Помни меня

Глава третья

Около полудня Ваткин Тенч вернулся на плавучую тюрьму на маленькой лодке. У Мэри замерло сердце, когда она услышала его голос, доносящийся снизу. Но она продолжала выливать воду из лохани через борт, ожидая, когда он появится.

Когда он взобрался на палубу, Мэри улыбнулась. Он был в белой рубашке и белых бриджах, и его лицо блестело от пота. Ему было жарко, он выглядел уставшим, но в глазах Мэри это только сделало его еще более желанным.

Увидев женщин, он кивнул.

— Добрый день, Сара, Мэри. Я надеюсь, вы сегодня хорошо себя ведете?

По его насмешливому тону и легкой улыбке стало ясно, что он слышал о купании в лоханях для стирки. Мэри было интересно, что бы он сказал, если бы узнал, что они повторили это сегодня. Но их платья почти высохли, и они не торопились с остальным бельем, чтобы оттянуть момент возвращения в трюм.

— Мы бы еще лучше себя вели, если бы нам дали чего-нибудь поесть, — выкрикнула Мэри. — Можно на это надеяться?

Она увидела, как Сара отвернулась, и догадалась, что та считает ее слишком прямолинейной.

— Разве вам недостаточно того, что вы выбрались из трюма на несколько часов? — спросил Тенч, подходя к ним на несколько шагов. В его голосе не было никакого раздражения, и Мэри решила, что должна очаровать его сейчас или потерять свой шанс навсегда.

— О да, сэр, мы очень ценим, что нам дали возможность выйти на палубу, посмотреть на леса и поля, услышать, как поют птицы, и почувствовать лучи солнца на своем лице, — сказала она, сдерживая смех, потому что понимала, что это звучит неискренне. — Я бы больше ни на что не жаловалась, если бы мы могли работать так каждый день.

Услышав эти слова, Тенч улыбнулся, и его белые зубы сверкнули на фоне загорелого лица.

— Расскажи мне о себе, Мэри, — произнес он, а потом добавил: — и ты тоже, Сара.

Мэри показалось, что судьба вдруг улыбнулась ей, ведь Тенч сидел на тюке и выглядел расслабленным, разговаривая с ними. Ни один охранник не подошел к ним, и ничто их не отвлекало. Казалось, две обычные девушки болтали с приятелем после работы.

Мэри дала Саре высказаться первой. Сара поведала о смерти мужа, о детях и о том, что боится никогда не увидеть их снова. Она объяснила, что ее родители уже не в том возрасте, чтобы воспитывать детей, и, если они умрут, детей отправят в работный дом[5].

Тенч внимательно слушал. Мэри увидела, как он сжал губы, будто был рассержен, что семейные обстоятельства Сары не приняли во внимание, когда судили ее.

Рассказ Мэри был коротким. Она рассказала ему о своей семье в Фоуэе и о том, как уехала в Плимут искать работу.

— Как бы я сейчас хотела оказаться дома, — сказала Мэри с сожалением, когда Сара тактично отошла проверить, как сушится белье. — Мне больно думать, что я никогда не окажусь в Корнуолле, никогда больше в своей жизни не увижу семью.

Мэри ждала, что Тенч начнет разуверять ее, скажет, что семь лет — это не такой долгий срок, но по его серьезному выражению лица она поняла, что он не станет ее обнадеживать.

— Женщинам-каторжницам тяжелее возвращаться, — произнес он. — Мужчины могут наняться на корабль, направляющийся домой, когда истечет их срок.

Ему не нужно было добавлять, что у женщин нет такой возможности и поэтому они вынуждены оставаться. Мэри догадалась об этом по его тону.

— Я вернусь, — сказала она решительно. — Вернусь любой ценой. Вы не знаете, куда нас должны отправить?

Тенч пожал плечами.

— Говорили о Ботаническом заливе в Новом Южном Уэльсе — и стране, которую открыл капитан Кук. Но еще никто не был там, Чтобы подтвердить или опровергнуть, что это разумное решение. Америка исключается с тех пор, как они завоевали свою независимость. Попробовали Африку, но с Африкой не получилось.

— Если мы останемся здесь, на «Дюнкирке», то все умрем, — сказала Мэри мрачно.

Тенч вздохнул.

— Я согласен, что здесь плохо, но что может сделать правительство? Все тюрьмы переполнены.

Мэри хотела ответить, что, если бы людей не отправляли за решетку за такие мелкие преступления, как кража пирога, тюрьмы не были бы переполнены. Но она хотела сохранить интерес Тенча, а не отпугнуть его.

Вместо этого Мэри попросила:

— Расскажите о себе, сэр. Я слышала, вы участвовали в войне с Америкой?

— Участвовал, — грустно усмехнулся он. — А еще был военнопленным. Может быть, именно поэтому я чуть больше сочувствую заключенным, чем другие пехотинцы. Я тоже вырос в Пензансе, так что я знаю, как тяжела жизнь в Корнуолле для большинства людей.

Мэри сидела на палубе рядом с лоханью с водой, полностью поглощенная рассказом Тенча о его счастливом детстве в Пензансе. Он, разумеется, рос совсем в другом мире. Большой дом со слугами, школа-интернат в Уэльсе, семья с хорошей репутацией и деньги. Но их объединяла любовь к Корнуоллу и подлинный, идущий от сердца интерес к простым людям. Лишь в двух словах Тенч смог набросать яркую картину своей жизни на военно-морском флоте, в Америке и в Лондоне.

