Полоний на завтрак Шпионские тайны XX века

Последние жертвы Германии

Бивор Э. Падение Берлина. 1945. Пер. с англ. Ю.Ф. Михайлова. М.: ACT, 2004; Overmans R. Deutsche militarische Verluste im Zweiten Weltkrieg. 3 Aufl. Muenchen: R. Oldenbourg Verlag 2004. (Этот очерк написан при участии М.С. Носова).

Книга английского историка Энтони Бивора, посвященная последним месяцам существования Третьего рейха, сразу после своей публикации на английском языке в 2002 году наделала немало шума и даже вызвала протесты со стороны российского МИДа из-за того, что Красная Армия была представлена не в традиционной роли армии-освободительницы, а как сборище насильников, убийц и грабителей. Вышедшая несколько раньше книга немецкого историка Рюдигера Оверманса «Германские военные потери во Второй мировой войне», впервые опубликованная в 1999 году, также вызвала большой резонанс, но главным образом в Германии. Немецкий автор вводит в оборот новую цифру безвозвратных потерь вермахта — 5,3 млн. человек, тогда как ранее наиболее распространенной цифрой была цифра примерно в 4 млн. погибших военнослужащих германских вооруженных сил. Он опирался на данные картотек учета личного состава и безвозвратных потерь, главным образом на сводную картотеку потерь Справочной службы вермахта о военных потерях и военнопленных (всего около 18,3 млн. карточек) и результаты послевоенной работы западногерманской службы розыска. Эти материалы образовались в результате попыток, прежде всего, розыска и выяснения судьбы индивидуальных военнослужащих, а не зафиксировать общий объем безвозвратных потерь. Оверманc строит оценки на основе выборочного обследования нескольких тысяч карточек и распространения полученных данных на всю статистическую совокупность. Его труд, как кажется, является первой работой о потерях во Второй мировой войне, построенной на непосредственном анализе карточек персонального учета, а не сводных данных, и в этом — несомненная заслуга немецкого историка.

Увеличение германских военных потерь, осуществленное Овермансом, имеет далеко идущие последствия. Оверманc настаивает, что почти четверть германских военных потерь — 1 млн. 230 тыс. погибших пришлась на последние пять месяцев войны (их невозможно подразделить по фронтам). По его подсчетам получается, что в последние 10 месяцев войны погибло почти столько же германских военнослужащих, сколько за предшествовавшие четыре с половиной года. Только за последние три месяца войны, как полагает немецкий исследователь, погибло, с учетом умерших в плену, около миллиона германских военнослужащих. Однако известно, что в последний год войны основные потери вермахт нес пленными, а не убитыми или ранеными, причем численность германской армии неуклонно сокращалось, так что для миллионов погибших просто не остается места. Да и количество умерших в плену, особенно на Западе, где подавляющее большинство было отпущено в течение первых двух лет после окончания, не могло быть столь велико, а с учетом потерь с июля по декабрь 1944 года потери за последние десять с половиной месяцев войны достигли половины от общей суммы. Всего за 1944 и 1945 год погибли, по оценке Оверманса, 1,8 и 1,54 млн. человек, включая умерших в плену (с. 242). Только на Восточном фронте с июля по декабрь 1944 года погибло 770 тыс. человек (с. 278), на Западном, с момента высадки в Нормандии — 245 тыс. (с. 266) Таким образом, получается, если бы заговор 20 июля удался, то потери вермахта могли быть почти на два с половиной миллиона солдат меньше. В своей критике прежних исчислений германских потерь Оверманc следует принципу, сформулированному американским историком Омером Бартовым:: «Кажется, что в немецких военных историках ожило прошлое: они цепляются за свои документы с упрямством отступающей армии, прекрасно понимающей, какая катастрофа ее ждет в конце пути».

