Полярный конвой. Пушки острова Наварон

– Корабль, сэр! – сообщил он взволнованно. – «Сиррус»

докладывает, что с норда приближается военный корабль!

– С норда? Слава Богу! Слава Богу! – оживился Тэрнер.

– С норда! Должно быть, эскадра. Раньше, чем обещали…

Зря я их ругал! Что-нибудь видите, каплей?

– Ничего не вижу, сэр. Снежный заряд плотен, хотя видимость вроде улучшается… Снова светограмма с

«Сирруса».

– Что он пишет, Престон? – озабоченно спросил Тэрнер сигнальщика.

– «Контакт. Подводная цель. Тридцать градусов левого борта. Дистанция уменьшается».

– Подводная лодка? В такой-то темноте? – простонал

Тэрнер. Изо всей силы он ударил кулаком по нактоузу и злобно выругался. – Черта с два! Пусть только попробует остановить нас! Престон, напишите «Сиррусу», пусть остается…

И на полуслове умолк, вперив изумленный взгляд в северную часть горизонта. Сквозь снег и мрак он увидел, как вдали вспыхнули и снова погасли кинжалы белого пламени. Подошел Кэррингтон, не мигая глядел, как перед форштевнем «Кейп Гаттераса», транспорта, на котором находился коммодор конвоя, взлетели белые водяные столбы. Потом снова увидел вспышки. На этот раз они были ярче, мощнее и на долю секунды озарили бак и надстройки ведущего огонь корабля.

Старпом медленно повернулся к Кэррингтону и увидел застывшее лицо и погасший взгляд первого офицера.

Как-то сразу побледнев и осунувшись от усталости и предчувствия неминуемой беды, Тэрнер в свою очередь пристально посмотрел на Кэррингтона.

– Вот и ответ на многие вопросы, – проговорил он вполголоса. – Вот почему фрицы последние дни так обрабатывали «Стерлинг» и наш корабль. Лиса попала в курятник. Наш старый приятель, крейсер типа «Хиппер», пришел к нам с визитом вежливости.

– Совершенно верно.

– А спасение было так близко… – Тэрнер пожал плечами. – Мы заслужили лучшей участи… – Он криво усмехнулся. – Как вы относитесь к тому, чтобы погибнуть смертью героя?

– Одна мысль об этом внушает мне отвращение! –

прогудел чей-то голос у него за спиной. Это появился

Брукс.

– Мне тоже, – признался старший офицер. Он улыбнулся: он снова был почти счастлив. – Но есть ли у нас иной выбор, джентльмены?

– Увы, нет, – печально вымолвил Брукс.

– Обе машины полный вперед! – скомандовал Кэррингтон по переговорной трубе. Это было его ответом.

– Отставить, – возразил – Тэрнер. – Обе машины самый полный, капитан-лейтенант. Передайте в машинное отделение, что мы спешим, и напомните механикам, как они грозились перещеголять «Абдиэл» и «Манксман»… Престон! Сигнал всем судам конвоя: «Рассеяться. Следовать в русские порты самостоятельно».

Верхняя палуба оказалась под плотной белой пеленой, но снег все валил, не переставая. Снова поднялся ветер.

Выйдя на палубу после тепла корабельной лавки, где он оперировал, Джонни Николлс едва не задохнулся от ледяного ветра. Легкие пронизала острая боль: температура воздуха, понял он, была градусов двадцать по Цельсию.

Спрятав лицо в воротник канадки, он медленно, с остановками, стал подниматься по трапам на мостик. Николлс смертельно устал и всякий раз, ступая, корчился от боли: осколками бомбы, взорвавшейся в кормовом кубрике, он был ранен в левую ногу выше лодыжки.

Командир «Сирруса» ждал его у дверцы крохотного мостика.

– Я решил, вам будет любопытно взглянуть на это, док,

– произнес Питер Орр высоким, необычным для такого рослого мужчины голосом. – Вернее, подумал, что вы захотели бы увидеть это зрелище, – поправился он. – Посмотрите, как он несется! – проговорил Орр. – Как он несется!

Николлс повернул голову туда, куда показывал коммандер. Слева по траверзу, в полумиле от эсминца, пылал охваченный пламенем «Кейп Гаттерас», почти потерявший ход. Сквозь снежную пелену Джонни с трудом разглядел смутный силуэт немецкого крейсера. С дистанции в несколько миль тот беспощадно всаживал в тонущее судно один снаряд за другим, видны были вспышки орудийных выстрелов. Каждый залп попадал в цель: меткость немецких комендоров была фантастической.

«Улисс» мчался, вздымая тучи брызг и пены, навстречу вражескому крейсеру. Он находился в полумиле, на левой раковине «Сирруса». Носовая часть флагмана то почти целиком вырывалась из воды, то с громким, как пистолетный выстрел, гулом, несмотря на ветер, слышным на мостике «Сирруса», ударялась о поверхность моря. А могучие машины с каждой секундой увлекали корабль все быстрей и быстрей вперед.

Словно завороженный, Николлс наблюдал это зрелище.

Впервые увидев родной корабль с той минуты, как покинул его, он ужаснулся. Носовые и кормовые надстройки превратились в изуродованные до неузнаваемости груды стали; обе мачты сбиты, дымовые трубы, изрешеченные насквозь, покосились; разбитый дальномерный пост смотрел куда-то в сторону. Из огромных пробоин в носовой палубе и в корме по-прежнему валил дым, сорванные с оснований кормовые башни валялись на палубе. Поперек судна, на четвертой башне все еще лежал обгорелый остов «кондора», из носовой палубы торчал фюзеляж вонзившегося по самые крылья «юнкерса», а корпусе корабля, Николлс это знал, напротив торпедных труб зияла гигантская брешь, доходившая до ватерлинии.

«Улисс» представлял собой кошмарное зрелище.

Уцепившись за ограждение мостика, чтобы не упасть, Николлс неотрывно смотрел на крейсер, немея от ужаса и изумления. Орр тоже глядел на корабль, отвернувшись на миг лишь при появлении на мостике посыльного.

– «Рандеву в десять пятнадцать», – прочитал он вслух. –

Десять пятнадцать! Господи Боже, через двадцать пять минут! Вы слышите, док? Через двадцать пять минут!

– Да, сэр, – рассеянно отозвался Николлс, не слушая

Орра.

Посмотрев на лейтенанта, тот коснулся его руки и показал в сторону «Улисса».

– Невероятное зрелище, черт побери! Не правда ли? –

пробормотал коммандер.

– Боже, как бы я хотел оказаться сейчас на борту нашего крейсера! – с несчастным видом проговорил Николлс. –

Зачем меня отослали?. Взгляните! Что это?

К ноку сигнального рея «Улисса» поднималось гигантское полотнище – флаг длиной шесть метров, туго натянувшийся на ветру. Николлс никогда еще не видел ничего подобного. Флаг был огромен, на нем ярко горели полосы алого и голубого цвета, а белый был чище несшегося навстречу снега.

– Боевой флаг19, – проронил Орр. – Билл Тэрнер поднял боевой флаг.

– Он в изумлении, покачал головой. – Тратить на это время в подобную минуту… Ну, док, только Тэрнер способен на такое! Вы хорошо его знали?

Николлс молча кивнул.

– Я тоже, – просто произнес Орр. – Нам с вами повезло.

«Сиррус» двигался навстречу противнику, делая пятнадцать узлов, когда в кабельтове от эсминца «Улисс»

промчался с такой скоростью, словно тот застыл на месте.

Впоследствии Николлс так и не смог как следует описать, что же произошло. Он лишь смутно припоминал, что

«Улисс» больше не нырял и не взлетал на волну, а летел с гребня на гребень волны на ровном киле. Палуба его круто накренилась назад, корма ушла под воду, метров на пять ниже кильватерной струи – могучего в своем великолепии потока воды, вздымавшегося над изуродованным ютом.

Еще он помнил, что вторая башня стреляла безостановоч-

19 Британский боевой флаг представляет собой белое полотнище с красным прямым крестом и национальным флагом в «крыже» – верхнем углу. (Прим. переводчика.).

но, посылая снаряд за снарядом. Те с визгом уносились, пронзая слепящую пелену снега, и миллионами светящихся брызг рассыпались на палубе и над палубой немецкого крейсера: в артиллерийском погребе оставались лишь осветительные снаряды. В памяти его смутно запечатлелась фигура Тэрнера, приветственно махавшего ему рукой,

– и огромное, туго натянутое полотнище флага, уже растрепавшееся и оборванное на углах. Но одного он не мог забыть – звука, который сердцем и разумом запомнил на всю жизнь. То был ужасающий рев гигантских втяжных вентиляторов, подававших в огромных количествах воздух задыхающимся от удушья машинам. Ведь «Улисс» мчался по бушующим волнам самым полным ходом, со скоростью, которая способна была переломить ему хребет и сжечь дотла могучие механизмы. Сомнений относительно намерений Тэрнера не могло быть: он решил таранить врага, уничтожить его и погибнуть вместе с ним, нанеся удар с невероятной скоростью в сорок или более узлов.

Николлс неотрывно глядел, чувствуя какую-то растерянность, и тосковал душою: ведь «Улисс» стал частью его самого; милые его сердцу друзья, в особенности Капковый мальчик, – Джонни не знал, что штурман уже мертв, – они тоже были частью его существа. Видеть конец легенды, видеть, как она гибнет, погружается в волны небытия, –

всегда ужасно. Но Николлс испытывал еще и какой-то особый подъем. Да, то был конец, но какой конец! Если у кораблей есть сердце, если они наделены живой душой, как уверяют старые марсофлоты, то наверняка «Улисс» сам выбрал бы себе подобную кончину.

Крейсер продолжал мчаться со скоростью сорок узлов,

как вдруг в носовой части корпуса над самой ватерлинией появилась огромная пробоина. Возможно, то взорвался вражеский снаряд, хотя он вряд ли мог попасть в корабль под таким углом. Вероятнее всего, то была торпеда, выпущенная не замеченной вовремя субмариной. Могло статься, что в момент, когда носовая часть корабля зарылась в воду, встречной волной торпеду выбросило на поверхность. Подобные случаи бывали и прежде; редко, но бывали… Не обращая внимания на страшную рану, на разрывы тяжелых снарядов, сыпавшихся на него градом,

«Улисс» птицей летел навстречу врагу.

С опущенными до отказа орудиями «Улисс»

по-прежнему мчался под огнем противника.

Внезапно раздался страшной силы оглушительный взрыв: в орудийном погребе первой башни сдетонировал боезапас. Вся носовая часть корабля оказалась оторванной.

Облегченный бак на секунду взлетел в воздух. Затем изувеченный корабль врезался в набежавший вал и стал погружаться. Уже целиком ушел под воду, а бешено вращающиеся лопасти винтов продолжали увлекать крейсер все дальше в черное лоно Ледовитого океана.

ГЛАВА 18

Эпилог

Теплый воздух был ласков и неподвижен. В вышине разливалась лазурь небес. Лениво плыли к далекому горизонту легкие, похожие на клочки ваты облака. Из похожих на птичьи клетки цветочных вазонов струились голубые, желтые, алые, золотые цветы нежнейших оттенков и тонов, о существовании которых Джонни успел забыть.

Порой возле них останавливался какой-нибудь старик, озабоченная домашняя хозяйка или юноша, державший под руку свою смешливую подружку. Постояв и полюбовавшись на цветы, они снова продолжали свой путь, становясь красивее и лучше. Заглушая гул улицы, чистыми голосами пели птицы, на башне парламента гулко отбивал время Большой Бен.

Джонни Николлс с трудом выбрался из такси и, расплатившись с шофером, медленно поковылял вверх по мраморным ступеням.

Часовой с подчеркнуто бесстрастным лицом отдал честь и отворил тяжелую шарнирную дверь. Войдя, Джонни Николлс оглядел просторный вестибюль, по обеим сторонам которого выстроились ряды массивных, внушающих к себе почтение дверей. В дальнем конце вестибюля, под огромной винтовой лестницей, над широким выпуклым барьером, похожим на те, какие встречаются в банках, висела табличка: «Машинописное бюро. Стол справок».

Он заковылял к барьеру. Костыли неестественно громко стучали по мраморному полу. «Очень трогательное и мелодраматичное зрелище, Николлс, – подумал он машинально, – зрители недаром заплатили свои деньги». С

полдюжины машинисток, словно по команде, перестали бить по клавишам и, не скрывая любопытства, широко раскрытыми, глазами глядели на раненого. К барьеру подошла стройная рыжеволосая девушка в форме женского вспомогательного корпуса, но без тужурки.

– Чем могу вам помочь, сэр? – В ее спокойном голосе, голубых глазах было жалостливое участие. Взглянув на себя в зеркало, висевшее позади девушки, Николлс увидел вытертую тужурку, надетую на серый рыбацкий свитер, выцветшие, запавшие глаза, ввалившиеся, бледные щеки и мысленно усмехнулся.

Не нужно быть доктором, чтобы понять, что он очень плох.

– Моя фамилия Николлс, лейтенант корабельной медицинской службы Николлс. Явился по вызову…

– Лейтенант Николлс… Вы с «Улисса»! – Девушка затаила дыхание. – Да, да, разумеется, сэр. Вас ждут.

Николлс взглянул на рыжеволосую, на остальных девушек, неподвижно застывших в своих креслах. В их глазах было напряженное изумление, смешанное с испугом, словно перед ними существо с другой планеты. Николлсу стало не по себе.

– Нужно подняться наверх? – Вопрос прозвучал неожиданно резко.

– Нет, сэр. – Девушка спокойно, без суеты, вышла из-за барьера. – Они… Словом, им известно, что вы ранены, –

проговорила она, как бы оправдываясь. – Сюда, через вестибюль, прошу вас.

Девушка улыбнулась, придерживая шаг, чтобы приноровиться к неуклюжей походке раненого офицера.

Постучавшись, она отворила дверь и сообщила кому-то о его приходе.

Когда Николлс вошел, бесшумно закрыла за ним створку.

В кабинете находились три человека. Единственным,

кого он знал в лицо, был вице-адмирал Старр. Тот вышел навстречу молодому офицеру. Он показался Николлсу состарившимся и усталым, хотя с последней их встречи не прошло и двух недель.