— Мне нужно идти, — сказал он вдруг, вероятно, осознавая, что разговаривает с ней слишком долго. — Вылей эту лохань и убери за собой. Я принесу чего-нибудь поесть.

— Он не из тех, кто подбирает женщин, — произнесла Сара резко, когда Тенч зашагал прочь. Она хранила молчание все то время, пока Мэри разговаривала с ним, только кивая и улыбаясь время от времени. — Ты не получишь от него того, что хочешь, Мэри.

— Откуда ты знаешь? — спросила Мэри, обидевшись. Она подумала, что Сара, будучи старше, насмехается над ней.

— Я знаю, что такое мужчины, — ответила Сара просто. — Он из тех, кто сохранит себя для женщины, на которой женится. Редкая порода.

Мэри подумала, что Сара ошиблась, когда Тенч вернулся с куском хлеба, сыром и апельсином и отдал все им. Но когда он торопливо ушел, велев им заканчивать и возвращаться в трюм, Сара посмотрела на его стройную фигуру и вздохнула, провожая его взглядом.

— Он добрый, хороший человек, — сказала она. — Безусловно, если ты сможешь вызвать его интерес, он всегда будет помогать тебе, Мэри. Но не надейся на любовь и даже на то, чтобы спать с ним в одной постели. Такие мужчины не западают на каторжниц.

Хлеб и сыр оказались слегка заплесневелыми, но это было неважно, в конце концов, это вполне приличная еда. Апельсин же привел женщин в неописуемый восторг, поскольку этот фрукт был для них редким лакомством даже до тюрьмы. Они с жадностью съели его вместе с кожурой, слизывая с подбородка последние капли сока и смеясь друг над другом.

Едва они успели вылить воду, оставшуюся после стирки, за борт, как появился лейтенант Грэхем. Он был одет по всей форме, страдал от жары и выглядел раздраженным.

— Вам пора возвращаться в трюм, — произнес он резко.

— Мы как раз собирались спустить вниз высохшее белье и сложить его, — сказала Мэри.

Ее лицо и руки обгорели. Она ощущала знакомую боль и знала, что кожа будет болеть еще не один день. Но здесь Мэри чувствовала себя свободной и даже счастливой и не хотела спускаться в трюм.

— Мои люди сделают это сами, — проговорил он, посмотрев на нее проницательным взглядом. — Я знаю вас, женщин. Вы, вероятно, решили украсть пару рубашек.

— Вы ошибаетесь, сэр, — ответила Мэри возмущенно. — Мы просто хотели закончить работу как следует.

Он откинулся назад, облокотившись на остаток спиленной мачты, и ухмыльнулся.

— Разве? Я думаю, вы готовы продать свои души за новое платье, еду и каплю рома.

Мэри глянула на Сару, увидела ее озабоченное лицо и догадалась, что та уже передала, что Мэри можно соблазнить на роль любовницы. Поговорив с Тенчем, Мэри уже не испытывала никакого интереса к Грэхему, но ее здравый смысл подсказал ей, что не стоит окончательно сбрасывать его со счетов.

— Я не продала бы свою душу, — сказала она многозначительно. — И я еще не задумывалась о том, чтобы продать свое тело. Пока…

— Все женщины шлюхи, — произнес Грэхем с отвращением. — А сейчас заканчивайте и возвращайтесь в трюм.

Его слова укололи Мэри, но, поднимая лохань, чтобы вылить остатки воды, она почувствовала его взгляд на своих ногах. Мэри подоткнула подол платья за железный обруч вокруг талии и забыла его опустить.

Мэри обернулась к Грэхему и вызывающе подмигнула. Она не сомневалась, что сможет его соблазнить, если Тенч останется к ней равнодушным.

На протяжении следующих нескольких недель Мэри регулярно вызывали работать. Иногда она работала только с Сарой, иногда с другими женщинами. Но она быстро заметила, что ее все время выбирали, будь то стирка, штопка или чистка овощей. К сожалению, она не знала, кто вписывал ее имя в список — Тенч или Грэхем.

Практически каждый раз она встречала обоих мужчин, и, хотя Тенч не останавливался поговорить так надолго, как в тот раз, он почти всегда совал ей какую-нибудь еду. Грэхем, напротив, с каждым разом задерживался все дольше и часто отзывал Мэри от других женщин под предлогом какого-нибудь нагоняя.

Мэри не могла понять этого человека. Он бывал очень резким и даже отвратительным, а мог проявлять настоящую доброту, как тогда, когда она занозила ногу на палубной доске. Несколько женщин пытались вынуть занозу, но безрезультатно. К концу дня Мэри еле стояла, и когда Грэхем увидел, как она хромает, он подозвал ее.

— Что с твоей ногой? — спросил он.

Мэри объяснила, и он попросил ее дать посмотреть. Девушка повернулась к нему спиной и с трудом, так как мешали цепи, подняла ногу, согнув ее в колене.

— Она зашла внутрь, — сказал Грэхем. — Я возьму иглу, чтобы вытащить ее. — Затем он приказал остальным женщинам вернуться в трюм, а Мэри велел оставаться на месте.

— Сядь, — проговорил он резко, вернувшись с иглой и маленькой бутылочкой с какой-то жидкостью.