Однако введенная Овермансом цифра в 5,3 млн. безвозвратных потерь германских вооруженных сил кажется преувеличенной. На самом деле она представляет собой не собственно число погибших германских солдат и офицеров, а лишь максимально возможное значение этого числа. Исчисления Оверманса основаны на данных централизованной картотеки учета погибших германских военнослужащих ФРГ. Здесь 3,1 млн. человек — это люди, бесспорно погибшие на фронте или умершие в плену. О них есть данные донесений или свидетельства очевидцев. 2,2 млн. же — это число военнослужащих, о судьбе которых на момент поступления запроса в 50-е и 60-е годы нельзя было достоверно установить, что они были живы (с. 192–200). Однако часть этих военнослужащих, особенно из числа раненых и инвалидов, вполне могла умереть уже после войны от естественных причин, а другая, особенно из числа проживавших в ГДР или Австрии, могла быть не разыскана по причине смены места жительства или эмиграции в другие страны. Можно допустить, что таких могло быть до половины из 2,2 млн. неразысканных. В этом случае можно признать наиболее точной оценку генерала Б. Мюллера-Гиллебранда, отвечавшего за учет личного состава в вермахте, числа жертв германских вооруженных сил в 4 млн. человек, сделанную еще в 1969 году. Проверить же судьбу 2,2 млн. не разысканных хотя бы на основе выборки в несколько сот карточек вряд ли возможно. В свое время их судьбу не смогла установить служба розыска, еще меньше шансов сделать это исследователям несколько десятилетий спустя.

Неслучайно почти весь дополнительный прирост потерь Оверманнс вынужден был отнести на последние месяцы войны, поскольку подсчет безвозвратных потерь вплоть до конца 1944 года в вермахте был достаточно полным. Это доказывает следующий пример. С июня 1941 года по ноябрь 1944 года германские сухопутные силы потеряли на Востоке 2 417 тыс. погибших и пропавших без вести, в том числе 65,2 тыс. офицеров, что дает соотношение солдат к офицерам 36,07:1. Столь высокая величина этого показателя говорит о высокой точности учета, так как офицеров считали точнее, чем рядовых, тем более, что он близок к соотношению солдат и офицеров в личном составе действующей сухопутной армии. Там офицеров было 81 314 из 2 741 064, что дает соотношение 32,71:1 (уменьшение показателя происходит, очевидно, за счет большей доли офицеров в высших штабах).

Дополнительные смерти, которые увеличивают общие потери армии почти на 1,3 млн. человек, Овермане относит во многом за счет избиения пленных в последние месяцы войны, главным образом на Восточном фронте, но также и западными союзниками, а также, возможно, за счет более высокой, чем считалось ранее, смертности германских пленных в лагерях. Скорее всего, повторим, его оценки завышены, и реальные цифры потерь вермахта лежат где-то посредине между 3,1 и 5,3 млн. погибших. Но, во всяком случае, эти пределы для безвозвратных потерь вермахта можно считать установленными достаточно точно, в отличие от потерь Красной Армии, где точность оценок гораздо ниже.

Увеличение объема германских потерь призвано привлечь внимание к Германии и немцам как к жертвам войны, тогда как ранее Германия воспринималась и в ней самой, и в других странах Европы прежде всего как агрессор во Второй мировой войне. В связи с этим президент ФРГ Хорст Келлер, выступая 8 мая 2005 года по случаю 60-летнего юбилея окончания войны, подчеркнул: «Мы скорбим обо всех жертвах Германии — о жертвах насилия, исходившего из Германии, и о жертвах ответного насилия, настигшего Германию. Мы скорбим обо всех жертвах, потому что мы хотим быть справедливыми ко всем народам, и к нашему народу тоже». Одновременно не стоит закрывать глаза на то, что данные о преступлениях против немцев активно эксплуатируются праворадикальными силами и в Германии, и в других странах Европы, не исключая Россию. Разница только в том, что в Европе эти обвинения имеют как антисоветскую (антироссийскую), так и антиамериканскую направленность, а у нас в стране — только антиамериканскую.

