Полынь чужбины

1

Один из блокнотов Кости Найдича был исписан наполовину. Это была все та же, очевидно, задуманная им рубрика. Заметки предварял заголовок: «Эмигрантские судьбы». Без числа, порою оез указания адреса описываемых событий. Возможно, в своих поездках он записывал эмигрантские истории с чьих-то слов или переводил из газет. Возможно, Найдич сам встречался с героями своих записных книжек. А возможно, это было начало задуманной им статьи или даже книги. Но успел он, как видно, немного. Надежда Павловна сказала: в последние годы у него появились галлюцинации, мучило нервное истощение.

В начатом блокноте мы узнали о некоторых судьбах.

Евгении Сергеевне Т. 91 год. У нее суставный ревматизм, и она передвигается в кресле на колесиках... Она выразила желание поселиться в старческом доме.

История Евгении Сергеевны необычна. Она уроженка Владивостока, там вышла замуж, имела двух сыновей. В 1920 году Евгения Сергеевна поехала из Владивостока в Харбин, где очутились ее братья, прошедшие Ледяной поход. Через месяц она должна была вернуться во Владивосток, но к тому времени в Приморье укрепилась Советская власть, и Евгения Сергеевна оказалась отрезанной от семьи. Через четыре года, когда дипломатические отношения между Китаем и СССР были установлены, Евгения Сергеевна узнала, что муж ее в Сибири, а сыновья отданы в детский дом. Прошло несколько лет, муж Евгении Сергеевны умер. О детях она не имела никаких сведений. Евгения Сергеевна работала конторщицей в управлении Китайско-Восточной железной дороги. Шли годы, братья Евгении Сергеевны тоже умерли. Началась японская оккупация, затем вторая мировая война. Евгения Сергеевна перебивалась как могла, жила впроголодь, но отказалась от репатриации в СССР.

— Все мы, горсточка русских, оставшихся в Харбине, влачили жалкое существование,—рассказывает Евгения Сергеевна.—Но вот случилось чудо. Моей подруге, Соне 3., удалось уехать в Бразилию, к сыну. Однажды в Сан-Паулу она пошла к зубному врачу и там, дожидаясь приема, разговорилась с каким-то русским господином. Узнав, что Соня приехала из Китая, этот господин спросил, знает ли она Евгению Сергеевну Т. «Как не знать! Это моя лучшая подруга. Мы вместе с ней горе мыкали».—«Сын вашей подруги ее разыскивает,—сказал господин.— Он живет в Нью-Йорке. Мы вместе с ним были в немецком плену. Дайте мне адрес Евгении Сергеевны, я сегодня же напишу ее сыну...» Мой младший сын, Сережа, нашел меня и выписал в Америку. Мой старший сын погиб в боях под Курском. Я прожила с Сережей 15 лет. Он умер от рака три года тому назад. Теперь я совсем одна. Я боюсь оставаться ночью одна. Вот почему для меня лучше будет поселиться в старческом приюте.

— Мы вас устроим, Евгения Сергеевна. Все будет хорошо.

Приходит смуглая и большеглазая Мэри. Мы говорим по-французски, и Мэри сообщает мне, что полюбила одинокую старушку, как родную.

— Она зябнет потому, что домохозяйка не дает достаточно отопления. Тогда я зажигаю газовую духовку и везу мадам Т. в кухню, чтобы она там согрелась.

Мы прощаемся с Евгенией Сергеевной и идем в соседний дом, принадлежащий той же хозяйке. Нас встречает полная, немного сутулая дама. Ее зовут Нина Алдреевна Г. Оба дома принадлежат ей. Все комнаты сданы жильцам.

— Вы не представляете, сколько у меня забот,—говорит она,— то крыша протекает, то трубы замерзают, то стены нужно красить, то котел лопается. И квартиранты мучают меня своими претензиями. К тому же я полуслепая, у меня ревматизм, я никуда не выхожу. Рядом со мной живет Зинаида Ивановна Д., снимает комнату. Она тоже больна. Ей 85 лет, а мне 91 год скоро исполнится. Мы никуда выйти не можем. Так и живем! Не ужасно ли это?

— Нина Андреевна! Почему вы возитесь с этими домами? Не хотите ли вы переселиться в старческий дом?

— Что вы! Здесь я сама себе хозяйка! У меня сделано завещание, все мое имущество унаследуют мои сестры.

— А где они?

— В Саратове.

— В Саратове?!.

Анне Ивановне 3. 80 с лишним лет. Хозяин дома наме

рен ее выселить, т. к. она держит в своей однокомнатной квартире 7 кошек и прикармливает до 40 уличных кошек, которые

Жыгают в ее открытое окно. По словам хозяина, венгра, Анна іановна больна и еле передвигает ноги. Живет она в трущобной части города.

Анна Ивановна вполне интеллигентный человек и говорит на превосходном русском языке. Она бывшая учительница, но от слабости не могла сообщить, где преподавала. Анна Ивановна худа, бледна, истощена до последней степени и еле ходит, опираясь на палку. Кошки мяукали и крались повсюду.

Анна Ивановна не произвела на меня впечатление полоумной; она говорила очень слабым голосом, но вполне разумно. Но вот мы затронули «кошачий вопрос», и наша старушка заартачилась.

— Я никуда отсюда не уеду и не оставлю моих животных,— твердо заявила она.— Это мои единственные друзья.

— Кто кормит ваших кошек?

— Я сама хожу в лавку за углом.

— Но вы слабы и еле ходите!

— Миссис 3. весь свой чек тратит на кошачью еду,— вступает хозяин.— Она голодает, но кормит и своих и уличных кошек.

— Анна Ивановна, сколько вы тратите на кормление своих животных?

— Не знаю. Я не веду счет деньгам.

Открываем холодильник. В нем стоит молочник и что-то неопределенное и явно несъедобное в мисочке.

— Когда вы в последний раз ели?

— Вчера вечером, в кафетерии.

— Неправда,— шепчет хозяин.

— Анна Ивановна, можно и должно жертвовать собой для ближнего. Все знают, что это самый высший подвиг. Но вы совершаете этот подвиг милосердия для кошек, бессловесных тварей, которых можно отдать в общество покровительства животных. Хотите, чтобы устроили вас в какой-нибудь старческий дом? Вы жили бы среди русских людей своего возраста, могли бы ходить в церковь...

— Я не бываю в церкви.

— Вы неверующаю?

— Нет, я верующая, но только я не хожу в церковь.

— Но неужели вас не тяготит одиночество?

— Я не одинока. Со мной друзья.

Старушка делает жест в сторону кошек, которые продолжают мяукать; видимо, они не накормлены. Запах в комнате, которая забита хламом, ужасный.

— Анна Ивановна! Что бы сказали ваши родители и муж, увидев вас в таком положении? Интеллигентный человек так жить не может!

— А почему вы думаете, что я хочу жить? Я не боюсь смерти и готова умереть, когда угодно. Вот только котиков жалко. Кто о них будет заботиться?

— Хорошо, кто будет кормить ваших животных, если вы захвораете? Почему вы не разрешите отвезти их в общество покровительства животным?

— Их там отравят.

— Но вы только что сказали, что вам жалко оставлять ваших котиков и вы не знаете, что с ними станется, если вы вдруг умрете. Так или нет?

Молчание. Потупленный взгляд и выражение лица, говорящее: «Оставьте меня в покое, уйдите!»

В день посещения Алексея Андреевича Тони Сузи попросил меня переводить: в госпитале лежит русский больной, только что оперированный, ни слова не знает по-английски.

Мы с Тони пошли в палату. В кресле сидел человек с молодым и приятным измученным лицом. Глаза его были закрыты. В нос вставлена резиновая кишка, кормили его глюкозой через вену. Я назвал себя и спросил, как он себя чувствует. Больной молчал.

— Сестра и доктор хотят знать, как ваше самочувствие, голубчик. Почему вы мне не отвечаете? Мы все хотим вам помочь.

Больной вздохнул и покачал головой.

— Вам трудно говорить, да?

Утвердительный кивок в ответ.

— Вам больно? Где болит? Покажите, где вам больно!

Больной провел рукой по желудку. Сестра милосердия

и Тони грустно смотрели на больного. Глаз он так и не открыл и не вымолвил ни слова. Мы с Тони вышли в коридор.

— Что с ним, Тони? Кто он такой?

Оказалось, что он полгода тому назад приехал из СССР. Месяца два тому назад стал дурно себя чувствовать. Он умирает. Ему 35 лет.

Мне хочется поговорить о причудах старости, обычно их принято называть «маниями».

А старость ходит стороною

И подозрительно глядит...

Конечно, следует соблюдать осторожность и опасаться воров, норовящих ограбить старых людей. Но зачастую подозрительность стариков обращена на родных, друзей и знакомых.

«Меня хотят ограбить»,— часто слышу я вместо приветствия. «За мной следят». «Моя соседка творит мне пакости». «Мой сосед, пуэрториканец, натравливает на меня свою полицейскую собаку». «Наши соседи нарочно включают радио среди ночи, чтобы не дать нам заснуть». «Верхние жильцы из озорства пляшут и скачут по ночам над нашей спальней». «Супер напустил к нам тараканов». «Супер нарочно гасит свет на лестнице, чтобы мы сломали себе шею». «За мной охотятся советские агенты» (мнимой жертве более 80 лет). «Меня усыпили атомными лучами и украли у меня печень для опытов Си-Ай-Эй...»

Вот что я слышу в телефон: «Меня обкрадывает Зина» (или Лена, или Катя, или Нина и т. д.). «Ваша Нина стащила у меня зеленый костюм». «Ваша Соня крадет у меня маргарин». «У меня пропал жемчуг, его, конечно, украла Шура».

Я часто получаю длинные, бессвязные письма, содержащие жалобы на врагов, на их угрозы, козни и даже преступления. В марте прошлого года к нам обратился представитель владельца дома, где жила Наталья 3.; по его словам, эта женщина страдала манией преследования и четыре месяца не выходила из своей квартиры. Она отказывалась открыть дверь своим соседкам, которые беспокоились о ее состоянии. На наш стук в дверь никто не вышел. У супера был полицейский ключ, мы открыли дверь. За ней стояли оаррикады: стул, на нем ведро, полное воды, нагроможденные друг на друга пустые коробки...

— Миссис 3.! Где вы?

Молчание.

Наталия 3. умерла за 12 часов до нашего приезда...

Вера К.— это олицетворенный Плюшкин.

— Денег у меня много,—говорит она подругам (заявление довольно бестактное, т. к. подруги или служат, или вышли на пенсию и средств у них нет).— Но я живу экономно. Я не привыкла швырять деньгами.

По ее словам, можно прекрасно питаться на 5—7 долларов в неделю даже в наши дни астрономических цен на провизию.

— Я как-то попросила у Веры несколько таблеток буффе-рина,—рассказывала ее подруга.—У меня болела голова, а было воскресенье, и аптеку не открывали. Что же вы думаете? Через несколько дней Вера напомнила мне, что я должна ей четыре таблетки буфферина!..

— Опять Наташа С. прислала мне страшную гадость ко дню моего рожденья. Она дарит мне безвкусную дешевку, что я ни передарить ее не могу, ни пожертвовать для церковного базара. Но хуже всего, что эта скряга сопровождает свои подарки письмами и всегда норовит сказать мне какую-нибудь гадость.

— А вы не читайте.

— Как?

— Да так! Когда я получаю письма от особ, заведомо любящих подпускать шпильки, то, увидев такое письмецо, рву его, не читая.