Мэри сделала, как он велел, и Грэхем присел на тюк перед ней, поднял ее ногу и положил ее себе на колено. Ей было больно, когда он воткнул иглу, но он в конце концов зацепил щепку, затем помазал содержимым бутылочки ранку, и она защипала. Мэри вскрикнула от боли.

— Это чтобы убить инфекцию, — пояснил он. — Теперь перевяжи чем-нибудь ногу и не ходи по грязи, пока она не заживет.

— Это будет трудно в трюме, — возразила она.

— Ты когда-нибудь перестанешь жаловаться? — спросил Грэхем, все еще не выпуская ее ногу.

В этот момент Мэри окончательно убедилась, что он действительно заинтересовался ею.

— Если вы думаете, что это жалобы, то просто дайте мне завиться своим делом, — сказала она с широкой усмешкой. — А о чем бы вы хотели послушать? О грязи, о вони или о нехватке нормальной еды? — Тут Мэри засмеялась, чтобы смягчить свои слова. — Но я не хочу испортить вам аппетит перед ужином. С вашей стороны было очень любезно позаботиться о моей ноге.

Грэхем ничего не ответил, но его рука скользнула по ее икре, как раз над кандалами, полностью соприкасаясь с кожей.

— Ты следишь за собой больше, чем другие, — произнес он, и голос его неожиданно стал более низким и глубоким. — Мне нравится это в тебе. Я не хотел бы, чтобы твоя рана загноилась.

— Чистота — это просто один из способов выжить в этой плавучей тюрьме, — ответила Мэри. — Это моя цель — выжить, чего бы мне это ни стоило.

Услышав эти слова, Грэхем улыбнулся, его полное лицо потеплело, и на какую-то долю секунды он показался даже красивым.

— Чего бы ни стоило? — переспросил он, подняв одну бровь.

Мэри боялась на него взглянуть. Она поняла: Грэхем хотел, чтобы она сказала, что доступна. Мэри знала: при желании он может взять ее силой, и почувствовала некоторую нежность к нему за то, что он проявляет внимание к ее чувствам.

— Я никогда не была с мужчиной, — сказала она мягко, по-прежнему глядя в пол. — Я всегда намеревалась ждать дня свадьбы. Но этого уже не произойдет. Я вполне могу умереть от голода еще до того, как увижу страну, в которую меня собираются выслать. Так что если мужчина предложит мне еду и новое платье, я думаю, что за это я сделаю то, что он захочет, если он проявит ко мне доброту.

— Ты не против, если это не будет любовью?

Этот вопрос показался Мэри до странного чувствительным. От мужчины такого типа она не ожидала подобного.

— Любовь не приходит к таким женщинам, как я, — ответила она. — Мне достаточно доброго отношения.

Грэхем велел ей возвращаться, но, когда она поднималась, дал ей полоску хлопковой ткани, чтобы перевязать ногу.

— Держи ее в чистоте.

Это были его последние слова, но глаза сказали намного | больше.

В ту ночь Мэри оказалась на перепутье. Она хотела Ваткина Тенча, к нему она чувствовала нечто намного большее, чем благодарность. Но она понимала, что Сара права: он не дотронется до женщины, на которой не женат. И все же если Мэри позволит Грэхему добиться ее, а Тенч узнает об этом, он обязательно станет ее презирать.

На следующей неделе она не могла думать ни о чем другом, мучаясь сомнениями, как быть: позволить себе умереть от голода, не потеряв самоуважения, или бороться за выживание с помощью единственного оружия, которое у нее есть.

Затяжную жару прервала ужасная буря. Старая плавучая тюрьма шаталась и дрожала, балки стонали, будто вот-вот сломаются. Люки пришлось задраить, и они оставались закрытыми несколько дней, пока дождь лил как из ведра. Женщины лежали на своих полках в полной темноте, прислушиваясь к крикам заболевших. И без того зловонный воздух так сгустился, что даже дышать было трудно.

Малышка Роуз, болевшая с самого рождения, умерла первой, а на следующий день за ней последовала ее мать и еще одна женщина с их полки. На протяжении следующих суток у восьми женщин поднялась температура, а у двенадцати, включая Мэри, начались рвота и понос. Большинство арестанток ослабело так, что они даже не могли добраться до ведер и лежали в собственных испражнениях.

Мэри отметила, что единственными, кто не страдал так сильно, были так называемые шлюхи. Только у них еще хватало сил вытирать потные от температуры лица других женщин, только они всегда находили несколько подбадривающих слов. Даже Мэри, считавшая себя такой крепкой, едва могла добраться до ведра.

Тогда она окончательно решила, что вопрос выживания важнее вопроса морали.

В конце концов дождь утих и люки снова открыли, обнаружив целый фут трюмной воды под нарами, с плавающей на поверхности рвотой и экскрементами. Болезнь продолжала косить арестанток и унесла еще двоих. Мужчины перекрикивались через решетку с женщинами, они страдали не меньше. Мэри услышала, что умер Эйбл, ее сокамерник по Эксетеру, а еще мальчик пятнадцати лет и двое мужчин.

Однажды утром Мэри разговаривала с Уиллом Брайантом. Даже он не казался таким дерзким и самоуверенным, как прежде.

