Полынь чужбины

ЗЕМЛЯ У НАС ОДНА

Размышление -монолог, исповедь е письмах и еще о том, кто есть кто

Итак, вылет на Крайний Север, где у сибирского озера Ханто рождается новый город. Накануне довелось побывать на научной сессии. Ученые с мировым именем говорили о необходимости всесторонней разработки концепций развитого социалистического общества.

Характерная деталь: каких бы аспектов ни касались ученые (научно-техническая революция, совершенствование хозяйственного механизма, развитие социально-классовых и национальных отношений), они неизменно говорили о воспитании нового человека: его нравственном здоровье, социальном оптимизме, духовном богатстве, глубокой идейной убежденности— этих важнейших гранях нашего образа жизни.

О человеке и его месте в жизни.

Просто о счастье.

Монолог водителя

Путь в Ноябрьский неблизкий. И часто приходится застревать в Сургуте, ожидая попутный вертолет и поглядывая в серое клочковатое небо. Но вот наконец и нам повезло. После многочасовой непогоды небесная твердь вдруг прояснилась — и вахтенные вертолеты один за другим начали отправляться в рейс. На диспетчерском пункте, расположившемся неподалеку от городского аэродрома, коротко разъяснили: всем, кто держит путь в Ноябрьский, собраться у площадки вертодрома, перегрузить из КрАЗа в вертолет прибывшее некомплектное оборудование и вместе с контейнерами можно отправляться в полет.

Нас было шестеро: представитель домостроительного комбината— заспанный парень, коротавший всю ночь на диспетчерском пункте; учитель — чистенький, в модном галстуке и широкополой шляпе, собиравшийся проводить свой отпуск в гостях у брата-геолога (с этими двумя мы вместе обивали пороги диспетчерской), хрупкая девушка в джинсах и пестром дождевике, а также сухощавый парень с хитроватой улыбкой и тонким гоголевским профилем.

Из кабины вертолета вышел пилот. И надо же такое: встреча, как в кино. Неужели он самый? Женя. Где-то в начале 60-х годов встретились мы в Березове: он, по окончании авиационнного училища, только начинал работу на Севере, летал к Ледовитому океану; мы же приехали сюда специальными корреспондентами газет.

Тогда здесь только начиналась промышленная добыча нефти, и вертолеты очень нужны были в этих краях: они поднимали на борт геологов, доставляли продовольствие, прокладывали воздушные мосты к промысловикам. А сейчас их роль возросла стократ.

Мы здорово помотались тогда с Евгением Ивановичем по Сибири. От Усть-Балыка тянули нефтепровод: спешили побывать у строителей. Геологоразведчики открывали новые месторождения: тоже интересно попасть в самые горячие точки.

А теперь, на вертодроме в Сургуте, Евгений Иванович, подставляя и свое плечо под ящик с оборудованием, роняет:

— Как видите, многое изменилось с тех пор. Да и сам Сургут какой стал! Помните эти запыленные улицы, маленькие домишки? А теперь — город, с улиц которого прямо начинаются дальние рейсы к вышкам, самый современный.

Да, не узнать теперь Сургута. Бывший купеческий городишко стал крупным молодежным городом, где перекрещивается много сибирских дорог.

Евгений Иванович продолжает серьезно:

— А вот дух тех шестидесятых годов, когда поднималась целина, когда началось освоение Сибири, остался тот же: если надо — плечо свое каждый подставит. Здесь у нас нет места белоручкам.

Смотришь на учителя и улыбаешься: галстук сбился набок, рукав модного пиджака испачкан. Кряхтит модный усач, а, ничего не поделаешь, грузит. Как все.

И еще одна встреча, тут же, у трапа. Прибежал наш давний знакомый по Киеву — Валерий. Бывший комсомольский работник, затем секретарь парткома одного из строительных трестов, он был избран в свои тридцать с небольшим лет парторгом строительно-монтажного поезда в Ноябрьском. Валерий Дмитриевич возвращался из Свердловска. Дело у него было неотложное: строители Ноябрьского включились в соревнование по принципу «рабочей эстафеты». Это значит, что все, кто участвует в технологической цепочке — от поставщиков панелей до железнодорожников,— берут на себя обязательство: не подвести. А вот свердловские железнодорожники немножко замешкались — и парторгу срочно пришлось отправляться туда.

От Сургута летим на север к Ноябрьскому, где обосновались нефтяники и газовики. С небольшой высоты видишь озера (их в Тюменской области 450 тысяч!), бесконечные топи, тайга, через которую пролегли желтые ленты трасс к нефтяным и газовым вышкам. Просто диву даешься: неужели среди этих болотных узоров может вырасти город, где негде, кажется, и ногой ступить?

— Здорово! — перехватив взгляд, кричит сидящий рядом сухощавый парень.—А вот и наше озеро Ханто. Видите —кусок суши. Это наш город. Выбрали место удачно. А вон по тем дорогам-ниткам утюжим грузовиками...

Брать интервью на лету трудно: шум мотора, ветер усилился— вертолет швыряет из стороны в сторону. В этих краях буквально на глазах рождается город нефтяников, геологов, газостроителей. Размах — небывалый и в нашей, и в мировой практике. На Тюменскую область приходится большая часть прироста нефтедобычи в стране, и самым перспективным регионом будет здесь Ноябрьский.

Уже когда мы сидели в маленьком автобусике, то увязающем в рыжеватой жиже, то вырывающемся на бетонку, Валерий Дмитриевич пообещал:

— Ас тем разговорчивым попутчиком и девчонкой в модных джинсах где-нибудь встретимся на пятачке в Ноябрьском. Тут тяжело разминуться.

— У нас как в деревне,—добавил Евгений Иванович. И они оказались правы.

...Евгений Иванович с сожалением посмотрел на небо: просвета не было. Сорокаградусная жара сменилась резким похолоданием: три градуса. Так что вылет на буровую откладывается.

— Впрочем,— вспомнил белобрысый парень, комсорг геологоразведочной экспедиции,— на буровую повезет трубы своим грузовиком водитель-ас. Геннадием его зовут. Парень молчаливый, но мастер своего дела. Рейс не из легких. Дороги развезло. Кое-где бетонка осела.— И добавил: — Да, вместе с ним едет Ефим, профорг автохозяйства экспедиции. Друзья они с Геннадием, напарники. Ну, а вам обоим местечко в кабине найдется. Так что решайте.

И коротко рассказал о Ефиме: приехал он из Харькова на время, а задержался надолго. Семью перевез. Остряк. Балагур. С ним не соскучишься. Душа коллектива. А главное — совету секретарей комсомольских организаций помогает здорово. Организовать вечер отдыха, достать новую книгу или заманить лектора — лучше Ефима никто не справится.

Евгений Иванович хитро улыбнулся:

— Ефим уже ждет. Это тот сухощавый парень, который с нами летел из Сургута. Был там тоже по общественным делам. Только это не совпадение: запасной вариант подготовили, на случай нелетной погоды.

В кабине просторно, тепло. Магнитофонные записи самые модные: Высоцкий поет про лошадей над обрывом, Пугачева новые песни Паулса исполняет.

— А почему бы и нам не иметь того, что имеет Большая земля? — спрашивает Ефим и сам же отвечает: — Наш молодежный клуб подготовил две дискотеки — современной советской и зарубежной эстрады. Вот Геннадий подтвердит: любят туда ходить наши ребята.

Мы едем уже который час. Грузовик буксует, окна забивает мошкара, снова немного потеплело — и тучи комаров словно с неба свалились.

Тихонько льется музыка (ах, лето! — поет уже свою песню Алла Пугачева), и Ефим, улыбаясь, говорит:

— Это же надо: где-то бабье лето, люди загорают на юге, отдыхают у моря, влюбляются, ухаживают. Вот будет в следующем году отпуск, если жены нас отпустят — махнем с Геннадием на ЮБК. Ну, ладно. Это я так, в шутку, конечно.

Вот вы интересуетесь людьми, приехавшими сюда, их судьбами, их, значит, жизнью. Хотите, расскажу об одном нашем водителе? — спрашивает Ефим.— Кстати, он недавно из отпуска вернулся, всей семьей ездили на родину, в белорусские пущи. Сам он из-под Раубичей. Знаете, недалеко от Хатыни. Там все его старшие братья, дед, бабка погибли во время войны. Отец был военным, мать перед войной поехала к нему на новое место службы — Дальний Восток, а детишки со стариками... Он единственный у родителей остался Можете себе представить, как они ходили вокруг него: это не ешь, этого нельзя, ножки не промочи... Да, так вот окончил он техникум, отслужил армию, пошел на работу по направлению, на минский завод. И, можете себе представить, дорос до помощника начальника участка. Поступил заочно в автодорожный институт.

— Опять колдобина,—обронил молчавший до этого Геннадий, белобрысый парень с голубыми глазами. Он резко затормозил и обратился к рассказчику: — Я выйду, машину осмотрю, а ты, Фима, лучше бы о себе рассказал, чем о других балабонить. А то заладил: Минск, Раубичи...

— А что про себя рассказывать? Жизнь, как и искусство, построена на противоречиях. То ровная дорога, то колдобины. Понимаете?

Вот про колдобины. Вы думаете, тот мой товарищ сюда приехал за булочкой с маслом? А вот и ошибаетесь. Скажете, за романтикой приехал? И да, и нет. Что скрывать! Приводят на Север и житейские неурядицы. Знаю я еще одного человека из нашего коллектива. На службе у него не ладилось. Язык подвел. Хохмач он.— Он почему-то вздохнул.— Не зло, конечно, но любил пошутить. А люди всякие бывают. Не упомню уже, кто сказал: людей, у которых нет чувства юмора, надо по темечку тюкать. Но это жестоко, конечно.

Да, так вот я об одном нашем водителе рассказывал. Не знаю, что у него там в Минске вышло, рассказывал, правда, что дружки подвели. Может, допекали его за то, что он, наоборот, больше отмалчивался. А быть может, и другое. Одни в свободное время в рюмку заглядывают, другие — ловеласничают. А мой товарищ — человек разносторонний, не хотел закисать, рационализаторством занялся. Кое-кто карманы его начал проверять. Вроде бы он не свои мозги сушил и не своим горбом заработал то, что причиталось. У нас ведь пока принцип: каждому — по труду, а не за красивые глаза, по-научному социальной справедливостью называется. Правильно я говорю? Случается и такое, что если у тебя все хорошо, то у друзей соперников печень отвисает. Нечасто такое бывает, но бывает.

Одним словом, плюнул он на все —и на Север подался. И, скажу я вам, то, что здесь встретил и увидел,—превзошло, как пишут иногда в газетах, все его ожидания. Хотя настоящие друзья предупреждали: «Смотри, мол, Север —это не Рио-де-Жанейро».

