Полный карман песка

А потом он притягивает меня к себе и кладет конец моему любопытству.

Его губы. Я знала, что их вкус будет похож на небеса. Так и есть. Они — идеальная смесь твердости и мягкости, и они движутся на моих с силой, на которую, я всегда знала, он способен. Она бродит в нем, всего лишь под поверхностью, словно запертое в клетку животное. Прямо сейчас животное едва сдерживается. Я чувствую это, когда его губы побуждают мои раскрыться, когда его язык оплетает и берет верх над моим, посылая взрывные волны дрожи по телу во всех направлениях. Чувствую это, когда его рука пробирается в мои волосы, чтобы удержать неподвижной, позволяя ему меня опустошать.

Он захватывает меня.

И я позволяю себя захватить.

Он хочет меня.

И я полностью принадлежу ему.

И мне это нравится. Все это мне нравится. Больше, чем я могла представить.

Когда мы оба начинаем задыхаться, Коул поднимает голову и пронзает меня голубым взглядом, горячее, чем кончик пламени. Когда я смотрю, как он облизывает свои губы, будто наслаждаясь моим вкусом, мой рот наполняется слюной, заставляя желать свежий источник его языка больше, чем когда-либо. Теперь, когда я знаю, на что это похоже, я уже не смогу насытиться.

― Иден, ― произносит он чарующим голосом, глядя на меня своими невероятными глазами.

― Да? — я вся в его власти, загипнотизированная чарами, что он на меня наслал.

Он мог бы попросить что-нибудь прямо сейчас, все, что угодно, и я бы на это согласилась. Я словно воск в его руках.

― Уйди из моей головы. Пожалуйста. Я не хочу, чтобы ты там находилась. — Его слова мягкие. Искренние. И разрывают сердце.

Но прежде, чем появляется опустошение, я полностью осознаю, что он сказал. Что имел в виду. И меня пробирает дрожь.

Я в его голове.

Глава 14

Иден

Когда утром начался снег, я была готова к тому, что мы окажемся погребены под сугробами в фут высотой и не сможем откопаться до весны. Что-то подобное я слышала про Мэн, но так расплывчато, что сомневалась в точности данных. Большие, толстые, красивые хлопья падали весь день. Однако дороги все еще чистые, а значит, жизнь в Миллерс-Понд идет своим чередом.

Я рано бужу Эмми. Нужно прокатиться до «Бэйли», запастись припасами на всякий случай. Купить еду, спички, несколько свечей, еще два шерстяных одеяла и множество забавных, но не столь необходимых вещей, вроде пастилы и настольной игры. Хотя теперь я чувствую, что это было несколько преждевременно. Кажется, снег намерен прекратиться прежде, чем сможет засыпать нас двухфутовым сугробом и запереть внутри.

― Мамочка, мы можем сегодня пойти на пляж? А когда вернемся, попьем горячего шоколада с пастилой?

― Слишком холодно, Эмми. Ты будешь…

― Пожа-а-алуйста! Я тепло оденусь. Я обещаю. Я хочу построить на пляже снеговика!

― Милая, еще слишком мало снега, чтобы построить хорошего снеговика.

― Тогда маленького снеговика. Пожа-а-алуйста!

Когда я посылала арендную плату Джейсону, то купила ей зимний комбинезон и ботинки. Я знала, что при жизни на севере для Эмми соблазн построить снеговика может быть слишком большим. И сомневалась, что смогу это выдержать, не сойдя с ума.

― Сначала теплое белье. Две пары носков и… ― Я еще не успеваю закончить, а она уже несется к своей спальне. — И шерстяную шапку, юная леди! — я почти кричу, надеясь, что в своем возбужденном состоянии она сможет меня услышать.

Десять минут спустя она несется обратно в гостиную, хотя и движется теперь медленнее. При этом вид у нее — словно у близкого родственника человечка с логотипа фирмы «Мишлен»³. На виду только нос, рот и глаза. Все остальное скрыто.

Эмми останавливается передо мной для осмотра. На покрытом румянцем лице ярко сверкают изумрудные глаза. Я быстро заглядываю за ворот ее куртки, чтобы удостовериться, что теплое белье на месте. Затем приспускаю один носок. Под ним скрывается другой эластичный манжет. Так что все в порядке.

― Хорошая девочка, ― похлопываю я ее по раздутой заднице. — Теперь позволь одеться мне.

Она почти приплясывает, пока я надеваю на нее ботинки, а затем обуваюсь сама и надеваю куртку. Мы пересекаем улицу и направляемся вниз, к пляжу. Когда мы проходим мимо хижины, которая, как я теперь знаю, принадлежит Коулу, маленький холодок пробегает вниз по позвоночнику. И это не имеет никакого отношения к температуре или падающему снегу.

На самом деле, это красивый дом. Не слишком большой, но милый. Темно-коричневые доски, фасад по большей части каменный, переднюю дверь окружают шесть высоких окон. Большое изогнутое крыльцо с креслом на одной стороне и качелями на другой. Похоже, что на них голубые подушки, но сейчас все сиденья покрыты несколькими дюймами толстого белого снега.

Когда мы проходим мимо, я вижу дым, вьющийся из каменного дымохода. Это вовсе не означает, что он дома, но я представляю, что он здесь, возле огня. Я размышляю, думает ли он о нашем поцелуе так же часто, как и я, да и наблюдает ли он вообще за мной, когда работает через улицу. Я думаю о многом, о том, что у меня нет никакой возможности узнать. Просто потому, что я не видела Коула с того момента, как он попросил меня уйти из его головы.

― Пойдем, мама, ― громко зовет Эмми. Я вижу, что она раздражена, потому что я двигаюсь не так быстро, как бы ей хотелось.

― Посмотрите, какая спешка. Ставлю пари, что я тебя обгоню, ― я направляюсь к ней быстрым шагом.

С пронзительным криком она поворачивается и пускается наутек, вниз по тротуару, подобно толстой розовой вспышке. Хихикая, она преодолевает остаток короткой дистанции к покрытому снегом пляжу.

На мгновение я застываю, восхищаясь окружающей красотой. Пляж словно обсыпан конфетти и покрыт пушистыми шариками ваты. Нетронутое покрывало тает вдали, там, где море встречается с песком, а прибой наслаждается морозным угощением. Еще дальше расстилается океан, словно голубое поле под грозным небом. Снежинки падают на его вздымающуюся поверхность, а затем исчезают, как по волшебству. Картина спокойствия, мира и чистоты. Мелькает мысль, что это захватывающее зрелище, но я быстро понимаю, что есть нечто более поразительное. Немного впереди, на пляже, вырисовывается фигура мужчины.

Строящего замок из песка.

При виде него мое сердце воспаряет, но его тут же пронзает болью. Что же должен чувствовать он, чтобы находиться здесь, в очередное воскресенье, строить песочный замок, невзирая на снег и холод?

Я знаю, что это Коул. И пусть за набором инструментов виднеются лишь огненно-красные обнаженные руки, я знаю, что это он. Чувствую это. Ощущаю скорбь, окружившую его волнами, гораздо большими, чем океан позади него.

Я знаю, что не смогу постичь всю глубину его утраты, но мне все более любопытно, почему он так категорично, с завидной регулярностью, сооружает эти замки. Дождь или солнце, тепло или холод, — кажется, он сооружает свой монумент, не взирая ни на что.

Прежде, чем я могу ее остановить, Эмми мчится вниз по пляжу по направлению к нему. На этот раз он достаточно близко, поэтому я не успеваю ее задержать.

Он снова к нам спиной, так что не видит Эмми. Вероятно, он даже ее не слышал. Почти оглушительно воет ветер, соединяясь с грохотом волн. Я догоняю ее и беру за руку; когда она поднимает на меня взгляд, прикладываю палец к губам. Не думаю, что она может что-то сказать, но я хочу, чтобы она знала, что я тоже буду вести себя тихо. Я чувствую, будто бы наше присутствие посягает на что-то глубоко личное и очень особенное, и не хочу в это вторгаться.

Замок, кажется, уже закончен. У него снова шесть шпилей и башенок, склон холма, полный заснеженных деревьев, и ров, оберегающий все это. Должно быть, к берегу прибило какие-то обломки, потому что у замка есть даже подвесной мост. Я не могу представить, во сколько нужно приходить сюда, чтобы закончить постройку к обеду.

Прежде, чем я могу отвернуться, я вижу, что Коул встает. Я замираю, не хочу быть грубой, но он все еще не видит нас. Мы с Эмми, держась за руки, начинаем пятиться прочь. И в этот момент я вижу, как Коул наклоняется и набирает пригоршню песка. Несколько секунд он смотрит на него, а затем мягко ссыпает песчинки в карман брюк. После этого похлопывает по нему рукой, будто бы хочет удостовериться, что песок на месте.

Часть меня хочет убраться прочь. Я чувствую, что стала свидетелем чего-то такого, что никто не должен видеть, чего-то настолько личного, что увидеть это — словно украсть кусочек его души. Но другая часть меня не может сдвинуться с места. Я слишком переживаю за него; такое чувство, будто бы и я тоже что-то потеряла. И единственное, чего я хочу, — это подойти к нему, обвить свои руки вокруг его больших, сильных плеч и снять с них часть ноши. Я интуитивно ощущаю, что они несут слишком много.

Прежде, чем я могу решить, сбежать или остаться, Коул поворачивается и выхватывает взглядом розовый костюм Эмми. Он идет совершенно спокойно, глядя на нее так, будто бы увидел духа, а не маленькую девочку, с которой встречался прежде уже несколько раз. Под двухдневной щетиной на обветренных щеках его лицо так же бледно, как окружающий снег.

Я беззвучно произношу: «Простите», хватаю Эмми на руки и иду обратно туда, откуда мы пришли. К тому месту, где мы вошли на пляж. И мы играем там ближайшие два часа. Больше Коула я не вижу. Даже несмотря на то, что ищу его взглядом почти так же часто, как дышу.

⌘⌘⌘⌘

Мы с Эмми обсуждаем, что приготовить на ужин — она хочет спагетти, а я хочу, чтобы она поела чего-то здорового — когда раздается стук в дверь. Крылья тысячи бабочек воспаряют у меня в животе при мысли о том, что случилось в прошлый раз, когда в дверь стучали. Я почти чувствую свежую сладость языка Коула у себя во рту. Жар, предвкушение, желание охватывают меня, и руки мои дрожат, когда я направляюсь к двери.

Я не выглядываю через стекло; я просто предполагаю.

И ошибаюсь.

Когда я открываю дверь, мне улыбается Джейсон. Мне приходится приложить титанические усилия, чтобы разочарование не читалось на моем лице или не звучало в голосе.

― Джейсон! Что привело тебя сюда в такую погоду?

Он держит белый бумажный пакет, по виду довольно тяжелый.

― Я принес суп. Хотя для обеда он немного густоват. Зато идеален снежным вечером.

«Черт!»

Я приклеиваю на лицо улыбку.

― О, ну… это так заботливо. Спасибо.

Я пытаюсь взять у него пакет, но он его отодвигает.

― Позволь мне его разложить. Он кладется слоями с крекером, иначе вкус испортится.

Слоеный суп? Он действительно использовал это как предлог, чтобы прийти и пообедать со мной?

― Ну, мы с Эмми только что собирались приготовить…

Что? Поесть? Да, собирались. И вот теперь он здесь, с едой. Это не оправдание. А я ужасная лгунья. Поэтому я просто сдаюсь. Кажется, на мгновение я замираю.

― Мы только решали, что приготовить, поэтому твой выбор прекрасен. Входи, ― я отступаю назад, чтобы он мог войти.

Из-за спинки дивана, ее любимой позиции, Эмми подозрительно разглядывает Джейсона. Ее большой палец еще не во рту. Пока.

― Привет, милая, ― произносит он довольно дружелюбно. Он не пытается заставить ее говорить или приблизиться к ней, и я это ценю. В противном случае мне пришлось бы проявить твердость и строгость.

Джейсон направляется в кухню так уверенно, словно был здесь тысячу раз. Снимает куртку и бросает ее на стул у стола, затем достает из шкафа тарелки, которые, вероятно, годами стояли на том же самом месте. Он насвистывает, когда разливает суп, добавляет в каждую тарелку гребешков из пакета, а затем сверху доливает еще суп.

― Нужно дать ему осесть несколько минут. Почему бы тебе не приготовить нам что-нибудь попить?

― О, прости. ― Мне немного неловко от всей этой ситуации. Словно я нахожусь на кухне с мальчиком, который слишком обидчив.

Я протискиваюсь мимо Джейсона, чтобы достать стаканы. Он даже не трудится подвинуться, чтобы освободить пространство, лишь слегка отклоняется назад, и тут же сталкивается со мной, пихнув локтем, когда я выпрямляюсь.

― Все в порядке, верно?

Я улыбаюсь, не говоря ни слова. В голове же крутится мысль, что нужно было все это пресечь, даже если бы он и вышел из себя. На самом деле, не стоило этого делать, но… он не оставил мне выбора.

― У меня есть молоко или сладкий чай. Или вода, ― объявляю я.

― Сладкий чай? Ты с юга. — Я не отвечаю, просто улыбаюсь. Это мой план на вечер — удерживать улыбку, пока все не закончится. После я смогу решить, как избегать его в будущем. — Я буду молоко.

Я наполняю три стакана молоком и ставлю на стол. Он не сказал, что останется на ужин, а я не спрашивала, но, думаю, это и так предполагалось.

По большей части ужин проходит ровно. Джейсон напоминает печь. Отличие в том, что у печи есть функция самоочистки, у Джейсона — саморазвлечения. Все, что мне нужно делать, — это улыбаться и кивать, об остальном заботится он сам. Его любимая тема разговора — нечто, связанное с ним. И он хорошо разбирается в предмете, его истории мелькают бесконечно, двигаясь от одного достижения или случая к другому. И все сосредоточены на нем.

Эмми съедает большую часть своего супа. Она почти не поднимает глаз, но хотя бы не сосет большой палец. Я вижу, как часто ее взгляд скользит к Джейсону, словно бы она удостоверяется, что он не собирается потянуться и схватить ее. К сожалению, я чувствую почти то же самое. Когда Эмми заканчивает есть, она умоляюще смотрит на меня, и я киваю по направлению к гостиной, молча освобождая ее от дальнейшей пытки.

Я жду, пока Джейсон сделает паузу, прежде чем прервать его.

― Мне жаль заканчивать все это, но у меня ничего нет на десерт. В любом случае, нужно подготовить Эмми ко сну.

Джейсон смотрит на часы.

― Так рано?

― Она маленькая девочка. Ей нравится играть, пока она принимает ванну. А не когда ее торопят.

― О, я знаю вас, женщин, с вашими ваннами, ― невозмутимо произносит он.

Я сопротивляюсь побуждению закатить глаза от этого намека. Как будто у него такой уж большой опыт с дамами.

Я смеюсь, хотя по большей части юмором здесь и не пахнет.

― Мы не сомневаемся, что так и есть.

