускрывает,

Прелестней тем, чем менее видна.

Вот, обнажась, во всей красе блистает;

Вдруг, томная, не та уже она;

Не тот цветок, который, пышно рдея,

Был юношам и девам всех милее.

Навек, увы, навек от нас умчится

Пролетным днем цвет юности живой!

Зеленый май к долинам возвратится,

Но уж для нас не быть весны другой.

Срывай цветок скорей, пока не тмится

Меж близких туч час утра золотой;

Спеши любить в те дни невозвратимы,

Когда, любя, мы можем быть любимы!

В венце багровом солнце блещет,

Чуть светит робкая луна,

Фиалка под росой трепещет,

И роза юная томна.

Стоит Людмила у окна,

Златые локоны небрежно

Вкруг шеи вьются белоснежной.

Я на колена в тишине

Упал. Она сказала мне:

«Зачем так рано всё уныло,

Фиалка, и луна, и милый?»

Но день промчался; небосклон

Горит вечернею зарею,

И тихой, полною луною

Душистый луг осеребрен.

Росой фиалка освежилась;

Людмила у окна явилась;

Еще пышней ее наряд;

Еще светлей веселый взгляд, —

И на коленах я пред милой

Стою опять... стою унылый.

Грустил я раннею порой,

Грущу теперь во тме ночной.

Оплот неприступный гранитных хребтов.

В державном величьи с рожденья веков,

Неровные груды разбросанных гор,

Так дерзко под небом дивящие взор,

Приюты морозов и снежных громад,

Где буря грохочет, ревет водопад;

Крутые стремнины, где римский орел

Дивился, как Смелый по безднам прошел,

Вершины ужасной священной красы,

Примите меня вы за лоно грозы,

Высоко, далеко, в том мраке густом,

Где в тайной беседе душа с божеством!

«О конь мой борзый, ночь темна;

Холодный ветер в поле веет,

Горит кровавая луна,

Сосновый бор кругом чернеет!

Не знаю сам, но тайный страх

Уж третью ночь меня смущает;

Невольно слезы на очах,

Невольно сердце замирает.

Могу ль забыть: в последний раз

Едва со мной она простилась,

Как в белом тень прошла меж нас,

Звезда полночная скатилась.

Скачи, мой конь, лети скорей!

О, если к милой я домчуся, —

Тогда, клянусь, тогда я с ней

На миг один не разлучуся!»

И конь, как из лука стрела,

Летит, летит; вдали кладбище,

И тайна свято облегла

Мятежной жизни пепелище.

В кустах мерцает блеск огня,

Несется тихо звук унылый;

И путник бросился с коня...

Над свежею ее могилой.

Любовью дух кипит к тебе, спаситель мой,

Не радостных небес желаньем увлеченный,

Не ада мрачного огнями устрашенный

И не за бездны благ, мне данные тобой!

В тебе люблю тебя; с любовию святой

Гляжу, как на кресте сын божий, утомленный,

Висит измученный, висит окровавленный,

Как тяжко умирал пред буйною толпой!

И жар таинственный мне в сердце проникает;

Без рая светлого пленил бы ты меня;

Ты б страхом был моим без вечного огня!

Подобную любовь какая цель рождает?

Душа в любви к тебе надежд святых полна;

Но так же и без них любила бы она!

Друг, ты прав: хотя порой,

Достигая бед забвенья,

Мы, в груди стеснив волненья,

Дремлем томною душой,

Невзначай в мечте воздушной

Отзыв прежнего слетит,

И предмет нам равнодушный

Память сердца воскресит.

Неожиданно, случайно

Потрясет душевной тайной

Летний вечер, звук, цветок,

Песня, месяц, ручеек,

Ветер, море — и тоскою

Всё опять отравлено;

Как бы молнийной струею

Снова сердце прожжено.

И той тучи мы не знаем,

Вдруг откуда грянул гром;

Лишь томимся и страдаем;

Мрак и ужасы кругом:

Призрак страшный, неотступный

Образует в думе смутной

Холод дружбы, сон любви,

Ту, с кем радость погребли,

Всё, о чем мы тосковали,

Что любили, потеряли,

Чем был красен божий свет,

Всё, чего для нас уж нет.

Подкопы взорваны — и башни вековые

С их дерзкою луной погибель облегла;

Пресекла в ужасе удары боевые

Осенней ночи мгла.

И в поле тишина меж русскими полками;

У ружей сомкнутых дымилися костры,

Во тме бросая блеск багровыми струями

На белые шатры.

В раздумье я смотрел на пламень красноватый;

Мне раненых вдали был слышен тяжкий стон;

Но, битвой утомясь, под буркою косматой

Уснул — и вижу сон.

Мне снилось, что, простясь с военного тревогой,

От тех кровавых мест, где буйство протекло,

Поспешно я иду знакомою дорогой

В родимое село.

Мне церковь сельская видна с горы высокой

И Клязьмы светлый ток в тени ракит густых;

И слышу песнь жнецов, и в стаде лай далекой

Собак сторожевых.

Я к хижине сходил холмов с крутого ската,

Разлуки тайный страх надеждой веселя, —

И дряхлый мой отец, тотчас узнав солдата,

Вскочил без костыля.

В слезах моя жена мне кинулась на шею.

Мила, как в день венца, и сердцу и очам;

Малютки резвые бегут ко мне за нею;

Сосед пришел к друзьям.

«Клянусь, — я говорил, склонен на то родными, —

Теперь я к вам пришел на долгое житье!»

И дети обвили цветками полевыми

И штык мой и ружье.

Я милых обнимал... но пушка вестовая

Сон тихий прервала, и — в сечу мне лететь!

И к Варне понеслась дружина удалая...

Иль там мне умереть?

Была пора — луч ясный в ней сиял,

Я сердцем жил, я радостью дышал,

И жизнь моя играючи летела.

Те дни прошли; одета черной мглой,

В моих очах природа потемнела;

Кругом гроза; но ты была со мной,

Моя судьба душой твоей светлела;

Мне заменил твой дружеский привет

Обман надежд и блеск (веселых лет;

Забылось всё. — Как пленники к неволе,

Привыкнул я к моей угрюмой доле;

Она — окажу ль — мне сделалась мила:

Меня с тобой она, мой друг, свела,

И, может быть, недаром мы узнали,

Как много есть прекрасного в печали!

Теперь с тобой надолго разлучен;

Но дружбою, но памятью твоею

Как воздухом душистым окружен;

Я чувствовать и думать не умел,

Чтоб чувств и дум с тобой не разделять.

Стеснен ли дух от мрачных впечатлений,

Горит ли он в порывах вдохновений —

Могу ль тебя, могу ль не вспоминать?

В уме моем ты мыслию высокой,

Ты в нежности и тайной, и глубокой

Душевных чувств, и ты ж в моих очах

Как яркая звезда на темных небесах.

Я ждал ее, я мчался к ней душою,

Я для нее сквозь слезы песни пел,

Я пел, — она... была уж не земною;

Звук томных струн, он к ней не долетел;

Тиха ее далекая могила;

Душа светла в надзвездной стороне;

Но сердце тех, кого она любила...

Святая тень! молися обо мне...

Ноябрь шумит; в полях метель и вьюга;

Ненастный день стал меркнуть за горой;

Уж отпряжен усталый бык от плуга,

И весь в пыли он тащится домой.

Поселянин скорей спешит с работы;

С неделею окончены заботы;

Его соха, и лом, и борона,

И сбруя вся в порядке убрана;

Он веселит свое воображенье,

Что радостно начнется воскресенье;

И чрез лесок в уютный домик свой

Идет к семье на отдых и покой.

И на холме, дубами осененный,

Уж видит он приют уединенный;

Уже детьми он шумно окружен —

Обнять отца бегут со всех сторон.

Приветен вид его родимой сени;

Манят к себе трескучий огонек;

Как чисто всё, плита и очажок!

Залепетав, сын младший на колени

К нему вскочил, и, с важностью скромна,

Подсела к ним радушная жена;

Кругом себя бросая взор веселый,

Покоен, рад, забыл он труд тяжелый.

Меж тем пошла забота у детей:

Кто прячет плуг, кто стадо загоняет;

Обдумав всё, один из них скорей

В соседнее местечко посылает

Тихонько весть — и Дженни к ним бежит,

Надежда их, уж девушка большая,

Мила, свежа, как роза полевая,

У ней в очах любовь так и горит.

Смеется мать, отец не наглядится;

Как рада их к груди она прижать,

И рада им наряд свой показать,

И деньгами готова поделиться:

У той швеи, к которой отдана,

Своим трудом достала их она.

Родные все друг о друге приветно

Хотят узнать; семейный сладкий час

Веселье мчит в беседах незаметно:

То спор, то смех, и каждый свой рассказ

О том, где был, что видел, начинает;

Один начнет, другой перебивает;

А муж с женой-с детей не сводят глаз,

И речь начать, и дать совет готовы.

Хозяйка-мать, взяв ножницы с иглой,

Из лоскутков малюткам шьет обновы;

Отец молчит, но, помня долг святой,

Уж занят он их будущей судьбой.

Что мать с отцом велят повиноваться,

Радушно жить и помнить божий страх,

От нужд искать убежища в трудах,

И день и ночь порочных дум чуждаться,

Правдиву быть на деле и в речах —

Он вкоренял от детства в их умах;

Он говорил: «К прекрасному дорога

У всех одна — творца о всем молить,

Не делать зла, добро всегда творить;

С тем будет бог, кто сердцем ищет бога».

Но кто стучит тихонько у ворот?

Дивятся все, а Дженни узнает;

Дрожит как лист, едва промолвит слово:

«То, верно, сын соседа городского;

Его отец в село к нам посылал,

И он меня чрез поле провожал».

В раздумье мать; как делу быть, не знает,

Глядит на дочь и молча замечает,

Как вдруг любовь зажглась в ее глазах

И вспыхнула румянцем на щеках;

И мать спросить у дочери робеет,

Кто новый гость; а та дохнуть не смеет.

Но страх прошел; ответ был не худой:

Не из бродяг сосед их молодой.

И юноша красивый, статный входит,

И взор родных на гостя устремлен,

И Дженни к ним, стыдясь, его подводит,

И любо ей, что дружно принят он.

С ним речь завел хозяин говорливый,

Каков посев, о стаде, о конях.

Надежды луч горит в младых сердцах;

Но милый гость застенчив: торопливый,

Не знает он, что делать, что сказать.

Смекнула всё догадливая мать:

Нет, видно, дочь себя не уронила;

Девичью спесь, как должно, сохранила.

Любовь, любовь! живой восторг сердец,

Твой чистый жар всем радостям венец.

Уже давно я, путник неизвестный,

Чрез скучный мир печально прохожу;

Но долг велит, и правду я скажу;

В долине слез отрадою небесной

Одна любовь; нет радости другой!

Вот наших дней минуты золотые:

Когда одни, вечернею порой,

Стыдливые, любовники младые,

В тени дерев, сидят рука с рукой;

Их взор горит весельем и тоской,

На их устах привет и ропот нежный;

А вкруг цветет шиповник белоснежный,

И тихо к ним склоняется кусток,

И веет им душисты! ветерок.

И где же, где найдется тот несчастный,

Злодей без чувств, кто б Дженни изменил,

В холодный яд обманом превратил

Мечту души невинной и прекрасной!

Как нарушать святое на земли,

Любовь и мир доверчивой семьи!

Взгляните там — вот жертва обольщенья:

Она не ждет, не хочет утешенья;

Таясь от всех, уныла и бледна,

Во цвете лет рассудка лишена,

Как меж могил огни осенней ночи,

Так мрачные ее сверкают очи;

Рыдает мать, зачем она в живых;

Отец клянет позор власов седых...

Но ужин ждет — похлебка, дичь готовы,

Принесены творог и молоко,

Обычный дар любимой их коровы,

Да и сама она недалеко,

Пришла с двора — и голову с рогами

Просунула тихонько меж досками,

И сена клок заботливо жует.

Хозяйка-мать то сядет, то уйдет,

О юноше хлопочет прихотливо,

И сочный сыр пред ним уже стоит,

И пенится некупленное пиво;

Он хвалит всё, за всё благодарит,

Узнав о том с подробностью большою,

Как делан сыр хозяйкою самою

И что ему тогда лишь минет год,

Как желтый лен в полях цвести начнет.

Довольны все. От добрых слов вкуснее,

Уже дошел их ужин до конца,

И старец встал; кругом огня теснее

Садятся все, но тише и важнее,

И Библия покойного отца,

Бесценное наследство родовое,

Положена пред старцем на столе;

Он обнажил чело полвековое,

И волосы, рядами на челе

Приглажены к вискам его, белели;

И те стихи заметил он в псалмах,

Которые хотел, чтоб дети пели;

Потом сказал с слезами на очах:

«Помолимся подателю всех благ!»

