Ползущие

14.

9 декабря, ночь

Джо Синдески оставил попытки пристроиться поудобней. Кровать у него хорошая, все таблетки он принял, и в комнате было даже тепло – внук привез ему обогреватель, какими пользуются на космических кораблях, так что Джо не приходилось орать этим сволочам, которые командовали в доме для престарелых, чтобы включили отопление. Артрит мучил его как небольшой костер, а вовсе не как всеобъемлющий лесной пожар, и, черт возьми, он достаточно устал, чтобы уснуть!

Джо надеялся умереть во сне, как это удалось Марджи. И надеялся, что это произойдет скоро.

В последнее время его мучили старые воспоминания. Можно было бы снова начать принимать эту штуку, «золофт». Джо вспоминал Анцио и пляж Омаха-бич. Особенно пляж. Как ему пришлось бросить своего кузена, Малыша Бенджи. Бросить умирать… Того самого Бенджи, опекать которого он поклялся своей тетке. Он даже сам затянул ему шнуровку, когда Бенджи надевал снаряжение. Джо оставил Бенджи корчиться и истекать кровью на песке с девятимиллиметровой дырой в башке, потому что он, Джо, был сержантом, и у него был приказ продвинуться со своим взводом в глубь пляжа. Они тогда прикрывали инженерную группу, которая собиралась взорвать бункер, а ему в голову вбили, накрепко вбили: «Прежде всего задание, выполнить задание при любых условиях». Тот день, Господи Боже мой, был днем Д, а Малыш Бенджи, всего-то восемнадцать лет, все кричал: «Джо, пожалуйста, не бросай меня!»

– Черт тебя подери, Бенджи, заткнись, – пробормотал Джо. – Прошло, черт возьми, шестьдесят лет, я устал это слушать!

– Но я истекал кровью в одиночестве. Ты даже не держал меня за руку. Может, ты и не мог утащить меня на спине.

– Меня бы распяли, тащи я кого-нибудь на спине и опоздай из-за этого.

– Видишь? Ты хотел просто спасти свою задницу, задание здесь ни при чем, Джо.

– Мать твою, да заткнись ты, – повторил Джо, осторожно вставая с кровати и проходя через маленькую комнату к кладовке. Он двигался медленно, потому что идти быстрее было больно, но в основном потому, что в комнате горел только один ночник и в полутьме, если понадобится, можно дойти до туалета, а если он будет скакать как заяц, то сломает шейку бедра – это как минимум – и будет как полено лежать в кровати до конца своих дней. В его возрасте не так-то легко поправиться.

Стаскивая с полки фотоальбом, он размышлял, почему одни, уже никому не нужные, живут так долго, а столько прекрасных ребят погибают молодыми. Джо чувствовал, как его накрывает отчаяние, такое знакомое и привычное, словно старое, изношенное пальто.

Он давно уже жил с этим чувством отчаяния, сжился с ним, как обитатели Нью-Йорка – с влажностью, а Аризоны – с безводьем. Оно стало частью той атмосферы, которой он дышал. Он привык, принял его. И лишь сегодня было почему-то трудно принять. Может, подошло время?

Он, Джо, давно бы и сам справился, у него хватит на это духу, вот только отец Энзена говорит, что это смертный грех. Или все-таки простительный? Забыл. А может, не расслышал. Трудно разобрать, что говорит этот чертов филиппинец, когда проповедует со своим тагальским акцентом.

Да нет, к филиппинцам он привык, нормальные ребята. Вот если бы они говорили почетче, а то чувствуешь себя идиотом, когда все время приходится возиться с этим слуховым аппаратом.

Конечно, он мог бы ходить в Беркли, там у них ирландский проповедник, но они все там такие либеральные, сукины дети, дают разрешения на неподходящие браки. И всегда ссорятся с епископом. Как можно доверять такому священнику?

Джо доковылял до стула рядом с кроватью, сел, положил на колени альбом и открыл его ближе к концу: там больше фотографий, где они с Маргарет вдвоем.

Вот снимок Мардж в элегантной шляпе от солнца. Она любила такие необычные шляпы.

Джо вдруг заметил, что плачет – просто накатило и все, он ничего не мог с этим поделать. Он так тосковал по ней, тосковал все тринадцать лет, хотя к концу она совсем перестала соображать. Но дело не в этом, а в чувстве, что без нее в его существовании не было смысла. Без нее и без работы. Из-за этого ему и хотелось плакать.

Он больше не мог держать гараж, цифры пугали его, он запутал все счета. Пробовал работать в благотворительности, бесплатно, но и там трудно было разобраться, к тому же многие относились к нему просто как к старому хлопотливому ворчуну.

И что остается? Сидеть в зале ожидания – вот и все. А что в следующем зале? Смерть. Сидишь и ждешь, пока тебя, как груду хлама, уберут из этого мира. А до тех пор осталось только играть в карты с миссис Буттнер и этим лысым деревенщиной с громадными стариковскими пятнами на голове – никогда он не мог запомнить имени этого типа. И все. Ну что это за жизнь? А теперешнее телевидение приводило его в смущение. Господи, да ему было стыдно смотреть телевизор вместе с внуками, когда шла реклама заведений с Виктория-стрит. А дети и внуки? Когда они приходят навещать, сразу видно, что просто отсиживают время.