— Вот спасибо! Вы меня выручили!..

Одна старушка, находящаяся сейчас в инвалидном доме и впавшая в полный маразм, в свое время была тираном своих домочадцев и поучала мудрости всех знакомых.

— У меня министерский ум,— басом вещала эта старушка.— Меня сравнивали со Столыпиным. По-французски я говорю лучше, чем французы, и англичане удивляются моему оксфордскому выговору. Если бы я захотела, то стала бы миллионершей.

— Почему же вы не захотели ею стать, Анна Николаевна?

— Почему? Потому что я слишком добра. Я все свои возможности передавала другим. Мне многие архиереи говорили, что никогда не встречали лучшей христианки, чем я. Меня бог отметил, я все насквозь вижу...

В конце этих заметок была вырезка из газеты:

«Зачем мы сюда приехали?» Этот заголовок, набранный крупным шрифтом, сразу привлек мое внимание в старой, чи-таной-перечитаной газете. А пошел второй год — солидный возраст! Когда Гарри Табачник писал статью, я как раз наслаждалась прелестью ленинградских белых ночей.

И вот я третий месяц в далекой, такой непонятной Австралии, где все наоборот, все не так, начиная с времен года и кончая непривычным пейзажем за окном. И передо мной газета со статьей, которая заставляет задуматься.

Трудно, очень трудно порвать с прошлым. Да, я помню, как поступала в институт и устраивалась на работу. Но там было все понятно и привычно.

И вот я встречаю 1980 год далеко от Ленинграда, среди таких же бывших советских граждан, как и я. И слушаю от многих слова, те самые слова, о которых пишет Г. Табачник: «Только бы разрешили, в одной руоашке уехал бы обратно». «Здесь все плохо, здесь все не так. А там все было отлично».

Я и не согласна с Г. Табачником, который утверждает, что все мы политические эмигранты. Чтобы быть политическим эмигрантом, надо обладать хоть какими-нибудь убеждениями. А эти люди их не потеряли, у них просто их никогда не было. Ведь без убеждений проще, спокойнее. За них думали, за них решали, а они всю жизнь жили, руководствуясь лозунгом: мы только мошки, мы ждем кормежки. А здесь они смотрят на людей и повторяют друг другу: «Нет порядка, полная анархия...»

И это политические эмигранты? Да и в вопросах чисто бытовых, житейских они так же принципиальны и последовательны. Говорю им: «Видите, что проблема безработицы на Западе раздута советской пропагандой. Где эти безработные, которые мрут от голода прямо на улице? Если хочешь работать— всегда устроишься. Если работаешь, обеспечишь себе нормальную жизнь». И слышу в ответ: «Так ведь здесь пахать надо! А в СССР я не очень-то напрягался».

При такой постановке вопроса трудно перестроиться бывшему советскому человеку, да и не хотят многие перестраиваться, предпочитая жаловаться на свою жизнь, вспоминать свое приукрашенное и расцвеченное прошлое и поливать грязью страну, которая их приняла, платит им пособие, учит их языку и ждет, что они будут ее достойными гражданами. Нет, они не политические эмигранты! И такие вразумительного ответа на вопрос «Зачем мы уехали?» не дают.

Эмиграция — дело сложное. И она становится трагедией, когда человек даже сам себе не способен ответить на вопрос: «Зачем я сюда приехал?»

С. Грин Сидней, Австралия».

Переворачиваем листок из блокнота Кости Найдича. Читаем:

«Ответить автору через газету.

1. Использовать «Эмигрантские судьбы».

2. Использовать переписку с Онуфриенко, с которым встречался еще в Берлине. Сейчас он в той самой Австралии, откуда пришло письмо в газету. Отыскал меня. Сообщил о Михайлове, которого он когда-то разыскал по письму в газету из Донбасса. Расспросить подробнее о Михайлове.

3. Использовать материалы чехословацкой печати о Сламене и Минаржике. Последнего я встречал в Западной Германии. Тогда он показался мне проходимцем из проходимцев.

4. Рассказать об отравителях из РСЕ, разъедающих душу таких, как умирающий Борис. Знал этих подлецов по прежним временам.

2

Слова, что реки: они то глубинны, то мелкие, то бурлящие, то полудышащие от бессилия, то светлые, то мутные, то размашисты и удивляющие своей «несущей работой», то на их просторах и воробью тесно, они то ласкающе теплые, то могильно леденящие. Слово бывает слепым — и от него ускользает мир, оно бывает и всевидящим, всепонимающим, всемогущим, слову такому, как говорится, рукой подать от Земли до Солнца, к материкам и движению времен, к «человекам в человечестве, в государствах, во всех изменчивостях бытия земного и владычества над людьми». Петрарка поднял глубинное слово к великому чуду разума.

Почти в полуденное время стареньким надежным «шевроле» мы пересекали юго-западные районы Канады, идя по следам дневников Кости Найдича и пытаясь дописать последние страницы его блокнотов. Позади осталось уже немало стран и городов — и вот последние адреса. С нами работник нашего посольства. Что касается дипломата, совсем еще молодого парня, то, проработав три года в этом уголке грешницы-земли, он как-то обвыкся с капитализмом и вот сейчас на всех «прямых и кривых» чужой дороги смотрел во все стороны в открытую, весело приговаривая: «Хелло, буржуины!»

Он — в открытую, а мы решительно не знали, куда девать свои глаза — хоть в карман их, но там они смешаются с какими-то долларами... Подумалось: «Да ты что, парень?! Чтобы гнусный капиталистический доллар коснулся зениц твоих?! Замарал их?!»

Дипломаты — люди очень наблюдательные. Сопровождавший нас посольский товарищ сразу же отомкнул нас, как «особым гипнозом» отмыкают всякий сейф:

— Друзья! Зачем же так? Вы задыхаетесь от какого-то смущения. Освободитесь! Отдайтесь власти юмора — этого несравненного лекаря, доброго властелина души.

Юмор, юмор! А что? Мы тут же вспомнили, и это было очень кстати, «дьявола смеха» Михаила Зощенко. С ним очень дружил наш старший по возрасту преданный товарищ и наставник, украинский писатель, умный, образованный, увы, ныне уже покойный. Чего только не рассказывал он о веселом громовержце! Особенно запомнился нашему другу вечер, проведенный в Ленинграде, в квартире Зощенко.

Была приятная неожиданность: друга — первейшего заводского мастерового Донбасса — решили послать в чужие, капиталистические края — «себя показать и других увидеть...». Отчаливать в загранплавание другу предстояло как раз от невских берегов. Вот и встретились нежданный, но такой дорогой «интурист» и веселый, всегда гостеприимный «громовержец». В этот вечер «дьявол смеха» был в каком-то особом ударе, с удивительной легкостью сходили с его уст жгучие, убийственные острословия. Именно в этот вечер, быть может, взрывались лечащим и уничтожающим смехом страницы той удивительной зощенковской книги, которая так и не увидела свет. Конечно же, свет тончайшей зощенковской иронии, юмора уже сфокусировался на, прямо скажем, противопоказанной некоторым редакторам и некоторым «иже над ними» теме: «Акулы капитала и пролетарские «Мошки». В серьезном подтексте юмора «Мошки» уничтожают акул, возвышаясь как великаны мировой революции. Да, да, да. Но зачем же ты, Михаил Батькович, так легко обращаешься с темой, предназначенной для «мирового потрясения», а не для «цирковой клоунады»?

Именно в этот вечер — рассказывал потом наш друг — я открыл для себя всю дантовскую силу и совершенно необычную направленность «смеха самого диявола». Вот уж воистину святая правда: легче слону выполнить сверхтрудную задачу —почесать собственным хоботом собственное заднее место, чем мартышке лишиться уворованных сильно увеличивающих человеческих окуляров, через которые мир открылся ей в непостижимых смешениях и чудаковатостях...

Но, главное, самое главное. Почему наш сопровождающий друг, можно сказать, высокий гид сказал нам: «Освободитесь!», заметив, что с нами происходит неладное. Говоря о слоне и мартышке, Зощенко, пользуясь явным плагиатом, пытается нанести почти кинжальный удар «акулам капитала». Шутки в сторону — громовержец смеха на полном серьезе цитировал совершенно серьезные строчки из стиха одного нашего поэта, много лет назад побывавшего приблизительно в этих же зарубежных местах, которые сейчас мы пересекали на «шевроле». Судя по всему, поэт, делая «заявки» на дальнейшие свои заморские путешествия, изрекал:

Там даже птицы не поют,

И травы не растут...

Зощенко с нескрываемой издевкой переспросил у «поэта»:

— А как дети — родятся там, любовь между полами существует ли? Капитализм капитализмом, а куда подевали вы миллионы работяг, тяжкими трудами, потом и, бывает, кровью которых даются и сталь, и хлеб, и жилища, одежда и лакомства земные?

Поэт, не теряя присутствия духа, важно заметил:

— Поэзия —она, знаете, требует образов. Образов, необходимых политике...

Между тем широкий асфальт под колесами катится, а по сторонам райская земля. Все поет, переливается красками, тянется к солнышку. Асфальт вдруг разделяется: одной полосой стремится он круто вправо, другой — влево. Свернув на эту полосу, мы через какой-нибудь километр резко затормозили машину, остановились. Несказанно радостное изумление хлынуло в наши души. Слова были излишними. Мы понимали друг друга, возбужденно переглядываясь. Кто бывал далеко от Родины, тот испытал нестерпимую тоску по ней. А перед нами, чуточку удаляясь от дороги, выросла одинокая ферма, самим видом своим наполнявшая всего тебя щемящей сладостью. Как под Полтавой, Черниговом или Киевом — белая хата с размалеванными ставнями. А под ними, перед призбой — пивныки, чорно-бривцы, ружи, гвоздики... Вокруг хаты, как бы образуя живую изгородь просторной усадьбы, садочки: и вишенки в них, черносливовые деревца, грушки, яблоньки, калина. А из этого жи-воплота кое-где проглядывали маленькими солнцами подсолнухи, тянулись к небу тополя. Где-то из разнотравья слышались напевы перепелки, жаворонок, «взахлеб» ведя свою колоратуру, застыл над милой ему хатой. А под хатой хоронили ее хозяина...

Нас сразу же вывела из машины и позвала к себе знакомая с колыбели песня, лившаяся здесь, на канадской земле, как-то надрывно от голосов необычного хора: «Повій, вітре, на Вкраїну...»

Песня сама по себе, конечно же, не похоронная. Но сами сердца завели именно ее потому, что в ней был трепетный зов к земле, той, которую многие даже не видели, но впитали ее материнское молоко. Тот, которого хоронили под белой хатой, родился в Канаде от тех, кто эмигрировал с Черниговщины еще в царские времена. О, как мечтал он «хотя бы одним глазком» взглянуть на родную, единую, вскормившую весь родовой корень! Только и успел он создать в канадской степи уголочек родины...

...Повій, вітре, на Вкраїну...

А затем переполняющее душу:

Кру, кру,

доки море перелечу, крилонька зітру...

Над труной, обвитой красной запорожской китайкой, склонился престарелый «поминальный оратор», как его называли среди украинцев Канады. Честно скажем — оратор из него никакой. Язык у него совсем «не подвешен», как, скажем, у платного, профессионального «плакальщика». Сила, народное признание его в другом. Каждое его слово пусть не очень искусное, зато чистое, горячее, святая слезинка. Он был совсем молодым, когда судьба его забросила за океан. Всю жизнь собирался побывать на родине. Не выходило. Да и не богат он, а деньжат на дальнюю поездку потребуется немало. И еще боялся...