– Как себя чувствуете, Николлс? – спросил он. – Вижу, ходите вы не слишком-то быстро. – К самоуверенности и фамильярности, столь пошлой и неуместной, примешивалась заметная нервозность. – Присаживайтесь.

Адмирал подвел Николлса к длинному, тяжелому столу, обитому кожей, за которым под огромными простынями настенных карт сидели два человека. Старр представил их вошедшему. Один из них, рослый и грузный, с красным обветренным лицом, был облачен в парадный мундир с нашивками адмирала флота – одна широкая и четыре средних. Второй, низенький плотный человек с седыми, отливающими сталью волосами и спокойными, мудрыми, старческими глазами, был в штатском.

Николлс тотчас узнал пожилого, да его и трудно было не узнать, видя почтительность к нему обоих адмиралов.

«Морское министерство поистине оказывает мне честь», –

подумал молодой офицер, подтрунивая над собой. Такие приемы устраивают не для каждого. Но, похоже, начинать беседу им не хочется.

Николлс не сразу сообразил, что присутствующие потрясены его видом. Наконец седоволосый кашлянул.

– Как нога, дружок? – спросил он. – Похоже, далеко не в порядке? – Голос его был негромок, но в нем чувствовалась сдержанная властность.

– Все не так уж плохо, сэр, благодарю вас, – отозвался

Николлс. – Через две-три недели смогу вернуться к своим обязанностям.

– Вы получите два месяца отпуска, мой мальчик, –

спокойно произнес седоволосый. – А хотите, и больше. –

Он чуть улыбнулся. – Если кто-нибудь спросит, скажите, я велел. Сигарету?

Взяв со стола массивную зажигалку, седоволосый прикурил и откинулся на спинку стула. Казалось, что он не знает, о чем говорить. Внезапно он поднял глаза на Николлса.

– Как добрались?

– Превосходно, сэр. Со мной повсюду обращались словно с очень важной персоной. Где только я не побывал: Москва, Тегеран, Каир, Гибралтар. – Губы Николлса искривились. – Обратно ехал с гораздо большим комфортом, чем туда. – Помолчав, глубоко затянулся сигаретой, взглянул на собеседника, сидевшего напротив. – Однако предпочел бы вернуться домой на борту «Сирруса».

– Несомненно, – едко заметил Старр. – Но мы не в состоянии угождать всем и каждому. Мы желаем узнать из первых рук, что же произошло с конвоем Эф-Ар-77, и в особенности с «Улиссом», и не хотели бы терять времени.

Николлс впился пальцами в край стула. В душе его вспыхнул гнев. Юноша понял, что сидящий напротив него пожилой мужчина внимательно слепит за каждым его движением. Сделав усилие, молодой офицер взял себя в руки и, вопросительно подняв брови, посмотрел на седоволосого. Тот утвердительно кивнул.

– Просто расскажите нам все, что вы знаете, – проговорил он приветливо. – Все и обо всем. Не спешите, соберитесь с мыслями.

– С самого начала? – тихо спросил Николлс.

– С самого начала.

И Николлс начал свой рассказ. Ему хотелось объяснить, как все началось и как кончилось. Он старался как мог, но рассказ получился сбивчивым и до странного малоубедительным. Потому что атмосфера, обстановка была тут иной.

Контраст между теплом и покоем, царившим в этих комнатах, и жестокой арктической стужей был бездонной пропастью, преодолеть которую можно, лишь опираясь на личный опыт и понимание конкретных условий. Здесь же, вдали от студеного океана, в самом центре Лондона, жуткая, невероятная история, которую ему предстояло поведать, даже самому Николлсу казалась фальшивой, не правдоподобной. В середине своего повествования он взглянул на слушателей и через силу заставил себя продолжить рассказ, с трудом удержавшись от желания замолчать. Было ли это недоверием? Нет, вряд ли, во всяком случае, со стороны седовласого и адмирала флота. На их лицах он увидел смущение и недоумение, несмотря на стремление понять.

Когда Николлс сообщал о реальных фактах, которые можно проверить, – об авианосцах, покалеченных во время шторма, о кораблях, подорвавшихся на минах, севших на банку и торпедированных, о страшной буре и отчаянной борьбе со стихией, – все было не так безнадежно. Так же и тогда, когда рассказывал о том, как с каждым днем таял конвой, о страшной судьбе двух танкеров-бензовозов, о потопленных подводных лодках и сбитых бомбардировщиках, об «Улиссе», несшемся сквозь пургу со скоростью сорок узлов и взорванном снарядами, выпущенными по нему в упор немецким крейсером, о подходе боевой эскадры и бегстве немца, так и не успевшего окончательно разгромить конвой. Или о том, как были собраны жалкие остатки каравана, о встрече его русскими истребителями, барражировавшими над Баренцевым морем, и, наконец, о прибытии остатков разгромленного конвоя Эф-Ар-77 в

Кольский залив, до которого добралось всего пять судов.

И лишь тогда Николлс перешел к фактам иного рода –

фактам, которые не так-то просто уточнить; принялся рассказывать о событиях, достоверность которых вообще невозможно установить, – в глазах слушателей Николлс увидел не просто изумление, а недоверие. Он старался говорить спокойно, без эмоций.

Рассказал о Ральстоне, о том, как тот полез по обледенелой мачте, чтобы отремонтировать боевые огни, как в решающий момент боя ослепил прожекторами противника; поведал о гибели его отца и всей семьи; рассказал о Райли, зачинщике бунта, о том, как кочегар вручную смазывал коренной подшипник и отказался покинуть туннель гребного вала; не забыл и о Петерсене, который во время мятежа убил морского пехотинца, а потом охотно пожертвовал собственной жизнью; рассказал о Мак-Куэйтере, Крайслере, Дойле и десятке других моряков.

Когда Николлс стал рассказывать о нескольких моряках, спасшихся с «Улисса» и вскоре подобранных «Сиррусом», в голосе его на миг появилась нотка неуверенности. Он поведал о том, как Брукс отдал собственный спасательный жилет простому матросу, чудом продержавшемуся в ледяной воде целых пятнадцать минут; как Тэрнер, раненный в голову и руку, поддерживал контуженного

Спайсера до тех пор, пока, заливаемый волнами с бака до кормы, не подошел «Сиррус»; как старший офицер обвязал матроса булинем, а сам исчез в волнах, прежде чем его успели спасти. Рассказал о том, как Кэррингтон, этот поистине железный человек, зажав под мышкой обломок бруса, поддерживал на плаву двух моряков до тех пор, пока не подоспела помощь. Оба спасенных – одним из них был

Престон – позднее скончались. Без посторонней помощи капитан-лейтенант вскарабкался по канату, самостоятельно перелез через леерное ограждение, хотя у него по щиколотку была оторвана левая нога.

Первый лейтенант должен был выжить, такие, как он, не гибнут. Наконец погиб и Дойл; ему бросили спасательный конец, но он не увидел его, поскольку был слеп.

Николлс догадался, что его собеседников интересует совсем иное. Им хотелось знать, как вели себя моряки

«Улисса», экипаж мятежников. Он понимал, что рассказ его воспринимался, как повесть о невероятных подвигах; что сидящим перед ним людям не под силу понять, что моряки, решившиеся выступить против собственных командиров, а выходит, и против короля, оказались способными на такие подвиги.

Вот почему Николлс пытался убедить их, что все, рассказанное им, – сущая правда, а потом осознал, что не сумеет ничего объяснить. Да и что было объяснять? Как по трансляции обратился к личному составу командир? Как он беседовал с каждым членом экипажа и сделал своих моряков почти такими, каким был сам, как совершал то страшное путешествие, обойдя все помещения и отсеки корабля? Какие слова сказал о своих моряках в минуту кончины? Рассказать о том, как смерть Вэллери снова превратила их в мужчин? Ведь только об этом Джонни и мог рассказать, а сами по себе подобные факты ничего не объяснят.

Николлса озарило. Он вдруг понял, что смысл этого удивительного превращения моряков «Улисса» – превращения ожесточенных, надломленных людей в тех, кто сумел подняться над своими страданиями, невозможно ни объяснить, ни понять, ибо смысл этот заключался в Вэллери, а Вэллери был мертв.

Неожиданно Николлс почувствовал усталость, бесконечную усталость.

Молодой врач понимал, что сам далеко не здоров. Он был словно в каком-то тумане; прошедшее вспоминалось нечетко, мысли путались. Он утратил чувство хронологической последовательности и уверенности в себе. Внезапно увидев всю бессмысленность разговора, Николлс сник и на полуслове умолк.

Словно во сне он услышал спокойный голос седовласого, о чем-то спрашивавшего его, и громко ответил ему.

– Как, как? Что вы сказали? – Седовласый посмотрел на него странным взглядом. Лицо адмирала, сидевшего напротив, было бесстрастно. На лице Старра было написано откровенное недоверие.

– «Бог наделил меня лучшим экипажем, о каком только может мечтать командир корабля» – таковы были последние слова контр-адмирала Вэллери, – негромко повторил

Николлс.

– Понимаю. – Старческие, усталые глаза неотрывно глядели на него, но ничего не было сказано. Барабаня пальцами по столу, седовласый обвел медленным взглядом обоих адмиралов, затем снова посмотрел на Николлса.

– Извините нас, дружок. На минуту оставим вас одного.

Поднявшись, седовласый неторопливо направился в другой конец комнаты, где высокие, просторные окна освещали глубокую нишу – эркер. За ним последовали остальные.

Николлс даже не повернул головы в их сторону. Понурясь, он сидел на стуле и невидящим взором разглядывал лежавшие у его ног костыли.

Иногда до лейтенанта доносились обрывки фраз; выделялся высокий голос Старра: «Мятежный корабль, сэр…

Иным он не стал… Так будет лучше». Ему что-то ответили, но что именно, Николлс не расслышал. Затем прозвучали слова Старра: «…перестал существовать как боевая единица».

Седовласый что-то возразил, в голосе его прозвучало раздражение, но слов было не разобрать. Затем раздался низкий, внушительный голос адмирала флота, говорившего что-то насчет «искупления», и седовласый медленно закивал головой.

Старр оглянулся через плечо на Николлса, и тот понял, что речь идет о нем. Лейтенанту показалось, что вице-адмирал произнес: «не здоров», «страшное перенапряжение», а возможно, ему это только почудилось.

Николлса не интересовало, о чем там толкуют. Ему хотелось поскорее уйти отсюда. Он чувствовал себя посторонним, а верят ему или нет, уже не имело значения.

Ему нечего делать здесь, где все здраво, буднично и реально, – сам он принадлежал иному миру, миру теней.

Явственно представив себе, что сказал бы Капковый мальчик, очутись он здесь, Джонни тепло улыбнулся. Выбор эпитетов был бы убийствен, комментарии сочны, метки и злы. Затем вообразил себе, что бы сказал командир, и снова улыбнулся. Как просто оказалось это сделать, потому что Вэллери сказал бы: «Не судите их, ибо они не ведают, что творят».

Лишь теперь дошло до его сознания, что шепот стих и что все трое стоят перед ним… Улыбка на лице юноши поблекла, он медленно поднял глаза и увидел, что седовласый и его спутники смотрят на него каким-то странным взглядом, в котором была тревога.

– Страшно виноват перед вами, дружок, – с искренним сожалением произнес седовласый. – Вы больны, а мы докучаем вам своими расспросами. Не хотите ли выпить, Николлс? Было бы весьма…

– Нет, благодарю вас, сэр. – Николлс расправил плечи. –

Со мной все в порядке. – Помолчав, спросил:

– Я вам еще нужен?

– Нет, все ясно. – Улыбка была искренней и дружелюбной. – Вы очень помогли нам, лейтенант. И сделали превосходный доклад. Огромное спасибо.

«Лжец и джентльмен», – с благодарностью подумал

Николлс. С трудом поднявшись на ноги, он подхватил свои костыли. Пожав руки Старру и адмиралу флота, попрощался с ними. Седовласый проводил Николлса до дверей, поддерживая молодого офицера под локоть.

На пороге Николлс остановился.

– Прошу прощения, сэр. С какого числа начинается мой отпуск?

– С сегодняшнего дня, – живо отозвался его собеседник.

– Желаю хорошо отдохнуть. Видит Бог, вы это заслужили, мой мальчик… Куда поедете?

– В Хенли, сэр.

– Хенли? Я был готов поклясться, что вы шотландец.

– Это действительно так, сэр. Но никого из родных у меня не осталось.

– Ах, вот оно что… Выходит, девушка, лейтенант?

Николлс молча кивнул.

– И, должно быть, прехорошенькая? – хлопнув его по плечу, приветливо улыбнулся седовласый.

Николлс поднял глаза. Потом отвернулся, поглядел на часового, уже распахнувшего тяжелую, массивную дверь на улицу, и оперся о костыли.

– Не знаю, сэр, – произнес спокойно лейтенант. – Не имею ни малейшего представления, в глаза ее не видел.

Простучав костылями по мраморным плитам, он вышел на залитую солнцем улицу.

ПУШКИ ОСТРОВА НАВАРОН

Матери моей посвящаю.

Автор

ГЛАВА 1

Вступление

Воскресенье. 01:00-09:00

Ночь. Чиркнула спичка о прогнившую жестяную стену ангара, зашипела, загорелась крохотным желтым огоньком.

Меллори проводил взглядом светлячок в ладонях капитана. Огонек осветил застывшее лицо напряженно вслушивающегося человека. Спичка погасла.

— Через пять минут они будут здесь, – сказал полковник. – Ночь безветренна. Пошли. Встретим их на контрольном пункте. – Он умолк, вопросительно взглянул на

Меллори и будто бы улыбнулся, но темнота обманчива: в голосе не было и тени усмешки. – Ничего, наберитесь терпения, молодой человек. Дела у нас сегодня идут неважно. – Он круто повернулся и широко зашагал к смутно видневшемуся зданию на краю аэродрома.

Меллори пожал плечами и не спеша последовал за ним.

Рядом шел вразвалку еще один человек, широкоплечий и массивный. Меллори угрюмо спросил себя: «Сколько времени понадобилось Дженсену, чтобы приобрести такую походку? Лет тридцать, пожалуй...»