Вот зараза, он снова плачет.

Ну и ладно, в задницу этого филиппинского проповедника. На самом деле он торчит здесь потому, что боится: вдруг святые не позволят ему увидеть на том свете Маргарет. Но приходится признать…

Приходится признать, что он больше не верит в «тот свет». Откуда попы знают? В Бостоне их буквально десятками арестовывают за растление малолетних. А в Ирландии еще хуже. Если они сами и не пристают, то смотрят на это сквозь пальцы. Как можно доверять такому ублюдку? Попы – растлители малолетних, попы – гомосексуалисты, значит, они все лжецы, а значит, насчет загробной жизни тоже врут.

Его воспитали католиком, но он как практичный человек никогда до конца не мог поверить в то, чего не видел своими глазами.

Ну, точно. Все это просто надувательство. Он всегда это подозревал. Ну, он, конечно, не хотел бы, чтобы его внуки перестали ходить в церковь… Но с другой стороны, если эти сволочные попы будут протягивать к ним лапы… Ладно, к черту такие мысли!

В ящике стола, под бумагами, у него спрятан его родной ствол тридцать второго калибра. Здешние о нем, разумеется, понятия не имеют. Проживающим не положено иметь огнестрельное оружие. В старости у многих начинается маразм, разные мании, так что им действительно нельзя доверять оружие, это уж точно. Так что ему пришлось протащить своего дружка контрабандой.

Ощущая теперь истинное наличие цели и молча усмехаясь горькой иронии, Джо поднялся и с кряхтеньем потащился к небольшому письменному столу. Перевернул стаканчик с карандашами, достал маленький ключик, который он спрятал на дне, и завозился, отпирая ящик. Замок потребовал целой минуты – так тряслись скрюченные пальцы, но Джо справился, открыл его, наконец, и достал пистолет. Подержал в руке, полюбовался. Пистолет был у него уже пятьдесят лет, и Джо всегда хранил его в должном состоянии. Убедившись, что предохранитель снят, он поднял пистолет ко рту.

– Привет, Джо! Как дела? – Голос донесся от двери. – Я что, не вовремя?

Джо вздрогнул от неожиданности и чуть не спустил курок, но удержался и не выстрелил. Он не желает, чтобы кто-нибудь видел, как он вышибет себе мозги.

Он опустил пистолет и прищурился, разглядывая темную фигуру в дверях. Джо не слышал, как кто-то вошел, но тут ничего удивительного – с его-то слухом!

– Кто там?

Человек протянул руку и включил лампу на тумбочке. Джо узнал его: это был Гаррети.

– Надо же, Гаррети! – воскликнул он и взглянул на часы. Час ночи. – Черт возьми, как ты сюда попал? Ночью гостей не пускают. Кругом все закрыто. Охрана и все такое.

– Сейчас расскажу.

– Да уж расскажи, черт возьми.

Закрыв дверь у себя за спиной, Гаррети заговорил чуть громче.

– Я вот что скажу, Джо. На самом деле мне пришлось убить охранника. Налетел на него, когда взломал заднюю дверь. Да плевать, он был грязным маленьким крысенком, к тому же отвратительно ругался. Не будешь же ты из-за него расстраиваться?

Джо моргнул.

– Говоришь, ты убил его? Ха! – И он усмехнулся – ведь так положено, когда кто-нибудь тебя разыгрывает, но на самом деле ему вовсе не хотелось смеяться. – Ну, ты меня насмешил. Что-то я не помню, чтобы у тебя было такое чувство юмора, Гаррети! Ну ладно, надо бы поговорить о чем-нибудь более приличном, я бы, конечно, спросил, как поживает миссис Гаррети, но…

– Лучше, чем все прошлые двадцать лет.

– … но, как я понимаю, ты заметил этот пистолет?

– Заметил, – коротко отозвался Гаррети. – Похоже, я появился вовремя. Еще мгновение, и – бум! Пустая трата. Ужасно.

Джо ощутил в сердце теплую волну надежды. Может, есть другой выход? Может, и для него что-нибудь найдется? Может…

– Послушай, – продолжал Гаррети. – Мы ведь давно с тобой знакомы. По крайней мере, двадцать пять лет, с тех пор как я сюда переехал. Джо, ты не думай, я прекрасно понимаю, сколько сейчас времени. И понимаю, что ты чувствуешь. И пришел специально, чтобы сказать тебе: есть кое-что получше, чем пуля в лоб.

Джо зарычал от разочарования.

– Нет, нет. Ты-то снова родился, так? И это все, да? Я ненавижу все эти секты. Черт возьми, Гаррети, я католик. Я только что сам думал, что все это – дерьмо, но пойми, это мое дерьмо, так сказать, семейное, зачем же мне твое?