Они поют. Сердечные, простые,

В один напев слилися голоса;

И звуки те шотландских гор родные,

И вера их несет на небеса.

В святую брань так мученики пели,

И, может быть, стремясь к высокой цели,

Наш Джон Граам и смелый лорд Эльджин

Слыхали их в рядах своих дружин,

Когда сердца огнем небес горели,

Когда, в руках молитвенник и меч,

Их рать неслась грозой народных сеч

И пряталась под бронею верига.

Но снова вдруг возникла тишина;

У всех душа святынею полна —

Разогнута божественная книга.

Отец семьи, душой священник сам,

Читает в ней паденье человека,

Как богу был угоден Авраам,

Как Моисей гнал племя Амалека,

Иль страх и плач державного певца

Под грозною десницею творца,

Иль Иова и жалобы, и муки,

Иль дивных арф пророческие звуки,

Когда Исай, восторгами крушим,

Пылал и пел, как тайный серафим.

Иль чтенье то Евангелья святое,

Как божий сын снисшел и жил меж нас,

За грешных кровь безгрешного лилась,

На небесах он имя нес второе,

А на земле ему и места нет

Главы склонить. Иль как его завет

Меж градов, сел, народов отдаленных,

Везде проник в посланьях вдохновенных,

Как, заточен, возлюбленный Христом

В Патмосе жил, и ангела с мечом

Он в солнце зрел, внимая от Сиона

И гнев, и суд на гибель Вавилона,

Супруг, отец, угодник пред тобой,

Небесный царь, колено преклоняет,

И к небесам торжественно стрелой

С надеждою молитва возлетает:

«Да вместе их творец благословит,

Да в жизни той опять соединит;

И там, в лучах бессмертного сиянья,

Не будет где ни слез, ни воздыханья,

Друг другу мы час от часу милей,

Мы станем петь хвалу любви твоей,

А время течь своей стезею вечной

Кругом миров под властью бесконечной!»

Стремленье дум покорных и святых,

Сей набожный восторг людей простых —

Его не тмят обряд и блеск служенья,

Ни тонкий вкус пленительного пенья:

Кто зрит сердца, тот в благости своей

Равно царю и нищему внимает,

Под бедный кров от пышных алтарей

Он в хижину к молящим низлетает,

И благодать по вере им дана,

И вписаны на небе имена.

Час тихий сна меж тем уж приближался

И все идут на сладостный покой;

Простясь, вздохнул счастливец молодой;

Отец один с хозяйкою остался,

И долго он еще наедине

Молил творца в умильной тишине,

Чтоб тот, кто птиц и греет и питает,

Кто в нежный блеск лилею одевает,

Чтоб он, господь, во всем с семьей его

Всегда творил свою святую волю,

Как хочет сам, благословил их долю;

Лишь он просить дерзает одного,

Чтоб все они закон его хранили,

Всевышнего боялись и любили.

Так сельский бард своих родных полей

Оставил нам семейное преданье.

Цари творят богатых и князей, —

Муж праведный есть лучшее созданье

Творца миров; и память старины,

Любовь семейств, отцовские уставы,

Блаженство, честь той дикой стороны

Еще хранят в ней доблестные нравы.

О, как певцу Шотландия мила!

Как молит он, чтоб родина цвела,

Да благодать небес над нею льется,

Сынов ее парок да не коснется,

Да в их груди течет Валлиса кровь,

И дух его, и к родине любовь

Пылают в них, и ангелом незримым

Да веет он над островом любимым!..

А я к тебе, к тебе взываю я,

Святая Русь, о наша мать-земля!

Цвети, цвети, страна моя родная!

Меж царств земных, как пальма молодая,

Цвети во всем, и в доле золотой

Счастлива будь, и счастье лей рекой!

Страна сердец, и дум, и дел высоких!

О, как гремят везде в краях далеких

Твоих дружин и флотов чудеса

И русских дев стыдливая краса!

Верна царям и верою хранима,

Врагу страшна, сама неустрашима,

Да будут честь и нравов простота

И совести народной чистота

Всегда твоей и славой, и отрадой,

И огненной кругом тебя оградой,

И пред тобой исчезнет тень веков

При звуке струн восторженных певцов!

Цветок пунцовый, полевой!

Ты, бедный, встретился со мной

Не в добрый час: тебя в красе

Подрезал я.

Жемчуг долин, не можно мне

Спасти тебя!

Не пестрый, резвый мотылек

Теперь твой нежный стебелек

На дерн, увлаженный росой,

Порхая, гнет;

К тебе румяною зарей

Он не прильнет.

В холодном поле ветр шумел,

И дождик лил, и гром гремел;

Но туча мрачная прошла,

Меж тем в глуши

Ты нежно, тихо расцвела,

Цветок любви.

Сады дают цветам своим

Приют и тень — и любо им;

Но сироту, красу полян,

Кто сбережет?

От зноя туча, иль курган

От непогод?

Из-под травы едва видна,

Цвела ты, прелести полна,

И солнца луч с тобой играл;

Но тайный рок

Железо острое наслал —

Погиб цветок...

Таков удел, Мальвина, твой,

Когда невинною душой

Ты ловишь нежные мечты;

Любовь страшна:

Как мой цветок, увянешь ты

В тоске, одна.

Певцу удел такой же дан:

Бушует жизни океан,

Не видно звезд, а он плывет,

Надежда мчит;

Он прост душой, он счастья ждет...

Челнок разбит.

И добрый, злыми утеснен,

Тому ж уделу обречен:

Никто ничем не упрекнет,

А жил в слезах;

Приюта нет; он отдохнет...

На небесах!

И я горюю о цветке;

А может быть, невдалеке

Мой черный день; и как узнать,

Что Бог велел?

Не о себе ли горевать

И мой удел?..

Десдемона, Десдемона!

Далека тревог земли,

К нам из тучи с небосклона

Ты дрожишь звездой любви.

Ты красу свою и младость

Обрекла мечте святой;

Но тебе мелькнула радость

Под могильной пеленой.

Кто небесным лишь дышала,

Та цвести здесь не могла;

В бурях неги ты искала, —

Розу молния сожгла.

И мольбе твоей и стону

Африканец не внимал;

В страсти буйной Десдемону

Он для сердца оберегал.

И любовник безнадежный,

Звездный мир страша собой,

Всё кометою мятежной

Он стремится за тобой.

О, любо нам, как месяц полный

Адриатические волны

Подернет зыбким серебром,

И как пловец, звуча веслом,

Стремит гондолы бег урочный

И мчит волна напев полночный!

И любо нам, как ветерок

С листка порхает на листок,

И сумрак тень свою наводит,

Звезда вечерняя восходит

Иль радуга в красе цветной,

На лоно опершись морское,

Огнистой, нежной полосой

Обхватит небо голубое!

И любо мне, спеша домой,

Как ненаемный сторож мой,

Собака добрая залает, —

И знать о том, как любо мне,

Что кто-то есть, кто в тишине

Меня любовно ожидает,

И видеть, как войду я к ней,

Что взор ее при мне светлей!

И как под шум струи ленивой

Мне любо тихо вдаться сну,

И любо ласточкой игривой

Быть на заре пробуждену;

И любо слышать пчел жужжанье,

И песни дев, и струн певцов

Любимый звон, и лепетанье

Детей, и прелесть первых слов!

Он у столба на камень сел, —

И вдаль задумчиво глядел;

На сердце налегла тоска,

К лицу прижалася рука;

Склонил он голову на грудь,

Дрожал, кипел, не мог дохнуть, —

И пальцы беглые его

Невольно бились о чело;

Так по клавиру мы порой

Бежим проворною рукой,

Чтоб тем его одушевить

И в струнах звучность пробудить,

И в мрачной он сидел тоске.

Вдруг — стон в полночном ветерке.

Но ветерком ли занесен

Меж камней тихий, нежный стон?

Он голову поднял, на море глядит;

Но сонные волны ничто не струит,

Ничто не колышет прибрежной травой,

И звук тихо веял не ветер ночной.

Кусты цитерона едали перед ним,

Знамена и флаги, их вид недвижим,

И ветер не тронул ланиты его,

А звук тихо веял; какой? от чего? —

И он обернулся, он взор свой стремит:

Краса молодая на камне сидит.

Вздрогнул, вскочил он, страх сильней,

Чем если б вдруг предстал злодей:

«О боже! как! во тме ночей...

Что это? кто? какой судьбой

Ты здесь в тревоге боевой?»

Перекреститься ищет сил;

Но он святыне изменил, —

Рука дрожит... хотел бы он...

Но втайне совестью смущен.

Узнал он, кто пред ним была,

Кто так прекрасна, так мила.

«Франческа! Ты ли?» Ах! она

Его невестой быть должна.

Те ж розы на щеках у ней,

Но блеск румяный стал темней,

И на устах улыбки нет, —

Которой рдел их алый цвет;

Не так синя лазурь в волнах,

Как в темных у нее очах;

Но и лазурь их, как волна,

Светла, без жизни и хладна.

Блестит под легкой пеленой

Вся прелесть груди молодой,

И белых плеч, и рук нагих,

И вьется кольцами по них

Струя волос ее густых.

Она не вдруг ответ дала,

Но тихо руку подняла, —

И мнилось, так рука нежна,

Что светит сквозь нее луна.

«Глубокий мой сон на то прекращен,

Чтоб я была счастлива, ты был спасен.

Чрез вражий стан и грозну рать

Я шла во тме тебя искать.

Нам слово тайное гласит:

«От чистой девы лев бежит».

Кто от зверей в глуши лесной

Щитом правдивому душой,

Тот меж сетей неверных сил

Мой робкий путь благословил.

Но если путь напрасен мой,

То не видаться нам с тобой.

Ты дело страшное свершил:

Ты вере предков изменил.

Сорви чалму, крестом святым

Перекрестись, — и будь моим!

Смой яд с души, — и завтра вновь

Удел наш — вечная любовь!»

— «Где ж пир нам свадебный готов?

Где будет плач сих мертвецов —

Постеля брачных с новым днем?

Я поклялся: огнем, мечом

Погибнут все, лишь ты одна,

Ты будешь мною спасена, —

И мы с тобой умчимся вдаль;

В любви забудем мы печаль;

Но я порок хочу сразить,

Хочу Венеции отмстить;

Заставлю гордую узнать,

Кто я, кем смела презирать!

Из скорпионов бич сплетен

На тех, чьей злобой я стеснен!»

Тогда, печальна и бледна,

Его чуть тронула она,

Безмолвно, легкою рукой, —

Но до костей проник струей

Смертельный холод, сжалась грудь, —

И силы нет ему вздохнуть;

Она чуть держит, а нельзя

Освободить ему себя.

Как! той рука, кто так мила,

Такой вдруг ужас навела!

И пальцы длинные у ней

Так тонки, мрамора белей, —

А вмерзли в кровь... и для чего

В ту ночь так страшны для него?

Остыл внезапно жар чела,

И томность мутная нашла —

И камнем на сердце лежит,

Его и давит, и крушит;

Смотря в лицо ей: как мрачна,

Как изменилася она!

Души той не видно в унылой красе,

Бывало, играющей в каждой черте,

Как солнце весны в прозрачной волне;

Уста недвижимы, их краска мертва;

Из них без дыханья несутся слова;

И персей дрожащих ничто не живит,

И трепет по жилам у ней не бежит;

Хоть очи сверкают, но взор устремлен

И тускл неизменно, и дик, и смущен;

Ужасно так смотрит лишь тот в тишине,

Кто бродит испуган в томительном сне.

Подобна тем ликам она перед ним,

Которые часто на ткани мы зрим,

Когда при лампаде, в дыму, чуть видна,

Без жизни, но будто жива и страшна,

Та ткань шевелится от бури ночной

И чудные лики, одетые мглой,

Со стен будто сходят, а ветер гудёт,

Качая обои и взад и вперед,

«Сорви чалму, сорви скорей

С преступной головы твоей!

Клянись, что ты спасать готов

Страны родимыя сынов!

Не то — навек ты погублен,

Навек ты будешь разлучен

Не с этой жизнию земной,

Уже утраченной тобой,

Но с небесами и со мной!

Смирись теперь! И хоть жесток

Твой завтра неизбежный рок, —

На промысл божий уповай!

Вступить ты можешь в светлый рай.

Но, ах, не медли! Знай, что тот,

Кого гневишь, — он проклянет;

Тогда на небо погляди, —

И уж спасенья там не жди!

Луну вот облако затмит

И скоро, скоро пролетит.