Но дело не только в походке. Капитан Дженсен, шеф каирского отдела диверсий и подрывных операций, самым обычным видом работы считал интриги, обман, подлог и маскарад с переодеванием. Дженсен пользовался уважением рабочих от Александреты до Александрии, правда, с изрядной долей страха. В роли погонщика верблюдов он превзошел всех бедуинов в окрестностях. И на всех рынках и базарах Востока не нашлось бы более эффективного нищего с такими правдоподобными язвами на теле. Вот каков был Дженсен. Но сегодня он оделся моряком.

Звездный свет мягко мерцал на золоченой тесьме эполет и околыше фуражки.

Они прошли по утрамбованному песку, потом под ногами глухо зазвенел бетон взлетной полосы. Меллори глубоко вздохнул и неожиданно повернулся к Дженсену:

— Послушайте, сэр, что все это значит? Зачем этот налет? Эта секретность? Какое отношение к этому имею я, черт возьми?! Только вчера меня вызвали с Крита. Документы оформили за восемь часов. Сказали, что дают месячный отпуск. А что получается?

— И что же получается? – пробормотал Дженсен.

— Никакого отпуска! – огорченно сказал Меллори. –

Ночью даже поспать не дали. Вызывают в штаб, задают кучу глупых вопросов о моих восхождениях в Южных

Альпах. В полночь вытаскивают из постели, приказывают срочно встретиться с вами. Какой-то сумасшедший шотландец везет меня через проклятую пустыню, поет пьяные песни и задает сотню еще более глупых вопросов.

— А мне показалось, что это один из самых удачных моих маскарадов, – самодовольно произнес Дженсен.

— Один из ваших. . – Меллори запнулся, вспомнив все,

что наговорил старому капитану с бакенбардами, который вел штабную машину. – Сожалею, сэр. Мне и в голову не приходило, что...

— Конечно, не приходило, – перебил его Дженсен. – И

не должно было прийти. Мне хотелось выяснить, годитесь ли вы для этого дела. Теперь я уверен, что вы именно тот, кто нам нужен. А про отпуск не ведаю. Часто интересуются, в своем ли уме люди в отделе диверсий, но даже мы никогда не посылали летающую лодку в Каир только затем, чтобы отвезти младших офицеров порастрясти жирок, –

сухо закончил он.

— И все же я не понимаю...

— Терпение, малыш, терпение, как только что советовал тебе наш достойный полковник. Время бесконечно. Умение ожидать, терпеливо ожидать – вот что ценится на Востоке.

— Всего четыре часа за три дня. Это в сумме, – с чувством сказал Меллори. – Всего четыре часа... Вот они!

Оба невольно зажмурились – резкие огни посадочной полосы осветили их. Словно стрела уносилась во тьму бетонная дорожка. Буквально через минуту тяжело и неловко приземлился первый бомбардировщик, вырулил и остановился почти рядом с ними. Серая маскировочная окраска фюзеляжа и хвостового оперения изрешечена пулями и снарядами. Элероны согнуты, один мотор выведен из строя и залит маслом. Плексиглас кабины тоже пробит пулями, потрескался. Дженсен долго смотрел на искалеченную машину, покачал головой и отвернулся.

— Четыре часа спали, капитан Меллори? – вкрадчиво спросил он. – Начинаю подозревать, что вы, черт возьми, счастливчик, если вам удалось столько поспать.

…Душная и неуютная комната контрольного пункта ярко освещена. Несколько карт и графиков на стенах, два десятка расшатанных стульев да некрашеный стол – вот и вся обстановка.

Полковник авиации, Меллори и Дженсен уже сидели за столом, когда распахнулась дверь и вошел первый экипаж только что приземлившейся эскадрильи. Впереди, хмурясь от непривычного света, шел черноволосый плотный пилот со шлемом в руке. На плече его формы цвета хаки отчетливо выделялись белые буквы – «Австралия». Молча сел он перед ними, не спрашивая разрешения, вынул пачку сигарет и чиркнул спичкой о крышку стола.

У полковника вид настоящего отставника, да и говорил он как отставник.

— Джентльмены, перед вами командир эскадрильи

Торренс – австралиец. Он руководил атакой на остров

Наварон. . Билл, джентльмены, которых ты видишь: капитан королевского флота Дженсен и капитан экспедиционного корпуса Меллори. Они интересуются островом

Наварон. Что ты можешь рассказать о сегодняшнем полете? «Наварон.. Вот почему я здесь, – подумал Меллори. –

Наварон. Об этом острове знает каждый, кто хоть недолго служил в Восточном Средиземноморье: мрачный, неприступный форт около турецкого побережья, с большим гарнизоном. Один из немногих островов Эгейского моря, над которым за весь период боевых действий союзникам не удалось установить контроль, а тем более – захватить его».

Торренс заговорил медленно, с трудом сдерживая гнев:

— Настоящая преисподняя, сэр. Самоубийство, а не атака. – Он внезапно умолк, мрачно глядя перед собой сквозь табачный дым. – И все же хотелось бы еще раз туда вернуться. На обратном пути мы толковали об этом с парнями. Нам хотелось бы сбросить без парашюта прямо на

Наварон того шутника, который придумал эту операцию.

— Так скверно, Билл?

— Именно так, сэр. Не было ни малейшего шанса на успех. Честное слово, ни шанса. Начать с того, что нам не повезло с погодой. Весельчаки из метеослужбы выдали обычную травлю.

— Обещали летную погоду?

— Ага. Летную. Все десять десятых над целью, – с горечью сказал Торренс. – А нам пришлось снизиться до полутора тысяч метров. . Да и какая разница! Нам все равно пришлось бы снизиться до трех тысяч метров над уровнем моря, а потом снова набирать высоту: утес целиком закрывает объект. С таким же успехом можно бросать им листовки с призывом самим взорвать эти проклятые пушки. На узком секторе немцы сконцентрировали чуть ли не половину всех зениток Европы, а полоска эта – единственный удобный подход к цели. Расса и Конноре срезали раньше. Они и не отбомбились.

— Знаю, знаю, – сочувственно кивнул полковник, – мы их слышали. Радиосвязь была хорошей. Маклвина сбили севернее Элекса?

— Да. Но за него не волнуйтесь. Его старая этажерка еще качалась на волнах, когда мы летели обратно, а сам он сидел в надувной лодке. С ним все в порядке, – повторил

Торренс.

Дженсен взглянул через стол на плотного австралийца и едва заметно улыбнулся.

— Только один вопрос, командир. Как я понимаю, вам не хотелось бы вернуться туда еще раз?

— Уж это верно, черт возьми! – прорычал Торренс.

— Почему?

Торренса прорвало:

— Потому что я не сторонник самоубийства. Потому что я не хочу зря жертвовать жизнью хороших парней. Потому что я не Бог и не могу творить чудеса.

— Итак, вы утверждаете, что это невозможно? –

настойчиво переспросил Дженсен. – Это чрезвычайно важно.

— Моя жизнь для меня тоже немаловажна. И жизнь моего экипажа. Сэр, это невозможно. По крайней мере для нас. – Он провел рукой по усталому лицу. – Может быть, с ним справится «летающая крепость» «дорнье» с новыми радиоуправляемыми глайд-бомбами... Не знаю. Зато я знаю, что наши бомбы для них все равно что снежки. Нет, –

с горечью заметил он, – ничего не получится. Разве начинить взрывчаткой самолет типа «москит» и пустить тараном прямо в отверстие пещеры, где установлены эти пушки? Может быть, так...

— Спасибо, командир. Благодарю вас и ваш экипаж, –

Дженсен встал. – Уверен, что вы сделали все от вас зависящее. Жаль, что не удалось... Итак, полковник?

— Можете быть свободны, Торренс, – сказал полковник и, когда тот вышел, провел Дженсена и Меллори через боковую дверь в свой кабинет. – Вот так-то, джентльмены.

– Он взломал сургуч на бутылке талискера, принес несколько рюмок. – У Билла Торренса лучшая, самая опытная эскадрилья в Африке. Он бомбил нефтяные районы Плоешти. Как орешки раскалывал. Только Билл Торренс мог осуществить сегодняшнюю операцию. И если он говорит «невозможно», задание действительно невыполнимо, поверьте мне, Дженсен.

— Я и раньше знал об этом. – Дженсен хмуро уставился на янтарь рюмки в своей руке. – Но не наверняка. Жаль, что дюжине человек пришлось заплатить жизнями за доказательство моей правоты. . Остается единственный вариант. .

только один...

— Только один, – повторил полковник и поднял рюмку. –

Выпьем за удачу острова Ксерос.

— За удачу Ксероса, – отозвался Дженсен. Лицо его оставалось суровым.

— Послушайте, – взмолился Меллори, – я ничего не понимаю. Быть может, вы потрудитесь объяснить мне...

— Ксерос, – прервал его Дженсен, – та ремарка, после которой ваш выход. Весь мир – театр, малыш. . Ну и так далее. Сейчас наступил твой черед появиться на сцене и принять участие в этой маленькой комедии, – улыбка

Дженсена была безрадостна. – Вы пропустили первые два акта, но не расстраивайтесь. Вам предстоит быть главным героем действия, хотите вы этого или нет. Итак, Ксерос.

Акт третий, сцена первая. Появляется капитан Кейт Меллори.

Дженсен вел тяжёлый штабной «хамбер» с уверенностью и умением, которые отличали все его дела.

Меллори склонился над развернутой на коленях крупномасштабной адмиралтейской картой южной части

Эгейского моря, освещая ее тусклым лучом карманного фонарика. Он внимательно изучал испещренные красными квадратиками районы Спардеса и северных Додеканозов.

Потом выпрямился, передернул плечами – даже в Египте в ноябре прохладно ночами – и взглянул на Дженсена.

— Кажется, я уже разобрался, сэр.

— Отлично, – Дженсен смотрел вперед на серую ленту пыльной дороги. Она извивалась в белых лучах фар. –

Отлично, – повторил он. – А теперь представьте, что вы уже в порту Наварон, на берегу овального заливчика в северной оконечности острова. Скажите, что вы увидели бы оттуда?

Меллори улыбнулся.

— Примерно в четырех милях к востоку я увидел бы турецкий берег, косо уходящий к северо-западу, к точке, что севернее Наварона. И еще – крутой утес, ближе к востоку. А прямо за утесом, милях в шестнадцати севернее, –

мыс Демирки. Не так ли? Кроме того, на одной линии с ним я увидел бы остров Ксерос. Милях в шести западнее –

остров Мейдос, первый из Лерадского архипелага, протянувшегося миль на пятьдесят к северо-востоку.

— На шестьдесят, – кивнул Дженсен. – У тебя неплохой глаз, малыш. У тебя достаточно смелости и опыта. – Он с минуту помолчал. – А надеюсь я на то, что тебе чертовски повезет. Одному Богу известно, как тебе необходимо везение.

Меллори ожидал продолжения, но Дженсен словно ушел в размышления. Только шуршание шин да приглушенный рокот сильного мотора нарушали ночную тишину.

Наконец Дженсен, не отрывая глаз от дороги, тихо заговорил:

— Сегодня суббота. Скорее даже раннее утро воскресенья. На острове Ксерос тысяча двести человек. Тысяча двести солдат, которые будут убиты, ранены или взяты в плен к следующей субботе. – Короткая кривая улыбка промелькнула на его губах и сразу исчезла. – Как вам нравится держать в руках жизнь тысячи человек, капитан

Меллори?

Меллори несколько долгих секунд глядел в непроницаемое лицо капитана и отвернулся. Бросил взгляд на карту.

«Тысяча двести человек на Ксеросе. Тысяча двести ожидающих смерти. Ксерос и Наварон. Ксерос и Наварон.

Как там говорилось в стихотворении, которое он столько лет заучивал в маленькой пастушеской деревушке возле

Куинстауна? «Чимборазо. .» Вот именно: «Чимборазо и

Котопакси, вы украли сердце мое.. » Ксерос и Наварон.

Они звучат так же слитно, как и те два названия. Ксерос и. .

Ксерос и. .» – Он замотал головой, пытаясь сосредоточиться. Все элементы загадки мало-помалу занимали свои места.

— Восемнадцать месяцев назад, после падения Греции, немцы захватили почти все острова Спорадес. Итальянцы к тому времени контролировали большинство Додеканозов.

К прошлому сентябрю мы постепенно заняли все крупные острова. Кроме Наварона. Слишком твердый орешек. Мы просто обошли его. Знаете, как реагировали на это немцы?

— Неистово?

— Вот именно, яростно. Политическое значение Турции в этой части мира трудно переоценить. Она всегда была или потенциальным партнером, или потенциальным противником. Большинство островов расположено всего в нескольких милях от побережья Турции. Вопрос восстановления доверия к Германии стоял на повестке дня.

Немцы бросили в бой все, что могли, – парашютистов, морских десантников, альпийские отряды, целые полчища «штукас». Для этой операции они сняли с итальянского фронта пикирующие бомбардировщики. Все. . Через несколько недель мы потеряли больше десяти тысяч солдат и все острова, которые заняли перед этим. Кроме Ксероса.

— Теперь очередь за ним?

Дженсен достал пару сигарет, подождал, пока Меллори прикурит, выбросил спичку в окно, сквозь которое севернее шоссе виднелась бледная дымка Средиземного моря.

— Да. Теперь они ударят по Ксеросу. Спасти его мы не в состоянии. В Эгейском море немцы имеют полное превосходство в воздухе. .

— Но... Почему вы уверены, что это произойдет в ближайшую неделю?

Дженсен вздохнул.

— Малыш, Греция кишит агентами союзников. Только в

Афинах и Пирее у нас их больше двух сотен. И...

— Двух сотен! – недоверчиво воскликнул Меллори. –

Вы сказали. .

Дженсен ухмыльнулся.

— Поверь, это еще пустяки по сравнению с ордой немецких шпионов, которую мы гостеприимно содержим в

Каире и Александрии. – Он снова стал серьезным. – По крайней мере наша информация точна. На рассвете во вторник целая армада фелюг и каиков выйдет из Пирея, проскочит сквозь Циклады, просочится ночью меж островков. . Любопытная ситуация! Не так ли? Днем мы не рискуем выходить в Эгейское море – боимся бомбежек, а немцы не смеют носа показать ночью. Только стемнеет, отряды наших эскадренных миноносцев выходят на охоту, но еще до рассвета все они ретируются на юг. А маленькие суденышки пережидают день под прикрытием отдельных островков. И все-таки мы не в состоянии им помешать на подходах к Ксеросу. Немцы наверняка окажутся там в субботу или в воскресенье. Нанесут одновременный удар с моря и с воздуха. Десятки «юнкерсов-52» базируются у них на окраине Афин. Ксерос не продержится и двух дней.