В кабину возвратился Геннадий, начал потихоньку выруливать, молча прислушиваясь к тому, о чем говорил его товарищ.

— Понимаете, свежий человек у нас главное усекает,— продолжал свой монолог Ефим,—с одной стороны, люди здесь больше всего дорожат обретенной чистотой человеческих отношений; с другой — все они единомышленники-коллективисты.

Не мне вам говорить, что в коллективе человек раскрывает все свои способности. Коллектив и помогает каждому найти себя.

На Большой земле человек, как это сказать, немножко пресыщенный. Его даже Кобзоном не удивишь. А здесь местный художник Гриша сам сочиняет слова, и музыку и сам исполняет песни на гитаре — так он же здешний кумир.

А вы приходите в наши самодеятельные клубы по интересам— любителей книги, ценителей музыки или киноманов. Знатоки!

Или вот ту же теорию возьмите. Слушая недавно лекцию о новой исторической общности — советском народе, об интернационализации нашего общества. Хорошо говорил лектор,

Грамотно. А мы эту интернационализацию каждый день на се-е чувствуем: здесь у нас в Ноябрьском встретишь людей из всех республик: русские, украинцы, латыши, белорусы. У нас в автохозяйстве такой закон неписаный: приглашаешь на свой день рождения — готовь национальное блюдо. У тебя, скажем, галушки, а у тебя — пельмени...

Сами понимаете, галушки и пельмени — это не главное. Но все-таки.

Конечно, приятно, что нас пленяет романтика Севера. Но если бы передовику еще дали талон на приобретение машины или подарка, когда человек едет на Большую землю, думаю, было бы очень даже неплохо.

Или вот, скажем, мы говорили о гармоничном развитии личности, о том, что надо утончать эмоциональную чувствительность человека через музыку, книги, кино. Я знаю: совет секретарей комсомольских организаций старается как может—создал комсорг дорстроевцев отличный вокально-инструментальный ансамбль — организовали его концерты во многих трестах и управлениях; была у жилстроевцев добровольная народная дружина — ее опыт распространили.

И вы посмотрите: ни одного «бича» в Ноябрьском не встретишь, а их балки только на картинах в музее молодежного клуба и увидишь. Между прочим, когда-то «Комсомольская правда» хлестко написала о «бичевозе», который ходил до Сургута и обратно. Рейды совет проводил, посты организовал — и нет теперь «бичевоза», а есть нормальный пассажирский поезд. Верите, хоть пока еще один комплект постельных принадлежностей делят на двоих пассажиров, но иногда даже подают горячий чай с сахаром.

Да, так вот, значит, о гармоничном развитии личности. Хотят наши ребята знать, что делается не только у нас, на Крайнем Севере, но и на Большой земле, и еще дальше —в мире. На лекторов у нас голод. В нашем автохозяйстве мы даже форму поощрения лекторам придумали: пока он лекцию читает — наш художник на полях самого модного накомарника цветными буквами пишет: Ивану Ивановичу Сидорову — привет из Сибири. Может, там, дома, в Москве или Киеве, наши гости об этом расскажут, так кто-то еще и приедет за «сибирским приветом».

Знаете, я вот долго размышлял над таким делом. Ну, хорошо. Создали в Ноябрьском совет секретарей комсомольских организаций, сделали немало. Но сколько еще проблем! И заметьте: все имеет отношение к гармоничному развитию личности. Бытие определяет сознание. Правильно я говорю?

Теперь давайте разберемся по существу. Вот я знаю —Евгений Иванович в баньку вас приглашал. И знаю куда — к жил-строевцам. Потому что их управляющий — любитель банного дела и толк в нем знает. И вообще этот Дед-Мороз в Ноябрьском популярный: столовая в его хозяйстве самая лучшая, помидоры первыми появляются там в продаже в орсе и т. д.

Думаю, если хорошенько поискать баньки и столовые «на уровне мировых стандартов», то есть они и в других трестах и организациях. А таких организаций в Ноябрьском 120! Город растет: есть учителя, медики, милиционеры, служащие сберкассы, да мало еще кто!

Вот и помаракуем. Читал я, что в каком-то городе, кажется, в том же ЮБК, совет директоров создали. Многое этот совет для города делает.

А мы что —хуже? Собрались бы наши хозяйственные руководители, да комсомольский совет пригласили, да партийно-профсоюзный актив. Разве нельзя договориться: кто клуб взялся бы построить, кто поликлинику, а кто городскую баню с такой сауной, как у Деда-Мороза? Да мало ли еще чего найдется! Понимаю, дело это не такое простое. Но кто-то же должен запустить ежа под черепок. Выступал недавно перед комсомольцами председатель нашего поссовета, о будущем Ноябрьского рассказывал. У нас, говорит, уже десятки тысяч людей, скоро получим статус города, он станет одним из важных новых центров Западносибирского комплекса.

Спрашивается в задачке: почему бы нашему поссовету не проявить в этом деле инициативу?..

Ну, вот, кажись, и приехали. Да, хотел вам о своей жизни тоже рассказать, а вышло все про город да про дела. А, между прочим, забыл сказать, что хоть комаров да мошек здесь и много, а места все же красивые. Город наш растет у самого озера Ханто. Знаете, как переводится Ханто с местного на русский? Нарты, оставленные у озера.

Вот и товарищ мой, к примеру. Учился в школе, техникуме. Служил на флоте. Думал, в Минске надолго якорь бросил. А вышло, что прикипел к этому самому Ханто. И оставил тут нарты со всем своим скарбом. Кажется, надолго причалил. Как и я. Как и многие.

А что касается моего товарища, то человек он настоящей рабочей закваски, без двойного дна, с обнаженной душой и сердцем. И знает он: друзья здесь его не подведут — будь он в хвале иль в хуле, пеший или на белом коне. Ждали мы его из отпуска, три дня подряд на станцию выезжали, соскучились, а он ждал летной погоды в Сургуте. Было, Гена, это?

— Было,—подал наконец снова голос водитель и перебросил сигарету из одного уголка рта в другой (может быть, от этого рыжеватые усы совсем закоптились никотином и местами стали серо-буро-малиновыми).

— Вы, конечно, любите Гоголя, Николая Васильевича,— сказал напоследок Ефим.—И какой же русский не любит быстрой езды? Все это со школьной скамьи помнят. А все ли знают о лестнице, про которую писал Николай Васильевич? Есть еще у нас такие — карабкаются по ней вверх, все вверх: карьеру делают. Инфаркты получают, инсульты, ручки-ножки у них отнимаются, а все к верхним перекладинам тянутся. Ей-богу, не завидую. На здоровье им. У нас тут своя лестница: духовная. Та, о которой в моральном кодексе записано. Вот и судите сами: кто на верхней ступеньке?.. А без Харькова не могу по-прежнему. Красивый город. В отпуск обязательно туда всей семьей поедем. Отдохнем — и обратно.

Да, Гоголя я люблю безумно. Помните, он сказал: надеюсь, что мое имя после моей смерти будет счастливее меня. И вот здесь я с классиком не согласен. Конечно, мы работаем вглубь, на вечность. Думаю, что и при жизни надо быть счастливыми. Почему бы нет?..

Евгений Иванович пригласил домой, как земляков, на чашку чаю.

— Придет и Ефим, с которым вы к буровикам ездили,— сказал он.

— А вы его хорошо знаете?

— Зимой познакомились. В нашем вагончике от сильных морозов трубы прорвало. Так нас забрал к себе на постой Ефим.

Оказывается, до этого случая они и знакомы-то не были. Просто Ефим случайно услышал, что у человека беда — пригнал КрАЗ к вагончику — и дело с концом. Так и жили две семьи вместе, пока новые дома не построили. «Я же стесняю вас»,— заикнулся как-то постоялец. «Зато потом, когда разъедемся, очень уж просторно покажется»,— отшутился Ефим.

А на прощанье Евгений Иванович доверительно сообщил:

— Ефим новый накомарник приготовил: привет из Сибири...

Не знаем: способен ли кто-нибудь из наших бывших или нынешних друзей в Москве или Киеве взять семьи на постой, если бы вдруг от мороза лопнули трубы в наших квартирах.

Письма Лены к землякам из Марьиной рощи

До отъезда из Ноябрьского оставалось совсем мало дней. А ту девчонку, в модных джинсах, попутчицу из Сургута, так и не довелось пока встретить. То у них, транспортных строителей железных дорог, где работает Лена (так ее звали), запарка, то она с комсомольским активом студенческий стройотряд встречала, а то, говорят, подалась на буровую с коллективом художественной самодеятельности, где она стихи читает. И свои, и чужие. А то снова улетела в Сургут за новыми книгами для библиотеки.

Но встреча все же состоялась. В молодежном клубе, накануне нашего отъезда. Мы с лектором из Киева, читавшим популярную здесь лекцию о любви и браке, закончили отвечать на многочисленные вопросы — и нас плотным кольцом окружили ребята. У многих напоследок была просьба: бросить в Москве письма. Отсюда ведь они идут на Большую землю по полмесяца, а о телефонной связи пока и говорить не приходится. А там же, на Большой земле, ждут вестей.

И вот, когда портфели наши разбухли от писем до невозможности, протиснулась к нам та самая девчонка Лена.

— Может, отберете самые главные? — спрашиваем у нее.

— А они все главные. Тут вся моя жизнь,— не то в шутку, не то всерьез ответила она.

Разговорились. Москвичка. Родом из Марьиной рощи. Училась в пединституте. А как сюда попала? Нет-нет, не с отрядом корчагинцев приехала. То целая история. Может быть, для других и не интересная. Но жизнь ее круто пошла в другую сторону.

— Не знаю, сумею ли все объяснить вам,— сказала Лена и вдруг предложила: — Давайте, я кое-что почитаю из этих писем. Они, сами понимаете, сугубо личные. Но, быть может, и не только личные.

Так мы и условились: с ее разрешения пересказать выбранные места из трех писем, опустив сугубо личные подробности. Пересказываем, дорогой читатель, их по памяти, так, как их запомнили, с комментариями автора.

Из письма родителям.

...Была этим летом в Москве. Проездом всей своей семьей, на юг в отпуск ездили. Потопталась возле нашего дома в Марьиной роще и возвратилась в гостиницу. Добро, хоть никого из знакомых не встретила.

А зайти духу не хватило. Боялась: что скажу в свое оправдание? Много уж вам неприятностей причинила за свой недолгий век.

Не знаю, кто из нас виноват? Но сколько себя помню— везде слышала: этого нельзя, туда не ходи, с этим не дружи. А мне хотелось самостоятельности.