Спеши очиститься душой,

Покуда луч под дымной тмой;

Когда ж проглянет свет луны —

То бог и люди отмщены.

Твой жребий страшен, но страшней

Бессмертье гибели твоей!»

И Альпо на небо глядит, —

И видит, облако летит;

Но сердце, полное враждой,

Дышало гордостью одной;

И страсть кичливая его,

Как бурный ток, крушила всё.

Чтоб он смиряться был готов,

Страшился робкой девы слов?

Чтоб он тех дерзостных спасал,

Которым смерть он обрекал?

«Нет! — в облаке несися том

Хоть гибель мне, — пусть грянет гром!»

Он долго, пристально смотрел,

Как блеск луны в дыму темнел;

Но облако прошло, — луна

Блестит над ним, светла, ясна;

Тут молвил он: «Всё тот же я!

Как хочет рок, гони меня!

Тростник гроза, волнуя, гнет,

Но сломит дуб, а не шатнет.

Уж поздно, — участь решена;

Всему Венеция вина, —

И я во всем ее злодей,

И ты одна мила мне в ней.

Беги со мной! О, будь моей!»

Глядит — ее уж нет,

Сребрит лишь камни лунный свет.

Что ж? В землю скрылася она

Иль в тонкий пар обращена?

И как что творится, зачем, для чего?

Не видит, не знает; но нет никого!

Когда твой ропот вдохновенный

Звучит сердечною тоской

И я, невольно изумленный,

Пленяюсь дивною игрой, —

Мой дух тогда с тобой летает

В безвинный мрак тревожных дней

И святок тайный развивает

Судьбы взволнованной твоей.

Не твой был жребий веселиться

На светлой, радостной заре;

Но пламень в облаке родится.

И в сладостной твоей игре

Не та б мелодия дышала,

Не так бы чувством ты цвела, —

Когда б ты слез не проливала,

Печаль душой не обняла.

В раздумье бедняжка под тенью густою

Сидела, вздыхая, крушима тоскою:

Вы пойте мне иву, зеленую иву!

Она свою руку на грудь положила

И голову тихо к коленям склонила:

О ива ты, ива, зеленая ива!

Студеные волны, шумя, там бежали, —

И стон ее жалкий те волны роптали:

О ива ты, ива, зеленая ива!

Горючие слезы катились ручьями,

И дикие камни смягчались слезами.

О ива ты, ива, зеленая ива!

Зеленая ива мне будет венком!

Цветы, поляна, бор зеленый,

Пещера, ток волны студеной —

Приюты счастья моего,

Где Галафрона дочь младая,

Других плененных презирая,

Меня любила одного;

Где с Ангеликою прелестной

Я долго жил в тиши безвестной,

Где обнаженная она

В моих объятиях лежала

И, неги сладостной полна,

Медора к персям прижимала!

Какую вам награду дать?

Я, бедный, лишь могу желать,

Чтобы любовники младые,

Девицы, витязи лихие,

От дальних стран, из ближних сел,

Случайно, вольно кто б ни шел,

Чтоб он поляну, бор зеленый,

Пещеру, ток волны студеной,

Цветы, блестящие красой,

Благословя, молил душой:

Да солнце их приветно греет,

Да в темну ночь луна лелеет,

И хор бы нимф не допускал,

Чтоб стадо к ним пастух гонял.

На персях крест, задумчива, томна,

Покинула дом царский Фиорина, —

И с юношей возлюбленным она

Там, где горит войною Палестина;

Ударами ее устрашена,

Бежит пред ней неверная дружина.

Бесстрашно с ним она летала в бой, —

И вместе с ним лежит в земле святой.

Осенний день уж на небе блестит;

Последний раз ей к битвам пробуждаться.

«О Фиорина! — Свено говорит. —

Ты не должна со мною в бой метаться;

Кровавый пир ужасно закипит;

Тебе нельзя, прекрасная, сражаться!»

Напрасно всё! за ним помчалась в бой, —

И вместе с ним лежит в земле святой.

На поле том, где кровь рекой текла,

Отыскана была чета святая;

Младую жизнь любовь пережила;

Она легла, друг друга обнимая.

Теперь чета у господа нашла

Покой душам в нетленной сени рая.

И как она с ним вместе мчалась в бой,

Так вместе с ним лежит в земле святой.

Вчера в лесу я, грустью увлечен,

Сидел один и сердцем сокрушен.

Когда мой дух волнуется тоской,

Отрадно мне беседовать с душой.

Везде кругом дремала тишина.

Мне веяла душистая весна;

Едва журчал ленивый ручеек,

И на цветах улегся мотылек;

Хор нежный птиц, вечерний пламень дня

И запах трав лелеяли меня.

Но я на всё без радости смотрел, —

Развеселить я горя не хотел;

В смятеньи дум не тягостна печаль,

Расстаться с ней душе как будто жаль.

Мой дух кипел, я спрашивал себя:

Что я теперь? что был? чем буду я? —

Не знаю сам, и знать надежды нет.

И где мудрец, кто б мог мне дать ответ? —

В какой-то тме, без цели я лечу,

И тени нет того, чего хочу.

Мятежных чувств губительный обман

Вкруг падших нас бросает свой туман, —

И я кружусь, обманут ложным сном,

В дыму сует, как в облаке густом.

Как от меня далек вчерашний день!

Промчался он — я с ним пропал, как тень...

И если мне еще до утра жить,

Кто окажет, где и чем и как мне быть? —

Уже тех волн мы в море не найдем,

Которые в нем раз переплывем...

И человек, лишь мы расстались с ним,

Не тем, чем был, но встретит нас иным...

И разум мой сомненье облегло;

Лета сребрят усталое чело.

А знаю ль я, зачем рожден на свет?

Что жизнь моя? — Те дни, которых нет...

Как бурный ток, пролетная вода,

Теку — стремлюсь — исчезну навсегда.

Удел мой — гроб; сегодня — человек,

А завтра — прах. Ужели прах навек?

Иль в смерти жизнь нам новая дана?

Надежда льстит, но тайна мне страшна.

О! кто же ты, бессмертием дыша,

Откуда ты, нетленная душа?

Ты божестве являешь мне в себе;

Откинь порок — и верю я тебе.

Кто чистый дух мот в тело заключить?

Кто мертвеца велел тебе носить? —

Я сын греха — и божий образ я!

Сними же цепь, влекущую меня;

Услышать дай таинственный привет;

Но тма теперь, — а завтра будет свет,

И будешь ты сгораема огнем

Иль в небесах пред богом и отцом, —

И там сама, как ангел чистоты,

Увидишь всё, и всё узнаешь ты...

Я так мечтал, — и вдруг мой страх исчез.

Настала ночь, и я оставил лес;

И на пути в приют укромный мой

То сам себе над здешней суетой

Смеялся я, то вновь смущал мой ум

Минувший мрак его тревожных дум.

Когда долг страшный, долг священный

Наш царь так свято совершал,

А ты, наш пастырь вдохновенный,

С крестом в руках его встречал, —

Ему небес благоволенье

Изрек ты именем творца,

Пред ним да жизнь и воскресенье

Текут и радуют сердца!

Да вновь дни светлые проглянут,

По вере пламенной даны;

И полумертвые восстанут,

Любовью царской спасены.

Вчера ты пела, — голос нежный,

Рассея мрак мой безнадежный,

Небесной дышит чистотой;

Он веет радость надо мной,

Он веет сладкое томленье, —

И сердцу он напомнил вновь

Бесценное души волненье —

Младую, первую любовь.

Я изумлен... мой дух трепещет...

Твой голос нежности привет;

В нем что-то радужное блещет;

В нем то, чему здесь имя нет.

Как звуки дивные играют,

Дробятся, льются, замирают

На свежих, розовых устах!

С какою силой выражают

Всё, что горит в твоих очах!

В тех звуках мир непостижимый,

И нега чувств, и пыл страстей...

Им быть навек мечтой любимой

Плененной памяти моей!

Разбросанные локоны

Упали к груди белой,

И руки крестно сложены,

И лик уж побледнелый, —

Лежит она, страдалица,

Взор к небу возведен.

Замолкнул плач; все молятся,

Возникла песнь святая,

И, пеленой холодное

Чело навек скрывая,

Очей лазурных набожной

Рукою взгляд смежен.

О! не тоскуй, прекрасная!

Забудь любовь земную!

Дай в жертву страсть всевышнему

И смерть прими святую!

Не здесь — за жизнью долгому

Терпенью жди конца!

И, горю обреченная,

Вседневно умоляла:

Забыть о том, что, бедная,

Томясь, не забывала;

Теперь — свята мученьями,

У бога и отца!

Увы! в часы бессонные,

В келейном заточеньи,

Во время пенья инокинь,

Пред алтарем в моленьи

Всё память ей мечталася

Тех невозвратных дней,

Когда судьбы обманчивой

Измен она не знала

И в светлой франков области

Так радостно дышала,

Явясь всех жен салических

Прекраснее, милей;

Когда, златые локоны

Усеяв жемчугами,

Смотрела травлю шумную

И как, над поводами

Склонен, чрез поле чистое

Власистый царь скакал;

И пылко кони борзые

Неслись, и гончих стая

Металась, рассыпалася,

В кустах едва мелькая,

И бор кабан щетинистый

Тревожно покидал;

И кровью зверя дикого

Долину обагряла

Стрела царя, — и нежная

К подругам обращала,

Бледнея, взор: за милого

Дрожит младая грудь...

О ты, ключ теплый ахенский,

О Мозы ток гремучий,

Где, скинув броню тяжкую,

Державный вождь могучий

Любил, явясь из лагеря,

Привольно отдохнуть!

Как зноем опаленную

Траву роса лелеет

И ствол зеленых стебелей

Студит, — и зеленеет

Опять трава, и весело

Душистая цветет, —

Так сердце, сокрушенное

Огнем любви мятежной,

В томленьях освежается

Приветом дружбы нежной

И к наслажденью тихому

Как будто оживет.

Но только солнце красное

Взойдет, огнисто рдея, —

И в неподвижном воздухе

Зной дышит, пламенея,

Опять трава расцветшая

Им к долу прижжена;

И скоро из минутного

Забвенья возникает

Опять любовь бессмертная, —

И сердце ужасает;

Душа мечтами прежними

Опять отравлена.

О! не тоскуй, прекрасная!

Забудь любовь земную!

Дай в жертву страсть всевышнему

И смерть прими святую

В земле, в которой скроется

Навек твой нежный прах!

В ней спят тоской убитые

Страдалицы другие,

Меж жен, мечом развенчанных,

Невесты молодые

И матери проколотых

Младенцев в их очах.

И ты из притеснителей

Враждебного семейства,

Число которым — доблестью,

Предлогом — их злодейства,

И право — кровь, и славою —

Безжалостно губить!

Ты промыслом несчастия

Сама из притесненных,

Оплаканной, спокойною

Засни меж погубленных!

Дерзнет ли кто, невинная,

Твой пепел укорить?

И будь твой лик бесчувственный

Так ясен, как был прежде,

Когда ты счастью верила

И в радостной надежде

Девичьи думы светлые

Являлися на нем.

Так солнце заходящее

Из бурных туч выходит;

Оно на запад пурпурный

Дрожащий блеск наводит;

И будет путник набожный

Утешен светлым днем.

Сегодня год, далеко там, где веет

Душистый пар от Средиземных волн,

Где свежий мрак по их зыбям лелеет

Любви младой дрожащий, легкий челн,

И свод небес безоблачно синеет,

И где эфир волшебной неги полн,

Где Уголин во мгле вкруг башни бродит,

Когда над ней полночный месяц всходит, —

Далеко там она с себя сложила

Судьбы земной печаль, ярмо и страх;

Тяжелый крест прекрасная носила,

Цветы любя, с улыбкой на устах;

Прижав к груди, детей благословила

И, может быть, вздохнула о друзьях,

Невольно взор на Север устремляя,

Где блещет ей звезда ее родная.

И нет ее, — и над ее могилой

Трава и дерн лишь смочены росой;

Туда нейдет в раздумье друг унылый

Мечтать, грустить, сливаться с ней душой;

Бесценный прах и сердцу вечно милый

Как бы один лежит в земле чужой,

И плачу я, и дух мой сокрушенный

Тоска влечет к могиле незабвенной.

Мечта иль сон, но мне она предстала,

Сама собой во тме озарена,

И радостью небесною дышала,

И на челе святая тишина;

Она меня безмолвно утешала

И облаком была унесена.

О, сколько слов в немом ее привете!

И нет такой улыбки в здешнем свете!

В мое окно стучал мороз полночный,

И ветер выл; а я пред камельком,

Забыв давно покоя час урочный,

Сидел, сопрет приветным огоньком.