— Но ведь у нас есть флот, сэр. Эвакуация! Флот, несомненно. .

— Флот! – с расстановкой сказал Дженсен. – Флот не заинтересован. Флоту надоело возиться с Восточным

Средиземноморьем и Эгейским морем. Ему надоело без малейшей пользы подставлять шею под новые и новые удары. Немцы уже вывели из строя два линкора, восемь крейсеров, четыре из которых потоплено, и около дюжины эсминцев. . А мелких судов и не сосчитаешь. И ради чего?

Чтобы наше командование могло играть со своими берлинскими коллегами вокруг желтых скал в кошки-мышки?

Игра эта доставляет им немалое удовольствие. Всем, кроме той тысячи моряков, которых потопили в этой игре, кроме десяти тысяч томми, индусов и австралийцев, которые страдали и умирали на этих островах, так и не узнав, во имя чего они пожертвовали жизнью.

Пальцы Дженсена на баранке побелели, рот сурово сжался. Дженсен имел отличное представление об изнанке событий...

— Вы сказали: тысяча двести человек, сэр? – спросил

Меллори.

— Да. Тысяча двести человек. – Дженсен мельком взглянул на него и отвернулся. – Ты прав, малыш. Конечно, ты прав. Это я так, сгоряча. Несомненно, мы им поможем.

Пусть погибнут еще два-три эсминца. Черт с ними. . Прости, малыш, не буду об этом. А теперь слушай. Слушай внимательно. Эвакуировать их придется ночью. Днем такой ситуации не представится: около трехсот «штукас»

только и ждут появления эсминца ее величества. Эвакуировать придется именно на них. Транспорты и тендеры слишком тихоходны. Севернее Лерадских островов они идти не могут, потому что не успеют вернуться к рассвету на базу. Слишком большое расстояние.

— Но Лерады растянулись длинной цепочкой, – рискнул заметить Меллори. – Разве эсминцы не могут пройти между ними?

— Между островами? – Дженсен покачал головой. –

Проливы напичканы минами, как огород картошкой. Там и на ялике не пройдешь.

— А пролив Мейдос – Наварон? Тоже заминирован?

— Нет. Он глубок. На глубине невозможно ставить мины.

— Тогда здесь-то и нужно идти. Не так ли, сэр? Я хотел сказать: с одной стороны турецкие территориальные воды, с другой...

— Мы бы вошли в турецкие воды хоть завтра, средь бела дня, если бы это чем-нибудь помогло, – устало сказал

Дженсен. – Если ничего не изменится, нам придется выбрать западный пролив. Он еще больше подходит: путь короче, свободен от мин, не будет международных осложнений.

— Если ничего не изменится?

— Я говорю о пушках Наварона. – Дженсен долго молчал, потом повторил медленно, с чувством, как повторяют имя старого и опасного врага: – Пушки Наварона. Они все сводят на нет. Они прикрывают северные входы в оба пролива. Если бы нам удалось заткнуть глотку пушкам

Наварона, то гарнизон Ксероса эвакуировали бы уже сегодня вечером.

Меллори не проронил ни слова.

— Это не обычные пушки, – неторопливо продолжал

Дженсен. – Морские эксперты уверяют, что их калибр не меньше девяти дюймов. Думаю, что это двухсотдесятимиллиметровые гаубицы. Наши солдаты на итальянском фронте боятся их больше всего на свете. Опасные орудия.

Снаряд летит с малой скоростью, зато чертовски точно.

Между прочим, – добавил он мрачно, – какой бы конструкции они ни были, им в пять минут удалось потопить

«Сибарис».

— «Сибарис»? Я что-то слышал...

— Крейсер с восьмидюймовыми орудиями. Мы послали его месяца четыре тому назад пофорсить перед немцами.

Думали, что будет просто, как на параде, вроде обычного морского похода. Но они потопили «Сибарис». Спаслось всего семнадцать моряков.

— Боже мой! – Меллори был поражен. – Я не имел представления. .

— Два месяца назад мы организовали крупную атаку на

Наварон. Воздушный десант, поддержанный флотом. –

Дженсен не обратил внимания на восклицание Меллори. –

Знали, что мало надежды на успех. Наварон – нерушимый утес, но и наши войска были отборные. Лучшие десантники, которых только можно найти. – Дженсен помолчал и невозмутимо закончил: – Их разбили в пух и прах. Всех перебили, до единого. За десять дней мы дважды забрасывали диверсантов, парней специальной морской службы,

– он зябко дернул плечами. – Они исчезли.

— Вот как!

– Вот так. А сегодня была отчаянная попытка проигравшего игрока… И что же? – Дженсен коротко и невесело рассмеялся. – Ведь я и есть тот самый «шутник», которого

Торренс и его парни хотели сбросить на Наварон без парашюта. Но я вынужден был так поступить. Знал, что операция безнадежна, но все же был вынужден провести ее. Громадный «хамбер» сбавил скорость, почти бесшумно покатил мимо низких лачуг и домишек западного предместья Александрии. Серая бледная полоса рассвета высветила небо.

– Пожалуй, я не гожусь в парашютисты, – с сомнением сказал Меллори. – Я и парашюта никогда не видел.

— Парашютом пользоваться не придется. – Дженсен умолк и все внимание сосредоточил на дороге, которая стала еще хуже.

— Но почему выбрали меня, капитан? – спросил Меллори.

В сереющей мгле улыбка Дженсена была почти неуловима. Он резко крутнул руль, объезжая чернеющую воронку, снова выровнял машину.

— Боишься?

— Конечно. Не обижайтесь, сэр, но вы так все расписали, что у любого отбили бы охоту. То есть, я хотел сказать совсем не то...

— Я все понимаю. Виновата моя странная манера шутить. . Почему ты? Особые качества, мой мальчик. Ты говоришь по-гречески, как грек, по-немецки – как немец. У

тебя за плечами восемнадцать месяцев безукоризненной работы в Белых горах на Крите – убедительное доказательство способности выжить на занятой врагом территории, – Дженсен хмыкнул. – Ты даже не представляешь, какое подробное досье на тебя в моих руках.

— Меня это не удивляет, – с чувством заметил Меллори,

– но я знаю по крайней мере трех офицеров, отвечающих таким требованиям.

— Да, есть и другие, – согласился Дженсен. – Но другого Кейта Меллори не найти. Кейт Меллори! – патетически воскликнул он. – Кто не слыхал о Кейте Меллори в добрые предвоенные годы! Лучший альпинист, лучший скалолаз, когда-либо появлявшийся в Новой Зеландии.

Разумеется, для новозеландца лучший альпинист Новой

Зеландии – лучший альпинист в мире. Человек-муха, покоритель неприступных вершин, победитель отвесных утесов и немыслимых пропастей. Все южное побережье

Наварона, – весело продолжал Дженсен, – состоит из одного немыслимого обрыва. Ни единого выступа, решительно не за что зацепиться.

— Понимаю, теперь понимаю, – пробормотал Меллори.

– Попасть в Наварон самым трудным путем.

— Именно, – подтвердил Дженсен, – вы должны забраться туда. Ты и твои парни. Их четверо. Веселые альпинисты Меллори! Отобраны чрезвычайно тщательно.

Каждый – мастер своего дела.

Минут с десять они ехали молча. От порта повернули направо, к центру, прогрохотали по булыжной мостовой

Рю-Сёр, выкатили на площадь Мохаммеда, потом мимо биржи – вниз, на улицу Шериф-паши. Светало.

— Куда мы едем, сэр?

— К единственному человеку на Среднем Востоке, который может вам чем-нибудь помочь, к месье Эжену Влакосу из Наварона.

— Вы храбрый человек, капитан Меллори. – Эжен

Влакос нервно покрутил длинные тонкие концы черных усов. – Я бы сказал, храбрый и глупый, но считаю, что нельзя называть человека глупым, если он всего лишь выполняет приказ. – Он взглянул в бесстрастное лицо

Дженсена. – Другого пути нет, капитан?

— Это наша последняя надежда, сэр.

Влакос понимающе кивнул и улыбнулся Меллори.

— Он называет меня сэром. Я простой грек, управляющий крохотной гостиницей. А капитан королевского флота

Дженсен называет меня сэром. Для старика это приятно. –

Некоторое время он молчал. – Да, теперь я старик, капитан

Меллори. Теперь я бедный и скучный старик. Но когда-то я был человеком средних лет, богатым и довольным жизнью.

Когда-то у меня был свой прекрасный участок земли. Сто квадратных километров в самой прекрасной стране, которую Господь Бог ниспослал земным существам. И как же я любил свою землю! – Он рассмеялся и провел рукой по густым седеющим волосам. – Конечно, скажете вы, каждому владельцу свое кажется лучшим на земле. «Чертовым утесом» назвал эту землю капитан Дженсен. Но мы зовем эту землю Наварон.

Меллори удивленно посмотрел на Дженсена, тот утвердительно кивнул.

— Многие поколения Влакосов владели островом. Восемнадцать месяцев назад мы спешно вывезли месье Влакоса. Немцам не понравилась деятельность, которую Влакос развил на острове.

— Да, трудно сказать, как оно могло обернуться. Немцы уже приготовили мне и двум моим сыновьям специальные камеры в тюрьме. Но довольно о семье Влакосов. Просто я хотел бы сообщить вам, что прожил на Навароне сорок лет и провел четыре дня за составлением карты, – он указал на стол. – Вы вполне можете положиться на информацию, которую дают вам я и эта карта. Конечно, кое-что изменилось, но существуют вещи, никогда не меняющиеся.

Горы, заливы, перевалы, пещеры, дороги, дома и, самое главное, форт остались такими, как несколько веков назад, капитан Меллори.

— Понимаю, сэр, – Меллори аккуратно свернул карту. –

Большое спасибо.

Влакос побарабанил пальцами по столу и взглянул на

Меллори.

— Капитан Дженсен сказал мне, что ваши парни говорят по-гречески, что вы будете одеты в платье греческих крестьян. Вы будете.. как это по-английски.. вполне самостоятельной группой. Будете действовать на свой страх и риск. Пожалуйста, старайтесь не прибегать к помощи жителей Наварона. Немцы беспощадны. Если пронюхают, что вам кто-нибудь помог, уничтожат не только этого человека, но и всю деревню: мужчин, женщин, детей. Такое уже случалось. И может повториться снова.

— На Крите тоже такое было, – согласился Меллори. – Я

сам видел.

— Вот-вот, – кивнул Влакос. – Немцы в нашей стране особенно жестоки.

— Обещаю вам, сэр... – начал Меллори.

— Минутку, – жестом остановил его Влакос. – Если вы окажетесь в отчаянном положении, можете обратиться к двум людям. На деревенской площади Маргариты, что у входа в долину, милях в трех от форта, под первым оливковым деревом вы найдете человека по имени Лука. Луке можете доверить даже собственную жизнь. У него есть друг Панаис.

— Благодарю вас, сэр. Я запомню. Лука и Панаис, а также деревня Маргарита, первое оливковое дерево на площади.

— Лука и Панаис, только эти двое, – повторил Влакос с мольбой в голосе.

— Даю вам слово, сэр. Чем меньше участников, тем лучше и для нас, и для ваших соотечественников. – Меллори удивился настойчивости старика.

— Надеюсь, надеюсь, – произнес Влакос.

— Меллори поднялся и протянул руку.

— Вы напрасно волнуетесь, сэр. Никто не увидит нас, и мы никого не увидим. Нас интересуют только пушки.

— Да, пушки... Это ужасные пушки, – Влакос покачал головой. – А вдруг...

— Пожалуйста.. Не волнуйтесь. Все будет хорошо, –

мягко, но настойчиво сказал Меллори.

— Да поможет вам Бог! Мне остается только жалеть, что я не могу пойти вместе с вами.

ГЛАВА 2

Воскресенье. Ночь.

19.00-02.00

– Чашку кофе, сэр?

Меллори замычал, шевельнулся и с трудом открыл глаза. Он раздраженно подумал, что военно-воздушные силы никогда не соберутся обить эти дьявольские железные кресла, последнюю новинку: тело ныло, как после тяжелой работы. Привычно взглянул на светящийся циферблат. Только семь! Значит, он спал меньше двух часов!

Зачем его разбудили?.

– Чашку кофе, сэр? – молодой стрелок-радист с импровизированным подносом в руках терпеливо ожидал его пробуждения: несколько чашек кофе дымилось на крышке патронного ящика.

– Извини, парень, извини. – Меллори приподнялся, взял чашку и понюхал кофе с видом знатока. – Спасибо. Честное слово, запах совсем как у настоящего.

– Так оно и есть. Настоящий кофе, – довольно улыбнулся стрелок-радист. – У нас на камбузе свой кофейник с ситечком.

– Да вы просто волшебник! – недоверчиво покачал головой Меллори. – Вот тебе и ограничения военного времени в королевской авиации! – Он откинулся на спинку кресла и стал смаковать кофе. Случайно глянул в иллюминатор, вскочил, обернулся к стрелку-радисту и с сомнением указал на неясный горный пейзаж, проплывающий внизу: – Что за черт! Мы должны быть здесь через два часа после наступления темноты. . А сейчас едва стемнело... Может быть, пилот?..

– Мы над Кипром, сэр, – ухмыльнулся стрелок-радист. –

Вон там, на горизонте, виден Олимп. Мы всякий раз даем крюк, когда летим в Кастельроссо. Чтобы нас не заметили, сэр. Потому всегда и уходим так далеко от Родоса.

– Ну и сказанул! Чтобы нас не заметили. . – передразнил его тягучий голос. Говоривший лежал мешком, другого слова не найдешь. Острые колени поднимались из кресла на несколько дюймов выше подбородка. – Ой, не могу! Чтобы их не заметили! – повторил он, с блаженным изумлением. – Даем крюк к Кипру! Нас перебросили на моторной лодке за двадцать миль от Алекса, чтобы никто на острове не подсмотрел, как мы поднимаемся в воздух. И

что потом? – Он с трудом приподнялся в кресле, мельком взглянул в иллюминатор и снова рухнул на сиденье, явно утомленный таким усилием. – А потом нас втискивают в эту старую этажерку, которую за сто миль и слепой увидит наверняка, особенно сейчас, в темноте, потому что болваны покрасили ее в самый белый из всех белых цветов.

