Полный карман песка

Теперь мы сидим в его кухне, разглядывая снеговика на заднем дворе. Пообедали супом и копченым сыром, и Коул готовит нам горячий шоколад. Эмми смотрит мультики на огромном телевизоре, сквозь носки играя с пальчиками на ногах, а глаза прикованы к экрану.

― Почему ты на самом деле захотел, чтобы снеговик стоял на твоем дворе? ― спрашиваю я. Этот вопрос беспокоил меня целый день. Казалось, Коул очень стремился привести нас сюда, чтобы построить снеговика именно здесь.

Он смотрит на Эмми, потом снова переводит взгляд на меня. Как всегда, пусть даже после столь короткой передышки, я сражена силой его ясных голубых глаз. Думаю, в буквальном смысле, могу чувствовать, когда он на меня смотрит. На самом деле.

― Так ужасно, что я хотел видеть тебя здесь? Как ты играешь в моем дворе, сидишь за моим столом, наблюдаешь за своей дочерью из моей кухни?

Эти слова согревают сильнее, чем огонь, что, потрескивая, ярко горит в огромном камине.

― Полагаю, не слишком ужасно, ― уклончиво отвечаю, опуская глаза, ― так он не сможет увидеть, как много удовольствия доставили мне его слова.

Коул тянется ко мне, подцепляет пальцем подбородок, поднимая, и вот уже опять я смотрю в его глаза и не могу отвести взгляд.

― Я удержал бы тебя здесь, если бы мог. Запечатлел тебя в каждой комнате в этом доме. Он никогда не был бы снова пустым. Он пах бы тобой, дарил ощущение тебя. Содержал бы тебя.

Я не могу удержаться от улыбки.

― Тогда, может, стоит начать. Провести экскурсию по всем этим комнатам, чтобы я смогла там остаться?

― Мне бы хотелось показать тебе окрестности. ― Его улыбка останавливает сердце. Боже, я почти желаю, чтобы он так не делал. Особенно когда я этого не жду. В легких заканчивается воздух. Внутри зарождается волнение, наполняя тело жаром. Горячим и беспокоящим.

Коул выключает плиту и ставит кастрюлю с какао на подставку.

― Эмми, хочешь посмотреть другие комнаты? ― спрашивает он, беря меня за руку и ведя к ней, в гостиную. Она вытянулась на диване, голова покоится на одной из подушек.

Эмми смотрит на него сонными глазами и с улыбкой качает головой. Потом быстро отворачивается, снова вернув внимание мультфильмам.

― Восхищаюсь такой сосредоточенностью, ― кривится он, ведя меня за собой к двери на противоположной стороне комнаты.

В домике есть гостиная и кухня — по сути, одна большая открытая комната, окна от пола до потолка с видом на океан. Каменный камин на правой стене и пара дверей на левой. Два коридора обрамляют кухню; думаю, мы скоро доберемся и до них.

За первой дверью кабинет. Обжитой и аккуратный. Полагаю, Коул делает здесь большинство своих дел. Обхожу вокруг массивного стола из красного дерева, проводя пальцами по краю. Он ему подходит. Красивый и мужественный, темный и чувственный. Как Коул. Точь-в-точь.

Поднимаю взгляд и вижу, что Коул на меня смотрит. Тем же напряженным взглядом голубых глаз, что и всегда, но сейчас они не так недосягаемы. В них ощущается голод. Он так смотрит на меня… будто безумно хочет есть, а я ― его любимое блюдо.

При этой мысли волна дрожи катится вниз, по позвоночнику, замирая между ног.

Я почти стону. Сдерживаюсь с трудом.

То, что я снова с Коулом наедине (пусть мы и не совсем одни) после целого дня рядом, когда не было возможности даже его коснуться (а я хотела этого, и сильно), внезапно придает мне смелости, я даже чувствую себя чуть-чуть опасной. Я рядом с его стулом, касаюсь пальцами гладкой деревянной поверхности.

Стараюсь говорить тише, чтобы звук телевизора легко перекрыл мои слова, не позволив им проникнуть в гостиную.

― Итак, мистер Дэнзер, после того, как запомните меня в этой комнате, что вы собираетесь со мной делать?

Как только слова слетают с моих губ, зрачки Коула расширяются, почти полностью скрыв голубую радужку.

― О, значит, вот как ты хочешь поиграть. ― Его голос… Боже, он восхитительный.

― А кто играет?

Одна светлая бровь приподнимается, когда он шагает ближе к столу. И останавливается только тогда, когда нас разделяет лишь пространство из красного дерева.

― Я бы представил, что ты мой личный помощник. На тебе облегающая юбка выше колен и шелковая блуза, застегнутая вот досюда, ― произносит он и тянется через стол, касаясь пальцем ложбинки между моими грудями. Его прикосновение словно электрический разряд.

«Черт, может, не стоило это начинать», ― проносится мысль, когда трусики наполняются влажным жаром.

― Это очень… необычно. ― У меня перехватывает дыхание, но я не хочу, чтобы он убирал палец. Однако он его убирает.

― Ты была бы на высоких каблуках и в черных чулках, а волосы были бы собраны в пучок, удерживаемый карандашом.

Его слова практически обретают реальность. Я почти чувствую трение юбки о бедра, когда вхожу в его кабинет, а он сидит за своим большим столом.

― Я бы принесла тебе кофе? ― спрашиваю я, скользя в видение.

― Мне плевать, что бы ты мне принесла. Главное, чтобы вообще принесла хоть что-то. Потому что я бы встретил тебя у двери и закрыл бы ее за тобой. В твоих больших серых, широко раскрытых глазах светилась бы невинность, как иногда бывает, и ты бы медленно попятилась к столу. И остановилась бы только тогда, когда почувствовала, как он касается твоих ягодиц. И когда я бы приблизился к тебе, ты бы остановила меня, упершись рукой мне в грудь, и попросила бы не портить твою помаду. Я бы засмеялся, развернул тебя и наклонил над столом. Я бы расстегнул юбку и не нашел бы под ней нижнего белья. Ни ниточки. Потому что ты ужасная маленькая хитрюга.

Его усмешки достаточно, чтобы вся моя одежда растаяла. Здесь и сейчас. Я практически задыхаюсь в ожидании продолжения.

― Я упал бы на колени и целовал эти кремовые бедра. Эту милую попку. Этот сладкий бутон. И не прекращал бы целовать… полизывать... касаться, пока ты не была бы готова. И тогда я бы встал и вошел в тебя. Снова. И снова. Пока бы ты не достигла оргазма. И вся эта сладость сочилась бы по твоим ногам. Потом я бы застегнул твою юбку. И развернул тебя кругом. И ты бы ударила меня. Но я бы тебя поцеловал и все равно размазал твою помаду. Ты бы не жаловалась. Потому что тебе бы это понравилось. Нам обоим понравилось бы.

Я так возбудилась, что, наверное, была бы благодарна, если бы у меня между ног дул сильный ветер. Прочищаю горло, выныривая из глубин игры, что я так смело начала. И даже не знаю, что сказать, потому что все, что приходит на ум, абсолютно неуместно, когда в соседней комнате находится моя дочь. Я отделываюсь нейтральным:

― Полагаю, в следующий раз, как поеду в Эшбрук, мне стоит купить юбку.

Коул снова улыбается. И мое сердце спотыкается. Это плохо, ведь сейчас мозгу нужен весь доступный кислород. Потому что, кажется, вся кровь прихлынула к… другим местам.

― Тогда давай я покажу тебе и другие комнаты. А ты составляй список.

Я дрожу от возбуждения. Этот мужчина, определенно, может быть опасен.

Глава 22

Коул

Я так возбужден, что, вероятно, смог бы забить гвоздь в цементный блок головкой своего члена. Я провел Иден по всем комнатам в доме, придумывая откровенные эротические истории о том, что мне хотелось бы с ней сделать в каждой из них. С каждым сценарием она возбуждалась все больше. Это заметно по румянцу на ее коже. По дрожанию ее руки в моей. По убыстрившемуся дыханию и хриплому голосу, которым она, включаясь в игру, задает вопросы.

Проклятие! Никогда не думал, что эти изумительные серые глаза могут принадлежать такому сексуальному созданию. Это словно награда, что в подобной женщине ― хорошей матери, достойном человеке, приятном собеседнике ― есть что-то от «плохой» девочки.

Огромная удача.

Я тяну Иден за собой в ванную во второй гостевой комнате.

― Здесь так просторно, ― шепчет она низким, хриплым голосом.

Я знаю, она пытается вести себя тихо, чтобы не разбудить Эмми, уснувшую в паре комнат отсюда. Но это невероятно сексуально. Не думаю, что она понимает, как это звучит, что могла бы попросить этим голосом сделать что угодно, и я бы сделал.

― Что ты сказала? ― интересуюсь я, прижимая ее к стене, подальше от двери. Просто на всякий случай.

Чувствую ее неровное дыхание. Вижу чувственный взгляд ее глаз. Сейчас она горит. Как и я.

― Я сказала, что здесь… просторно, ― повторяет она, ее взгляд падает на мои губы.

― Мне бы хотелось услышать, как ты говоришь этим голосом. Кучу разных слов, ― признаюсь я, мои губы замирают в дюймах от ее губ.

― Например? ― спрашивает она, вся такая невинно-сексуальная, пряно-сладостная.

― Скажи «член».

Ее щеки вспыхивают, но она не отводит взгляд.

― Член, ― мягко произносит она.

Я немного сгибаю колени, так что могу прижаться к ее бедрам своими. Ее судорожный вздох удовольствия ― почти погибель для меня.

― Ты сейчас мокрая?

― Да.

― Да?

― Боже, да!

― Покажи мне.

Ее глаза слегка расширяются. Я знаю, о чем она думает.

― Но Эмми…

― Лишь палец. Покажи мне на пальце.

Она даже не раздумывает; скользнув костяшками пальцев по моему твердому члену, просовывает руку себе в штаны.

― Глубже, ― направляю ее я; мне нравится наблюдать, как ее веки тяжелеют, а губы приоткрываются, словно она готова застонать. Я чувствую все, что она делает. Знаю, когда палец проникает внутрь. Ее дыхание легким дуновением касается моей щеки. Надеюсь, он вот-вот выйдет, потому что с трудом могу удержаться и не сделать того, о чем пожалею.

― Теперь дай мне попробовать.

― О боже, ― тихо стонет она, мягко вытягивая руку из штанов и нерешительно приподнимая. Когда она замирает, я тянусь к ее запястью. Не отводя глаз, притягиваю руку к своим губам и скольжу языком по ее мокрому пальцу, облизывая его от основания до кончика.

― На вкус ты лучше, чем мороженое, Иден Тэйлор, ― сообщаю я. И уступаю порыву ее поцеловать. Быстро и страстно. Безрассудно. А потом я ее отпускаю. Потому что это безответственно. Черт возьми, ведь в доме ее ребенок!

С неохотой я отстраняюсь от ее губ и прислоняюсь к ее лбу своим.

― Проклятье, женщина! Что за чувства ты вызываешь!

― Я совершенно уверена, это все ваша вина, мистер Дэнзер.

Когда я поднимаю голову, она мне улыбается. В жизни не хотел ничего, никого так сильно, как хочу сейчас эту женщину.

Я отталкиваюсь от стены и снова беру ее за руку.

― Пойдем. Если мы не остановимся, очень вероятно, что твоя дочь получит знания, для которых еще слишком мала.

Ее улыбка сообщает ― она знает, что я шучу.

По большей части.

Последний пункт экскурсии ― хозяйские апартаменты. Они занимают большую часть западной стороны дома. Я останавливаюсь в двойных дверях и жестом показываю ей идти первой. А сам просто стою сзади и наблюдаю.

Я смотрю, как она идет через комнату, касается льдисто-голубого одеяла, проводит пальцами по краю комода. И реальность того, что она здесь, накрывает меня, вызывая безумие чувств. Ее место здесь. Со мной. В этой комнате. В этом доме. В моей жизни.

― Это изумительно, ― благоговейно шепчет она, приближаясь к окнам от пола до потолка напротив кровати. Они наполнены заснеженным пляжем вдали.

Множество людей находят пляж успокаивающим ― волны, горизонт, бесконечное пространство песка. Но меня не волнуют остальные. Меня волнует эта женщина. И отчего-то я рад, что она реагирует подобным образом.

Я не приближаюсь к ней. Почему-то этот момент вызывает другое чувство. Не сексуальной природы, несмотря на все, что мы говорили и делали. Этот момент настоящий. Ошеломляющий. Головокружительный. Вызывает чувства там, где прежде было лишь онемение. Не думал, что это произойдет.

Она резко поворачивается и пронзает меня своим невероятным взглядом.

― О чем ты думаешь? Прямо сейчас?

Я направляюсь к ней; мне нравится, как она смотрит, нервно и возбужденно одновременно. Ее лицо так выразительно. Сомневаюсь, что она смогла бы скрыть то, что чувствует, даже если бы попыталась. Я с первого дня знаю, что ее тянет ко мне. Мне нравится, что я так легко могу ее читать.

И пусть чувства написаны у нее на лице, я не спешу рассказывать, о чем думал на самом деле.

― Мне нравится, что, хотя ты хорошая мать и леди из тех, что кладут салфетку на колени, ты согласилась на рискованный тур по моему дому и сказала «член» в гостевой ванной. Понимаешь, что это формально превращает тебя в мечту каждого мужчины?

― Так ты мечтаешь обо мне?

― Чаще, чем ты думаешь.

― Не расскажешь об этих мечтах?

― Думаю, я только что это сделал, но буду счастлив позже показать тебе, если интересно.

― О, весьма интересно.

Я так близко, что практически прижимаю ее спину к холодному стеклу окна. Так просто заставить ее выпрыгнуть из штанов и обвить эти соблазнительные ноги вокруг моей талии. Лишь застежка здесь да молния там.

― Ты опасна. Ты знала об этом? ― сообщаю я ей.

― Забавно, несколько минут назад я думала то же самое о тебе.

― Останься со мной, Иден, ― импульсивно шепчу. Я даже не уверен, что имею в виду, о чем ее прошу.

И снова ее прозрачные глаза сообщают мне, что она собирается сказать прежде, чем это произносят ее губы.

― Я не могу. Эмми…

― Конечно, она тоже может остаться. Я имел в виду вас обеих.

― Ей нужна ее комната, ее вещи. Ее стабильность. Мы так много переезжаем… так что это единственное, что я могу дать ей на постоянной основе. Помимо себя. Я… ну… полагаю, тебе придется прийти ко мне, ― добавляет она, сексуально сжав губы.

Я улыбаюсь ей.

― Даже табун диких лошадей не сможет меня остановить.

Глава 23

Иден

В маленьком коттедже, что почти три месяца мы называли домом, сегодня ощущается пустота. Коулу позвонил Джейсон ― его арендатор остался без горячей воды. Так что мы с Эмми направились домой, а он ― чинить поломку. Коул не знал, сколько это займет времени, поэтому мы не строили планов увидеться позже или поговорить. Может, именно из-за этого я неважно себя чувствую.