Я полон был глубоких впечатлений,

Их мрачностью волнующих сердца,

Стеснялся дух мечтаньями певца

Подземных тайн и горестных видений;

Я обмирал, но с ним стремил мой взгляд

Сквозь тму веков на безнадежный ад.

В томленьи чувств на лоне поздней ночи

Внезапно сон сомкнул усталы очи;

Но те мечты проникли душу мне,

Ужасное мерещилось во сне, —

И с Дантом я бродил в стране мученья,

Сменялися одно другим явленья;

Там плач и вопль летят в унылый слух,

Мне жжет глаза, мелькая, злобный дух, —

И в зареве греховной, душной сени

Предстали мне страдальческие тени.

То вижу я, испуган чудным сном,

Как Фаринат, горя в гробу своем,

Приподнялся, бросая взор кичливый

На ужас мук, — мятежник горделивый!

Его крушит не гроб его в огне —

Крушит позор в родимой стороне.

То новый страх — невольно дыбом волос —

Я вижу кровь, я слышу муки голос,

Преступник сам стеснен холодной мглой:

Терзаемый и гневом и тоской,

Вот Уголин злодея череп гложет;

Но смерть детей отец забыть не может,

Клянет и мстит, а сердцем слышит он

Не вопль врага — своих младенцев стон.

И вихрь шумит, как бездна в бурном море,

И тени мчит, — и вихорь роковой

Сливает в гул их ропот: «горе, горе!»

И всё крушит, стремясь во мгле сырой.

В слезах чета прекрасная, младая

Несется с ним, друг друга обнимая:

Погибло всё — и юность и краса,

Утрачены Франческой небеса!

И смерть дана — я знаю, чьей рукою, —

И вижу я, твой милый друг с тобою!

Но где и как, скажи, узнала ты

Любви младой тревожные мечты?

И был ответ: «О, нет мученья боле,

Как вспоминать дни счастья в тяжкой доле!

Без тайных дум, в привольной тишине,

Случилось нам читать наедине,

Как Ланцелот томился страстью нежной.

Бледнели мы, встречался взгляд мятежный,

Сердца увлек пленительный рассказ;

Но, ах, одно, одно сгубило нас!

Как мы прочли, когда любовник страстный

Прелестные уста поцеловал,

Тогда и он, товарищ мой несчастный,

Но мой навек, к пруди меня прижал,

И на моих его уста дрожали, —

И мы тот день уж боле не читали».

И снится мне другой чудесный сон:

Светлеет мрак, замолкли вопль и стон,

И в замке я каком-то очутился;

Вокруг меня всё блещет, всё горит,

И музыка веселая гремит,

И нежный хор красот младых резвился.

Я был прельщен, но (всё мечталось мне

То страшное, что видел в первом сне.

Франческа! я грустил твоей тоскою.

Но что ж, и здесь ужели ты со мною,

И в виде том, как давнею порой

Являлась ты пред жадною толпой,

Не зная слез, цветя в земле родимой?

Вот образ твой и твой наряд любимый!

Но ты уж тень. Кого ж встречаю я?

Кто вдруг тобой предстала пред меня?

Свежее роз, прекрасна, как надежда,

С огнем любви в пленительных очах,

С улыбкою стыдливой на устах —

И черная из (бархата одежда

С богатою узорной бахромой

Воздушный стан, рисуя, обнимает;

Цвет радуги на поясе играет,

И локоны, как бы гордясь собой,

Бегут на грудь лилейную струями,

Их мягкий шелк унизан жемчугами,

Но грудь ее во блеске молодом

Пленяет взор не светлым жемчугом:

Небрежное из дымки покрывало

За плеча к ней, как белоснег, упало.

О, как она невинности полна!

Оживлено лицо ее душою

Сердечных дум, небесных чистотою...

Прелестна ты, прелестнее она.

И милому виденью я дивился,

Узнал тебя, узнал — и пробудился...

Мой страх исчез в забавах золотых

Страны небес огнисто-голубых,

Где всё цветет — и сердцу наслажденье,

Где всё звучит бессмертных песнопенье.

О, как молил я пламенно творца,

Прекрасный друг безвестного певца,

Чтоб ты вое дни утехами считала,

Чтоб и во сне туч грозных не видала!

Счастливой быть прелестная должна.

Будь жизнь твоя так радостна, нежна,

Как чувство то, с каким, тебя лаская,

Младенец-дочь смеется пред тобой,

Как поцелуй, который, с ней играя,

Дает любовь невинности святой!

Шотландский бард — певец любимый

Прекрасной дикой стороны,

Чей нам звучит напев родимый,

Святое милой старины!

Прости, что дерзостной рукою

Я, очарованный тобою,

Несу в венок блестящий твой

Фиалки, ландыш полевой!

Тогда, как горя звук унывный

Мою всю душу бунтовал,

Твой гений светлозарный, дивный

Броженья сердца услаждал.

Так — прежде всех певец природы,

И волн шумящих, и свободы,

В сияньи чудной красоты,

Как бездна пламя и мечты,

С своими буйными страстями,

С печалью, с гордыми слезами,

Любви в губительном огне

Вдруг Чилд-Гарольд явился мне.

Крушим душевною грозою,

Мятежной омрачен тоскою,

Он мне сердец страданья пел —

Свой тайный горестный удел, —

А я дрожал, я пламенел,

Внимал душою муки голос, —

И слезы градом, дыбом волос;

Я то кипел, то замирал, —

Увы! я сам любил, страдал.

Он пробудил мои мечтанья,

Мне в грудь втеснил воспоминанья,

И пыл его — моих страстей

Тревожил дух во тме ночей.

Но так, как после бури рьяной

Зари вечерней луч румяный

Лелеет взор и гонит страх,

Надежду кажет в небесах,

Так усладили мрак печали

Твои отрадные скрижали

Их романтической красой;

А звуки арфы золотой

Мне тихо душу волновали.

Елена, Дуглас, Мармион,

И с привиденьем бой чудесный,

И паж несчастный и прелестный,

Матильда... Но кто не пленен

Твоими звонкими струнами?

Волшебник, кто не удивлен,

Когда, явясь меж мертвецами,

Ты нам их кажешь в виде том,

С тем чувством, как в быту земном

Они в старинных замках жили,

Мечтали, ссорились, любили,

И как, платя пристрастью дань,

За Джемсов возникала брань,

И вера вару угнетала,

И месть злодейства покупала?

Ты рассказал нам, дивный бард,

Как Сердце Львиное-Ричард

Сражался, дел, и как томилась

Лилея гор, звезда любви,

Которой блеск потух в крови.

Тобой от нас не утаилась

Дней прежних правда. Но, певец,

Как ни дивит, как ни пленяет

Меня бессмертный твой венец,

Другое сердце восхищает:

Ты миру доказать умел,

Как радостен того удел,

Кто любит — пламенной душою

Всё то, что должен он любить,

Кто хочет истиной святою,

Наукой ум свой просветить.

Взгляни, как ты семьею нежной

Почтён, утешен и любим,

Какой подпорою надежной,

Как много ты на счастье им!

Ты в родине твоей свободной

Стал драгоценностью народной;

Кто там ни встретится с тобой —

Он друг тебе, он твой родной.

Как часто я в мечтах веселых,

От мыслей мрачных и тяжелых,

В тенистый Аббодс-форд лечу, —

С тобой, мой бард, пожить хочу,

Хочу смиренно быть свидетель,

Как небо любит добродетель!

И что ж? и мечтании моем

Уж я давно в саду твоем

С тобой хожу и отдыхаю,

Твоим рассказам я внимаю, —

Со всех сторон передо мной

Места, воспетые тобой:

Вот там Мельросская обитель,

Где часто бродит по ночам

Убитый рыцарь Кольдингам;

Вот мост Боцвеля, — он хранитель

Преданий страшных; всё кругом —

И крест холма, и дуб косматый,

И пруд под башнею зубчатой —

Оживлено твоим пером.

Иль вдруг, вечернею порою,

В приветном замке мы с тобою;

Там дети, внуки, вся семья —

Отрада милая твоя —

Бегут, шумят, тебя встречая,

И места нет почти друзьям,

А дочь — хозяйка молодая —

Янтарный чай готовит нам;

Всё негой, радостью светлеет.

Кто здесь с весельем не знаком?

И ты, певец, пред камельком,

Где уголь дымный жарко тлеет,

В красе серебряных кудрей

Сидишь с детьми твоих детей;

То учишь их, то забавляешь,

Им сказки, были поминаешь,

То речь ведешь о мертвецах,

О ведьмах, о ворожеях;

Иль, в знак бесценной им награды,

Поешь родимые баллады;

Иль вдруг уже, не тратя слов,

Резвиться с ними ты готов;

На их веселых, ясных лицах

Ты видишь счастье вкруг себя, —

И блещут слезы на ресницах,

Почтенный старец, у тебя;

Но уж пред сном, в час тихой лени,

К тебе взобравшись на колени,

Младенцы начали дремать;

Будь с ними божья благодать!

Тогда беседуешь с друзьями,

С приезжими; твой ум живой

Дивит небрежной остротой,

Пленяет сладкими речами.

О, как благословен твой век,

Великий... добрый человек!

Ты озарил перед собою

Твой путь душевной чистотою;

Не до тебя коснется страх,

Что думы слышны о небесах.

Тебе подобно, бард, меж нами

Еще недавнею порой,

Владея нашими сердцами,

Жил муж, украшен добротой,

Любовь и честь земли родной,

Боготворим детьми, женою,

Друг верный, нежный семьянин,

Мудрец с младенческой душою, —

То был наш светлый Карамзин,

С глубоким чувством ум правдивый;

Он жизнью тихой и счастливой

Был наш высокий образец,

Что счастье в чистоте сердец.

Привет, быть может, дерзновенный

Прости мне, старец вдохновенный!

В живом восторге я хотел,

Чтобы к тебе он долетел.

Увы! в томленый вечной ночи

Забыли свет печальны очи;

Но сердце помнит, — я люблю

Мечтать и думать, я пою.

С моей женой, с детьми, с друзьями

Мой дух не устрашен бедами.

Утешен верою святой,

Мой мир почти уж не земной,

Но чувство истины со мною.

Стремлюсь умом и сердцем жить

И неостылою душою

Везде прекрасное любить.

Полночный час ударил на кладбище.

Мелькая из-за туч,

На мертвецов безмолвном пепелище

Бродил дрожащий луч.

Под пеленой скрывая образ милый,

Откинув тайный страх,

Стоит одна над свежею могилой

Прекрасная в слезах.

И мрачных дум тревогою мятежной

Невольно смущена,

Склонясь на дерн, с тоскою безнадежной

Промолвила она:

«Несчастный друг!.. прости, тень молодая,

Что, жизнь твою губя,

Что, тяжкий долг мой свято выполняя,

Чуждалась я тебя.

Увы! с тобой жить в радости сердечной

Творец мне не судил!

Свершилось всё!.. но ты, ты будешь вечно,

Как прежде, сердцу мил!»

Ракитник вдруг тогда зашевелился...

Не призрак меж гробов —

Вадим жене как божий гнев явился,

Бледнее мертвецов,

И вне себя, вдаваясь грозной силе

Мятежного огня:

«Любим тобой злодей? он да в могиле

Счастливее меня..?»

И месть любовь горячую затмила,

В руках блеснул кинжал —

И кровь ее могилу оросила,

А он во тме пропал.

Тогда, как Моисей, в дни старости глубокой,

Своей кончины ожидал,

То Саваоф ему вещал:

«Взойди на верх горы высокой —

И Ханаанская земля

Вдали порадует тебя!»

День тихий пламенел вечернею зарею,

И западный, далекий океан

Казался бледною, зеленой полосою;

Но ближе волн морских, сквозь розовый туман,

Являлися холмы и нивы золотые,

Леса и грады, и поля,

И гор сторожевых вершины голубые.

И то была она — та светлая земля

И меда и млека, земля благословенья,

Которую творец пророку обещал,

Куда он целый век все думы устремлял,

Чтоб оныя достичь; ни фараонов мщенья

Не устрашился он, ни гибельных тревог;

И жаркие пески, и волны превозмог,

И буйность мятежа, и вялость нераденья, —

В то время, как теперь, невежд без размышленья,

Которых должно убедить,

И против воли их добро для них творить.

Увы! к ее холмам, чрез бездну роковую,

Напрасно руки он стремился простирать,

Он должен вдалеке узреть страну святую —

И никогда в ее пределы не вступать.

И приговор неотразимый,

Пророк! оплакан был тобой;

Твоей священною тоской,

О, сколько смертных здесь крушимы!