– Белый цвет спасет от жары, – вступился за свой самолет стрелок-радист.

– Меня, сынок, жара не беспокоит, – мрачно сказал янки. – Жара мне даже нравится, а вот снаряды и пули, которые могут просверлить дырки не в тех местах, где надо, мне нравятся гораздо меньше... – И, хоть это казалось невозможным, он погрузился в кресло еще на несколько дюймов, устало прикрыл глаза и сразу уснул.

Молодой стрелок-радист улыбнулся Меллори:

– Видите, как он волнуется.

Попивая кофе, Меллори еще раз глянул на спящего, восхищаясь блаженным безразличием этого человека.

Да, капрал Дасти20 Миллер был из тех, с кем приятно иметь дело. Меллори оглядел остальных. Все они были славными парнями, с которыми приятно иметь дело. С

одного взгляда на эту четверку он мог поручиться, что они вполне подходят для задуманной операции. Меллори еще не был знаком с ними, но внимательно просмотрел подробнейшие досье на каждого и остался доволен.

Правда, против имени Стивенса стоял маленький вопросительный знак. Меллори взглянул на белокурого парня, почти мальчишку. Тот с интересом разглядывал землю, проплывавшую под белым крылом «Сандерленда».

Лейтенанта Энди Стивенса включили в группу по трем причинам. Он поведет судно, которое доставит их на

Наварон; он первоклассный альпинист, имеющий на счету несколько сложных восхождений; он свободно говорит на древнем и новогреческом языках.

«Но он молод, чертовски молод, – думал Меллори, глядя на Стивенса. – А молодость не всегда хорошее качество. В партизанской войне на Крите это обстоятельство часто становилось роковым. Там шла не та война, на которой трубят фанфары, ревут моторы и ценится прене-

20 Dusty – пыльный (англ.) – Здесь и далее примечания переводчика.

брежение к смерти в пылу битвы. Там требовались терпение, выносливость и постоянство, там высоко котировалось умение перехитрить и обмануть врага, а подобные качества не часто встречаются у молодых».

Но Энди Стивенс был похож на способного ученика.

Меллори еще раз украдкой взглянул на Миллера. Дасти

Миллер на белом коне с трубой в руке? Нет, этого Меллори представить себе не мог. Миллер не походил на сэра Ланселота. Скорее он был похож на утратившего все иллюзии человека.

Действительно, капрал Миллер прожил на земле ровно сорок лет. Родился в Калифорнии. На три четверти ирландец, с долей польской крови. За последние двадцать пять лет умудрился повидать столько сражений, испытать столько рискованных приключений, что хватило бы и на дюжину жизней. Добывал серебро в рудниках Невады, пробивал туннели в Канаде, тушил пожары на нефтепромыслах по всему белу свету. Он был в Саудовской Аравии, когда Гитлер напал на Польшу. Его дальние родственники по материнской линии жили в Варшаве. Этого обстоятельства вполне хватило, чтобы в Дасти заговорила ирландская кровь, и он воспринял нападение нацистов на

Польшу как личное оскорбление. С первым же самолетом он улетел в Британию, заморочил головы военным чиновникам и поступил в авиацию. Но, к неописуемому возмущению Дасти, чиновники послали его служить на бомбардировщик «Веллингтон». Первый полет Миллера оказался и последним. Он поднялся в воздух с аэродрома

Мениди под Афинами, через несколько минут отказал мотор. Дасти сделал вынужденную посадку на рисовом поле, в нескольких милях к северо-западу от города. Дело происходило в одну из январских ночей 1941 года, посадка была удачной, но остаток зимы Дасти провел на кухне того же аэродрома Мениди, проклиная неудачу самыми страшными ругательствами. В апреле, не сказав никому ни слова, он покинул королевские военно-воздушные силы и взял курс на север, к албанской границе, к настоящему фронту. Он потом говорил, что вступил в бой на двадцать дней раньше ближайшей танковой дивизии. Потом остатки их частей эвакуировали на транспорте «Сламат», а «Сламат» потопили немцы. Дасти Миллера подобрал эсминец

«Ринек», но его тоже потопили. Дасти спасся и добрался, наконец, до Александрии на старом греческом каике с твердой решимостью никогда больше не пробовать свои силы в воздухе и на море. Через несколько месяцев он уже служил в экспедиционном корпусе, действовавшем в Ливии, в тылу немецкой обороны. Дасти – полная противоположность лейтенанту Стивенсу. Молодой, бодрый, корректный, безукоризненно одетый и полный энтузиазма

Стивенс и – высохший, тощий, словно сплетенный из канатов, много повидавший, с патологическим отвращением к внешнему блеску Миллер, получивший прозвище Дасти.

Греческие слова, которые знал Дасти, вы не нашли бы ни в одном словаре. Миллера взяли по одной причине. Он был известен Интеллидженс сервис по Среднему Востоку как гениальный специалист-подрывник, находчивый и бесстрастный, точный и аккуратный в работе. Миллера считали лучшим подрывником Южной Европы.

За Миллером сидел Кейси Браун. Приземистый, темноволосый и плотный связист, родом с берегов реки Клайд.

В мирное время старшина Браун работал инженером знаменитой верфи в Гарелохе. Чиновники из королевского флота, как обычно, не поверили своим глазам и зачислили

Брауна в связисты: ведь было слишком очевидно, что перед ними опытнейший судомеханик. Невезение Кейси Брауна обернулось удачей для Кейта Меллори. Послужной список

Брауна указывал, что он знаток партизанской войны, ветеран особой морской службы и дважды награжден за подвиги в Эгейском море и на ливийской земле.

Пятый, и последний из группы, сидел как раз позади

Меллори, но не стоило оборачиваться, чтобы его увидеть.

Меллори знал его лучше, чем кого бы то ни было на свете.

Андреа, лейтенант Андреа, служивший под его началом все восемнадцать месяцев на Крите. Гигант Андреа, с рокочущим смехом и трагическим прошлым. Они вместе скрывались в пещерах, в расщелинах скал, в покинутых пастушьих хибарах, когда немецкие разъезды и самолеты-разведчики преследовали их. Андреа стал его alter ego, его вторым «я». Смотреть на Андреа значило для Меллори смотреть на себя самого в зеркало. Андреа взяли вовсе не потому, что он был греком, хорошо знал язык, обычаи и психологию жителей островов. И даже не потому, что они с

Меллори отлично сработались, хотя и то и другое учитывали. Его включили в группу по одной причине – присутствие Андреа надежно обеспечивало защиту и безопасность остальных. Выносливый, тихий и беспощадный грек, чрезвычайно стремительный, несмотря на массивность.

Его кошачья вкрадчивость могла мгновенно смениться взрывом неистовой ярости – таков был Андреа, великолепный боевой аппарат. Андреа – их страховой полис, гарантия против неудач.

Меллори был доволен. Дженсену не удалось бы набрать лучшей группы, обшарь он все Средиземноморье. Вдруг

Меллори пришло в голову, что скорее всего Дженсен именно так и сделал.

В восемь часов стало совсем темно. Меллори вошел в кабину пилотов и увидел совершенно идиллическую сценку. Окутанный клубами табачного дыма, капитан пил кофе, а второй пилот, небрежно махнув рукой Меллори, вновь уставился на осточертевшие ему приборы.

— Добрый, вечер, – с улыбкой сказал Меллори, – можно войти?

— Всегда рады видеть вас, – уверил его второй пилот.

— Я подумал, что вы заняты. . – Меллори помолчал и спросил: – Кто ведет самолет?

— Джордж. Автопилот, – капитан указал рукой с чашкой кофе в сторону черного приплюснутого ящика, очертания которого едва различались. – Парень трудолюбивый, ошибается реже, чем тот ленивый пес, который сейчас несет вахту..

— Каковы планы на сегодняшнюю ночь?

— Забросить ваших парней в Кастельроссо, когда хорошенько стемнеет, – и добавил искренне: – Не понимаю.

Гонять самолет такого класса из-за пяти человек и двухсот фунтов снаряжения. И именно в Кастельроссо. Последний самолет, что шел сюда ночью, разбился. Подводные заграждения, черт бы их побрал. Спаслись только двое.

— Знаю. Слышал об этом. Сожалею, но я тоже подчиняюсь приказу. А что до остального – забудьте. Предупредите экипаж, чтобы держали язык за зубами. Они нас никогда не видели.

Пилот мрачно кивнул.

— Нас всех уже запугивали трибуналом. Можно подумать, что мы на войне...

— Мы оставим здесь пару ящиков. Отправимся на берег в другой одежде. Кто-нибудь позаботится о нашем тряпье, когда будете возвращаться?

— Роджер. И – всего лучшего. Желаю вам всего лучшего, капитан. Тайны тайнами, но у меня предчувствие, что вам очень понадобится удача.

— Если так, вам не мешало бы получше посадить самолет, – усмехнулся Меллори.

— Не волнуйся, браток, – жестко сказал пилот. – Не забудь, что я тоже нахожусь в этом проклятом самолете.

В ушах еще раздавался грохот мощных моторов «Сандерленда», а небольшая тупорылая моторная лодка уже беззвучно вынырнула из темноты и пришвартовалась к сверкающему корпусу гидроплана. Времени на разговоры не теряли. Через пять минут все пятеро со всем снаряжением были на борту моторки, а еще через пять минут она остановилась у каменной дамбы в Кастельроссо. В темноту бросили два конца. Чьи-то ловкие руки подхватили и закрепили их. Ржавая железная лестница, вделанная в углубление стенки, уходила вверх, в звездное небо над головой. Едва Меллори поднялся на последнюю ступеньку, как из мрака выступила человеческая фигура.

— Капитан Меллори?

— Так точно.

– Капитан сухопутных, войск Бриггс. Прикажите, пожалуйста, своим людям подождать здесь. Вас хочет видеть полковник, – гундосый голос звучал далеко не радушно.

Меллори разозлился, но промолчал. Бриггс походил на любителя поспать и пропустить рюмочку джина. Кажется, их поздний визит оторвал его от одного из этих занятий.

Они вернулись минут через десять в сопровождении вестового. Меллори посмотрел на троих, стоящих на краю дамбы, узнал их, огляделся.

— Куда девался Миллер? – спросил он.

— Здесь, начальник, здесь я, – с тяжким вздохом ответил

Миллер, отрывая спину от массивной деревянной тумбы и лениво поднимаясь на ноги. – Отдыхал, начальник. Так сказать, набирался сил после первых потрясений.

— Когда вы совсем, придете в себя, Мэтьюз отведет вас на квартиру, – едко сказал Бриггс и кивнул спутнику, –

Мэтьюз, вы останетесь в подчинении капитана. Приказ полковника. – Тон Бриггса не оставлял сомнений, что лично он считает приказы полковника сущим вздором. – И

еще. Не забудьте, капитан, что сказал полковник: «два часа».

— Знаю, знаю, я ведь был там, и полковник говорил это мне, – устало ответил Меллори. – Ну, ребята, пошли, если вы готовы.

— А как же снаряжение, сэр? – нерешительно спросил

Стивенс.

— Оставьте здесь. Пожалуйста, ступайте вперед,

Мэтьюз.

Мэтьюз направился вдоль дамбы по крутым выщербленным ступеням, остальные двинулись за ним след в след.

Поднялись, круто повернули направо, спустились вниз по узкому извилистому переулку, вошли в дом, поднялись по скрипящим деревянным ступеням. Мэтьюз открыл первую дверь в коридоре.

— Здесь, сэр. Я буду ждать вас у двери.

— Лучше подождите внизу, – посоветовал Меллори, –

чем меньше вы будете знать, тем для вас лучше.

Он закрыл дверь. Маленькая унылая комнатенка, окна занавешены тяжелыми плотными портьерами, стол и полдюжины стульев. В дальнем углу скрипнули пружины единственной кровати – это блаженно растянулся капрал

Миллер.

— Надо же. Прямо номер в отеле, – пробормотал он. –

Совсем как дома. Конечно, обстановки маловато, – тут его осенило. – А где же будут спать остальные парни?

— Мы не будем спать, и вы тоже. Через два часа отправимся дальше.

С кровати раздался стон.

— Вставай, вставай, солдат, – безжалостно продолжал

Меллори.

Миллер сбросил ноги с кровати и с любопытством уставился на Андреа. Гигант грек методично обыскивал комнату. Осматривал шкафы, заглядывал за картины, за занавески и даже под кровать заглянул.

— Чем он занимается? Ищет пыль? – спросил Миллер.

— Он ищет подслушивающие аппараты, – бросил

Меллори. – Мы поступаем так всегда, иначе нас давно бы не было в живых. – Он порылся во внутреннем кармане черного морского кителя, достал морскую карту и ту, что дал ему Влакос. Разложил обе на столе. – Прошу всех сюда.

Последние две недели вы, несомненно, задавали себе сотни вопросов. Сейчас получите на них ответ. Надеюсь, он вам понравится.. Разрешите познакомить вас с островом

Наварон.

Было уже одиннадцать, когда Меллори убрал со стола карту, откинулся на спинку стула, оглядел задумчивые лица четверки и подвел итог:

— Вот, джентльмены, в чем наша задача. Если бы все происходило в кино, мне следовало сейчас сказать: «Вопросы есть, ребята?» Но это мы опустим, потому что теперь вы знаете столько же, сколько и я.

– Голую скалу в четверть мили длиной и в сто двадцать два метра высотой он называет единственной брешью в немецкой обороне! – Миллер мрачно склонился над жестянкой с табаком и одной рукой ловко свернул длинную тонкую самокрутку. – С ума сойдешь, начальник. Я даже с лестницы падаю, черт возьми! – он глубоко затянулся и выпустил облако дыма. – Самоубийство. Вот слово, которое я искал. Один шанс из тысячи, что нам удастся подобраться к этим проклятым пушкам ближе чем на пять миль!

— Ответьте мне, Миллер, какой шанс выжить имеют парни на Ксеросе, а?

— Н-да.. Парни на Ксеросе, – сокрушенно покачал головой Миллер. – О них-то я позабыл. Думал о себе и об этой проклятой скале. – Он с надеждой глянул через стол на массивную фигуру Андреа. – Разве что меня поднимет туда Андреа... Парень он здоровый.