Казалось, поначалу, когда мы пришли, Эмми обратила внимание на тишину. Но сейчас она лежит на полу в гостиной, довольно раскрашивая картинку. Мы поиграли в игру и почитали, так что, надеюсь, она не ощутила его отсутствия. Или моей реакции на него. Что бы еще ни случилось в моей жизни, главное, чтобы это не навредило Эмми. И уныние, с которым я борюсь, заставляет задуматься, благо ли ― присутствие Коула в нашей жизни.

Хотя, теперь уже слишком поздно, и мысль о том, чтобы отказаться от него, все больше становится неприятной.

Я спокойно сижу на стуле, наблюдаю, как рисует моя дочь, слушаю звуки, которые она издает. Внезапно она бросает карандаш и вскакивает на ноги. Подбегает и бросается мне в объятия. Она прикладывает свои маленькие ручки к моим щекам и сжимает, изображая «рыбку». Ей нравится так делать.

Эмми улыбается, замечая:

― Мамочка, ты сегодня много смеялась.

― Да?

― Ага. ― На ее лице такое выражение, будто она раскрыла поразительный секрет. ― Он ведь тебе нравится?

Хм. И как на это ответить?..

― Думаю, он очень милый. А тебе?

Она с энтузиазмом кивает.

― Он делает хорошие французские тосты. И забавно танцует.

Эмми морщит носик, и я делаю то же самое, согласно кивая.

― Это точно.

Она хихикает.

― Но мне это нравится.

― Мне тоже.

― Он делает тебя счастливой, правда?

― Ты делаешь меня счастливой, ― уклоняюсь я.

― Но он мог бы сделать тебя счастливой, если бы меня здесь не было?

― Ничто не могло бы сделать меня счастливой, если бы тебя здесь не было. Я слишком сильно люблю тебя, глупая букашка.

Ее улыбка разочарованно тает.

― Но ты бы попыталась, так ведь?

Я стараюсь не придавать большого значения ее странным вопросам и заботам о моем счастье. Полагаю, это последствия эмоциональных шрамов от всего произошедшего. Я даже не пытаюсь понять, как работает разум ребенка, но меня беспокоят подобные разговоры.

― Эмми, почему тебя беспокоит, буду ли я счастливой без тебя?

― Потому что я не всегда смогу быть здесь.

― Почему ты так думаешь?

Она пожимает плечами, отводя ладошки от моего лица и устраивая их у меня на груди.

― Иногда ангелы уходят на небеса. А ты сказала, что я ангел.

― Ты мой ангел, но это не значит, что в скором времени ты уйдешь на небеса. Обычно Господь позволяет мамочкам и папочкам быть рядом с их ангелочками долгое-долгое время.

Она размышляет над этим, вытягивая губы трубочкой, словно для поцелуя.

― Но мистеру Дэнзеру ангелочка не оставили.

― Нет. Но тебя это не должно беспокоить, милая. Я здесь. И буду оберегать тебя.

Я знаю, что не должна давать обещаний, которые не смогу сдержать, но пока я жива, я буду ограждать ее от опасностей. Надеюсь, мое обещание облегчит груз ее тревог. Эмми достаточно забот и без беспокойства о смерти и мыслей, что случится с ее матерью, если она умрет.

Стоит лишь подумать об этом, как в горле встает ком, а желудок скручивает узлом.

Я подавляю эмоции и бросаю на Эмми забавно-подозрительный косой взгляд.

― Это такая тактика? Ты пытаешься избежать купания?

― Нет, ― отвечает она.

Конечно, я не думаю, что это имеет какое-то отношение к купанию, но мне нужно ее отвлечь. Я пробегаю пальцами вниз по ее боку, добиваясь визга.

― Ты уве-е-ерена?

― Уве-е-ерена! ― смеется она, пытаясь увернуться от моих щекочущих рук.

― Я не слышала.

― Уверена! ― снова произносит она, улыбаясь.

― Полагаю, единственный способ это доказать ― запихнуть твое тельце в ванну. Пойдем-ка, маленькая мисс, ― я подхватываю ее на руки. ― А потом… мороженое!

Она удивленно смотрит на меня. Обычно я не позволяю ей есть после купания и всеми силами контролирую употребление сахара, но сегодня вечером… Ну, возможно, сегодня мороженое ― неплохая идея.

⌘⌘⌘⌘

Прошлым вечером о Коуле я не слышала. Теперь снова настало время для ванной Эмми, и о нем все еще нет известий. Я хваталась за мобильник, по меньшей мере, дюжину раз, решая, что напишу ему, просто чтобы узнать, что он починил водонагреватель. Но так и не написала.

Последние 24 часа я убеждала себя, что, может быть, к лучшему, если я больше о нем не услышу. Но не могу решить, хорошо это или плохо для Эмми.

С одной стороны, он, кажется, на самом деле ей нравится. С первого дня на пляже она очарована им, необъяснимо тянется к нему, как и я. Только в другом смысле, конечно. И пусть она не произнесла перед ним ни слова, лишь позвала меня тем утром, она открыта, и мое сердце парит от счастья. К тому же, она, кажется, зациклилась на моем счастье. Может, для ребенка это естественное беспокойство, но, думаю, она маловата для подобных мыслей.

Но, несмотря на положительную сторону, я беспокоюсь: вдруг она слишком привяжется к нему, а у нас ничего не получится. Она будет раздавлена. В своей жизни она достаточно натерпелась от мужчин. И я не хочу рисковать ранить ее глубже.

Может, если Коул позвонит, нам стоит установить границы. Наверное, мне самой стоит установить их для себя.

После ванны, прежде чем идти спать, Эмми читает мне парочку своих любимых историй. Когда я смотрю, как движутся ее губы, и глаза бегло просматривают текст, когда понимаю, как блестяще работает ее молодой разум, то молюсь, чтобы не причинить ей боли, намеренно или нет. Дети не должны знать боли и страха, как знает их она. Вероятно, этого ей хватит до конца жизни. Может, дальше все будет ровно и спокойно.

Потом она засыпает, и, поскольку некому отвлечь меня, ночь затягивается. Я пытаюсь смотреть телевизор, но меня ничто не интересует.

Ловлю себя на том, что периодически выглядываю в окно, не понимая, на что смотрю.

Ну, да, так и есть. Я не смотрю на что-то, я ищу кого-то.

Коул. Когда я не сосредотачиваюсь на чем-то еще, он в моих мыслях. Я выключаю телевизор и иду на кухню за водой. Глаза автоматически тянутся к дому на другой стороне улицы. Вдруг он остался там на ночь? Очевидно, он был там той ночью, когда я пошла за ним. Сколько еще ночей он провел в том доме? Он и сейчас там? Если да, то почему не пришел? Почему я о нем не слышала?

Бесконечный ворох вопросов без ответов вызывает головную боль, так что я беру две таблетки тайленола⁷ и книгу, что купила у Джордан пару недель назад. И делаю все возможное, чтобы погрузиться в нее и позволить жару от камина снять напряжение.

Я просыпаюсь пару часов спустя, книга открыта и покоится у меня на груди, огонь почти погас. Я почти благодарна за шанс поспать. Пытаться не думать о Коуле так же трудно, как и утомительно.

Я раздуваю огонь, выключаю свет и направляюсь в кровать. Должно быть, я сразу же заснула, потому что это кажется сном: я чувствую, как нежные, но твердые губы трутся о мои, а холодная рука скользит вверх по внутренней стороне бедра.

Я на несколько секунд зависаю в том месте, где-то между сном и явью, наслаждаясь теплом, чувством легкости внутри и болью, что возникает между ног.

Но когда волна холодного воздуха накрывает меня — кто-то медленно стягивает с меня одеяло — я просыпаюсь.

― Я сплю? ― спрашиваю я вслух.

― Нет, но я — может быть, ― произносит шелестящий голос.

«Коул».

Мое сердце бьется в два раза быстрее, возбуждение течет сквозь меня, будя окончательно.

― Разбей и войди, да? ― игриво дразню я, более счастливая от того, что он здесь, чем хотела бы признать. Наконец-то. Кажется, я ждала вечность.

― Я ничего не разбил, но строю планы, чтобы войти. Честно говоря, несколько раз.

Я усмехаюсь, слушая шорох снимаемой во тьме одежды.

― Знаешь, это незаконно. Входить в дом арендатора без спроса.

Я слышу скрип пружин и чувствую, как опускается матрас, когда Коул опирается коленом на край кровати. Он скользит руками вверх по моим ногам, раздвигая их. Я чувствую касание его щетины в области паха, и грешная вспышка желания накрывает меня.

Я чувствую на себе его вес, жар обнаженного тела. Он отвечает за мгновение до того, как его губы захватывают мои.

― Так заяви на меня.

⌘⌘⌘⌘

― Ты расстроена, что я пришел? ― спрашивает Коул, прокладывая дорожку поцелуев от подбородка до уха, его тело еще полностью во мне.

― Ничуть.

― Хорошо, ― в его голосе слышится улыбка. ― Я слишком сильно по тебе скучал, чтобы оставаться вдали еще одну ночь.

― А почему ты не пришел раньше?

― Прошлым вечером, когда я разобрал водонагреватель, было уже поздно. А сегодня мне пришлось поехать с Джордан в Эшбрук за деталями, которых здесь у них не было. К тому времени, как я закончил, ты как раз укладывала Эмми спать. Я не хотел мешать, поэтому ждал. Но это было максимальное время ожидания. Еще бы пару минут, и я сломал бы твою дверь, ― признается он, почти рыча.

― Правда, мистер Тестостерон?

― Правда, черт возьми, ― он прижимается ко мне бедрами, вызывая у меня судорожный вздох; его твердеющая плоть начинает принимать форму внутри меня. ― Какие-то проблемы с моим тестостероном?

Он двигает бедрами, трется о меня как раз там, где нужно.

― Боже, нет, ― тихо стону я, наклоняя таз, чтобы принять его полнее.

― Потому что если я мешаю, то могу уйти, ― он приникает губами к одному соску, выходит, а потом снова толкается внутрь меня, достаточно глубоко, чтобы мои бедра дернулись назад.

― Мешаешь, ― сообщаю я ему, почти не дыша, ― но я бы ни на что это не променяла.

― Хорошо, потому что, думаю, пока ты здесь, ты привязана ко мне.

У меня нет возможности обдумать это заявление, потому что Коул подается назад и тянет меня за собой, усаживая, держит в объятиях и пронзает во всю длину. Но час спустя, когда я расслабленно лежу рядом с ним, ко мне возвращается способность думать.

⌘⌘⌘⌘

Как бы сильно мне ни хотелось проснуться рядом с Коулом, я боюсь, что Эмми снова встанет рано, случайно, и застанет нас в кровати вместе. Не думаю, что она к этому готова, и не имеет значения, что ей нравится Коул и она считает, что он сделает меня счастливой.

Но в предрассветные часы Коул, по-видимому, так же беспокоясь о благополучии Эмми, как и я, долго, страстно целует меня и сообщает, что уходит.

― Вероятно, когда Эмми проснется, меня здесь быть не должно.

Я не спорю, потому что думала о том же.

Я сажусь и смотрю, как он одевается; стрелы лунного света льются сквозь шторы, открытые по его настоянию.

«Я хочу тебя видеть, ― прошептал он. ― Хочу видеть твое лицо, когда проникну внутрь. Твои красивые, разведенные ноги. Хочу смотреть, как мой член, скользя, входит и выходит из тебя. Не хочу забыть, на что это похоже».

Как я могла отказать? И теперь получила преимущество. Я могу видеть изгиб его мышц, когда он натягивает штаны, словно гигантский механизм плавно скользит под безупречной кожей. Могу видеть его лицо, частично скрытое в тени, когда он смотрит на меня. Взглядом, в котором читается, что он может остаться здесь и вечно заниматься со мной любовью, и никогда не устанет. Который сообщает, что я нужна ему больше, чем пища. Который дает понять, что он хочет… большего. Только я не знаю точно, что для него это «большее».

― Увидимся позже? ― спрашиваю я.

― Как насчет сегодняшнего ужина? Я готовлю.

― Я обещала Эмми, что вечером возьму ее к «Бэйли» на чизбургер. Она хорошо сдала тест по математике и захотела это в награду, так что…

― Могу я прийти?

Я изо всех сил скрываю улыбку.

― Полагаю, еще один вечер мы сможем потерпеть твою беспрестанную болтовню. ― Я вижу, что он скривился. ― Чем ты теперь займешься? Дом через улицу закончен? Или ты будешь работать над чем-то другим?

― Я вернусь в дом через улицу завтра, ― туманно произносит он.

― А сегодня?

Он молчит. Колеблется. Похоже, я зашла слишком далеко.

― Сегодня я буду на пляже.

«Воскресенье».

― Строить замок из песка?

Он кивает, брови хмурятся. Я часто наблюдала подобное с тех пор, как познакомилась с ним. Но в последние несколько дней я не видела его хмурым.

― Мы… ну, мы можем прийти и помочь тебе, если хочешь. Или, может, тебе лучше сделать это самому…

Я обрываю предложение, изумляясь своей смелости. Что, черт возьми, со мной происходит? Будто бы я владею им, и он не может провести без меня ни минуты или спланировать свой день.

― Спасибо, но…

― Боже! Мне так жаль! Послушай… Я говорю как псих, который пытается все контролировать. Просто забудь, что я что-то сказала, ― молю я, спрятав лицо в ладонях. Как. Унизительно. Если он даже и предполагал, что в прошлом у меня были нормальные отношения, уверена, теперь он получил ответ.

Коул отводит мои руки от лица. Выражение его лица мягкое, но непонятное.

― Не извиняйся. Я хочу быть с тобой. Но, ― добавляет он, улыбаясь краешками губ, ― это нечто, что… должен сделать я сам.

― Я понимаю, Коул. В самом деле. Не знаю даже, почему предложила, ― я качаю головой.

― Потому что ты милая и заботливая и тоже хочешь быть со мной.

Я не подтверждаю и не отрицаю его предположение, но он прав. Я действительно хочу быть с ним.

― Я заеду за тобой в шесть. И надень что-нибудь официальное. Ты никогда не была в «Бэйли» вечером.

На долю секунды я размышляю, серьезно ли он.

― Ты шутишь, правда?

Он лающе смеется.

― Конечно, шучу. Ты видела «Бэйли»? Тебе даже не нужны зубы, чтобы тебя там обслужили.

― Хорошая попытка, ― признаю я. ― Я просто хотела удостовериться.

Коул наклоняется ко мне, сидящей на кровати.

― Если бы это зависело от меня, ты могла бы пойти голой. И была бы там одета лучше всех. Но есть Эмми. И полиция, конечно. Им, вероятно, не понравятся мои желания… чтобы ты каталась в баре на моем члене.

Я морщусь.

― Вот о чем ты думаешь, когда приглашаешь на обед в «Бэйли»?

― Не смотри на меня так. Если бы ты не была такой очаровательной, неотразимой, вызывающей чертову зависимость, я бы не думал о тебе все время. Так что это твоя вина.

Он склоняет голову, чтобы прикусить мою грудь зубами.

― Если собрался уходить, тебе лучше прекратить, ― предупреждаю я.

Его вздох долгий и глубокий.

― Хорошо. Полагаю, я пойду. У меня ведь есть уважительная причина? ― дразнит он.

― Эмми.

― Верно, верно. Очень уважительная причина.

Я ухмыляюсь, когда он твердо целует меня в губы и идет прочь с таким видом, словно я забрала его любимую игрушку.