Теперь только понимаю — сколько огорчений принесла вам, когда в свои шестнадцать ушла «в гражданский брак». А как я жила с Виктором — только мне известно. Гордость не позволяла все рассказать и вернуться домой.

И в строительный, как помните, наотрез отказалась идти: не хотела попадать туда по папиной протекции. Потому и оказалась в педагогическом. Хоть и «тройки» получала на экзаменах, стипендии не давали, а была по-своему счастлива: ничем, мол, вам не обязана.

Я вам никогда не рассказывала о своей семейной жизни. Теперь только понимаю: кошмар это был сплошной. Сделал он меня своей рабой, подавил все во мне. Вот так я и жила — минутный «кайф» ловила, время через соломинку цедила, не думала о будущем, пустота была полная: сигарета в зубах, коктейльчик в кафе «Север», танцульки, ну, на лекции иногда ходила.

Ушла бы я от Виктора давно, да к вам боялась вернуться, а жить одной —негде да и не на что.

Плыву по течению.

А тут случай подвернулся. Сидим мы с Таней, подружкой, моей однокурсницей, тоже из нашей Марьиной рощи, на скамеечке у фонтана на ВДНХ. Не упомню уже — на какую-то выставку не попали. Я сигарету покуриваю.

Парень подсел к нам.

— А колечки выпускать умеешь? — спрашивает.

— Умею.

— Ну и дура набитая! Зачем себя этой дрянью травишь?

И как-то непонятно втянул он нас в разговор. О каком-то мифическом Усть-Балыкском месторождении нефти рассказывал, о том, что они, геологоразведчики, в случае удачи так и пишут начальству в телеграммах: «Скважина лупит по всем правилам...»

Сам он в Москве завершал какие-то свои дела и собирался снова на Крайний Север, на озеро Ханто, куда, как он сказал, высаживается большой десант и где будет город.

И обратился ко мне: ну что, говорит, у тебя за душой, кроме лица смазливого? Чувствую, и в институте едва-едва у тебя. Вот и выходит, Лена, «зелень» ты сплошная: нет у тебя ни биографии, ни дела стоящего впереди. Хочешь сделать жизнь? Проверить себя? Самостоятельности хочешь? Помогу купить билет до Сургута, а дальше как-нибудь доберешься.

И ушла я с ним — московским корчагинцем Сережкой с улицы Станиславского.

Вот такая моя история...

А строителем я все же стала: папе ведь так хотелось.

В нашем СМП наше подразделение называется — транспортные строители железных дорог. Папа знает, что это значит: впереди геодезисты с теодолитами, а мы за ними уже на болота наступаем.

Знаете, жили мы поначалу в бочке, как и многие здесь (мы с Сережкой сразу же расписались; к черту, сказал он, эти модные дурацкие гражданские браки!). Не в маленькой, а в большой бочке, с окном и дверью, утепленной снаружи и сверху, живем. «Жаль,—шутил Сережка,—что в ней ходить только по прямой линии можно».

Может, из-за этой бочки я иногда не против пофилософствовать? Нет, просто, наверное, мудрее стала.

Помню, папа с первого класса меня готовил в свой строительный институт и все повторял: по Марксу, человеку для жизни необходимы пища, одежда, жилище. Готовься к благородному делу, дочка, города строить.

Вот я и строю теперь. А тут, на Севере, человеку особенно жилье и пища нужны. Не поешь вовремя, не обогреешься в тепле — ох как худо! Как инженер, папа любит всегда точности, краткости и определенности, этого он и от своих студентов требует.

Так вот, я буду предельно точной и краткой. Посмотрите по карте: где дорога от Сургута до Уренгоя? Так вот, между ними был пикет. А теперь он стал станцией Ноябрьская. Как-то в местной газете я прочитала, что один из проектировщиков московского Гипрогора — разработчик нашего будущего города у озера Ханто, на макете написал: «В 1985 году — 50 тысяч, к 1990-му —70 тысяч. До встречи в 1990-м в кафе «Сибирячка»!»

Ну, а если серьезно — каким станет наш город?

Железная дорога разделит его на две зоны: промышленную и жилую, а они свяжутся подземными переходами. В первой разместятся базы, мастерские, а в жилой части — пяти-и девятиэтажки в северном исполнении. Ну и, конечно, в каждом микрорайоне — магазины, детские садики, аптеки и т. д.

Это все в будущем. Не буду писать ни про 40-градусный мороз зимой, ни про комаров да гнус летом. Этого добра хватает. Да и без меня об этом много понаписано.

Комментарий Лены.

Вы, наверное, в газетах и журналах читаете: тюменские клады раскрывают свои тайны. Богатство их несметное. И люди, пробивающиеся к этим кладам, сказочные.

Правильно. Все это в государственном масштабе.

А я про себя скажу. Моя соседка — Ольга Николаевна, наша наставница, воспитавшая четверых детей и настрадавшаяся со своим бывшим мужем, любившим в рюмку заглядывать, про нас с Сергеем говорит: «Не надо и клада, если в семье ладно».

Это я уже специально для мамы написала. Действительно, в семье у меня все хорошо. Сын растет. Здоров.

А если снега навалит — ничего страшного. Давно прошли те времена, когда приходилось жаться в тесных палатках, а питаться в своих котлопунктах.

С первых дней к нам вовремя доставляли мясо, лук, рыбу, крупы всякие. Правда, с овощами туговато было. Даже летом. А вот теперь и тут полный порядок: между нашим городом и Большой землей наладили, как его назвали у нас на Севере, «витаминный воздушный мост»; свежие овощи и фрукты постоянно к нам поступают авиарейсами.

А с приходом зимы — в нашем микрорайоне снежный городок появится. И мы с сынишкой пойдем смотреть на всякие сказочные фигуры. А Сергей обязательно голову Черномора вылепит. Вот вам и еще одно преимущество наших северных снежных мест.

И последнее. Город растет. Детишек все больше. Молодежь в основном у нас. Ясли и садики появляются. Уговаривают меня воспитательницей пойти. Подумаю. Педагогический институт все-таки хочу закончить. Заочно.

Из письма к бывшему мужу.

...Ты все, Виктор, твердил о раскованности, о том, что жить надо так, как бог на душу положит. И гражданский брак придумал. Модно, мол, сейчас многие так живут. Да и брак этот нужен был тебе ради твоего же удовольствия. Удобно: никаких обязательств.

Зачем я тебе была нужна? Приятно, наверное, было тебе, закоренелому холостяку, своим друзьям показать меня: смотрите, какая телочка, волоокая, тихая да покорная.

А когда мы вместе оставались — я по часам засекала: десять минут чистого времени в сутки ты говорил со мной. Пригладь, приготовь, подмети. У тебя, видишь ли, свои важные литературные дела: диспуты, новые стихи друзей. А ты, дуреха, помалкивай.

Правда, любви к поэзии я только и научилась от тебя. И за то спасибо.

Господи, а как ты перепугался, когда я заговорила о ребенке. Помнишь? Нет, не для семьи я создан, буду я возиться с коляской. И все в том же духе. И закатил такую истерику, что и вспомнить страшно.

Ты и письмо мне написал не потому, что обо мне вспомнил. А, наверное, для своей очередной проблемной статьи; пытаешься, говоришь, разобраться в психологии современного молодого человека.

Помню, еще в институте профессор наш цитировал одного современного зарубежного классика: человечество делает головокружительные успехи в области НТР. Была эпоха пара и газа, не прошло и ста лет — наступила эпоха расщепления атома, еще меньше времени — эпоха проникновения в космос. А вот люди остались теми же, что и две тысячи лет назад: те же слова шепчут влюбленные под луной. Больше того, многие из нынешних разучились шептать эти слова. Как и ты.

Вот и я могла быть такой же.

И еще напиши, что здесь, на Севере, началась моя гражданская биография, а не гражданский брак. Ну, уже об активной жизненной позиции, надеюсь, ты сам допишешь.

И в статье еще можешь привести стихи, которые мне очень нравятся и которые я читаю в концертах. Это из «Тризны» Шевченко:

Без малодушной укоризны Пройти мытарства трудной жизни,

Измерить пропасти страстей,

Понять на деле жизнь людей.

Прочесть все черные страницы,

Все беззаконные дела...

И сохранить полет орла И сердце чистой голубицы!

Се человек!..

Человеком я стала, Виктор, понимаешь, человеком! И не пиши мне, ради бога, больше. Не пиши.

Из письма подруге Тане.

...Долго я тебе собиралась написать, Танюша. Длинное-длинное письмо. И нежное. А потом все надеялась, что встретимся в Москве. А ты тоже в отпуск укатила, когда я приезжала.

Молодец ты, Танюшка, институт уже окончила, и в аспирантуру, верю, поступишь. У тебя всегда все хорошо получалось. Помню, как ты радовалась, когда твоего Петьку на стационар перевели. Тебе и здесь повезло: ты ему сразу двойню родила.

А я была в Москве, пришла к вашему дому возле улицы Станиславского, куда ты к Петьке переехала, а дома-то уже и нет. На том месте новый строят. Позвонила твоей маме — говорит, ты в Пицунде отдыхаешь.

Как я по Москве соскучилась! И в мой любимый театр Маяковского попала, и в Третьяковку смоталась, и даже в музее восточного искусства, что на улице Обуха, побывала. Москва есть Москва! Далеко мы от всего этого, ой как далеко — больше четырех тысяч километров по воздуху.

А когда органный концерт в зале консерватории слушала, думала, совсем обалдею. Сижу в зале и думаю: а что же у меня хорошего-то в жизни было? Бетховена исполняют, а я только и слышу удары сердца.

Не знаю, почему у меня все так получилось, да только не могла я ценить в свой московский период жизни всего того, что имела. То ли родители проглядели меня? То ли сама я слишком увлеклась компашками? Ты как-то сразу отошла от нас.

Не обязательно, конечно, уезжать из Москвы на Крайний Север, чтобы найти себя и чтобы стать человеком. Для меня же Север стал не просто спасательным кругом. Здесь я нашла все: семью, друзей, счастье.

Помнишь, в институте наш профессор-старикашка проводил свои социологические исследования странным методом: в коридоре, на лекции или просто в лифте он вдруг спрашивал студента: «Скажите, коллега, что такое счастье?» Спросил однажды он вот так и меня. Застал врасплох. И знаешь, что я ответила.

«Счастье,— говорю,—это когда ни о чем не думаешь. Когда ничего не болит. Когда хорошо оттого, что я просто с вами, профессор, разговариваю».

«Оригинально, весьма оригинально,— сказал он и добавил: — Скудноваты у вас, уважаемая, понятия. А счастье куцое. Но ничего —это пройдет».

И, как видишь, прошло.

Но расскажу по порядку.