— Если мы заразимся холерой, то все умрем, — сказал Уилл мрачно. — Мы должны найти способ, чтобы заставить их вымыть трюмы. Здесь столько крыс, что я просто боюсь за нас всех.

— Я попробую что-нибудь сделать, — ответила Мэри.

— Что такая мелочь, как ты, может сделать? — возразил он высокомерно.

— Я могу попросить за нас, — сказала она. Мэри поняла, что Уилл сомневался в ней, и это придало ей решимости.

— Ты можешь попробовать, но это ни к чему не приведет, — произнес он. — Они хотят, чтобы мы все умерли, тогда они смогут наполнить плавучую тюрьму новыми арестантами, которые тоже умрут. Сколько же денег это им сэкономит — целую уйму!

— Ты позоришь Корнуолл и всех его жителей! — заорала Мэри на него. — Такие разговоры точно никому не помогут.

— Если тебе удастся сделать так, что трюмы вымоют, я на тебе женюсь, — крикнул Уилл в ответ и хрипло захохотал.

— Берегись, как бы я не поймала тебя на слове, — крикнула Мэри в свою очередь.

Сара слабо улыбнулась, когда Мэри рассказала ей о своих планах.

— Охранники не приведут тебе сюда ни Тенча, ни Грэхема, — сказала она. — На тебя даже не посмотрят.

— Я должна попробовать, — настаивала Мэри.

Стучать по двери не было никакого смысла: никто никогда не подходил. Мэри просто подождала, пока охранник спустится и скомандует двум женщинам вынести отхожие ведра, и, как только он открыл дверь, она налетела на него.

— Я должна увидеть капитан-лейтенанта Тенча или лейтенанта Грэхема, — заявила Мэри.

— Отвали, — сказал он, отталкивая ее палкой. — Никого ты не увидишь.

— Увижу, — возразила она и схватила его за руку. — Если ты не передашь одному из них мое сообщение, я позабочусь, чтобы тебя наказали.

— Ты? Чтобы меня наказали? — Его узкие глаза стали еще уже. — Ты что же, думаешь, там наверху кто-то послушает слова чертовой каторжницы?

— Только попробуй этого не сделать, — ответила Мэри угрожающе. — Повторяю еще раз: передай им сообщение или берегись.

— Отвали, — ответил он, но на этот раз в его тоне было меньше уверенности. Он приказал двум женщинам взять ведра, загородив Мэри дорогу палкой.

— Скажи им! — заорала она, когда он хлопнул дверью и закрыл ее на засов. — Скажи им, будь ты проклят, это важно!

Мэри попыталась снова заговорить с охранником, когда женщины вернулись с ведрами, но ответ был тот же. Час шел за часом, никто не приходил. Она посмотрела через люк на темно-серое небо и заплакала. Еще у нескольких женщин поднялась температура, и Мэри боялась, что, если все останется так, как есть, все они через неделю будут мертвы.

— Ты сделала, что смогла, — сказала Сара, пытаясь ее утешить. — Уилл сказал правду: им все равно, если мы умрем.

— Может быть, это и справедливо по отношению к большинству из них, но я не поверю, что так думает Тенч или Грэхем, — возразила Мэри. — Просто не поверю.

Она не знала, какое сейчас время суток, потому что солнца не было видно, но ей показалось, что близилось к вечеру, когда вошел охранник.

— Эй, ты, наверх, — скомандовал он.

Это был не тот, которому Мэри раньше угрожала, но она почувствовала, что он знает обо всем, поскольку впервые он не ударил ее палкой. Дойдя до конца наклонного трапа, Мэри глотнула свежего воздуха, и от этого у нее закружилась голова.

На палубе стоял лейтенант Грэхем.

— Ты хотела видеть меня? — спросил он.

Мэри рассказала все.

— Трюмы нужно вычистить, — умоляла она. — Если этого не сделают, мы все сдохнем от холеры.

Грэхем оставался безучастным, и это взбесило ее.

— Если мы все заболеем, вы тоже заразитесь, — произнесла она горячо. — Ради всего святого, сделайте что-нибудь, вы же не хотите, чтобы на вашей совести была смерть всего корабля.

Он посмотрел на нее одним из своих долгих, проницательных взглядов.

— А что ты сделаешь для меня, если я сделаю то, что ты просишь?

Мэри сглотнула. Она не ожидала, что он будет торговаться с ней.

— Все, что вы захотите, сэр, — ответила Мэри.

— Я не хочу, чтобы это произошло против твоей воли, — сказал Грэхем, и впервые по его лицу Мэри увидела, что он нервничает.

— Я тоже не хочу, чтобы вы помогали тем людям, которые находятся внизу, против своей воли, — ответила она.

Он отвел глаза и посмотрел на море, и Мэри увидела, что он борется со своей совестью. Не из-за того, правильно ли будет дать заключенным умереть из-за нехватки свежего воздуха, а правильно ли уступить просьбе женщины, потому что он хочет ее.

После паузы, которая показалась ей бесконечной, он снова повернулся к ней.

— Я отдам приказ, чтобы трюмы вычистили, — сказал Грэхем сурово. — А ты придешь ко мне, когда остальных женщин отошлют обратно.

К тому времени, когда женский трюм вычистили, было уже темно. Женщин подняли на палубу, и вечерний суп и хлеб раздали там, а охранники тем временем спустились вниз выполнить свою работу. Для тех женщин, которые никогда не выходили из трюма с того момента, как их привезли сюда, это оказалось настоящим потрясением. Они в страхе припали к палубе, дрожа от свежего морского ветерка, и глаза их были пусты, словно они ослепли от дневного света.