Когда я слышу, как закрывается дверь и щелкает замок, то думаю о том, что не только он один зависим.

Глава 24

Коул

Возможно, поход в «Бейли» был ошибкой. Я ожидал шепотков и долгих, странных взглядов, но никогда не думал, что буду чувствовать себя таким… собственником. Я поймал себя на том, что пялюсь на каждого мужчину, смотрящего на Иден больше десяти секунд. А таких было множество. «Бэйли» ― единственное место во всем городе, где можно поесть. И по выходным здесь толпы народу.

К тому же, я был несколько раздражен с самого начала. Мне не хотелось оставлять Иден этим утром. Я жаждал остаться, чтобы наслаждаться ее прекрасной грудью, касаться атласной кожи, проникать глубоко внутрь ее тела и извлекать вздохи и стоны из непокорных легких. Это постоянно отвлекало, пока я шел на пляж.

И потом, когда я пошел домой и принял душ, то разрывался между мыслями о том, как выглядело бы влажное тело Иден в мыльной пене, и о том, какой же я подонок, что обрел толику счастья, когда моя собственная дочь счастлива быть не может.

В общем, мое настроение было несколько мрачным еще до того, как мы приехали в «Бэйли». А теперь, вдобавок, приходится терпеть всех местных парней, что пускают слюнки при виде моей прекрасной спутницы.

― Ты в порядке? ― спрашивает Иден, когда мы устраиваемся в одной из кабинок «Бэйли».

― Конечно. А что?

Она смотрит на меня с подозрением, ее орехово-серые глаза пытаются поймать мой взгляд, чтобы получить ответ, который я не хочу давать.

― Просто любопытно.

Я открываю меню и притворяюсь, что внимательно его рассматриваю. Хотя все помню наизусть и уже знаю, чего хочу. Мне просто нужно несколько минут, чтобы собраться и скрыть растущее беспокойство, что может отразиться на моем лице.

― Привет, милая, ― произносит Джордан, когда приближается к столику, чтобы взять у нас заказ. Она тянется, чтобы обнять Иден. ― Я намеревалась вытащить тебя из дома, но, похоже, ты и без меня очень занята, ― произносит она, кивая на меня.

Я сердито на нее смотрю.

― Да ладно, Коул! Ты же знаешь, в этом городе нет секретов. Обычно все становится известно.

Я стискиваю зубы.

― А, может, некоторым просто стоит заняться своими делами, ― мягко сообщаю я, удерживая взгляд ее карих глаз, и ее улыбка угасает.

― Ладно, ― Джордан прочищает горло и поворачивается к Иден. ― Что я сегодня вечером могу вам предложить?

Иден заказывает еду для Эмми, потом для себя. После того как я озвучиваю свой заказ, и Джордан уходит, она сообщает:

― Мы с Эмми хотим прогуляться к музыкальному автомату.

Она произносит это с улыбкой, но на ее лице читается напряженность.

Она не ждет моего ответа, а просто встает, дожидается, пока выскользнет Эмми, и они уходят.

Я напортачил. Знаю. Но, черт возьми! Сегодня я ненормальный. Мне полагается либо испытывать боль, либо вообще ничего не чувствовать. Только так.

Я смотрю, как уходит Иден. Ее попка потрясающе смотрится в джинсах, и розовый свитер сидит великолепно. Многие оборачиваются, когда она проходит мимо. Даже женщины, хотя они, вероятно, тоже ревнуют, потому что она невероятно красива. Или оценивают ее отношения с дочерью. Очевидно, что Иден обожает Эмми, и что она хорошая мать. Это проявляется в том, как Эмми на нее смотрит. И в том, что Иден все время держит ее за руку.

Чем дольше я на нее смотрю, тем больше понимаю: она ― идеальная женщина. И чем больше об этом думаю, тем сильнее гложет мысль, что кто-то еще ее захочет.

Когда она возвращается обратно в кабинку, то избегает моего взгляда, заставляя меня чувствовать себя еще большим засранцем за то, что испортил ее вечер с Эмми.

Я жду, пока они обе усядутся поудобней, и Эмми возьмется раскрашивать картинку, и только потом тихо произношу:

― Прости.

Ее тревожный взгляд возвращается ко мне.

― За что?

Она не разыгрывает непонимание. Просто спрашивает, что со мной произошло.

Я вздыхаю.

― Прежде я никогда не ревновал.

Ее брови поднимаются.

― Ревновал? К чему?

― Ко всем этим мужчинам, что смотрят на тебя.

Она оглядывается.

― Что еще за мужчины, которые на меня смотрят?

― Ты на самом деле не видишь?

― Вижу что? ― она искренне озадачена.

― Как волосы струятся по твоей спине, словно чернильный водопад. Как блестят твои глаза, когда ты смотришь на Эмми. Как твой смех заставляет улыбаться других людей. Как все хотят тебя.

Розовые пятна расцветают на ее щеках, и она отворачивается от меня, внезапно смущаясь.

― Ну, если вот что с тобой происходит, тогда, может, и не стоит извиняться, ― дразнит она с усмешкой.

― Стоит. Ты не заслуживаешь моего настроения. Как и Эмми.

Иден смотрит на свою дочь, которая раскрашивает чертовски хорошо для своего возраста. Потом переводит взгляд обратно на меня и пожимает плечами.

― У нас все хорошо, ведь и ты уже в порядке.

― Пытаюсь.

Она улыбается.

― Теперь ты знаешь, что я чувствую, когда Джордан с тобой любезничает.

Я усмехаюсь.

― Прошу тебя. В радиусе десяти штатов не найдется женщины, которая выдержит сравнение с тобой.

Чувствую, что мое замечание доставляет ей удовольствие.

― Ты заставишь меня возгордиться.

Я склоняю голову и рассматриваю ее.

― Нет. Ты не тщеславна.

― Правда? Тогда какая я?

Я делаю паузу, обдумывая, насколько правдиво ответить. В конечном счете, говорю именно то, что думаю.

― Идеальная.

Ее улыбка становится шире, а щеки еще больше розовеют, и именно сейчас я чувствую, что впервые за весь день смог расслабиться.

― Вы двое сможете поесть, флиртуя и улыбаясь одновременно? ― спрашивает Джордан, неся на подносе заказанную нами еду. ― Если нет, мы съедим это с принцессой. Так ведь, малышка Эмми?

Она подмигивает Эмми, а та наклоняет голову к руке Иден, чтобы скрыть лицо.

― Должно быть, это значит «нет».

― Со мной бы она поделилась. Так ведь, Эмми? ― спрашиваю я маленькую девочку, которая так сильно похожа на мою. Она застенчиво улыбается и кивает. ― Джордан не повезло? ― Она улыбается шире и кивает более решительно.

Я подмигиваю ей и в ответ получаю легкий смешок. Она еще не разговаривает со мной, но, думаю, тот факт, что она улыбается и не сосет большой палец, уже прогресс. И на этом пути я намерен хвататься за каждый крошечный кусочек, что смогу отвоевать.

⌘⌘⌘⌘

Я изучаю картинку, что Эмми нарисовала для меня после ужина, когда Иден тихо появляется в дверях гостиной. Уровень детализации замка из песка и цветов, вероятно, довольно высок для ребенка ее возраста. Но не это больше всего меня поражает. Дыхание перехватывает от того, что она, похоже, уловила ту пустоту, которую я сегодня там чувствовал.

― Что-то не так? Тебе не нравятся рисунки на холодильнике? ― спрашивает Иден.

― Очень нравятся. ― Я снова возвращаюсь обратно к рисунку, чувствуя неясное беспокойство, что разъедало меня раньше. Когда я был на пляже.

Иден подходит, садится рядом со мной на диван, поджимая под себя ноги и пряча руки между коленей, чтобы их согреть. Я вдыхаю чистый запах ее шампуня и легкий сладкий аромат парфюма или лосьона для тела. Что бы это ни было, запах ей идеально подходит.

― Серьезно, что случилось? Ты выглядишь так, словно только что увидел призрака.

Моя улыбка полна горечи.

― В том-то и проблема. Все наоборот.

― Наоборот? Что это значит?

Я вздыхаю и позволяю листу бумаги выскользнуть из моих пальцев и тихо опуститься на деревянный кофейный столик. Словно изгнать из памяти и смотреть, как он погружается в небытие. Только я этого не хочу.

― Все в этом городе думают, что я сумасшедший, ― начинаю я. ― Ты знала об этом?

Она не отвечает. Этого и не нужно. Ответ прямо здесь, в ее выразительных глазах. Думаю, порой они говорят мне больше, чем ей хотелось бы.

― Я не удивлен. Вероятно, это пикантная тема для разговоров в подобном городишке. Если бы сплетни можно было озаглавить, уверен, заголовок бы гласил: «Бывший профессиональный футболист разговаривает на пляже с мертвой дочерью». ― Я делаю паузу, собираясь с мыслями, осторожно выбираю слова, теребя рисунок Эмми. Мои пальцы касаются его снова и снова. ― Я не сумасшедший, Иден. Я хотел увидеть Черити. Услышать ее голос. Хотел так сильно, что мог ее видеть. И слышать. Но я знал, что она нереальна. Даже не призрак. Это просто был мой способ удержать ее в живых. Никогда не забывать даже самой маленькой детали. Например, звук ее голоса.

Я глубоко вздыхаю и закрываю лицо руками, заставляя себя расслабиться и выпустить бумагу.

― На пляже это всегда было проще всего. Строя те замки из песка. До сегодняшнего дня. ― Я закрываю глаза. В груди что-то сжимается лишь при мысли об этом. О потере Черити.

Голос Иден ― тихий шепот.

― Что ты имеешь в виду?

Я не смотрю на нее. Не могу.

― Я не слышал ее сегодня. Не видел. Я хотел. Сделал все правильно. Так, как делаю всегда. Цветы. Замок. Полный карман песка. Но ее там не было. В моих мыслях ее больше не было.

― Почему? Что случилось?

Я откидываю голову на подушку и смотрю на Иден. В мерцающем свете камина ее черты прекрасны, как всегда. Я рад, что она поддерживает огонь. Не знаю почему, но рад. Это кажется… каким-то символичным.

Я изучаю ее. Как всегда, ее глаза рассказывают мне все. В них беспокойство. И страх.

― Случилась ты. И Эмми.

― Коул, я…

Я прерываю ее, потому что мне нужно выговориться. Теперь, когда чувство вины съедает меня живьем.

― Я ни на кого не смотрел, Иден. Не пытался двигаться вперед, забыть ее, найти в жизни нечто большее. Я был доволен своими страданиями, ― я делаю паузу. ― У меня не было намерения преследовать тебя, несмотря на то, что меня будто кувалдой ударили в тот день, когда я увидел тебя на пляже. Но я не собирался ничего с этим делать. Только не смог держаться подальше.

― Коул, я никогда…

― Я знаю, знаю. И я тоже. Но я это сделал. И ты. Мы оба. А теперь… сегодня все, о чем я мог думать, — это о тебе. Как я не хотел оставлять тебя сегодня утром. Как жаждал снова увидеть тебя за ужином. Вас с Эмми. Увидеть ее улыбку и, может, услышать ее голос. Лишь однажды. И поскольку со мной была ты, для моей дочери места не было.

Это звучит горько. Возмущенно. Это не специально. Просто так вышло. Я должен извиниться. Но, чувствую, это будет еще большим предательством Черити.

Я полон страхов, пока жду ответа Иден. Не удивлюсь, если она попросит уйти.

― Коул, а ты не думал, что, может, всего лишь нашел некий благотворный компромисс?

Я поворачиваюсь, чтобы взглянуть на нее. Она не выглядит рассерженной или обиженной. Просто кажется… спокойной. И говорит спокойно. Спокойно и практично.

― Как забвение моей покойной дочери может быть благотворным?

― Ты ее не забываешь. Ты сидишь здесь и говоришь о ней. Сегодня ты пошел на пляж, чтобы почтить ее память. Это не забвение. Но, Коул, я сомневаюсь, что, воображая, будто видишь и слышишь ее, ты добьешься чего-то полезного. Может, есть более подходящие способы горевать? Думать о ней, говорить. Посещать те места, которые она любила.

Я изучаю Иден. Почему я сейчас злюсь? Потому что чувствую, будто она пытается заменить мою дочь своей собственной? Или потому что они с Эмми разрушают то тонкое равновесие, что сложилось у меня между жизнью и скорбью? Или я просто зол на себя?

Иден тянется к моей руке, переплетает свои пальцы с моими. Я слегка дергаюсь, мое первое побуждение ― вырваться, из-за мыслей и чувств, что наполняют меня. Но она мне не позволяет. Просто сжимает руку сильнее. Подобно тому, как она все сильнее удерживает меня самого.

― Она не станет осуждать тебя за то, что ты будешь счастлив.

И вот оно.

Вина.

Вот что меня пожирает. Чувство вины. За то, что нашел кого-то, что пошел дальше, когда не имел намерения двигаться. Что позволил кому-то, кроме Черити, быть средоточием своей жизни.

Я вырываюсь и встаю, шагаю в другой конец гостиной.

― Тебе не понять, ― холодно говорю я ей. Вот что я чувствую ― холод.

― Я никогда не переживала того, что ты, Коул, но это не значит, что я не понимаю. Она была твоим ребенком. Она хотела бы, чтобы ты был счастлив. И никогда бы не желала, чтобы ты жертвовал своей жизнью, увековечивая память о ней. Несчастные случаи происходят. И даже если бы она была здесь, она бы тебя не осудила.

― Ты этого не знаешь, ― я не смотрю на нее. Не могу.

― Знаю. Она была ребенком. А дети всепрощающие и жизнерадостные. Больше всего она хотела бы, чтобы ты был счастлив. И перестал корить себя за то, что не мог контролировать.

― Но я заслуживаю упреков. Это мое наказание.

― Коул, ты не можешь нести бремя несчастного случая. Это ненормально!

― Правда? ― шиплю я, кидаясь к ней. ― Правда? Я убил ее, черт побери! Ненормально сносить укоры, потому что моя дочь умерла в результате аварии, когда я пьяный сел за руль? Из-за меня? Ненормально сносить упреки, когда она доверила мне свою жизнь, а я наплевал на это из-за какой-то вечеринки? Нет, это не ненормально, Иден. Это справедливо.

Моя грудь тяжело вздымается, пульс дробью стучит в ушах. Я не понимал, как громко, как грубо звучал мой голос, пока не наступила тишина. Теперь она подобна смерти, холодная и пустая.

― Т-ты пьяный вел машину, когда произошла авария, что ее убила?

Стыд. Боже, стыд… раскаяние… боль… это непреодолимо. Я поворачиваюсь и прислоняюсь лбом к стене, сопротивляясь побуждению ударить в нее кулаком. Но Эмми… Эмми спит. Ей не стоит быть здесь. Наблюдать за разложением Коула.

― Последний раз мы приезжали сюда три года назад. Брук захотела приехать на день раньше. Это были выходные перед седьмым днем рождения Черити, и она собиралась устроить для нее праздник-сюрприз. Мы поссорились, потому что я сначала хотел зайти на вечеринку к другу. В конце концов, я согласился, что привезу Черити сюда к восьми, только чтобы заставить ее замолчать. Но, в любом случае, я сначала пошел к другу. Оставался достаточно долго, чтобы успеть выпить несколько бокалов. И опоздать.