Улетела я тогда с Сережкой, как ты помнишь, в чем стояла. Лечу в неизвестную мне Тюмень, и, может быть, впервые в жизни жалко-жалко себя стало. Вот тогда первый раз и задумалась: что же хорошего у меня-то в жизни было? И очень мало припомнилось. Один раз я, кажется, счастлива была, когда мы с тобой на турбазе на Кавказе вдвоем отдыхали. Твой папа путевки нам тогда купил. Качели, смех с утра до вечера. Счастливы были.

А еще?

Вспомнила, как под Звенигородом у бабушки в селе гостила, когда она еще жива была. Вышли ранним утром мы с ней на покос. Я иду впереди, роса обжигает голени, траву разгребаю руками, а бабушка косой: вжик-вжик. Красота. Трава си-няя-синяя. От шалфея. Блаженные, голубые минуты. Увы, их было так мало.

А еще вспомнила, как на той же турбазе я в маске рыбу под водой поймала.

Вот и все. А остальное — в каком-то тумане...

Прилетели в Тюмень ночью — и я, кажется, сразу поняла, что попала в совершенно иной мир. Молодежи битком набито: как раз студенческие отряды "собирались со всех концов на свой трудовой семестр. Песни, шутки, счастливые лица. А на куртках адреса: Дагестанский медицинский, Казанский университет, Киевский автодорожный. И москвичей полно, конечно. Смотрю — возле аэропорта гусеничный вездеход стоит, а в его кабине двое: он и она. С гитарой, песенки напевают.

Все мне интересно. Рассматриваю, раздумываю. На окошке справочного бюро записка приклеена: «Василий, приходи в гостиницу «Восток». Заработал деньги. Шабаш. Возвращаюсь домой. Купил машину. Обмываю третий день. Жду от 9 до 6 вечера в номере. Каждый вечер — в ресторане. Витек».

Это я уже позже поняла: любители «длинного рубля» тоже едут на Север. Только им труднее всех приходится. Не такой уж длинный этот рубль, как поначалу кажется. Заработать его надо. И в условиях нелегких. Не случайно, наверное, тут и поясные коэффициенты, и всевозможные надбавки. Недавно вот западные немцы о наших краях фильм снимали, к нам приехали и говорят: нет, не напрасно тут платят больше.

Но я, кажется, немножко отвлеклась. Сижу в аэропорту и слушаю: Нижневартовск, Уренгой, Салехард. К аэропорту то и дело красные «икарусы» подъезжают и увозят с собой таких веселых, счастливых ребят, которых нечасто и увидишь.

И опять же я нашего институтского профессора вспомнила. Про его кибернетическую модель, о которой он на лекциях рассказывал. Не знаю — помнишь ли? Создали ученые кибернетическую модель современного молодого человека и сравнили, чем он отличается от тех, кто был молодым тридцать лет назад. Оказалось, современные молодые люди красивее, ухоженнее стали, лучше одеваются, больше знают. Но черствые душой, слишком деловые. Так говорил старикашка.

И тут я поняла: не все учла кибернетическая модель...

Что долго рассказывать? Прилетели мы на место. Сережка неделю отпуска взял. Я этой недели никогда не забуду. Счастливая была по-настоящему. Ходили в лес. Прошлогоднюю бруснику (очень вкусная!), голубику собирали, а сморчков вообще девать было некуда. Была грибная пора и после, но этих сморчков никогда не забуду. Есть тут в наших местах Светлое озеро, так вот там мы и провели эту неделю. Болота вокруг. Я Сережке на носок сапога прыгала, чтобы в трясину не угораздить. Но и по пояс провалилась, и у костра сушилась, и кулеш варила.

Да что это я тебе про всякую дребедень?

Совсем ведь не о том сказать хотела.

Понимаешь, Танюшка, что здесь главное? Чувства обострены, обнажены, человек виден как на ладони. И, мне кажется, нет пустоты. Пустоты во всем.

Видишь, как я рассуждаю теперь. Как солидный человек, уже кое-что повидавший. Улыбаешься?

А осталась я такой же миниатюрной, если не сказать больше.

И, что кривить душой, скучаю по Москве. Хотя знаю, мой дом здесь, на Севере. Сама понимаешь, я ведь девчонка без претензий, из Марьиной рощи родом. А твой отец всегда любил повторять: в Марьиной роще люди попроще...

Комментарий Лены.

В одном письме всего-то и не опишешь. Вот разговор о том же счастье. Прибыли к нам недавно новые девчонки, сразу после школы. Некоторые на волю вырвались от папенек да маменек.

Наш совет секретарей комсомольских организаций рейд провел: чем занимаются по вечерам новички, как к новой жизни приобщаются, чем свой досуг в общежитиях заполняют.

Зашли мы в одну из комнат пятиэтажки: четыре девчонки проживают. Дым от сигарет. Хоть топор вешай. Магнитофон включен — блатные песенки. На столе бутылка «грушек-яблочек» (так бывшие «бичи» дешевое вино называли). На танцы девчонки готовятся.

Одну из них наш комсорг уже видел на танцплощадке, мягко говоря, раскованной. В этот раз он был неумолим: напишем родителям, как вы себя тут ведете, на ударных стройках,— и баста. А то и отправим плацкартным вагоном восвояси. А, надо сказать, наказание это страшное: отчислить из коллектива. У нас даже шутят: если в давние времена в Сибирь отправляли, то сейчас, как наказание,—билет туда, откуда ты приехал.

Так вот. «Не надо,—говорю,— никаких писем. Оставьте меня с ними».

И поговорили по душам. Я включила магнитофон:

— Пусть записывает. О своей жизни расскажу. О том, как я счастье понимаю.

А потом предложила: останьтесь сами, хотите чай, хотите кофе, приготовьте и расскажите каждая о себе, запишите на пленку. Пусть с этого и начнется история вашей трудовой биографии.

Наверное, помогло. Мои подшефные девчонки сейчас в совете общежития, а одна даже групкомсоргом стала.

Да, вот я об органном концерте написала, что в Москве слушала. Здорово. Очаровательно. И зал известному органисту долго аплодировал. Столица.

А вот теперь еще об одном концерте расскажу. Приезжает в наш поселок молодежный фольклорный ансамбль. Аппаратура у ребят тяжелая, ребята обливаются потом, а их руководитель, спасаясь от комаров, натянул на себя футляр от контрабаса: шутники посчитали—120 кг комаров на одном квадратном километре.

Концерт проходил в тесном зале столовой на промбазе. Народу — битком. А люди все идут и идут. Возле меня примостился на скамеечке Павлик (парню лет шестнадцать, его все в поселке Павлом Валериевичем называют). Он приехал в гости к отцу, здешнему инженеру. Парень категоричен, максималист, как и многие молодые.

— Ну и песни! «Купалинка», «Выйду я на реченьку». Один человек их может спеть, а я насчитал семнадцать артистов.

— Да ты в глаза зрителей посмотри. Видишь ты у кого-нибудь пустоту?

Начался концерт. Ведущая объявляет: «Купалинка» исполняется в честь комсорга отдел строя Иры; «Зозуленьку» мы посвящаем комсомольско-молодежной бригаде, которая за сутки смонтировала больше трехсот кубометров конструкций — это четырнадцать железнодорожных вагонов; а потом называли еще имена. И так весь концерт. И все на «бис».

Присмирел Павлик.

Через несколько дней встречаю паренька возле промбазы, гаечный ключ держит. Оказывается, поступил в бригаду жестянщиков, там делают совки, лопаты, оборудуют вентиляцию в столовой, той самой, где был концерт. Улыбается паренек: «Может, и для меня когда-нибудь песню споют. Вот и стараюсь.— А потом добавил: — окончу школу и буду поступать в летное училище, хочу на Севере вертолетчиком работать».

И я его поняла. Поступит и приедет сюда. Понимаете, человеку нужен праздник души. И счастлив тот, кто ощутит его.

А я не жалею, что приехала сюда. Хотите, еще прочитаю стихи, которые мне нравятся? Андрей Дементьев написал. В «Юности» напечатали.

Не жалейте своей доброты и участья,

Если даже за все вам —усмешка в ответ.

Кто-то в гении выбился,

Кто-то в начальство...

Не жалейте, что вам не досталось их бед...

Никогда, никогда ни о чем не жалейте.

Ни потерянных дней, ни сгоревшей любви.

Пусть другой гениально играет на флейте.

Но еще гениальнее слушали вы. .

Слушали Лену и старались ничего не забыть. Впрочем, может быть, и упустили что-то. Но для читателя выбрали главное. Правда, из письма Лены к Виктору, ее бывшему мужу, кое-что опустили. Было там много подробностей сугуоо личных.

Как пишется новейшая история

Тесная комнатка. Маленький столик. На стене график дежурств дружинников. Командир их отряда Валерий, с пышной шевелюрой, чуть тронутой сединой, с усами и бородой, делает в журнале последнюю запись: дежурство прошло спокойно, происшествий в городе не было.

Много рассказывали об этом бригадире монтажников, человеке в высшей степени справедливом, не одному помогшем найти свою дорогу в жизни. Бессменный вожак дружинников. А еще: первый в Ноябрьском экскурсовод. Естественно, на общественных началах.

Так мы и условились с Валерием Федоровичем: завтра воскресенье, он уже договорился в управлении — «газик» нам выделяют, часиков в шесть утра и отправимся.

— Вы в первой пятиэтажке остановились? — спрашивает Валерий.—Значит, нам по пути. Хочу перед сном заглянуть к своим ребятам, они там на монтаже дома, соревнуются с соседней бригадой.

И начал рассказывать не о своей бригаде, а о соседней: как они учились у нее гнать стены, когда чуть ли не ежедневно снег валил. Только успели очистить этажи, снова метель. И опять берись за лопату, а не за монтаж. Стыки заделывать на таком холоде — дело непростое. Вот тогда в соседней бригаде и родилось новшество: соорудили самодельную «пушку» для прогрева стыков. Повозились немало, но дело пошло. Попробовали во всех бригадах. Получилось неплохо.

А что же бригада самого Валерия Федоровича? Да ничего особенного, говорит, трудимся, как все. Начали по-новому делать крепления для установки панелей: деревянные подпорки соединяли крестовиной-хомутом. Изобретение не всемирного значения, но что поделаешь, когда не было нормального крепления— струбцин. Подвели снабженцы. И такое бывает. Может быть, это интересно? Первыми злобинский метод применили, перешли на полный хозрасчет. Впрочем, опыт у них уже был, еще там, на Украине, где в одной же бригаде работали с ним ребята. А когда начали отбирать кадры сюда, на Север, Валерий Федорович первым подал заявление. Сразу и не отпускало начальство. Но удалось уговорить...