Андреа молчал, глаза его были закрыты, и мысли, наверно, бродили сейчас где-то далеко, за тысячу миль от

Кастельроссо.

— Мы свяжем вас по рукам и ногам и втянем наверх на веревках. Постараемся выбрать веревку попрочнее, –

небрежно бросил Стивенс и вопросительно поглядел на

Меллори. – Вы собираетесь подниматься один, сэр, или же..

— Минуточку, – Андреа неожиданно выпрямился и зарокотал на беглом английском жаргоне, который усвоил за время работы с Меллори. Он торопливо нацарапал на клочке бумаги несколько слов. – Минуточку. У меня есть план подъема на скалу. Вот схема. Как вы считаете, капитан, осуществимо ли это?

На клочке бумаги крупными печатными буквами были написаны два слова:

«ПРОДОЛЖАЙТЕ РАЗГОВОР».

— Ясно, – задумчиво протянул Меллори. – Неплохо, Андреа, неплохо. Твой план имеет несомненные шансы на успех, – он повернул листок так, чтобы все видели написанное.

Андреа по-кошачьи мягко уже двигался к двери.

— Не правда ли, остроумный план, капрал Миллер? –

продолжал Меллори, словно ничего не происходило. – Он избавит нас от многих трудностей.

— М-да, – выражение лица Миллера не изменилось: глаза полузакрыты, изо рта тянется струйка дыма. – Похоже, что Андреа действительно решил проблему и вам удастся поднять меня в целости и сохранности, – он непринужденно рассмеялся, прикручивая странной формы трубку к стволу автоматического пистолета, вдруг появившегося в его левой руке. – Только мне не совсем ясно, что означает эта странная кривая и еще вот эти точки у...

Все кончилось в секунды: Андреа распахнул дверь, протянул руку, втащил в комнату отчаянно сопротивляющегося человечка, опустил его на пол и закрыл дверь.

Сделано это было бесшумно и быстро. Смуглый остролицый левантинец в белой рубахе и синих штанах стоял неподвижно, часто моргая от непривычно яркого света.

Вдруг рука его нырнула под рубашку.

— Берегись! – отрывисто крикнул Миллер и поднял пистолет, но Меллори остановил его.

— Погоди, – спокойно сказал он.

Синеватое лезвие ножа метнулось назад и мгновенно понеслось обратно. Но случилось необъяснимое: рука с ножом замерла в воздухе, блестящее лезвие дрожало в паре дюймов от груди Андреа. Раздался жалобный вскрик и зловещий хруст костей. Гигант грек с силой сжал запястье левантинца, двумя пальцами заботливо взял нож, словно родитель, оберегающий любимого, но неразумного дитятю. Нож повернулся, и кончик его уперся в горло левантинца. Андреа, ласково улыбаясь, смотрел в обезумевшие глаза шпиона.

Миллер присвистнул и пробормотал:

— Ну и ну! Я так понимаю, что Андреа и раньше откалывал подобные штучки.

— Наверно, так, – иронически отозвался Меллори. –

Рассмотрим вещественное доказательство номер один, представленное Андреа.

Андреа подвел задержанного к столу. Похожий на хорька левантинец с помутневшими от страха и боли глазами придерживал рукой изувеченное запястье.

— Как ты думаешь, долго ли был этот тип за дверью? –

спросил Меллори у Андреа.

Андреа провел громадной пятерней по густым черным вьющимся волосам с пробеленными сединой висками.

— Точно не знаю, капитан. По-моему, я услышал шумок вроде шороха минут десять назад, но подумал, что слух меня обманывает. Потом я снова услышал шорох с минуту назад. Так что боюсь...

— Минут десять, говоришь? – Меллори поглядел на задержанного. – Твое имя? Что делал за дверью?

Ответа не последовало. Угрюмые глаза, угрюмое молчание. Андреа дотронулся кулаком до затылка шпиона, тот испуганно вскрикнул.

— Капитан спрашивает тебя. Отвечай капитану, – укоризненно сказал Андреа и снова привел кулак в соприкосновение с затылком бедолаги, на этот раз энергичнее.

Неизвестный заговорил быстро, возбужденно, отчаянно жестикулируя. Андреа вздохнул и остановил словесный поток, прикрыв левой рукой рот задержанному. Меллори удивленно посмотрел на Андреа.

— По-моему, курд или армянин, капитан. Я не знаю этого языка.

— Я тем более. Говоришь по-английски? – спросил он.

Черные, полные ненависти глаза уставились на Меллори. Левантинец молчал. Андреа снова ткнул его кулаком в затылок.

— Говоришь по-английски? – настойчиво повторил

Меллори.

— Англиски? Англиски? – Плечи и локти дернулись в традиционном жесте непонимания. – Ка ингли.

— Говорит, что не знает английского, – пробормотал

Миллер.

— Может, знает, может, нет, – бесстрастно сказал

Меллори. – Он подслушивал, а рисковать мы не имеем права. На карту поставлено слишком много, – глаза его стали суровыми и беспощадными, в голосе зазвучал металл. – Андреа!

— Да, капитан.

— У тебя его нож. Быстро и чисто. Под лопатку.

Стивенс вскрикнул, вскочил на ноги.

— Боже мой, сэр, Боже мой! Что вы...

Он умолк, увидев, как задержанный стремительно бросился в дальний угол, прикрывая согнутой в локте рукой голову. Стивенс медленно перевел взгляд на торжествующего Андреа, заметил понимающие улыбки Брауна и

Миллера и почувствовал себя полнейшим дураком. Первым заговорил Миллер.

— Ну-и-ну-и-ну-и-ну!

Может,

он говорит по-английски?

— Может, и говорит, – согласился Меллори. – Никто не станет прижимать ухо к замочной скважине целых десять минут, если не понимает ни слова из разговора. Ну-ка позовите Мэтьюза, Браун. – Через несколько минут в дверях вырос вестовой. – Попросите сюда капитана Бриггса. Да поскорее, пожалуйста.

Солдат стоял в нерешительности.

— Капитан Бриггс спит. Он строго-настрого приказал не будить его.

— Сердце мое обливается кровью при одной мысли, что я вынужден потревожить покой капитана Бриггса. За день он спал больше, чем я за неделю, – Меллори взглянул на часы, черные брови его сошлись над утомленными карими глазами. – У нас слишком мало времени. Доставьте его сюда немедленно! Понимаете, немедленно.

Мэтьюз козырнул и исчез. Миллер откашлялся и несколько раз прищелкнул языком.

— Все гостиницы на один манер. Сплошная суматоха.

Заметьте, однажды я был на конференции в Цинциннати..

Меллори устало покачал головой.

— Вы просто предубеждены против отелей. Это жилье военных, здесь расквартированы офицеры.

Миллер хотел что-то возразить, но передумал. Янки был, безусловно, неплохим знатоком людей. В глубине души Миллер был убежден, что они затеяли безнадежное дело. Важное, безнадежное и, по его мнению, самоубийственное. Но он уже сообразил, почему назначили главным в группе этого бывалого загорелого новозеландца.

Все молчали, пока не появился в распахнувшейся двери капитан Бриггс. Без головного убора, с шелковым шарфом на шее вместо воротничка. Белый шарф четко оттенял красную шею и упитанное лицо. Когда Меллори впервые разглядел Бриггса у полковника, то отметил: повышенное давление и высокий уровень жизни тыловых крыс. Но оказалось, что чувство негодования может добавить лицу капитана еще несколько глубоких красных тонов.

— Это уже слишком, капитан Меллори, – раздался гундосый голос. – Я вам не мальчик на побегушках! У меня был напряженный день и..

— Сохраните это для мемуаров и взгляните на того олуха в углу, – оборвал его Меллори.

Бриггс стал еще багровее, шагнул в комнату, гневно сжимая кулаки, но словно споткнулся – увидел в углу согнутую бесформенную фигурку.

— Бог мой, Николаи!

— Знаете его, – это было утверждение, не вопрос.

— Конечно, знаю, – прорычал Бриггс. – Николаи, бой из прачечной.

— Что ж, в его обязанности входит шнырять ночью по коридорам и подслушивать у двери?

— Что вы хотите этим сказать?

— То, что сказал, – терпеливо повторил Меллори. – Он подслушивал.

— Николаи? Я этому не верю!

— Полегче, ты! – рявкнул Миллер. – Сначала подумай, кого называешь лжецом.

Бригсс ошарашенно посмотрел в черный зрачок дула автоматического пистолета, направленного в его сторону, сглотнул слюну и поспешно отвернулся.

— Что из того? Подслушивал! Николаи ни слова не говорит по-английски, – он выдавил улыбку.

— Может быть, и не говорит, – сухо согласился Меллори. – Но хорошо понимает по-английски. Я не собираюсь всю ночь обсуждать этот вопрос, времени у нас нет. Потрудитесь арестовать этого типа и держать в полной изоляции до конца недели. Шпион это или просто любопытный, но известно ему стало многое. После можете распорядиться им по своему усмотрению. Лично я советовал бы вам убрать его подальше от Кастельроссо.

— Советовали бы? Подумать только! – Бриггс вновь обрел свою обычную наглость. – Кто вы такой, чтобы мне приказывать, капитан Меллори?! – Он сделал упор на слове «капитан».

— Тогда я прошу вас об одолжении, – устало произнес

Меллори. – Я не могу объяснить, но это очень важно. На карту поставлены тысячи жиз. .

— Тысячи жизней?. Что за мелодраматическая чепуха!

– недобро усмехнулся Бриггс. – Предлагаю сохранить эти слова для мемуаров рыцаря плаща и кинжала, капитан

Меллори.

Меллори встал, обошел стол и остановился рядом с

Бриггсом. Карие глаза его смотрели холодно и спокойно.

— Я слишком устал от споров. Вы сделаете все именно так, как я вам сказал. Иначе я позвоню в штаб флота, свяжусь по радио с Каиром, и тогда, клянусь, на ближайшем корабле вы отправитесь в Англию, на палубе для рядовых.

Лицо Бриггса покрылось белыми пятнами.

— Ну ладно, ладно, к чему эти глупые угрозы? Если вам так уж хочется... – он безуспешно пытался скрыть уязвленное самолюбие. – Мэтьюз, позовите часового.

Торпедный катер несся на вест-норд-вест, то зарываясь носом, то вновь взлетая на волну. Мощные авиационные моторы монотонно тянули вполсилы. В сотый раз за эту ночь Меллори взглянул на часы.

— Опаздываем? – спросил Стивенс.

Меллори кивнул.

— Нужно было отправиться прямо от «Сандерленда».

Там ведь был причал.

— Держу пари на пять фунтов, что у них отказал мотор,

– проворчал Браун.

— Правда. Откуда ты узнал об этом? – согласился удивленный Меллори.

— С этими несчастными моторами торпедных катеров всегда случается одно и то же. Они капризны, как голливудские «звезды».

В темной каюте наступила тишина.

— А вдруг мы опоздаем? – заметил Миллер. – Почему бы им не прибавить скорости? Говорили мне, что эти корыта делают от сорока до пятидесяти узлов.

— Вы и так показали себя новичком в море, – невпопад сказал Стивенс. – Наверное, вам никогда не случалось ходить на торпедных катерах в непогоду.

Миллер не ответил, ему хотелось отвлечься.

— Капитан!

— Да, в чем дело? – сонно спросил Меллори, растянувшийся на плоском лежаке.

— Меня это не касается, начальник, но исполнили бы вы угрозу в адрес капитана Бриггса?

Меллори рассмеялся.

— Это действительно вас не касается, но, признаться, я бы угрозу не выполнил, просто не смог бы. Не такая у меня власть, чтобы я... потом, я вовсе не уверен, что между Кастельроссо и Каиром есть радиосвязь.

— Ага. Так я и думал, – капрал Миллер почесал щетинистый подбородок. – А если бы он сообразил, что вы блефуете, капитан? Что тогда?

— Застрелил Николаи, – спокойно ответил Меллори. –

Иного выхода не оставалось бы.

— Так я и подумал. Сейчас я начинаю верить, что операция имеет шанс не сорваться. Но лучше было его все-таки пристрелить, а заодно и этого крохобора капитана.

Что-то мне не понравилось выражение лица этого Бриггса, когда он входил в комнату. Не то гнусное, не то.. он просто готов был растерзать вас. Вы же растоптали его, а для таких показушников, как он, на свете нет ничего оскорбительнее.

Меллори не ответил. Он крепко спал. В бездонную глубь его сна не мог прорваться даже надсадный рев моторов, набравших полную мощность, когда торпедный катер вошел в тишь Родосского пролива.

ГЛАВА 3

Понедельник.

07.00–17.00

Они стояли на ветхом пирсе.

— Вы меня ставите в неловкое положение, уважаемый.

Клиенты компании «Ратлидж» всегда получали самое лучшее, – офицер шлепнул хлыстом с ручкой из слоновой кости по чистейшей штанине и презрительно указал сияющим носком башмака на широкий двухмачтовый старый каик, пришвартованный кормой к полуразрушенному причалу.

Меллори скрыл улыбку. Майор Ратлидж с аккуратно подстриженными усами, в ослепительной форме, сшитой на заказ, разительно выделялся на фоне диких лесистых утесов, укрывших бухту. Небрежная самоуверенность и величественное безразличие майора заставляли думать, что бухта неуместна рядом с ним.

— Действительно, каик знал лучшие времена, – согласился Меллори. – И все же именно он нам нужен, сэр.

— Этого я решительно не могу понять, – майор раздраженно сбил пролетавшую муху. – Чего я только не доставал для ребят за последние восемь-девять месяцев: каики, продукты, яхты, рыбачьи лодки – все. Но еще никто не просил у меня самую ветхую и старую посудину, какую только можно отыскать. Поверьте, не так-то это просто сделать, – лицо его приняло страдальческое выражение. –

Ребята знают, что таким хламом я обычно не занимаюсь.

— Какие ребята? – полюбопытствовал Меллори.

— А там, на островах, – Ратлидж лениво указал на северо- запад.

— Но ведь острова заняты немцами. .

— Этот тоже. Но надо же где-то иметь базу, верно? –

терпеливо объяснил Ратлидж. Вдруг лицо его просветлело.