Я закрыл глаза. Все еще видел, как моя маленькая девочка улыбается с пассажирского сиденья. Невинная, доверчивая. Живая.

― Я не был пьян, но и трезв не был. На половине пути начался дождь. Я помню, как Черити говорила мне, что на этот раз собирается привезти в карманах столько песка, чтобы раздать понемногу всем друзьям. В наших поездках ее самым любимым занятием было строить замки из песка с папочкой на пляже.

Мне не нужно смотреть на Иден, чтобы понять, что она плачет. Я слышу ее прерывистое дыхание, тихие всхлипы. Только родители смогли бы понять боль, что несет в себе этот рассказ. Даже если они никогда не переживали подобного, то боялись этого. Видели во сне. Молились, чтобы с ними никогда такого не произошло.

― Я ехал на большой скорости, когда увидел грузовик, вывернувший из-за угла. Он был почти на своей полосе, но я все равно отклонился в сторону. И ехал все еще слишком быстро, когда моя правая шина ударилась о гравий на обочине дороги. Я потерял контроль. Не смог остановить занос. Там был крутой склон, и мы начали крутиться. Машина перевернулась четыре раза, прежде чем мы врезались в дерево. Сторону Черити больше всего сжало. Ее просто смяло, ― я дрожу. Чувствую, как зубы стучат, а внутренности пытаются выбраться наружу. ― Они сказали… что она умерла мгновенно.

Глава 25

Иден

― О боже, ― судорожно бормочу я. Даже не знаю, что сказать. ― О боже… боже… боже…

Я прикрываю рот руками. Когда вновь смотрю на Коула, прислонившегося к стене, потерпевшего поражение и опустошенного, то тянусь к нему. Как и всегда. Тянусь к его боли, ярости, силе. Я встаю и пересекаю комнату, останавливаясь в дюймах перед ним. И чувствую жар, исходящий от него, изгоняющий озноб, что накрыл меня.

― Коул, мне так жаль, ― я кладу руку на его широкую спину.

― Не надо, ― шепчет он печально. ― Пожалуйста, не надо.

― Ты не можешь наказывать себя вечно. Это была трагедия, да. Ужасная трагедия. Но это был несчастный случай. Ты никогда бы не причинил ей боль намеренно. Никогда.

― Я отдал бы все, чтобы иметь возможность рассказать ей об этом.

― Если бы она была здесь, она бы уже об этом знала. Коул, ты не можешь отказаться от жизни потому, что ее не стало. Как это почтит ее память? Влачить печальное существование, скорбя о ней, означает лишь добавить еще одну трагедию к общей куче. Ты не можешь просто продолжать ее любить? Найти любовь и счастье и взять ее с собой?

Коул поворачивается ко мне, его лицо выражает лишь опустошение. Он произносит слова, которых мне никогда не хотелось бы слышать.

― Нет. Я не могу этого сделать. Я говорил тебе, что сломлен. Сказал, что немногое могу дать. Просто ты мне не поверила.

― О чем ты говоришь?

Его выражение не изменилось, когда он потянулся, чтобы коснуться моей щеки. Его прикосновение такое легкое, почти бесплотное. Словно холодный ветерок или усик облака.

― Я мог бы влюбиться в тебя, Иден. Возможно, уже влюбился. Но это не имеет значения. Судья любил мою команду. Даже ударил меня по запястью. За убийство дочери. Но я заслужил наказание. А это мое искупление. И никогда не изменится.

Мое сердце ударяется о ребра, словно таран. Он только что сказал, что любит меня? Или что мог бы любить? А потом, со следующим вдохом, сообщил, что мы обречены?

― Почему бы тебе, по крайней мере, не попытаться?

― Я уже попытался. Влюбился. Был счастлив, тем больше, чем дольше тебя знал. И потерял ее. Я снова ее подвел. И не могу с этим жить.

― И что это означает для нас?

Я на самом деле хочу пояснений? Хочу услышать, как он это произнесет?

― Я бы сказал, что так не может продолжаться. По крайней мере, не так, как было. Я не могу быть с тобой, Иден. Не так, как ты хочешь. Как заслуживаешь. Я дал тебе все, что мог. Больше ничего нет.

Я чувствую недомогание. Физическую боль, словно кто-то взял горячую кочергу и перемешал мои кишки. Могу ли я быть с ним, зная, что у этих отношений нет будущего? Что «завтра» не существует? Что мы никогда не станем большим друг для друга?

Не знаю.

Но могу ли я позволить ему уйти? Сдаться? Отпустить его прямо сейчас? Идти вперед и никогда не оглядываться назад?

Даже не знаю, что могу сделать. Не знаю ни одного ответа. Знаю только, что, когда он наклоняется ко мне, когда трется своими губами о мой лоб и тянет меня в свои объятия, я чувствую, что есть нечто большее. Или может стать таковым. Если только я дам ему время.

Я наклоняю голову и прижимаюсь губами к его подбородку, а потом и к губам. Сильно. Я держу его, словно не хочу отпускать. Потому что на самом деле не хочу. Не могу. Не сейчас. Нам просто нужно время.

Я слышу его дыхание. Чувствую, как его руки удерживают мои. Это мое единственное предупреждение. Как и его остановка. Неподвижность. Способ сообщить, что, если я собираюсь его остановить, стоит сделать это сейчас.

Только нет. Я его не останавливаю, потому что не хочу. Вместо этого тянусь под его рубашку и прижимаю ладони к теплой коже. А затем мы горим. Два языка пламени, вышедшие из-под контроля. Вспыхнувшие, пылающие, всепоглощающие.

Я не замечаю, как мы остаемся без одежды, но, внезапно, его горячая, гладкая кожа ― все, что я могу чувствовать. Каждым дюймом своего тела. Скольжение, мука, поспешность.

Потом мои бедра касаются дивана. Он поворачивает меня. Наклоняет вперед. Его руки в моих волосах. Губы на моем плече. Бедра прижимаются к моим.

И он внутри меня.

Неистовый. Владеющий. Неоспоримый.

Он берет. Я даю.

Он спрашивает. Я отвечаю.

Наконец, я ― стекло. Расколовшееся. Разлетевшееся. Отражающее.

Сотню цветов. Тысячу огней. Миллион эмоций. Летая. Сталкиваясь. Вращаясь.

И в это мгновение я точно знаю, что влюблена в Коула Дэнзера.

⌘⌘⌘⌘

Я безвольно лежу рядом с Коулом. Я не просила его остаться. Он не сказал, что уходит. Просто поднял меня, когда я больше не могла стоять, и принес сюда, на ковер. Наш ковер.

Я обвожу буквы, что грациозно танцуют слева вверх по его ребрам. «Всегда». Я много раз восхищалась его татуировками, но всякий раз, как собиралась спросить о них, была слишком поглощена его присутствием, прикосновениями. Но теперь я должна знать. Хотя почти боюсь спрашивать, я слишком далеко зашла, чтобы теперь остановиться. Если я собираюсь найти способ его удержать, мне нужно знать все. Я не смогу исцелить его, если не буду знать об этом.

― Что это значит? ― тихо спрашиваю я; первые слова, сказанные между нами с тех пор, как он сообщил, что ничего больше не сможет мне дать. Однако, я не согласна. Просто я должна заставить его это понять.

― Это для Черити. Она всегда будет ближе всех к моему сердцу.

Я сглатываю. Еще одно повторение того, что он никогда не позволит мне стать ближе? Не знаю, но я должна заставить его понять, что мы с Эмми не заменим его дочь. Я никогда этого и не хотела. Но, конечно, он сможет нас любить. Непременно.

― Тебе не нужны слова на коже, чтобы она была к тебе ближе. Она твой ребенок. И всегда будет с тобой. На самом деле. Она ― часть тебя. Как Эмми ― часть меня. Никто и ничто не сможет этого изменить.

«Но это не означает, что я не смогу полюбить кого-то еще», ― молчаливо добавляю я, желая, чтобы он мог прочитать мои мысли.

Я подавляю вздох, когда он молчит.

― А что с другой стороны? ― спрашиваю я, имея в виду надпись, что я там видела. «Никогда». ― Что это означает?

― «Никогда» означает многое, ― загадочно произносит он. Еще один намек на то, чего у нас никогда не будет? Что он не сможет никогда дать?

― Что это означает для тебя?

― Никогда не забывать. Больше никогда. В моей жизни много «никогда».

Я чувствую, как слезы жалят глаза.

― А теперь «никогда» ― это я?

― Думаю, ты всегда им была.

Глава 26

Иден

День Благодарения⁸ прошел в Миллерс-Понд практически незаметно. У нас с Эмми были лишь пирожки с индейкой. Но Рождество… Рождество ― это совершенно другое дело. В то же мгновение, как открываю дверь в «Бэйли», я понимаю, что этот город любит Рождество.

― О-хо-хо, подружка! ― радостно приветствует Джордан из-за прилавка. Она одета в сомнительный костюм Санты, состоящий из шляпы, сильно декольтированной красной кофты, отделанной белым мехом, и плотно облегающих черных кожаных брюк. Ее широкий черный пояс украшен пряжкой размером с голову Эмми, инкрустированной вульгарными искусственными бриллиантами.

Она очень… привлекательна. И полностью в своем стиле.

― Привет, Джордан, ― отзываюсь я, и мы с Эмми направляемся к длинной барной стойке. Я говорю ей, что мы закажем на ланч копченый сыр, а потом пойдем за покупками.

Есть только два пустых табурета между парнем по имени Коди, которого я видела здесь раньше, и старым пьяницей, который, вероятно, вообще не уходит. Я сажаю Эмми рядом с Коди, а потом устраиваюсь на табурете рядом с пьяницей. Он слегка качается, явно уже потерян для общества. А ведь только без четверти двенадцать, и сегодня будний день. Лучшее, что я могу о нем сказать, ― что он, по крайней мере, не воняет. Полагаю, он искупался в алкоголе — так сильно им пахнет, но это лучше, чем запах тела.

Он одаривает меня неясной улыбкой, а затем вновь переводит взгляд на плоский экран, висящий на стене, что отделяет бар от кухни позади. Коди улыбается и кивает мне, когда я поворачиваюсь, чтобы помочь Эмми снять куртку.

― Дамы.

Я улыбаюсь в ответ. Эмми наклоняется ко мне, засовывая большой палец в рот. По крайней мере, она хотя бы улыбается, когда Джордан подходит, чтобы взять у нас заказ. Она тоже пахнет алкоголем, но, хотя бы, более работоспособна, чем старичок рядом.

― Вы двое готовы к Рождеству? ― спрашивает она, прислоняясь пышным бедром к стойке.

― Мы отстаем, но наверстаем за эту неделю, ― объясняю я, размышляя, что, вероятно, на самом деле нужно съездить в Эшбрук за кое-какими украшениями и купить несколько вещей для Эмми.

― Если нужен кто-то, чтобы присмотреть за маленькой принцессой, пока ты ходишь за покупками, просто скажи. Я хорошо лажу с детьми. ― Она подмигивает Эмми. Эмми утыкается лицом мне в бок.

― Держу пари, ты бы была отличной матерью, ― произносит Коди рядом с Эмми. Его мягкие голубые глаза благодарно смотрят на Джордан. Я и прежде замечала, что он на нее смотрит. И слышала, как произносит слова благодарности и комплименты. Хотя, Джордан всегда от него отмахивалась. Как и сейчас. И я размышляю, не упускает ли она нечто хорошее, что у нее прямо перед глазами.

― Ты, должно быть, так же пьян, как и она, Коди, ― произносит Джейсон, появляясь за барной стойкой у кассового аппарата. Он открывает кассу и вытаскивает несколько квитанций из-под ящичка с наличностью. Джордан бледнеет под макияжем. Я заметила, что она все менее и менее легкомысленно реагирует на жестокие поддразнивания брата. И это меня беспокоит. Она, несомненно, и так вдоволь натерпелась от жителей этого города, и последнее, что ей нужно, ― это добавки от брата.

― Я достаточно трезв, чтобы понять, какой ее брат козел, ― с улыбкой парирует Коди.

― Не заставляй меня выходить отсюда, парень, ― дружелюбно отвечает Джейсон.

Коди оборачивается ко мне.

― Он только лает, но не кусается.

― Я это слышал, ― бросает Джейсон через плечо, снова исчезая в своем офисе.

― Он просто не понимает, что его сестра нуждается лишь в любви хорошего мужчины, и тогда будет в полном порядке, ― подмигивает мне Коди, и я тоже усмехаюсь. О, да. Он определенно положил глаз на Джордан.

Улыбка Джордан поблекла, но она прочищает горло и пытается вернуться к делам.

― Что будем есть, девочки?

Я заказываю ланч нам с Эмми. И прежде, чем Джордан уходит, Коди встает и бросает несколько банкнот на стойку.

― Спасибо за ланч, Джордан. Увидимся позже.

― Пока, Коди, ― произносит она, забирая деньги и подхватывая его тарелку. ― Увидимся.

― Ловлю на слове, ― он широко улыбается ей, выходя через дверь.

Джордан ставит его грязную тарелку на серый поднос и пробивает его счет на кассе, убирая в карман сдачу, что он оставил «на чай». Потом кладет наш заказ на крутящееся колесо в углу кухонного окна и возвращается, чтобы убрать стойку там, где сидел Коди.

Когда она бросает столовые приборы в его пустой стакан и начинает протирать стойку, я тихо говорю ей:

― Джордан, думаю, Коди на самом деле тобой увлечен.

Стараюсь говорить заговорщическим тоном. Просто хочу выяснить ее мнение о ситуации. Делать что-то большее будет не слишком уместно.

Она не смотрит на меня, улыбка ее печальна.

― Он просто так думает. Что может милому парню вроде него понадобиться от кого-то вроде меня?

― Что ты имеешь в виду? Что с тобой не так? Ты красивая, милая, умная. И из тебя вышла классная миссис Клаус, ― добавляю я, оглядывая ее наряд.

― Во мне нет ничего такого, что достойный мужчина захочет привести домой. Разве что на одну ночь.

Это не похоже на Джордан. Обычно она так напориста, так самоуверенна. Тяжело видеть ее такой… павшей духом.

Я тянусь, накрываю ее руку своей, успокаивая, и встречаюсь с ней взглядом. Ее глаза блестят, и я понимаю, что слезы рядом. Мое сердце тревожится за нее. И я могу только придушить ее брата и ее бывшего за то, что превратили ее в развалину.

― Джордан, не недооценивай себя. Ты стоишь больше, чем одна ночь, и не можешь позволить кому-либо убедить себя в обратном. Я знаю это. Коди знает. И Джейсон тоже. Просто он слишком большая задница, чтобы это признать. ― Мне бы хотелось назвать его намного более неприлично, но маленькие ушки этому препятствуют.

― Ты на самом деле так думаешь? ― спрашивает она, ее голос дрожит.

― Я это знаю. Почему бы тебе не позвонить Коди? Просто чтобы увидеться. Чему это может повредить?

― Ранит мою гордость, ― отвечает она. ― И сердце.