Почему потянуло в эти места?

Отвечает в шутку:

— Знаете, как говорят на Востоке: в двадцать лет мужчина тянется к прекрасному полу, в тридцать — вкус вина понимает, в сорок — к путешествиям, а в пятьдесят — к мудрости.

И продолжает развивать свою мысль: мол, как раз для путешествия и созрел. Хотя слышна в его голосе грустинка: рано начал путешествовать, когда ребенком потерял во время войны родителей. Детдома, ремесленное училище, армия, шахты Донбасса и, наконец, Днепропетровск, строительный комбинат. И каждый отпуск — поездки по стране. Если честно: все надеялся, что найдет родителей, братишку, сестру.

Вот и недавно вернулся из Ленинграда: путевкой туда премировали...

Выходим из душноватой комнатки. На улице сразу обдало ветерком, налетел рой мошкары. Валерий Федорович улыбается: вот преимущество бородачей — летом от мошкары лицо спасают, зимой —от мороза, ну и модно, конечно.

Рассказывают, что управляющий трестом — ярый противник бороды, аргументы у него всякие: не за границей живем, где хиппаков полно, бани к вашим услугам. Правда, скидку делает тем, кто еще на Большой земле оороду отрастил, и документ требует: семейную фотографию. Как-то и Валерий Федорович пообещал показать свою семейную фотографию: жена, двое детишек и бородатый папа.

Проходим по небольшому деревянному полусогнутому мостику, отделанному, надо сказать, с изяществом.

— Трясина здесь,—поясняет Валерий Федорович,—чуть брызнет дождик — и воды по колено. Вот мы и соорудили мостик. Конечно, это не ленинградский мостик, но перила что надо: не по красоте, так по прочности.

И снова заходит разговор о городе на Неве: это город! Где только не побывал Валерий Федорович: по рекам и каналам Ленинграда поездил, Исаакиевский собор, Петродворец увидел... Поехал на Волково кладбище, Литераторским мосткам поклонился.

— Вот какая несправедливость,—ведет он свой рассказ дальше о поездке,— увидел я на Волковом кладбище целые гранитные утесы с фамилиями околоточных надзирателей, их жен, всяких унтеров отставных. А поехал на Пескаревку — тысячи безымянных, тех самых, что в песне поется: непростых советских людей. И только год на могилах. Положил я букет у цифры 1942. Говорят, в этом году и моих родителей не стало.

Дальше идем молча. Впереди на небольшом косогоре костер высветил фигуры ребят в робах.

— А вот и наша бригада. Третья смена,— греются по очереди, весь вечер ситничек моросил.

Валерий Федорович первым подходит к сухощавому, низенького роста парню.

— И ты к нам на огонек зашел. Ну, что из дому слышно, земляк? Как дети?

— Да вот радовался вчера: в столовой суп с маркой попался, лавровым листом, значит,— отвечает парень.— Письмо должно быть скоро, а его все нет. Домой идти не хочется.

— А ты кончай, Василь, свои семейные страдания. Перевози семью. Тогда и на душе будет спокойнее.—Бригадир подсел к костру: — Ну, что нового, ребята?

— Приходил сегодня в дежурку парень, тебя разыскивал,— сказал звеньевой.— Принюхивается, говорит. Приехал сюда с Ровенщины на «разведку».

— Хорошо. Люди нужны нам.

— Хорошо-то хорошо,— почесал затылок звеньевой,—да что-то не понравился этот хитрый ровенский мужичок со своим принюхиванием.

— Ты мое отношение к новичкам знаешь,— рассудительно обронил Валерий Федорович,— строительная бригада на Севере— это не школа космонавтов, куда отбирают самых-самых. Пусть приходит, а дальше уже наша с тобой забота.

Бригадир взглянул на часы.

— Кончай перекур. Да и нам пора.—Он посмотрел на звеньевого: — А ты приструни Сергея, пусть дурака не валяет, вижу по почерку — это он на кране мелом накалякал: «Не стой над душой», «Не бери тяжелого в руки, а дурного в голову».

— Так это же ради шутки. Парень-то что надо оказался...

У самого подъезда пятиэтажки спрашиваем у Валерия Федоровича о том парне, земляке, что письмо ждет не дождется. Оказывается, знает он его давно, вместе в Донбассе в горнопромышленном училище были. И вот снова встретились здесь, в Ноябрьском. Семья парня живет где-то на Буковине, а сам он на время приехал, подзаработать. В первую получку триста рублей своей Варе отправил. Новый костюм себе здесь купил, прибежал к Валерию Федоровичу: посмотри, говорит, как заграничный, а на тобольской фабрике сработан, за сороковку взял, а выглядит на все сто карбованцев. Радуется. А тут письмо из дому от жены: чем же ты там питаешься, муженек, если нам сразу три сотни отправил? Ну, а дальше: не обрадую тебя, Васенька, наша младшенькая, Любочка, заболела, мучаюсь я одна. Вот он и переживает, мечется: детей, жену любит.

— Скажу я вам,— говорит на прощанье Валерий Федорович,—плохо без семьи. Не знаю, как там в высших сферах думают, а мне не по душе вахтенный метод освоения здешних краев. Когда человека по воздуху за тысячи километров туда-сюда перебрасывают. По-моему, надо сразу обживать места так, как у нашего озера Ханто. Прочно. На века. Чтоб жизнь была как у людей. Ну, а о нашем городе, как и условились, завтра...

В шесть утра в Ноябрьском заступает на вахту первая смена. Встретились, как и договаривались, у того самого мостика, с деревянными фигурными перилами. Пока ждали «газик», мимо нас пробежал трусцой своеобразный тандем — удивительно похожих по комплекции два спортсмена в тренировочной форме.

— Все, как на Большой земле, как в обжитом городе,—начал свой рассказ о городе Валерий Федорович,—разница только в том, что я знаю, кто это по утрам вес сгоняет. Главный инженер и заместитель управляющего. Хорошие специалисты и, как видите, любители спорта. Ага, Федор уже на месте.

Федор — это водитель автобазы, один из первых десантников, вызвавшийся поездить с нами в этот воскресный день.

И только тут обращаешь внимание, что неподалеку от мостика буквально за несколько дней вырос целый городок. Когда мы приехали сюда — не было ни этой утрамбованной площадки, где стоял «газик», ни эстрады, ни скамеек, ни красочных щитов с диаграммами, лозунгами, транспарантами. Это —уголок наглядной агитации, оборудованный комсомольцами на общественных началах.

— Конечно, опыта у меня как экскурсовода мало,— улыбнулся Валерий Федорович.— Не то, что в Ленинграде я слушал. Вот где класс! Маршрут первый, маршрут второй, маршрут третий ит. д. А у нас пока один маршрут: начнем с этого вот уголка, проедем на Волчью высоту, на город оттуда глянем, а потом проедем по нашему проспекту, ну и вообще поговорим о Ноябрьском.

Так и договорились.

Записываем в блокноты все о Ноябрьском, как его видит строитель и новосел нового сибирского города — города, которого еще и на карте нет.

— Итак, вы, конечно, знаете, что около двадцати лет осваиваются подземные кладовые Западной Сибири. За это время здесь создана главная топливно-энергетическая база страны. И уже сейчас наше народное хозяйство получает отсюда каждую вторую тонну нефти и каждый третий кубометр природного газа.

Обратите внимание на этот стенд со словами, прозвучавшими с трибуны Двадцать шестого съезда партии: «Месторождения Западносибирского региона уникальны. Наиболее крупное из них — Уренгойское — отличается такими гигантскими запасами, что на протяжении многих лет может обеспечивать как внутренние потребности страны, так и экспорт, в том числе и в капиталистические страны. Добычу газа и нефти в Западной Сибири, их транспортировку в европейскую часть страны предстоит сделать важнейшими звеньями энергетической программы одиннадцатой, да и двенадцатой пятилеток».

Важная роль в развитии этого сурового края принадлежит строителям, создающим города и поселки вокруг промыслов, прокладывающим новые трассы. Взгляните на карту: целые города выросли вокруг промыслов — Сургут, Нефтеюганск, Надым, Нижневартовск, Новый Уренгой. Растет на месте вековой тайги, болот и озер и наш Ноябрьский.

А теперь немножко истории. Когда я возвращался из Ленинграда, сделал остановку в Тюмени, зашел в музей. И любопытную деталь обнаружил. Эмблема здешних мест описывалась так: «В золотом поле черно-бурая лисица — в знак изобильной ловли оных в сем округе».

Не знаю, придумали ли уже эмблему нашего города, но на ней обязательно будет и нефтяная вышка, и язык газового пламени, и подъемный кран с панелями. Надо ли оставлять лисицу в эмблеме — не знаю (важно, чтобы она да и все живое здесь сохранилось), а вот убежден: лес в эмблеме сохранить надо. И не только в эмблеме. Вырубить лес и на пустыре построить поселок — ума много не надо. В письме потомкам в двадцать первый век мы такой наказ дали: «Раскрывайте кладовые Севера, но и цените его нетронутую природу».

Вот мы сейчас приближаемся к Волчьей высоте — двадцатипятиметровой возвышенности, на ней будут не отдельные деревья, а вырастим настоящий парк с выходом на озеро Ханто...

Отсюда как на ладони виден наш будущий город, раскинувшийся на сухой песчаной гряде у озера. Вот посмотрите: в зелень вековой тайги хорошо вписываются желто-красные домики, ажурный деревянный забор, а за ним немного поодаль первые пятиэтажки. Они очень красивы на фоне холмистой местности, покрытой редколесьем. Впрочем, отсюда видно еще дальше нашего города да и всей Сибири. Отсюда видны Москва, Ленинград, Киев, Минск. Да что говорить, виден весь Советский Союз, помогающий обживать Сибирь.

А как все у нас начиналось — пусть вам Федор расскажет, он у нас живая реликвия, первопроходец, можно сказать.

Рассказывает Федор обстоятельно, неторопливо, свежи еще в памяти детали, ярки впечатления. Приехал в Тюменскую область с первым десантом строителей. Всего десять человек. Вокруг тайга. За день смонтировали деревянный щитовой домик.

Потом прибыл первый эшелон. Весь день допоздна разгружали вагоны. Рядом с рабочими трудились руководители, инженерно-технические работники. А вскоре Федор на новом мощном самосвале вывозил грунт из первого котлована...

— Это уже наша новейшая история,— снова продолжает рассказ Валерий Федорович. Как-то одна газета о нашем городе примерно так написала: «Сделаем мысленное путешествие по улицам Ноябрьского, среди вековых сосен. Мы можем зайти в поликлиники, в аптеки, в магазины, столовые. Идет пар из форточек окон бань, прачечных, возле стационарной хлебопекарни экусно пахнет свежей выпечкой. А есть еще сборные щитовые домики, котельные, складские помещения, помещения администрации, мастерские, кузница, лесопильный цех, а на окраине — вертодром...»