– Послушайте, старина, я знаю, что вам подойдет. Каир настаивает, чтобы я достал вам посудину, которая не привлекала бы внимания и не подвергалась осмотру. Что вы скажете о немецкой лодке типа «Е»? В отличном состоянии. Побывала в руках только одного владельца, аккуратного человека. В Англии я получил бы за нее десять тысяч.

Через сутки будет у вас. Один мой приятель в Бодраме..

— Бодрам? – переспросил Меллори. – Бодрам? Но... но это же в Турции?

— В Турции? А ведь верно, так оно и есть, – согласился

Ратлидж. – Однако, сами понимаете, товар откуда-то надо получать, – добавил он словно в оправдание.

— Спасибо, – улыбнулся Меллори. – Нам нужен именно этот каик, мы не можем ждать.

— Пеняйте на себя. – Ратлидж поднял руки в знак того, что сдается. – Два моих парня погрузят ваше снаряжение.

– Лучше мы это сделаем сами, сэр. Видите ли, у нас особый груз.

— Как хотите, – согласился майор. – Меня здесь зовут

«Ратлидж Не Задающий Вопросов». Скоро выходите в море?

Меллори взглянул на часы.

— Через полчаса, сэр.

— Что, если я предложу вам кофе и яичницу с беконом?

— Большое спасибо, с удовольствием, – улыбнулся

Меллори, повернулся и медленно пошел с причала, с наслаждением вдыхая пахнущий травами, ударяющий в голову воздух Эгейского рассвета.

Солоноватый привкус моря, одуряюще сладкий аромат жимолости, резкий запах мяты – все смешалось в тонкий пьянящий букет, неуловимый и незабываемый. До самых пастбищ простирались ярко-зеленые крутые склоны, заросшие соснами, орешником и дубняком. Благоухающий бриз доносил оттуда приглушенный мелодичный звон колокольчиков – неотвязную грустную музыку, удачный символ безмятежного спокойствия, которое давно покинуло эгейские берега.

Меллори невольно покачал головой и ускорил шаг. Его товарищи сидели на том же месте, где незадолго до рассвета их высадил торпедный катер. Миллер растянулся во весь рост на земле, закрывшись шляпой от низких золотистых лучей восходящего солнца.

— Через полчаса отбываем. Завтрак принесут через десять минут. Давайте грузить снаряжение. – Меллори повернулся к Брауну. – Хотите осмотреть двигатель?

Браун со вздохом поднялся на ноги и без всякого энтузиазма взглянул на потрепанный, облезлый каик.

— Надо бы, сэр. Если и двигатель такой, как эта посудина. . – он сокрушенно покачал головой и проворно спрыгнул на палубу каика.

Андреа и Меллори последовали за ним. Оставшиеся передали им с причала груз. Сначала мешок со старой одеждой, потом еду, газовую плитку и топливо, тяжелые альпинистские ботинки, молотки, костыли, ледорубы, мотки веревок на проволочной основе – все, что требуется для подъема. Затем осторожно подали радиоприемник и передатчик, наконец, движок со старомодной заводной ручкой. За ними появились винтовки, два шмайсера, два брена, маузер и кольт. Потом последовал чемодан тщательно подобранной мелочи: карманные фонарики, зеркала, два комплекта документов, бутылки вина – холь, мозель, озо, ретсимо. С большой осторожностью разместили возле передней мачты два деревянных ящика. Один –

среднего размера, зеленый, обитый медью. Другой – маленький и черный. В зеленом была мощная взрывчатка

ТНТ, аммонал, несколько стандартных брусков динамита.

Там же упакованы гранаты и запалы к ним, прорезиненные шланги. В уголок поместили сумку с железными опилками, толченым стеклом и залитую сургучом бутылку с калием.

Все это взяли в расчете на то, что Дасти Миллеру подвернется случай проявить свои редкие таланты взрывника. В

черном ящике хранились только детонаторы, электрические и ударные – с гремучей ртутью, столь чуткие, что срабатывали, если на них роняли даже птичье перо.

Едва разместили последний ящик, как из люка машинного отделения показалась голова Кейси Брауна. Он медленно осмотрел грот-мачту, медленно перевел взгляд на фок-мачту и с тем же бесстрастным выражением взглянул на Меллори.

— У нас есть паруса для этих штук, сэр?

— Думаю, что есть. А в чем дело?

— Дело в том, что только Богу известно, как скоро они нам понадобятся, – с горечью ответил Браун. – Машинное отделение – свалка старой рухляди. А самый ржавый, самый большой кусок железа – вал двигателя. Старый двухцилиндровый «кельвин», мой одногодок. Сделан лет тридцать назад. – Браун огорченно покачал головой. – Он гниет здесь годами, сэр. Весь развалился. Отдельные части и запасные детали валяются на полу. Свалки в Гарелохе просто дворцы в сравнении с этим машинным отделением.

— Майор Ратлидж говорил, что еще вчера каик был на ходу, – мягко сказал Меллори. – Поднимайтесь на берег, будем завтракать. Напомните мне, что нужно захватить несколько тяжелых камней.

— Камней?! – испуганно глянул на него Миллер. – Тащить камни на эту посудину?

Меллори с улыбкой кивнул.

— Да ведь эта проклятая лодка и без тоге идет ко дну! –

зашумел Миллер. – Зачем нам камни?

— Скоро увидите.

Через три часа Миллер увидел это, когда скатал свою голубую форму в тугой узел и опустил за борт: подвешенный к узлу камень увлек его на дно.

Упорно пыхтевший каик двигался на север по лазурному, гладкому от безветрия морю в миле от турецкого берега.

Миллер мрачно разглядывал себя в зеркальце. Одет он был во все черное, исключая темно-фиолетовый кушак вокруг тонкой талии и причудливо вышитый жилет, выжженный солнцем. Черные шнурованные сандалии, черные шаровары, черные рубашка и пиджак. Даже его песочного цвета волосы были покрашены в черный цвет.

— Слава Богу, что меня земляки не видят, – с чувством сказал он, критически осматривая остальных, одетых с незначительными изменениями точно так же. – Ну и ну.

Может, я и не так уж страшен? Послушайте, начальник, к чему все эти переодевания? Говорят, вы дважды побывали в немецком тылу. Один раз под видом крестьянина, а другой – под видом механика.

Меллори опустил узел с формой и камнем за борт.

— А теперь можете увидеть, что носит хорошо одетый наваронец.

— Я о другом. Зачем нам было дважды переодеваться: в самолете и сейчас?

— А, вот вы о чем! Армейское хаки и белая флотская форма в Александрии, голубая форма в Кастельроссо и на острове майора Ратлиджа, а сейчас одежда греческих крестьян? Везде могли быть осведомители. Заметали следы, капрал.

Миллер понимающе кивнул, посмотрел на мешок из-под одежды, сосредоточенно поморщился, наклонился и вытащил оттуда белый балахон.

— А это будем носить на местных кладбищах? – мрачно пошутил он. – Переоденемся в привидений?

— Снежные халаты, – кратко пояснил Меллори.

— Что?!

– Снежные. Снег. Белый такой. На Навароне есть довольно высокие горы. Вдруг придется в них скрываться.

Для этого и халаты.

Миллер был потрясен. Ни слова не говоря, растянулся он на палубе, положил руки за голову и закрыл глаза.

Меллори ухмыльнулся Андреа:

— Парень хочет всласть понежиться на солнце перед покорением арктических пустынь. . Неплохо придумано.

Может быть, и тебе соснуть? Я постою на вахте.

Уже пять часов каик шел вдоль турецкого берега. Разморенный теплым ноябрьским солнцем, Меллори приткнулся к фальшборту, глаза его внимательно следили за небом и горизонтом. Андреа и Миллер спали. Кейси Брауна нельзя было выманить из машинного отделения. Иногда он поднимался на палубу глотнуть свежего воздуха, но время между его появлениями все увеличивалось: старый «кельвин» требовал внимания. Браун регулировал неустойчивый уровень смазки, подачу воздуха. Болела голова, клонило в сон – узкий люк едва пропускал воздух.

В рулевой рубке лейтенант Стивенс следил за медленно проплывающим турецким берегом. Как и Меллори, он не сводил глаз с моря. Но не обшаривал его тщательно, квадрат за квадратом, а переводил взгляд с берега на карту, с карты на видневшиеся впереди острова, с островов на старый спиртовой компас, едва заметно подрагивающий на позеленевшем кардановом подвесе, с компаса – снова на берег. Иногда он поглядывал на небо или окидывал развернувшуюся на сто восемьдесят градусов панораму горизонта. Только на засиженный мухами осколок зеркала он старался не глядеть. Болели плечи, хотя его дважды сменяли у руля. Худые загорелые руки одеревенели на потрескавшихся ручках штурвала. Он пытался расслабиться, сбросить напряжение, сводившее судорогами мускулы рук, но мышцы вопреки его воле вновь напряженно сжимались.

Во рту пересохло, губы запеклись. Не помогала и теплая вода, к которой он прикладывался: кувшин был накален солнцем. Противно ныло под ложечкой, левую ногу сводило судорогой. Лейтенантом Энди Стивенсом владел страх. Нет, не потому, что он никогда не нюхал пороху. С

тех пор как он помнит себя, он боялся всегда. И сейчас он мог бы припомнить все мелкие страхи, начиная с приготовительной школы. Тогда его столкнул в бассейн отец, сэр

Седрик Стивенс, знаменитый исследователь и альпинист.

Отец утверждал, что только так можно научить сына плавать. Он вспомнил, как отчаянно сопротивлялся, сколько воды наглотался с перепугу. Он вспомнил, как до слез хохотали над ним отец и два старших брата, огромные и веселые. Едва он вылезал из воды, они снова толкали его в бассейн. .

Отец и братья поклонялись физической силе. Они и представить себе не могли, что кто-то не получает удовольствия от прыжка в воду с пятиметрового трамплина или от бешеной скачки через немыслимые препятствия. Им ничего не стоило взобраться на головокружительный утес или отправиться на утлой лодчонке в бурное открытое море. И его они заставляли проделывать все эти штуки.

Энди был впечатлительным мальчиком, опасался насмешек. К чувству физического страха у него часто примешивалось чувство боязни неудачи. В конце концов он стал бояться самого страха. Чтобы преодолеть этот страх из-за страха, Энди стал альпинистом. И довольно искусным.

Отец и братья прекратили насмешки. Но Энди не избавился от страха, а только научился скрывать его. Он всегда шел навстречу страху, всегда боролся с ним, всегда стремился преодолеть его. Вот и сейчас все его силы были направлены на эту борьбу. Больше всего Энди боялся, что страх его будет замечен. .

Поразительная, невероятная голубизна Эгейского моря, мягкие, смутные силуэты анатолийских вершин на фоне чисто вымытого ультрамарина неба навевали спокойствие.

Захватывающее дыхание разнообразие оттенков залитых солнцем, лениво проплывающих мимо островов, искрящаяся пучками лучей радужная рябь воды и освежающий, мягкий, пахучий юго-восточный бриз несли тепло, томительную сонливость. Нескончаемое тарахтение старого «кельвина» и безмятежное спокойствие палубы напоминали только о мире. Невероятно, чтобы это могло пробудить страх. . Война казалась такой далекой. Но в итоге война была рядом. Она постоянно напоминала о себе.

Дважды над каиком пролетал немецкий гидроплан-разведчик. Потом два самолета снизились над ними и, удовлетворенные мирным видом суденышка, вновь взмыли вверх. Базировались они, по-видимому, на Родосе. Хотя самолеты были итальянскими, но пилотировались наверняка немцами, согнавшими своих недавних союзников в концлагеря после капитуляции Италии. Утром они проплыли в полумиле от крупной шхуны с фашистским флагом. В полдень с оглушительным ревом пронесся мимо каика быстроходный немецкий катер, так близко, что каик закачало на волне. Меллори и Андреа, потрясая кулаками, громко проклинали гогочущих матросов. Но никаких попыток задержать каик не было: англичане и немцы старались не нарушать без надобности нейтралитет турецких территориальных вод. И все же эти непрестанные появления вражеских судов и самолетов постоянно напоминали о войне.

Медленно двигались стрелки часов, приближая их с каждой минутой к отвесной скале, которую еще предстояло преодолеть. В пятидесяти милях по курсу виднелись зубчатые вершины острова Наварон, безлюдные, далекие, высящиеся мрачными громадами на фоне ярко-голубого неба.

В половине третьего неожиданно отказал двигатель.

Монотонное тарахтение сменилось гнетущей тишиной.

Меллори бросился к люку.

— Что случилось, Браун? – тревожно крикнул он. –

Сломалась машина?

— Не совсем так, сэр. – Браун все еще возился с двигателем, и голос его звучал глухо. – Я его просто выключил, –

он выпрямился, неуклюже вылез из люка, сел на палубу, жадно хватая ртом свежий воздух. Несмотря на загар, лицо его было бледно.

Меллори внимательно посмотрел на него.

— У тебя такой вид, будто кто-то напугал тебя до смерти.

— За эти два-три часа меня вконец отравила проклятая дыра, – Браун провел рукой по глазам. – Затылок прямо разламывает, сэр. Углекислый газ не очень приятная штука. – Он указал на двигатель. – Видите ту вертикальную трубку с шаром наверху, водоохладителем? Трубка тоньше бумаги. Понемногу она пропускала и раньше, а около часу назад лопнула. Искры, дым, пламя дюймов в шесть. Пришлось проклятую отключить, сэр.

Меллори, мало что понимая, кивнул.

— Можете исправить, Браун?

— Нет, сэр. Нужно заварить или запаять. – Он категорически замотал головой. – Внизу, среди всякого барахла, я приметил запасную часть. Дьявольски ржавая и такая же ненадежная, как и первая.. Я все же попытаюсь, сэр.

— Я помогу ему, – вызвался Миллер.

— Благодарю, капрал. Сколько это отнимет времени, Браун?

— Часа два, а может, все четыре. Гайки и болты заржавели, придется срубить или отпиливать их или искать другие.

Меллори промолчал, тяжело повернулся и поднялся наверх, к Стивенсу, который уже покинул рубку и сидел на баке. Энди вопросительно посмотрел на Меллори.

— Часа четыре провозимся. Андреа и я займемся парусами.

Через два часа они уже порядочно отошли от территориальных вод. Двигатель молчал. Каик приближался к большому острову в восьми милях на вест-норд-вест от места поломки. Меллори решил подойти к берегу. Здесь их труднее заметить, чем в открытом море. Он взглянул на часы и перевел огорченный взгляд на удаляющееся безопасное турецкое побережье. Потом напряженно вгляделся в темную полосу моря, суши и неба на востоке.