Удел твой искони веков —

Удел героев, мудрецов,

Всех тех, чей пылкий дух и разум возвышенный

Их выше ставили толпы обыкновенной,

Кто, правдой мрак ночной ревнуя озарить,

Ярмо невежества умели сокрушить

И, жертвуя собой, людей вести хотели

И к миру лучшему, и к благородной цели.

Когда внизу, как мутный ток,

Толпы народные беспечно протекали, —

Они на высоте стояли,

Они смотрели на восток;

Земли другой они искали —

Блаженства прочного страну.

Ту землю угадал их гений.

Они в ней видели, в пылу их вдохновений,

Порядок, истину, согласье, тишину.

Но мирные ее долины

Для них не будут зеленеть;

Им должно было лишь узреть

Ее далекие вершины.

О вы, кто давнею порой

Надеждой, мужеством, высокою душой

Свои века предупреждали

И мир тогдашний покоряли,

Предтечи мудрые! откиньте мрак печали:

У века каждого своя

Обетованная земля,

И он тревожно к ней несется;

Но так, как Моисей, желанною страной

Он только взор лелеет свой, —

Она потомкам достается.

Прелестной стороны мы также ищем ныне;

При свете дня и в сумраке ночном

Мы за надеждою стремимся, как в пустыне

Израильская рать за огненным столпом,

Который путь ей пролагал, —

И вдруг то меркнул, то сиял.

Для нас — кипучий зной и буйный ветр с грозами,

И голод с жаждою, и торе, и труды,

Пески без зелени, утесы без воды;

Для них — поля в цветах, с проточными ручьями,

И сень под пальмою, и неги под шатрами,

Млеко, пшено и мед;

Но их мечта те блага превзойдет, —

И, недовольны тем, в чем зрели мы блаженство,

Нам неизвестного, другого совершенства

Начнут они желать —

Земли прекраснее в удел себе искать, —

И дальний Ханаан, как мы, найти желая,

В томленьи алчности им жить, подобно нам,

И так же умереть, лишь руки простирая

К его, всегда от нас бегущим, берегам.

Но вечно ль нам без радости томиться,

На дивный край всё издали смотреть,

В его предел и день и ночь стремиться —

И никогда к нему не долететь?

О нет! — и сердце тайну знает,

Нам быть обманутым нельзя:

В небесной родине страдальцев ожидает

Обетованная земля!

Когда же, скоро ль, друг далекой,

В родимый край примчишься ты?

Как часто в скуке одинокой

К тебе летят мои мечты!

Как часто горе убеждает.

Меня в той истине святой,

Что дружбой бог благословляет

На то, чтоб в доле роковой

Сердца не вовсе унывали,

Чтоб мы сквозь слезы уповали!

О! где же ты? Когда печаль

Наводит томно мрак угрюмый, —

Забыв безжалостную даль,

Тебя ищу обычной думой;

Но, друг, обманута рука, —

И лишь душа к тебе близка.

Что ж делать в грусти? — Час веселый

Вперед себе воображать,

Петь песни с ношею тяжелой,

Желаньем время обгонять.

Так! рано ль, поздно ль, но с тобою

Мы будем жизнью жить одною;

Наступит нам желанный срок.

Из края в край судьбой носимый,

Бесценный друг и гость любимый,

Приедешь ты в мой уголок;

Родными окружен сердцами,

Найдешь ты с теми же друзьями

Душистый чай и огонек;

И наш Жуковский будет с нами.

Друг, без него, ты знаешь сам,

Полна ли жизнь обоим нам!

И в час свиданья тень святая

От звезд далеких к нам слетит

И, тихо думы услаждая,

Беседу нашу освятит.

Всё так же жить, всё видеть то же

Теперь в уделе, друг, моем,

А ты — разлукою дороже;

Ты нам расскажешь обо в<сем:

И как ты жил среди народа,

Где всё и славно, и чудно,

Где власть, законы и свобода

Слились в великое одно;

И как в ущельях ты скитался

Той романтической земли,

Где пламенный Дуглас сражался,

Мария розою любви

Цвела, резвилася, любила —

И кровью плаху оросила.

Но верный ум и блеск речей

Как много б нас ни увлекали, —

Священный жар твоей печали

Проникнет в душу к нам скорей.

Мой друг, не мешкай! Дань терпенью,

Поверь, давно заплачена;

Ценой — утрата наслажденью;

Но радость часто неверна!

Летучим прахом дни несутся;

Ужасно сердцем обмануться!

Кто знает, новою зарей

Что будет с нами и с тобой?

Так, возвратятся в степь родную,

Нашел аравитянин в ней

И ключ, и пальму вековую, —

Но прежних не нашел друзей.

Скажи! зачем, мечтатель юный,

Зачем умолкли так давно

Твои приманчивые струны?

Ужель в порывах стеснено,

Мой друг, твое воображенье?

Огнем бессмертным зажжено

В душах святое вдохновенье;

Храни его! Сей дивный жар

Творца доброт любимый дар.

Когда, град пышный покидая,

В приюте сельском и родном

Ты, взор на волны устремляя,

Сидишь на берегу морском;

Когда безмолвно пред тобою

Волна несется за волною

Или, встревожена порой,

То зашумит, то засверкает, —

И невозвратно утекает,

Как радость жизни молодой;

Когда, явясь из тайной сени,

Луна мерцает в небесах,

И, может быть, усопших тени,

Мелькая, вьются в облаках,

И к нам от них эфирный шепот,

Как будто веет томный ропот, —

Ужели сердце не дрожит?

Ужель младой певец молчит?

Ты цвел душой, ты наслаждался,

С утратой, с горем ты встречался;

Ты в юных летах обмечтал

Неверной жизни идеал;

Ты разлучен с сестрою милой,

Так рано схваченной могилой. —

Ее, мой друг, младая тень

Еще мрачит твой светлый день;

Так солнышко хотя сияет

И тучи бурные прошли,

Но молния видна вдали

И о грозе напоминает.

Увы! на радость кто глядел

Сквозь слезы, — знай, того удел —

Поэзия; в тиши безвестной,

Она объемлет мир чудесный

Прекрасных дел, злодейств, страстей;

Она сердечной жизни повесть,

Минувших и грядущих дней

Урок, таинственная совесть.

Будь озарен ее красой,

Воспоминай, люби и пой!

Когда ж в приют уединенный

Тебя к нам дружба заведет

И мне смычок твой вдохновенный

На сердце радость наведет?

Когда же вьёлончель твой дивный,

То полный неги, то унывный,

Пробудит силою своей

Те звуки тайные страстей,

Которые в душе, крушимой

Упорной, долгою тоской,

Как томный стон волны дробимой,

Как ветра шум в глуши степной?

В них странные очарованья, —

Но им, поверь, им нет названья;

Их ропот, сердцу дорогой,

Таит от нас язык земной.

И как прелестною игрою

Ты, овладев моей душою,

Мой темный мир животворишь!

По звонким струнам ты бежишь, —

А я печали забываю,

Я в невозвратное летаю,

И наслаждаюсь, и терплю,

Я вновь мечтаю, я люблю;

Мелькает память дней бесценных,

Весельем, горем незабвенных, —

И под напев волшебный твой,

Откинув саван гробовой,

В могилу раннюю влекомый,

Полумертвец, душе знакомый,

Вдруг предстает перед меня —

Былая молодость моя.

О неизменная, родная,

Минувших дней мечта святая!

Опять, как прежнею порой,

Явилась ты, — побудь со мной!

Ты есть, была, ты будешь вечно

Моей отрадою сердечной,

В бессонной, грозной тме ночей

Звездой приманчивой моей.

Стеснен мятежною судьбою,

Не расставался я с тобою,

Небесный жар умел хранить,

Умел я пламенной душою

Одно желать, одно любить,

Страданий век не ужасаться,

Идти вперед, не возвращаться,

Стрелой за призраком лететь,

По сердцу жить иль умереть.

Тогда, как буря бушевала,

Когда надежда исчезала, —

На бездну смело я глядел;

Спастись кой-как я не хотел;

Я не молил, волной носимый,

Чтоб дал пощаду бурный ток, —

Но чтобы дерзкий мой челнок

Разбился об утес любимый.

И мрак пловца не погубил;

Луною море озарилось, —

И сердце радостью забилось,

И я любовь благословил.

Приди ж скорей, очарователь,

Чудесных струн дай слышать звон, —

Приди — и горестный мечтатель

Откинет дум тревожный сон!

Душа внимать тебе готова;

Моя печаль исчезнет снова,

Приди — и светлою струей

Воспоминаний рой летучий,

Как радуга над черной тучей,

Опять заблещет надо мной.

Я не видал твоих очей,

Я не слыхал твоих речей;

Но звезды ночи помню я

И помню песни соловья.

Я знаю, ты мила, ясна,

Как белоснежная лилея,

В речах ты прелести полна,

Умом и чувством пламенея.

И я знаком моей мечтой

С твоей пленительной красой,

И голос нежный знаю я;

Он слышен в сердце у меня.

Так узник в мрачной тишине

Мечтает о красах природы,

О солнце ярком, о луне,

О том, что видел в дни свободы.

Уснет ли он — в его очах

Леса, река, поля в цветах,

И, пробудясь, вздыхает он,

Благословляя светлый сон.

В душистой тме ночных часов

От звезд далеких к нам слетая,

Меж волн сребристых облаков

Мелькает пери молодая,

И песнь любви она поет, —

И нам мила той песни сладость,

И в грудь она невольно льет

Тревогу чувств, тоску и радость.

Подобно ей, явилась ты

С ее небесными мечтами,

И в блеске той же красоты,

С ее улыбкой и слезами.

Восток горит в твоих очах,

Во взорах нега упоенья,

Напевы сердца на устах,

А в сердце пламень вдохновенья.

Твоя красою блещет младость;

Ты на любовь сердцам дана,

Светла, пленительна, как радость,

И, как задумчивость, нежна;

Твой голос гибкий и прелестный

Нам веет музыкой небесной,

И сладкой томностью своей

Любимой песни он милей.

Но что так сильно увлекает?

Что выше дивной красоты?

Ах! тайна в том: она пленяет

Каким-то чувством доброты.

В лице прекрасном, белоснежном

И в алых розах на щеках —

Везде всё дышит сердцем нежным;

Оно и в голубых очах,

Оно в улыбке на устах;

И, как румяною зарею

Блеск солнца пламенной струею

Бросает жизнь на небеса, —

Так чистой, ангельской душою

Оживлена твоя краса.

И часто, о тебе мечтая,

Тебя я вижу на пирах,

Где ты, о фея молодая!

У всех и в думах, и сердцах.

Я вижу взор очей огнистых,

И волны локонов душистых

На беломраморных плечах;

Иль вдруг стремлюсь я за тобою

К зеленым невским островам,

Брожу в раздумье по садам,

Смотрю, как ты, порой ночною,

По зыбкой, дремлющей реке,

Осеребренной уж луною,

Летишь в уютном челноке, —

И твой челнок волна лелеет,

И ветерок приветно веет,

И светит радостней луна —

Тобой любуется она.

Но знай, любимое мечтанье,

Моей души очарованье,

Тебя в тот час воображать,

Как, всё забыв, младая мать,

С твоим младенцем ты играешь,

Его ты к сердцу прижимаешь;

А он, невинностью цветя,

Смеется, милое дитя, —

И у тебя взор нежный блещет

Сквозь слезы радостью живой,

И грудь лилейная трепещет

Любовью тихой и святой.

Откинув думой жизнь земную,

Смотрю я робко в темну даль;

Не знаю сам, о чем тоскую,

Не знаю сам, чего мне жаль.

Волной, меж камнями дробимой,

Лучом серебряной луны,

Зарею, песнию любимой

Внезапно чувства смущены.

Надежда, страх, воспоминанья

Теснятся тихо вкруг меня;

Души невольного мечтанья

В словах мне выразить нельзя.

Какой-то мрачностью унылой

Темнеет ясность прежних дней;

Манит, мелькает призрак милой,

Пленяя взор во тме ночей.

И мнится мне: я слышу пенье

Из-под туманных облаков...

И тайное мое волненье

Лелеять сердцем л готов.

Уж не холодный ветер веет,

Проникло солнце в тень лесов;

Зачем так пышно зеленеет

Земля измученных рабов?

Поля, где кровь текла рекою,

Где тлеют кости сыновей,

Одеты жатвой золотою —

Твоей добычею, злодей!

Затмись, Италии прекрасной

Лазурный свод, — покройся мглой!

О, не свети так солнце ясно

Над притесненною страной!

Весна природу оживляет,

Но не пробудит мертвецов:

Их страшен сон, их попирает

Стопа надменных пришлецов.