― Ты точно не хочешь, чтобы я остался и прибрался, пока ты будешь заниматься с ней? Я был бы счастлив.

― Так мило с твоей стороны… Но я обо всем позабочусь. В любом случае, здесь особо нечего делать.

― Я могу, по крайней мере, поставить тарелки в раковину, ― произносит он, вставая.

Я кладу руку на его предплечье.

― Нет. Я настаиваю. Ты принес еду. Я могу хотя бы прибраться.

Он ухмыляется.

― О, значит ты одна из этих женщин.

― И что это за женщины?

― Которым нравится быть равными. Во всем.

Блеск в его глазах, гипнотический тон… опасная дрожь пробегает вниз по моей спине. Я откашливаюсь и скольжу вокруг стола, направляясь к двери.

― Еще раз спасибо за суп. Мы с Эмми действительно это ценим.

Джейсон хватает свою куртку и перебрасывает ее через плечо. Уверена, это всего лишь щегольской жест, но у меня он вызывает мурашки. На самом деле, сам Джейсон вызывает у меня мурашки.

― Я вернусь завтра, чтобы проведать вас. Сегодня ночью передают резкое похолодание, а я заметил, что у вас даже нет огня, ― он кивает на пустой камин.

― Я не была уверена, что он работает, а спросить забыла.

― Он работает. Коул следит за чистотой дымохода. Но у тебя, вероятно, даже нет дров. Я могу принести тебе немного и…

― Не создавай себе из-за нас новых хлопот. У нас все будет в порядке. Я позвоню тебе через пару дней, просто чтобы дать тебе знать, что у нас все хорошо.

Если обещание позвонить ему удержит его на расстоянии, я с удовольствием это сделаю.

― Хорошо, хорошо, мисс Независимость, ― дразнит он.

Я открываю перед ним дверь.

― Еще раз спасибо, Джейсон.

― Для меня это было удовольствием. — И снова его тон… и то, как он подчеркивает слово «удовольствие»…

Я едва дожидаюсь, чтобы он освободил дверной проем, прежде чем закрыть дверь. Я сползаю спиной по холодному дереву, радуясь, что он, наконец, ушел. Тем не менее, мое облегчение недолговечно, ― я слышу болезненный рев двигателя машины, который сопротивляется попытке его завести.

― Нет, нет, нет, ― бормочу я, вопреки всему надеясь, что у него нет проблем с машиной.

Но когда я слышу глухой звук захлопываемой дверцы и грохот топающих ног, я знаю, что мое желание не исполнилось. На этот раз я жду стука в дверь прежде, чем его слышу. Со вздохом я открываю, снова приклеив на лицо улыбку.

По крайней мере, у Джейсона хватает такта выглядеть смущенным.

― У меня грузовик не заводится. Мало топлива. Думаю, из-за этого вода внутри замерзла.

― В самом деле? Так быстро?

Он пожимает плечами.

― Это случается.

Я ничего не говорю. Он тоже молчит. Мы просто смотрим друг на друга, пока он, наконец, не спрашивает:

― Могу я войти?

― Конечно, ― говорю я, едва удерживаясь от раздражения. — Тебе нужен телефон, чтобы кому-то позвонить?

― В городе только один буксир, но они, вероятно, уже ушли. Остается только Джордан. Но мне бы не хотелось, чтобы она выходила на ночь глядя.

Я стискиваю зубы.

― Я могу отвезти тебя до того, как буду купать Эмми.

― Нет, мне бы не хотелось, чтобы ты выходила в такую погоду. К утру потеплеет, если…

Этого достаточно, чтобы меня добить.

― Я сожалею, но ты не можешь здесь остаться, Джейсон. У меня есть ребенок, а ей нужна спокойная, предсказуемая обстановка.

― Это только на одну ночь. Я могу спать на диване.

«Можешь? Можешь?! Какую еще, черт возьми, альтернативу я могу, по-твоему, тебе предложить?»

― Сожалею, но ты должен найти другое решение.

Мой тон суров, и, вероятно, лицо утратило большую часть притворной любезности.

― Хорошо, хорошо. Я понял, ― произносит он миролюбиво. — Могу я, по крайней мере, подождать внутри, пока не появится Джордан?

Пытался ли он заставить меня почувствовать себя снобом или нет, не знаю, но впускаю его. Я не так бессердечна.

― Конечно, можешь.

Я прошу Эмми поиграть в своей комнате, а сама убираю кухню, пока Джейсон звонит. Очевидно, что буксир на самом деле не работает, и он три раза звонит Джордан, безрезультатно.

― Она, вероятно, уже выпила, ― объясняет он.

Несколько минут он сидит неподвижно, опустив голову, зажав телефон между коленями, словно ждет, что я что-то ему предложу. «Скорее ад замерзнет», — думаю я про себя. Наконец он снова берется за телефон. Громко и драматично вздыхает.

― Наверное, я могу попытаться позвонить Джепу. Может, он сможет меня отвезти.

К моему огромному облегчению, Джеп отвечает на звонок и соглашается приехать за Джейсоном.

― Он будет здесь через пятнадцать минут.

На этот раз моя улыбка искренняя.

― Хорошо.

Я не добавляю, что думаю о том, почему он не может приехать еще быстрее.

Глава 15

Иден

Следующим утром снова начинается снег. Только этот ― совсем другой. Иначе выглядит, по-другому ощущается. Просто… другой. В воздухе царит спокойствие, и это напоминает мне затишье перед бурей. Не помогает даже то, что метеоролог обещает северо-восточный ветер, который принесут нисходящие воздушные потоки, если влажность останется прежней… бла-бла-бла… Я не слишком обращаю на это внимание, поскольку мы с Эмми запаслись и готовы ко всему. И больше ничто не имеет значения. Лишь бы только Джейсон забрал свой грузовик и больше не пытался заглянуть на огонек. И тогда я в порядке.

Джейсон появляется поздно вечером, когда давно уже стемнело. Приехал на пассажирском сиденье того самого грузовика, что забрал его накануне вечером. Вероятно, мне стоило бы выйти и поговорить с ним, но я не хочу. Лучше притворюсь, что не видела его. Пусть это и неправда. Хотя, честно говоря, заметила я его только потому, что смотрела на дом через улицу, гадая, там ли Коул.

После пляжа я его не видела. И пусть это было только вчера, я хочу его видеть. Снова. И снова. Конечно, это не имеет смысла, но фактов не меняет. Я так часто думаю о нем ― о его жизни и его прошлом, о том, как он смотрит на меня, и о том поцелуе. Он сказал, что я в его голове. Что ж, а он в моей. В моей голове, под моей кожей. Везде. Даже если его нет рядом.

Я едва сдерживаю рычание, когда слышу стук в дверь. Эмми выглядывает из своего убежища за спинкой дивана, ее зеленые глаза смотрят настороженно. Ей тоже не нравятся визиты Джейсона.

― Кто это, мамочка? ― громко шепчет она.

Я прикладываю палец к губам.

― Джейсон, ― тихо отвечаю я.

― Не позволяй ему войти!

― Я попытаюсь, но не могу же я быть грубой.

― Да нет, можешь, ― она проказливо ухмыляется.

― Могу, но не должна, Мисс Всезнайка.

Когда я прохожу мимо, то ерошу ей волосы. Она снова приглаживает их. Я натягиваю на лицо свое любезное выражение и немного приоткрываю дверь.

― Мисс Независимость, ― произносит Джейсон в явной попытке быть остроумным.

― Джейсон, ― мягко отвечаю я.

― Я только хотел сообщить, что забираю грузовик. Купил немного топлива, чтобы добавить в бак. Я совершенно уверен, что проблема в этом.

Я ничего не говорю, но внутри все кипит. Если проблема не в этом, тогда его транспортное средство будет стоять здесь до тех пор, пока он не найдет кого-то, кто знает, что, черт подери, в нем нужно починить или заменить.

― Я бы приехал быстрее, но пришлось ждать, пока Джеп сможет меня привезти. Джордан у Коула, и изрядно выпивши. Не знаю, сколько она там пробыла. Вероятно, со вчерашнего дня.

Сердце спотыкается у меня в груди. Даже практически останавливается на несколько секунд, пока я перевариваю его слова. Джордан у Коула? Выпивши? Они вместе? С прошлого вечера?

Не знаю, почему, но я не смогла бы причислить Коула к пьяницам. Кроме того, я думала, что он даже не интересуется Джордан. Похоже, я ошиблась в обоих подсчетах.

Отвратительно ошиблась.

― Ну, хорошо. Я надеюсь, она заведется.

― Я тоже. Не хотелось бы остаться без транспорта. Иначе я не смогу привезти суп моим любимым девочкам, ― и улыбается так самонадеянно, что мне хочется ему врезать. Может, и не стоило бы так резко реагировать, но у меня нет настроения терпеть его

наглость.

― Мы в порядке. Но я уверена, она нужна тебе, чтобы ездить по окрестностям.

― Я подумал, что если бы вы с Эмми захотели, я бы…

― Прости, Джейсон, ты должен меня извинить, ― и я захлопываю перед ним дверь.

Внезапно его навязчивого внимания становится слишком много. При мысли о том, что Коул и Джордан были вместе, во мне поднимается волна горечи, а внутренности скручиваются узлом, так что моему терпению приходит конец.

Я чувствую подступающие слезы. Я-то думала, что у нас с Коулом есть связь, нечто реальное. Что-то такое же странное для него, как и для меня. Но если он пил и развлекался с Джордан, он явно не тот мужчина, каким я его считала.

И разочарование сокрушает.

До этого момента я не понимала, как много надежд и эмоций вложила в наше краткое, невинное противостояние с Коулом. И для чего? Зачем я так отчаянно стремилась его узнать? И почему его?

Я в жизни не испытывала необходимости, да, честно говоря, и желания иметь рядом мужчину. Сама заботилась о себе и Эмми. Что же такого есть в Коуле, что это изменило? Почему я чувствую себя такой счастливой только при мысли о том, что он сможет помочь Эмми построить на пляже замок из песка? Или о том, что он сможет поддержать ее, когда ей страшно, успокоить, когда ей снова приснится кошмар? И почему сейчас? Почему он?

Я не знаю. У меня нет ответов. И нет способа их получить. Знаю только, что какая-то часть меня надеялась, желала. Хотела. Но, кажется, лучше мне обойтись без пустых надежд и желаний.

⌘⌘⌘⌘

С каждым часом в доме становится все холоднее. Если бы Эмми не спала у меня на руках, я бы замерзла. Еще сильнее, чем обычно. Я смотрю на пустой камин. В коттедже есть масляный обогреватель, так что я не сильно задумывалась о камине, зная, что у нас будет тепло, если держать полным бак с маслом. По словам парня, который приходил проверять его как раз после того, как мы переехали, в нем был еще двадцать один дюйм масла. Полагаю, его нетехнический способ проверки ― измерять содержимое окунанием длинной палки ― точнее, чем куча сложных вычислений.

Почти одиннадцать, когда я, наконец, несу Эмми в кровать. Ее электрическое одеяло я включила раньше, чтобы быть уверенной, что ей будет тепло и уютно. Она даже не двигается, когда я кладу ее и натягиваю теплый покров. Спит как младенец. Большую часть времени.

Двигаясь по дому, я выключаю свет, когда слышу стук в дверь. Громкий и тяжелый, почти как удар дубинкой. Мелькает мысль, что это может быть Джейсон. Его настойчивость, кажется, не знает границ.

Я подкрадываюсь к окну рядом с дверью, собираясь взглянуть краем глаза, кто это, прежде чем ответить, когда слышу голос. Глубокий и такой знакомый. Он отдается дрожью узнавания в моем теле.

― Иден?

Это Коул.

Мое сердце пропускает удар. Уже поздно. Должно быть, что-то случилось.

Рывком открываю дверь и вижу, что он склонился к дверному косяку, а голова безвольно свисает вниз. Моя первая мысль, что он ранен.

― Коул, ты в порядке? Что-то не так?

В слабом свете, льющемся из открытой двери в мою спальню, я осматриваю его в поисках крови на одежде. Ничего не нахожу, но это лишь слегка успокаивает.

― Ты, ― тихо произносит он.

― Прости?

Он поднимает голову и пронзает меня своим властным взглядом.

― Ты. Вот что не так. Я не могу перестать думать о тебе.

Не знаю, что на это ответить, да он и не дает мне времени на раздумья. Его руки запутались в моих волосах на затылке, большие пальцы твердо удерживают мое лицо, а его губы сокрушают мои.

И я это принимаю. Принимаю его. И даже не собираюсь этого отрицать. Я жажду его, так же, как испытываю потребность в солнечном свете, воздухе, влаге, любви. Его запах, его вкус… они плетут вокруг меня чувственное заклинание, наполняя мою кровь жаром потребности.

Он наклоняет голову, и поцелуй становится глубже. Его язык играет с моим, обещая наслаждение, которого я никогда не знала, да и не испытывала в нем особого интереса.

До этого момента.

До Коула.

Когда он проскальзывает внутрь дома, я не сопротивляюсь. Я потерялась в ощущениях, что он пробуждает во мне, и мой мозг полностью отключается. Коул толкает ногой дверь, и я слышу, как она закрывается, но это последняя связная мысль до того момента, как я чувствую его руки на своей груди.

Мои соски болезненно напрягаются, из горла вырывается стон, когда Коул сдавливает один между своих пальцев, крутит его через ткань кружевного бюстгальтера и тонкого вязаного свитера.

― Мне нужно быть внутри тебя, ― стонет он, его другая рука падает на мою задницу, притягивая нижнюю часть моего тела к его. Я чувствую твердый холм его возбуждения, и мои трусики становятся влажными. ― Я не могу думать. Не могу есть. Даже не могу больше горевать. Это все из-за тебя. Все из-за тебя.

Когда он говорит, я ощущаю запах алкоголя. И это подобно ведру холодной воды мне в лицо. Очевидно, Джейсон был прав. Коул был с Джордан. Пьяный.

Я толкаю его в грудь.

― Коул, подожди.

Его руки везде; дразня и насмехаясь, пробуждают ощущения, что я и не ожидала когда-либо испытать в руках мужчины. Но я должна спросить его о Джордан. Должна знать, прежде чем все это может зайти дальше.

― Коул, пожалуйста.

― Пожалуйста ― что? Пожалуйста, сними мою одежду? ― произносит он своим хриплым голосом, а его руки тянут за край моего свитера. Я отталкиваю их прочь, но они снова возвращаются. ― Пожалуйста, коснись меня? Пожалуйста, попробуй меня? Потому что я так и сделаю. Я буду касаться тебя, пока ты не сможешь больше ни о чем думать. Я буду пробовать тебя, пока ты не станешь умолять меня позволить тебе уйти.

У одной части меня его слова вызывают дрожь, но другой моей части необходимо время и пространство. Необходимо, чтобы он остановился, всего на минуту. Между нами другой голос и другой мужчина, что так же касается меня, но пугает больше, чем доставляет удовольствие.

― Коул, стой. Мне нужно с тобой поговорить.

― Я не хочу разговаривать. Я хочу чувствовать. Мне нужно чувствовать.