— Андреа, ты видишь?!

— Да, капитан. – Андреа мгновенно вырос рядом. –

Катер. В трех милях. Идет прямо на нас, – добавил он тихо.

— Да, идет на нас, – неохотно согласился Меллори.

Все собрались вместе. Меллори не терял времени даром.

— Если я не ошибаюсь, это тот самый катер, который нам встретился утром. Они деликатничать не будут, обыск устроят тщательный. Вооружены до зубов и ищут приключений. Полумерами явно не ограничатся. На этот счет нам не следует обольщаться. Обыск мы не должны допустить ни в коем случае. С нашим грузом на борту. – Он в двух словах сообщил свой план.

Стивенс вдруг почувствовал, как заныло под ложечкой и кровь отхлынула от лица. Он был рад только тому, что никто не заметил его дрожащих коленок. Голос его тоже дрогнул:

— Но, сэр... сэр...

Меллори увидел бледное лицо, бескровные ногти, впившиеся в подоконник рубки.

— Вы, вы не сделаете этого, сэр! – голос Энди прерывался от волнения. С минуту он беззвучно шевелил губами, наконец у него вырвалось: – Это убийство, сэр. Просто убийство.

— Заткнись, щенок! – рявкнул Миллер.

— Перестаньте, – остановил Меллори американца, внимательно посмотрел на него и перевел взгляд на Стивенса. Глаза его были холодны. – Лейтенант, основным законом войны является стремление поставить противника в наиболее невыгодные условия и не оставлять ему шансов на успех. Или мы уничтожим их, или они нас. Мы их пустим ко дну, иначе они потопят нас, а с нами и тысячу парней с острова Ксерос. Ведь это же все так просто, лейтенант. Это даже не вопрос совести.

Стивенс чувствовал, что все смотрят на него. За эту минуту он возненавидел Меллори. Он понимал, что ненавидит неумолимую логику сказанных слов. Меллори, идол каждого начинающего альпиниста, лучший скалолаз довоенной Британии, чьи фантастические восхождения давали пищу для сенсационных газетных заголовков. Меллори, дважды потерпевший неудачу в столкновениях со стремительным Роммелем в песках пустыни. Меллори, трижды отказавшийся от повышения по службе, чтобы не разлучаться с партизанами на Крите. Обо всем подумал

Стивенс в одно мгновение. Он медленно поднял взгляд на худощавое загорелое лицо, резко очерченный, словно высеченный из камня изгиб рта, на густые черные брови над карими глазами, в которых были холодность и сочувствие.

Ему стало ясно, что капитан Меллори находится по другую сторону его оценок и суждений.

— Как говорит капрал Миллер, я высказался не в свой черед. – Он натянуто улыбнулся, взглянул на стремительно мчавшийся к ним сторожевой катер, снова почувствовал слабость в коленях, но голос его звучал теперь потверже: –

Я не подведу вас, сэр.

— Я в этом никогда не сомневался, – улыбнулся Меллори и посмотрел на Миллера и Брауна. – Приготовьте все незаметно. Они смотрят на нас в бинокли. – Он повернулся и прошел вперед.

Андреа двинулся за ним.

— Слишком ты строго обошелся с пареньком, – Андреа сказал это без упрека и осуждения, просто отмечая факт.

— Знаю. Я не хотел. . – Меллори пожал плечами. – Но это было необходимо.

— Пожалуй, ты прав, – промолвил Андреа. – Да, это было необходимо. Ты думаешь, они пустят пушки в дело, чтобы нас остановить?

— Может статься. Пора по местам. Начинаю я, – сухо закончил Меллори.

Тяжелое пыхтение двигателя перешло в мягкий рокот, исчезли носовые буруны, и немецкий катер скользнул всего в шести футах от каика. Меллори сидел на ящике из-под рыбы и старательно пришивал пуговицу к старому пиджаку. Он отлично видел всех шестерых немецких моряков. Один из них, сгорбившись, сидел за пулеметом «шпандау», установленном на треноге. Трое стояли на палубе с автоматическими карабинами наперевес.

«Шмайсеры», – отметил Меллори. В дверях рубки маячил капитан катера – угрюмый молодой лейтенант с Железным крестом на кителе. Из люка машинного отделения выглядывала еще одна любопытная физиономия. Меллори не видел всей палубы: ее скрывал хлопавший на порывистом ветру парус. Но поскольку пулеметчик, беспрестанно ворочавший дулом «шпандау», держал на прицеле только носовую часть каика, естественно было предположить, что на носу катера имеется еще один пулемет.

Лейтенант с суровым лицом поднес сложенные рупором ладони ко рту.

«Достойный выкормыш гитлерюгенда», – подумал

Меллори.

— Спустите паруса!

Меллори окаменел. Игла безжалостно впилась ему в ладонь, но он не заметил этого. Лейтенант отдал команду по-английски!

«Стивенс слишком молод, слишком неопытен, – с отчаянием подумал Меллори. – Он клюнет на эту удочку, не может не клюнуть. .»

Но Стивенс не купился. Он приоткрыл дверь рубки, высунулся, приложил ладонь к уху и бессмысленно уставился в небо. Он даже открыл рот от удивления, отлично разыграв придурка, не понимающего команды. Меллори готов был расцеловать его. Не только повадками, но и одеждой, и черной крашеной шевелюрой Энди походил сейчас на заурядного греческого рыбака, недоверчивого и нелюдимого.

— Чего-о? – крикнул он.

— Спустите паруса! Мы сейчас сойдем к вам на борт, – и опять по-английски.

«Упорный, мерзавец», – подумал Меллори уже спокойнее.

Стивенс все так же бессмысленно глядел на немца, потом недоуменно уставился на Андреа и Меллори. Те не менее убедительно изобразили на лицах удивление. Стивенс отчаянно пожал плечами.

— Виноват, не понимаю по-немецки! – крикнул он. – А

по-нашему вы не умеете? – бегло сказал он на безукоризненном греческом разговорном языке. Правда, это был язык Аттики, а не жителей Архипелага, но Меллори не сомневался, что лейтенант не уловит разницы.

— Немедленно остановите лодку. Мы сойдем к вам на борт.

— Остановить лодку! А кто ты такой, чтобы из-за тебя останавливать лодку! Ты, ты, ты!.. – Возмущение было таким неподдельным, поток ругательств и проклятий столь натуральным, что лейтенант на минуту опешил.

— Даю десять секунд, – прервал его лейтенант. Он уже взял себя в руки, держался холодно и официально. – Потом откроем огонь.

Стивенс всем видом изобразил покорность и повернулся к Андреа и Меллори.

— Наши повелители сказали свое последнее слово.

Убирай паруса! – бросил он.

Те быстро и проворно спустили паруса. Меллори потянул на себя кливер, собрал его и молча присел на корточки. Он знал, что его изучают десять злых глаз. Парус прикрывал его колени и старый пиджак. Со сложенными на коленях руками он всем видом изображал уныние. Со свистом упал на палубу второй парус. Андреа ступил на него, сделал пару неуверенных шагов к носу, но остановился, опустив тяжелые руки. Мотор дизеля зарокотал еще глуше, рулевое колесо повернулось, и массивный немецкий катер чиркнул о борт каика. Трое немцев со шмайсерами наперевес быстро, но так, чтобы не попасть в сектор обстрела своих пулеметов (второй уже можно было увидеть), прыгнули на палубу каика. Один из трех тут же бросился вперед, к мачте, и встал там, держа всю команду под прицелом. Всех, кроме Меллори, которого поручили заботам пулеметчиков. Меллори отметил безупречную согласованность военной машины. Он поднял голову, осматриваясь с чисто крестьянским безразличием. Кейси

Браун сидел на корточках возле машинного отделения.

Дасти Миллер примостился в двух шагах от него и с подчеркнутым трудолюбием вырезал кусок жести из консервной банки, по-видимому, латку к мотору. Ножницы держал в левой руке, хотя Меллори было отлично известно, что он не левша. Ни Стивенс, ни Андреа не пошевелились.

Солдат у мачты уставился на них. Двое других медленно расхаживали по палубе. Немцы держали себя свободно, как хозяева положения, которым и в голову не приходит, что возможны какие-то осложнения. Они как раз проходили мимо Андреа. Спокойно, точно и аккуратно Меллори через пиджак выстрелил в пулеметчика, повернул свой брен, и,

прошитый очередью, рухнул часовой у мачты. Он еще не упал на палубу, а в руке Кейси Брауна мелькнул бесшумный пистолет Миллера, который припрятали в частях от мотора. Кейси трижды выстрелил, и второй пулеметчик сник за турелью, мертвые пальцы судорожно сжали рукоять пулемета. Миллер надрезал трехсекундный химический взрыватель и бросил жестянку в люк машинного отделения немцев. Стивенс метнул связку гранат в рубку, Андреа с быстротой и меткостью нападающей кобры обхватил огромными ручищами головы проходивших мимо охранников и с силой столкнул их лбами. Все произошло мгновенно. Пятеро попадали навзничь. Немецкий катер скрылся в клубах дыма, языках пламени и рое обломков.

Все еще строчил Меллори из брена, но эхо взрыва умолкло, ленту автомата заело, и над Эгейским морем снова воцарилась первозданная тишина. Оглушенный двумя взрывами, Meллори, пошатываясь, поднялся на ноги. Изумился.

Он не предполагал, что может сделать взрыв связки гранат и двух кубиков тола. Самодельная бомба Миллера разворотила днище машинного отделения. Обломки катера пылали. Меллори стало не по себе: прямой столб черного дыма – отличный ориентир для немецкого самолета-разведчика. Меллори успел увидеть развороченную рубку и труп лейтенанта, повисшего на искореженном штурвале: жалкое подобие того, кто несколько секунд назад отдавал приказы наглым голосом. Внутри тонущего катера глухо рванули бензобаки, он завалился на корму.

Обнажился киль, вода зашипела, сбивая пламя, и катер скрылся в воде. Радужные пятна заколыхались, разошлись кругами. Только щепки да каска плавали среди пятен нефти. Эгейское море опять стало мирным и безмятежным.

Меллори оглядел каик и своих товарищей. Браун и

Миллер наблюдали за тонущими обломками. Стивенс, целый и невредимый, стоял у двери в рубку. Лицо было мертвенно-белым, но на протяжении короткой схватки он был на высоте. У Андреа рассечена щека. Грек стоял над телами двух автоматчиков. Лицо его ничего не выражало.

Меллори долго смотрел на Андреа, словно восстанавливал подробности случившегося.

— Мертвы?

Андреа кивнул:

— Слишком сильно я их ударил.

Меллори отвернулся. Из всех людей, встречавшихся ему, никто не мог сравниться с Андреа в ярости к врагам.

Он убивал фашистов как собак, убивал безжалостно, умело и беспощадно. И хотя он не считал себя вправе отнимать человеческую жизнь, никогда не дрогнула его рука. Он, любивший ближних своих больше всего на свете, не оправдывал убийства, как это пытаются делать фашисты, прикрываясь национализмом. Он убивал фашистов, чтобы дать возможность жить другим, лучшим людям.

— Кто еще ранен? – с наигранной бодростью спросил

Меллори. – Никто? Ну и отлично. Давайте-ка сматывать удочки. Чем быстрее, тем лучше, – он взглянул на часы. –

Почти четыре. Пора связаться с Каиром. Оставьте на минуту свой металлолом, Кейси. Попытайтесь поймать Каир.

Он посмотрел на небо, уже розовевшее на востоке.

Покачал головой.

— Не мешало бы узнать прогноз погоды.

Прием был скверным. Крошечный динамик хрипел как придушенный, но сквозь помехи раздалось:

— Ревень вызывает Пастернак. – Это были позывные

Каира, их повторили дважды. Браун отстучал ответ. Снова раздался глухой голос: – Ревень вызывает Пастернак. Пастернак, я Ревень. Икс минус один. Подтвердите. Икс минус один.

Меллори с шумом втянул воздух. Сообщение означало, что атака на Ксерос назначена в субботу на рассвете, на день раньше. Итак, операция в пятницу. Ровно через три дня.

— Подтвердите. Икс минус один! Вас понял, – спокойно сказал Меллори.

— ...Восточная Англия. Сводка погоды, – продолжал безразличный монотонный голос. «Восточная Англия»

означала северную часть Архипелага. Меллори знал об этом.

— . .Вечером возможно падение барометра. Значительные осадки. Похолодание в ближайшие четыре часа.

Ветер восточный. Сила ветра шесть-семь баллов. Завтра ожидается ясная погода.

Меллори повернулся и пошел на корму. Ну и положеньице! Осталось всего три дня. Мотор никудышный.

Надвигается шторм. Он с надеждой вспомнил, что командир эскадрильи Торренс был невысокого мнения о работе метеослужбы. Но радужным надеждам предаваться было трудно. Громадные грозовые тучи наползали прямо на них.

ГЛАВА 4

Понедельник. Вечер.

17.00–23.30

На западе у горизонта утопал в море огненно-рыжий диск солнца. Темнела вода бухты. Присутствие светила ощущалось только по светящейся завесе ласкового легкого дождя.

Золотистые лучи освещали древнюю сторожевую башню на вершине утеса, взметнувшегося на сотню футов над устьем реки. Они переливались на полированных плитах прекрасного белого пирейского мрамора, сверкали на блестящей поверхности стволов, которые выглядывали из узких амбразур массивных стен; лучи эти освещали извивающийся паук свастики на флаге, укрепленном над окном. Полуразрушенный замок и теперь представлял мощную и неприступную позицию, контролирующую реку и морское побережье. Он хорошо виден в просвете вересковых зарослей, укрывших каик. Медленно, как бы нехотя, Меллори опустил бинокль и мрачно сказал Андреа и Стивенсу, силуэты которых едва различались в полумраке рубки:

— Восхитительно! Просто гениально. Талантливый командир Меллори не мог придумать ничего лучшего. На сто миль в округе это наверняка единственная бухта с немецким дозором. Нужно обшарить не меньше сотни островов, чтобы наткнуться на него. Теперь мне остается только пойти и уничтожить немцев. . Давайте-ка еще раз взглянем на карту, Стивенс.