– Я не заново родился, то есть не в том смысле. Я вообще не христианин, Джо. Дело тут не в религии. Я говорю о другом. Есть кое-что получше. Настоящее, реальное, понимаешь? Дай-ка я тебе кое-что покажу.

И он сделал стойку на руках, прямо посреди комнаты. Без малейшего усилия, и руки у него не дрожали. У Джо отвалилась челюсть.

– Просто сон, вот что это такое, – пробормотал он.

– Никакой не сон, – ответил Гаррети, снова становясь на ноги. – Джо, я снова стал молодым, внутри, в организме.

И кстати, если бы захотел, то снаружи тоже выглядел бы молодым. Так мне сказали. Я и теперь могу это сделать, если понадобится «Нам Всем». Но я считаю, не имеет никакого значения, молодо я выгляжу или нет. Мне наплевать. Секс мне не нужен. А если тебе не нужен секс, то с какой стати хотеть выглядеть молодым? Из тщеславия? У меня есть кое-что получше. Жизнь и сила. И ты можешь получить то же самое.

Джо смотрел на Гаррети и размышлял. Наконец он сказал:

– В последнее время, как я помню, ты очень плохо себя чувствовал. Что-то с тобой случилось, это ясно. Но зачем ты пришел ко мне?

– Меня к тебе послали. Мы набираем сначала тех, кто постарше. С ними легче, чем с молодыми. У молодых другая химия мозга, с ней еще не все ясно, а у нас пока недостаточно интеллектуальной мощи, чтобы с этим справиться. Эта проблема требует больших усилий. Мы пробовали парочку молодых, так они то ли работают, то ли нет… Один вроде помогал, но потом начались неприятности, а другой бродит в лесах, превращает животных и присматривает за всем, но как-то все через задницу. Мы сейчас разрабатываем тест для определения, кто из ребят подходит. – Он замолчал и странно улыбнулся. – И вот еще что, Джо. У нас временная нехватка коммуникационной замазки.

– Чего нехватка?

– Ну, это я так ее называю. Это особый материал, который встраивает «Нас Всех» в нервную систему людей, которых мы преобразуем. Его приходится вырабатывать, но материала до сих пор не хватает, и надо строить механизм для его производства. Поэтому мы не можем обратить всех, то есть всех сразу. Но скоро у нас будет новая система. Эта штука будет сама себя вырабатывать. Да, Джо, после запуска так и будет. Тогда все ускорится. А тебе, Джо, надо попасть в основание системы.

– Похоже, что у этого твоего нового мира немало проблем, – задумчиво проговорил Джо. – Вы не можете справиться с каждым. Не можете управиться с молодежью.

– Конечно, – горячо подтвердил Гаррети. – Но мы с ними боремся. Скоро начнем работать с молодыми, вот увидишь. Черт возьми, даже некоторые из пожилых тоже способны немного сопротивляться. Возникают осложнения. Приходится проводить перезагрузку.

– Что еще за перезагрузка?

– Понимаешь, Джо, иногда это означает, что их приходится убивать. – Улыбка Гаррети ничуть не потускнела. – А остальное время приходится восстанавливать их статус – это если человек уже был с нами.

– Убивать? Так ты действительно убил нашего охранника?! – Джо почувствовал, что по спине у него пробежал холодок.

– Ну конечно! По разным причинам он не подходил для обращения, ну, для преобразования. Некоторые люди похожи на кошек – с кошками у нас тоже проблемы. Ох уж эти кошки! Нам они не нужны. Не та химия мозга. Нам их трудно утилизировать, и похоже, маленькие твари это чувствуют. В любом случае, когда дело касается людей, мы предпочитаем добровольных рекрутов, потому что процесс тогда идет быстрее и надежней. Из всех испытанных моделей добровольное присоединение оказалось наиболее продуктивным. Нам ведь, Джо, пришлось много экспериментировать. Некоторые из ранних форматов оказались… просто месивом. Но, как видишь, сейчас дело дошло практически до стадии искусства. Обращение может произойти теперь за одну-две минуты.

Джо стоял, слушал и пытался не смотреть на дверь.

– Значит, говоришь, мне не придется совершать последнее путешествие – на кладбище, я имею в виду?

– Забавно, что ты это спросил. В некотором смысле отправиться туда придется. Но не умирать. Видишь ли, мы используем кладбище. Там наш Центр. Оказалось, что именно там наилучшая защита от электромагнитных полей извне. Есть проблема риска… – Он замолчал и, казалось, прислушался. – Нет смысла тебе объяснять. Ну как, Джо, ты готов к омоложению? Что скажешь?

Джо покачал головой.

– Гаррети, или как тебя, можешь поцеловать меня в задницу. Я теперь более-менее представляю, кто ты такой. И вот что тебе скажу. Я, может, и не бог весть что, но этим я не буду.

– Джо! Но что тебя ждет? Выбор между старческим ничтожеством, бесконечным одиночеством, изоляцией – и забвением? Старость – это мерзость, Джо. Я помню, как осознал, что старею. Мне было едва за пятьдесят. Это примерно то же, как когда тебе говорят, что у тебя неизлечимая болезнь и ты видишь, что проявляются первые симптомы. Вот как я себя чувствовал. А теперь… Теперь совсем не то. Таким способом, Джо, можно жить практически вечно.