Он не слушает меня, и запах алкоголя, кажется, становится все сильнее, извлекая из памяти то, что я пыталась похоронить годами.

― Коул, пожалуйста, ― умоляю я, отталкивая его руки, пытаясь сохранять спокойствие. Подбородок у меня дрожит, и я чувствую, как ледяные пальцы паники сжимают сердце.

― Пожалуйста. Мне нравится это слово на твоих губах, ― признается он, еще не способный распознать истерику, что спиралью поднимается во мне.

― Коул, стой! Я именно это и имею в виду! ― Чем более настойчивой я становлюсь, тем больше, кажется, его провоцирую. ― Коул!

― Иден, ― шепчет он, и легкое слияние звуков снова возвращает меня назад во времени.

Я должна вырваться. Он должен прекратить меня лапать. Я не могу дышать, и это не сулит ничего хорошего.

Я вонзаю ногти в тыльную сторону его рук, отталкивая их прочь.

― Стой! ― Мои слова вдребезги разбивают молчание, возникшее между нами, и он, наконец, поднимает голову. Теперь я чувствую себя на грани полной паники и не могу сдержать слез. ― Уходи из моего дома!

Он выглядит пораженным, а еще смущенным. Я вижу, как ошеломленно его глаза смотрят в мои. Он пьян. Это не тот Коул, которого, я думала, знаю. Коул, которого я знала, никогда не сделал бы ничего подобного. Но, может, я на самом деле и не знала его. Может, Коул, которого я якобы знала, был всего лишь плодом моего воображения.

Сильные, яростные рыдания вырываются у меня из груди, и ноги перестают меня держать. Хрупкая стена, что я построила, отгородив свое прошлое от настоящего, разрушается, тает, как и власть, что была у меня над моим спокойствием. Воспоминания захватывают все пять чувств, и внезапно мужчина передо мной ― тот же самый, что еще охотится за мной, наполняя страхом мои сны.

― Иден, ― начинает он, но я его прерываю.

― Уйди, Коул. ― Когда он не двигается, а только стоит, уставившись на меня, я кричу: ― Уйди!

Я складываюсь пополам, обвивая себя руками в попытке успокоить внутреннюю дрожь. Вижу, как заснеженные ботинки Коула направляются к выходу. Я не двигаюсь, пока холодный ветер из открывшейся двери не ударяет мне в лицо. А после падаю на колени и рыдаю, пока не погружаюсь в сон без сновидений.

Глава 16

Иден

Эмми читает мне, и я концентрируюсь на ее голосе. Это часть ее школьных занятий. Она учится лучше, если занятия доставляют ей удовольствие. Полагаю, как и большинство детей. Кроме того, для меня это ― самая волшебная часть дня. Ее ум и вдохновение никогда не иссякают, заставляя мое сердце раздуваться от гордости.

Я наблюдаю за ней. Ее маленький ротик формирует слова, далекие от уровня чтения других детей ее возраста. Маленькие пальчики все быстрее переворачивают страницы, по мере того, как она становится старше. Маленькие глазки, сверкая радостью, скользят от фразы к фразе, следя за развитием истории. Эта маленькая девочка ― мое маленькое чудо, весь мой мир. С того самого дня, как родилась. Она спасла меня от… ну, она просто спасла меня. Все очевидно и просто.

Я всегда так полно, так глубоко любила ее, защищая и заботясь о ней, и больше ничто не имело значения. И пусть в этом плане ничего не изменилось, сейчас это средство, кажется, не слишком эффективно, чтобы успокоить боль, сочащуюся из моего сердца с момента пробуждения.

«Коул».

У меня внутри все болезненно сжимается, стоит его имени проникнуть в мои мысли. Оно тянет за собой страх и разочарование прошлой ночи.

Как могла я так вести себя с мужчиной, которого едва знаю? Почему позволила этому произойти, явно получив целую кучу проблем?

И опять тот же вопрос, снова и снова: «Почему он? Почему он? Почему он?!»

У меня даже близко нет ответа.

Снег заполняет окрестности, хороня нас все глубже и глубже в зимней стране чудес. Прежде я с каким-то странным нетерпением ждала, когда пойдет снег. Теперь я лишь чувствую, что задыхаюсь.

Около восьми вечера отключают электричество. При свете свечей я купаю Эмми остатками горячей воды. Она смеется и играет, считая, что все это очень весело. И лишь когда я вытаскиваю ее, чтобы вытереть полотенцем, то в очередной раз осознаю, как мудра порой бывает моя дочь для своих лет.

― Мамочка, почему ты грустишь? ― спрашивает она, прикладывая свою крошечную ручку к моей щеке.

― Я не грущу, милая. Всего лишь стараюсь, чтобы моя дочь не превратилась в ледяную скульптуру у меня на глазах.

Но беспокойство не уходит из ее глаз. И то, что в них читается нечто иное, кроме по-детски невинной любви, благоговения и беззаботного счастья, разбивает мне сердце. Ее глаза слишком много видели за такую короткую жизнь; я не хочу добавлять к ее страхам еще и свои.

― Ты боишься?

Я закрываю глаза и прислоняюсь к ее теплой ладони.

― Нет, малыш. А ты?

― Я только боялась, что покину тебя.

― Ну, тогда ты не должна бояться. Тебе не придется меня покидать.

― А если все же так случится? Тогда ты будешь грустить, и больше никто не сделает тебя счастливой.

― Милая, ты всегда будешь здесь, чтобы делать меня счастливой. Ведь ты ― это все, что мне нужно.

Оставить Коула в прошлом, вернуться к прежней жизни ― лишь я и Эмми, вдвоем против всего мира. Раньше нам никто не был нужен. Не будет и сейчас.

Эмми уже сухая, и я торопливо начинаю натягивать на нее одежду.

― Думаешь, он все еще грустит, потому что у него больше нет маленькой девочки? ― спрашивает она, держась за мое плечо, просовывая ноги в штанишки.

Нет необходимости спрашивать, о ком она говорит, но мне очень любопытно знать, почему она думает о нем. Кажется, Коул имеет влияние на все семейство.

― Вероятно, он всегда будет грустить, но это не ее вина. Просто это означает, что он любил ее слишком сильно.

Эмми ухмыляется.

― Ты заставляешь его перестать грустить.

― Почему ты так говоришь?

― Мамочка, он смотрит на тебя иначе. Хочет тебя поцеловать. Точно говорю, ― хихикает она, снова становясь маленькой девочкой. ― Мамочка и Коул сидят на дереве, це-е-елу-у-у-ясь, ― поет она.

― Не думаю, что мамочка и Коул в скором времени будут целоваться, ― говорю я, пропихивая ее голову в пижаму.

― Но ты этого хочешь.

― Нет, не хочу.

Она снова хихикает.

― Может, если ты поцелуешь его, то тоже будешь счастлива.

― Кажется, ты считала поцелуи мальчиков неприличными, ― напоминаю я о ее отношении к сильному полу в той, далекой, жизни.

― Не для больших девочек. Для больших девочек они волшебные.

Я беру ее на руки, и она обвивает мою шею руками.

― Единственные волшебные поцелуи, что мне известны, ― вот эти, ― я целую ее лицо, волосы, и тема исчерпана.

Надеюсь, в отличие от меня, она сможет выбросить это из головы. Выбросить из головы его.

⌘⌘⌘⌘⌘

Я завидую способности Эмми быстро засыпать. Надеюсь, это означает, что, несмотря на все беспокойство и вопросы, мысли ее по большей части беззаботны. Мне же, напротив, они не дают уснуть. Я все еще сижу в темноте, завернувшись в одеяло, глядя на пустой камин, размышляя. Только поэтому я слышу мягкий стук. Если бы я находилась в другом месте, а не в нескольких шагах от входной двери, то никогда бы его не услышала.

Внутри все сжимается, и, повернувшись к источнику раздражающего звука, я спорю с собой, ответить или притвориться, что я уже в кровати. Наконец, на цыпочках иду к двери; прижимаюсь к ней ухом, чтобы понять, если мой полночный гость уйдет. Я слышу едва различимый царапающий звук, будто грубая ладонь трется о дерево между нами.

― Иден, ― произносит хриплый голос.

Не знаю, ждал ли он, что я услышу его. Может, и нет. Может, он знает, что не должен здесь находиться, и сожалеет, что пришел.

Или, может, сегодня он трезв. Может быть, это тот самый Коул, которого, я думала, что знаю.

― Пожалуйста, не спи, ― в его просьбе слышится тихое отчаяние. Словно удар кулаком, оно пронзает дверь насквозь и проникает в меня. ― Мне нужно с тобой поговорить.

Мне не стоит даже раздумывать над тем, чтобы открыть дверь. Я должна списать его, как безнадежный случай, и продолжать жить своей жизнью. Снова стать такой, как до встречи с ним. Но часть меня хочет, чтобы он все исправил, все прояснил. Чтобы сказал мне, что я ошибаюсь. Что он ошибается. Пообещал, что никогда больше так не сделает.

Нечто внутри меня сильно этого хочет. Очень, очень сильно.

И это нечто заставляет замолчать все другие голоса, побуждая мою руку потянуться к замку.

Я отпираю дверь, слегка приоткрываю ее, ― всего лишь настолько, чтобы увидеть, как Коул отдергивает руку прочь. Вот что за звуки я слышала. Его глаза находят мои, и даже в темноте я могу разглядеть в них бездну эмоций. Сейчас на них нет брони. Они не скрывают от меня его мыслей. Именно сейчас они открыты.

Он открыт.

И потому я позволяю ему войти.

Я отступаю назад, и он проскальзывает мимо меня, но не двигается дальше. Закрываю дверь, скрещиваю руки на груди, и мы стоим, глядя друг на друга.

― Я знаю, уже поздно, но я хотел с тобой поговорить. Наедине.

― Ну, я здесь. Говори. ― Мой голос полон горечи.

Коул проводит руками по волосам, отводя светлые пряди, что спускаются до плеч, прочь от лица. Густая щетина тенью лежит на его щеках. Он выглядит изможденным, взъерошенным. Словно бы не спал с тех пор, как я видела его в последний раз. Может, так оно и есть.

«Это просто честно», ― по-детски мстительно думаю я; я-то ведь спала не больше.

Внезапно, будто что-то поняв, он опускает руки. Знакомая складка вновь портит его гладкие брови.

― Здесь холодно.

― Везде холодно.

Повернув голову, он смотрит через плечо в гостиную.

― Нет огня.

― Нет.

Я не добавляю: «Еще бы!», хотя язвительные слова вертятся на языке. Полагаю, причина моего неумеренного раздражения в том, что я слишком рада его присутствию, счастлива, что он трезв, что вернулся тот самый Коул, пробудивший нежные чувства. Мне не стоит этого чувствовать. Должно быть, я сошла с ума. Хотя нет. Определенно, нет. Это не сумасшествие; наверное, я просто успокоилась, потому что он вернулся. Потому что его чувства ко мне достаточно сильны, чтобы сожалеть о произошедшем.

― Можно? ― спрашивает он, указывая на пустой камин.

― У меня нет дерева.

― Я сейчас вернусь.

Он выходит в холодную ночь, и на секунду я жалею, что не сказала ему «нет». Что не удержала его, позволила вновь выйти в эту дверь. Я начинаю ненавидеть, когда он уходит. Все эти вещи… этот дом… сама жизнь становится лучше, когда он рядом.

И это чистое безумие.

Через пять минут Коул возвращается с охапкой дров ― пара больших поленьев, несколько маленьких.

― Небольшой запас из дома через улицу, ― объясняет он, направляясь в гостиную. Он кладет свою ношу перед камином и ловко разводит огонь. Всего через несколько минут пламя начинает весело потрескивать.

― Должно быть, часто приходилось заниматься подобным, ― вскользь замечаю я, уютно устраиваясь на краю дивана ближе к огню. Я чувствую, что напряжение понемногу отпускает меня.

Коул пожимает плечами.

― Раз или два.

Изгиб его губ искушает взгляд, словно шоколад. Одновременно сладкий и очень сексуальный. Как и сам Коул.

Глядя на пламя, он поднимается на ноги, снимает куртку, бросает ее на стул. Однако сам не садится; просто возвращается к огню, так пристально глядя в пламя, словно он может видеть в нем будущее. Или, может, прошлое?

Он не слишком близко. Но и этого достаточно. Все мое существо реагирует на него. Удовольствие, возбуждение, удовлетворение и любопытство в равной мере наполняют

мою кровь.

Мерцание огня лишь подчеркивает черты его лица ― квадратный подбородок, прямой нос, высокие скулы, сильный лоб. Он великолепен. И это никогда не изменится.

― Мне было семнадцать, когда я встретил Брук. Ей ― пятнадцать. Всего лишь дети. Глупые дети, ― начинает он, и голос его мягко заполняет тишину. ― Я получил футбольную стипендию в колледже Техаса. На этом, вероятно, наши отношения должны были закончиться, но она не сдавалась, приезжая навещать меня по выходным. Думаю, она не хотела разрыва, потому что я был ее «легендарным парнем из колледжа». Я же просто был парнем. С возлюбленной в старшей школе и кучей девочек из колледжа одновременно, и чтобы никто ничего не знал. Фактически, так и было. Пока она не забеременела. ― На мгновение он умолкает, и лишь треск горящих поленьев нарушает тишину. ― Я женился на ней. Потому что так поступают хорошие парни из Техаса. Поначалу все шло неплохо. Она поддерживала меня с учебой. Я выпустился через три года. Тренеры помогли мне, когда я сказал, что хочу участвовать в отборе. Я вышел в следующий тур. Для меня это была мечта, ставшая явью. ― Его голос звучит задумчиво. ― Поэтому мы упаковали вещи и переехали сюда, в Новую Англию, чтобы я мог профессионально играть в футбол. Нашли прекрасный домик ― идеальное место, чтобы растить нашу маленькую девочку. Ее звали Черити. ― Его голос ломается, когда он произносит это вслух.

Ком эмоций подкатывает у меня к горлу. Я знаю, что за этим последует. Неважно, насколько прекрасна и идеальна была его жизнь. Мечта закончилась трагедией.

― Она была самым прелестным существом на свете. Эмми так на нее похожа, что это ранит. Черные волосы, большие зеленые глаза и прелестный маленький ротик. Как лук Купидона, ― при воспоминании об этом губы Коула трогает легкая улыбка. Всего лишь на пару секунд. Вскоре уголки их снова опускаются. ― Пока не начались футбольные тренировки, я проводил с ней каждую свободную минуту, но потом мне пришлось работать. В конечном счете, ведь вся моя жизнь вращалась вокруг игры. Однако никто не предупредил, что стоит быть осторожным; что этот мир может превратиться в западню. Море внимания. Вечеринки и празднества. Фанаты и поклонники. А я был слишком молод, чтобы знать. Да и чтобы просто беречься.

Так тяжело. Воздух так переполнен страхом, что, кажется, его можно резать ножом.