Как легко все и просто, возможно, подумает читатель. А мне другое вспоминается. Наше первое открытое рабочее собрание, которое записало в своем решении: принять к сведению заявление управляющего, что все постройки соцкультбыта будут сооружены из местных лесоматериалов.

Создали бригаду заготовщиков леса. Дожди пошли, ненастье, а потом морозы ударили: почти до пятидесяти градусов. Кинулись: электропил, ножовок, топоров не хватает^ Живем в лесотундре, а древесины нет. Да если бы снабженцы даже и доставили вовремя инструмент, и то заготавливать лес в наших широтах — дело нелегкое.

И вот я о чем думаю. Вы на встрече в молодежном клубе говорили, что недавно из Канады приехали, материалы для политического романа собирали, на севере этой страны побывали, рассказывали о сотрудничестве между нашими странами. Я однажды там, на Большой земле, слушал одного лектора об этой стране. Правильно он говорил: в природно-географическом, хозяйственном отношении наши страны похожи. У нас большая часть территории лежит на севере—-и у них. У нас много полезных ископаемых — и у них. У нас леса много — и у них. Спрашивается, а почему бы нам больше не обмениваться хозяйственным опытом, технологией?

Вот меня, рабочего человека, здорово заинтересовало, как они тот же лес заготавливают. Слышал я, что в Канаде вместо механической пилы используют ножницы. Не видели? Сконструировали они такой себе лесозаготовительный комбайн со стрелой, в конце которой пристроены ножницы. Эти ножницы срезают дерево у основания, затем распряживают его (срезают ветки и листья), а потом режут дерево на бруски и укладывают их. И все это делает один человек — оператор. Ножницы не так часто ломаются, да и дело идет быстрее. А разве у нас нет хорошего металла? Или специалисты у нас слабее? Не думаю. Но кто-то же должен этим заняться. Городов нам еще столько надо построить на Севере!

Думаю, и те же канадцы могли бы у нас поучиться. Возьмем нашу технологию строительства зданий в условиях вечной мерзлоты. Мы их строим не на грунте, а на сваях, на опорах. Потому что на грунте строить опасно: вечная мерзлота растает—и здание рухнет.

Да мало ли чему могут у нас поучиться канадцы: нашей технологии закладки труб большого диаметра или освоению Северного морского пути. Земля-то у нас одна...

Но мы, кажется, отвлеклись. Вернемся в наш Ноябрьский. Вон видите вдали большое серое пятно? Это Мелкое Болото. Незамерзающее. С него наш первый проспект начинается, куда мы сейчас и поедем. Так вот на месте того болота будет огромная центральная площадь.

Слушали Валерия Коваленко — и вспоминалась встреча в Канаде с Михайлом Колянкивским, писателем и искусствоведом, который проживает близ Ниагарского водопада, в местечке Ниагара-Фолс. Написал он книжку, в которой есть и строки о всяких отщепенцах, националистах и антисоветчиках, кричащих на весь мир о «советской военной угрозе», о том, что надо применять эмбарго на поставку заказанного Советским Союзом оборудования, о том, что наша страна, мол, проявляет заинтересованность нефтью на Ближнем Востоке, поскольку своей, мол, у Советов маловато. Так вот, сравнивает Колянкивский таких крикунов с квакшами, которые что есть мочи кричат в своем болоте и думают, что их слышит весь мир.

Говорим об этом Валерию Федоровичу. А он комментирует это по-своему:

— Вот-вот. Побольше бы присылали к нам людей, повидавших мир, толковых лекторов. Чтобы наши ребята послушали и могли кое-что сравнить да и значимость своего труда понять. Государственными людьми себя почувствовать.

А что касается болотных крикунов, всевозможных заокеанских политиканов-самодуров и всяких там «санкций», то вся его бригада подписалась, как и тысячи строителей из Западной Сибири, под гневными словами протеста, обращенного к тем, кто намерен и дальше нагнетать напряженность на планете. Узнали ребята из газет о том, что президент США объявил об «экономических санкциях» в отношении Советского Союза, и еще раз убедились, насколько ненадежный партнер Соединенные Штаты.

Рабочий размышляет: неужели Рейган, бросивший вызов нашей стране, всерьез рассчитывает нанести удар, в том числе и по экономике Западной Сибири? Ну, ладно, были прекращены поставки землеройных машин, которые должны работать здесь, в Приполярье. Так это же не конец света. А сибирский ответ его коллектива один: «Даешь 300 кубометров конструкций в сутки!» Вдвое больше. А американцы пусть подсчитывают убытки от своих «санкций».

Подъезжаем к Мелкому Болоту. Отсюда начинается проспект, цока что единственный. В полном смысле проспектом его, правда, условно можно назвать. Дома у него только с одной стороны (да еще какие — первые пятиэтажки в этих краях, а значит, высотные по здешним понятиям), но другую сторону улицы занимает вековая тайга. И нет пока тут четных и нечетных домов, все подряд пронумерованы. Зато таблички красочные: проспект Муравленко — это в честь известного в этих краях нефтеразработчика, его же именем назвали и ближайшее большое месторождение нефти.

И вот что поведал дальше Валерий Федорович. У этого самого Мелкого Болота какой-то залетный любитель легкой жизни балок построил: на двух длинных полозьях из труб большую деревянную будку соорудил. Собиралась там веселая компания, бражничали и выходили на то место, где теперь проспект. Какой-то остряк окрестил это место Дунькен-штрассе.

Было и такое. А теперь оглянитесь вокруг — светло на нашем проспекте, уютно, парочки прогуливаются, слышите: в том вон доме гармошка заливается.

Опять же хорошо, да не совсем. Ну, послушаешь гармошку, в шашки-шахматы сыграешь, по проспекту пройдешь. Кино в клубе посмотришь. А молодежь-то сейчас образованная, запросы большие. Ей хороший концерт подавай, живое общение с тем же лектором, интересным человеком. «Признаюсь по секрету: приехал недавно к нам в гости молодежный ансамбль из Днепропетровска. Замучили мы их: и те просят, и эти приглашают. А мне просто повезло — земляка встретил. Ударник в оркестре со мной в Днепропетровске в одном доме жил. Я и не узнал его, а он подходит и говорит: «Валерий Федорович, неужели не помните, как вы нас, дворовых ребят, к танку водили, в футбол играть учили? Я вашу бороду надолго запомнил».

Так вот ребята из ансамбля (по знакомству, конечно) приехали в дежурку бригады и до утра играли-пели для нас. Это был концерт! Так это же нам просто повезло.

Вот я и говорю. Присылает к нам ЦК комсомола агитационно-художественные бригады из Москвы, Киева, но маловато.

Есть у меня предложение такое. Ветку железной дороги проложили уже от Сургута до Уренгоя. И к нашей станции Ханто хоть и односторонняя, но ветка тянется, с разминками на полустанках. Почему, спрашивается, не оборудовать один или два стационарных вагона для таких шефских бригад? Приезжали тут к нам из управления культуры Тюменского облисполкома, обещали провентилировать этот вопрос в верхах.

Ну, уж коль мы оказались у Мелкого Болота — расскажу, как мы последнего «бича» из него вытащили. Это, конечно, не достопримечательность, но все же наша история.

Так вот. Однажды прибегают в штаб ДНД девчонки с проспекта: так, мол, и так, снова на болоте «бичи» завелись. Мое дежурство было. Прихожу я вон в тот балок, что под толем, огонек в окне светится. Захожу и вижу: сидит за столом один парень, грязный, заросший. На столе оутылка и огрызок соленого огурца.

— Откуда, соколик? — спрашиваю.

— Садись, начальник,— отвечает,— это вот витамины,— показывает на огурец,— а это жизнь,— кивает на бутылку.— Стакан шмурдяка хошь? За мою пропащую душу. Все равно быть мне подснежником.—Это в здешних краях когда-то давно замерзшего гулену так называли.

— А ну собирай свои монатки, охламон,— говорю ему.— И — в баню. А там видно будет.

Привел я его в бригаду. Ребята загудели: знаем такого, он уже все управления обошел, а недавно такое отчебучил. Рая, продавщица из магазина, рассказала: привезли «Черный маг», так он денег не пожалел, взял да и выдудлил — в Ноябрьском закон-то сухой. А спекулянтов, продававших водку по 15 рублей за бутылку, давно к порядку призвали.

Стали судить да рядить: как быть? Вот тогда я и сказал: «Наша бригада — не школа космонавтов».

Спросите, что с тем парнем стало? Сергеем его зовут. А ничего. Вкалывает. Но вчера его не было. Отправили на Большую землю. В командировку. За семенами для будущей оранжереи.

Это в том же Тюменском краеведческом музее прочитал я в «Тобольских губернских ведомостях» заметку столетней давности. Любопытная заметка, примерно такого содержания: в оранжерее, находящейся у памятника Ермаку, продаются редиска, салат, лук, шпинат, щавель и разная зелень, коренья для стола, а также летние цветы по самой умеренной цене; а в непродолжительном времени, мол, будут и свежие огурцы; обращаться должно к такому-то унтер-офицеру.

Приехал домой, ребятам о заметке рассказал. Подумали: а почему и нам не оборудовать оранжерею? Это при наших-то возможностях. А наш бывший «подснежник» больше всех старается.

Честно говоря, меня порою удивляет, как у нас тут любят дожидаться манны с небес, все вверх поглядывают: когда же спецрейсы помидорчики и огурчики подбросят?

А стоит немножко только мозгами пошевелить. Я это не только о Ноябрьском говорю. Бывал я и в том же Тобольске, и в Сургуте, и в Тюмени — не то что зимой, летом не так-то просто свежие помидоры увидеть.

Ну, вот и закончилась наша экскурсия. Понравилось? С новичками я, правда, начинаю ее с Волчьей высоты. Отсюда сподручнее всего о городе рассказывать. И еще я им говорю, что здесь и сейчас еще по ночам волчья стая рыщет. Так что им придется обживать эти места по-настоящему, прочно, облагораживать их. И штурмовать высоту, и жить в юном городе у озера Ханто, где утверждается высший принцип нашего морального кодекса: человек человеку — друг, товарищ и брат.

Рядом, в своем «газике», водитель связывался с кем-то по рации:

— «Каштан-2», я — «Каштан-1». Скоро начинаете рыбалку? Ну и мы мигом. Прихватим сала и картошки — и едем к вам на подмогу.