Состояние некоторых из них шокировало Мэри. В темноте трюма она не могла видеть всего ужаса. От некоторых остались лишь кожа да кости, все были бледные, исхудалые и апатичные, и грязь так глубоко въелась в их кожу и волосы, что одного мытья оказалось бы мало, чтобы отчистить их. Мэри увидела язвы на коже под кандалами, и ползающих по ним вшей, и следы от крысиных зубов на тощих руках и ногах. Она поняла, что, к несчастью, чистка трюма не поможет им, если они не получат лучшей еды. Мэри сомневалась, что все они доживут до высылки.

Когда охранники вернулись на палубу, взмокшие от работы, и в вечернем воздухе резко запахло уксусом, Мэри задрожала от страха перед тем, что должно было с ней случиться.

Она знала, что означает слово «секс». В крошечном коттедже в Фоуэе не было укромных мест, и она слышала, как ее родители занимались этим в темноте. Пока Мэри жила в Плимуте, она наблюдала все это вокруг себя, так что сам акт ее не пугал. Томас часто страстно целовал ее, и, если бы он настоял, она с радостью позволила бы ему продолжить. Но между соблазнением и принуждением была огромная разница.

Кроме страха, что ею овладеет мужчина, которого она едва знает, Мэри думала о том, что рассказала Сара. Хотя офицеры закрывали глаза на связь кого-либо из их числа с каторжницей, это не всегда мешало им сойтись вместе и выпороть ее впоследствии, если она чем-то вызовет их недовольство. Мэри догадалась, что теперь, после того как она осмелилась пожаловаться на трюм, она будет под особым наблюдением.

Лейтенант Грэхем показался в тот момент, когда охранники приказали женщинам возвращаться вниз. Он жестом велел ей идти за ним к корме корабля и исчез в одной из пристроек.

Как только Мэри вошла, он закрыл дверь и запер ее. Комната была очень похожа на ту, в которую заводил ее Тенч, — крошечная, с койкой, письменным столом и парой табуретов. Грэхем зажег свечу на письменном столе, и тут Мэри увидела на полу маленькую ванну, полную воды.

— Для меня? — спросила она.

— Да. От тебя воняет, — сказал Грэхем с довольно смущенным видом. — Вымойся хорошенько, и волосы тоже. Я вернусь позже.

— Ты снимешь их? — Мэри указала на цепи.

Какое-то мгновение он колебался, от чего она поняла, что раньше он этого не делал, затем вынул из кармана ключ и освободил ее лодыжки и снял обруч с ее талии. После, не говоря ни слова, ушел.

Какое-то время Мэри не испытывала ничего, кроме дикой радости из-за того, что освободилась от цепей. Передвигаться с легкостью и не слышать ненавистное бряцание, с которым она жила так долго, было блаженством. Но через несколько минут она снова собралась с мыслями и прыгнула к двери, чтобы проверить, заперта ли она. Дверь, конечно, оказалась заперта, как Мэри и ожидала, а два иллюминатора слишком малы, чтобы она могла пролезть через них, поэтому она скинула одежду и погрузилась в ванну.

К ее восхищению, вода была теплой, а мыло, которое он оставил, не походило на тот грубый кусок, которым они стирали одежду. Ванна оказалась слишком маленькой, и в ней можно было только сидеть на корточках, но Мэри испытала настоящее блаженство, особенно когда эти проклятые цепи не тянули ее вниз.

Она вытиралась полотенцем, которое он оставил, когда заметила на стене зеркало и подошла посмотреть на себя. Мэри отшатнулась от неописуемого ужаса. Ее когда-то пухлые красные щечки стали впалыми, и глаза, казалось, вылезли из орбит. Когда она посмотрела на свое тело, то увидела, что оно тоже похудело, так что торчали ребра. Ее коричневое лицо и руки до локтей казались чужими, тогда как остальное тело было зловеще бледным.

Но ее свежевымытые волосы все-таки выглядели красивыми, они сияющими темными колечками спадали ей на плечи. Мэри тщательно вытерла их полотенцем и причесала расческой Грэхема, чтобы вычесать вшей, потом помыла ее в ванне и положила на место.

Услышав шаги возвращавшегося Грэхема, она нырнула в койку, быстро укрывшись одеялом.

Грэхем медленно вошел. В руках он держал маленький поднос, который он поставил и снова запер дверь. Мэри была слишком смущена, чтобы разговаривать, но от запаха еды она не удержалась и села.

— Это для меня? — воскликнула она, с трудом веря в свое счастье, потому что увидела пирог, такой, как пекла ее мама, с золотистой корочкой, щедро политый подливкой.

— Я подумал, что ты, наверное, хочешь есть, — сказал он грубовато, не глядя на нее, будто ему было неловко.

— Это так любезно, сэр, — произнесла Мэри.

— Не нужно называть меня здесь сэром, — сказал он, передавая ей пирог и садясь на край койки. — Меня зовут Спенсер. А теперь ешь, пока он не остыл.