В том же контексте воспринимается и работа Бивора, в которой упор сделан на страдания немцев в последние месяцы войны, когда она уже полыхала на немецкой территории. На самом деле Бивор рисует советские войска отнюдь не только одной черной краской. Скорее картина здесь черно-белая. Советские солдаты и офицеры предстают в книге и как насильники, и как освободители. А немцы в книге — это прежде всего жертвы Гитлера, и лишь потом уже — жертвы Сталина. Нужно отдать должное, что Бивор не скрывает неприглядных деяний западных союзников, вроде бомбардировки Дрездена, равно как и нацистских преступлений. Английский историк оказался способен подняться над стереотипами, сложившимися еще в военное время, и написать книгу, проникнутую сочувствием к прежним противникам. Он в первую очередь стремится воссоздать «историю повседневности» и показывает последние месяцы войны в Европе через призму восприятия ее рядовых участников, используя письма, дневники, мемуары и собственные интервью с участниками событий. Среди источников — дневник Василия Гроссмана, о пребывании которого в Германии во фронтовых куплетах пелось: «Средь убийств и насилий едет Гроссман Василий, только он не везет ничего». Картина получается глубоко трагическая. Книга вполне отражает как сильные, так и слабые стороны подобного метода. С одной стороны, Бивору удается показать «человеческое измерение» войны. Но, с другой стороны, разделы, посвященные общему военно-стратегическому и политическому положению, получились слишком фрагментарными, эклектичны-ми, не создающими целостной картины. Порой автор некритично использует советские опубликованные мемуары и официальные публикации последних десятилетий, в частности, о величине потерь Красной Армии, беря на веру цифру о девяти миллионах погибших красноармейцев (реальное число примерно втрое больше). Немецкие же жертвы британский историк, как представляется, склонен преувеличивать. Бивор подозревает, что насилию подверглись едва ли не все женщины в Германии в возрасте от 10 до 80 лет. Так, количество немецких женщин, изнасилованных красноармейцами, в 2 млн. В книге приведены данные городских больниц, согласно которым, только в Берлине насилию подверглись от 95 до 130 тыс. женщин и что до 10 % изнасилованных впоследствии покончили с собой. Основываясь на фразе одного врача, Бивор утверждает, что всего после войны в Германии родилось два миллиона детей в результате насилий, совершенных советскими солдатами и что вследствие изнасилований в 1945–1948 годах до 6 миллионов немок сделали нелегальные аборты. Эти цифры, снабженные ссылками «один доктор сказал», проверить невозможно и они выглядят сильно преувеличенными. Все советские войска в Европе, с учетом убитых и раненых, насчитывали 9—10 млн. человек, из них не более 5–6 млн. — на германских землях. Сам Бивор подчеркивает, что многие женщины были изнасилованы многократно — по 10–15 и более раз. В то же время, в изнасилованиях участвовали далеко не все военнослужащие, и очень сомнительно, что почти половина всех военнослужащих, прошедших через Германию, насиловали немецких женщин, как ранее они насиловали полек, а их соседи — женщин Венгрии, Румынии, Югославии, Австрии, Чехословакии… Хотя не вызывает никаких сомнений, в том числе из данных, приводимых Бивором, что число убийств и изнасилований, совершенных Красной Армией, на порядок больше, чем количество тех же преступлений, совершенных англо-американскими войсками в Германии. Там эти преступления были быстро пресечены командованием, a 66 военнослужащих казнены за совершенные преступления. В то же время, нет ни одного свидетельства ни в книге Бивора, ни за ее пределами, что в Красной Армии хоть один солдат был официально, по приговору трибунала, расстрелян за изнасилование немки (а насиловали в том числе и несовершеннолетних девочек). Дальше гауптвахты дело обычно не шло. Бивор отмечает важную причину различия в поведении советских и западных военнослужащих: у англичан и американцев не было недостатка ни в деньгах, ни в продовольственных пайках, ни в сигаретах — этой универсальной валюте послевоенной Германии. Они просто могли купить любовь немок, как до этого покупали любовь француженок. У красноармейцев же не было ни денег, ни излишков продовольствия и махорки, и любовь они добывали силой. Бивор склонен объяснять массовые советские насилия прежде всего местью. Думаю, что это был не главный мотив. Ведь в книге хорошо показано, что советские солдаты и офицеры насиловали и немок, и полек, и советских же девушек-«остовцев», на которых смотрели как на «немецких овчарок». Предлог для насилий можно было найти всегда. Можно добавить, что массовые изнасилования и убийства красноармейцами сербских женщин вызвали визит в Москву югославской делегации. Мстили не только противникам, но и союзникам. Красноармейцы знали, что для начальства они — расходный материал, жили одним днем, а командиры боялись сдерживать их инстинкты, опасаясь стать жертвой солдатского гнева — пусть лучше насилуют немок…

Существуют и советские данные о размахе преступлений против мирного немецкого населения, но они весьма отрывочны. Так, лишь с января по март 1945 года одних только офицеров Главной военной прокуратурой было осуждено 4148, однако лишь около 1800 из них могли быть сочтены совершившими преступления против мирного населения. В то же время с советской стороны имеются документы, будто члены нацистской партии сами совершали убийства членов своих семей и себя, чтобы не попасть в руки красноармейцев. Трудно сказать, имеем ли тут мы дело с той моделью поведения, которую представлял Геббельс, отравивший своих детей, или с попыткой подобными документами скрыть преступления советских военнослужащих. Заметим, что анализ советских документов, дневников и писем вряд ли поможет установить истинный размах преступлений Красной Армии в Германии и других странах Европы. Об этих стыдных вещах не принято было писать ни в дневниках, ни в неподцензурных письмах, не было принято рассказывать даже в самых откровенных интервью после падения цензурных препон. А органы советской военной юстиции фиксировали лишь меньшую часть преступлений такого рода.