Каждый раз, когда склоняется он над труной, обвитой красной запорожской китайкой, обнимает его страх, кажется ему, что хоронит самого себя, свою несбывшуюся мечту — согреть сердце под родным солнцем, припасть устами к той, давшей душу, горсточке, которую так бы хотелось привезти на чужбину, положить на могилы своих соотечественников. Каждый, кто его слушал, думал об одном и том же, переносил свое сердце к берегам Днепра ли, Десны, Ворсклы, Днестра, Сулы, Пела —к материнской груди Украины.

3

В лагере перемещенных лиц собирались люди разных национальностей, разных судеб. Военнопленные, мирные жители, насильно угнанные фашистами, предатели, бежавшие от расплаты... Перемещенные лица, люди без родины.

О Советской стране в лагере либо говорили с бессильной злобой, либо помалкивали. Ворота лагеря открывались только на запад — во Францию, Канаду, США, Австралию. Онуфриен-ко и Михайлов выбрали Австралию...

Давно не бритые соседи рассуждали о преимуществах далекого края: «Тепло, фруктов — завались...»

— Слышь,— говорил один, крутя яркий проспект,— говорят, зверь там один есть, коала называется, знай, спит себе да ест. Вот бы нам, братцы, так.

— Зачем коала? — вставлял другой.— Мы стреляные волки и едем в рай. Что, разве плохо: волки в раю?

Над ним смеялись, но многие втайне верили, что этот облезлый, обшарпанный корабль вывезет их к обетованному берегу. Не зря же с первой страницы проспекта, врученного им перед отплытием, улыбался надменный капитан Кук. «Я открыл для британцев земной рай». Слова «для британцев» старались пропускать.

Михайлов угрюмо слушал все эти разговоры, смешки; в его душе поднимались отзвуки того безвозвратно ушедшего времени, когда, рассматривая маленькую зубчатую картинку, он мечтал о далеких землях с непонятными, красивыми названиями. Со щемящей жалостью вспомнил он вдруг мальчонку, который босиком по росистой траве, холодившей ноги, вышагивал с удочкой за отцом. Так давно и так далеко это было, что мальчик тот казался совсем незнакомым и чужим, увиденным когда-то в кино, а не воспоминанием собственной жизни.

Тому мальчишке когда-то попалась удивительная марка. Диковинное растение с крупными листьями, а под ним невиданный зверь были изображены на марке. И что-то еще написано не по-русски. Учительница на вопросы ребят ответила, что марка австралийская, а на ней изображение кенгуру.

О марке мальчишки взволнованно говорили еще несколько дней, стараясь вообразить далекие страны, по которым она проблуждала, пока добралась до Донбасса, крутили во все стороны старенький школьный глобус, собираясь бежать в неведомые края с чудными, загадочными названиями — Занзибар, Гваделупа, Тасмания...

Но вскоре о марке забыли: в самом селе начиналось такое... Мальчишки от зари до зари вертелись у околицы, выглядывая трактор. Само по себе это событие затмевало все навеянное красочной маркой. А тут еще трактор должна была вести женщина! Мальчишки видели, что даже их отцы, при всем показном безразличии, с волнением прислушиваются, не тарахтит ли машина...

Потом в жизни Ивана Николаевича, как и в любой другой, было еще столько больших и малых событий, важных и смешных происшествий, что далекий детский эпизод, казалось, совсем позабылся. И Михайлов, наверное, так и не вспомнил бы о нем, если бы не оказался на пути в ту страну, откуда много лет назад пришла поразившая воображение старооешевских ребятишек марка. Сейчас ему хотелось вспоминать о марке, о том беззаботном и беспечальном времени... Очевидно, это было подсознательным стремлением вычеркнуть из памяти все гадкое, черное, случившееся с ним затем.

Играючи, перекатывал волны океан, мелькали, сливаясь, шумные, разноязычные порты, проплывали, трубя, важные встречные лайнеры. Но все это пышное великолепие проходило стороной, не задевая чувств. Он снова переносился в родное село, виделось ему, как он, повзрослевший, постаревший, идет по главной улице, и старики узнают его и говорят: «Ванюш-ка-то Михайлов вернулся». Он узнает школу, в которой учился, вот там, на первом этаже, в пионерской комнате, ему повязали красный галстук. «Я, юный пионер Союза Советских Социалистических Республик...» Тогда был поздний морозный вечер. Он выбежал из школы, переполненный своими чувствами, не застегнув пальто. Концы галстука сразу же подхватил ветер, мальчишка бежал, не замечая ни мороза, ни ветра: «Мама! Меня приняли!»

Воспоминания нагоняли тоску. Разговорчивый попутчик интересовался, что с ним. «Болит вот здесь,— говорил Иван Николаевич, дотрагиваясь до груди, — понимаешь?» Сосед предлагал таблетки, советовал обратиться к доктору. Добрый человек, он просто не знал, что есть болезнь, против которой бессильны доктора и все их таблетки. Болезнь эта — ностальгия, тоска по родине.

Думалось, в Аделаиде, красивом портовом городе, продуваемом солоноватым ветром с океана, днем и ночью слушающем голос прибоя, городе, одетом в вечнозеленый наряд, уймется тоска.

Нет, не унялась. Как фальшивая позолота, сползала с города рекламная мишура. День шел за днем в изнуряющем труде.

Смена на заводе, смена дома. Собственно, дома еще не было. Его нужно было построить. Или купить и... выплачивать сорок лет. Так раньше, чем стали школьниками, младшие Михайловы стали строителями. Подрастали сыновья и дочь, родившиеся на чужой земле.

Вася, плача, приходил из школы: «Ты говорил, что учитель добрый, а он бьется палкой. Хочу в такую школу, где не бьют. Ты рассказывал...»

Толя не может найти работу. Ему двадцать лет, но его никуда не принимают, потому что ему надо платить сполна. А Вася младше, его принимают и платят неполный заработок за ту же работу. «Так не везде, правда, отец? — спрашивают они вечерами.—Ты рассказывал...»

Генка свое первое слово произносит по-русски: «Мама».

Кругом звучит английская речь, дети в школе, на улице говорят по-английски. Дома — только по-русски. Таково требование отца. Ему кажется, если порвется эта единственная нить, связывающая с родной землей, не будет спасения от гложущей тоски.

И все упорнее ищет Иван Николаевич другие нити, которые могли бы упрочить связь с родиной. В Аделаиде открылся магазин, в котором продают советские книги, газеты, кинотеатр, в котором демонстрируют советские фильмы. Всей семьей идут Михайловы в этот кинотеатр, на редкие концерты советских авторов, выписывают газету «Голос Родины», русский букварь для самой маленькой — Софочки.

Наконец удается связаться с родными, живущими в Донбассе. В Аделаиду приходят письма со штемпелем «международное». Поинтересоваться, что пишут из СССР, приходит вся улица. Слушают, переспрашивают, сомневаются. Иван Николаевич, волнуясь, убеждает, доказывает, что сам он учился бесплатно, и лечился бесплатно, и работу выбирал по душе.

Ночами, когда спадали дневные заботы и тревоги, Михайлов чувствовал, как подступает к сердцу тоска. Чужие деревья тревожно шумели за окном, чужие звезды скрывались за тучами, грозно рокотал океан. Была пора осенних штормов. Михайлов лежал с открытыми глазами, силясь вообразить неясный шепот Кальмиуса, тополя, облитые лунным серебром,— казалось, это заглушит боль. Но только разбередил рану и вдруг как-то остро почувствовал, что гнетет его не столько непривычный пестрый мир, сколько сам уклад этой жизни, что не хватает ему не тополей, а дорогого слова «товарищ». В одну из таких ночей окончательно окрепло решение — ехать!

Когда были завершены все формальности, выяснилось, что необходимо сделать прививки. Сыворотку Михайловы купили сами. Попросили знакомого врача сделать уколы. Сделав уколы, знакомый вслух крикнул: «Вас семеро, каждый визит—один фунт и один шиллинг. Итого —семь фунтов семь шиллингов. Три визита — двадцать два фунта один шиллинг. Но, учитывая наши связи... Пожалуйста, пятнадцать фунтов».

Но и это был не последний привет. За несколько дней до отъезда к Михайловым пришли два вежливых господина в штатском с солдатской выправкой. Цель их визита выяснилась после первых же слов. Господа запугивали, угрожали. Особое внимание уделили детям.

Но Гена раскрыл свой альбомчик, достал марку с изображением Кремля.

— Разрешите подарить вам...

4

Морские дороги свели в Неаполитанском порту два судна: советское и австралийское. Один из пассажиров австралийского судна обратился к советскому капитану с необычной просьбой:

— Моя семья возвращается на Родину, в Советский Союз. У нас билеты через Лондон. Во всех портах мы искали советские суда. Вот здесь встретили. Разрешите перейти к Вам, советский корабль — советская земля...

Теплоход отходил, времени перенести багаж не оставалось, но пассажир готов был перейти и без багажа. В судовом журнале «Литвы» появилась запись о том, что на борт приняты возвращающиеся из Австралии в Советский Союз Иван Николаевич и Вера Ильинична Михайловы, их дети: Анатолий, Василий, Геннадий, Владимир, Софья.

«Здравствуйте, дорогая семья Михайловых! Нас очень радует, что Вы довольны тем, что снова оказались на родной земле, ибо у каждого скитальца, оторванного от родины, мечты одни —о родном огоньке. Очень приятно, что дети все учатся,— это их путь. Жизнь есть путешествие, и мы им всем желаем светлого пути под знаменем их родины. Иван Николаевич, Вы сейчас находитесь в стране с совершенно противоположным строем, и хотелось бы знать, какую разницу заметили Вы и Ваши дети. Пишу и обращаю внимание на Ваши фотографии: все прекрасно выглядите, желаем Вам быть всегда такими радостными.

Напишите, Иван Николаевич, сколько дней в неделю работаете и сколько часов, дают ли отпуска, как со спецодеждой для рабочих и питанием в столовой на заводе.

По получении Вашего письма на другой день встретился с Онуфриенко, сказал, что получил письмо от Вас. Он прибежал без памяти, прочел письмо и страшно расстроился, никак не может поверить, что брат Вася остался в живых. Котенко также получил письмо от Вас и от сына и, вероятно, двинет .на родину. Вы их всех расстроили своими благоразумными письмами и фотографиями. Правда, Иван Николаевич, кум твой Андрей, когда прочел за твою болезнь (гастрит), то он, не понимая, что это слово означает, растарабанил по своему дурному понятию, что, мол, с тобою разделались. Мы ему объяснили, конечно, что это такое, но ты им такие слова больше не пиши, пиши, если заболеешь, что хворый, и все...»

Трудно пишутся семейные письма. У каждого накопилось столько впечатлений, так много нужно рассказать. Их пугали, что с ними не захотят разговаривать соседи, что детей не примут в школу, а взрослые не найдут работу.

Отложил ручку Иван Николаевич, задумался. Нужно так написать, чтобы человек, оставшийся в далекой, чужой стране, как будто прошел с ним рядом по улице, познакомился с соседями, с товарищами ребятишек в школе, с друзьями на заводе. Чтобы почувствовал ту незримую атмосферу коллективизма, дружбы, к которой быстро привыкаешь и не замечаешь ее.