Мэри не нужно было повторять дважды, она тут же с ликованием налетела на пирог. Это был пирог с кроликом и овощами — самое замечательное лакомство, которое она ела с тех пор, как уехала из Фоуэя, и, хотя еда интересовала ее больше, чем мужчина, который ее принес, Мэри не могла не заметить, что он сам получал удовольствие от ее явного восторга.

Лейтенант сам удивлялся собственным эмоциям, когда наблюдал, как Мэри ест. Он ожидал, что будет испытывать вину оттого, что предает доверие жены, или такое сильное желание, что, вернувшись в каюту, он не сможет дождаться, пока Мэри съест свой обед. Но вместо этого он сумел отодвинуть на задний план и свою вину, и свое желание, потому что, наблюдая, как она ест, он почувствовал удовлетворение. Мэри не заметила, что во время еды ее грудь обнажилась, и Грэхем увидел два маленьких холмика с бледно-розовыми сосками. На одну грудь пролилось немного подливки, и он еле сдерживался, чтобы не наклониться и не слизнуть ее.

Он женился на Алисии, своей кузине, в двадцать лет, это было десять лет назад. Они вместе играли детьми, учились танцевать и верхом возвращались домой в деревню рядом с Портсмутом. Всегда само собой разумелось, что они в конце концов поженятся. Алисия переехала в дом его родителей, и ее приняли как дочь. Она рисовала, шила и играла на пианино, была любезна со всеми гостями и никогда не жаловалась, если он надолго уезжал. Жена родила сына, а потом дочь, не потеряв при этом своей прекрасной фигуры.

Грэхем считал свой брак очень удачным. Они с женой прекрасно ладили, и он знал, что другие мужчины завидуют ему из-за того, что у него такая красивая и веселая супруга. Он не понимал, почему иногда испытывал разочарование.

Теперь, когда он смотрел, как Мэри ест, он понял почему. Алисия была для него как кусочек фрукта, очень вкусного и соблазнительного, но который не насыщал его так, как может насытить мясной пирог. Алисия никогда не ссорилась с ним, всегда признавала его правоту, что бы он ни говорил. Она всегда выглядела великолепно, когда он возвращался домой в увольнительную, но страсти, настоящего чувства между ними не существовало никогда.

У Мэри не было и тени той красоты, которой обладала Алисия. Даже если одеть Мэри в самое дорогое шелковое платье, уложить ее волосы в элегантную прическу, она все равно останется той, кем есть на самом деле, — простой деревенской девочкой без светских манер.

И все же она казалась такой желанной, особенно сейчас, вымытая дочиста, с волосами, струящимися по плечам. В ней чувствовался тот вызов, которого не доставало Алисии. Мэри была гордой, смелой, волевой и решительной. Если бы заставить эту каторжницу влюбиться в себя! Грэхем почувствовал, что, если это у него получится, он откроет для себя нечто новое и замечательное. Его возбуждало даже то, что он рискует своей карьерой на флоте, приведя ее в свою каюту. Раньше он не делал ничего настолько смелого в своей жизни.

— Это было чудесно, — сказала Мэри, удивив его своей благодарностью. — И ванна тоже была великолепной.

Она знала, что теперь должна лечь с ним в постель. Согревшаяся и чистая после ванны, с полным желудком, Мэри чувствовала, что готова почти на все. Она почему-то считала, что он не будет груб с ней, если уж позаботился о ней и принес такую хорошую еду.

— Хочешь немного рома? — спросил Грэхем.

— Только чуть-чуть, — сказала Мэри. Она не особенно любила этот вкус, но ей нравилось, как он согревает. Кроме того, Сара предупредила ее, чтобы она пила все, что ей предложат, сказав, что это притупит ее ощущения.

Грэхем вручил ей немного рома в стакане и начал вылезать из своей одежды. Мэри выпила ром залпом, увидев его белые волосатые ноги и вдруг испугавшись, что она этого не вынесет. Ей стало еще страшнее, когда он отбросил в сторону рубашку. У него была куриная грудь и толстый белый живот, который дрожал, когда он двигался.

В своей жизни она не раз видела полуголых мужчин. Рыбаки и моряки часто работали в воде, раздевшись по пояс, у них были крепкие, стройные, мускулистые тела. Мэри думала, что так выглядят все мужчины, и вид неожиданно белого, рыхлого тела Грэхема вдруг заставил ее почувствовать тошноту. Но дороги назад не было, поэтому она нырнула под одеяло, оставляя для него место рядом с собой, и отвернулась.

Он очутился на ней через секунду после того, как оказался в койке, и вжал ее в матрас своим весом. Его руки блуждали по ее телу, а губы прижались к ее губам, как пиявки. Мэри не знала, как отвечать ему. Ее единственным опытом был Томас, который целовал ее нежно и чувственно, так что она желала еще.

Рот Грэхема передвинулся с ее губ к ее груди, он сосал ее так сильно, что стало больно. Мэри слышала его дыхание, затрудненное и тяжелое, как у лошади после долгого галопа. Она почувствовала, как его пенис, твердый и горячий, уперся ей в живот, и, к счастью, он оказался маленьким. Через несколько секунд, уткнувшись лицом в ее шею, Грэхем раздвинул ее бедра и с силой вошел в нее.

Мэри не было больно, но и удовольствия она тоже не испытала. Ей казалось, что шест просовывают в сухую трубку, где для него едва хватало места. Ей не понравилось, как Грэхем схватил ее за ягодицы, хрюкая, как свинья.