Как Этна, погибель во мраке свершая,

Готовит не пламень, который блестит,

И к небу стремится, ужасно сверкая,

И в бездну родную обратно летит,

Но лаву, текущую с грозной вершины

Путем неизвестным безмолвно в долины,

Где всё сокрушает в порыве немом

И губит беспечных внезапным огнем, —

Так гнев справедливый, готовясь на мщенье,

За край наш родимый мы станем таить,

Чтоб видом спокойным в сердцах подозренье

У буйных злодеев скорей усыпить.

И девы сицильянские,

Скрываясь от врагов,

Венками не украшены!

Из горестных цветов,

Взлелеянных тем воздухом,

Которым Франк дышал,

И в той земле рожденными,

Где он, наглец, ступал;

Но кудри свои черные

Фиалками увьют,

Когда они в кровавый день

К свободе расцветут.

Ударил час, когда готово измениться

Желание пловца, крушимого таской,

В тот день, как с милыми друзьями он простится.

И любит он нежней, и пальмник молодой,

Услыша дальний звон, который будто плачет

О дни минующем, стремится к ним душой.

С младым Беверлеем кто равен красой?..

Стрелою несется с ним конь вороной,

Он скачет бесстрашно, он скачет один,

С ним только меч острый — надежда дружин;

В любви всех вернее, а в битвах смелей,

Меж витязей славен младый Беверлей.

В лесу нет преграды, утес невысок,

Бушует ли буря — он вплавь чрез моток;

Но в Нетерби витязь на горе скакал:

Невеста склонилась — жених опоздал!

Соперник бездушный с Матильдой твоей

Идет уж венчаться, младый Беверлей!

Он в замке, он видит: пирует семья,

Шумят, веселятся родные, друзья;

Жених торопливый, бледнея, молчит;

За меч ухватяся, отец говорит:

«У нас ты на свадьбе как друг иль злодей?

На брань иль на танцы, младый Беверлей?»

— «От вас мне награда в любви не дана;

Любовь рекой льется, кипит, как волна;

Мила мне Матильда, — но с вами равно

Готов я на танцы, готов на вино;

Есть много пригожих; невесту нежней,

Быть может, достанет младый Беверлей».

Бокал с поцелуем у девы он взял,

Вино выпил разом — и бросил бокал.

Невеста вздохнула, огонь на щеках,

Улыбки искала, а слезы в очах;

И мать хоть сердилась, — взяв руку у ней,

Ведет ее в танцы младый Беверлей.

И вое любовались прелестной четой:

Его ловким станом, ее красотой;

Родные же смотрят с досадой на них, —

С пером своей шляпы играет жених;

И шепчут подруга: «О, если бы ей

Прекрасный был мужем младый Беверлей!»

Он жмет ее руку, он что-то оказал, —

И вдруг оба вышли, а конь поджидал.

Проворно он с нею вскочил на коня:

«Теперь не догонят злодеи меня!

Матильда, друг милый, навек ты моей!» —

И вихрем помчался младый Беверлей.

В погоню гналися по рвам, по холмам

И Мюсгрев, и Форстер, и Фенвик, и Грамм;

Скакали, искали вблизи и вдали —

Пропадшей невесты нигде не нашли.

В любви всех вернее, а в битвах смелей —

Таков был отважный младый Беверлей!

Радушное дитя,

Легко привыкшее дышать,

Здоровьем, жизнию цветя,

Как может смерть понять?

Навстречу девочка мне шла.

Лет восемь было ей,

Ее головку облегла

Струя густых кудрей;

И дик был вид ее степной,

И дик простой наряд,

И радовал меня красой

Малютки милой взгляд.

«Всех сколько вас? — ей молвил я, —

И братьев и сестер?»

— «Всего нас семь», — и на меня,

Дивясь, бросает взор.

«А где ж они?» — «Нас семь всего. —

В ответ малютка мне. —

Нас двое жить пошли в село,

И два на корабле,

И на кладбище брат с сестрой

Лежат из семерых,

А за кладбищем я с родной, —

Живем мы подле них».

— «Как? двое жить в село пошли,

Пустились двое плыть, —

А всё вас семь! Дружок, скажи,

Как это может быть?»

— «Нас семь, нас семь, — она тотчас

Опять сказала мне, —

Здесь на кладбище двое нас,

Под ивою в земле».

— «Ты бегаешь вокруг нее,

Ты, видно, что жива;

Но вас лишь пять, дитя мое,

Когда под ивой два».

— «На их гробах земля в цветах,

И десяти шагов

Нет от дверей родной моей

До милых нам гробов;

Я часто здесь чулки вяжу,

Платок мой здесь рублю,

И подле их могил сижу

И песни ям пою;

И если позднею порой

Светло горит заря,

То, взяв мой сыр и хлеб с собой,

Здесь ужинаю я.

Малютка Дженни день и ночь

Томилася больна,

Но бог ей не забыл помочь, —

И спряталась она;

Когда ж ее мы погребли

И расцвела земля,

К ней на могилу мы пришли

Резвиться — Джон и я;

Но только дождалась зимой

Коньков я и саней,

Ушел и Джон, братишка мой,

И лег он рядом с ней».

— «Так сколько ж вас?» — был мой ответ.

— «На небе двое, верь!»

— «Вас только пять». — «О барин, нет,

Сочти, — нас семь теперь».

— «Да нет уж двух, — они в земле,

А души в небесах!»

Но был ли прок в моих словах?

Всё девочка твердила мне:

«О нет, нас семь, нас семь!»

С любовью вечною, святой

Я помню о стране родной,

Где жизнь цвела;

Она мне видится во сне.

Земля родная, будь ты мне

Всегда мила!

Бывало, мы пред огоньком

Сидим с родимой вечерком —

Сестра и я,

Поем, смеемся, — полночь бьет —

И к сердцу нас она прижмет,

Благословя.

Я вижу тихий, синий пруд,

Как ивы с тростником растут

На берегах;

И лебедь вдоль него летит,

И солнце вечера торит

В его волнах.

И нижу я: невдалеке

Зубчатый замок на реке

В тиши стоит

С высокой башней, и на ней

Я слышу, мнится, в тме ночей,

Как медь гудит.

И как я помню, как люблю

Подругу милую мою!

О! где ж она?

Бывало, в лес со мной пойдет,

Цветов, клубники наберет...

Мила, нежна!

Когда ж опять увижу

Мою Сияну, лес, поля

И над рекой

Тот сельский домик, оде я жил?..

О, будь, всегда будь сердцу мил,

Мой край родной!

День гаснул в зареве румяном, —

И я, в смятеньи дум моих,

Бродил на береге песчаном,

Внимая ропот волн морских.

И я увидел меж песками

Корабль разбитый погружен;

Он в бурю шумными волнами

На дикий берег занесен, —

И влага мхом давно одела

Глубоких скважин пустоты;

Уже трава в них зеленела,

Уже являл моя цветы.

Стремим грозой в утес прибрежный,

Откуда я куда он плыл?

Кто с ним в час бури безнадежной

Его ирушенье разделил?

Утес и волны, всё молчало,

Всё мрак в уделе роковом, —

Лишь солнце вечера играло

Над ним, забытым мертвецом.

И на карме его сидела

Жена младая рыбака,

Смотрела вдаль и песни пела

Под томный ропот ветерка.

С кудрявой русой головою

Младенец близ нее играл,

Над звучной дрыгал он волною,

А ветер кудри развевал.

Он нежные цветы срывает,

Лелея детские мечты.

Младенец радостный не знает,

Что он на гробе рвет цветы.

Il etait assis, pale et defait, les

cheveux en desordre, le regard

terne, mais egare, on voyait qu'un

coeur brise avait aliene sa raison.[87]

«Она так пламенно любила,

Теперь меж волн погребена.

За то, что верность мне хранила...

Могиле влажной предана.

И между волн, могилы хладной

Узнав весь ужас в мертвом' сне,

Она унылой, безотрадной

Вдруг ожила в их глубине.

Во тме, вдоль озера мелькает

Из тростника ее челнок,

И, как фонарь, в руке сверкает

Летучий синий огонек.

И вижу я — лишь... ночь настанет, —

Как в белом вся она плывет,

И слышу — сердце не обманет, —

Я слышу, как она поет.

Но я челнок построю прочный,

Возьму весло, фонарь зажгу,

И к ней навстречу в чае полночный

На тайный брак я поплыву.

Там воет бездна, буря свищет,

Туман окружный ядовит,

Голодный волк во мраке рыщет,

Змея клубится к шипит.

Но вместе на песок зыбучий

Мы с ней украдкою пройдем!

И проберемся в лес дремучий, —

В глуши приют себе найдем»,

И он вдоль озера пустился,

Зажег фонарь, веслом звучал;

Но уж назад не возвратился —

Безумный без вести пропал.

И ночью всё меж волн мелькает

Из тростника ее челнок,

Белеет призрак, — и сверкает

Летучий синий огонек.

Ко мне, стрелок младой, спеши! любим ты мною;

Любим, а я равна Диане красотою;

И так же я бела, и так же я стройна,

И в резвости живой стыдлива, как она;

И в час вечерний дня, с поникшими очами,

Долиной темною, теряясь меж кустами,

Как мимо пастухов я тихо прохожу

И, дева робкая, на дерзких не гляжу, —

Тогда кажусь я им не смертною простою:

«О, как прелестна ты! — несется вслед за мною. —

Неера, берегись вверять себя волнам!

Ты новым божеством покажешься пловцам —

И будут умолять от бури неизбежной

Богиню светлых вод с Неерой белоснежной».

Уже бьет полночь — Новый год, —

И я тревожною душою

Молю подателя щедрот,

Чтоб он хранил меня с женою,

С детьми моими — и с тобою,

Чтоб мне в тиши мой век прожить,

Всё тех же, так же всё любить.

Молю творца, чтоб дал мне вновь

В печали твердость с умиленьем,

Чтобы молитва, чтоб любовь

Всегда мне были утешеньем,

Чтоб я встречался с вдохновеньем,

Чтоб сердцем я не остывал,

Чтоб думал, чувствовал, мечтал.

Молю, чтоб светлый гений твой,

Певец, всегда тебя лелеял,

И чтоб ты сад прекрасный свой

Цветами новыми усеял,

Чтоб аромат от них мне веял,

Как летом свежий ветерок,

Отраду в темный уголок.

О друг! Прелестен божий свет

С любовью, дружбою, мечтами;

При теплой вере горя нет;

Она дружит нас с небесами.

В страданьях, в радости он с нами,

Во всем печать его щедрот:

Благословим же Новый год!

О, дайте сердцу тосковать!

Оно мечтать, любить устало.

Хочу я слезы проливать;

В душе лишь горе не увяло.

Уже давно оделись тмой

Мои все радости былые;

Сдружится я с моей тоской;

Но слышны жалобы чужие.

И что ж! везде кругом меня

Надежда тмится, льются слезы;

И кипарис встречаю я

Там, где цвели младые розы.

Обман пленительной мечте,

Обман святому вдохновенью,

Обман любви и красоте,

Обман земному наслажденью!

Давно ли — жизнь семьи родной —

Являлся юноша[89] меж нами

С высокой, пылкою душой,

С одушевленными струнами, —

И вдруг от нас сокрылся он!

Умолк напев, мечтанью милый,

Лишь веет в полночь дивный огон

Над тихою его могилой...

С молитвой тайной на устах,

Друг в друге счастье обнимая,

С мечтой небесною в сердцах

Идет к венцу чета[90] младая;

Но в храм счастливцы не вошли;

Их в нем не встретил хор венчальный;

Не факел радостной любви —

Зажегся факел погребальный...

А твой сбылся волшебный сон,

Младая прелесть;[91] ты имела

Всё то, чем смертный восхищен, —

Богатством, знатностью светлела,

Пленяла милою красой,

И друга по сердцу сыскала,

И тихо, с нежностью святой

Младенца в персях прижимала;

И вянешь ты во блеске дней,

Л идея, сердцу дорогая!..

Увы!.. Как рано перед ней

Открылась тайна гробовая!..

Любовью, радостью дышать...

И в сень подземную скрываться!

Ей страшно было умирать —

Еще страшнее расставаться...

Когда б убитые сердца

Взор томный к небу не бросали

И нам, по благости творца,

Бессмертьем звезды не сияли, —

Кто б смел желать? кто б смел любить?

Кто б не был сокрушен тоскою?

Но сердце с сердцем будет жить,

Сольется вновь душа с душою!

С крутых муравчатых холмов

В долину ручеек стремится,

Играет, плещет меж кустов,

Светлее зеркала струится;

Но вскоре бурною зимой

Морозов звонких ужаснется,

И, уж окованный волной,

Блестящий ток не шевельнется.