― В течение недели я тренировался, но в выходные этот мир полностью менялся. Выпивка, вечеринки, частные самолеты. Но я же был со своей командой, так что это считалось работой. Сплочением команды. По крайней мере, так я говорил себе. Все это привело к тому, что я редко видел свою семью. Я чувствовал вину. Безмерную вину. Вот почему я начал привозить сюда Брук и Черити. Несколько дней мы играли в семью, строили замки из песка, готовили бургеры. Этого хватало на какое-то время. Пока чувство вины не возвращалось снова. ― Он замолкает, и снова легкая улыбка на краткий миг мелькает на его губах. Как прежде. ― Однако, все это было мило; на самом деле мило. Мы с Брук уживались. А Черити… я никогда не мог даже мечтать о чем-то более чудесном. Часами мы оставались на пляже. Строили замки из песка. Она их любила. И прежде чем мы уходили, она набивала мой карман песком. Каждый раз. Она говорила, что так мы можем захватить с собой кусочек счастья.

Я закрываю глаза. Эмоции переполняют меня. Теперь все обретает смысл. И мое бедное сердце чувствует, что может разорваться.

Когда я вновь открываю глаза, чтобы взглянуть на Коула, то вижу, что его веки опущены. Словно так он ограждает себя от боли, от воспоминаний. Или, может, вновь переживает те счастливые времена. Которые закончились так плохо.

Я встаю, замирая всего лишь на биение сердца, прежде, чем шагнуть к нему, словно притягиваемая непреодолимой силой. Силой по имени Коул. Он же продолжает свой рассказ, будто я и не двигалась вовсе, будто он сам затерялся в прошлом.

― Я истратил понапрасну так много времени. На алкоголь и вечеринки. На ничего

не значащих людей. То время, что я мог бы провести с ней. Это… ― Коул вздыхает и трясет головой, словно пытаясь вытряхнуть плохие мысли. ― С тех пор, как она умерла, я не притрагивался к алкоголю. Ни разу. До прошлой ночи. ― Еще одна пауза. ― До тебя.

Я не знаю, что на это сказать. Чувствую, будто должна оправдаться, но не знаю, как. Не знаю, что я сделала, и виновата ли я вообще в том, что он вновь начал пить.

― Когда Джордан рассказала мне, что Джейсон той ночью поехал сюда и не вернулся домой… когда утром я увидел здесь его грузовик… Боже! Мне хотелось кого-то прибить. В основном, Джейсона. Мысль о том, что он прикасается к тебе руками… губами… ― Коул резко закрывает глаза, словно видение причиняет физическую боль. ― Долгое время я ничего не чувствовал. Ни-че-го. Кроме боли и опустошения. И мне хотелось, чтобы так было и впредь. Словно это было… почти искупление. Будто бы я был должен это моей маленькой девочке. Никогда не быть счастливым вновь, ведь ее здесь нет. Но затем я встретил тебя. ― Он поворачивается, его взгляд проникает в меня, а губы изгибаются в кривой усмешке. В ней нет юмора. Словно он сообщает, что не хочет моего присутствия в своих мыслях. Создается впечатление, что он совсем не рад тому, что происходит между нами. ― Ты заставляешь меня многое чувствовать. Слишком многое. То, что я чувствовать не хотел. Но ты не сможешь это прекратить. Просто. Не сможешь. Прекратить.

Я глубоко вздыхаю.

― Э-это было не намеренно, Коул, ― я начинаю злиться. Почему он изображает все так, будто это плохо? И, к тому же, делает виноватой меня? ― Я приехала сюда не в поисках кого-то. Я просто хотела…

Он прерывает меня, приложив палец к моим губам.

― Тебе и не нужно ничего делать. Достаточно просто посмотреть. Эти большие серые глаза и сочные губы. Боже, эти губы! Я думал, что сойду с ума, если не смогу тебя поцеловать. Всего лишь раз. Но одного раза не хватило, ― его лицо внезапно мрачнеет. ― Я был в ярости. На тебя. На себя. Поэтому пошел и взял бутылочку «Уайлд Тёки»⁴ в «Бэйли». Должно быть, Джордан восприняла это как «зеленый свет», потому что после она появилась с добавкой. Я не отказался. Хотя, мне не стоило даже начинать. Но я был так… Боже! ― Он снова зарывается руками в волосы; глаза сверкают яростью.

У меня внутри все опускается.

― Значит, она осталась? Я имею в виду Джордан…

― Ненадолго. Потом я попросил ее уйти.

― Т-так… между вами… ничего? ― я заикаюсь. Хотелось бы выразиться более связно.

Он смотрит на меня так, словно у меня выросла вторая голова.

― Я и Джордан? Боже, нет! Она милая, но она… просто нет.

Я пожимаю плечами.

― Я не знала.

― Ты и не могла знать, что ты ― единственная женщина, которая меня интересует. Единственная женщина за долгое время. Вот почему я был так зол из-за Джейсона, ― он вздыхает; его глаза умоляют. ― Пожалуйста, скажи, что между вами ничего нет.

Мое сердце бьется в бешеном ритме; его стук отдается у меня в ушах, вибрирует на кончиках пальцев. И я гадаю, не слышит ли этого Коул.

― Нет, между мной и Джейсоном абсолютно ничего нет.

В его взгляде отчетливо читается облегчение. Конечно, напряжение не уходит, но становится меньше.

― Не думаю, что смог бы вынести, если бы что-то было. Я не могу… просто мысль об этом… Дерьмо!

― Но ничего ведь нет, так что не стоит об этом думать.

― Это сводит меня с ума. Ты сводишь меня с ума. ― Я знаю, что это неправильно, но дрожь охватывает меня при этих словах. Потому что Коул тоже сводит меня с ума. ― Думаешь, ты когда-нибудь сможешь простить меня за то, что я сделал прошлой ночью? Если бы я смог все вернуть, я бы это сделал. Иден, ты не представляешь, как сильно я об этом сожалею. Я…

Теперь моя очередь заставить его замолчать, приложив палец к губам.

― Давай просто забудем об этом. Хорошо?

Он кивает.

― Такого больше никогда не произойдет. Я даю тебе слово.

― Я верю тебе, Коул.

И я на самом деле верю. Ведь это тот самый мужчина, каким я его считала. Тот самый, что, как я надеялась, скрывался под тем опустошенным, задумчивым человеком с пляжа и дома через улицу. Тот самый, что смог изменить все во мне.

Мы стоим молча, практически нос к носу, по меньшей мере, несколько минут. Растворившись в океане его голубых глаз, я понимаю, что могла бы в них утонуть и умереть счастливой женщиной.

Когда его взгляд опускается на мои губы, я рефлекторно провожу по ним языком. Каждая моя клеточка жаждет его поцелуя.

― Мне нечего дать тебе, Иден. Я разбит. Больше, чем можно представить. Но, если хочешь, возьми то, что от меня осталось. Лишь это немногое я могу тебе дать.

― Это все, чего я хочу, Коул. Все, чего я хочу

Глава 17

Коул

Наши взгляды все еще прикованы друг к другу, когда я делаю шаг вперед и склоняюсь над ней. Я вижу, как трепещут, закрываясь, ее веки, и наши губы встречаются. И в этот момент мне нужна вся моя сила воли, чтобы не сойти с ума. Ее вкус… Боже! Это самое восхитительное, что я когда-либо пробовал. Когда я проникаю внутрь ее рта, то с трудом сдерживаюсь, чтобы не спешить. Каждый фибр, каждый нерв, каждый мускул моего тела хочет раздеть ее и опустошить. Прикоснуться губами к ее коже, исследовать каждую впадинку, попробовать ее на вкус.

Я не могу вспомнить, что хотел чего-то так же сильно. Когда-либо. Все в ней притягивает меня. Ее глаза, ее улыбка, ее смех, ее тело. Я хочу потеряться в ней. И так и происходит. Сейчас я не думаю ни о чем, кроме Иден. И эта передышка от привычной боли почти ошеломляет.

Я чувствую, как ее руки осторожно касаются моей груди. Мышцы тотчас же напрягаются в ответ на ее холодное прикосновение. Мои пальцы путаются в ее шелковистых волосах. Твердо удерживая ее голову, я проникаю глубже в ее рот, мучительно желая быть внутри нее.

Когда ее ладони скользят вниз по моей груди к животу, мое естество реагирует так быстро, что это почти болезненно. Я не могу сдержать стон.

Резко поднимаю голову вверх; чувствую, что практически потерял контроль.

― Иден, не стоит этого делать.

― Чего именно? ― спрашивает она. Взгляд ее широко распахнутых глаз невинный и сексуальный одновременно.

― Так прикасаться ко мне. Это… Прошло много времени...

Я чувствую на своем лице ее дыхание, когда она легко прикасается губами к моим губам.

― Для меня тоже.

Ее руки обвиваются вокруг моей талии, а губы прижимаются к моему горлу. Я чувствую прикосновение плюшевых холмиков ее грудей и стискиваю зубы, чтобы не сделать глупость. Я чувствую себя как бомба, готовая взорваться и снести, к чертям, целый городской квартал.

― Иден, я серьезно.

― Я тоже. Я не хочу, чтобы ты со мной сдерживался.

― Но я не хочу тебя ранить.

― Ты меня не ранишь.

― Я… у меня нет защиты. Я не планировал…

― Я долгое время ни с кем не была. Я чиста, ― шепчет она.

― Я тоже. Долгое время.

― И у меня стоит спираль.

Одно короткое предложение… Святой Боже! Это словно удар в живот. И в голове только одна мысль: убрать все преграды между нами, проложить путь внутрь нее, проникнуть в ее жаркое лоно, излиться в нее каждой каплей… Это почти моя погибель.

― Иден, подари мне всего лишь раз, и я отплачу тебе за это. Обещаю. В следующий раз все будет медленно. Но сегодня ночью…

Ее легкое «да» ― всего лишь выдох, и я отпускаю себя. Она просила не сдерживаться. Но, если бы она не сказала про спираль, вероятно, мне пришлось бы уйти и вернуться позже. Все или ничего. Сейчас только так.

Я обвиваю руки вокруг нее, прижимая ее к себе, всю, от губ до коленей. Чувствую каждый изгиб ее тела рядом с моим. И опускаю ее на коврик перед огнем. Мелькает мысль, что после будет время насладиться каждым дюймом ее тела. Но сейчас я должен оказаться внутри нее.

Расстегиваю пуговицу и тяну вниз молнию на ее джинсах, распахиваю их резким движением. Наши языки переплелись, и даже через ткань моих собственных джинсов я могу чувствовать ее жар. Моя плоть готова ее принять. Все мое существо сосредоточено на ней ― на том, как она пахнет, какова на вкус, на том, как я чувствую ее под собой.

Я слегка отстраняюсь, лишь для того, чтобы стянуть с нее джинсы и трусики. Откидываюсь назад, чтобы полюбоваться ей. Ее раскинутые ноги обнажают естество, мерцающее в свете камина розоватыми отблесками. Не в силах сдержаться, я склоняюсь над ним, касаюсь влажных складок языком.

Хочу насладиться ей хотя бы немного, опасаясь слишком бурной реакции моего тела. Но лишь только мой язык касается ее, моя трепещущая плоть восстает.

Здесь она такая же сладкая. И мягкая. Шелковистая. На несколько секунд я забываю обо всем; лишь ее вкус наполняет меня. Она как наркотик, меняющий сознание. Афродизиак. Она опьяняет. Вызывает привыкание. Внезапно накрывает желание получить больше, все, что она может дать. Скользнув под нее руками, я подхватываю ее ягодицы и притягиваю средоточие сладости ко рту; пью ее, словно воду из чаши.

Мой большой палец уже внутри нее. Она такая влажная. Под молнией джинсов моя плоть подрагивает от нетерпения. Я жажду почувствовать больше, попробовать больше, взять больше. Развожу ее ноги шире; сейчас я похож на изголодавшегося зверя.

Опускаю ее бедра на пол, проникаю внутрь двумя пальцами, чувствуя тугой захват ее тела. Рыча, тянусь к собственной молнии, зная, что, если не получу ее сейчас, может случиться конфуз.

Высвободив свою дрожащую плоть, я вытягиваюсь на Иден, захватывая ее губы поцелуем, вызывающим огонь в крови. Мои бедра ― меж ее разведенных ног. Опираясь на предплечья, чтобы убрать с нее мой вес, заключаю ее тело в некое подобие клетки. Слышу ее резкое дыхание, едва удерживаясь от попытки не обрушиться на нее всем телом.

Головка моего органа находит вход с безошибочной точностью, словно я был здесь раньше. Или, может, мне предназначено быть здесь. Будто я уже знаю ее тело.

Плавно скольжу на пару дюймов вперед; ее тело немного сопротивляется, приспосабливаясь ко мне.

― О Боже, Иден. Ты такая тугая. Такая тугая…

Не знаю, как еще сдерживаюсь. Должно быть, я сильнее, чем думал. И это хорошо. Иначе я бы не почувствовал, как ее руки сжимают мне плечи. Потому что они не удерживают меня рядом с ней. Они отталкивают прочь.

И тогда я понимаю, что тихие звуки, что вырываются из ее горла ― уже не стон удовольствия. Они наполнены страхом.

Я резко отодвигаюсь, словно обжегшись. Стремительно возвращается память о ее реакции прошлой ночью. Все предельно ясно.

Я поднимаю голову, чтобы взглянуть на Иден. Испуганные, широко распахнутые глаза полны слез. Она смотрит на меня так, словно я незнакомец. Ее тело подо мной твердо, как доска.

― Иден, я сделал тебе больно? Боже, мне так жаль...

Ее дыхание прерывается, а голос дрожит, когда она произносит:

― Н-нет... М-мне жаль, Коул. Просто… я не могу. Не сейчас. Я… я не… ― Она начинает всхлипывать, и это мягкое рыдание рвет мне сердце. Что я сделал?

― Клянусь, я не хотел причинить тебе боль. Я… я… Боже, я такая задница!

Когда я отстраняюсь от нее, она стремглав отодвигается прочь, подтягивая ноги к груди в защитном жесте.

― Ты можешь уйти? Коул, пожалуйста. Мы можем поговорить завтра, но сейчас… просто прошу. Пожалуйста, уйди.

― Конечно, ― соглашаюсь я. Что еще я могу сказать? Я чувствую себя, словно дерьмо, хотя даже не знаю, что сделал. И это, вероятно, самое худшее. ― Иден, я…

― Это не ты… это я, Коул.

Привожу в порядок одежду и поднимаюсь на ноги; тянусь, чтобы взять куртку со стула. Я не могу отвести от нее глаз. Она чего-то боится; уязвимость сочится из нее, как холодный воздух, проникая в меня. Сквозь кожу, мышцы и кости. Прямо в сердце.

Больше всего на свете я хочу взять ее в объятия, сказать ей, что, что бы ни случилось, все будет хорошо. Но она этого не хочет. Я вижу это в побелевших суставах ее пальцев, в прямой спине. В непроницаемости ее лица. Она нервничает и просто хочет, чтобы я ушел.