Джо сглотнул. Во рту внезапно стало сухо. Так тяжело, так тяжело…

– Вечно?

– Ну, есть, конечно, такая штука, как энтропия. Рано или поздно она тебя достанет. Может, через десять тысяч лет.

– Десять тысяч! – Он почувствовал изнеможение только при мысли о таком сроке. – Десять тысяч лет? Да ты шутишь!

– А может, и дольше. Если присоединишься к нам, Джо, вся боль для тебя будет позади. Все болезни. Усталость. Грусть. Вся неуверенность тоже уйдет. С ними будет покончено. Ты станешь частью чего-то прекрасного, растущего, как узор снежинок. Снова станешь полезным. Если бы ты только мог взглянуть на дело моими глазами, ты бы не медлил ни секунды.

– Но я больше не буду собой.

– Это не совсем так. У тебя остается рудимент личности. Этого достаточно. Да и насколько ты был самим собой всю свою жизнь? Люди ведь обманывают себя на этот счет, Джо. Ну, вспомни: то ты в веселом настроении, то вдруг разозлишься или обидишься. Люди непостоянны, как туман на ветру. То их туда несет, то сюда. На самом деле все очень расплывчато.

– Говори за себя. Ты вот что мне скажи. Ваши люди… вы откуда? Из космоса?

Гаррети покачал головой и улыбнулся.

– Вовсе нет. Отсюда, с Земли. Мы не враждебные пришельцы, нет! Мы… Тебе надо только знать, что мы теперь часть чего-то великого. Моя хозяйка и я так счастливы в нем. И множество твоих друзей тоже, Джо. Да вот, например, Гарри Дельвиччио недавно присоединился к нам и много чего делает.

– Гарри? Значит, он один из вас?

– Точно. Счастлив, как младенец. Это он тебя предложил.

– Меня предложило то, чем он стал. Гарри никогда бы этого не сделал. Значит, вы, кто вы там есть, на самом деле все – одно целое, так?

– И да, и нет. Но больше да, чем нет.

– Как будто… – Джо ощутил, как сжалось в груди сердце – Как будто что-то съедает город, по человеку зараз.

– Мы не едим человеческую плоть в буквальном смысле, хотя стали бы, если бы кончилось всякое другое горючее. А… ну да, я понял… Это в переносном смысле. Да, людей… поглощают… Заглатывают в общую организацию. В каком-то смысле даже переваривают, превращают в часть «Нас Всех». Но все равно это не похоже на съедение.

– Вот гадство! Тебя сожрали. И жрут мой город.

– Называй как хочешь. После тебя я пойду по комнатам и буду обращать всех подряд. Нам нужна, знаешь ли, инфраструктура. Итак, Джо, какой будет ответ? Легкий путь? Путь, при котором теряется минимум энергии и производится максимум работы? Ты должен всего-навсего открыть рот и закрыть глаза, расслабить мозг и… подумать: «Да».

Джо шмыгнул носом и покачал головой, потом подался вперед и резко выкрикнул: – Нет!

– Ты что, серьезно? Другой способ медленнее и начинается с перезагрузки. Так, черт возьми, больно, и для «Нас Всех» это очень неудобно.

– Неудобно для «Нас Всех»? – повторил Джо, направляя на Гаррети пистолет. – В задницу твоих «Всех». Не думаю, чтобы тебе пришлось кого-нибудь здесь обращать сегодня ночью, мать твою так-перетак, долбаный ты сукин сын!

Гаррети улыбнулся, и… пистолет Джо оказался у него в руке.

Сам Джо почувствовал, как пистолет ускользает из рук. Гаррети двигался, как удар хлыста. Рука Джо онемела.

– Не может, не может быть… – забормотал Джо.

Это было почти невероятно. Он частенько позволял себе поразмышлять, как окончатся его дни, но такого, черт возьми, ему и в голову не могло прийти.

Но, может, тут нечему удивляться? На самом деле мир просто еще раз прокатился по нему, размалывая в пыль…

Однако он вовсе не должен сидеть и ждать. Всю жизнь он сидел и принимал все как есть. Сидел и смотрел телевизор и каждый вечер чуть-чуть умирал. К черту!

Гаррети улыбнулся пустой улыбкой. Джо понял: Гаррети собирается его убить. Встал и бросился на противника, сжав кулаки. Гаррети остановил его, схватив за глотку. Джо чувствовал себя маленьким мальчиком в руках великана.

Гаррети положил пистолет на письменный стол и свободной рукой ухватил Джо за голову. Джо успел издать пару воплей, но ночные сиделки привыкли игнорировать такие звуки – старики часто кричат по ночам, то одно не так, то другое… – И, разумеется, охранника тоже не было на месте.