Но к счастью, это длилось недолго. Похрюкивание постепенно становилось громче, его тело казалось все более горячим, он потел все сильнее и вдруг глубоко вздохнул и замер, по-прежнему уткнувшись ей в шею лицом.

И только тут она ощутила, что благодарна ему. После всего того, через что она прошла за последние шесть или семь месяцев, ей было приятно чувствовать, как ее обнимают, приятно лежать в теплой удобной постели. Мэри подняла руку и погладила его по шее и по плечам, думая, должна ли она что-то сказать.

Но что она могла сказать? Что она любит его? Нет. Что он возбуждает ее? Нет. И спросить, собирается ли он повторить это с ней сегодня ночью или в другой раз, она тоже не могла. Это еще раз напомнило ей о ее статусе несчастной каторжницы, за которой не признавали никаких прав, включая право на чувства или на какие-то потребности. Мэри была почти уверена, что большинство людей даже не представляло, что заключенные способны думать.

Грэхем сполз чуть-чуть вниз, устроился головой на ее груди и почти мгновенно заснул, крепко обняв ее при этом.

Мэри какое-то время лежала спокойно. Через иллюминатор струился чистый, свежий воздух, и только легкое дыхание Грэхема нарушало тишину. Ей было приятно думать о том, что, когда она уснет, по ней не будут бегать крысы и не заболит от голода живот. И все же она не могла спать, поскольку ей вдруг пришло в голову, что она, возможно, сможет сбежать.

Грэхем запер дверь, когда вошел, и она была уверена, что он положил ключ в карман куртки. Сможет ли она выбраться из койки, найти свою одежду и его ключи, не разбудив его? Стоит ли снаружи охранник?

Мэри получила ответ на свой последний вопрос, услышав тяжелый топот ботинок у двери. Какое-то время она внимательно прислушивалась, представляя себе, где находится охранник, совершавший обход по палубе. Когда он в следующий раз приблизился к их двери, она сосчитала, за сколько секунд он делает полный крут. Мэри насчитала девяносто секунд. Но на третьем круге он где-то остановился, вероятно, чтобы закурить трубку или отдохнуть.

Мэри поняла, что для организации побега прямо сегодня остается слишком много неизвестных факторов. Она не знала, насколько крепко спит Грэхем; она не была уверена в местонахождении ключа; Мэри не проверила, с какой стороны плавучей тюрьмы удобнее всего спуститься к воде. Спрыгнуть с борта было бы глупостью: она тут же всполошила бы охрану звуком всплеска. Мэри могла надеяться только на то, что Грэхем снова ее захочет. Тогда она постепенно сможет завоевать его доверие и тем временем тщательно исследовать расположение палубы и продумать лучший способ побега.

Мэри снилось, что она дома, в постели со своей сестрой Долли, и она проснулась оттого, что ее живот ласкала чья-то рука. Но это была рука Грэхема, а не ее сестры. Мэри притворилась, что спит, надеясь, что он тоже заснет, но, к своему удивлению, услышала, как он зажег свечу.

Ей до смерти хотелось открыть глаза и посмотреть, что он делает, но, если она проснется, он может отослать ее обратно в трюм, а ей было слишком тепло и удобно, и Мэри не хотела потерять это удовольствие. Она почувствовала, как он сдвинул одеяло, и ощутила легкое тепло от свечи совсем рядом.

Мэри тут же поняла, что он сидит со свечой в руке и рассматривает ее тело. Это нервировало ее, но она все еще не открывала глаз. Грэхем мягко тронул пальцем ее интимное место, убирая волосы, а затем двумя пальцами раздвинул половые губы.

Ей стало еще тяжелее притворяться спящей, зная, что он смотрит на ту часть ее тела, которую не видел никто, кроме нее. Ей было интересно, почему он захотел посмотреть. Он никогда не видел этого раньше? Или проверяет, не больна ли она?

Но когда его палец скользнул внутрь, ее охватило странное чувство. Ей было приятно так же, как от поцелуев Томаса, и она невольно чуть раздвинула ноги. Осторожное трение стало чуть настойчивее, и Мэри знала, что он смотрит туда, а не на ее лицо, потому что чувствовала его дыхание на своем животе. Она приоткрыла глаза и увидела, что он не держит свечку, как она предполагала. Свечка стояла по другую сторону койки. Одной рукой он тер свой пенис, одновременно другой рукой лаская ее интимное место.

Мэри крепко зажмурила глаза. Она не хотела, чтобы вид толстого живота испортил ей то удовольствие, которое Грэхем ей доставлял. Хоть ей и казалось странным, что мужчина предпочитает заниматься такими вещами, пока она спит, она в любом случае не имела ни малейшего понятия, чем могут заниматься любовники.

Его палец проскальзывал внутрь ее снова и снова, и Мэри изо всех сил старалась лежать неподвижно и сдерживать крик. Она слышала, как дыхание Грэхема становится более тяжелым, его рука все быстрее движется по пенису, и затем, когда она уже собиралась потянуться к нему и попросить, чтобы он вошел в нее, он хрюкнул и замер.

Через несколько секунд он вернулся к ней в постель и снова крепко заснул. И опять Мэри лежала и не спала, взволнованная ощущениями, которые он вызвал в ней, и еще более удивленная его действиями. Грэхем просто вел себя осторожно и не хотел разбудить ее, когда решил сделать это? Было ли это ненормальным или обычным мужским поведением?