Проходя мимо нее, я замираю. Хочу наклониться и поцеловать ее, чтобы все это могло закончиться на хорошей ноте, но не решаюсь. У меня чувство, что уже ничто не сможет спасти эту ночь. Только я не знаю причины.

Она так и не произносит ни слова. Я же иду к выходу и закрываю за собой дверь.

Глава 18

Иден

Сердце колотится о грудную клетку, словно шар для пинбола весом в восемь унций. Я едва могу вздохнуть. Воспоминания, словно демоны, атакуют, наступая со всех сторон. Снова и снова повторяю себе, что все это в прошлом, что он больше не сможет меня ранить. Внушаю себе, что Коул ― другой. Но его слова… они эхом отражаются внутри меня. Как крик, гулко звучащий в пустой пещере. Сквозь коридор времени.

Я даже не беспокоюсь о том, чтобы одеться. Просто перекатываюсь на бок и сжимаюсь в тугой клубок. Закрываю глаза, концентрируясь на жаре пламени. Представляю, как его утешающие руки тянутся ко мне, чтобы мягко коснуться лица. Как они согревают меня, прогоняя прочь холод, рассеивая страх. И тьму. И демонов.

Я не знаю, сколько времени прошло, прежде чем я, наконец, задремала. Час. Три. Неделя. Целая жизнь…

Я просыпаюсь словно от толчка. Лежу на животе, лицом к угасающему пламени, а пульс бешено колотится. Как будто кто-то шепнул прямо в ухо, что пора просыпаться. И я кристально ясно осознаю, что позволила чему-то удивительному выскользнуть у меня из рук. А все потому, что нечто ужасное случилось в прошлом. Сколько еще я буду позволять Райану охотиться за мной? Решать мое будущее? Как долго буду узницей вчерашнего дня? И сколько «завтра» из-за этого пострадает?

Я думаю о дочери, крепко спящей в своей кроватке. О ее недавних вопросах, ее страхах, что мое счастье ― ее бремя. Ни один ребенок не должен чувствовать подобную ответственность. Тем более, имея за плечами груз плохих воспоминаний, давящих на хрупкие плечи.

Коул подошел бы в этом плане. Мне. Нам. Я это чувствую. Всем своим естеством. Он сломлен, да, но не порочен. Не как Райан. Даже не так, как я. Он сломлен, но благороден.

И из страха я оттолкнула его. Лишь на мгновение позволила воспоминаниям захватить себя. И провалилась во тьму, в глубокую пропасть, где прячутся монстры. И они пресекли единственную попытку быть нормальной, стремиться к счастью. Вероятно, даже к любви. К малейшей надежде на любовь.

⌘⌘⌘⌘

Демоны прошлого охотятся за мной. Прошлой ночью они бежали, свирепствуя, сквозь мои сны, превращая их в ночные кошмары, заставляющие проснуться в луже холодного пота. Сегодня они шептались в углах. Это повторяется уже несколько лет. Они уверяют меня, что я ненормальная, «испорченный товар», что никто даже не захочет меня. И я им верила.

До этого момента.

До Коула.

Весь день я наблюдала за ним. Я видела его в доме через улицу, ждала, когда он соберется уйти. Но он так и не ушел. Во тьме видно, как изнутри струится свет.

Я возвращаюсь в гостиную, прочь от окна. Подальше от Коула. Но не покидаю его. Я беру его с собой. Думаю о нем, устраиваясь перед камином и глядя в огонь, о котором заботилась с тех пор, как он его создал. Каким-то образом я связала его с тем пламенем, что горит между нами; будто бы, если я позволю огню умереть, между нами исчезнет притяжение. Возможность. Надежда.

«Надежда Коула».

Меня никогда так не влекло к другому человеку. Я не желала кого-то подобным образом. Но, Боже, как же я его хочу! Еще прежде, чем он произнес те слова, чем заключил меня в клетку своих рук, я уже была потеряна. Исступленно, восторженно.

И я позволила это разрушить. Монстру, что живет лишь у меня в голове, ведь он за тысячи миль отсюда. Все, чего я когда-либо хотела, ― быть нормальной, счастливой, здоровой, целостной… И часть меня верит, что с Коулом бы это получилось. Лишь ему предназначено вырвать меня из прошлого. Но я не думаю, что он способен настоять, если я буду против. Прошлой ночью он остановился сразу же, как почувствовал мое сопротивление. И это ранило его. Я видела. Он пытался притворяться, но я видела его замешательство и боль.

Что, если это полностью опустошило его? Если он не захочет попытаться снова? Вдруг он думает, что я «испорченный товар», и не захочет иметь со мной дел? Что, если я не получу второго шанса? Если смотрела в его красивые, глубокие голубые глаза в последний раз?

Я представляю свою жизнь, как череду пустых, повторяющихся дней. Я люблю свою дочь и живу для нее, но Коул… он словно часть чего-то еще, одна половинка целого… я никогда не понимала, что может так быть. Что я могу чувствовать подобное.

Но, может, все кончено. И до конца своей жизни я больше этого не испытаю. Не будет бабочек возбуждения. Я не буду таять от взгляда, гореть от прикосновения, страстно желать кого-то. И все потому, что я испугалась. Позволила тому, кто больше не может причинить вред, ранить меня. Так и будет, если я с этим не покончу.

Сейчас.

Я вглядываюсь в пальцы света, протянувшиеся к темным теням в углах комнаты. Или, может, это темные тени вторгаются в свет? Подобно силам, что сражаются во мне. Мое прошлое ― черное небытие, что затаилось и тихо подкрадывается, насмехаясь. Мое настоящее ― теплое золото обещаний. Живое.

Не думая о том, что делаю, я впихиваю ноги в ботинки, подкрадываюсь к спальне Эмми ― проверить ее — и направляюсь прямиком к двери. Даже куртку не беру. Просто вываливаюсь в холодную снежную ночь и направляюсь к дому через улицу.

Я шлепаю через сугробы, не замечая ни ветра, дергающего меня за волосы, ни снежинок, увлажняющих щеки. В мыслях только одно ― Коул. Я нуждаюсь в нем. Мне нужно, чтобы он вернулся. Чтобы заставил меня забыть и не вспоминать. Чтобы заменить уродство красотой.

Я поднимаюсь по ступенькам и стучу в дверь. Он, возможно, ответит. А, может, нет. Но я не уйду отсюда. Потому что нуждаюсь в нем. И, думаю, он во мне тоже.

Я вздрагиваю, когда дверь резко распахивается. Я не ожидала такого быстрого ответа.

На несколько секунд безмолвно застываю, захваченная жаром его диких голубых глаз. Они такого восхитительного цвета и то, как они удерживают меня… то, как он на меня смотрит… такое чувство, что он прикасается ко мне. Снова и снова.

Движением головы Коул отбрасывает волосы назад. У него великолепные волосы. Сексуальные. Создается впечатление, будто парикмахер сперва уложил их, а потом безжалостно взъерошил. Пряди свисают почти до подбородка, обрамляя его великолепное лицо.

Мое сердце спотыкается, когда я охватываю взглядом его обнаженный торс и джинсы на бедрах. Рискуя ляпнуть нечто глупое, просто наклоняюсь и хватаю ботинки, стоящие у двери, протягивая их Коулу. Задерживаю дыхание в ожидании его реакции. Что, если я больше не интересую его? Или он начнет задавать вопросы, на которые у меня нет ответа? Вдруг все это огромная ошибка?

Я резко останавливаю себя. Теперь нет пути назад. Просто нет. Не для меня.

Коул снова хмурится. Я почти научилась любить это его выражение. На мгновение кажется, что он будет сопротивляться или попросит меня уйти. Но все не так. Он безмолвно берет ботинки из моих рук и бросает их на крыльцо. На секунду мое сердце замирает, предчувствуя неудачу. Но затем, удерживая мой взгляд своим, он шагает вперед.

Нерешительно я протягиваю к нему руку. Внутри все трепещет, когда его пальцы обвиваются вокруг моих. Другой рукой он тянется назад, чтобы закрыть дверь.

Торопливо снова пересекаю улицу. Решимость еще не угасла, но нервы уже не так напряжены, возвращается беспокойство, заставляя спешить еще больше.

― Иден, что-то не так? ― наконец, спрашивает Коул, когда мы приближаемся к моей двери.

На крыльце я поворачиваюсь к нему лицом. Поднимаю голову выше и выше, пока не встречаюсь с его бездонным полночным взглядом.

― Прошлой ночью я проснулась, а ты ушел, ― объясняю я. ― Это казалось неправильным. Совсем неправильным. И сегодня…

Он не двигается, глядя на меня; и пусть его большая рука все еще держит мою, он по-прежнему хмурится.

― Я не смог уснуть прошлой ночью. Совсем. Вот почему сегодня я работаю, ― признается он наконец.

Я чувствую облегчение. Возможно, он сможет не обращать внимания на мое безумие. Сможет любить меня, несмотря на мои проблемы. Лишь только он один. И, может, это ― первый шаг.

А второй шаг ― это стать ближе. К нему. И я его делаю. Двигаюсь вперед, останавливаясь только тогда, когда моя грудь касается его. Кладу свои ладони на его холодный плоский живот, чувствуя судорожное движение его мышц. Потом ответное подергивание моих собственных.

― Ты мне нужен, Коул, ― шепчу я. ― Нужно, чтобы ты снова коснулся меня, поцеловал. ― Я слышу, как он резко втягивает воздух. ― Я нуждаюсь в тебе. Пожалуйста. ― Я поднимаюсь на цыпочки, чтобы поцеловать его подбородок.

Подобно ветру, мягко взметающему падающий снег в водоворот белого тумана вокруг, Коул подхватывает меня на руки. Медленно несет вверх по ступенькам в дом. Он останавливается только для того, чтобы сбросить ботинки; его взгляд не отрывается от моего, удерживая меня так же надежно, как и его сильные руки.

Когда мы снова рядом с огнем, всего лишь в нескольких дюймах от того места, где были прошлой ночью, он опускает меня на ноги.

― Я буду любить каждый дюйм твоего тела, пока ты не попросишь остановиться, ― шепчет он.

Это чувственное обещание, но и знак того, что он не сделает ничего против моей воли. Но на этот раз я не буду его останавливать. Мне это нужно больше, чем ему.

Пристально глядя на меня, Коул кивает по направлению к коридору.

― Эмми? ― спрашивает он.

― Спит, ― сообщаю я. ― Как сурок.

Коул берет меня за руки и притягивает их к своим губам. Покрывает костяшки пальцев невесомыми поцелуями; едва заметная усмешка дразнит ямочками на его щеках.

― В любом случае, мы будем вести себя тихо, ― он медленно поднимает мои руки над головой. Просовывает холодные пальцы под край моей футболки, касаясь живота. ― Очень. Очень. Тихо.

Каждое слово он подчеркивает легким поцелуем в губы, затем его руки начинают медленно двигать ткань вверх по моему телу.

Он стягивает с меня свитер и, не глядя, бросает его на диван. Словно не решается отвести от меня взгляд, как и я от него. Этот момент… он кажется таким хрупким. Я почти боюсь отвернуться. Разбить чары. Даже на секунду забыть об этом. О том, как он смотрит, какие вызывает чувства.

Подушечками пальцев Коул проводит по кружевному краю моего бюстгальтера. Потом, вдоль бретельки, вверх, к плечу. По груди пробегает холодок, когда он тянет ее вниз по руке, пока она свободно не повисает на моем локте. Я чувствую, как чашечка бюстгальтера скользит вниз по соску и задевает твердый холмик. Стою совершенно неподвижно, стараясь дышать ровно и спокойно, хотя все внутри дрожит.

С мучительной неспешностью он повторяет движение с другой стороны, и вот уже мои груди практически обнажены. Соблазнительно полуприкрыты.

Коул безмолвно смотрит на меня, наклоняется ближе, и наши глаза встречаются, потом он снова исчезает из поля зрения. Секундой спустя я чувствую его губы на своем ухе.

― Такая прекрасная, ― шепчет он, обводя раковину кончиком языка, дразня мои ноющие соски прикосновением пальцев.

Потом его губы и язык смещаются ниже, вдоль моей челюсти, прямо к губам. Он застывает в непосредственной близости от моих губ, достаточно близко, чтобы поцеловать, однако не делает этого. Кончиком языка касается уголка моего рта, и мои губы рефлекторно приоткрываются, стремясь почувствовать его вкус. Но он не двигается. Хотя и понимает, что со мной делает. Я чувствую тепло его дыхания и легкий рокот смеха, потом мягкое:

― Будь терпелива.

Я закрываю глаза. Коул прокладывает дорожку из поцелуев вниз, по горлу, через ключицу, к выпуклости моей груди. Чувствую его теплое дыхание. Жажду прикосновений так сильно, что руки дрожат.

Слегка выгибаю спину, молчаливо моля его взять то, что я предлагаю. Но он этого не делает. Просто едва касается приоткрытым ртом моих пульсирующих сосков, дразня их своим дыханием. Дразня, но не касаясь.

Я чувствую, как его руки скользят по моим ребрам, легко касаясь кожи. С внезапным щелчком, легким и мягким, как поцелуй бабочки, его пальцы расстегивают мой бюстгальтер.

Когда он отстраняется от меня, я это чувствую. Ощущаю потерю его горячего тела, безумного притяжения, повисшего между нами. И когда он делает вдох, я чувствую движение воздуха, словно рисунок его дыхания порождает вакуум, пузырь, где существуем только мы вдвоем.

Когда тишина становится невыносимой, я открываю глаза. Взгляд Коула прикован к моей груди, а руки тянутся к бретелькам, висящим на локтях, стягивая их вниз, медленно, мучительно, дюйм за дюймом. Мне приходится прикусить язык, чтобы сдержать стон, когда соски освобождаются от кружева. Дыхание Коула вырывается сквозь стиснутые зубы.

― Проклятье, ты великолепна, ― выдыхает он, его зрачки расширяются, поглощая меня. Честно говоря, никогда не чувствовала себя более красивой, чем сейчас, под его взглядом, которому явно нравится то, что он видит.

Коул позволяет бюстгальтеру упасть на пол. Мучительно медленно он тянется к моим грудям, обхватывает их, взвешивает, оперяет вершинки подушечками пальцев. Мои соски съеживаются, и он хрипло стонет. На секунду закрывает глаза. Кажется, время замирает. Но когда он снова их открывает, напряженный взгляд приковывает мой, как и всегда. Пылающий, словно пламя позади.

― Идеальна, ― шепчет он, склоняясь, чтобы коснуться языком моей трепещущей плоти.

Я откидываю голову назад, путаясь пальцами в его волосах, чтобы держать его ближе.

― Как хорошо, ― мурлыкаю я, сжимая ноги, усиливая восхитительную пульсацию между ними.

― Я никогда не видел ничего более прекрасного, ― шепчет он. ― Сочная. Круглая. А твои соски… Боже! Они прекрасно подходят к моему рту. Они умоляют меня их полизать… пососать… укусить. ― Последнее слово больше похоже на рык. Оно вызывает трепет в моей груди, заставляя соски сжиматься еще туже. ― М-м-м! ― бормочет он, слегка прикусывая их, вызывая дрожь во всем теле.

