Dediees a la princesse Golitzine, nee Ismailoff
Lorsque ma nef aventureuse
Franchit les turbulentes mers,
A la clarte pale et douteuse
D'astres, pour moi toujours couverts,
Que j'aime, au bruit du ilot qui gronde
Unir mes douloureux accens,
Et dans la nuit triste et profonde
Faire entendre mes faibles chants!
Oui, j'ai garde dans mes souffrances
Le prestige des sentiments,
Luth plaintif et songes riants...
Et mon coeur, et mes souvenances.
Je reve a ceux que je cheris,
Et mon coeur bat plus fort encore, —
J'ose esperer dans mes ennuis
D'un jour sans fin la douce aurore.
Je sens alors fuir la terreur
Et trouve ainsi, bravant l'orage,
Certain attrait dans le nauffrage
Et du charme dans le malheur!
Княгине А. И. Голицыной, рожденной Измайловой
Когда корабль мой, полон сил,
Меж волн морских скользит беспечно
При свете матовых светил,
Сокрытых для меня навечно, —
Люблю я с шумом грозных волн
Сливать души моей стенанья,
И, среди ночи, грусти полн,
Свою же слышать песнь страданья!
Да, сохранилося во мне
О лучших днях воспоминанье;
Меня ласкает в сладком сне
Сердечных чувств очарованье!
В мечтах с друзьями вечно я;
Порою сердце сильно бьется;
Я жду, когда и для меня
Заря предвечная зажжется!
И мне не страшны той порой
Крушенья, бури, непогоды;
Мирюся я с своей судьбой,
И милы мне мои невзгоды!
Graziosa quanto bella
Tu sel la dolce stella,
Speranza del dolor.
E giacche sempre dura
In me la notte oscura
Ti veggio col mio cor.
Стройна настолько ж, как прекрасна,
Звездой приветной блещешь ясно,
В печали утешаешь ты!
Суровый рок закрыл мне очи;
Но сердцем, среди вечной ночи,
Тебя лишь зрят мои мечты.
In desert blush'd a rose, its bloom
So sweetly bright: to desert smiled;
Thus are by thee, my heavy gloom,
And broken heart from pain e'er wiled.
Let, oh let heaven smile on thee
Still more beloved, and still more charming,
Be ever bless'd, — but ever be
The angel ail my woes beguiling.
Как средь пустыни розы цвет
Отрадно блещет и пленяет,
Так твой мне дружеский привет
В разбитом сердце мир вселяет.
Пусть всё даруется тебе:
Любовь, краса, благословенье, —
За то, что ты в моей судьбе
Прошла как ангел утешенья.
И я на свет быть счастливым родился!
И мне во пеленах
Век радостей природою сулился;
И я на свет быть счастливым родился,
Весна ж моя утрачена в слезах!
Ах! жизни Май однажды расцветает!
Увял мой ранний цвет!
Бог прелестей на слезы не взирает!
Бог прелестей мой факел погашает,
И призрака уж нет!
Чрез мрачный путь в безвестное селенье
Вступил, о вечность! я.
Возьми назад на счастье уверенье,
Не вышло мне обетов исполненье!
Не спрашивай о радости меня.
Глас скорбный мой вознесся пред тобою,
Незримая судья!
В звезде у нас шло радостной молвою,
Что царствуешь ты с мудрой правотою
И что зовешь возмездницей себя!
Нам сказано, что ты порок караешь,
Что добродетель чтишь.
Сердец людских ты все изгибы знаешь,
Ты промысла мне тайну разгадаешь,
Несчастного за слезы наградишь.
Терновый путь страдальцы здесь кончают,
Изгнанники на родине своей.
Тот сын богов, что правдой называют,
Что все бегут, немногие лишь знают,
Удерживал узду моих страстей.
«На свете том получишь мзду большую,
Отдай мне юность лет!
Ты с лихвою всё примешь в жизнь другую».
И отдал я весну мою златую!
И взял с него условье на тот свет!
«Отдай мне то, что сердце так пленяло!
Отдай Мальвину мне!
Награда там!» — Как горе ни терзало,
Из сердца рвал, чем сердце лишь дышало,
И слезы лил, и отдал всё тебе!
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Шесть тысяч лет молчанье смерть хранила.
Какой мертвец восстал?
Кому и где что хищница открыла?
Как знаем мы, что нам таит могила,
И кто нам весть загробную сказал?
Мой друг! Увы, не видишь ты;
За то, не правда ль, в утешенье
Святого полон ощущенья
Твой мир душевной красоты?
В восторг приходим мы порой,
Звездой любуясь иль цветами;
Неправда ль, — лучшими лучами
Мерцает свет незримый твой?
Мой друг, ходить не можешь ты;
Скажи же, в силу чьих велений
Витаешь в мире ты видений,
Земной не видя суеты?
Что в том, что шаг наш скор и смел,
Что мы не знаем утомленья?
Всю жизнь нам суждено стремленье, —
И где же наконец предел?
Мой друг, хотя не ходишь ты,
Но нам ты укажи дорогу,
Рассей сомнения тревогу,
Лиши душевной слепоты.
Рукой безжалостной навек лишившись зренья,
Ведь птичка-пленница поет еще нежней;
Покровом ночи скрытые мученья
Уже теперь не страшны стали ей!
Тебе ж, певец, — другое утешенье:
В себе самом небесных песен рой
Пробудишь ты, и звуки умиленья
Тебя забыть заставят мир земной!