― И то, и другое уже не в порядке, так ведь? ― Она пожимает плечами. ― Но если я права… Вдруг он сможет сделать тебя по-настоящему счастливой. Может, стоит рискнуть?

Долгое мгновение она смотрит мне в глаза, потом неохотно кивает.

― Полагаю.

― Я знаю, ― повторяю я, сжимая ее руку.

Когда я отворачиваюсь, то полна надежды, что у моего друга все сложится. И едва замечаю красивый южный голос, раздающийся из-за моего плеча. Пока не слышу произносимое имя.

― Простите, вы не знаете, где я могу найти Коула Дэнзера? Я заезжала к нему домой, но там его нет.

Я поворачиваюсь, чтобы увидеть, кому принадлежит голос, и потрясенно замираю. Позади меня стоит великолепная брюнетка, нерешительно, но мило улыбаясь Джордан. Ее волосы такие же черные, как мои, только волнистые, а лицо выглядит так, словно должно украшать обложку журнала. Судя по одежде ― белой зимней лыжной куртке и молескиновых⁹ штанах в тон ― она могла только что покинуть склоны Аспена¹⁰.

― Иден, ты знаешь, где он? ― спрашивает Джордан, привлекая мое внимание.

Несколько секунд я молчу. Пронзающая боль в области сердца говорит мне, что в этом нет ничего хорошего. Эта женщина собирается изменить правила той игры, что я уже рисковала проиграть.

Я не смотрю на женщину. Не хочу встречаться с ней взглядом. Не хочу отвечать на вопросы, кружащие в моем мозгу, например, откуда она знает Коула и кто она ему. Кроме того, полагаю, что уже знаю это.

― Думаю, сегодня он работал в коттедже через дорогу от моего, ― объясняю я, откидывая волосы с лица Эмми, просто чтобы занять себя чем-то спокойным. Она склоняет голову к моей груди, так что может посмотреть назад, на незнакомку, спрашивающую о Коуле. Я же не могу. И не хочу на нее смотреть.

Хотя, вздох, что я слышу, все равно притягивает мой взгляд. Женщина даже бледнее, чем была, когда вошла, и смотрит на Эмми так, будто увидела призрака.

Как и Коул, когда встретил ее впервые.

Глядя на мою дочь, она прижимает кончики дрожащих пальцев к губам. После нескольких напряженных секунд, что тянутся медленно, словно часы, она переводит шокированный взгляд на меня. Слезы выступают в уголках ее глаз.

― Вы знаете Коула?

Я киваю. Да, я его знаю. Знаю его прикосновения, его поцелуи, его страдания.

Она тоже кивает. И, судя по боли, что я вижу в ее глазах, она тоже понимает, насколько хорошо я его знаю.

― Тогда ладно. ― Я смотрю, как она берет себя в руки. Выпрямляет спину, поднимает подбородок, стирает упрямую слезинку со щеки. ― Спасибо.

И с этими словами поворачивается и грациозно направляется туда, откуда пришла.

⌘⌘⌘⌘

Оцепенев, я достаю продукты с заднего сиденья машины, чтобы отнести их внутрь. Все чувства, что еще остались в моем сердце, замерзают в то же мгновение, когда я вижу, как гладкий черный внедорожник останавливается на подъездной дорожке. Мои глаза встречаются взглядом с женщиной, той самой, что заходила в «Бэйли». Той самой, что знает Коула. С женщиной, которая, несомненно, была его женой. Но почему она здесь? Чего она хочет от меня?

Я улыбаюсь, останавливаюсь; в руках сумки с продуктами, холодный ветер ерошит волосы. Я смотрю, как она выбирается из машины и медленно направляется ко мне, осторожно ступая по очищенной от снега тропе.

― Иден, верно? ― спрашивает она, явно заметив, что Джордан ранее произносила мое имя.

Я киваю.

― Я Брук Дэнзер, жена Коула. Мы можем поговорить?

«Жена Коула».

«Коула».

«Жена».

Жена. Не бывшая жена. Жена. Настоящее время.

Я хочу спросить почему, зачем нам нужно говорить. Сказать, что не желаю с ней беседовать. Потребовать, чтобы перестала надоедать. Сообщить, что Коул мой, и что ей здесь нечего делать.

Но я так не поступаю.

Потому что не могу.

Он не мой, и я не знаю, что у нее здесь за дела. Я была так захвачена историей Коула о потерянной дочери, что никогда даже не спрашивала, что случилось с его женой. Просто предположила. Кучу всего, но ничего из этого не подтвердила. Просто заметила, что он был один. Одинок. Что не носил обручального кольца и не имел связей. А остальное отбросила в сторону.

Как глупый ребенок.

Я хотела слепо верить. И верила.

― Мы можем войти в дом? ― спрашивает она, ощутимо поежившись. Ее одежда, может, и выглядит красиво, и, вероятно, стоит целое состояние, но, очевидно, она не слишком соответствует погоде. Я хочу притворно усмехнуться. И сказать ей идти туда, откуда пришла.

Но нет, я так не поступаю.

Опять же, потому что не могу. Я должна знать. Неважно, сколько боли это причинит.

― Конечно.

Я веду ее внутрь, отношу остатки продуктов в кухню.

― Садитесь, ― предлагаю ей, пока устраиваю Эмми в комнате с новеньким альбомом для рисунков и набором цветных карандашей.

Когда я возвращаюсь, Брук не сидит; она стоит, глядя в кухонное окно. В направлении дома, где работает Коул.

Мое сердце обрывается.

Я прочищаю горло и начинаю разбирать сумку, вытаскивая продукты и убирая их в холодильник. Я не собираюсь разводить светских бесед. Подожду, пока она перейдет к делу.

― Как давно вы знаете Коула? ― наконец, спрашивает она, повернувшись ко мне. Я могу сказать это по тому, как четко звучит ее голос. Кроме того, волоски на моих руках встают дыбом. Словно реагируют на ее взгляд.

― Всего несколько месяцев.

― Какой он?

Я пожимаю плечами, вынимая из сумки молоко и осторожно убирая в холодильник.

― Полагаю, милый. Я не знала его прежде, так что…

― Хорошо, ― вот и все, что она говорит. После пары минут, в течение которых нервы мои напряжены до предела, она продолжает: ― Он рассказал вам обо… всем?

― Что означает это «все»?

― Черити, несчастный случай. Все, что случилось.

― Он рассказал мне, что она погибла в автомобильной аварии. И что он был за рулем.

― Он рассказал вам, что был пьян?

Я поворачиваюсь и встречаюсь с ней взглядом. Они красивого цвета зеленого лайма. Ошеломляющие, как и вся она.

― Да.

Она кивает и смотрит на кухонный стол. Я поворачиваюсь, чтобы положить сыр на полку.

― А он рассказал вам о нас?

Моя рука примерзает к сыру. Всего на несколько секунд.

― Кое-что.

― Он сказал, что мы все еще женаты?

― Нет, ― шепчу я, несмотря на ком в горле.

Ее смех горек.

― Я не удивлена.

― И почему?

― Он изменял мне больше раз, чем я могу сосчитать.

Я чувствую, будто бритвенно-острые кинжалы вонзаются мне в грудь.

― Мне жаль это слышать. ― Что еще я могу сказать?

― Я видела его всего несколько раз с тех пор… с несчастного случая. Он просто потерялся. Полагаю, мы оба. Утрата ребенка…

Я закрываю глаза и толкаю дверцу холодильника. Даже не пытаюсь повернуться, чтобы взглянуть ей в лицо. Я не хочу видеть боль. Могу представить, на что похоже лицо матери, когда она говорит о потерянном ребенке.

― Я не могла выдержать возвращение сюда. Он не мог оставаться вдали. Мы просто молчаливо согласились исцелить то, что могли, где могли. Но я никогда не переставала его любить. И, думаю, мы оба готовы попытаться снова. Когда я говорила с ним на прошлой неделе…

― Прошлой неделе? ― перебиваю я, мой желудок сжимается в тугой узел.

― Да. Конечно, мы поддерживали связь. Я хотела удостовериться, что он в порядке. Он не хотел, чтобы я сюда приезжала, навещала его, но сейчас Рождество. Мне неприятна мысль о том, что он проведет в одиночестве очередное Рождество, поэтому я решила его удивить.

«О, конечно, он будет удивлен».

Или все же будет? Он поэтому начал отдаляться? На самом деле из-за того, что мы стали слишком близки? Или решил, что он на грани разоблачения?

Эта мысль заставляет комнату покачнуться.

― Может, и не стоит предполагать, что между вами что-то есть, но, если есть, я хочу, чтобы вы знали, что я не пытаюсь обидеть вас. Коул великолепный, притягательный мужчина. Женщина должна быть слепой, чтобы этого не заметить. Но у нас с ним есть своя история.

Я киваю, пытаясь сглотнуть комок в горле.

― Я понимаю.

― Я надеялась, что поймете. ― Я слышу, как ботинки на мягкой подошве направляются в гостиную. Я беру себя в руки и улыбаюсь, поворачиваясь к ней.

― Очень… мило было с вами встретиться, Иден. Я желаю вам самого наилучшего.

― Вам тоже, ― говорю я так искренне, как могу. И, по большей части, так и думаю. Эта женщина достаточно потеряла. Я не хочу мешать ее попыткам спасти свой брак. Теперь, когда я знаю, что он существует.

― Я найду выход.

Я жду, пока не слышу, как заводится ее двигатель, а потом иду в комнату Эмми. Она рисует черепаху, симпатичную, на самом деле. Я приклеиваю на лицо яркую, возбужденную улыбку.

― Эй, хочешь сегодня совершить несколько рождественских покупок в Эшбруке?

Я должна выбраться отсюда. Должна быть там, где не смогу сидеть и думать, там, где не смогу увидеть из окна Коула с женой. Мне не нужна эта визуализация, чтобы добавить мучений.

― Да! ― восклицает она, спрыгивая с кровати и несясь к двери.

― Куртку, юная леди!

С ботинком в одной руке она бежит, чтобы взять куртку из шкафа в прихожей, потом несется назад, чтобы закончить одеваться. Я борюсь со слезами, напоминая себе, что нам с Эмми последние два года и так было хорошо. И так же будет и в следующие два. И в последующие два тоже. И еще в два после тех.

Это моя мантра по дороге в Эшбрук и обратно, три часа спустя.

⌘⌘⌘⌘

Я лежу в кровати, в темноте, несколько часов, не в силах заснуть. Не хотелось бы, чтобы Коул увидел свет, если вдруг пройдет мимо. Если будет беспокоиться.

Полагаю, так и есть. Скорее всего, он будет чувствовать вину. Пытаться объяснить, чтобы я его не возненавидела. Думаю, это могло бы его обеспокоить. Хотя, что, черт возьми, я знаю? Кажется, я очень мало знаю об этом мужчине. Откровения следуют одно за другим, и далеко не все они хорошие.

И еще, я все еще его люблю. Да. Фактически, если не считать последнего открытия, думаю, его сломленность могла бы заставить меня полюбить его еще сильнее. Если и есть то, что может меня затронуть, это сломленность. Потому что я ее видела. Чувствовала. Жила ей. Сколько себя помню, она была моим постоянным спутником. И я не думала, что могло стать хуже.

Я ошибалась.

Я сдерживаю дыхание, когда слышу мягкий стук во входную дверь. Не двигаю ни мускулом, словно бы он снаружи мог это почувствовать. Минуты тикают, как выстрелы дробовика, каждая грохочет по моим нервам. Спустя несколько минут я дышу легче. Уверена, он ушел. Конечно, ушел, когда я не открыла дверь.

А затем я слышу скрежет металла о металл. Ключ, скользящий в замок. Я поворачиваюсь и съеживаюсь на боку, натягивая одеяло на лицо, подглядывая сквозь почти закрытые веки. Из моей спальни можно видеть угол входной двери. Я вижу, как она двигается, открываясь, а потом быстро закрывается. Слышу мягкий шорох обутых ног, почти беззвучно шагающих через гостиную. Вижу тень – большую, широкоплечую тень Коула, движущуюся из прихожей ко мне.

Стараюсь, чтобы мое дыхание было медленным и глубоким, насколько возможно, учитывая, что сердце бьется, словно лошадь в галопе. Сквозь ресницы я вижу, как Коул останавливается в дверях. Он смотрит на меня девяносто четыре долгих секунды, каждую из которых я считаю, глубоко вдыхая и медленно выдыхая. С каждым вдохом чувствую специфический запах его соленой кожи и мыла. Словно море и человек стали единым. Оба достаточно большие, чтобы утонуть. Достаточно сильные, чтобы унести меня прочь. Такие же непокорные, как сердце бури.

― Иден? ― наконец шепчет он своим чувственным хриплым голосом. Я принуждаю себя держать глаза закрытыми. Одного моего имени на его губах, облаченного в боль, погруженного в раскаяние, достаточно, чтобы меня уничтожить.

Но этого не может быть. Брук меняет правила игры. Коул женат. Больше не о чем говорить.

Я едва слышу, как Коул подходит к кровати. Слышу трение материи о кожу, когда он опускается на колени на пол рядом со мной. Я держу глаза закрытыми, мое дыхание ровное, и я жду.

― Надеюсь, ты можешь меня слышать, ― шепчет он. Если бы я спала, не уверена, что его низкий, глубокий голос мог бы меня разбудить. Это больше гул, чем что-то еще. Такой сильный, что на секунду я чувствую вибрацию на своей коже, щекочущую каждый крохотный волосок, каждый дрожащий нерв.

― Она мне не жена, ― начинает он. Мое сердце спотыкается, и дыхание перехватывает. Надежда затопляет мою душу, и я могла бы ему ответить, если бы он так быстро не продолжил: ― Лишь по закону и никак иначе.

«О. Всего лишь?»

Я заставляю подбородок не дрожать от такого сильного разочарования.

― Я любил ее как старшеклассник может любить свою девушку. Мы едва бывали вместе, когда я пошел в колледж, но я был обычным парнем. Глупым. Озабоченным. Гордым. Когда она крутилась рядом, кем я был, чтобы ей отказать? Потом она забеременела. Я думал, что поступил правильно, женившись на ней. Но я никогда ее не любил. Нет так, как должен был. Не так, как люблю тебя.

О боже! Мое сердце! Я чувствую, словно оно было сделано из стекла и только что взорвалось внутри меня, а кусочки застряли в груди, словно шрапнель.

― Были и другие женщины. Она это знала. Знала, что я был вовлечен в мир славы, денег и фанатов. Она не заслужила того, что я с ней делал. И когда Черити… после Черити я знал, что пришло время ее отпустить. Она заслуживала лучшего, чем я. Кого-то, кто мог бы любить ее так, как ей было нужно. Кто мог бы помочь ей исцелиться. Дать ей еще детей. Кого-то, кроме меня.

Он замолкает, и я так сильно хочу открыть глаза. Но не открываю. Знаю, что лучше на него не смотреть.

― Я оставил ее и приехал сюда. Отослал ей бумаги на развод. Она их не подписала. На самом деле, меня это не волновало. Я дал ей способ уйти. Развод был не для меня. Я никогда не планировал, что встречу кого-то, что в моей жизни будет нечто большее, чем мучения, которые я заслужил. Вечность, чтобы оплакивать свою дочь. Но потом появилась ты.