10 декабря, утро

Хелен Фарадей гордилась тем, что не потакала всяким глупостям. Вот уже восемнадцать лет она служила Господу, будучи старостой, в церкви Помазания Господня в Квибре и отдавая ей все свое время. Именно она приложила усилия к тому, чтобы предыдущий священник, преподобный Далберт, был изгнан после того, как обнаружилась его связь с замужней женщиной. Именно она сообщила миссис Ламберт, что ее сын Эли лапал после службы ту пакистанскую девчонку в комнате для крещения; был скандал, потом Эли убежал из дома, мотался где-то в городе, стал наркоманом, что лишний раз доказывает – испорченность все равно себя выявит. И, разумеется, она не собиралась мириться с намерением молодой жены преподобного Найета установить в подвале церкви какой-то интернет-прибор – наверняка для порно. Хелен своими ушами слышала, как Мэри Найет употребила какую-то сексуальную шутку в разговоре с другой церковной дамой. И Хелен видела, как она слишком уж рьяно обнимала мальчиков из воскресной школы, которые изучают Библию. Вполне возможно, что она из этих, из педофилов. Разумеется, Хелен не может утверждать такие веши без доказательств, но сегодня у нее такие доказательства будут.

Вот почему она рано, пока никто больше не пришел, спускалась по лестнице в старую исповедальню. Теперь ею уже не пользуются с того случая, когда пару лет назад у этой безмозглой вдовы, миссис Рансайтер, случился припадок и она стала утверждать, что ангельские голоса говорят ей, будто их церковь одержима демонами. Вдова бросилась на священника, и ее пришлось увезти в больницу. Возложение рук не дало никакого результата, она только визжала и никак не могла успокоиться.

Вспомнив об этом инциденте, Хелен слегка занервничала. Она спускалась по шаткой лестнице с фонариком в руках в темный церковный подвал, где когда-то тощая истеричная Джуди Рансайтер извивалась с кровавой пеной на губах, тыкала пальцем в каждого из церковных служителей и вопила: «Сатана вселился в тебя, Сатана действует твоими руками! Агхибиа-хабиа-мелет-такорда-ша-бабабба!» – И так без конца.

Миссис Рансайтер разбила лампочку и размахивала руками, стараясь поймать кого-нибудь в темноте. С тех пор лампу так и не поменяли, а тогда они просто с воплями бросились наверх. Баптисты, выходящие в то воскресенье из соседней церкви, изрядно повеселились, наблюдая, как паства церкви Помазания Господня бестолково мечется на парковочной площадке.

Ступени скрипнули, Хелен замерла. Лишнего веса у нее было изрядно – во всяком случае, достаточно, чтобы опасаться, как бы ветхая лестница под ней не треснула. Она слышала, как дышит ртом, до странности громко и тяжело. Воздух казался тяжелым, холодным и как будто затуманенным.

Спустившись вниз, она повела лучом фонаря: вот старый плетеный коврик, старое же пианино. Все густо затянуто пылью. И на этой пыли ясно отпечаталась цепочка следов. От лестницы следы вели влево, к небольшой сцене, которую скрывал слегка раздвинутый подернутый паутиной красный занавес. За занавесом стояла машина, которая что-то бормотала и произносила слова, похожие, в представлении Хелен, на интернет. В этом бормотании не было никакого смысла. И над этой-то машиной частенько стояла миссис Найет.

Хелен прошла через комнату и, раздвинув занавес, ступила на невысокую сцену. За занавесом у стены приткнулся небольшой верстак. Оштукатуренную стену украшало подобие лепного барельефа, довольно аляповатого, на котором Иисус Христос вел двух улыбающихся ребятишек сквозь радужную арку в рай.

Теперь фонарь выхватил совсем другое «украшение» – на верстаке стояло нечто, похожее на спутниковую тарелку, но не совсем. Хелен пошарила по нему лучом фонаря. Предмет не издавал звуков, как та, другая машина. Единственным слышимым звуком было поскрипывание… подвальной лестницы.

Она обернулась и увидела, как вниз спускается чета Найетов. Миссис Найет, тонкая, рыжеволосая, в коричневой блузке и туфлях на плоской подошве, возглавляла процессию. Преподобный Найет, высоколобый, с вечно поджатыми губами и скептическим выражением глаз, одетый в свитер с высоким воротником, шел с фонариком сзади.

Хелен тут же выключила свой фонарь и отошла в дальний, совсем темный угол сцены, поближе к занавесу.

– Знаешь, Мэри, что бы ты ни хотела мне показать, – говорил преподобный Найет, – я абсолютно не понимаю, почему нельзя подождать, пока я не вкручу новую лампочку. – Он замолчал и огляделся. – Какой абсурд! Не пользоваться таким обустроенным местом лишь потому, что кто-то именно здесь потерял здравый смысл.

– Я тоже так думаю, Чарльз, – согласилась миссис Найет. – На самом деле я-то пользуюсь этой комнатой. Что касается света, то новым моделям лампочки будут не нужны, а ты будешь как раз новой моделью.

– Чем я буду?

– Не обращай внимания. Я тебе покажу прямо здесь. Хелен вся сжалась в комок и старалась не дышать, а Мэри Найет прошла сквозь занавес и показала мужу устройство на верстаке.