Возможно, достичь оргазма в данный момент вечера и неловко. Вызывает смущение, но это так удивительно. Никто другой раньше не доставлял мне удовольствие. Лишь мне. И моему воображению. Фантазиям о мужчине, что может изменить все. Подобном Коулу. Так что на этот раз, в реальной жизни, я, вероятно, не смогу удержать тело от реакции.

Коул издает голодные звуки, словно поглощая мои груди. Я так сильно выгибаюсь ему навстречу, что удивительно, что еще не вся моя грудь у него во рту. Но я хочу, чтобы она там была. Чтобы он поглотил меня. Съел живьем, не оставив ничего, кроме костей.

Его пальцы без усилий находят путь к моему поясу, расстегивают пуговицу и молнию на джинсах, а губы пытаются меня ослабить. Он опускается передо мной на колени. Его язык все еще прикован к левому соску, когда он стягивает брюки и трусики вниз по моим ногам.

Когда я чувствую, что они падают на пол, выхожу из них, отбрасывая в сторону. Воздух циркулирует у меня между ног, охлаждая горячую, влажную плоть. Стимулируя. Терзая. Мышцы дрожат и сжимаются, говоря мне, что я приближаюсь к грани.

― Боже всемогущий! ― стонет Коул, оставляя мой сосок и переключаясь на гладкую плоскость живота. ― Я чувствую тебя. Такая сладкая, что мой рот наполняется влагой.

Лава устремляется к средоточию моей женственности, и чем ближе к ней Коул, тем тяжелее становится держаться прямо. И Коул это замечает. Словно не способный подождать ни мгновения, он заставляет меня опуститься на колени, а потом кладет на спину перед огнем.

Затем его рот снова возвращается ко мне. Сминая губы, посасывая язык, омывая соски, пробуя на вкус пупок. И когда его руки тянутся к моим ногам, разводя их широко в стороны, я уже не дышу от предвкушения. На этот раз я здесь лишь с Коулом. Нет ни воспоминаний, ни призраков. Нет трагедий и нет боли. Только «сейчас». Прекрасное «сейчас».

Он стонет, когда его язык касается моего естества. Он упивается им, лижет, а его пальцы, дразня и насмехаясь, входят и выходят из меня. Не слишком глубоко, не достаточно, чтобы удовлетворить. Только чтобы помучить. Ах, эта сладкая мука.

И пусть он не пытается подтолкнуть меня к грани, я не могу сдержать реакций своего тела. Мне слишком хорошо, и я слишком сильно хочу его.

Когда первая волна оргазма проходит сквозь меня, я перестаю дышать. Такая медленная и глубокая, доставляющая столько удовольствия, что я просто замираю в ожидании, пока она не схлынет. Пока не освободит от своего колдовства.

Только это не заканчивается.

― Боже, да! ― шепчет Коул, а его пальцы и язык соперничают во мне, пытаясь достичь восхитительного компромисса. С каждым касанием, захватом, прикосновением языка очередная волна разбивается о меня, сжимая внутренности, заставляя спину выгибаться. Мои бедра ритмично сжимаются, а пальцы яростно цепляются за ковер. В ушах звенят отзвуки его страсти и моего экстаза, и больше я ничего не хочу слышать.

Прежде, чем последний спазм идет на убыль, Коул прокладывает губами дорожку вверх по моему телу, неся мой вкус ко мне в рот, обвивая кончик языка вокруг моего. А затем он толкается в меня. Медленно, безостановочно. Давая мне время растянуться для него, чтобы принять его и двигаться вместе с ним.

Когда он начинает отстраняться, я обвиваю ноги вокруг его бедер, стремясь удержать его ближе. И он снова вонзается в меня, еще глубже, еще чаще.

Взад-вперед, взад-вперед, он освобождается и затем вонзается снова. Не так, чтобы на самом деле меня ранить, но достаточно, чтобы я почувствовала восхитительную боль, сладостное напряжение. И я не могу удержаться от удивления, как много его я способна вместить.

Я подгоняю его пятками вперед, и он поднимает голову, чтобы взглянуть на меня. На его лице отражается почти боль, а лоб светится бисеринками пота.

― Я дал тебе обещание. И не хочу снова дать тебе повод попросить меня остановиться. Но, черт возьми, Иден, я больше не могу сдерживаться.

Он изгибает бедра, будто бы дикий зверь сидит на его спине, и он всеми силами пытается его удержать. Чтобы спасти меня от этого зверя. Или от самого Коула.

Только на этот раз я не желаю спасения. Я не боюсь. Я никого не вижу, не чувствую, никого, кроме Коула.

И теперь я хочу почувствовать его целиком.

Надавливаю ему на плечи, пока он не наклоняется ко мне. Лицо снова хмурое. Я держу его, пока, извиваясь, не выползаю из-под него, затем, нажимая сильнее, заставляю лечь на спину. С отчаянием, которого не вполне понимаю, я карабкаюсь на него, устраиваясь поверх его тела. Наши глаза встречаются, и в его взгляде больше пламени, чем в камине позади. Он красив и напряжен, и я чувствую его желание, словно жар, ласкающий щеки, целующий губы, обволакивающий тело.

Мои соски сжимаются от первого прикосновения его большой головки к моему входу. Коул стонет и напрягается, его глаза закрыты. Я чувствую себя могущественной и чувственной, более женственной, более нормальной, чем когда-либо раньше.

Я опускаюсь на него, всего немного, прежде, чем двинуться обратно. Я чувствую улыбку на своих губах. Желание, свернувшееся внутри меня.

Глаза Коула внезапно распахиваются, словно он тоже это чувствует. Он тянется к моей груди, крутит соски между пальцев, тянет и сжимает их. Я в изнеможении откидываю голову назад, влага затопляет то место, где соединились наши тела. И затем, обвив одной рукой мою талию, терзая губами грудь, Коул толкает меня вниз, на него, одновременно приподнимая бедра.

И пронзает меня.

Я таю, сидя на Коуле.

Он двигается во мне.

Громкий стон срывается с моих губ, и его рука притягивает мое лицо к его собственному, глотая звуки моей покорности, моего тела, полностью подвластного ему. Я сверху, но контроль не за мной. В данный момент он владеет мной. Обладает. И я с радостью это позволяю.

Его губы поглощают мои, пальцы искушают и дразнят. Коул двигает меня на себе. Все быстрее, все неуклоннее. Все выше.

И я снова на вершине. Падаю с обрыва. Лечу по воздуху тысячей крошечных птиц.

Прихожу в себя только когда чувствую, что он переворачивает меня на спину, затем его тяжесть и тепло снова накрывают меня. Он не перестает меня целовать. Вызывать во мне дрожь. Пронзает меня снова и снова, пока я не начинаю ощущать тяжелую пульсацию его члена. Жар наполняет меня, и я обхватываю его всеми конечностями, удерживая рядом, во мне. Я хочу получить все, что он может дать. Каждое слово, каждый звук, каждую каплю. Я хочу его всего.

― Такая прекрасная, ― шепчет он, в то время как его движения замедляются, становясь блаженно-апатичными. ― Такая прекрасная…

Обессиленно свернувшись в объятиях мужчины, я погружаюсь в мирный сон. Мужчины, который превратил сегодня девочку в женщину. Нормальную женщину.

Глава 19

Иден

Я просыпаюсь от самого восхитительного запаха. Бекон, одно из моих любимых блюд. Поворачиваюсь на бок, чувствуя легкость и расслабленность во всем теле. Улыбаюсь, не в силах сдержаться.

Мои глаза ищут Коула. Я знаю, что он все еще здесь. Чувствую глубоко внутри, в душе, как теплый бриз.

Улыбка становится шире, когда я его вижу. Коул стоит у кухонной плиты, омываемый лишь светом свечей и слабым голубоватым отсветом газовой конфорки. Он обнажен, лишь вокруг талии повязан передник. В принципе, это все, что я замечаю. Не могу отвести глаз от его невероятной задницы. Боже, она великолепна! Твердая и узкая, с красиво очерченными ягодицами и чуть заметными ямочками с обеих сторон. Мужское совершенство в чистом виде.

Я слышу хлопок и шипение горячего жира. Принимаю сидячее положение и откидываюсь на пятки. Не уверена, к чему меня тянет сильнее ― к бекону или мужчине, что его готовит.

Мое тело горит, словно я приближаюсь к плите, к Коулу. А я всего лишь смотрю на него и…

С губ срывается неконтролируемый стон. Практически вылетает, когда я сжимаю ноги, силясь подавить пульсирующее желание.

Коул поворачивает голову, останавливая на мне взгляд. Темный, пламенный. Он тоже голоден.

Вытянув ленточки бекона со сковороды, он кладет их на бумажное полотенце, чтобы обсушить. Потом несет все блюдо, вместе с рулоном бумажных полотенец, в гостиную.

Я улыбаюсь, когда вижу его перед, укрытый фартуком. Натянувшимся фартуком. Щеки обжигает румянец. Не могу поверить, что нечто подобного размера было внутри меня.

И тут же приходит воспоминание о том, каково это ― полностью слиться с ним, об ощущениях, что вызывает его плоть, беспощадно врезаясь в мое тело.

― Если не прекратишь, весь этот бекон пропадет зря, и мы умрем голодной смертью, ― предупреждает он бархатистым голосом. Лишь один его голос мог бы заставить меня возбудиться.

Я пытаюсь сдержать энтузиазм.

― А зачем передник? ― спрашиваю я, беря предложенное блюдо.

― Не хотел забрызгать свою «штучку» горячим жиром. Ты меня осуждаешь?

Кажется, он шокирован. Я смеюсь.

― Полагаю, что нет. Честно говоря, я даже не думала об этом.

― Потому что в опасности была не твоя «штучка», ― объясняет он, снимая передник и бросая его на стул прежде, чем сесть рядом со мной и взять полоску бекона.

Откусив часть ломтика, он предлагает мне оставшийся кусочек. С готовностью открываю рот, слегка трепеща, когда его взгляд останавливается на моих губах.

Не хочу, чтобы он так на меня смотрел.

Желаю, чтобы он не отводил взгляда.

Это смущает. Но и заставляет смягчиться, вызывая путаницу в чувствах. И мне это нравится.

Мы смотрим друг на друга, жуя соленое мясо. Коул тянется за другим ломтиком, проводя хрустящим лакомством по моему соску. Я резко втягиваю воздух; хорошо, что смогла не подавиться кусочком бекона.

Его глаза неотрывно следуют за движением рук, вновь темнея и наполняясь предвкушением. Я чувствую себя главным блюдом в меню. И не желаю ничего другого.

― Тебе нравится мой бекон? ― хрипло спрашиваю я, чувствуя возрастающее желание.

― Это самый великолепный бекон, что я когда-либо пробовал. Если не буду осторожен, могу пристраститься к нему, как к наркотику.

― Всегда пожалуйста, ― отвечаю я, стараясь подавить стон, когда Коул проводит по соленому соску пальцем, а потом берет в рот. ― У меня его очень много.

― Уверена? У меня огромный… аппетит.

Он подносит кусочек бекона к моим губам, и я позволяю положить его на язык.

Когда я смыкаю губы вокруг плоского ломтика, Коул склоняется между моих ног и скользит пальцем внутрь. Вкус у меня на языке, его мягкое прикосновение… непередаваемая смесь ощущений, подчеркивающих друг друга.

Взгляд Коула притягивает мой, проникая внутрь, как и его палец. Входит и выходит, входит и выходит, не убыстряя движений, даже когда он кладет кусочек бекона себе в рот.

Внезапно все заканчивается, разбивается знакомым пронзительным криком: «Неееет!» Простое слово вызывает ужас.

Меня охватывает паника. Я вскакиваю, сгребая с дивана свитер, просовываю в него голову и бегу в коридор.

Эмми в своей кровати, твердая, как доска, мечется головой по подушке. Будто бы не может двигать телом, только головой. И поэтому я знаю, что она спит.

Беру ее на руки, прижимая к груди.

― Ты в безопасности, Эмми. В безопасности, малыш. Это просто я. Просто мамочка.

Я укачиваю ее, пока она не расслабляется. Почти мгновенно, как всегда. Лишь только мои слова проникают в ее страх, разбивают держащий ее ночной кошмар, она становится безвольной, как тряпка. Всегда.

Ее крик растворяется в легком всхлипывании и тихом шепоте. Я так и не смогла их понять. Может, так она себя успокаивает. Что-то шепчет себе, чтобы вернуться в реальность. Я не знаю. И, вероятно, никогда не узнаю. Я уже спрашивала ее об этом, но она не помнит, что что-то говорила.

Но продолжает шептать. Всегда.

Я не отпускаю Эмми, пока ее дыхание не становится глубже, и я понимаю, что она скользнула обратно в мирный сон в безопасности моих рук. Потом кладу ее на матрас и укрываю холодные маленькие руки одеялом, но не ухожу. И лишь когда я вижу первые отблески снежного света, проникающие сквозь разрез в шторах Эмми, то вспоминаю, что Коул ждет меня в соседней комнате.

Он сидит на стуле, полностью одетый, с непонятным выражением глядя в коридор. Когда его глаза захватывают мои, я останавливаюсь, и какое-то время мы просто смотрим друг на друга. Кажется, целую вечность. Безмолвно. Задумчиво. Предполагая. Воображая.

Я подхожу к дивану и сажусь лицом к Коулу, поджав под себя ноги. Прежде, чем успеваю повернуться к огню, Коул заговаривает. Его голос тихий, но напряженный.

― Ты расскажешь мне об этом? ― спрашивает он.

На этот раз я поворачиваюсь, чтобы взглянуть на языки пламени. Рассматриваю, как они лижут почерневшие бревна. Размышляю над их безжалостностью и красотой.

Не нужно спрашивать, что имеет в виду Коул; я и так знаю. Он может говорить лишь об одном. О том, что, кажется, висит в воздухе ― голоса, преследующие нас из прошлого, грохочущие цепи наших оков. Кровавые брызги из ран.

Я размышляю над тем, рассказать ли ему. В конце концов, я никому не говорила об этом. Это была моя собственная ноша, мой личный ад. Но ему я расскажу. Я понимаю это прежде, чем на самом деле принимаю решение. Знаю так же уверенно, как и то, что мягкий бархатный материал дивана щекочет мои голые ноги, когда я двигаю пальцами. Не знаю, почему, но чувствую, что это важно. И даже не рассматриваю это как нечто фатальное. Просто так нужно.

― Трудно понять, кому можно доверять, ― начинаю я со вздохом.

Коул не начинает убеждать, что я могу доверять ему. Не умоляет раскрыть все секреты. Не пытается убедить меня раскрыться перед ним. Он просто ждет. Молча. Словно камень. В истинной своей манере.