Я чувствую тепло, исходящее от головы Коула, когда он кладет ее на матрас рядом с изгибом моего тела. Он меня не касается. Но это и не нужно. Я почти физически чувствую его прикосновение.

― Эмми так сильно похожа на Черити, но какой бы красивой и милой она ни была, не о ней я не могу перестать думать с самого начала. О тебе. Всегда лишь о тебе.

Еще одна пауза. Еще один глубокий вдох.

― Я долгое время был один, но ни разу не чувствовал одиночества. Лишение, да. Злость, черт возьми, да. Горечь, сожаление, безнадежность, да, но никогда одиночество. До тебя. Ты все изменила. И я был так захвачен тобой ― тем, как ты отвечала мне, когда я тебя касался, вкусом твоего тела, звуком голоса ― что не думал о завтрашнем дне. Или даже о вчерашнем так часто, как привык. В основном, я думал о тебе. Больше, чем о Черити. И не был к этому готов. Не был готов к тебе. И поэтому так плохо со всем справился.

Я слышу его неровное дыхание. Чувствую его искренность. Я хочу, чтобы это имело значение. Но это не так.

― Пожалуйста, прости меня. Я причинил вред стольким людям, но, клянусь своей жизнью, никогда не хотел навредить тебе. Надеюсь, ты этому поверишь.

Еще одна пауза. Коул неподвижен, его дыхание тяжело. Я дышу ровно, продолжая хитрить. Не могу позволить ему понять, что не сплю. Не могу, когда он здесь, в моей спальне, такой близкий и искренний, надеяться, что устою перед ним. Мне нужно время. И расстояние.

Я чувствую, как он отклоняется назад, отстраняется. И остаюсь совершенно спокойной.

― Мне 29 лет, а ты изменила во мне все. Заставила меня хотеть смеяться, любить и жить снова. Чувствовать, когда я думал, что не смогу когда-либо чувствовать вообще. Я только желаю, чтобы мог быть целым, когда мы встретились. Сказать правильные слова и совершить правильные поступки. Быть тем мужчиной, которого ты заслуживаешь. Тем, кого ты смогла бы полюбить.

Я слышу, как он двигается, потом чувствую легкое, как перышко, прикосновение его губ к моему лбу, кончику носа, изгибу щеки.

― Я знаю, что ты не спишь. И я люблю тебя, ― тихо говорит он, его рот около моего уха.

Я открываю глаза и встречаюсь с ним взглядом. Его глаза темны и бездонны в ночной тени. Я ничего не говорю. Он ничего не говорит. Мы просто смотрим друг на друга, запоминая линии и формы, углы и плоскости.

А затем он встает и идет прочь.

Мое сердце начинает биться снова, лишь когда он закрывает и запирает за собой дверь.

Глава 27

Коул

Я на пляже еще до восхода солнца. Я не мог спать после того, как ушел от Иден. И не хотел быть в доме, когда проснется Брук. Так что я пришел сюда. Это единственное место, что приносило мне хоть какое-то успокоение за последние три года.

До воскресенья.

Я раскидываю снег, пока не добираюсь до песка. Начинаю этот замок так же, как и всегда ― собираю землю, закладываю основание. Я вызываю мысленный образ Черити, рисуя ее лицо с такой четкостью, что болит в груди. Я вижу каждую крошечную деталь ― каждую веснушку у нее на носу, каждую золотую крапинку в ее зеленых глазах. Слышу ее смех.

Только она не приходит.

Из кучи песка я создаю высокое строение, с башенкой как раз в центре холма, и жду прихода своей дочери. Смотрю и слушаю, снова и снова оглядывая пустой пляж, но Черити там все еще нет.

Я откидываюсь на пятки; снег больше не холодит мои онемевшие руки и колени, и закрываю глаза, вновь пытаясь увидеть и услышать свою дочь. Мысленно просматриваю сотни различных воспоминаний, теряя в них себя. Но в тот момент, как открываю глаза, она уходит.

С примитивным рыком, что ветер относит прочь, одним грубым ударом рук я разрушаю башню замка, вина и боль выплескиваются из меня как извержение вулкана, пылая в моей груди, делая бесполезным все, чего касаются.

― Черити! ― пронзительно кричу я, оглядывая пляж в отчаянной надежде увидеть ее, снова сделать все правильно.

Но нет. Когда открываю глаза, я не вижу свою маленькую девочку. Не слышу ее голос.

Я разглаживаю холодный мокрый песок и пытаюсь снова, выравнивая землю, строя насыпь, вновь очерчивая основание башни. Я напряженно думаю о Черити, о моей маленькой девочке, и жду. Жду. Но ее нигде нет.

Снова.

Я разрушаю постройку во второй раз, прежде, чем встать на ноги и отвернуться от развалин. И направляюсь к твердому песку около линии прибоя. И пускаюсь бежать параллельно берегу. Так быстро, как могу; пока горят мои легкие и болят ноги, я бегу. До тех пор, пока больше не могу ни видеть, ни слышать, ни думать, я бегу. А когда больше не могу двигаться, то останавливаюсь и падаю на колени, закрывая свои горящие глаза.

И тогда я ее вижу. И слышу. Теперь я могу видеть и слышать ее только так ― отгородившись от мира вокруг себя, существуя только внутри своей головы. С ней.

Она протягивает руки, чтобы я поднял ее, что я и делаю. Она кладет свою голову мне на плечо; нечто, что она делала все время, когда уставала.

«Ты засыпаешь, малыш?» ― мысленно спрашиваю я ее.

«Да», ― тяжело шепчет она. ― «Папочка, думаю, пришло время набрать полный карман песка, чтобы взять домой».

«Ты хочешь сегодня построить замок?»

«Нет, думаю, я достаточно их построила».

Мое сердце с шумом останавливается.

«Но это твое любимое занятие».

«Но другой маленькой девочке нужно, чтобы ты построил замок вместе с ней».

«О, Господи Иисусе! Что она говорит?»

Я чувствую, словно остатки моего мира рушатся, падая на меня сверху. Лишая зрения, слуха и воздуха. Я не могу дышать.

Я не могу снова потерять свою дочь. Не могу снова позволить ей уйти.

«Я всегда буду с тобой, папочка. Ты не должен больше меня искать. И тебе не придется сожалеть. Я обещаю».

Холодная слезинка скользит из уголка моего глаза, чтобы медленно проложить свой путь вниз по щеке.

«Но ты для меня, малыш, ― самое важное в мире».

«Я знаю, папочка».

«Да? На самом деле знаешь?»

Она поднимает голову и смотрит на меня своими очаровательными зелеными глазами.

«Знаю. Ты все время говорил мне об этом, помнишь?»

И я вспоминаю. Когда я был со своей дочерью, я на самом деле был с ней. Она владела моим сердцем, моим вниманием, моей любовью. Всегда. Я могу только надеяться, что она знала, как сильно я ее любил. Всегда буду любить.

«Да, я помню».

«Я не забыла».

«И я тоже не забыл». ― И не забуду. Не смогу.

«Но ты печален, когда вспоминаешь. А ты не должен грустить. Я не хочу, чтобы ты грустил».

«Я не могу этого избежать, милая».

«Можешь. Ты должен попытаться».

«Но это нечестно по отношению к тебе».

«Ты был со мной достаточно долго. Я счастлива, папочка. Теперь и ты должен быть счастлив».

«Я не хочу быть счастлив без тебя. Это…»

«Это неправильно», ― собирался сказать я. Потому что так и есть.

«Ты и не будешь счастлив без меня. Ты будешь счастлив со мной. Тебе не нужно быть одному, чтобы быть со мной».

С улыбкой, что освещает все ее лицо, она обвивает свои руки вокруг моей шеи и кладет голову обратно мне на плечо.

А потом она уходит.

Глава 28

Иден

Какими бы болезненными ни были дни, я переношу их лучше, чем ночи. Ночи хуже. В тишине, после того, как Эмми ложится спать, приходит одиночество. Боль, что я испытываю из-за Коула, не только эмоциональная. Я чувствую, словно у меня болит все внутри. Три ночи я беспокойно металась в кровати, заново переживая каждое проведенное вместе мгновение. Каждую разделенную улыбку, каждое прикосновение. И, кажется, боль от потери становится только сильнее.

Не помогает и то, что каждую ночь я слышу мягкий стук в дверь. Всегда поздно, через какое-то время после того, как засыпает Эмми. Мое сердце тает при мысли, что он беспокоится о ней. Он никогда не стучит громко или больше одного раза. Словно дает мне шанс его простить. Но пока еще нет.

Я не могу. По крайней мере, не настолько, чтобы позволить ему вернуться в мою жизнь. Эмми не нужна сердечная боль, что может причинить такой мужчина. Я бы поняла это скорее, если бы знала, что он женат.

Но сегодня новый день. И, надеюсь, с ним придет немного спокойствия. Хоть чуть-чуть.

― Тебе нравится здесь, Эмми? ― спрашиваю я; она устроилась перед книжным шкафом, решая, какую книгу хочет почитать мне сегодня вечером.

― Угу, ― бормочет она, кивая. Мысли ее далеко.

― Ты была бы счастлива, если бы мы здесь остались?

Я не знаю, какого ответа от нее жду. Любой причинит боль, но «нет» может облегчить впоследствии мою совесть. Чтобы я могла оглянуться назад и понять, что все это было для счастья и благополучия моей дочери, что отдалиться от Коула было не трусостью, а лишь заботой о благе моего ребенка.

― Да. А ты? ― она поворачивается, чтобы посмотреть на меня, ловит мой взгляд. Определенно, теперь ее мысли со мной.

― Я счастлива, когда счастлива ты.

― Ты всегда так говоришь. Но ты также счастлива, когда рядом мистер Дэнзер. ― Ее губы растягиваются в озорную усмешку, на щеках появляются ямочки. ― Уж я-то знаю.

― Знаешь? И откуда ты это знаешь, всезнайка?

― Ты забавно на него смотришь.

― Забавно ― это как?

Она хихикает.

― Не знаю. Словно хочешь, чтобы он взял тебя за руку.

― Да?

Она кивает, все еще улыбаясь.

― Ну, мы ведь говорили не обо мне, так?

Эмми возвращается обратно к своим поискам. Я довольна, что вопрос исчерпан. Возможно, сейчас не подходящее время для подобных бесед.

― Почему он перестал приходить?

Она не поворачивается, когда спрашивает, и я благодарна за это. Не нужно беспокоиться о выражении лица.

― В город приехал кто-то из его семьи. Он занят с ними.

― Он вернется, когда они уедут?

― Не знаю, ― уклоняюсь я; ненавижу лгать своей дочери. Хотя я не могу быть полностью уверена, что нет. Так что, на самом деле, это не ложь.

― А ты хочешь?

― Да. ― Мой ответ рефлекторный. Я хочу его больше, чем что-либо еще. Но он не может. А я не могу ему позволить. И только это имеет значение.

― Когда ты возьмешь меня на встречу с Сантой? ― внезапно спрашивает она, позволяя избежать неудобной темы.

― Как насчет сегодняшнего вечера? Джордан сказала, что он будет в «Бэйли» всю неделю.

Эмми вскакивает на ноги, танцуя, движется ко мне. Обвивает руки вокруг моей шеи и стискивает так сильно, как только может.

― Ты лучшая мамочка в мире!

― Только потому, что ты лучшая в мире дочь, ― отвечаю я, прижимаясь лицом к ее пахнущим шампунем волосам.

Эмми отстраняется, чтобы взглянуть на меня, ее нос меньше, чем в двух дюймах от моего.

― Я рада, что теперь уже не только я делаю тебя счастливой. А то я беспокоилась.

Она беспокоилась?

Она такая зрелая для своего возраста, что иногда это беспокоит меня.

― Тебе не нужно беспокоиться обо мне, куколка. Никогда.

Она кивает и улыбается, но видно, что мои слова на нее совсем не действуют. По какой бы причине в последнее время ее так не заботило мое счастье, это все еще ее мучает. И ясно читается в ее печальном взгляде

― Я люблю тебя, Эммелин, ― шепчу я, трусь об ее нос своим.

― Я тоже люблю тебя, мамочка, ― она соскакивает с моих коленей так же быстро, как на них запрыгнула. ― Когда мы пойдем?

― А что если сразу после ужина? Я позвоню Джордан, чтобы убедиться, что он будет там.

Она подпрыгивает и, кружась, убегает, напевая что-то о том, чтобы увидеть Санта-Клауса и исполнить в этом году все желания. Будем надеяться, что, по крайней мере, хоть одна из нас исполнит в этом году все свои желания. Я совершенно уверена, до исполнения моих слишком далеко.

⌘⌘⌘⌘

Эмми захотела встать в очередь сама, только она и другие дети. Она не сосет большой палец, но, конечно, не сказала никому ни слова.

Она составила список для Санты за неделю. И принесла его с собой, чтобы ей не пришлось говорить с ним, если она не захочет. Мы обе знали, что, вероятнее всего, так и будет. Это была ее идея, не моя. Иногда она такая самодостаточная; будто бы знает о своих чувствах и поступках, что для нее лучше.

― Прелестная маленькая девочка, ― произносит Джейсон слева от меня. Он не отходит от меня с тех пор, как мы пришли. ― И такая разговорчивая. ― Он пихает меня локтем и смеется над собственной шуткой.

Прежде, чем с моих губ срывается резкий язвительный ответ, он исправляется. Отчасти.

― Я шучу. Мне не стоило так говорить. Она просто слишком тихая.

«А ты просто засранец», ― молчаливо добавляю я. Не знаю, почему меня удивляют его поддразнивания. Кажется, он такой со всеми, кроме меня. И я догадываюсь, почему являюсь исключением. Вероятно, тайна скрыта где-то в моих трусиках.

― Она говорит, когда ей удобно, ― мягко объясняю я, даже не глядя на него. Боюсь, что не смогу побороть желание вмазать по его самодовольной физиономии.

― Просто мне стоит приходить почаще, и тогда она сможет чувствовать себя со мной удобно. Ведь Коул больше не приходит, ― добавляет он, обвивая рукой мою талию.

Я стискиваю зубы и ничего не говорю. Не знаю, как он узнал, что происходит между мной и Коулом, или, может, просто сказал наугад. Но это неважно. Его это не касается, и я отказываюсь это обсуждать.

― А я думал, что ты очень любишь свои руки, ― раздается позади нас болезненно знакомый голос.

Мы с Джейсоном поворачиваемся одновременно. Меньше чем в футе от нас стоит Коул. Взгляд его голубых глаз направлен на Джейсона, их выражение такое же холодное, как и тон.

― Я не увидел на ней надписи «занято», Коул, ― произносит невозмутимо Джейсон.

― И надписи «лапай здесь» я тоже не заметил, ― парирует Коул.

― Она может говорить за себя. Если она не хочет, чтобы я был рядом, ей просто нужно сказать об этом.

― Если бы ты понял намек, ей бы не пришлось этого делать, ― рычит Коул.

― Думаю, ты слегка перегибаешь палку, приятель, ― сообщает Джейсон, делая шаг к Коулу.

Коул не двигается, и я понимаю, почему. Он такой высокий, выше Джейсона, по меньшей мере, на три дюйма. Вероятно, и тяжелее его фунтов на тридцать.