Валерий Федорович улыбнулся:

— Рыбалка у нас... Отакенные лещи! Красота.— И, вспомнив о чем-то, добавил с грустинкой в голосе: — А вот каштаны у нас пока что только позывные. Настоящие, пожалуй, не приживутся...

Научная информация на Большую землю

Василий — это парень огромного роста, косая сажень в плечах. На Житомирщине, откуда он родом, о таких говорят: гарный хлопец — такому под стать горы ворочать. А дел у Василия и впрямь невпроворот. Должность у него хлопотная: комсорг строительно-монтажного поезда.

Близилась полночь, а в тесной, маленькой комнатке, которую он делит вместе с товарищем, было светло. Белые ночи в разгаре. Василию предстояла «серьезная» работа: составить информацию для отправки на Большую землю, в ЦК комсомола. Запросили сведения о том, что сделано комсомольцами на строительстве поселка Ханто. С тех пор, как сюда, в Приобье, на пятачок суши среди болотистой лесотундры, высадился первый десант.

Что греха таить, хотелось комсоргу составить бумагу позначительней, повесомее. Он открыл свой блокнот в малиновом переплете, полистал страницы, улыбнулся. Вспомнил, как готовили самый первый молодежный диспут: «Как ты понимаешь социалистический образ жизни». С Большой земли прислали литературу. Помнится, он тогда полистал выпущенную научную книгу на эту тему. Выписал фразу: «Духовная культура выступает мощным фактором развития и совершенствования советского образа жизни. Однако путь от формирования внутренней потребности человека в культуре до реализации его многообразной духовной деятельности в социально значимых культурных формах сложен и нелегок. Успешное движение по этому пути зависит от разнообразных факторов и в первую очередь от уровня, характера и качества функционирования духовных ценностей в обществе».

Думал тогда с этой мудреной фразы прямо и начать свое выступление. А вышло, как говорят, совсем наоборот. От теории сразу пришлось переходить, что называется, к практике. Первое слово взяла маляр из Отделстроя, маленькая, щуплая, она поправила очки на переносице и так со стопкой книжек и вышла на трибуну.

— Ну хорошо, дело мы делаем неплохо, — начала девушка без всяких обиняков,— первый пятиэтажный дом-красавец сдали, производственную базу построили, деревянные щитовые домики растут как грибы. А вдумайтесь, какие дела нам еще предстоит совершить: построить целый город для нефтяников. Шутка ли? И на заработки не жалуемся: 400—500 рублей в месяц. Да только ли в этом дело?

И начала дальше развивать свою мысль. Так, мол, и так, когда я ехала сюда, то прочитала в одной книжке: на Западе, говоря об освоении нефтегазовых месторождений Тюмени, не прочь провести параллель с Клондайком. Дескать, это уже было — золотая лихорадка. Нет, есть, как говорят у нас в Одессе, и большая разница. Безусловно, там и здесь люди шли за большой ценностью. Золото или нефть — не в этом суть. Там и здесь — суровые природные условия.

Но во имя чего это делается? Или с целью чисто экономической, хищнической — выхватить золото, а там хоть трава не расти. Или с другой —дать стране нефть и одновременно поставить на служоу народу богатый край, построить город, дорогу, аэропорт, завод. Ради этого и работаем мы здесь.

Она показала одну из книжек: Джек Лондон, рассказы.

— Товарищам своим после работы читаю,—пояснила.— Конечно, и во времена Лондона были люди, для которых главным на Севере было не золото, не обогащение, они больше всего дорожили обретенной здесь чистотой человеческих отношений. Но все же большинство американцев гнала на Север золотая лихорадка, и она не могла не разжигать низменных инстинктов. Меня же пленяет лондоновская мечта — «мир за горизонтом».

С этого и начался диспут. В одном были все согласны: принципиально разные социальные цели обусловили разное поведение людей, разные методы освоения Севера. В Клондайке действовали законы хищника. Здесь совсем иные задачи — коммунистическое преобразование огромной территории. Решение экономических задач увязано с социальным. Вот эта гуманистическая направленность — главное, что отличает освоение тюменского Севера от другого, внешне похожего явления.

Тюменский Север осваивает советский человек — человек коммунистического мировоззрения с высокими идеалами. Труд для него — не способ обогащения, а жизненная необходимость, смысл бытия на земле он видит в плодотворном труде, труде, как говорил поэт, который перерастает в красоту, становится категорией эстетической. И еще: чтобы жизнь на Севере во всех отношениях была полноценной.

А для этого ой как много еще надо.

— Вот за теми же рассказами Джека Лондона пришлось в очереди месяц стоять. Да и то сказать: на двух строителей пока что приходится по одной книге. А посмотрите, что на самодеятельном танцевальном пятачке происходит. Прямо «ураганами» и «татрами» парни со смены подъезжают, в накомарниках, да еще такие залихватские кренделя по ягельнику выделывают. Вот бы нам танцплощадку оборудовать. Да чтобы не хуже, как на Большой земле.

Мастер-наставник отделочников поддержала:

— И за клуб пора бы взяться. А то заселили два подъезда наши девчонки в новой пятиэтажке — туда те же «ураганы» и «татры» колоннами зачастили. Негде молодежи собраться.

И говорили комсомольцы до поздней ночи: и то надо, и это нельзя упустить; в грубых робах и валенках на два номера больше надоело ходить на работу — значит, перед управляющим надо поставить вопрос ребром, а не поможет — в центр, в министерство поехать; батареек к транзисторам купить негде—орс и профсоюз расшевелить надо; есть еще в поселке любители «острых» зрелищ: дворового Бобика на кошек, которых берегут здесь, как зеницу ока, натравливают — пора бы и бригаду дружинников организовать...

Словом, отложил в сторону Василий свою теоретическую часть выступления и объявил, что вместе с объединенным комитетом профсоюза разработаны условия конкурса на лучшего певца, чтеца, танцора. Поощрения такие-то. Что комитет комсомола призывает всех комсомольцев выйти на субботник по благоустройству вахтового жилого поселка. Что начнет хозспособом молодежь строить свой клуб: две стены уже есть — из двух вагончиков.

...Было уже далеко за полночь. Листал Василий свой малиновый блокнот. Так о чем же написать в информации о проделанной работе?

Вспомнил комсорг, как несколько лет тому назад (Василий тогда был командиром студенческого отряда) на семинаре в Тюменском обкоме партийный секретарь призывал собравшихся настойчиво искать новые формы организационной, идейно-политической работы, которые способствуют быстрому сплачиванию людей, создают атмосферу деловитости, творческого поиска, взаимопонимания, строгой дисциплины — всего того, что делает трудовой коллектив большой силой.

Партийный секретарь убедительно развивал свою мысль: в области постоянно создаются новые бригады, участки, управления. Но одно дело — учредить производственную единицу, другое — создать сплоченный, способный решать сложные задачи, трудовой коллектив.

В обычных условиях коллектив формируется годами, постепенно вырабатывая свои нормы поведения, воспитания передовиков производства, активистов, создавая свой микроклимат. Так в коллективе утверждаются и свои традиции.

На новостройках процесс становления трудового коллектива значительно ускоряется. Такое ускорение просто необходимо ради дела.

Все правильно. Этот опыт пригодился комсоргу. И вот теперь он старался для своей информации выбрать события поярче, позначительней.

А в памяти всплывали вроде бы вещи до обидного обыкновенные.

Ну что это за события?

Приехал к ним на гастроли фольклорный вокально-инструментальный ансамбль «Днепряне», поселили их, как самых дорогих гостей, в пятиэтажке. Клуб трещит от народа. А артисты опаздывают. Оказывается, прямо конфуз получился. Василий одел всех девчат — участниц ансамбля в рабочие фуфайки, чтобы не простудились. А накомарники-«энцефалитки» выдать забыли. Артисток окружили всеобщей заботой. Вышли они из подъезда — заместитель управляющего заботливо наливал на ладонь каждой артистке по капле лавандового масла, чтобы лица смазывали: и благоухает это масло, и комаров отпугивает. Но возле последнего подъезда начальник Отдел строя всю бригаду «Днепрян» завернул на побелку стен: он думал, что прибыла новая группа, новички-то каждый день прибывают. А артисты согласились: такой порядок здесь, подумали, наверное, воскресник на стройке...

Нет, это совсем уж не главное.

Вот разве что о напарнице той же девушки из Отдел строя рассказать? Но не напишешь же о том, что ей довелось в прямом смысле испытать, что такое сибирская лихорадка. Вернее, медики называют ее точнее — дальневосточная лихорадка. Не убереглась девчонка, все без накомарников на танцы ходила, вот и заболелал этой самой лихорадкой. Что тогда в комитете комсомола творилось? Не закрывались двери. В больницу не пускают. А ребята свои услуги предлагают: может, кровь надо для переливания или дежурство у постели больной? Успокоили их, шестнадцать врачей в больнице, справятся.

А оклемалась девчонка после болезни, спросили: куда хочет на отдых поехать?

— На юг,—отвечает,—в Тобольск.

Поехала на первый в Тюменской области курорт «Тара-скуль», где лечат сапропелем и минеральной водой. Возвратилась, рассказала в бригаде, как отдыхала. Послушали ее товарки и сразу в комитет комсомола: плохо мы еще знаем наш

Тюменский край, вот послушайте, какие туристические маршруты — по родным местам легендарного советского разведчика, Героя Советского Союза Николая Кузнецова; Сибирский тракт, видевший все поколения революционеров; а Тюменский край и писатели XIX века: Достоевский, Чернышевский, Короленко, Станюкович!

Теперь по этим маршрутам посылают самых лучших.

И действительно, вот если бы можно было в этой самой справке рассказать о Сибири все, что знал о ней Василий. А исходил он ее вдоль и поперек. Немало трудовых семестров провел бывший студент автодорожного института на стройках Сибири. Салехард, Нижневартовск, Мегион, Тюмень. Боец студенческого отряда, командир, начальник штаба.

Может, начать с истории? С чего? С покорения Сибири Ермаком? Может, с Сибирского татарского ханства? Или с Робинзона Крузо, который бывал в сибирских краях? Вернее, не Робинзон, а Александр Селькирк, с которого Даниэль Дефо писал своего героя.

Но это уже из другой области.

И на бумагу легли скупые строки информации:

«Сдан в эксплуатацию пятиэтажный дом, в котором два подъезда заселены нашими ребятами. Заканчивается монтаж еще четырех домов.

Продолжается строительство производственной базы.

Построены два общежития, аптека, детский сад, амбулатория, школа, магазины «Универсам» и «Овощи».

Комсорг перешел к следующему: «Комсомольцы поезда приняли участие в первой Первомайской демонстрации. Колонну оформили красочно — знамя поезда, эмблема, транспаранты, лозунги, ветки сосны и багульника (кроме этого, ничего здесь больше не растет). Колонна была одной из лучших.