– Что это за дичь? Откуда она взялась?

– Чарльз, это передатчик. Он усиливает определенный тип волн. Я сама его сделала.

– Сделала сама? И что?

– Масса людей изготавливает такие передатчики. Неужели ты не замечал их?

– Да, когда ты сказала, я начал припоминать. Мэри, что происходит? Да объясни же мне, Бога ради!

– Просто расслабься. Если расслабишься, будет почти не больно.

И Хелен увидела, что хрупкая маленькая Мэри Найет взяла своего крупного и сильного мужа за глотку и потащила его назад и вниз. Преподобный дергался и вопил:

– Мэри! Что… Мэри! Что? Не надо!

И видела, как миссис Найет стала коленями на грудь мужу, выдвинула у себя изо рта блестящую, шипастую, словно бы живую, металлическую штуку и губами протолкнула ее в рот мужу.

Хелен не вскрикнула, она едва сумела удержать крик, но все равно поняла: миссис Найет видела, как она протолкнулась сквозь занавес и, спотыкаясь в темноте, понеслась к лестнице. Ощупью отыскала ступени и полезла по ним, обдирая колени и щиколотки. Выскочила через боковую дверь на небольшую автостоянку (где-то в глубине мозга всплыла удивленная мысль, что она способна так быстро двигаться), прыгнула в мини-фургон, в котором обычно возила детей в воскресную школу, и вырулила на улицу прежде, чем Мэри вышла и стала смотреть ей вслед.

И только тут Хелен подумала: «Оказывается, миссис Рансайтер была все же права».

Но в полицию она пойти не посмела. Придется выдумать какой-нибудь другой предлог, чтобы позвать их в церковь.

Вся в липком поту, тяжело дыша, она, наконец, добралась домой, сразу бросилась к телефону на кухонной стойке и набрала 911.

– Да! Алло! – Собственный голос резанул ей ухо сухим треском. – Я хочу сообщить… о нападении. Женщина напала на своего мужа в церкви. Она просунула ему в горло какую-то металлическую вещь.

– А как ваша фамилия?

– Хелен Фарадей. – О Господи. – Во рту у нее пересохло, голова затуманилась и кружилась.

– Оставайтесь на месте. Мы сейчас кого-нибудь пришлем.

– Нет-нет, пожалуйста, пошлите кого-нибудь в церковь.

– Разумеется, только оставайтесь на месте.

Связь прервалась, и Хелен повесила трубку. И тут ей пришло в голову, что ее не спросили, какая церковь и что там, были за люди. Но внезапно она ощутила, что боится перезванивать, хотя и сама не могла понять почему. Ладно, через несколько минут здесь будет полиция. Она сообщит им, какая церковь и о ком речь.

Она скажет им: «Миссис Найет убила своего мужа в церкви Помазания Господня».

Но была ли та женщина действительно Мэри Найет? Хелен теперь было трудно думать о ней как о Мэри Найет.

Она выпила немножко розового вина, которое держала для особых случаев, и почти успокоилась, и тогда ей пришло в голову, что в городе она видела немало таких передатчиков – как раз таких штук, как эта демоническая женщина соорудила в подвале церкви.

К чему удивляться, что дьявол использует технологические достижения? Порно распространяется по интернету, телевидение чудовищно пропитано сексом, люди бормочут в сотовые телефоны в то время, когда им следовало бы молиться.

А потом ей пришло в голову еще кое-что. Эти передатчики в Квибре были повсюду, значит, это может быть какой-то общегородской заговор! Насколько он распространился? Как можно его долго скрывать без помощи…

В дверь раздался резкий стук. Волна паники смыла ее со стула возле кухонной стойки и бросила к двери черного хода. Она выскочит через заднюю калитку в тот грязный проулок между домами и убежит отсюда.

Но у задней двери тоже ждала полиция, они даже не потрудились придумать какое-нибудь объяснение. Там был белый полисмен, судя по табличке у него на груди – Уортон, и еще один, по виду – китаец, этого звали Чен. Они просто схватили ее за руки и, вопящую, поволокли в полицейский фургон, который ждал в проулке, – огромный черно-белый фургон. Там, прицепленный наручниками к железной стойке, уже находился невысокий смуглый испанец с трагическими глазами.

Хелен отбрыкивалась и визжала:

– Кто-нибудь! Помогите! – И почти вырвалась. Тогда один из офицеров, она не заметила, кто именно, ударил ее – один раз, но очень сильно, над правым ухом, чем-то вроде дубинки. Ей стало плохо, голова закружилась, и она упала на колени рядом с арестованным испанцем. Они грубо свели ей кисти, надели наручники и вылезли, не произнеся ни слова. Хелен чувствовала, что на плечо ей стекает из уха горячая кровь.

Дверь фургона захлопнулась, прогремел стальной засов, полицейские сели в кабину, заработал мотор, и фургон поехал.

– Простите, что они вас избили, – сочувственно проговорил пленнице с испанской внешностью.