В целом же установить как общее число жертв немецкого гражданского населения, так и число немок, подвергнувшихся изнасилованию, не представляется возможным. Вряд ли, например, когда-либо будет точно установлено число жертв бомбардировки Дрездена союзной авиацией в феврале 1945 года. В городе находились десятки тысяч беженцев, и число погибших среди них так и не было установлено. Насчет же числа жертв среди гражданского населения Германии оценки колеблются от 1 до 4 млн. человек, причем сюда входят как жертвы бомбардировок, так и жертвы наземных боевых действий в Германии и последующей депортации немцев с восточногерманских земель, в том числе умершие от голода и болезней, а также жертвы нацистского террора. Вследствие того, что в конце войны и в первые послевоенные годы в Германии происходили массовые перемещения населения, государство было разрушено, и в статистике наступил хаос, оценить подлинные потери Германии нет никакой возможности. Это, как справедливо отмечает Оверманс, позволяет в зависимости от политических и идеологических целей, использовать различные оценки. Но ему, как и Бивору, как кажется, недостает осознания того, что наука уже подошла к границам точности определения германских потерь, и получить более надежные цифры, как бы нам этого ни хотелось, не представляется возможным. Сегодня как в Германии, так и в Англии проявляется тенденция к более объетивному рассмотрению итогов войны, к изучению преступлений, совершенных не только немцами, но и союзниками, к признанию того, что и жертвы немецкого народа, пусть и понесенные в несправедливой с его стороны войне, достойны сочувствия. Как отмечает Бивор, делая реверанс в адрес послевоенной Западной Германии, «еще ни одна нация, имеющая столь тяжелое наследие, не сделала большего для осознания всей правды истории» (с. 560). Ныне настает час, когда испытание нелицеприятной правдой предстоит пройти странам — победительницам во Второй мировой войне. Сейчас, 60 лет спустя, можно попытаться взглянуть на вещи объективно и признать за победителями не только героические заслуги, но и трагические преступления, признать, что победители были очень разные, что наряду с западными демократиями против Гитлера и его союзников сражался и сталинский режим, мало в чем уступавший в преступности режиму нацистскому и попытавшийся в Нюрнберге навесить на нацистов часть собственных преступлений. Для установления истины нужен заинтересованный, но беспристрастный диалог историков, отказавшихся от национальных амбиций. А сохранять беспристрастность очень сложно на фоне растущего практически во всех европейских странах национализма, и Россия здесь не исключение. И одновременно необходимо осознание того, что историческая наука, да и гуманитарные науки в целом, в изучении событий Второй мировой войны уже подошли к существующим пределам точности, и остающиеся расхождения в оценках, количественных и качественных, не могут быть преодолены, но пределы их интерпретаций все же достаточно сужены. Это демонстрируют еще раз книги Энтони Бивора и Рюдигера Оверманса. Английский историк справедливо полагает, что «нашему поколению, особенно тем, кто рос и воспитывался уже в демилитаризованном обществе после окончания «холодной войны», практически невозможно представить себе все масштабы человеческой трагедии, ставшей очевидной к концу Второй мировой войны… Один из наиболее важных ее уроков состоит в том, что следует чрезвычайно осторожно подходить к любому обобщению, вызванному поведением отдельных личностей. Невиданные страдания, унижения могут развить в человеке как самые возвышенные, так и самые низменные качества. Человеческое поведение непредсказуемо, как самая наша жизнь или смерть. Многие советские солдаты на передовой, не в пример тем, кто шел следом за ними, порой с необычайной добротой относились к немецкому гражданскому населению. В мире, где правили жестокость и ужас, где само понятие гуманизма оказалось раздавлено под тяжестью идеологии, только примеры альтруизма и самопожертвования… могли смягчить безжалостную картину истории» (с. 5). Теперь историки чувствуют себя в состоянии рисовать действительно безжалостную картину, не щадя чувства ни победителей, ни побежденных.