«Учителя, ученики остаются с Геной, Володей, Соней после уроков, учат их русскому языку. Это называется на общественных началах, то есть бесплатно. Интересуетесь Вы насчет спецовки и питания в рабочей столовой...»

Оформлялись Иван Николаевич и Василий на завод химических реактивов. По условиям производства рабочим выдают здесь молоко. Начальник цеха вручил каждому талон.

— А сколько удержат за это? —спросил Василий, хотя отец и говорил ему, что удерживать ничего не будут.

— Как сколько? Бесплатно.

Василий еще не раз удивлялся, получая оплаченный больничный лист, оплаченный отпуск для сдачи экзаменов — он поступил в 10-й класс школы рабочей молодежи — и потом еще один отпуск: отдохнуть, поправить здоровье.

«Такой закон здесь для рабочего человека. Дети поняли многое, что казалось им непонятным издалека».

На рабочем собрании один из слесарей раскритиковал механика.

— Он же завтра даст тебе плохую работу! — встревожился Иван Николаевич и, увидев, что сам механик улыбнулся его словам, засмеялся со всеми.

«...Так что не бойтесь, дорогие, и не слушайте никого, возвращайтесь на Родину. Миша и Вера, вы оба имеете специальности, а если бы даже не имели, вас бы научили, как научили Васю. А Феликс будет учительствовать. Если там не верят, что Толя учительствует, то он высылает справку...»

Мы видели эту единственную в своем роде справку.

« Дана Михайлову Анатолию Ивановичу в том, что он действительно работает в школе-интернате Міг. Донецка в должности учителя английского языка. Справка дана для предъявления в Австралии».

Можно представить, как ее рассматривали там — в русской колонии, в русском клубе.

Из писем Онуфриенко домой:

«Прекрасная пора —весна, особенно на Полтавщине. Так не хватает ее здесь.

Будет здесь московский цирк, но цирк нас не очень интересует, да и билеты дорогие — нужно день работать на два билета».

«Недавно Маруся принесла котенка, теперь у нее ноги по-шкрябаны так, будто она рвала ежевику в наших кустах, там, где Ворскла впадает в Днепр».

«Сейчас осень прекрасная — везде зелено, но лучше, чем на Украине, нигде нет. Есть у нас свой огородик. Представьте себе: делянка метр на метр. Я посадил по уголкам четыре куста огурцов, и уже имели больше 50 свежих зеленых огурцов. Еще и посолили немного в ведре с укропом, вишневыми листьями, хреном, перцем и чесноком, так, как солили когда-то дома. Как это ни удивительно, в Австралии соленые огурцы, черный хлеб, селедка — редкостные деликатесы».

«В этом году первое ноября выпало на воскресенье, так же, как в 1942-м, когда нас везли в Германию. Я никогда не забуду, как во дворе бывшего колхоза стояли подводы, как мы садились и ехали, думая, что уезжаем на полгода. А вышло столько лет!

За эти годы я по-новому полюбил наши родные песни. Мои любимые: «Тече річка невеличка», «Ой ти, дівчино, зарученая», «Дивлюсь я на небо», «Чорни брови, кари очі» и много других. У меня с десяток песенных сборников. Люблю и некоторые песни советских композиторов: «Рушник» Майбороды, «Марічку»

Сабадаша в исполнении Дм. Гнатюка, с которым говорил, когда он был в Сиднее.

Живем по-старому. Счастливы, что выплатили за дом. Этой радости вам не понять, ведь вы живете в других условиях...

Дети говорят по-английски, по-украински все путают: «Мама, я хочу еще одну вареник», «Я буду возле тот угла...»

Я бы просил вас не очень рассказывать о нас, о нашей жизни, потому что есть разные люди и по-разному все понимают. Оказались мы за границей не с добра — ты это хорошо знаешь. И знаешь, что было потом — в час войны и в первые годы после войны. Чувства преобладали над разумом, а когда в конце концов разум взял верх над чувствами, много чего было сделано под горячую руку — бесповоротно.

Об этом не буду много писать, об этом лучше меня написал Леонид Первомайский.

Родную землю, родных людей мы любим и желаем всем добра и спокойствия».

Увы, раскаяние позднее...

5

Этот хотя бы раскаялся. «Хитрец» же, как называли его сообщники, затаил злобу и ненависть в себе.

«Я, Шкабарницкий Михаил Данилович, родился в ноябре 1922 года в г. Стрий Дрогобычской области в семье рабочих, по национальности украинец.

До 1930 г. родители чернорабочие. Отец с сентября 1939 по июль 1941 г. работал председателем сельсовета в с. Метенев Зборовского района Тернопольской области. В сентябре 1941 года отец убит украинско-немецкими националистами (бандитами)».

«Шкабарницкий Даниил Андреевич, 1884 г. рождения, уроженец и житель с. Метенев Зборовского района Тернопольской области, украинец, с образованием 4 класса, при польской власти являлся конфидентом польской полиции, выдавал ей революционно настроенных лиц. С приходом в 1939 году Советской власти Шкабарницкий Д. А., обманным путем пробравшись в составе сельского комитета с. Метенев на должность заместителя председателя, проводил контрреволюционную работу по дискредитации и подрыву Советской власти, поддерживая тесные контакты с кулаками и нарушая принцип добровольности, пытался сорвать хлебозакупки у местного населения. С целью вызвать у односельчан недовольство Советской властью Шкабарницкий Д. А. от имени НКВД угрожал им арестами, раскулачиванием и выселением в Сибирь, используя свое положение заместителя председателя сельского комитета, занимался вымогательством взяток у крестьян села Метенев. За указанные выше преступления Шкабарницкий Д.А. в апреле 1940 г. был арестован и 8 марта 1941 г. Тернопольским областным судом осужден на 10 лет ИТЛ с конфискацией имущества и поражением в правах на 5 лет.

Судебная коллегия Верховного Суда УССР приговор областного суда оставила в силе».

«...весной 1941 года мой отец Шкабарницкий Даниил Андреевич был осужден органами Советской власти за нарушение революционной законности. Работал он в это время заместителем или председателем сельсовета с. Метенев. В своих автобиографических данных я нигде не указывал о судимости отца, так как считал до сегодняшнего дня, что его осуждение было спровоцировано враждебными Советской власти элементами».

«В сентябре 1939 года, когда Советская власть освободила Западные области Украины, я поступил на работу в органы НКВД Тернопольской области, где выполнял работу по выявлению украинских националистов до 22 июня 1941 года.

22 иіоня 1941 г., когда фашистская Германия вероломно напала на СССР, меня в ряды Красной Армии не призвали, я остался на территории, оккупированной фашистскими варварами. Но так как мой отец работал председателем сельсовета, а я в органах НКВД, мне пришлось скрываться от украинско-немецких бандитов и немецкого гестапо».

«Проверкой установлено, что Шкабарницкий в 1939— 1941 гг. работал охранником Госбанка в г. Зборове, данных о службе в НКВД в архивах УКГБ и УВД не выявлено».

«Осенью 1943 г. я и еще группа товарищей решили связаться с партизанами, несмотря на то, что связаться было очень трудно.

Как известно, что в 1943 г. армии сателлитов фашистской Германии разбегались, в том числе и армия Чехословакии. К нам присоединились несколько солдат Чехословацкой армии и рассказали нам, что на территории Чехословакии действуют советские и чехословацкие партизаны. Я решил совместно с чехословацкими солдатами перейти на территорию Чехословакии и присоединиться к партизанам.

В октябре м-це 1943 г. я и со мной группа товарищей присоединились к партизанскому отряду «Родина», в котором действовали советские партизаны. Командир отряда «Родина» капитан Советской Армии Горницкий, комбат Володин.

В отряде меня назначили командиром роты, где выполнял эту должность до конца войны. В 1944—1945 годах участвовал в боях с немецкими фашистами. За период пребывания в партизанском отряде я получил большой опыт партизана-развед-чика, и если будет необходимость в защите Отечества применить этот боевой опыт, полученный в годы Великой Отечественной войны, я буду применять и выполнять боевые задания с честью.

В плену не был».

«Сообщаем, что в «Списке партизанской бригады «Родина» под командованием Горницкого А. А.» проходит Шкабарницкий Михаил Дмитриевич (а не Данилович), 1922 года рождения, уроженец г. Львова, находился в бригаде в должности командира Отделения с 10 марта 1945 года. В бригаду прибыл из плена.

Основой будущей бригады являлся партизанский отряд «Родина», сформированный 10 ноября 1944 года штабом партизанского движения при Военном Совете 4-го Украинского фронта в количестве 11 человек под командованием командира отряда Горницкого А. А. В тыл противника отряд был выброшен в ночь с 21 на 22 января 1945 года в район гор. Маков (Чехословакия) и действовал до соединения с частями Красной Армии 2 мая 1945 года. За период действия в тылу противника из числа местного населения и военнопленных отряд вырос до 440 человек».

Призыв в стрелковую Галицкую дивизию СС, 6-й Галицкий добровольческий полк СС.

Фамилия: Шкабарницкий имя: Михаил родился: — 4.XI.1922 в: Стрий

профессия — слесарь-механик вероисповедание: греко-католическое результат осмотра: пригоден призван: 7.9.43.

«Зимой 1943 года меня и многих других насильно вывезли в Германию, в г. Эйзенах, где через неделю мне удалось бежать. Никого из лиц, которые были вывезены в Германию, я не помню. Бежал я из лагеря города Эйзенах один и прибыл во Львов до сестры примерно в марте 1943 года.

В мае или июне 1943 года в квартире у сестры меня ожидали два человека, один из них был немец, а другой украинец. Они мне заявили, что им известно о побеге с Германии и, если я не выполню их предложение вступить в формирующуюся дивизию «СС-Галичина», то пойду под трибунал.

Боясь этого, я дал согласие на вступление в эту дивизию. Через два или три месяца, т. е. в сентябре 1943 года, меня вызвали немцы. В каком-то доме нас оформляли, выдали обмундирование немецкого образца — серо-зеленого цвета с эмблемами в виде льва и увезли на территорию Польши. В каком-то лесу нас обучали и выдали там оружие — винтовки.

Обучали нас несколько месяцев. Во время нахождения в данном батальоне приветствовали немцев «Хайль Гитлер». Обстоятельства принятия присяги, где и когда мы ее принимали, я припомнить не могу, и зимой 1943—1944 года (в середине зимы, точно не помню) нас увезли во Францию в г. По. Нам ставили задачу, что вскоре будет открыт 2-й фронт и мы должны воевать.

Осенью 1944 г. нас погрузили в вагоны, привезли в Чехословакию. В Чехословакию мы приехали, уже был снег. Когда мы приехали в Чехословакию, мы с Скабинским Р. задумали побег и где-то через 8—10 дней, познакомившись с местными жителями, сбежали... В марте 1945 г. мы соединились с отрядом «Родина».

Каким образом я оказался записанным, что прибыл из плена, объяснить не могу. Откуда я пришел, об этом командование знало. Почему мое отчество «Дмитриевич», объяснить не могу.

Не помню, когда, или в 1948, или 1950 году, я исправил в характеристике, выданной партизанской бригадой, дату и вступления 3 марта 1945 года на 3 марта 1943 года. Это я сделал в связи с тем, что в это тяжелое время борьбы с бандитизмом для меня было тяжело объяснить мое вступление в дивизию «СС-Галичина» в 1943 году.

После этого я везде указывал, что присоединился в отряд «Родина» в марте 1943 года».