И роза юная в полях

Царевной гордою светлеет,

Вот вплетена она в венках,

Вот на труди огнем: алеет;

Но, видно, грусть знакома ей:

В разлуке с веткою родимой

Она час от часу томней, —

И вот увял цветок любимый.

На тихий дол, на темный лес

Луна свой (блеск бросает нежно,

Краса полуночных небес

Плывет по звездам безмятежно,

И на нее любовь глядит.

Она ясней воспоминанья! —

Но туча вслед за ней летит,

И меркнет милое сиянье.

Так гонит всё враждебный рок —

Волна замрет и не струится;

И вянет радостный цветок,

И ясный луч внезапно тмится;

Но, грустно голову склони,

Сидишь ты — слезы в томном взоре...

О ты, о ком мечтаю я,

Окажи: ужель ты знаешь горе?

Бросая на державы гром,

Он, не страшась судьбы удара,

Исчез в бореньи роковом,

Как дым московского пожара;

Но прежних бита победный шум,

Быть может, — дерзость тайных дум,

Им удивленные, скрижали

Неслись чрез дальний океан

К нему на гробовой курган —

И тень колосса утешали;

Теперь он безотраден стал,

Теперь в могиле он узнал,

Как бедный сын его увял,

Как молвил он, стеснен тоскою,

Потомство ведя пред собою:

«Увы! лишь скажут про меня,

Что родился — что умер я!»[92]

Течет прозрачная река,

Шумит, блестит меж берегами.

По той реке два челнока

Несутся быстрыми волнами;

Различен вид двух челноков,

Различна песня двух пловцов.

Одни челнок был весь в цветах,

И белый парус тихо веял,

Мелькал на светлых он волнах,

И ветерок его лелеял;

Собой любуясь, он летит, —

Младая прелесть в нем сидит.

Другой челнок едва нырял,

Свершая тяжко бег упорный;

С трудом он волны рассекал,

На нем вздымался парус черный;

И гибель вкруг него шумит, —

Страдалец бледный в нем сидит.

Смеясь, прекрасная поет:

«Как мне отрадно плыть рекою!..

На берегах весна цветет,

Душистый воздух надо мною,

И солнце страх мой гонит прочь,

А месяц светит в темну ночь.

И мне легко на свете жить!..

Сбылись мечты мои младые,

И сладко с милым мне делить

Все чувства, сердцу дорогие!

И с каждым днем счастливей я,

И пламенней любовь моя!

Цвету душой!.. но вдалеке

Одно меня тревожит горе:

Есть бездна мрачная в реке,

Там, где она впадает в море!..

И как мне жизнью ни играть, —

Но бездны той не миновать!..»

И слышен был страдальца стон:

«Как мне ужасно плыть рекою!..

На берегах со всех сторон

Угрюмый бор передо мною,

И солнце в тучах тмится днем,

А ночью мша и страх кругом.

И тяжко мне на свете жить,

Где облилося сердце кровью,

Где, бедный, я, стремясь любить,

Обманут дружбой и любовью,

Где навсегда убит (Грозой

Моих надежд любимых рой.

И предан я навлек тоске!..

Лишь мне одно отрадно в горе:

Есть бездна мрачная в реке,

Там, где она впадает в море!..

Не страшно мне о там мечтать,

Что бездны нам не миновать!»

И челноки в далекий край

Реки стремленье направляет, —

И вдруг, как будто невзначай,

Их бездна мрачная встречает;

Шумит, ревет, кипит река...

Пропали оба челнока.

И свет давно забыл пловцов;

Но весть надеждой озарила,

Что бездна робких челноков

Во тме своей не погубила

И что таинственнным путем

Они в том море голубом,

Где нас уж буря не страшит,

Где негу льет эфир душистый

И свод безоблачный шарит

Сияньем радуги огнистой;

Где всё блестит в красе младой,

Всё дышит радостью святой.

И та, чью жизнь лелеял свет,

Счастливей думою сердечной,

Что там уже разлуки нет,

Что жар любви пылает вечно,

Что бережет надежный ток

Ее пленительный челнок.

И, сбросив мрак тоски своей,

Узнал страдалец жизни сладость;

Он памятью печальных дней

Теснее обнимает радость;

Цветет, отрадою дыша,

Его бессмертная душа.

О ты, кого хвалить не смею,

Творец всего, спаситель мой;

Ню ты, к кому я пламенею

Моим всем сердцем, всей душой!

Кто, по своей небесной воле,

Грехи любовью превозмог,

Приник страдальцев к бедной доле,

Как друг и брат, отец и бог;

Кто солнца яркими лучами

Сияет мне в красе денной

И огнезвездными зарями

Всегда горит в тиши ночной;

Крушитель зла, судья верховный,

Кто нас спасает от сетей

И ставит против тмы греховной

Всю бездну благости своей! —

Услышь, Христос, мое моленье,

Мой дух собою озари

И сердца бурного волненье,

Как зыбь морскую, усмири;

Прими меня в свою обитель, —

Я блудный сын, — ты отче мой;

И, как над Лазарем, спаситель,

О, прослезися надо мной!

Меня не крест мой ужасает, —

Страданье верою цветет,

Сам бог кресты нам посылает,

А крест наш бога нам дает;

Тебе вослед идти готовый,

Молю, чтоб дух мой подкрепил,

Хочу носить венец терновый, —

Ты сам, Христос, его носил.

Но в мрачном, горестном уделе,

Хоть я без ног и без очей, —

Еще горит в убитом теле

Пожар бунтующих страстей;

В тебе одном моя надежда,

Ты радость, свет и тишина;

Да будет брачная одежда

Рабу строптивому дана.

Тревожной совести угрозы,

О милосердый, успокой;

Ты видишь покаянья слезы, —

Молю, не выйди в суд со мной.

Ты всемогущ, а я бессильный,

Ты царь миров, а я убог,

Бессмертен ты — я прах могильный,

Я быстрый миг — ты вечный бог!

О, дай, чтоб верою святою

Рассеял я туман страстей

И чтоб безоблачной душою

Прощал врагам, любил друзей;

Чтоб луч отрадный упованья

Всегда мне в сердце проникал,

Чтоб помнил я благодеяния,

Чтоб оскорбленья забывал!

И на тебя я уповаю;

Как сладко мне любить тебя!

Твоей я благости вверяю

Жену, детей, всего себя!

О, искупя невинной кровью

Виновный, грешный мир земной, —

Пребудь божественной любовью

Везде, всегда, во мне, со мной!

«О, какой судьбой ужасной,

Грозный мой отец,

Наказал ты пламень страстный

Наших двух сердец!

Год, как здесь, во тме унылой,

Я не вижу дня,

И не знает друг мой милый,

Где найти меня!»

Так, из башни одинокой

Над Днепром-рекой,

Слышен был в ночи глубокой

Плач красы младой.

Кто же узница младая,

Смутных дум полна?

Дочь надменного Рогдая,

Ленская княжна.

Ах! Свежана всех милее

Меж княжен цвела,

И не так бела лился,

Как она бела;

Очи томные горели

Голубым огнем,

Кудри мягкие темнели

На челе младом.

И князья к отцу съезжались

Из далеких стран, —

Все прекрасною пленялись.

Но ни царский сан,

Ни князь Пронский, ни князь Вельский

И весь сонм князей —

Всё ничто! Руслан Гомельский

Был по сердцу ей.

Он отважен, юн прелестен,

Он был честь дружин, —

Но убог и неизвестен,

Не боярский сын.

И родитель раздраженный

Гонит жалость прочь:

Тайно в башне отдаленной

Заключил он дочь.

И сквозь ставни роковые

Не проходит день,

Все там призраки ночные,

Всё немая тень;

Лишь порой она внимает,

Как волна кипит,

Пташка робкая порхает

И тростник шумит.

И вот к башне той высокой

В челноке рыбак

Путь стремит свой одинокой,

Лишь настанет мрак;

В волны невод он бросает,

К башне взор стремя,

И прохожих уверяет,

Что тут рыбы тьма.

Но не в пользу труд упорный:

Мало рыб бежит;

И он часто, с думой черной,

Вкруг себя глядит,

На лице следы печали

И в очах туман...

Вы давно все отгадали,

Что рыбак — Руслан.

И он сторожа ласкает,

В свой приют зовет,

Сладким медом угощает, —

Только сам не пьет.

И случись: после раздолья

Бедный сторож спал, —

Он ключи из подголовья

У хмельного взял.

Бьется сердце у Руслана,

К башне он стрелой:

«Друг мой милый, о Свежана!

Я опять с тобой;

Ах, не медли! над холмами

Лишь заря блеснет,

В церковь сельскую с венцами

Духовник придет».

И она то замирает,

То в ней кровь кипит,

И венец святой сияет,

И любовь манит.

Как же быть! перекрестилась

И, не тратя слов,

Уж на пристани явилась,

Где челнок готов.

И невинная Свежана

От препон нежней,

Видит небо и Руслана —

Всё, что мило ей.

Дерзко волны рассекая,

Стал нырять челнок, —

Но ужасна мгла ночная

И шумящий ток.

И вот молния блеснула,

С треском грянул гром,

Роща сонная вздрогнула

Над рекой Днепром;

Вихри бурные несутся,

И ревет волна, —

Ах! иль звезды не зажгутся,

Не взойдет луна?

И страшней грозы тревога

Двух младых сердец,

Друг за друга молят бога;

Но судил творец

Им, обманутым мечтою,

Светлых дней не знать

И с молитвой начатою

В небеса предстать.

Где каменья угрожали

И разбился челн,

Там страдальцев отыскали

У прибрежных волн.

И священник поседелый

К ним пришел с зарей,

Но удел их — саван белый,

Не венец златой;

Сокрушенный сам бедами,

Он их прах любил,

Панихиду со слезами

Каждый день служил.

И быть в башне одинокой

Удалося мне,

И читать рассказ жестокой

На ее стене.

И над тихою могилой

Я не раз мечтал,

И в тумане призрак милый

Надо мной летал;

Непонятное волненье

Мне теснило грудь, —

Видя чудное явленье,

Я не смел дохнуть.

В стране, где мрачные туманы

Дымятся вкруг высоких гор;

Где скалы, озера, курганы

Дивят и увлекают взор;

Где, стены замков обтекая,

Шумит, ревет волна морская

И плещет пеною своей

Под башнями монастырей, —

Там между скал, укрыт лесами,

Таится дерзостный народ,

Кипит он буйными страстями,

Как грозный ток нагорных вод.

Но милы там прелестны девы,

Как сладкие любви напевы;

Их нежный блеск в красе младой

Свежее розы полевой.

Уж был зажжен порой ночною

В горах сторожевой огонь;

Тропинкой узкой и крутою

Стремится, скачет борзый конь.

В ущельях звонких раздается,

Как скачет конь, — но кто несется

При бледной, трепетной луне,

Как вихрь, на вороном коне?

Через ручьи, через овраги

Он быстро гонит, он летит,

Он полон бешеной отваги,

Он чудной дерзостью страшит.

Или от гибели он мчится?

Иль сам побить кого стремится?

С ним скачет смерть, за ним вослед

Несется ужас мрачных бед.

Промчался он, но думой черной

Мою он душу отравил;

Он рьяностью своей упорной

Дремотный сумрак возмутил, —

Его чело темнее ночи,

Краснее угля рдеют очи...

О! страшен ты, ездок ночной,

Как призрак вещий, роковой.

Но что в полночной тме мерцает?

Клубится дым под небеса, —

Внезапно пламень одаряет

Утесы, замки и леса;

Сверкнув багровыми струями,

Он льет огонь меж облаками

И вьется яркою змеей

Сквозь дым широкий и густой.

Пожара признак неизбежный —

Заря кровавая легла;

Несется вопль и шум мятежный,

Звонят, гудят колокола;

Объемлет пламень-истребитель,

Святую инокинь обитель:

Их церковь, кельи — всё горит,

И крест в дыму уж не блестит.

Увы! невольно покидает

Тот мир, где прелестью цвела,

Навек там Бренда молодая

Себя томленью обрекла;

Уж очи темно-голубые

Не встретят радости земные,

И, русых кудрей лишена,

Теперь под ежимою она.

Была молва, что вождь нагорный

Младую Бренду полюбил

И что он страстью непритворной

Ее, прекрасную, пленил;

Но, сын тревог, в нем дух кичливый

Страшил отца невесты милой;

Его огнем кипела кровь,

Была грозой его любовь.

И вдруг меж горными вождями

Возникла брань, и в шумный бой

Отважно с верными друзьями

Помчался витязь удалой;

Но с ним уж Бренде не венчаться,

Ее удел — в тиши спасаться:

Угрюмый, горестный отец

Расторгнул узы двух сердец.