Я отвожу взгляд от завораживающего пламени, чтобы утонуть во взгляде мужчины. Всматриваюсь в его глаза. Изучаю их. Проникаю внутрь. Ищу скрытые планы, нечто, что может ранить меня или Эмми. Но ничего не нахожу. Лишь мягкое осторожное любопытство. И только этот покой, невысказанное терпение, непоколебимое самообладание проникают в мой страх и заменяют его решимостью. Возможно, пришло время разделить мою ношу с кем-то другим. Позволить кому-то еще взять на себя ее тяжесть, пусть всего лишь на несколько минут.

― Но я хочу довериться тебе.

Он спокоен, ничего не говорит. Только смотрит на меня. В молчании, в котором ощущается твердость. Словно сам воздух шепчет мне, что Коул ― скала, что я могу на него опереться. Он сможет это принять. Пусть он сломлен, но все еще достаточно силен, чтобы это выдержать.

― Мои родители уехали в Папуа-Новую Гвинею, когда мне было пятнадцать. Они оба состояли в «Докторах без границ» еще до моего рождения. Меня они не планировали. Я стала сюрпризом, практически повергшим их в ужас. Я изменила их жизни, а они не хотели ничего менять. Конечно, они никогда не говорили мне об этом, но и не могли скрыть. В конечном счете они перестали бороться с собой и оставили меня с тетей Люси, чтобы совершить еще одну поездку. По крайней мере, так они сказали. Каждый год они присылали открытки на Рождество и мой день рождения. Но я не видела их с пятнадцати лет.

Взгляд Коула падает на мою ногу, где указательный палец бессознательно рисует кружочки. Нервная привычка. Уверена, что и он это понял. Снова наваливаются все эмоции, страх и… одиночество, с которыми я боролась, не позволяя вновь захватить себя. Будто бы воспоминания имеют жизнь. Или могут ее похитить.

Выражение лица Коула трудно понять. Но большего и не стоило ожидать. Он хорошо скрывает то, что чувствует. Пока сам не захочет показать.

― В общем, Люси ― юрист. Честолюбивая. Властная. Холодная. Честно говоря, никто и не удивился, когда она вышла за Райана, парня на десять лет моложе нее. Ей было тридцать пять, ему ― двадцать пять. Время от времени он подрабатывал моделью, демонстрируя нижнее белье, но при этом отлично выглядел и в смокинге. Она была при деньгах и покупала ему все, чего бы он ни захотел. И это срабатывало.

Я опускаю глаза, когда чувствую, что начинаю хмуриться. Так происходит всегда, стоит лишь подумать об этом. Всякий раз, когда приходится признать, что, может быть, родители знали. Пусть я и надеюсь, что нет. Даже мысль о том, что они могли знать, заставляет на мгновение задохнуться. Чувство предательства так сильно. Я должна сосредоточиться, чтобы сделать вдох, выдох, вдох, выдох, стараясь успокоиться.

Я прочищаю горло.

― Не знаю, знали ли об этом мама и папа. Хотелось бы думать, что нет, но… я никогда не смогу быть уверена.

Я снова останавливаюсь, размышляя, не совершаю ли я ошибку, собираясь вернуться назад, в то время, что чуть не убило меня.

― Иден, не нужно... Мне не стоило спрашивать, ― тихо шепчет Коул, вновь притягивая мой взгляд. Его лицо все еще непроницаемо. И, вероятно, так лучше.

― Я хочу.

Пусть мне тяжело думать и говорить об этом периоде моей жизни, я чувствую, что мне нужно ему рассказать. Он должен знать обо мне. О нас. Правда должна выйти наружу. Вероятно, так будет правильно. Она слишком долго разъедала меня изнутри.

― Райан много пил. От него всегда несло алкоголем. Он часто бодрствовал по ночам и отсыпался днем. Он был парнем вечеринок. Ручным и сладким. Мужем-трофеем. И ему это нравилось. Полагаю, мне стоило понять, что лишь определенный тип мужчин живет подобным образом. Но я и понятия не имела о таких мужчинах.

Я делаю глубокий вдох, пытаюсь расслабить напряженные мышцы. Напоминаю себе, что я выжила. Вместе с Эмми. И что мы в безопасности. Отчасти это помогает, но я все еще ощущаю тугой узел внутри, возникший, едва первые слова сорвались с моих губ.

― В первую ночь, когда он пришел в мою комнату, он сказал, что услышал крик и подумал, что мне приснился кошмар. Я не помнила криков, но и не могла с уверенностью сказать, что этого не было. Я подумала, что это мило с его стороны, когда он подвинул меня и залез в кровать рядом со мной. У меня никогда не было никого, кто заботился бы обо мне настолько, чтобы успокоить, когда снились кошмары.

Мне противно от того, насколько печально звучит мой голос. Противно, что то, что я считала проявлением доброты, оказалось в результате мерзким и грязным, опустошив юную девушку, которая хотела всего лишь быть любимой. И не быть одинокой.

― Потом это стало происходить чаще. Он говорил, что слышал мой крик, а я не помнила, что мне снились кошмары. Но однажды я поняла, что происходит. И не могла поверить. Хотелось, чтобы он просто заботился обо мне. Но нет. Я нужна была ему… для другого.

Я борюсь с волной тошноты, словно внезапно меня настигает сладковатый алкогольный запах дыхания Райана. Будто он здесь, рядом, шепчет, что планирует со мной сделать. Он так и поступал. Хоть я и не хотела.

Я цепляюсь за реальность, за запах дров, горящих в паре футов от меня, за едва различимый аромат мыла мужчины рядом со мной. За то, что здесь, в настоящем. Где прошлое не может меня ранить.

― В первый раз, когда это случилось, он заполз в кровать рядом со мной, и я опять уснула. Не знаю, как долго он ждал или сколько я спала, но проснулась я от того, что его рука скользнула в мои трусики под ночной рубашкой. ― Мое горло сжимается, будто сильная рука обхватывает шею. Такое случалось пару раз, когда Райан был пьян. Пытаюсь сглотнуть. И найти в себе силы. Чтобы вытолкнуть слова изо рта, из губ, в воздух, где они обретут свободу. ― Несколько секунд я не двигалась. Я не знала, что делать. Даже подумала, что, может, он спал. Или я. Но нет, я не спала. И он тоже. Когда я потянулась к его руке, чтобы попросить остановиться, он перевернул меня на спину и прижал руки к бокам. Он был таким сильным и… таким тяжелым… Я… не могла двигаться. Я… ― наклоняюсь вперед, борясь с жжением в легких и подступающей влагой в глазах.

«Его здесь нет. Он не может меня найти. Это всего лишь воспоминания. А они не могут меня ранить. Уже нет.»

Коул ничего не говорит, а я боюсь на него взглянуть. Боюсь того, что увижу.

― Я помню, как быстро билось сердце, когда я смотрела на его лицо. Он выглядел более жутко, чем при дневном свете. Райан больше не был великолепным парнем старше меня по возрасту. Он был… настоящим. Словно бы обычно он носил маску, и лишь я увидела его реальное лицо. «Не кричи, ― предупредил он. ― Так будет только хуже». Поэтому я и не стала. Я… не закричала. Ничего не сделала. Просто лежала, позволяя ему себя трогать. И единственное, что он сказал мне еще, ― что я была тугой. «Боже, Иден. Ты слишком тугая».

Мой голос ломается при мыслях о той ночи, когда я потеряла невинность. Как испугана, потрясена и разочарована я была. Будто бы Райан вырвал меня из детства и лишил всех возможностей в жизни всего лишь несколькими словами и одним резким движением.

― Боже! Вот почему… когда я сказал, что?.. Вот почему ты?.. ― он спрашивает о моем безумии прошлой ночью.

Я киваю, закрыв глаза, и заставляю себя продолжить. Хочется покончить с этим. Позволить выйти наружу и снова оставить позади.

― В течение недели он приходил ко мне каждую ночь. Я надеялась, что он устанет от этого или от меня. Но нет. Так продолжалось каждую ночь. Он мог прийти раньше или стянуть с кровати одеяла, полностью раздеть меня и целовать везде. Трогать везде. А если я начинала бороться, мог остановиться и прижать мои руки к бокам. Будто угрожая. Ему даже не надо было слов. Все говорили действия.

Я начинаю злиться. И чувствую облегчение. Проще укрыться за злостью, чем тонуть в страданиях о том, чего уже не изменить. Однажды это уже спасло меня. И спасет снова.

Я вытираю лицо, смахивая слезы; даже не осознавая, что плачу. И продолжаю. Это еще не самая худшая часть. Если я расклеюсь сейчас, то не смогу закончить.

― Когда прошла та неделя, я поняла, что должна рассказать Люси. Думала, она сможет мне помочь. Должна помочь. Когда в тот понедельник я пришла домой из школы, то ждала ее. Я не знала, что она будет работать допоздна. Райан принес готовую еду, будто заботливый, безумно любящий дядюшка. Мы смотрели фильм. Он даже сделал попкорн. Это было так… нормально, даже в самой больной и извращенной ситуации в мире. Но знание о том, что последует, всегда сидело внутри. Словно часы, отстукивающие минуты. Или бомба, ведущая обратный отсчет перед взрывом. Я так боялась идти в кровать, что уснула на диване в гостиной. И не проснулась, пока он нес меня вверх по ступенькам. И пусть я притворялась спящей, его это не остановило. Но я не боролась с ним. Знала, что пользы не будет. Я просто хотела, чтобы все закончилось, и я могла лечь спать. И утром рассказать Люси. Только в этом не было нужды. ― Я остановилась, вновь переживая тот болезненный момент, словно все произошло несколько секунд назад; словно с тех пор не минули годы. ― Я не видела, что она стояла у двери, пока Райан не перевернул меня на живот. Не знаю, как долго она смотрела. Сколько ночей там провела. Вероятно, большую часть из них.

Мое сердце болезненно сжимается при воспоминании о том, какой бессильной я чувствовала себя в тот момент. Никогда я не была такой одинокой и испуганной. Но я и понятия не имела, что может стать еще хуже.

― Полагаю, в тот момент, когда я увидела ее, Люси пыталась притвориться, что не знала. Или что не наслаждалась этим. Я помню, как смотрела на нее той ночью, пока она шла к кровати. Глаза в глаза. На секунду я подумала, что она собирается его остановить. И надеялась, что она сможет это сделать. Молилась, чтобы смогла. Только она не стала. Она просто стояла у края кровати, долгое время глядя на меня, а потом начала раздеваться.

Желчь подкатывает к горлу, словно кислота, заливая изъеденную рану, скрытую и заброшенную на долгое время.

― Люси получила все и сразу. Все танцевали под ее дудку. Или так казалось. На самом же деле, точно никто не знал. Какой бы дерзкой она ни была, даже она не переставала думать о предохранении. Либо Райан ей лгал. Я не уверена. В любом случае, думаю, он хотел, чтобы я забеременела. Иногда после того, как он… ― Я умолкаю. Даже не могу заставить себя это сказать. ― После он мог запихнуть все это в меня и велеть мне лежать спокойно. Обхватывал меня руками, чтобы быть уверенным, что я не двигаюсь. ― Рыдания рвутся из груди, и я силюсь их подавить. ― Если именно этого он и добивался, то получил. Тактика сработала. Четыре недели спустя я обнаружила, что беременна. В неполных шестнадцать лет. От мужа моего опекуна.

Я продолжаю, пытаясь просто изложить факты. И, вероятно, не преуспеваю.

― Люси лишь сказала, что заберет меня из школы. Что Райан может учить меня на дому, ведь мы целый день вместе. Я недолго проучилась в этой школе, поэтому у меня не было друзей, к которым я могла бы пойти, и не могла добраться до родителей. Я просто была убита. Но держалась, решив для себя, что убегу, как только родится ребенок. Раньше я бы не смогла этого сделать. В тот момент я даже не хотела ребенка. Думала, может, они заберут ее себе, а мне позволят уйти. Не глядя. В противном случае, я собиралась покончить с собой. Даже спланировала это на всякий случай. Но все это было до того, как я увидела Эмми.

Даже посреди таких унизительных, болезненных воспоминаний я чувствую, как на меня нисходит покой, стоит лишь произнести ее имя. Эмми спасла мне жизнь.

― В то мгновение, как я увидела ее, поняла, что никогда не смогу покинуть. Что не смогу без нее жить. Каким-то образом она стала всем моим миром в тот момент, когда начала дышать. Моей причиной жить. Выжить. Но и они об этом знали. Люси и Райан. Оба знали. Все, что было нужно ― лишь пригрозить мне: забрать ее, причинить ей боль или объявить меня неподходящей матерью ― и я бы сделала что угодно. И поэтому они добились своего. Получили секс-игрушку, чтобы отвлечься от своих тайных вечеринок. И я молчала, пока они не трогали Эмми. Они знали, что я способна на все ради нее. Умереть. Стать рабыней. Отдать всю себя. Я осталась лишь из-за нее, и они это знали. Знали, что я не стала бы рисковать тем, что не смогу заботиться о ней. Или проиграть ее Райану, если он захочет ее забрать. Я была всего лишь ребенком. Совершенно одна, и с собственным ребенком на руках. Ребенком, у которого ничего нет.

Я сглатываю, во рту пересохло. Сердце бьется часто. Я готовлюсь рассказать остаток истории. Худшую ее часть. Ту, что больше всех меня пугает.

Наконец, поднимаю взгляд на Коула. Размышляю, может ли он видеть кровь и плоть, то, как кто-то невидимый будто полосует мою грудь ножом мясника, отрывая сухожилия от мышц, плоть от костей. Потому что именно так я себя чувствую. Каждый раз, как об этом думаю, я распадаюсь на кусочки, обнажая душу.

Коул качает головой.

― Нет. Не рассказывай…

Я ничего не говорю. Словно предчувствуя неизбежное, он стремительно встает со стула и идет к камину. Широко разводит руки и опирается ладонями о стену, тяжело привалившись к ней и опустив голову вниз. В тишине я слышу его дыхание. Тяжелое, затрудненное. Злое.

И я заканчиваю. Я слишком далеко зашла, чтобы теперь остановиться.

― За четыре долгих года мало что изменилось. В течение дня Эмми была вся моя. Я заботилась о ней, поддерживала, защищала. Кормила ее, купала, укладывала в кровать. Но ночами… ночи принадлежали Райану и Люси. В конечном счете, я будто оцепенела. Жила только ради дней. Мне позволяли поспать несколько часов после того, как они уходили, и после я проводила каждую свободную секунду с Эмми. Но ночами… Я была, словно зомби. Но меня ждала Эмми. И только это имело значение. Она была одета и накормлена, у нее были игрушки, парки и площадки для игр, и пока с ней все было хорошо, я тоже была в порядке. Пока однажды все не изменилось.

Я чувствую слезы, горячие, настойчивые, обжигающие. Сердце колотится в груди, требуя освобождения. Будто сами воспоминания живут во мне. Чужие когти на пути к свободе.