Как только я его вижу, меня тянет к нему. Лишь смотреть на него ― словно ощущать холодный компресс на горящем в лихорадке лбу. В глубине души рождается мысль, буду ли я сравнивать с ним каждого мужчину до конца своей жизни. С красивым, великолепным Коулом, который украл мое сердце. А потом раздавил его своей ложью.

Я чувствую, как печаль заползает мне в грудь и дергает подбородок. Я извиняюсь и отворачиваюсь прежде, чем хоть один из мужчин заметит, что он дрожит.

― Почти что очередь Эмми, ― бормочу я в виде объяснения.

Я спешу прочь, не оглядываясь. И неважно, как сильно этого хочу.

Я не видела Коула с той ночи, когда он прокрался ко мне в комнату и обнажил свое сердце рядом с кроватью. Хотя я никогда не забуду ту ночь, его слова и эмоции, которые, я чувствовала, изливались из него, это ничего не меняет. Он женат. Так что я не осмеливаюсь больше на него смотреть. В тысячу раз тяжелее держаться принятого решения, когда я могу видеть его великолепное лицо, изучать прекрасные глаза.

Я стою у переднего края очереди и смотрю на свою дочь. Она выглядит такой взрослой, стоя в толпе, держа листок в крошечных ручках. Внешне она похожа на нормальную, здоровую маленькую девочку. Глаза не могут разглядеть ее шрамов. Я только надеюсь, что однажды они так поблекнут, что даже она не будет знать, что они есть.

Джордан заставляет меня подпрыгнуть, когда появляется рядом и кладет руку мне на плечо, но, к счастью, она ― единственный человек, который ко мне приближается. Я не оглядываюсь на мужчин. Тем временем подходит очередь Эмми сесть на колени Санты, и, когда после мы поворачиваемся, чтобы уйти, их обоих уже нет.

Но еще прежде, чем мы проталкиваемся через входную дверь, я знаю, что сегодняшний вечер будет для меня особенно тяжелым.

⌘⌘⌘⌘

Я хмурюсь, когда мы въезжаем на подъездную дорожку, и я вижу припаркованный там черный внедорожник. Моя первая мысль о Брук, и ужас заполняет мой желудок словно кислота. Я выпускаю Эмми, пытаясь не обращать внимания на Брук Дэнзер, но вижу, что машина пуста.

«Это странно», ― замечаю я.

Я размышляю, вдруг она перепутала и решила, что находится у дома, где работает Коул. Но если это так, то где она? Только что вышла?

Я отпираю дверь нашего коттеджа и, толкнув, открываю, чтобы позволить Эмми войти. Отступаю назад к краю крыльца и смотрю на дом через улицу, чтобы понять, есть ли там свет. Света нет. И я направляюсь в дом вслед за дочерью. Прежде, чем успеваю вернуться мыслями к тому, что, черт побери, делает Брук, я слышу голос, который заставляет мою кровь похолодеть.

― Привет, дорогая. Прошло много времени.

Сердце, кажется, готово выскочить из груди, когда я вижу Райана. Он сидит на корточках в углу гостиной, держа Эмми между колен. Ее лицо бледное, как у призрака, а глаза большие и испуганные.

― Мамочка, ― в ужасе шепчет она.

В горле появляется ком. О боже, этот звук! В ее слабом голосе слышится страх. Дрожь. Мольба.

― Я здесь, малыш. Может, подойдешь и сядешь со мной на диван?

Она начинает двигаться, но Райан ее останавливает. И тогда ее глаза наполняются слезами. Она умная девочка. И знает, что это нехорошо.

― Не так быстро, детка. Давай поговорим несколько минут. Я не видел тебя два года. Ты выросла. Теперь ты такая красивая девочка, ― произносит он, гладя ее волосы, позволяя своей руке, движущейся вниз по телу Эмми, задержаться слишком долго на ее спине и попе, чтобы затем отпустить.

― Райан, позволь Эмми пойти в свою комнату. Мы с тобой можем поговорить здесь.

Я не хочу нападать на него и рисковать навредить Эмми. И не хочу говорить ничего, что может напугать ее еще сильнее. Я прилагаю усилия, чтобы мой тон и выражение были настолько спокойными, насколько возможно, несмотря на панику, что царапает меня изнутри. Панику и ярость. Единственное, что удерживает меня сейчас в здравом уме ― понимание того, что что бы я ни сказала, что бы ни сделала, это может повлиять на Эмми. Ей причинили достаточно вреда. Я не хочу, чтобы она жила с видением того, как ее мать на ее глазах убивает мужчину. Или, может, того, как ее мать умирает, если этот мужчина окажется сильнее.

Вот почему я должна сохранять спокойствие. Ради Эмми. Ради моей милой, прелестной дочки.

― Она похожа на тебя, ― произносит он, наклоняясь так, чтобы видеть лицо Эмми. Она стоит совершенно неподвижно, взгляд устремлен на меня. Я улыбаюсь ей, надеясь успокоить.

― Да, так и есть. Эмми, иди поиграй в свою комнату. Закрой дверь и не выходи, пока я к тебе не приду. Хорошо?

«Пожалуйста, Боже, пусть он ее отпустит. Пожалуйста, пусть отпустит».

Я перевожу взгляд с Эмми на Райана. Смотрю в его зловещие, знакомые глаза.

― Нам с дядей Райаном нужно немного поговорить. Наедине. ― Я подчеркиваю последнее, надеясь, что он поймет, что это значит. Если мне придется притвориться, что я готова к очередному изнасилованию, чтобы убрать свою дочь из этой комнаты, я это сделаю. Я сделаю все, скажу все, выдержу все, чтобы держать ее в безопасности и невредимой.

Райан смотрит на меня, сузив глаза, исследуя меня с головы до пят. Затем его взгляд медленно следует обратно, вверх по моему телу, задержавшись между ног и на моей груди, заставляя кожу покрываться мурашками. Не имеет значения, что он красив, что может получить практически любую женщину, какую захочет. Внутри он всего лишь больной дегенерат. Мужчина, который насилует детей. По моему мнению, нет хуже хищника, нет более убогого поступка.

Наконец, один уголок его рта злобно приподнимается.

― Да, почему бы тебе не уйти, маленькая Эмми? Нам с мамочкой нужно о многом поговорить. Кое-что наверстать.

Когда он встает, то потирает промежность. Внутри у меня все переворачивается.

Взгляд падает на Эмми.

― Не выходи, малыш. Неважно, что ты услышишь, не выходи, пока я за тобой не приду.

Она кивает, и я почти слабею от облегчения, когда она бежит по коридору и захлопывает дверь своей комнаты. Я слышу, как звенит ручка, когда она поворачивает замок.

«Хорошая девочка», ― думаю я про себя.

Теперь мне нужно понять, что делать с Райаном.

― Как ты нас нашел? ― спрашиваю я, преодолевая короткое расстояние до дивана.

― Ты на самом деле думаешь, что Люси просто позволила бы вам исчезнуть? Ты знаешь, что она из тех, кто следит за всем и каждым. Контролирует. Это ее долг.

Мое сердце падает.

― Она следила за мной?

Он кивает.

― С того самого момента, как ты покинула дом. Я удивлен, что ты этого не ожидала. Может, ты не так умна, как я всегда думал, ― произносит он.

Полагаю, я должна была этого ожидать. Но я была так напугана, так жаждала убежать, увезти Эмми, что просто ушла. Не оглядываясь назад. Ни разу. Даже чтобы посмотреть, не преследуют ли нас.

Райан приближается, садится рядом со мной на диван. Он так близко, что его бедро касается моего, вызывающе трется, когда он откидывается назад и скрещивает руки на своем плоском животе. Его взгляд устремлен на меня, и я выдерживаю его. Я его не боюсь. Не за себя. Я боюсь за свою дочь. Если со мной что-то случится, у нее не будет никого, чтобы защитить. Уберечь от людей, подобных ему. Ей придется жить с ними и терпеть жестокое обращение, пока она не сможет убежать. Но к тому времени будет уже слишком поздно.

― Почему ты ждал так долго, чтобы приехать сюда?

«Пожалуйста, Боже, не дай ему сказать, что он ждал, пока Эмми станет старше. Чтобы больше ему понравиться».

Внутри у меня все переворачивается при этой мысли.

― Она долгое время хорошо это скрывала. Но не только она умеет действовать в своих интересах. Так что я здесь. Чтобы увидеть тебя. И свою дочь.

Мой пульс ускоряется от того, как он подчеркивает, что Эмми его. Она биологически его потомок, но ни в коем случае не дочь. Это не считается. И никогда не будет. Пока я дышу.

Я поворачиваюсь к Райану, смотрю ему прямо в глаза, даже наклоняюсь немного ближе. Удерживаю его взгляд. И говорю медленно, четко.

― Ты на самом деле думаешь, что я не буду бороться за нее ногтями и зубами? Что когда-нибудь ты станешь частью ее жизни?

Самодовольно улыбаясь, он качает головой.

― Полагаю, мои шансы очень высоки.

― И почему ты так думаешь? Ты спятил?

― Я могу быть очень… убедительным, Иден, ― произносит он, тянется, чтобы провести по мне своим пальцем, вниз от подбородка до ложбинки между грудей. Я хочу сжать его в кулаке и сломать. Но не двигаюсь. Я все еще удерживаю его взгляд. Сегодня я не отступлю. Сегодня или любой другой ночью.

― Я лучше проведу жизнь в бегах за твое убийство, чем ты получишь пять минут с моей дочерью. ― Одна ровно изогнутая бровь приподнимается. ― И если ты не уберешь свой палец, имеешь хороший шанс его лишиться.

Пламя разливается во мне. Ярость, накопленная за годы, что я была безвольной секс-игрушкой, наполняет мои вены. Злость от того, что этот человек предъявляет права на мою дочь, как на свою собственную, горит внутри меня.

И в то же время я чувствую силы противостоять ему, злость от того, что ждала так долго, и ужас, что это не сработает в мою пользу.

Но это должно сработать.

Мне нужно это сделать.

Райан не шевелится и какое-то время молчит. Он не убирает свой палец, но и не продолжает движение.

Но затем все меняется.

Он так быстро начинает двигаться, что я взвизгиваю от удивления. Сжимает в кулаке мою рубашку и резко сдергивает меня с дивана, наваливаясь на меня, и мы оба падаем на пол. Резкий удар выбивает из меня воздух. Я судорожно пытаюсь вдохнуть, но не получается. Он давит на меня своим весом, и мои легкие не могут расшириться.

Я начинаю пинаться и царапаться, но он легко прижимает мои руки к бокам. Как привык делать.

И тогда появляется страх. На несколько секунд я снова ― испуганный ребенок, отданный на милость того, кто старше и сильнее. Мое сердце ускоряет ход, а грудь горит от потребности в кислороде. Я поднимаю вверх подбородок, отчаянно пытаясь хоть раз

вздохнуть. Но не получается. Райан прижимает меня своим мускулистым телом, и я чувствую, словно голова моя может взорваться.

Я едва слышу стук в дверь сквозь шум крови, пульсирующей у меня в ушах. Но слышу. И пытаюсь издать какой-нибудь звук, но все, что выходит, это хриплый дребезжащий стон. А потом рука Райана накрывает мой рот, и дышать становится еще труднее. Я извиваюсь, как только могу; все, что угодно, чтобы освободиться, чтобы хоть на дюйм высвободить руку или ногу. Но все бесполезно. Я слишком маленькая. Он слишком большой. Слишком тяжелый.

Моя голова начинает слегка кружиться от недостатка кислорода. Единственное, что еще приходит в голову ― вонзить зубы в палец, что касается моих губ. Что и я делаю. Собрав до капли всю силу, я сжимаю челюсти. Чувствую, как плоть отделяется от костей. Ощущаю медный привкус крови, проникающей мне в рот. Слышу рычание моего захватчика.

А потом я вижу Коула, яростного ангела, обрушившегося на Райана. Его большие руки, хватающие Райана за плечи. Чувствую, как мне становится легче, когда Коул сбрасывает его с меня. И облегченно дышу, когда в легкие устремляется свежий воздух.

Неуверенно отползаю прочь, сознавая только грохот ломающихся предметов. Я неистово стремлюсь в другой конец комнаты. Привалившись к углу возле двери, молча смотрю на Коула, зло выбивающего кровь и дыхание из Райана.

Он оседлывает его, жестоко ударяя то одним кулаком, то другим. Снова и снова, не останавливаясь.

Кровь начинает брызгать на стены, лицо и рубашку Коула. Райан перестал двигаться несколько ударов назад, и его лицо совершенно неузнаваемо. Какая-то часть меня наслаждается происходящим, но есть и другая часть, которая понимает, что это не закончится хорошо. Как бы сильно мне ни хотелось узнать о смерти Райана, как бы мало он ни заслуживал жить, этого не может произойти. Просто не может.

― Коул, стой, ― говорю я хрипло. Он даже не останавливается. ― Коул, стой! ― кричу я громче.

Это он слышит.

Когда он поворачивает голову, чтобы посмотреть на меня, кажется, будто он все еще видит Райана. Всего секунду. Может, две. Он выглядит смертоносно. И почти сбит с толку, что перед ним я. А потом выражение его лица смягчается. Настолько, что мне хочется заплакать, свернуться в его руках и никогда не двигаться.

Но затем он отворачивается. Обратно к Райану, который лежит под ним без сознания. Слезает с него, хорошенько пнув разок под ребра, потом лезет в карман за телефоном.

― Я позвоню в полицию.

И он так и делает.

Когда он говорит с оператором 911, я встаю на дрожащие ноги и направляюсь к комнате Эмми. Стучу в дверь.

― Эмми? Открой дверь, милая. Я хочу войти.

Я жду, слушая шорох или крик, боясь, что могу найти.

И ничего не слышу.

Стучу снова, на этот раз немного громче.

― Эмми, открой, малыш, это мамочка.

Жду. Слушаю. Ничего.

Я трогаю ручку. Она не поворачивается. Определенно, заперто.

― Эмми, ты меня пугаешь. Пожалуйста, открой дверь. Теперь ты в безопасности. Я обещаю. Коул здесь.

Мое сердце снова ускоряет шаг, душа сжимается от какого-то неясного страха. Я стучу снова. Опять дергаю ручку.

― Эмми, пожалуйста. Открой дверь.

Я чувствую присутствие Коула прежде, чем вижу, как рука его тянется к дверной ручке, дергает ее.

― Заперто, ― зачем-то объясняю я. ― Она закрылась, когда я попросила ее оставаться в комнате и не выходить, пока я за ней не приду.

― Эмми, ты можешь открыть дверь? Пожалуйста, ― просит он, стуча костяшками пальцев.

Нет ответа. Я прижимаю ухо к двери. Ни звука. Полная тишина.

― О боже, боже, боже, ― бормочу я, бросаясь в ванную за шпилькой для волос, чтобы открыть замок. Когда я возвращаюсь и склоняюсь, чтобы вставить ее в замок, Коул отодвигает меня в сторону и пинком распахивает дверь, заставив меня вскрикнуть.

Первое, что я чувствую, когда дверь открывается, это холодный воздух. Я вижу, что она открыла окно. И весь мир вокруг приходит в движение.

Глава 29

Коул

На ее выразительном лице читается страх. Ужас от того, что все, что любишь, все, ради чего живешь, висит на волоске. На невидимом волоске, держащем чашу неизвестных весов.