«Я приехал в свой район — Зборовский район Тернопольской области, где я работал до 1941 года. Зборовский район направил меня на 3-месячные курсы председателей сельсоветов.

Член ВЛКСМ с 1945 года по 1950 год. Член ВКП(б) с 1948 года. В других партиях не состоял, в оппозициях и антипартийных группах не участвовал, колебаний в проведении генеральной линии партии не имел. Партийного взыскания не имею».

«...с октября 1948 г. работает первым секретарем Подволо-чисского РК ЛКСМУ. С работой справляется недостаточно. Имеет партийное взыскание — строгий выговор с занесением в учетную карточку, вынесенное Подволочисским РК КП (б) У за притупление бдительности и необеспечение выполнения задания РК КП(б)У по проведению уборки урожая и хлебозаготовок в колхозе им. 30-летия ВЛКСМ. Над повышением своего идейно-теоретического уровня работает недостаточно».

Когда чекисты предъявили директору Тернопольской фабрики индтрикотажа Шкабарницкому фотокопию трофейной учетной карточки дивизии «СС-Галичина», он не просто растерялся— опешил... Что он думал в те минуты? какие чувства владели им? Позднее раскаянье? Стремление стоять на своем? Но улики были безжалостны. Директор начал бессвязно бормотать что-то в свое оправдание, строить спасительную версию о запуганном подростке.

На фабрике он был иным: властным, жестким, грубым. Мог обматерить женщину, не гнушался взятками, поборами. Окружил себя родственниками. Раздавал квартиры.

Почему его так долго терпели? Почему он спокойно перебирался из одного руководящего кресла в другое? Секретарь райкома комсомола, председатель колхоза, начальник отдела снабжения завода, директор ресторана, директор завода...

Потому что люди, которым по долгу службы положено быть бдительными, были ротозеями, хлопали ушами. Эта карьера могла прерваться еще в 1945 году, если бы товарищи, оформлявшие дела Шкабарницкого, запросили официальные документы. Действовал ли в 1943 году в Чехословакии советский партизанский отряд «Родина»? Был ли в нем М. Д. Шка-барницкий? Это же самое можно было сделать и много раз позже, когда утверждали его на новые должности, направляя на учебу. Сделали только сейчас, когда он пришел в военкомат с просьбой выдать ему свидетельство участника Великой Отечественной войны. Здесь-то и решил сначала проверить факты, а потом уж выдавать свидетельство.

Проверка показала то, что читателю уже известно. Никакого отряда «Родина» в сорок третьем году в Чехословакии не было. Были отряды значительно ближе. Ковпаковские. Они как раз шли своим легендарным рейдом от Путивля до Карпат. И Шкабарницкий, если он так рвался в ряды мстителей, мог стать им, не забираясь в Чехословакию.

Кто хотел бороться, всегда находил такую возможность. Так, как ребята из полтавского села Кишеньки, из донбасской Дружковки, создавшие подпольную комсомольскую организацию «Ленинская искра» — побратим «Молодой гвардии», как каждый настоящий человек, для которого выбор был один — борьба.

А Шкабарницкий решил схитрить. Сначала остался в оккупации. Потом записался в чужую армию...

След предательства тянулся за ним через всю жизнь. В документах следствия и суда нет, к сожалению, анализа его деятельности на предыдущих постах — только на фабрике инд-трикотажа.

Наверное, она казалась ему собственной. Недаром же даже после разоблачения он продолжал утверждать: «Точно буду работать директором до выхода на пенсию, а после этого еще будет видно».

На этот раз «хитрец» ошибся.

6

Семь долгих лет Мариан выполнял задание своей социалистической Родины. Семь лет он провел в волчьем логове словацкой националистической эмиграции. Завоевал ее полное доверие и получил самые высокие титулы: генеральный секретарь «словацкой секции европейской федеративной партии», член совета и исполкома этой партии, председатель «центра словаков в ФРГ»...

Встретились мы с Марианом Сламенем в Праге после его возвращения из спецкомандировки. У него симпатичное, открытое лицо, хорошая улыбка. На таких парней всегда оглядываются на улице девчата. Но Мариана еще ни одна не подглядела. Дома, в Словакии, его больше всех ждала мама.

— О чем вас спросила мама, когда вы вернулись домой?

— Она не спрашивала, что я делал, потому что была уверена: ничего злого ее сын делать не мог. Была очень рада. Как все матери в такую минуту, переспрашивала о здоровье и все подливала «цибулячку»...

— Любимый суп?

— Да, соскучился я по нему. Правда, дома долго задерживаться не мог. И мама, как всегда, поняла — ждет работа. А будет свободная минута, я обязательно заеду — она это знает.

— С какой задачей вас направили за рубеж?

— Я должен был проникнуть в неприятельские словацкие эмигрантские организации, раскрывать планы их подрывной деятельности, разоблачать идеологические акции против ЧССР и других социалистических стран. Мне предстояло также разоблачить контакты словацкой сепаратистской эмиграции с чешской, венгерской, украинской и польской эмиграцией.

— Какие эпизоды, дни в разведке были для вас самыми трудными?

— Там я узнал о смерти отца. А приехать проститься с ним не мог. Самый тяжелый день. Наверное, во всей жизни...

Отец, старый коммунист, любил и ценил труд, учил этому нас. Учил дорожить трудом каждого человека, простого рабочего или ученого. Мой старший брат во время каникул работал на первых стройках молодежи. Я — на комбайнах в поле, это были, кстати, советские машины. Как понимаю сейчас, мы росли в обстановке, где главенствовали общественные интересы, а не личные. Вот и я все свободное время отдавал общественной работе— сначала в пионерской организации, позже в союзе молодежи, в союзе содействия армии. После школы пошел на завод. Работал токарем. Многим в себе я обязан рабочему коллективу. Он рекомендовал меня в партию. Учился я заочно в политехническом институте, позже перешел на стационар. Чтобы выполнить свое задание, я должен был участвовать в неприятельской деятельности сепаратистов против ЧССР и других социалистических стран. Скрепя сердце, приходилось бывать на сборищах судетских реваншистов. Они готовы на все, только бы перекроить карту Европы. С этими недобитками и спелись националисты.

— Вы видели национализм в лицо. Что для него, на ваш взгляд, характерно?

— Ненависть. Оголтелая ненависть к коммунизму, миру социализма. Приведу строки из программы так называемой «Словацкой революционной армии»: «С оружием в руках, огнем и мечом воевать против коммунизма». На одной из манифестаций перед зданием ООН в Нью-Йорке националисты из «Антибольшевистского блока народов» призывали «сбросить атомную бомбу на Кремль». А эмигрантский журнал «Словацкий независимый ежемесячник», независимый, конечно, только по названию, все еще упрекает американцев за то, что они не применили атомную бомбу в корейской войне и этим, дескать, показали Советам слабость Запада...

Националистические группировки стремятся найти общий язык, выступать, как они пишут, «единым голосом». Так называемая «Словацкая революционная армия» тесно сотрудничает с сепаратистской казачьей организацией «Око».

Известны связи словацких и украинских националистов в рамках «Антибольшевистского блока народов».

Этот блок был организован в 1946 г. в Западном Берлине по инициативе недобитых оуновцев. Они и сегодня составляют его основу.

Сразу после своего основания в АБН вошел Словацкий освободительный комитет. Организовал его бывший министр т. наз. Словацкого государства Дюрчанский, фанатичный фашист. Всю свою жизнь, до самой смерти, он активно сотрудничал с украинскими националистами. Члены его группы активно участвовали в диверсиях против социалистических стран, их представительств за рубежом.

Вскоре после войны возникают «Американский комитет борьбы за свободную Россию», «Американский комитет освобождения от большевизма», организованные эмигрантами.

Все эти комитеты, как и в двадцатые годы, после Октябрьской революции, безуспешно пытались объединить разрозненные силы.

В вожди «Объединенной русской эмиграции» прочили генерала Туркула, избежавшего возмездия за все свои преступления. По утверждениям белогвардейской печати, его поддерживала Америка, и он тянулся изо всех сил, чтобы оправдать доверие новых хозяев. В «вожди», однако, он не прошел, и «правые», «солидаристы», «непредрешенцы» и прочие по-прежнему дудели каждый в свою дуду.

Несколько лег назад (сентябрь 1975 г.) журнал «ВИН», издаваемый в Нью-Йорке, рассказал об акциях ЦРУ 40 — 50-х годов: диверсиях, поджогах, политических убийствах... Среди «исполнителей» — Стецько, Кашуба, Мудрик... Стецько возглавляет ныне архиреакционное буржуазно-националистическое объединение — т. наз. «заграничные части ОУН».

— Кто оплачивает АБН?

— Госдепартамент США, — продолжает М. Сламень,— в 1971 году основал специальное отделение, занимающееся национальными меньшинствами, чтобы использовать националистические элементы в своих целях. Именно это отделение создало «Федерацию этнических групп», членом которой стал АБН. Так подрывной блок получил постоянный источник финансирования.

При поддержке англичан АБН издает иллюстрированный журнал «Рефлекс», выходящий в Дании с мая 1968 года. Редактирует его англичанин Джон Грэхем. По заданию английских специальных служб он давно занимается вопросами использования украинских националистов в подрывной деятельности против (JCCP.

7

Жаркое солнце затопило все вокруг. Нежатся в тепле холмистые поля. Едва струится под мостом разомлевшая речушка. Тишина, покой, умиротворенность...

Взгляд задерживается на далекой вершине — похоже, над ней торчит какая-то мачта?

— Да, там установлен ретранслятор «Свободной Европы» и наблюдательный пункт НАТО,— поясняет начальник политотдела пограничного отряда имени чехословацко-советской дружбы Йозеф Котиза.

Вот куда, оказывается, забралась «РСЕ» в своих стараниях об «информированности» социалистического общества. Истинные цели «Свободной Европы», как и «Свободы», сейчас усиленно маскируются, меняются вывески. Но меняют они, эти реликты «холодной войны», приспосабливаясь ко времени, лишь средства воздействия. Цели остаются теми же, какими их с солдафонской прямолинейностью сформулировал однажды американский генерал Клей, говоря о «Свободной Европе»: «Главнейшая задача этой организации будет заключаться в том, чтобы путем пропаганды заставить чехов, словаков, венгров и румын тайно покидать свою страну... Если эта деятельность в указанных странах вызовет подпольное движение, то мы не удивимся. Для того, что мы делаем и будем делать, нет границ».

Да, для них границ действительно нет. Об этом свидетельствует капитан чехословацкой разведки Павел Минаржик, о котором во всей мировой печати говорилось в сообщении из Праги: «...Возвратился на родину после семилетней работы на Западе офицер чехословацкой разведки. Ему удалось проникнуть в подстрекательскую радиостанцию «Свободная Европа» и в руководство некоторых эмигрантских организаций».

Имя разведчика в сообщении не упоминалось. Это был хорошо рассчитанный удар по воротам «Свободной Европы». Как отреагируют там?

Отозвались кисло: «Часть сотрудников в отпуске, и нельзя сказать, о ком идет речь». Возможно, читатель припоминает похожую ситуацию?

За несколько лет до этой истории точно так же после выполнения специального задания в Варшаву возвратился офицер польской разведки. «РСЕ», как обычно, отказалась комментировать его возвращение, «пока наш отдел кадров не установит, кто из сотрудников исчез или не явился на работу...».