― Я уснула всего на несколько минут. Эмми заболела, и я провела рядом с ней две бессонные ночи. Она смотрела мультфильмы, когда я прикорнула на диване. Когда я проснулась, ее не было. Я обошла весь дом в поисках ее. Даже проверила задний двор, предположив, что она могла выйти наружу покататься на качелях. Но и там ее не было. Как и Райана. ― Моя речь становится все более торопливой, дыхание ― более неистовым. Голос с трудом походит на мой собственный. Он звучит резко и нетвердо. ― Даже не помню, как поднялась по лестнице. Только помню, как молилась, чтобы с ней ничего не случилось, чтобы он ее не тронул. И тогда я услышала ее крик. В точности как тот, что ты слышал недавно.

Я закрываю глаза. Нужно заставить себя успокоиться, вспомнить, что она в безопасности. Что мы скрылись туда, где никто не сможет нас найти. Даже Райан.

― Он снял с нее штаны и трусики и держал ее, п-пытаясь…

― Стой! ― резко говорит Коул. ― Пожалуйста, хватит. ― В его голосе звучит мука. И я чувствую нечто подобное.

Закрываю лицо ладонями и позволяю рыданиям вырваться наружу. Глубоким, причиняющим душевную боль. Вместе с ними выходит и часть моей души, та, что была надежно спрятана с тех самых пор. Но так нельзя. Ради Эмми. Меня переполняет злость. Страх парализует. Но я нужна Эмми, поэтому нужно все это преодолеть. Стать сильнее.

― Когда Люси увидела, что я сделала с лицом Райана, когда услышала, что собирался сделать он, то на следующий день отвезла меня в город, дала пятьсот тысяч долларов и велела исчезнуть. Ей не нравилось, что Райан слишком сильно хотел меня. Хотел Эмми. Это больше не было забавно. По крайней мере, не для нее. Но меня это устраивало. Что угодно, лишь бы убраться подальше. И мы так и сделали. Мы с Эмми исчезли. Это было два года назад.

Коул поворачивается ко мне, на его лице ― смесь ярости и боли. Я ясно вижу это, несмотря на слезы, заливающие глаза. Как и всегда, сначала он просто смотрит на меня, но потом подходит ближе. Медленно опускается на колени, берет меня за руки. Смотрит на них так, словно в любой момент они могут заговорить. Потом подносит их к губам, целуя каждый пальчик. Когда он заканчивает, поднимает на меня взгляд.

― Иден, я… ― начинает он. Его голос низкий. Хриплый.

Он не заканчивает фразу. Вместо этого стягивает меня на пол и заключает в объятия. Мы достаточно долго стоим так ― на коленях, моя щека прижата к его груди, его губы касаются моих волос. Так долго, что я уже знаю ритм его сердца лучше, чем свой собственный. И мое сердце начинает следовать за ним, выравнивая ритм, биение за биением.

Мы дышим вместе, сердца бьются в унисон, оба получили достаточно ран, но теперь мы даже ближе, чем тогда, когда его плоть проникала глубоко в меня. Теперь мы одно. Два сломленных существа, черпающих силу в том, что осталось от другого. Нам обоим сильно досталось, и дорогой ценой было заплачено за то, что пришлось оставить, за то, что было позволено сохранить. Может быть, этого будет достаточно, чтобы создать нечто целое. Склеить наши осколки. Вместе.

Проходят минуты, часы, дни прежде, чем Коул произносит:

― Она поэтому не разговаривает?

Я киваю.

― Избирательная немота. Она разговаривает лишь со мной с того самого дня, как я оттащила от нее Райана. ― Мой голос ― шепот в тишине, шелест дождя в коридорах мавзолея.

― А ночные кошмары?

― Их становится все меньше. И она быстрее избавляется от них. Но она все еще сосет большой палец. Эмми снова начала делать так после Райана. Доктора говорят, что время и нормальная безопасная жизнь помогут ей излечиться.

Еще одна длинная пауза. Я слышу ровное биение сердца Коула, его отрывистое дыхание. И затем его зловеще-холодное:

― Если я когда-либо увижу его, то вырву ему глотку.

Я лишь зажмуриваюсь при мысли о том, что снова могу увидеть Райана.

― Он не сможет нас найти. Никогда. Я не могу рисковать Эмми. Он может попытаться забрать ее.

― Я никогда не позволю этому случиться. Ему придется сначала убить меня.

Ярость в его тоне не пугает меня. Лишь позволяет почувствовать, что я в безопасности. Как и его сильные руки, что до сих пор не отпускают меня.

― Мамочка? ― доносится сонный голос.

Коул замирает, словно мы ― двое молодых любовников, застигнутых под трибуной ректора в момент поцелуя.

― Черт, ― мягко шепчет он мне в волосы.

Я освобождаюсь из рук Коула и поворачиваюсь к Эмми. Не хочу виновато отскакивать прочь, словно мы делаем нечто плохое. Мы просто стоим на полу на коленях, крепко обнимаясь. Ничего недостойного или пошлого. Просто моя дочь прежде не видела хорошей, здоровой близости между мужчиной и женщиной. Это может удивить ее или смутить. И еще я радуюсь, что мы не занимались кое-чем другим.

«Мило, Иден. Очень мило. Хорошее, твердое воспитание».

― Иди сюда, малыш, ― говорю я ей, распахивая объятия. Эмми сонно трет глаза, шагает через гостиную и бросается ко мне. Она проснулась немного раньше, чем обычно, вероятно, из-за ночного кошмара.

Я чувствую, как она вытягивает шею, чтобы посмотреть на Коула, который отступил на несколько шагов. Он интуитивно чувствует, что может ей не понравиться, на уровне подсознания, как может лишь тот, кто когда-то был отцом.

― Ты голодна, обезьянка? ― спрашиваю я, гладя шелковистые волосы Эмми.

Я чувствую ее кивок.

И почти сразу раздается щелчок, снова вспыхивают лампы.

― Электричество вернулось! ― сообщаю я Эмми. ― Ты волшебница? ― спрашиваю я, щекоча ее бок пальцами. Она дергается, и я слышу сдавленное хихиканье. Но она все еще выглядывает у меня из-за плеча. Вероятно, смотрит на очаровательного мужчину позади. ― Коул пришел, чтобы соорудить нам завтрак. Как насчет того, чтобы наполнить твой животик, а затем выйти во двор слепить снеговика? Согласна?

Эмми отстраняется, ее ясные глаза светятся счастьем. Она снова кивает.

Она смотрит на Коула. Ей не нужно говорить, чтобы передавать мысли. Выражение лица и язык тела говорят обо всем. Ее брови подняты, глаза широко распахнуты, и она чуть не подскакивает от возбуждения.

Я тоже смотрю на Коула, который теперь сидит на краю стула.

― Думаю, это значит, что стоит поторопиться, ― громко шепчу.

Он встает, улыбка касается кончиков его великолепных губ.

― Кто любит французские тосты? ― Эмми с энтузиазмом поднимает руку. ― Можешь показать, где у вас хлеб? ― спрашивает он. Он не заставляет ее говорить, вовлекает в общение случайным образом. И это хорошо.

Может, Коул будет благом. Для нас обеих. Только время покажет. А его у нас в избытке.

Глава 20

Коул

Когда Эмми осторожно отступает от матери и направляется ко мне, эмоции бушуют внутри, сменяя друг друга. Сначала ― затаенная нежность, какую обычно вызывают дети. Но потом она засовывает в рот большой палец. И во мне вспыхивает ярость ― ведь я знаю, почему она это делает. Боль вонзается в грудную клетку, а затем и прямо в сердце, словно острое копье. Если бы я мог его найти, сейчас я бы с радостью уничтожил человека, сделавшего с ней подобное. Оторвал бы его мерзкие, грязные ручонки одну за другой.

Но потом снова все меняется. Эмми тянется ко мне, обхватывая мою руку крошечными пальчиками, и ведет за собой в кухню. Ярость немедленно забыта, сменяясь покоем и утешением, что дарит эта маленькая девочка моей разбитой душе. Когда я смотрю на нее, почти верю, что вернулась Черити. По крайней мере, отчасти. И меня не покидает мысль, что, может быть, я смогу что-то сделать для Эмми, как-то возместить то, что случилось с моей собственной дочерью, спася кого-то еще. Хотя, это и не отменит того, что я сделал. Не вернет похищенную мной жизнь.

По пути в кухню я ощущаю, как нежно смотрит на нас Иден. Такое теплое чувство, словно счастье и благополучие исходят из нее, подобно солнечным лучам. Я оглядываюсь через плечо, а шагающая впереди меня Эмми направляется к шкафу. Я был прав, Иден улыбается, но даже на таком расстоянии замечаю слезы в ее глазах. И понимаю, что не хочу видеть в них боль или печаль. Никогда. Лишь удовлетворение. Или желание. Любовь.

Возвращаюсь к насущной проблеме, открываю шкаф и вытаскиваю хлеб, потом сажусь на корточки перед Эмми. И она отступает назад, лишь на шаг. Думаю, это прогресс.

― Хочешь помочь? Будешь моим мини-поваром?

Она переводит застенчивый взгляд от меня к своей матери и обратно. И, не отвечая, бросается обратно к Иден. Тянет ее за руку, и Иден наклоняется; Эмми что-то шепчет ей на ухо, потом снова бежит ко мне.

― Когда мы с Эмми готовим, мы всегда слушаем музыку, ― объясняет Иден, и, включив телевизор, находит музыкальный канал.

― Тогда так и сделаем, ― сообщаю я Эмми, хлопнув в ладоши и широко разведя руки, и предлагаю: ― Давай я подниму тебя сюда, так будет проще помогать.

Сначала Эмми просто на меня смотрит. Где-то позади мягко играет музыка. И я уже пытаюсь придумать что-то, чтобы ее отпустить, когда она вытаскивает изо рта большой палец и протягивает ко мне руки.

Что-то вспыхивает в груди, когда я тянусь к ней, мягко подхватываю под руки и поднимаю вверх, к столешнице. Она легкая как перышко. Маленькая и изящная. Хрупкая. Как мог кто-то даже подумать о том, чтобы причинить ей вред?

Я отгоняю мысли прочь. Здесь им не место. Не сегодня.

Сначала Эмми серьезна, ищет взглядом свою маму. И когда находит, ее улыбка может растопить самое холодное из сердец. Думаю, пока она может видеть Иден, то чувствует себя в безопасности.

Я снова перевожу взгляд на Иден. Она танцует для дочери, покачивая головой, закрыв глаза. А распахнув их, видит, как я на нее смотрю, и сразу краснеет. Потом начинает смеяться, и рядом с собой я слышу ответное хихиканье.

Глаза Эмми светятся, когда она смотрит на свою мать. И снова мое сердце сжимается, но на этот раз от теплоты и нежности. Вызывая печаль. Не ту безнадежность и тоску, что я испытывал так долго. Просто хотелось бы, чтобы здесь могла быть моя собственная дочь, наслаждаясь таким вот завтраком. Но и этой маленькой девочке все это нужно не меньше. По крайней мере, для нее я могу быть здесь.

Глава 21

Иден

Похоже, я веду себя глупо. Но именно сейчас я чувствую себя счастливой; подобного я не испытывала долгое время. А, может, и никогда. Мои родители не были весельчаками. Работа для них всегда была важнее меня. Уделять внимание ребенку не являлось приоритетом.

Потом, когда они отправили меня к Люси, внимания было в избытке. Правда, оно сильно отличалось от того, о чем я мечтала. Когда появилась Эмми, я поклялась, что ее детство будет совсем другим. Она получит всю мою любовь и внимание, у нее не будет повода сомневаться, что она для меня драгоценна. Мы станем смеяться, делать глупости и наслаждаться каждым днем. И тысячи прекрасных воспоминаний о детстве смогут затмить кошмары. Сегодняшний день добавится к тем, хорошим, воспоминаниям. Со времен Райана она не позволяла мужчине себя коснуться, даже случайно. Даже врачам.

До настоящего момента.

До Коула.

Кажется, она в нем что-то чувствует. Сломленность? Доброту? Печаль? Безопасность? Не знаю. Но уже два года ни с кем она не вела себя так непринужденно.

Сегодня Эмми счастлива. Ее улыбка ласкает мою душу как песня, играющая позади, ласкает слух. И Коул… наблюдать, как он ведет себя с Эмми, следить за выражением лица, когда он на нее смотрит… этот день не мог быть более идеальным. И он только начался.

Начался с разговора о худшем периоде моей жизни. Может быть, он закончится смехом.

― Давай, Эмми. Танцуй, как на сиденье в машине, ― приглашаю я дочь. Поднимаю руки и хлопаю в ладоши в такт музыке; я часто видела, как она так делает.

Эмми качает головой, ее взгляд быстро перебегает ко мне, потом к Коулу, и снова возвращается ко мне.

Коул это замечает.

― Что-то вроде этого? ― спрашивает он, дергая бедрами и плечами.

И пусть он всего лишь дурачится из-за Эмми, я вижу, что у него есть ритм. И почему-то это сильно на меня действует. Вызывая мысли о ритмичности других движений; мысли, которых не должно быть в голове, когда рядом моя дочь. И еще я чувствую тепло и счастье. И… надежду.

Улыбаясь Коулу, Эмми поднимает ладошки, всего чуть-чуть, и хлопает ими в такт.

― Давай, Эмми! Давай, Эмми! ― восклицает Коул, когда она начинает покачивать плечами. Ее лицо светится, будто от фейерверка в честь Четвертого июля.⁵ Я никогда не видела ничего более чудесного. Даже на фоне великолепного мужчины рядом с ней, то, что она делает этот маленький шаг вперед, захватывающе прекрасно.

Я руковожу процессом готовки из гостиной, наблюдая, как Коул достает миску и вилку, берет из холодильника яйца, масло и молоко, вытаскивает корицу из шкафа и сковороду из-под плиты.

Он движется так, словно ему комфортно на кухне. Полагаю, что так и должно быть. Он ведь холостяк. Готовить или голодать.

― Думаешь, я смогу разбить это яйцо одной рукой? ― спрашивает он Эмми.

Широко открытыми глазами она наблюдает, как он проделывает именно это. Она впечатлена, что только усиливается, когда Коул, танцуя, движется к мусорному ведру, чтобы выбросить пустую скорлупу. Эмми ловит каждое его движение, в уголках ее губ все время играет улыбка. Полагаю, она, как и я, считает его невероятным.

Пока Эмми взбивает смесь из молока и яиц, Коул поворачивается ко мне. Когда его взгляд снова притягивает мой, я перестаю дышать. Он всегда до невозможности красив, но, когда он такой, как сейчас ― расслабленный и игривый, заботится о моей дочери ― ловлю себя на мысли, что на всей планете не найдется более привлекательного мужчины. Его просто нет.

― Пойдем, мамочка, ― приглашает Коул, протягивая мне руку. ― Помоги нам сделать танцующие французские тосты.⁶

Так я и делаю. И это лучшие французские тосты в моей жизни.

⌘⌘⌘⌘

Мы решили слепить снеговика в маленьком дворе Коула. Эмми не приходится долго убеждать, что так лучше, особенно когда Коул сообщает, что у него в доме есть морковка. Ведь снеговик будет несчастным, если ему не приделать нос. После этого она практически тащит меня всю дорогу к его дому. Снеговик не должен быть безносым и несчастным!