Паника туманит ей зрение. Взгляд Иден в замешательстве мечется по комнате и возвращается к открытому окну, снова пробегает по комнате, и опять ― к окну.

― Эмми! ― зовет она, пересекая комнату, словно что-то почувствовав. ― Эм-м-м-и! ― кричит, приближаясь к окну.

Внутри возникает томящая пустота, когда я смотрю на нее, на женщину, которую люблю. Она пытается осознать одну из самых ужасных вероятностей в жизни. И в то же время отвергает ее.

Я хочу что-нибудь сказать, но знаю: даже если можно было бы найти что-то утешительное, она бы это не услышала. Единственное, что нужно сейчас Иден ― найти дочь.

Так что это я и собираюсь сделать.

― Оставайся здесь. Я ее найду, ― спокойно произношу я. Мой голос звучит твердо, выражение лица уверенное, мое присутствие надежно. Устойчиво. Но внутри все сдавливает от страха. Ужас, сгустившийся в воздухе, слишком напоминает черные тучи.

― Я пойду с тобой, ― сообщает она, даже не встречаясь со мной взглядом. Сам дьявол гонит ее. Я хорошо знаю это чувство. И понимаю, что спорить бесполезно.

Я выхожу в коридор и тянусь за курткой Иден. Протягиваю ей, пока она обувается. Перед тем, как направиться к двери, я беру покрывало, что лежит на спинке дивана. Эмми оно понадобится, когда мы найдем ее.

А мы ее найдем.

Я обещаю это себе.

Мы выходим, оставив на полу, посреди гостиной Иден, подонка, что валяется без сознания среди обломков мебели и разбитых вещей. Теперь он ― последняя из моих забот. Будем надеяться, шериф приедет и позаботится о нем, пока мы не вернемся. Это более важно.

Важнее всего.

Иден не может потерять Эмми. Я знаю, как это влияет на человека, и не могу позволить, чтобы с ней случилось подобное. Кроме того, я тоже не могу потерять Эмми. Я нужен ей. А она нужна мне. Мы все нужны друг другу.

Мы идем по дороге, от дома к дому, оба зовем Эмми. Ветер дует с океана, завывая вдоль улиц, унося наши голоса к морю прежде, чем они разносятся в воздухе. Я слышу в голосе Иден поднимающуюся панику. Она все резче, все отчаяннее произносит имя Эмми.

Сердце тяжело стучит у меня в груди, и я пытаюсь представить, куда могла бы пойти маленькая девочка, когда монстр из ее прошлого внезапно возник у нее на крыльце.

Ледяные пальцы ужаса сковывают меня, когда я думаю о ее любви к пляжу, о том, что пустое пространство темного песка может показаться испуганному ребенку безопасным местом, где можно укрыться. Местом, где никто не стал бы ее искать. Я прогоняю мысль прочь. И отказываюсь рассматривать эту возможность, даже когда мои ноги поворачивают в этом направлении.

Мы зовем ее по имени. Тишина. Нет ответа. Как нет и маленьких фигурок, укрывшихся в тенях или бегущих к нам в лужах желтого света, льющегося из уличных ламп.

― Давай проверим дом, где я работаю, ― предлагаю я, направляя ее к тротуару. ― Может, она прячется там.

Я молюсь, чтобы она оказалась там, но сильное предчувствие подсказывает, что там ее нет. И, даже если она и приходила, то, увидев, что дом пуст, ушла.

Я отпираю дверь и открываю ее для Иден. Она входит, перемещаясь из комнаты в комнату, зовет свою дочь, а я обхожу дом снаружи, снова и снова повторяя ее имя.

― Ее здесь нет! Здесь нет! ― всхлипывает Иден, когда мы встречаемся у двери. Она

хватает меня за руку своими дрожащими пальцами, ее беспокойство растет. ― Где она может быть? Куда могла пойти? ― спрашивает она.

― Может, она пошла ко мне домой, ― предполагаю я, молясь, чтобы она так и сделала. Чтобы смогла найти его в темноте. И оказалась достаточно хладнокровна, чтобы подумать об этом.

― О боже, боже, боже, ― бормочет Иден, ее голос дрожит, когда мы минуем поворот, что ведет к пляжу.

Мы оба смотрим по сторонам, и зовем, зовем, зовем. Мой пульс учащается по мере того, как мы приближаемся к пляжу.

Лохмотья снега все еще покрывают длинные ряды песка. Они светятся серебром в лунном свете. Все остальное почти контрастно черное.

Сквозь порывы ветра я слышу прерывистое дыхание Иден. Тяжелые всхлипы, сопровождаемые печальной песней имени дочери, что произносят губы. Внутри у меня все сжимается. Сердце обливается кровью от страха за Эмми. Так похожей на мою дочь. Получившей свою долю страданий. Она не заслуживает этого. Они обе не заслуживают.

Мы быстро идем вдоль пляжа, все ближе и ближе подходя к моей хижине. И тогда я, переводя взгляд слева направо, вижу нечто. Оно плавает как раз возле берега, чуть дальше того места, где начинают разбиваться волны. И движется взад и вперед в луче лунного света, что склоняется к океану.

Не раздумывая, я бросаюсь бежать вниз по пляжу к кромке воды. Сосредотачиваюсь на плавающем нечто. Волны поднимают и скрывают его. Потом они разбиваются, и снова его открывают. Я вижу крошечную бледную ручку, плывущую по поверхности, и знаю, что это Эмми.

Я бросаю покрывало и бегу к воде. Почти не обращаю внимания на холодную воду ― пятьдесят с чем-то градусов¹¹, когда она врезается в мое тело. На то, как сжимаются мышцы живота, когда вода заползает под мой свитер. Я поднимаю подбородок, в груди у меня все немеет. Еще чуть-чуть, и я смогу схватить ее.

Всего лишь немного дальше.

Я поворачиваюсь боком и тянусь, вытягивая руку так далеко, как только возможно, чтобы ухватить пять маленьких пальчиков, что плавают ко мне ближе всего. Я сжимаю один, но мои суставы не гнутся, и он выскальзывает из моего захвата. Я бросаюсь вперед, хватаю снова прежде, чем она уплывет дальше на глубину.

На этот раз я сжимаю кончик ее пальца так сильно, как только могу, и подтягиваю к себе, пока не получается ухватиться лучше.

Палец. Два пальца. Пять пальцев. Ее рука. Пока я тяну ее к себе, каждое крошечное движение дается невероятно тяжело. Когда я, наконец, подтягиваю к себе холодное, безвольное тело Эмми, мои мышцы вялые. Я обнимаю ее и поворачиваю к берегу. Ноги борются с подводным течением. Стонут, когда я заставляю их нести нас вперед. Шаг за шагом.

Ближе к берегу помогают волны, выталкивая нас на песок. Я падаю на колени, бережно удерживая тело Эмми. Едва слышу крики за стуком собственного сердца. Мир безмолвен, и я вижу Иден, лишь когда она опускается передо мной на колени и тянется к своей дочери.

А потом я слышу ее крик.

― Не-е-е-е-е-е-е-е-ет!

Глава 30

Иден

― Нет! Эмми! ― кричу я, слезы заливают мое лицо, когда я беру ее из рук Коула. ― О боже, малыш, открой глазки! Посмотри на меня!

Она такая холодная. Как лед. Руки вяло покоятся на темной синеве мокрой рубашки, а ноги безжизненно свисают вниз.

― Эмми, малыш, пожалуйста, проснись, ― причитаю я. ― Что мне нужно делать? ― спрашиваю я Коула, который смотрит на меня так, словно заново переживает худший день в своей жизни.

― Иден, позволь мне помочь. Мобильник у меня в кармане, и я уверен, что сейчас он не работает, так что тебе нужно бежать ко мне домой. Боковая дверь не заперта. Немедленно звони в 911. Я пойду за тобой. Я сделаю ей искусственное дыхание и потом принесу ее внутрь. Дай мне пять минут.

― Нет, я не могу ее оставить. Я не могу покинуть ее, Коул! Она моя маленькая девочка. Мой малыш. Я не могу оставить ее. Она должна быть в порядке. Она испугается, когда проснется. Я не могу оставить ее.

Чем дольше я говорю, тем большую ярость чувствую. Я слышу свои собственные слова. Отчаяние. Страх. Их питает ужас, что нарастает внутри, вокруг меня. Угроза затопляет меня. Как океан, что пытался утопить мою дочь.

― Иден! ― резко кричит Коул, его пальцы сжимают мои плечи, зарываются в них. Его глаза ― обнаженные дыры, я вижу его беспокойство. Тревогу. Страх. Безнадежность. Борьба ― его способ оставаться на плаву. Бороться, чтобы контролировать. ― У нас мало времени. Делай, что я говорю, и быстро. Эмми нужна наша помощь. Прямо сейчас.

Не ожидая моего согласия, Коул берет Эмми из моих напряженных рук и мягко кладет ее на мокрый песок. Широко раскрытыми горящими глазами я смотрю на его действия ― он проверяет пульс на шее, слушает в груди звуки дыхания, поднимает вверх подбородок, зажимает нос, вдувает воздух ей в легкие.

Ее грудь поднимается и опадает, раз, два. Он бросает на меня резкий взгляд и одно громкое слово.

― Иди!

А потом тыльной стороной ладони нажимает ей на грудь, прокачивая спасительную, наполненную кислородом кровь через неподвижное тело моей дочери.

Рыдания вырываются из моего горла, я поднимаюсь на ноги и мчусь со всей возможной быстротой к дому Коула. Нахожу боковую дверь и распахиваю ее, даже не позаботившись закрыть за собой. Я бегу на кухню к телефону. Уверена, он должен быть там.

Я сразу замечаю его и набираю 911. Борясь с овладевающим мной упадком сил, я говорю с оператором, направляя спасателей в это место ― лучшее, что я могу сделать, не имея настоящего адреса. Она переключает меня на работника скорой помощи, который начинает задавать вопросы об обстоятельствах, в которых мы нашли Эмми. Он спрашивает о воде и о том, как долго она могла в ней находиться. О ее реакции и цвете ее кожи. Он уверяет меня, что сдавливание груди ― лучшее, что мы можем сделать до их приезда, и что согревать ее нужно очень медленно и удостовериться, что она будет спокойна и лежать в горизонтальном положении.

Когда я вешаю трубку и направляюсь обратно к боковой двери, то натыкаюсь на Коула, вбегающего с Эмми. Он несет ее в гостиную, отшвыривая с дороги кофейный столик, чтобы положить ее спиной на пол. Не говоря ни слова, он сразу же возобновляет сжатие груди.

Мой взгляд останавливается на дочери. Синеватый отлив кожи, темно-багряный цвет губ. Закрытые веки, безжизненные конечности.

Я даже не осознаю, что у меня подгибаются ноги, пока не оказываюсь на коленях в нескольких дюймах от ее тела. Я беру ее холодную руку в свою и подношу к своим

дрожащим губам.

― Пожалуйста, вернись ко мне, Эмми. Я не могу жить без тебя, милая. Ты ― весь мой мир, ― со слезами говорю я ей. ― Пожалуйста, Боже, не забирай ее! Не забирай ее у меня!

― Сними с нее одежду, ― спокойно произносит Коул. ― Потом мы укроем ее одеялами.

Когда я поднимаю на него вопросительный взгляд, он смотрит на меня. В его глазах боль и потеря, совершенное опустошение, что сжимает мне сердце. И в это мгновение я понимаю, почему. Понимаю, почему он здесь. Почему не смог уйти. Почему не может сдаться.

Его дочь. Моя дочь. Кровь от нашей крови. Смерть не изменит такую любовь. На самом деле она не разделяет родителей и детей. Ни в сердце. Ни в душе.

Я начинаю раздевать Эмми, не прерывая спасительного процесса прокачки сердца и наполнения воздухом легких. Не знаю, сколько прошло времени, когда мы слышим стук во входную дверь, и суровый деловой голос сообщает:

― Служба спасения.

С того момента, как открываю дверь, я оказываюсь в ночном кошмаре. Я смотрю на мужчин в толстых куртках и белых рубашках, которые обсуждают и оценивают мою дочь, обмениваясь такими фразами, как «почти утонула» и «переохлаждение». Наблюдаю сквозь прутья своего личного ада, как двое мужчин кладут крошечные подушечки на грудь моей дочери и питают ее сердце электричеством, следя за жизненным ритмом, возникающем на маленьком экране. После второй попытки я слышу обнадеживающий писк. И странный навязчивый стон. Чувствую руки, обвивающиеся вокруг меня. И только когда Коул прячет мое лицо у себя на груди, я понимаю, что его издала я.

Двое мужчин работают очень эффективно и слаженно, подготавливая мою дочь к транспортировке, принимая все меры, чтобы спасти ее жизнь, мозг, органы. Чтобы вернуть ее мне в состоянии, максимально возможно близком к тому, в каком она убежала из дома.

Я смотрю, убитая горем и ужасом, желая, чтобы я смогла как-то помочь. И зная, что ничего не могу сделать, лишь оставаться рядом с ней и молиться, чтобы она проснулась.

Поездка в больницу ― расплывшееся пятно. Скорость и сирены, мониторы и признаки жизни, теплые капельницы и согревающие одеяла. Я смутно помню, как Коул говорит, что догонит нас, но память отказывается работать так же, как и разум. Как сердце.

Я мучаю себя мыслями о жизни без Эмми, воспоминаниями о самых драгоценных моментах, вопросами о ее недавней одержимости моим счастьем без нее. Могла она как-то увидеть это в своем будущем? Каким-то образом узнать, что Господь заберет ее у меня?

Мысль вызывает тихие рыдания, что сотрясают все тело. Сидя рядом с носилками Эмми, я склоняюсь к ней, прислоняюсь лбом к ее лбу, борясь с безнадежностью и тошнотой, что угрожающе поднимается внутри меня. Она не умерла, напоминаю я себе. И не собирается. Ее сердце теперь бьется. Грудь поднимается от быстрого, неглубокого дыхания. Это признаки жизни. Жизни. Она еще может с этим справиться.

― Эмми, это мамочка, ― шепчу я, поглаживая тыльной стороной пальцев ее холодную щеку. ― Ты сильная, малыш. Такая сильная. Ты должна бороться, чтобы остаться со мной. Слушай мой голос. Чувствуй, как я касаюсь тебя. Знай, как сильно тебя любят. Больше, чем любую маленькую девочку в целом мире. Нам слишком многое еще нужно сделать, милая. Построить замки из песка, прочитать истории, посмотреть мультфильмы. И скоро наступит Рождество. У меня для тебя так много всего. «Я хочу посмотреть, как ты откроешь все свои подарки», ― говорю я ей, думая о том, что куплю ей даже луну, если она просто ко мне вернется. ― Дыши, малыш. Дыши и выздоравливай, чтобы тебе было тепло и уютно, а потом возвращайся ко мне. Хорошо? Да, Эмми?

Слезы капают с моих ресниц на ее влажные волосы. Я бы отдала ей свою кровь, если бы это помогло, свою жизнь, если бы она могла ей воспользоваться. Если бы она только проснулась и попросила меня об этом, я бы отдала ей все, чего желает ее сердце. Все. Все для моей маленькой девочки.