Польские товарищи облегчили задачу кадровикам ЦРУ: на следующий день имя разведчика знал уже весь мир — Анджей Чехович.

Удостоверение, выданное ему на радиостанции «Свободная Европа» 1 июля 1966 года, подписал американский офицер службы безопасности.

Перед нами фотокопия точно такого же удостоверения. Вверху — крупно по-английски: «Радио «Свободная Европа». N2 25121. Дата выдачи — 1 мая 1972. Большая фотография.

С обладателем этого удостоверения, капитаном чехословацкой разведки Павлом Минаржиком мы встретились точно в назначенный час в одном из рабочих кабинетов министерства внутренних дел ЧССР. Крепкое рукопожатие, дружеская улыбка.

— Мой первый контакт с мюнхенской радиостанцией,—рассказывал П. Минаржик,—был установлен при посредничестве агента ЦРУ, бывшего руководителя чехословацкого отделения этой службы Юлиуса Фирта. Находясь в августе 1968 года в Вене, он вербовал чехословацких эмигрантов для американской шпионской службы. Доказано, что на американскую разведку Фирт работал с 1943 года. Встретив его в Вене, я знал, с кем имею дело. Фирт организовал мне встречу с тогдашним руководителем чехословацкого отделения «Свободной Европы» Ярославом Пехачеком, который предложил сотрудничать в «РСЕ».

Виза офицера американской разведки на удостоверении Чеховича, рекомендация агента американской разведки Минар-жику... Чтобы было ясно, почему именно американские службы приложили здесь руку, приведем небольшую справку.

Радио «Свободная Европа» рождено в недрах госдепартамента США. Свою черную деятельность ведет с июля 1950 года на языках европейских социалистических стран. Существует на деньги американской разведки. В свое время сенатор Кейс на заседании комиссии по иностранным делам сената США заявил, что основная часть бюджетов радиостанций «Свободная Европа» и «Свобода» поступает непосредственно от ЦРУ. По самым приблизительным подсчетам, ЦРУ израсходовало на содержание этих радиостанций почти три четверти миллиарда долларов. Кто платит, тот и заказывает музыку.

— Вопросы закулисного финансирования обеих мюнхенских радиостанций вызвали в 1971 —1972 годах в Соединенных Штатах острую критику в адрес ЦРУ,—говорит П. Минаржик.— В 1974 году они формально перешли в ведение Комитета по международным радиопередачам при конгрессе США. Могу со всей ответственностью заявить, что разные формальные реорганизации статута этих радиостанций являются обманом американской и мировой общественности. «Свободная Европа» и «Свобода» по-прежнему стоят на позициях «холодной войны» и по-прежнему ЦРУ сохраняет в них свои позиции. 60 процентов американского персонала станций являются сотрудниками либо ЦРУ, либо военной разведки. При помощи своих людей ЦРУ полностью контролирует и направляет программу передач обеих станций в Мюнхене, а также их филиалов в Париже, Риме, Лондоне и Брюсселе.

— Какое место в деятельности хорошо знакомых вам подрывных радиоцентров занимают проблемы молодежи? Возможно, вы могли бы привести примеры конкретных акций, направленных против молодого поколения стран социализма?

— Проблемы молодежи, влияния, воздействия на молодежь социалистических стран занимают сегодня ведущее место в подрывной деятельности как «Свободной Европы», так и «Свободы». Чтобы не быть голословным, сразу приведу конкретный пример. Мастерят, скажем, на «Свободной Европе» новый тип вечерней программы. Какой она должна быть? Установка дана однозначная: программа должна привлекать молодых людей в возрасте до 35 лет. На что же рассчитывают подстрекатели, делая ставку на молодежь? Рассчитывают на ее политическую неискушенность, эмоциональную отзывчивость. На то, что молодежь, как полагают шефы «Свободной Европы»— американские сотрудники ЦРУ, не имеет еще такой прочной связи с традициями своей страны, как старшее поколение. Вот, так сказать, теоретическая подкладка. А вот и практика — целая серия передач, извращающих историю мировой войны, роль Советского Союза в победе над фашизмом. Отнять у молодежи стран социализма прошлое — значит отнять у социализма будущее. Вот на это замахиваются отравители эфира. Я смог познакомиться с так называемой «политической инструкцией» для радиопередач «Свободной Европы». Подписал ее директор радиостанции, а служба безопасности сопроводила грифом «Совершенно секретно». Один из разделов этой инструкции посвящен работе с молодежью социалистических стран. В нем подробно объясняются цели передач, направленных на молодежь, точнее — против молодежи, средства и способы влияния на нее. В общем, это программа усиленной атаки на сознание юношества.

Особый нажим делается на разжигание чувств эгоизма и индивидуализма, разрыва с обществом. Ставится цель возбудить в слушателях чувства национальной ограниченности, национальной кичливости, утвердить в их сознании неудовлетворенность личным положением.

8

Паучий, длинный дом на берегах западногерманского Иза-ра даже в буржуазной, далекой от симпатий к социализму прессе называют «одной из последних крепостей «холодной войны». Отсюда, из Мюнхена, день и ночь на языках народов Советского Союза и других стран социализма растекается отрава лжи. Бесспорные и доказательные факты, в том числе документы, представленные польским разведчиком Анджеем Чехо-вичем и чехословацким — Павлом Минаржиком, изобличили подлинное лицо радиодиверсантов, прямую связь «Радио Свободы» («РС») и «Радио Свободная Европа» («РСЕ») с американской разведкой.

Под напором общественного мнения заокеанские шефы норовили откреститься от «свобод» и вообще перекрасить их фасад. Радиостанции, как было объявлено, перешли в ведение специально созданного Комитета по международному радиовещанию, подчиненного конгрессу и госдепартаменту США. Высшие чины и комментаторы обеих станций не раз и не два публично заявляли, что американский конгресс еще в 1971 году запретил любые контакты между ЦРУ, с одной стороны, и «РС», «РСЕ» —с другой. В тех заявлениях утверждалось, что сотрудников ЦРУ среди служащих радиостанций больше нет: «Было около десяти сотрудников в начале 1971 года, да и тех уже нет — кто перешел на другую работу, кто ушел на пенсию».

Так ли?

Перед нами любопытное исследование — своеобразная энциклопедия «РС» и «РСЕ». Она подготовлена исследовательским институтом журналистики и вышла в словацком издательстве «Обзор». Здесь только факты. Краткие, но достаточно емкие характеристики. Например, справки о 18 кадровых офицерах ЦРУ и других американских разведывательных центров, которые до самого последнего времени проходили (возможно, проходят и сегодня) службу в «РС» и «РСЕ». Назовем нескольких из них.

Бакштейн Мартин Карл, зам. зав. аналитическим отделением «РСЕ». Бывший офицер авиации американской армии. В 1968—1970 годах под личиной ученого несколько раз бывал в ЧССР. Ищет контакты с антисоциалистическими элементами Чехословакии. Офицер ЦРУ.

Бойтер Альберт, советник директора «РС» по планированию и специальным проектам. Многолетний сотрудник ЦРУ. В «РС» пришел в 1955 году из отделения так называемых тайных операций ЦРУ. До 1975 года заведовал «исследовательским отделом» «РС». С реакционными кругами Западной Германии создает в Мюнхене т. наз. «архив самиздата».

Деминг фон Герд, советник директора «РС» по политическим вопросам. Занимается перспективным планированием политического содержания программ «РС» и «РСЕ». Сотрудник ЦРУ. Подчинен непосредственно отделению тайных операций. Поддерживает тесные контакты с украинскими националистами в ФРГ, с редакционной эмигрантской организацией НТС, ее издательством «Посев».

Лодисен Джон, ведущий сотрудник отдела программ «РС». После окончания американской разведывательной школы в Гармиш-Партенкирхене (1967 год) работал вторым секретарем посольства США в СССР. Был уличен в шпионаже, объявлен персона нон грата и выдворен из Советского Союза. Потом работал в отделении политических исследований главного штаба НАТО в Брюсселе, откуда перешел в «РС». Офицер ЦРУ.

Перри Джордж (он же — Перетаткович), зав. отделом печати и связи с общественностью. В 1964 году был послан ЦРУ в американское посольство в Москве. Ранее сотрудничал в американском информационном агентстве ЮСИА, был сотрудником журнала «Америка». Изучает общественное мнение в СССР и очень настойчиво обхаживает туристов из Советского Союза и других социалистических стран. Тесно связан с тайными службами США.

Ралис Макс, настоящее имя — Макс Исраэль, родился в СССР, представитель «РС» и «РСЕ» в штабе НАТО в Брюсселе, офицер ЦРУ. В 1966—1975 годах заведовал отделением «РС» в Париже. Выискивает с целью зондажа советских людей, посещающих западноевропейские страны. Выдает себя за профессора социологии и философии. Близок к сионистским кругам во Франции.

Редлих Роберт, зав. отделением «РС» в Париже, кадровый сотрудник ЦРУ. В «РС» — с 1957 года. Перед этим был корреспондентом американских газет в Австрии, Польше, ЧССР. Руководил шпионской школой в ФРГ, затем возглавлял шпионскую деятельность против СССР на территории Франции.

И так далее — всего восемнадцать имен, восемнадцать офицеров американских разведслужб, в основном ЦРУ. Они возглавляют агентурную сеть, вырабатывают концепции передач на социалистические страны, контролируют программы. Сами они получают приказы непосредственно из ЦРУ или американского консульства в Мюнхене. Часть из них тесно связана с так называемым институтом армии США по изучению СССР и восточноевропейских стран в ФРГ. В действительности под этой вывеской скрывается школа военной контрразведки США. Один из предметов обучения в этом шпионском гнезде—подрывная пропаганда, или, как здесь ее называют, «техника и приемы психологической войны». Среди лекторов подвизаются сотрудники «РС» и «РСЕ» — офицеры ЦРУ. Делятся, так сказать, опытом.

Разумеется, восемнадцать офицеров разведки — лишь один этаж шпионской сети. Ниже — сотни информаторов, связанных с ЦРУ посредством «РС» и «РСЕ». Это служащие подрывных радиоцентров — эмигранты, беженцы из социалистических стран, предатели. Отрабатывая сребреники, они втираются в доверие к туристам, деятелям искусства, специалистам, спортсменам из стран социализма. Причем готовятся дифференцированно— для работы с определенной категорией людей.

Познакомимся с еще одним характерным списком из той же книжки.

Кас Л., редактор венгерской редакции «РСЕ» (использует псевдонимы Карпати Миклош и Каса Ласло). Эмигрировал из Венгрии в 1956 году. Постоянный посетитель летних студенческих лагерей на Западе, собирает там информацию. Специализируется на обработке молодых спортсменов, среди которых пытается вербовать агентов.

Шнейдер Й., зам. зав. чехословацкой редакцией «РСЕ». Эмигрировал из ЧССР в 1949 году. Многолетний агент ЦРУ. Регулярно участвует в кинофестивалях на Западе, где собирает информацию о положении в ЧССР. На кинофестивале в Венеции установил контакты с тремя чехословацкими журналистами, пытался получить от них сведения о ситуации в Чехословакии, о кадровой политике, о возможности эмиграции на Запад некоторых работников культуры.

Шульц М., редактор чехословацкой редакции «РСЕ». Агент ЦРУ. Завербован на фестивале в Монте-Карло. По поручению ЦРУ в 1969 году провел в ЧССР несколько контрреволюционных акций. Выполняет задания ЦРУ и западных центров идеологических диверсий.