Вкруг башни и стеньг зубчатой

Струями пламень пробегал,

Сквозь зелень блеск он красноватый

На скалы дикие бросал;

Волнуясь, зарево пылало,

В потоках, в озере дрожало;

Чрез дым мелькая по торам,

Взвивались тени к облакам.

И вот тропинкою крутою

Он, призрак тмы, ездок ночной,

Не скачет, но летит стрелою,

И к сердцу жадною «рукой

Младую деву прижимает;

Любовью буйный взор сверкает...

О Бренда! Бренда! иль злодей

Святой невинности милей?

Поганя скачет; он, губитель,

В безумном бешенстве своем

Святую инокинь обитель

И кровью облил, и огнем.

Страшись! как туча громовая,

Летит погоня роковая, —

Неумолимою грозой

Гнев божий грянет над тобой.

Близка погоня, и от мщенья,

Преступник, не ускачет он;

Почти настигли, нет спасенья!

Уж конь в крови и утомлен,

И Бренда нежная, робея,

Приникнула к груди злодея;

У ней я в сердце, и в> очах

Любовь, раскаянье и страх.

Но подле, с шумной быстротою

Стремясь с горы, кипит поток;

С конем и с Брендой молодою

В его гремучий бурный ток

Уж он слетел, отваги полный:

Он переплыть мечтает волны

И совершить опасный путь, —

Но можно ль небо обмануть?

И с Брендой хочет он, безумный,

В порывах буйного огня,

Нестися вплавь волною шумной;

Сскочив с усталого коня,

Он Бренду обхватил — но сила

Надежде пылкой изменила:

Он встретил тайный страшный рок,

Ему могила — бурный ток.

И дважды, Бренда, ты всплывала,

В руках с блестящим тем крестом,

С которым ты, увы! стояла

Еще вчера пред алтарем;

В минуту смерти неизбежной

Ты, сняв его с пруди мятежной,

Прижала к сердцу, — а творец

Всё видит в глубине сердец!

Есть слух: в обители сгорелой

Бывает в полночь чудный звон,

А на волнах — в одежде белой

Мелькает тень и слышен стон;

И вдруг — откуда ни возьмется —

Ездок ночной чрез ток несется

При бледной, трепетной луне,

Как вихрь, на вороном коне.

Младой Готфрид Шатобриан

Жил в замке над рекою

Меж гор и добрых поселян

С прелестною женою.

Их ночь тиха, их ясен день,

В их сердце дышит радость,

Бежит от них печали тень,

В любви цветет их младость.

Вдруг раздался священный зов, —

И звук тревоги бранной

Влечет туда, где гроб Христов

В земле обетованной.

Восстали все: и стар и млад —

Везде кипят дружины,

Не страшен им ни зной, ни хлад,

Ни степи, ни пучины.

И витязь смотрит на коня.

«О милый край отчизны,

Приют домашнего огня

И нега мирной жизни!

Проститься с вами должен я.

А ты, мой друг прелестный,

Не унывай, и за меня

Молись в тиши безвестной!»

И взял он меч и крест святой,

И собрал он дружину,

Простился с милою женой,

Готовый в Палестину.

Помчался он, — но всё глядит

На замок свой родимый

И слезы на железный щит

Ронял, тоской крушимый.

В далекий край он долетел,

Где бой кипит кровавый,

И в блеске там отважных дел

Покрылся новой славой.

Меж тем, печальна и мрачна,

Жена его младая

Живет, слезам обречена,

О витязе мечтая.

И память с ним веселых дней

Слилась с душевной мукой,

И мнится, витязь стал милей

Несносною разлукой.

Тепла в ней вера, но крушит

Жестоких битв тревога.

«Нет, он не ранен, не убит,

Мой милый, ратник бога».

О, как любовь младую грудь

Томит мечтой своею!

И как вздохнуть, куда взглянуть,

Чтоб не был он пред нею!

Несется ль свежий ветерок

И солнце догорает, —

На пасмурный она восток

Взор томный устремляет;

Взойдут ли звезды и луна

Над сонными волнами, —

О нем беседует она

С луною и звездами.

Страшит ее в тиши ночей

Между гробниц заветных

Вид фантастических теней

При стеклах разноцветных.

Об нем там молится она

И мнит, какой-то силой

Невольно втайне смущена,

Что видит образ милый,

Что он мелькнул и вдруг исчез

Меж дымными столбами,

Как на лазурной тме небес

Звезда меж облаками.

Но время вечною стрелой

Летит, летит; дружины

Идут, одна вслед за другой,

Назад из Палестины.

И у прекрасной день и ночь

Надеждой сердце бьется;

Но как сомненье превозмочь! —

Всё ждет и не дождется.

Однажды вечер пламенел,

И горем дух стеснялся:

Ей никогда ее удел

Мрачнее не казался.

Волнуясь вещею тоской

И страшными мечтами,

К иконе девы пресвятой

Идет она с слезами.

И вдруг знакомый рог трубит,

И мост упал подъемный,

И вне себя она бежит,

Стремясь к аллее темной,

Где витязь шлем булатный свой,

С сточив с коня, бросает,

А паж — наездник молодой —

С седла копье снимает.

Не верит взору своему,

Летит — и муж пред нею,

И кинулась она к нему

Без памяти на шею.

И витязь страстно обнимал

Жену свою младую;

Счастливец! он благословлял

Любовь ее святую.

Уста дрожали на устах,

Об сердце сердце билось;

Вдруг — чудный блеск в ее очах,

Дыханье прекратилось.

В груди стесненной жизни нет:

Творец! убила радость

Всё то, чем мил нам божий свет, —

Любовь, красу и младость!

И страшен, как жилец могил,

Был витязь овдовелый,

И месяц трепетно светил

На лик оцепенелый.

Сражен таинственной судьбой,

От всех несчастный скрылся,

С житейским морем и с земной

Надеждой он простился.

Обитель иноков стоит

Близ замка; там в молитвах,

В посте, в слезах он жизнь таит,

Прославленную в битвах.

Но час настал — и с нею вновь

Забыл он сердца муки

В том светлом мире, где любовь

Не знает уж разлуки.

Корабль наш рассекал стекло морских равнин,

И сеял искрами бездонный мрак пучин.

Уж месяц пламенел, вздымался пар душистый,

И сноп серебряный дрожал в лазури чистой

Дремотных волн, и звезд лелеяла краса

И волны, и эфир, и мрак, и небеса.

На палубе сидел, накинув плащ широкий,

Влюбленный юноша, красивый, черноокий;

Он думой тайною в родимый край летал,

Где брак с прекрасною счастливца ожидал.

Гитары трепетной со звонкими струнами

Сливал он песнь любви наш, тихими волнами;

Он пел, воспламенен девичьей красотой,

И встречу первую с невестой молодой,

И взгляды робкие, и лепет торопливый,

И буйный пламень свой, и жар ее стыдливый,

И грудь лилейную, и шелк ее кудрей,

И алые уста, и томный блеск очей.

Он пел, — а сердце в нем от неги замирало,

Одной невестою, одною ей дышало.

И мнилось: для нее, для их святой любви

Часы полночные так сладостно текли,

Для них вкруг корабля вздымался пар душистый,

И сноп серебряный дрожал в лазури чистой

Дремотных волн, и звезд лелеяла краса

И волны, и эфир, и мрак, и небеса.

О ты, ночь моя, ноченька,

Ночь ты лунная, ночь морозная,

Как тревожишь ты сердце томное,

Сердце томное — безнадежное!

Страшно мне: мой уголок,

Как могила, вкруг чернеет;

Разведу я огонек —

Дуб трещит и пламенеет,

Свет багровый на стенах

Чудно зыблется в очах;

И дохнуть не смею я, —

Тени бродят вкруг меня.

О, зачем я рождена

Вянуть бедной сиротою!

Жизнь моя отравлена

Неотступною тоскою;

Светлый призрак в тяжком сне

На беду являлся мне;

Даль мою затмил туман —

Сердцу был во всем обман.

На заре весны моей

Голубка я приучила,

Он был друг невиннык дней.

О, как я его любила!

Снегом белым он сиял,

Томно, нежно ворковал;

Но, как легкий ветерок,

Улетел мой голубок.

В бедном садике моем

Рдела роза полевая.

Любовалась я цветком;

Часто, горе забывая,

К розе с свежею волной

Я бежала в летний зной.

Туча бурная нашла —

Розу молния сожгла.

Был друг милый у меня!..

Ночь, ты знаешь, ты видала,

Как в пылу безумном я

Друга к сердцу прижимала;

Вспомни: он твоей луной

Мне клялся, что будет мой. —

Но тень бродит... страшно мне!

Не душней в могильном сне.

О ты, ночь моя, ноченька,

Ночь ты лунная, ночь морозная,

Как тревожишь ты сердце томное,

Сердце томное — безнадежное!

Меж дев волшебными красами

Пленяя взор, ты дух тревожишь мой,

И, нежней музыки над синими волнами,

Мне мил, прелестен голое твой.

Лишь дивный звук возникнет, —

Вдруг океан утихнет;

Прельщен безмолвный ток,

Не вьется ветерок,

И месяц полуночный

Дрожит в волне проточной,

И томная струя

Лениво зыбь колышет

И, чуть вздымаясь, дышит,

Как сонное дитя.

Так сладостный восторг с сердечным умиленьем

Тобой, прекрасная, душе плененной дан,

И в той же полноте и с тихим тем волненьем,

С какими в летний жар струится океан.

«Орел ты мой белый! спустися на дол,

Слети с поднебесья, мой белый орел!

Взгляни: я, Заремба, в крови пред тобой.

Бывало, ты помнишь, в боях удалой,

Телами пандуров тебя я кормил;

Прошу, чтобы службу ты мне сослужил.

Потом пусть добычей орлятам твоим

С кровавым, с отважным я сердцем моим.

Пустую лядунку мою ты схвати

И к брату Рамейке скорее лети.

Двенадцать зарядов с собой я носил,

Двенадцать пандуров я ими убил.

Но с ними таился Бенаки-злодей;

Бездушный, боялся он сабли моей, —

Булат неизменный лишь выхватил я,

Он сзади кинжалом ударил меня.

Лети, — и родимый за брата отмстит.

И вот еще перстень — в нем яхонт горит —

И шитый узорно платок мой цветной,

Отдай их вернее Милене младой;

И станет мой перстень она целовать,

А слезы узорным платком отирать».

И мчит орел белый в безмолвьи ночном

Лядунку и перстень с узорным платком.

И к брату Рамейке орел прилетел;

Рамейко с друзьями в похмелье сидел,

О брате убитом едва потужил,

Пустую лядунку откинул, и пил.

К прелестной Милене помчался орел,

И деву младую он в церкви нашел;

И к ней он явился с заветным кольцом, —

Милена с Бенаки стоит под венцом.

О время, мертвых украшатель,

Целитель страждущих сердец,

Развалинам красот податель, —

Прямой, единственный мудрец!

Решает суд твой неизбежный

Неправый толк судей мирских.

Лишь ты порукою надежной

Всех тайных чувств сердец людских,

Любви и верности, тобою

Я свету истину явлю,

Тебя и взором и душою,

О время-мститель! я молю.

В развалинах, где ты священный

Для жертв себе воздвигло храм,

Младой, но горем сокрушенный,

Твоею жертвою — я сам.

Не внемли, если, быв счастливым,

Надменность знал; но если я

Лишь против злобы горделивым,

И ей не погубить меня, —

Тогда в судьбе моей ужасной,

Не дай, не дай свинцу лежать

На сердце у меня напрасно!

Иль также им не горевать?..

О Немезида! чьи скрижали

Хранят злодейства, в чьих весах

Века измены не видали,

Чье царство здесь внушало страх;

О ты, которая с змеями

Из ада фурий созвала

И, строго суд творя над нами,

Ореста мукам предала!

Восстань опять из бездны вечной!

Явись, правдива и грозна!

Явись! услышь мой вопль сердечный!

Восстать ты можешь — и должна.

Быть может, что моей виною

Удар мне данный заслужен;

И если б он другой рукою,

Мечом был праведным свершен, —

То пусть бы кровь моя хлестала!..

Теперь я гибнуть ей не дам.

Молю, чтоб на злодеев пала

Та месть, которую я сам

Оставил из любви!.. Ни слова

О том теперь, — но ты отмстишь!

Я сплю, но ты уже готова,

Уж ты восстала — ты не спишь!

И вопль летит не от стесненья, —

И я не ужасаюсь бед;

Где тот, кто зрел мои волненья

Иль на челе тревоги след?

Но я хочу, и стих мой смеет —