Проведен субботник. Заработанные деньги — 5200 рублей— перечислили в фонд оказания помощи детям Вьетнама, Кампучии, Чили, Анголы.

В клубе работают кружки художественной самодеятельности, библиотека. Демонстрируются художественные фильмы.

Для молодежи построена спортплощадка со стадионом. Прошли товарищеские встречи по футболу между подразделениями поезда и организациями поселка.

Вокруг танцплощадки — деревья вверх корнями высотой в три метра. Рядом установлены поменьше корни, возле которых из пней — сиденья. Красиво!

Оборудование дискотеки получили. Спасибо».

Знал Василий, сколько сил и энергии вложили в подготовку программ дискотек мастер-наставник со своими девчонками, подумал: надо было бы разгрузить кое-кого немного, не все еще хорошо акклиматизировались. Вспомнил и о том случае с лихорадкой, который закончился благополучно. И дописал в информации: «Несчастных случаев нет. Настроение, дисциплина, трудовой накал в коллективе высокие».

Снова в мыслях вернулся к диспуту и добавил в конце о постановочных вопросах: «Прошу сообщить, в какой стадии находится сбор художественной литературы для строителей поезда».

За окном послышался гомон. Домой возвращались ребята из ночной смены.

Вряд ли думал комсорг, что он закончил очередную научную информацию об освоении Сибири, по которой обществоведы будут обобщать исторический опыт всестороннего совершенствования развитого социализма.

Учитель и ученики

— Как-то на занятиях рассказал я слушателям о том, что на Украине учрежден Шевченковский праздник, который будет отмечаться ежегодно,—говорит Александр Андреевич, пропагандист.— Разговор пошел шире — о стихах, о поэзии, и не только шевченковской. И что вы думаете? Слушатели кружка меня просто поразили. Судите сами. Поднимается Галина (мастером работает) и рассуждает примерно так: «Творчество Пушкина в силу существовавших при его жизни условий было доступно в основном дворянству. Но его гений, революционное отношение к действительности сделали Пушкина общенародным поэтом. А в наше время творчество Пушкина стало достоянием всего многонационального советского общества. Мы сегодня глубже понимаем и чувствуем стихи Пушкина и Шевченко, чем многие их современники. Почему? Да потому, что воспринимаем их с позиций нашего времени, с учетом всего того, чего достигли с тех пор общественная мысль и мировое искусство».

«Откуда,— спрашиваю, — такие познания у тебя, Галина?»

«А вы же сами мне книжку дали почитать,— отвечает.—Из тех, что шефы прислали. Это так пишет ученый Руса-новский. Но я с ним согласна».

Александр Андреевич еще раз убедился: нелегко сейчас пропагандисту. Ничем теперь своих слушателей не удивишь.

Мы ведем разговор в красном уголке, куда слушатели собирались на занятия. Александр Андреевич — пропагандист с большим стажем: институт, служба в армии, преподаватель научного коммунизма. Уже и виски густо припорошила седина, а он по-юношески увлечен своим любимым делом. Да и то сказать: ежедневно приходится держать руку на пульсе времени.

Обсудили на занятиях интересные размышления академика Виталия Русановского о роли культурного наследия в воспитании юношества. Прямо с занятий кружка пошла Галина в школу, где учится ее дочка Анжела. И обратилась к преподавателям: действительно, в школьных курсах мало уделяют внимания эстетическому воспитанию. Здесь внимание сосредоточено на рацио, хотя именно в школе должен формироваться также эмоциональный мир подростка. Часто говорят о том, что подросток воспитывается на положительных примерах. Считается: если школьник прочитал «Овод» Войнич, то у него зародилось желание быть таким же мужественным, стойким, непоколебимым, каким был Артур. Ну а, скажем, прочел «Дон-Кихота»? Пойдет ли он бороться с мельницами? Ясно, что нет. Здесь важно другое: почувствует ли он тонкий юмор Сервантеса, поймет ли, почему это произведение пережило века. Или, к примеру «Дон-Жуан». Как добиться того, чтобы читатель искренне сопереживал действительную трагедию героя? Ведь с точки зрения некоторых педагогов, чтение «Дон-Жу-ана», будь то Байрона, Пушкина или Леси Украинки, может лишь утвердить читающего во мнении, что адюльтер украшает мужчину.

Другой слушатель кружка — Григорий, увлекающийся живописью, архитектурой, музыкой, литературой. Неплохую библиотечку привез он из Киева по живописи, отлично рисует, пишет стихи, музыку к песням, сам исполняет их на гитаре. А какие чудеса он может сотворить из обыкновенной лесной коряги или сучка! Многим раздарил своих лесовиков да сказочных гномов. Так вот его взволновал другой аспект отношения к культурному наследию прошлого — эстетический, о котором говорил на сессии ученый из Киева. На одном из занятий Григорий прочитал реферат. О чем? А вот о чем.

Спору нет, социологический аспект обязательно сопровождает знакомство с родной и мировой литературой. Однако он не должен вытеснять аспект эстетический, что, к сожалению, пока еще характерно в тех же школьных программах. Вот Григорий и подготовил реферат о том, какие художники жили во времена Пушкина. Какие направления развивались в архитектуре, живописи того времени? В чем их своеобразие? Связаны ли они с литературными направлениями?

Готовят в кружке рефераты так, чтобы наряду с хорошим знанием первоисточников, рекомендованной литературы слушатель раскрыл проблемы, над решением которых трудится партийная и комсомольская организации, предложил интересные формы соревнования.

И вспомнилось Александру Андреевичу одно занятие, которое в этом смысле стало, можно сказать, этапным. Пригласили тогда на «огонек» парторга, управляющего, а главного инженера попросили подготовить реферат.

С высокой трибуны Двадцать шестого съезда партии было заявлено: тюменцы начинают соревнование за достижение в текущей пятилетке суточной дооычи одного миллиона тонн нефти и миллиарда кубометров газа с конденсатом.

— Будет жилье — будет нефть и газ,— с этой фразы начал свое выступление главный инженер.— Все мы — участники большой стройки, поэтому и к делам своим должны подходить с высокой мерой ответственности. Вести коллективный поиск резервов. Вырабатывать непримиримость к тому, что тормозит дело, мешает формированию нового человека.

Внимательно выслушали мнение каждого. Управляющий по своему обыкновению тоже говорил прямо, без обиняков. У него подход ко всему партийный. Да и то сказать: хорошую жизненную школу прошел этот человек донбасской закваски. Прямой, решительный, открытый. Познакомились мы с ним давно, еще в конце пятидесятых годов в Донбассе, когда молодой инженер строил шахты в Макеевке. Потом стал управляющим трестом, партийным секретарем, а до поездки сюда, на озеро Ханто, руководил крупным строительным комбинатом в Полтаве. Главная черта его характера — уважительное отношение к людям. Случается, оступится кто-то или незаслуженно ославят его (и такое бывает) — не спешит управляющий гнать его в шею, как это иногда делают ретивые администраторы. Разберется. Поможет. И еще — никогда не станет «тыкать» встречному-поперечному. Ох уж это одностороннее «тыканье»! Он однажды распекал такого зарвавшегося выскочку из управления: «Сейчас в армии седой, заслуженный генерал обращается к новобранцу на «вы». Прошло то время, когда брали горлом. Интеллигентность нужна и уважительность».

Приехал он на Север, собрал управленцев и начал с главного: чтобы наша ударная стройка не отличалась от остальных только табличкой; перво-наперво план, конечно, порядок во всем, четкая организация труда, бытовые условия людей. Не надбавки людям нужны, а условия, да еще моральная удовлетворенность.

Засиделись тогда в кружке допоздна. Выслушали каждого: и автомобилиста, и монтажиста, и инженера. И посмотрели, что может сделать каждый на своем месте, чтобы с самого начала повести решительную борьбу с бесхозяйственностью, за усиление режима экономии, улучшение использования материалов.

Быть можеу, тогда и родилась на стройке внутренняя «Малая эстафета»: соревнование по всей технологической цепочке — от разгрузки вагонов до сдачи домов «под ключ».

Плывут лета, как вода. Так говорят на Полтавщине, откуда родом Александр Андреевич.

— А тут каждый день впору целому месяцу, а месяц — году,—улыбается он.— По размаху дел. Вот и сейчас готовлюсь к занятию.

В красный уголок собирались слушатели — кто со смены, кто после отдыха. Комсорг отделстроевцев Ира пришла прямо с собрания, настроение приподнятое. И сразу с новостями к Александру Андреевичу: важный вопрос решали — создание комсомольско-молодежного управления из восьми бригад. Большинство рабочих поезда молодежь. Вот и надо, чтобы они во всем задавали тон. А мы постараемся, чтобы комсомольско-молодежный коллектив во всем стал образцовым, откроем там школу передового опыта, будем учить других, как по-хозяйски относиться ко всему, что у нас есть.

— Вот и хорошо, — поддержал девушку Александр Андреевич,—значит, следующий реферат твой. Так и назовем: «Бережливость— черта коммунистическая». С этого и начнем изучать черты зрелого социализма.

Поезд давно отправился от новой таежной станции Ноябрьская. За окном мелькали палаточные городки студентов; вырастали и уходили вдаль линии электропередач; рыжие пятна болот сменялись густым травостоем, белоствольными березами да темными ельниками.

По радио шла литературная передача. Сибирский прозаик размышлял о путях литературы, об отражении в ней преобразований в этих краях. Потом самодеятельные приполярные артисты читали стихи своих и московских поэтов. В эфире зазвучали строки:

Никогда ни о чем не жалейте вдогонку,

Если то, что случилось, нельзя изменить.

Как записку из прошлого, грусть свою скомкав,

С этим прошлым порвите непрочную нить.

Почему-то показалось, что это читает Лена: такой же звонкий, с акающим московским акцентом голос. Да ведь и она любит эти стихи Андрея Дементьева. А может быть, это была и не она.

Никогда не жалейте о том, что случилось.

Иль о том что случиться не может уже.

Лишь бы озеро вашей души не мутилось

Да надежды, как птицы, парили в душе...

Перестукивали на стыках рельсов колеса. А мы словно видели перед собою миниатюрную девушку. И ее большую мечту о счастье. О празднике души. И еще вспомнились люди, с которыми повстречались в городе близ озера Ханто. А вода там такая светлая-светлая, что отражается в ней, как в зеркале, вся Волчья высота. Озеро, в котором отражают светлые души взошедших на эту высоту людей.

Стучат колеса.

А где-то, на 63-й параллели, между двумя северными автономными округами — Ямало-Ненецким и Ханты-Мансийским — остался позади совсем юный приполярный город.

Небольшой город на огромной земле.