Такова вторая категория сотрудников «РС» и «РСЕ». Есть еще одна — военные преступники и бывшие деятели фашистских режимов, выдачи которых давно требуют многие государства. Увы — без ответа. Через годы тянется за этими гитлеровскими прислужниками кровавый след.

Акбер — он же Акперов Исмаил Абаскули-оглы, главный редактор азербайджанской редакции «РС». В 1942 году в плену добровольно вступил в гитлеровскую армию. Окончив разведшколу, служил в специальной команде в Ставрополе в должности унтерштурмфюрера. Затем стал редактором нацистского журнала, который издавал так называемый «азербайджанский национальный комитет» в Берлине —по соседству с редакцией, в которой сотрудничал Онуфриенко. После разгрома фашизма подвизался в «Голосе Америки», с 1954 года — в «РС».

Беркутов Б. В.— он же Бернатович, инженер технического отдела «РС». Во время оккупации Красного Села в Ленинградской области перешел на службу к гитлеровцам. Участвовал в казнях советских людей и расправах над ними. Окончил фашистскую разведшколу и дважды забрасывался в тыл Красной Армии. С 1958 года —в «РС».

Глазенап И. Л., бывший капитан Советской Армии, комментатор «РС» по экономическим вопросам. Псевдоним — Игорь Ланин. В плену изменил Родине. Возглавил батальон предателей. В 1942 году окончил гитлеровскую разведшколу. Дослужился даже до начальника штаба у власовцев.

Якуноглу, он же Джакиров Толомуш, редактор туркестанской редакции «РС». Сдавшись в плен, добровольно вступил в нацистский туркестанский национальный легион. С оружием в руках активно воевал против Советской Армии. После разгрома фашистской Германии прижился в ФРГ. Работал в «РС», пытается вербовать советских граждан, туристов.

Султан Гарип — он же Султанов Тариф Игнатьевич, редактор татаро-башкирской редакции «РС». Предатель и изменник Родины, активный организатор нацистских легионов «Идель-Урал». Выдал гестаповцам патриотическую антифашистскую группу советских военнопленных во главе с Мусой Джалилем и лично участвовал в казни патриотов. Выслужил фашистскую бронзовую медаль первой степени.

Довольно, пожалуй. Общее, что роднит их,—это ничтожество. Другие имена — Калюжный-Кабанов, Дудин-Градобоев, Вишневский-Лапонов — мало что прибавят. Каждый из них — это тип труса, вышколенного в тайных «учебных» центрах, отъявленного врага Советской власти, социализма. У него вышибли из рук автомат, и он ухватил микрофон...

68 имен называет книга — лишь малая часть радиоорды. 44 из 68 —офицеры и активные деятели ЦРУ или военной контрразведки США. Вопреки всем запретам и заявлениям, они, как видим, продолжают свое черное дело. На кого же рассчитаны уверения, что эти станции — «инструмент мирного понимания»? Нет! Это оружие вражды, ненависти, провокации.

Еще одно свидетельство об этом, основанное на конфиденциальных документах Государственного департамента США и ЦРУ, представил бывший главный редактор русской службы радиостанции «Свобода» Олег Александрович Туманов. Более двадцати лет он работал в этом осином гнезде: был простым «ньюсрайтером» — составителем новостей, комментатором, руководил отделом новостей... В 1986 году, осознав совершенную в молодости ошибку, вернулся на Родину. Вот что говорил О. Туманов, отвечая в беседе за «круглым столом», на вопросы советских журналистов.

9

СТАРКОВ («Аргументи и факты»). Не могли бы вы рассказать о том, как используется «Радио Свобода» в проведении различных антисоветских кампаний? И что еще вы можете сказать о связях радиостанций «РС/РСЕ» с американским посольством в Москве?

ТУМАНОВ. Если говорить об антисоветской пропаганде, то вся деятельность радиостанций в принципе подчинена этому. Вы правильно подметили проведение целенаправленных кампаний. Кампании ведутся на постоянной основе. Так, с 1967 г. ведется, например, кампания «в защиту прав человека в Советском Союзе».

В свое время радиостанция получила через НТС материалы так называемого «самиздата». В то время это дело только начиналось. И НТС, кстати говоря, не скрывал, что частично «самиздатовские» материалы были подготовлены его членами.

Позднее уже само «РС» всеми правдами и неправдами, используя всевозможные каналы, иногда намеренно инспирируя эти каналы, пыталось оказывать открытое давление на советских граждан, с тем чтобы те подписывали «самиздатовские» документы. Как правило, эти «материалы» посвящены положению с правами человека в Советском Союзе.

Из еженедельной передача о правах человека в СССР превратилась в ежедневную. Между прочим, именно по просьбе радиостанции о проблеме прав человека в Советском Союзе стал говорить и президент Рейган. Даже часть его речей была подготовлена на «РС». Именно радиостанция подсказывала, что бы хотелось услышать из уст президента.

Теперь о том, что касается связи «РС/РСЕ» с посольством Соединенных Штатов в Москве. В принципе, первый из ваших вопросов сам собой увязывается со вторым, потому что именно через посольство США в Москве вся эта «писанина» дипломатической почтой переправляется на радиостанцию. Именно для этого в посольстве США в Москве и существуют эти самые атташе по правам человека. Они встречаются с разного рода «диссидентами» и собирают необходимый материал. Кроме того, в посольстве создан особый материальный фонд, часть денег в который вносит PC. Эти средства идут на оплату услуг тех людей, в получении информации от которых заинтересована радиостанция.

Могу назвать также одного американского дипломата, который курировал советских «диссидентов» в 1984—1985 гг. Это Уоррен Зиммерман.

ПОНОМАРЕВ (ТАСС). Первым, кто откликнулся на вашу пресс-конференцию в Москве, был сотрудник «Радио Свобода» Редлих. Он, кстати, уже в который раз заявил, что РС/РСЕ никакого отношения к ЦРУ не имеют. Следом за ним разыграла наивность и эмигрантская газета «Русская мысль», которая задала вопрос: как можно вести шпионаж, сидя у микрофона?

Как вы бы могли прокомментировать это? И простите, сразу же хотелось бы задать второй вопрос. Не могли бы вы назвать поименно сотрудников ЦРУ на PC и те отделы, которые наиболее прочно завязаны на разведку?

ТУМАНОВ. Роман (он же Роберт) Редлих — офицер по связям с зарубежными органами печати, в основном западно-германскими газетами и с «Дойче велле» (радиостанцией «Немецкая волна»). Конечно, его сразу же уволили бы с работы, если бы он сказал, что «Радио Свобода» действительно сотрудничает с ЦРУ.

Мало кто знает, что сам Роберт Редлих — кадровый сотрудник ЦРУ. В свое время он возглавлял школу военной разведки в западногерманском городе Бад-Хомбурге.

Что можно сказать о нем как о человеке? На Западе таких, как он, называют «плейбой». А как вы знаете, это занятие требует довольно больших денег. За финансовые злоупотребления его несколько лет назад чуть-чуть не уволили с радиостанции. Но, видимо, вступилось какое-то высшее начальство, может быть, начальство в Лэнгли (штаб-квартире ЦРУ), и он на радиостанции остался.

Что касается газеты «Русская мысль», то примерно 80% материалов, которые она публикует, подготовлены PC. Часть из них прошла в эфир, часть берется из исследовательского отдела радиостанции. В принципе «Русская мысль» — это придаток радиостанции. И конечно же, она в своих публикациях всячески выгораживает радиостанцию.

Как можно заниматься шпионажем, сидя у микрофона? Не будем забывать, что у микрофона сидит лишь малая толика сотрудников радиостанции — те, которые вещают непосредственно в эфир. Может быть, действительно не все они занимаются шпионской деятельностью — это журналисты. Журналисты, скажем, другого пошиба, другого склада, специально подготовленные, но журналисты.

Но ведь, кроме этого, на радиостанции есть отделы, которые работают непосредственно на ЦРУ.

На пресс-конференции в МИДе я рассказывал о некоторых таких отделах, и в частности о так называемом «красном архиве», который существует на радиостанции. Казалось бы, что особенного? Сидят люди, делают вырезки из советской прессы, складывают их в отдельные папочки, заполняют карточки, ведут картотеку. Тем не менее весь этот материал, отобранный по определенным параметрам, дает возможность судить о многих сторонах жизни в СССР. Скажем, о развитии советской экономики, о перемещениях в советском руководстве. Весь этот материал оформляется и в виде специальных досье отправляется в Вашингтон.

Существует исследовательский отдел. Этот отдел работает более целенаправленно, по заказам. К примеру, из Вашингтона приходит инструкция: подготовить материалы о том, как исследователи на «Радио Свобода» оценивают, скажем, XXVII съезд КПСС. Еще до съезда исследовательским отделом готовились такие материалы, своего рода предсказания, что ли.

В том же исследовательском отделе существуют подотделы, например, военный подотдел. Там сидят люди, которые занимаются соором военной информации на основе официальных источников — газеты «Красная звезда», различных военных журналов, которые доступны и которые выписывает радиостанция.

Выписывает же она практически все, что можно выписать, всю советскую периодику, которая доступна. Та же, которая недоступна, поступает через американское посольство в Москве, которое занимается сбором такой информации на местах. Когда дипломаты или корреспонденты едут, скажем, в командировку, они покупают эти газеты. Потом их пересылают на радиостанцию.

Я рассказал только о двух отделах, которые занимаются сбором такого рода информации.

Вы спрашиваете о людях? Я уже сказал о Романе, то есть о Роберте Редлихе. Это кадровый сотрудник ЦРУ.

Радиостанцию «Свобода» возглавляет доктор Васлев — кадровый офицер американской военной разведки. Еще недавно он служил в военно-воздушных силах Соединенных Штатов, где состоял в разведывательном подразделении.

Теперь возьмем непосредственно русскую службу радиостанции «Свобода». Ее возглавляет Гольской. Это кадровый американский военный разведчик, специалист по методам ведения «психологической войны». Он в чине майора. На радиостанции его можно иногда видеть в военной форме, потому что до сих пор он проходит стажировку при американской военной базе Мак-Гроу в Мюнхене, где он повышает свою квалификацию.

Ассистент директора русской службы Николай Петров — также сотрудник ЦРУ. Он осуществляет непосредственную связь радиостанции с ЦРУ, с американским генеральным консульством в Мюнхене, в котором существует специальный подотдел. Некоторые секретные материалы на радиостанцию приходят именно через это генеральное консульство. И Петров занимается этими материалами и передает их по назначению.

Можно продолжить список. Одним из подразделений исследовательского отдела руководит Кит Буш. Говорят, что он приходится племянником вице-президенту Соединенных Штатов. Сотрудники из отдела Кита Буша непосредственно готовят материалы по заказам, которые спускаются из Вашингтона.

У него же в отделе работает Алан Крончер. Он в свое время выехал из Советского Союза в Израиль, а теперь работает на радиостанции. Кадровым сотрудником ЦРУ Крончера я не назову, но его несколько раз вызывали в Вашингтон, где он читал лекции о перспективах развития советской экономики на каких-то курсах в разведывательных школах Соединенных Штатов.

Рядом с ним в том же отделе работает очень тихий, скромный, совершенно незаметный человек — Анатолий Кружин. Настоящая фамилия его — Бублик. Во время войны Анатолий Кружин-Бублик был начальником личной охраны Власова. После войны американцы взяли его к себе на службу. Кружин не отбывал никакого наказания, сразу же начав специализироваться на военной тематике. Он сооирает материалы о Советской Армии, регистрирует служебные перемещения советских военачальников. Его тоже периодически вызывают в Америку, в Лэнгли, где он читает лекции.