Хелен подняла на него глаза, замигала от боли, которую вызвало это простое движение, и расплакалась. Он сочувственно покивал. Она все плакала и плакала, а фургон ехал и ехал. Через пару минут Хелен сглотнула и задала вопрос:

– Куда они нас везут?

– Думаю, на кладбище… или в здание возле него. – Испанского акцента у него не было. Центрально-калифорнийский. – Насколько мне удалось выяснить, там в старом сарае вход в туннель, который проходит под кладбищем.

Тут Хелен заметила, что на мужчине была полицейская куртка, но распахнутая и с оторванными пуговицами, а его рубашка испачкана кровью.

– Но вы же все… вы ведь полицейские, верно?

– Они не полицейские. Больше не полицейские. А я – да, я все еще полицейский. Потому-то я и сказал «простите». – Он говорил очень тихо, за шумом мотора она едва различала слова. Казалось, он высказывает запоздалые мысли. У нее возникло чувство, что он уже махнул на себя рукой и считает, что погиб. – Я должен был их остановить, это мой долг, – продолжал он. – Я и еще некоторые ребята, которые тоже догадались. Вы ведь понимаете, они не могли захватить все отделение. Кажется, они не в состоянии изменить сразу всех. Сначала им нужно что-то сделать, что-то, используемое в начале преобразования, и это занимает какое-то время. В отделении осталось только несколько ребят, и некоторые из них знают все только наполовину. Я кое-что заподозрил и обратился в отдел юстиции и в оклендскую полицию. Я звонил по всему району Залива. Пытался даже позвонить в Вашингтон. – Он грустно усмехнулся. – Это я считал, что говорю с отделом юстиции и с полицией Окленда. На самом деле не так. Они перехватили все телефонные линии. И выходящие звонки сотовых телефонов. Все звонки, направленные в правоохранительные учреждения, возвращаются в… Не знаю, как назвать, нечто вроде коммутатора, который они контролируют. Так что вы говорите вовсе не с тем, с кем думаете. Если в сообщении есть что-то для них опасное, они вас забирают. Если же звонят, например, из-за кражи в винном магазине, думаю, они переключат на настоящих полицейских. А вы не понимаете, почему вам приходится все рассказывать дважды. Я мог бы и лично съездить в Окленд, но они ведут очень плотную слежку. – Он вздрогнул и с усилием сглотнул. – Уже забрали массу людей, когда они пытались звонить и просить о помощи. Как вас и меня.

Его голос стих. Фургон все покачивался, Хелен хотелось броситься на пол и забиться в истерике. Она издала воющий звук, но сумела перебороть себя. Помолчав, полицейский добавил:

– Да-а-а, они… они почти изолировали город. К тому же они наблюдают за местами вне города, которые могут быть для них опасны. – Его голос снова прервался, он отвернулся.

– Что они с нами сделают?

Какое-то время он молчал. Потом фургон стал вроде бы куда-то въезжать, и он ответил:

– Если они смогут вас изменить, то так и сделают. Или убьют и используют на запчасти.

Тогда Хелен начала молиться. На нее нашел транс, она даже стала говорить на непонятном языке и продолжала, когда пришли за нею и испанским полицейским и забрали их.

И пока их тащили и швыряли на заляпанный красным пол старого сарая, она все ждала, что Бог вмешается… Но когда палачи с деловым видом отрезали маленькому полицейскому голову, она начала подозревать, что Бог не ответит на ее молитвы… на этот раз.

10 декабря, днем

Мисс Сентаво была маленькой, изящной женщиной, ростом ниже Адэр. Она носила костюмы деловых леди, которые специально для себя заказывала. Если Адэр правильно запомнила, была она наполовину вьетнамкой, наполовину филиппинкой, а замуж вышла за мексиканца по имени Сентаво.

Она имела степень доктора психологии и, вероятно, использовала свои знания, общаясь с Адэр в своем школьном кабинете, однако Адэр этого не чувствовала. Адэр встречалась с ней несколько раз. Сначала – когда она думала, что родители собираются разводиться, и она, Адэр, никак не могла сосредоточиться на учебе. Мисс Сентаво всегда была очень внимательна и вела с ней психотерапевтические разговоры не только по обязанности, а просто из желания помочь. Мисс Сентаво сумела заставить Адэр почувствовать себя взрослым человеком, решающим проблемы с другим взрослым.

На столе у мисс Сентаво была масса мелких игрушек для взрослых, какие продают в «Земных дарах» и в других подобных местах: миниатюрный песчаный сад Дзен; модель глобуса величиной с бейсбольный мяч – когда протягиваешь к ней руку, из нее выскакивает алая молния; рамка с цветным песком – если ее перевернуть, возникают фантастические пейзажи; намагниченная пластинка с крошечными блестящими ромбиками, из которых можно составить любой рисунок. Именно с ней рассеянно играла Адэр, когда после школы беседовала с мисс Сентаво. Потягивая диетический «севен-ап», мисс Сентаво говорила:

– Я понимаю, что ты имеешь в виду: нельзя же действительно подойти к собственной матери и сказать: «Мам, мне кажется, ты ведешь себя очень странно». Без крайней необходимости такие вещи не делают. Если бы у нее развивалась болезнь Альцгеймера, то, пожалуй, можно было бы и сказать нечто подобное. Но это действительно трудно.

