Положительные и отрицательные стороны демократии с точки зрения анархистов-коммунистов

V

Долго жившие в демократических странах русские эмигранты знают, чего стоят свободы этих государств, раз только рабочие хотят воспользоваться ими для своего самоосвобождения. Эти «Свободы» легко уничтожаются в таком случае, а, в случае надобности, под Флагом военного положения, на сцену выступает самый необузданный Деспотизм.

Бесчисленные факты подтверждают слова Бакунина: — «пока человечество будет разделено на меньшинство эксплуататоров и большинство эксплуатируемых, свобода не мыслима и становится ложью».

Всего же хуже, что «демократический» режим, — создавая в головах подданных государства убеждение, что они — эти подданные,— выбирая себе властителей, тем самым становятся участниками власти, делает многих из них рабами не только за страх, но и за совесть.

Говоря о «новом обмане», Л. Н. Толстой пишет: — «обман этот состоит в том, что посредством сложного устройства выборов представителей в правительственные учреждения, людям известного народа внушается, что, избирая того, кто далее будет, вместе с другими, избирать того или другого из десятка неизвестных ему кандидатов, или избирая прямо своих представителей, они делаются участниками правительственной власти и потому, повинуясь правительству, повинуются сами себе и потому будто бы свободны. Обман этот, казалось бы, должен быть очевиден и теоретически и практически, так как при самом демократическом устройстве и при всеобщей подаче голосов, народ не может выразить свою волю. Не может выразить ее потому, что такой общей воли всего многомиллионного народа нет и не может быть, а во вторых, потому что, если и была бы такая общая воля всего народа, большинство голосов никогда не может выразить ее. Обман же этот, не говоря уже о том, что выбранные люди, участвующие в правлении, составляют законы и управляют народом не в виду его блага, а руководствуясь по большей части единственной целью, среди борьбы партий, удержать свое значение и власть, — не говоря уже о производимом этим обманом развращении народа всякого рода ложью, одурением и подкупами, — обман этот особенно вреден тем самодовольным рабством, в которое он приводит людей, подпавших ему. Люди, подпавшие этому обману, воображая, что они, повинуясь правительству, повинуются сами себе, уже никогда не решатся ослушаться постановлений человеческой власти, хотя бы они были противны не только их личным вкусам, выгодам, желаниям, но и высшему закону и их совести....

Люди эти подобны заключенным в тюрьме, воображающим, что они свободны, если имеют право подавать голос при выборе тюремщиков для внутренних хозяйственных распоряжений тюрьмы. Член самого деспотического дагомейского народа может быть вполне свободен, хотя и может подвергнуться жестоким насилиям от власти, которую не он устанавливал; член же конституционного государства всегда раб, потому что, воображая, что он участвовал или может участвовать в своем правительстве, он признает законность всякого совершаемого над ним насилия, повинуется всякому распоряжению власти, так что люди конституционных государств, воображая, что они свободны, именно, вследствие этого воображения, утрачивают даже понятие о том, в чем состоит истинная свобода. Такие люди, воображая, что они освобождают себя, все более и более, отдаются во все большее и большее рабство своим правительствам».

Нет сомнения, что член парламентского государства, (как и любого государства) — или раб, или, что много реже и много хуже, рабовладелец. Но и дагомеец может быть только «внутренней свободным, а этого мало: он все таки раб, пока не сбросит с себя ига власти.

С. Фор тоже называет рабами членов демократии: «тот, кто назначает уполномоченного с определенною ролью спеться с другими уполномоченными в деле установления законов, принимает вперед и по чести предложение подчиниться желаниям этих законодателей и, тем самым, отрекается от всякого права на неповиновение. Следовательно, он перестает быть свободным и, волею неволей, становится рабом. Это принятое, желанное, искомое рабство».

Сравнивая отношение к власти массы русского и французского, напр., народов, мы ясно видим, что в первом нет и тени того уважения к закону и власти-правительству, какое наблюдается во Французской демократической республике.