О ком еще можно сказать? Яан Пеннар, он руководит прибалтийскими редакциями. Правда, это уже «Радио Свободная

Европа». Но этот человек также непосредственно связан с американской разведкой. Я думаю, что имен достаточно.

Кстати, существует практика прямого сотрудничества радиостанций «Свобода» и «Свободная Европа» с филиалами американских разведывательных школ, одна из которых расположена в Мюнхене на территории военных казарм Мак-Гроу, а другая — примерно в 100 километрах от Мюнхена, в городе Гармиш-Партенкирхен.

«Студенты» этих школ — будущие сотрудники ЦРУ, военных разведок, будущие сотрудники американского посольства в Москве. Они имеют свободный доступ на обе радиостанции, пользуются материалами, контактируют с людьми из Советского Союза, с тем чтобы, так сказать, вжиться, понять психологию советского человека, недавно приехавшего из Советского Союза.

Кроме того, некоторые сотрудники радиостанции в свою очередь посещают обе разведывательные школы и читают там лекции. Можно привести такой пример. Главный военный комментатор радиостанции Предтечевский постоянно выезжает в Гармиш и в Мак-Гроу с лекциями о положении в Советской Армии, подбирает специальные материалы. Часть этих материалов идет в эфир на волнах радиостанции.

Я уже сказал, что подготовку в этих школах проходят и будущие сотрудники американского посольства. Я знал, в частности, чету Гленнов, которые прослушали примерно шестимесячный курс в Гармише — их готовили к дипломатической работе в Советском Союзе. Джеймс Гленн стал, насколько я знаю, атташе по правам человека при американском посольстве в Москве.

Гленнов я, повторяю, хорошо знал, несколько раз встречал их на «РС». Джеймс в основном интересовался положением инакомыслящих в Советском Союзе. Кстати, он часто шутил, что стал первым неевреем на посту атташе по правам человека. До и после него эту должность почему-то занимали американцы еврейского происхождения.

ПОНОМАРЕВ. Скажите, пожалуйста, что это за хитрое формирование такое — бюро Парты, о котором вы упоминали на пресс-конференции? Не могли бы вы подробнее рассказать об этом?

ТУМАНОВ. Да, я упустил из виду, это действительно очень важно. В Париже, на бульваре Сен-Жермен, 193, располагается так называемый отдел по исследованию аудитории. По крайней мере, так он называется официально. Работает здесь всего несколько человек. Это главный отдел, он имеет свои подотделы во многих городах Западной Европы, в частности в Вене,

Зальцбурге, Копенгагене, Риме, а также в Соединенных Штатах Америки.

Чем же конкретно занимается этот отдел? Возглавляют его Джин Парта, кадровый американский разведчик, и Чарлз Адлен, тоже кадровый американский разведчик, хотя и прикрывается тем, что окончил Оксфорд.

Из Советского Союза в Израиль в последние годы выехало немало граждан в целях «воссоединения семей». Не все они направляются прямо в Израиль, некоторые едут в Соединенные Штаты. В таком случае эти люди оседают на какое-то время либо в Вене, либо в Риме и являются источником информации, необходимой для радиостанции. Бюро интересует качество передач, какие передачи пользуются успехом, какие, может быть, стоит прекратить.

Я видел эти опросники: параллельно задаются и другие вопросы, которые в принципе никоим образом не должны интересовать радиостанцию. Это вопросы военного характера, в частности вопросы о развитии сети дорог в Советском Союзе, что тоже входит в военную область. Между прочим, опрашиваются не только эмигранты, но и делегации, отдельные туристы, приезжающие из Советского Союза. Все, кто работает у Парты, великолепно говорят по-русски. Они могут подойти к этим советским гражданам и, используя свое знание языка, постараться войти в доверие. Словом, существуют самые различные методы, как получить интересующую бюро информацию. Пусть это будет даже минимум информации. Но, сведенная воедино, так сказать, кусочек к кусочку, как в мозаике, она может дать определенную картину о некоторых событиях в Советском Союзе.

Могу еще добавить, что бюро Парты оснащено специальным компьютером, информация суммируется по определенным параметрам, в частности интересующим различные американские военные службы.

Генералы «холодной войны» держат оборону в последних крепостях. В Баварии, например, принят документ, в котором прямо говорится, что «персональное ослабление обеих радиостанций могло бы означать подготовку к ликвидации этой основы свободного потока информации в коммунистический блок».

Характер этой информации известен. В сути своей она остается, по словам генерала Клея в 1952 году, «безжалостной, ничем не сдерживаемой психологической войной, дабы разрушать коммунистические режимы».

Такими примерно могли бы быть последние страницы блокнота Кости Найдича.

А что же сам Костя Найдич? В тяжкий последний свой час он, словами Льва Толстого, мог бы сквозь свой сон, крик сказать: все в этот мир приходит, чтобы уйти, дав жизнь другому. Может, жизнь, а может, муку.

Может быть, он покоится на кладбище, где мы слышали поминальную речь при отпевании очередного эмигранта. На обратном пути мы снова завернули на это же кладбище.

Бродили меж могил. Что врать — в иные минуты что-то, бывает, потянет твои нахоженные ножки к «миру иному», где можно присесть и поразмыслить над вечными началами и вечными концами.

Мы присели у свежего дубового, креста, надпись на котором была исповедью, последним самоотпущением грехов, заблуждений.

Говорят: кто перед вечным уходом в ночь очистил душу свою, тому легче спится. Может, это Костя сам заранее заготовил бьющее в самое сердце прощальное:

Чужина — могила, чужина — труна,

Душа на чужині —мов чайка тужна,

Літає і квилить в сльозах без гнізда:

Навік його змила безжальна вода.

А на другой стороне креста — надпись на русском языке. Надпись предельно проста, исчерпывающая: «Прошу не считать, что я лежу рядом с этой белогвардейской рванью. Пока глаза мои видели, пока дышал — я всегда был там, в родном Киеве, на Владимирской горке, на моей Голгофе, под сенью креста Святославича. Неизвестный».

Это у Шиллера, кажется, сказано: мир и велик, и тесен... Видим —к смертному одиночеству «неизвестного» подходит какая-то женщина. Обменялись какими-то словами, да и слова-то не шли: все и так ясно...

Спросили: вы, надо полагать, знаете, кто же этот неизвестный?

В ответ — мучительное молчание, а затем слезы росой на могилку:

— И муж, и не муж. Гонимые судьбой, мы оказались здесь. Отпевал, отпевал других Захарыч, а вот и сам преставился. Один он теперь там, а я тут одна-одинешенька. Никого и ничего нет. Ни языка, ни дела в руках, ни средств. Есть только жуткая старость. Дали мне комнатушку монастырскую. Тружусь то на огороде в монастыре, то вот здесь, на кладбище.

Она повела нас по тропинке между могил, принявших многих своих с разной судьбой.

Кладбищенская полынь чужбины нестерпимо давит могилами.

Идем среди могилок, а она о своем:

— Тяжко помырав Захарыч. Тужыла и вылась б иля нього чайкою з пидбытыми крылами, вкраденим життям. Поховала й посияла на горбыку земли травку ривненьку, шовковисту, зелену-зелену, як та, що росте пид сонцем Украины. А тепер ди-стала приготувала й высаджу для нього улюблени барвиночкы, чорнобрывци... Иноди, важко зитхаючы, обпикшы душу джином, прымовляв вин: «У стороні рідній одна чорнобрива не долюбила, в чужій стороні зустрів іншу рідну карооку... Доле моя, доле!»

Она так жалобно, трогательно просила:

— Зайдить хоть на хвыльку, дайте моєму серцю радисть зустричи з домом, якого НИКОЛЫ вже не побачу...

Зашли.

— В оций убогий монастирський хатынци все як дома: чарочка вишнивкы, пырижечкы з яблукамы, а з-пид образив промовляє до мене засушений и перевезенный через океан пид серцем у шовковому мишечку хрещатый барвинок и любы-сток...

Молчание.

— А вот посмотрите! — продолжает она.—Это его, тоже привезенная с родины, простенькая тетрадочка. Все бумаги в Прагу отправил, а эту тетрадку оставил. Его рукой были в ней исписаны лишь несколько первых страниц.

Вчитываемся в кричащие строки —и у нас стынет кровь. Почерк тот же, то же отчаяние: «Лето мое, лето короткое, отплясавшее, отплакавшее!»

И уже как стресс, галлюцинация:

«Боже мой праведный, помоги же мне. Почему уроды-черти пляшут на моей голове, побелевшей от пережитого?! Уйми их, боже! Они отплясывают на моей голове, опьянев от моей крови. Ее уже мало, мало осталось — и я слабею. Хоть малость продли мое лето, дай побыть на родной Владимирской, на моей Голгофе, помолиться на святых седых берегах Днепра!

Вся моя прошлая жизнь, все мое прошлое — это тени, призраки на стене, переплетение, уродство. Куски жизни... Не-удавшейся? Вера ведь меня разыскала, звала: приезжай хоть помирать дома.

Поздно. Дудки! Чужбина высосала мою кровь, пускай чужбина и подавится моими костями...

Листок, оторвавшийся от кроны...

Напишите на моей могиле: «Прошу не считать, что я лежу рядом с этой белогвардейской рванью...» И еще — стихи моего друга.

Я — неизвестный, без роду и племени.

Я любил барвинок, а вдыхал запах полыни.

Полынь чужбины...

Я пришел умирать в это зловонное убежище.

Как жил — так и...

Мне сейчас хорошо. Мне так хорошо, как никогда.

Меня называли медведем. Медведи приходят

умирать в смердючеє пристанище.

Мне так хорошо. Как в детстве, когда я засыпал,

вдыхая липовый аромат, уткнувшись головой

в колени матери, в Мариинском парке под звуки

военного духового оркестра.

Но почему же медные трубы играют траурные мелодии?

Да это же меня отпевают...

Прости меня, мать...»

Строчек немного, а длиной они во всю его жизнь — страдальческую, в хождениях по заблуждениям, мукам, но с душой чистой перед самим богом, если он только есть. А люди?

Среди них найдутся черти, отплясывающие там, где чужая боль, чужое горе.

Не стал Захарыч Константином Захаровичем. Не стал.

Жизнь бесконечна, хотя для каждого она, говоря пушкинскими словами, и быстротекущая. Бесконечны и опыты ее. Нам не приходилось заглядывать еще во многие, многие тетрадки — в косую линейку, в клетку и иные, оставленные теми, кто потерял Родину, кто покоится сейчас на кладбищах Детройта, Калифорнии, Балтимора, Вашингтона, Северной Каролины, Дакоты, Монреаля, Торонто, Лондона, Манчестера, Парижа, Сан-Пауло. По всему миру разбросаны кладбища безродно ушедших... Заглядывай не заглядывай, читай не читай, а в каждой строчке — огромная книга о печалях, трагедии людей, испивших по разным причинам на чужбине полынную чашу мучительного умирания.

В каждой могиле — своя тайна горькой жизни, есть, однако, и одна общая, главная «тайна»: кто теряет родину, тот теряет и себя, свое гражданское и человеческое продолжение, кто теряет любовь и верность, для того все в мире пусто, бессмысленно — вроде бы есть земля и небо, дороги, улицы, дома, а идти некуда и незачем...