Адэр обдумывала слова мисс Сентаво, а руки непроизвольно складывали из металлических фишек на магнитной пластинке почти узнаваемую фигуру – серебристый силуэт женщины с длинными волосами.

– Дело… дело не только в том, что я боюсь ее оскорбить. Трудно объяснить… У меня нет особых причин. В этом вся фишка. Типа, я боюсь их без причины. Потому я и подумала, может, мне к врачу сходить? Может, у меня с головой не то? Может, и так. Типа, я думаю, мои родители уже не люди. Оба. Не только мама. Это ведь болезнь, правда?

– Ну, знаешь ли! Я вот что тебе скажу: прежде чем прийти к выводу, что ты действительно больна, я бы проверила менее драматичные варианты. Вроде того, что могло просто возникнуть непонимание, разные оценки происходящего. Слушай, может, твоя мама зайдет сюда, поговорим – в смысле, поговорим с ней вдвоем. И уж если это, черт возьми, не поможет, тогда подумаем о врачах.

Адэр почувствовала себя бабочкой, пришпиленной булавкой к доске. Вроде как она должна сказать «да». Но она не хотела!

– Ну да…

Мисс Сентаво взяла трубку и стала звонить домой к Адэр.

– Алло, это мисс Сентаво. Я звоню насчет Адэр. Нет-нет, с ней все в порядке. Я просто хотела узнать, не могли бы мы договориться насчет встречи, чтобы обсудить некоторые проблемы, которые ее беспокоят? Нет-нет, это не срочно, но думаю, чем раньше, тем лучше. Конечно. Если хотите. О'кей. Отлично. До встречи.

Хмурясь, она повесила трубку, но потом опомнилась и улыбнулась Адэр:

– Ну вот, предварительные шаги. Твой отец хочет поговорить со мной наедине.

– Но вы говорили с моей мамой…

Мисс Сентаво пожала плечами и опять улыбнулась:

– Похоже, она предвидела этот разговор. Говорит, что отец сам хотел прийти.

Адэр кивнула. У нее возникло желание предупредить мисс Сентаво о чем-то, но она не стала. Потому что сама не понимала, о чем предупредить, а главное – почему ей этого захотелось.

Было 9: 53, и Винни вышел послушать шум из бара. Он частенько так делал вечерами. Никогда не заходил внутрь, просто стоял и слушал. Сегодня он был разочарован. Обычно он слышал смех, споры, вопли. Слышал спортивный канал по телевизору – его никогда не выключали, потому что это был спортбар. И, конечно, слышал музыку. И звон бокалов. Сегодня там было совсем тихо.

Винни собрался с духом и заглянул в окно. Бармен Росс, толстый лысеющий парень с выцветшими татуировками на руках, стоял за стойкой, засунув руки в карманы, и поверх ряда бутылок смотрел по телевизору футбольный матч.

Кроме Росса, в баре никого не было. Куда же все делись? Винни всегда испытывал чувство причастности и единства с людьми в баре, пусть они и не знали, что он стоит на тротуаре и слушает.

Винни не смотрел на часы. Он и без часов знал, что было точно 9: 59. Вместо часов он посмотрел на уличный фонарь. Вокруг него вились мошки. Обычно в это время их не так уж много, но сейчас вот были. Они не колотились о лампу, оставляя за собой беспорядочные светящиеся следы. Сегодня все следы складывались в четкий рисунок, как изображения электронов, летающих вокруг атомного ядра.

Словно почувствовав его удивление, две покрытые пыльцой бабочки отделились от строя, слетели с орбиты и нырнули вниз, к Винни, напомнив своей траекторией пикирующие бомбардировщики – совсем не похоже на ночных мошек. Они летели строго вниз. Когда он сделал шаг назад, они остановились точно возле его лица, по одной бабочке против каждого глаза. Винни никогда раньше не видел, чтобы бабочки так молотили крылышками.

Заглянув в крошечные личики насекомых, Винни заметил, что из глаз у них выдвинулись малюсенькие металлические сенсоры.

Ему показалось, что он слышит чей-то голос: «Этот для Всех Нас»?

Другой голос ответил: «Нет. Его программирование атипично и проблематично. Седьмой меридиан зеленый. Он пригоден только на части».

Каким-то образом Винни догадался, что они разговаривают не друг с другом. Он слышал в своем мозгу то, что бабочки тоже слышали. Они, эти бабочки, были как будто бы дистанционными глазами для того, кто говорил.

Один из голосов спросил:

– Кого мы пошлем?

– Все заняты преобразованием. С этим можно не спешить. Он социально экстернирован.

Социально экстернирован?

Рассердившись, Винни хлопнул перед лицом в ладоши, раздавив бабочек. Но он знал: это не поможет. Две другие бабочки слетели со своей орбиты вокруг лампы, нырнули вниз невероятным, пикирующим образом на своих пронизанных металлическими нитями крылышках и полетели за ним следом.