В конце концов она, вероятно, заснула, потому что почувствовала, как он трясет ее.

— Проснись, Мэри, — сказал он. — Тебе пора возвращаться.

Едва начало светать, когда она шла обратно, снова закованная в цепи. Небо на востоке слегка тронул нежно-розовый блеск. Грэхем шел перед ней, и, когда дошел до первой из двух дверей, ведущих в трюм, повернулся к ней.

— Не рассказывай об этом никому, — проговорил он с напряженным лицом. — Если тебя спросят, почему ты отсутствовала, скажи, что тебя заперли наверху на палубе в качестве наказания. В следующий раз я постараюсь достать тебе платье.

Он больше ничего не сказал, только отпер первую дверь, затем спустился ко второй и отпер ее тоже, мягко подталкивая Мэри и не сказав ни слова на прощание.

Если кто-то и видел или слышал, как она вошла, никто ничего не сказал. Мэри направилась к своей полке, оттолкнув Анну, занявшую ее место, и легла. После теплой и мягкой койки Грэхема доски казались очень жесткими и холодными. Но она заметила, что в трюме более свежий воздух, и была этим довольна. Все же последние слова Грэхема ее встревожили, потому что он явно не знал, как реагируют каторжницы, если одна из них уходит на всю ночь. Они не спросят ее, где она была, они просто отвернутся от нее.

К своему крайнему удивлению, Мэри не почувствовала враждебности к себе, когда проснулась в трюме. Наоборот, ее, похоже, возвели в героини.

— Тебя пороли? — спросила Анна первой, и тут все женщины, даже больные, поднялись, чтобы похвалить Мэри за ее смелое требование увидеть Грэхема. Только Сара понимающе взглянула на нее и хмыкнула, когда Мэри рассказала, что ее приковали наверху на палубе до рассвета.

Апатия, казалось, почти прошла у всех женщин теперь, когда трюм стал чище. В течение дня Мэри не смогла поговорить с Сарой, поскольку все они хвалили ее, задавали вопросы и замечали, что еще никто не осмеливался сделать что-либо подобное. Утром мужчин тоже вывели, чтобы почистить их трюм, и позже, когда они вернулись, Мэри снова осыпали похвалами.

Уилл Брайант крикнул ей через решетку:

— Ты смелая девчонка, сохрани тебя Господь за то, что ты сделала.

— Теперь ты должен на ней жениться, — закричал Джеймс Мартин, и Мэри рассмеялась вместе с остальными мужчинами. Ее развеселили их непристойные высказывания и похвалы в ее адрес.

— Я не буду настаивать, Уилл Брайант, — крикнула она в ответ. — Я знаю, какой ты пустомеля, и потому не захватила с собой свадебного наряда.

Хоть Мэри и было приятно, что ею восхищались, она также испытывала чувство вины. В следующий раз, когда Грэхем вызовет ее, она не только потеряет их уважение. Они могут возненавидеть ее за то, что она их обманула.

С наступлением темноты ей удалось проскользнуть на полку Сары и поговорить с ней.

— Я была с Грэхемом, — прошептала Мэри. — Что мне теперь со всем этим делать?

— Если бы не ты, было бы еще много смертей, — прошептала Сара в ответ. — Кроме того, если бы каторжницы знали, что наверху кто-то их хочет, они бы все до одной предлагали свою задницу. Да бог с ними. Как это было?

— Не так уж плохо, — ответила Мэри. Как бы она ни хотела поделиться с подругой всем, что пережила, она не могла этого сделать из-за уважения к Грэхему. В конце концов, он был добр к ней.

Через четыре дня Мэри снова вызвал лейтенант Грэхем. На этот раз ее вызвали одну, чтобы вычистить камбуз, и, когда она закончила грязную работу, появился Грэхем и велел ей идти к нему в каюту. Близился вечер, и через пару секунд после того, как за ней закрылась дверь, она услышала, как с работы возвращаются мужчины-заключенные.

Грэхем снова снял с нее кандалы, и для нее снова была приготовлена ванна. Но он не тратил времени на раздевание и овладел ею быстро, прежде чем она успела вытереться, и когда он кончил, то ткнул ей платье и нижнюю юбку.

— Ты не можешь оставаться здесь, — сказал он. — Нас заметят. Одевай это и убирайся.

— Можно мне чего-нибудь поесть? — спросила она, надевая нижнюю юбку.

— Я думал, ты украдешь что-нибудь, пока будешь на камбузе, — произнес Грэхем с ухмылкой.

— Мы не договаривались, что я буду красть то, что мне нужно, — ответила Мэри резко. Почти все время, что она провела на камбузе, за ней следил один из охранников, и, к ее разочарованию, единственным, что она смогла стащить, был кусочек сыра. — Я держу свое слово, держи и ты свое.

Когда Мэри надела новое платье, он отвернулся и достал продукты.

— Хорошо, — произнес Грэхем, все еще не поворачиваясь. — Но держи свой рот на замке обо всем этом. Если ты произнесешь хоть слово, я велю тебя выпороть.

Он вручил ей холодный мясной пирог и яблоко.

— Спасибо, сэр, — сказала она и сделала нахальный реверанс. — Я не буду этим хвастаться. Моя гордость не позволяет мне опуститься так низко.

Когда он наклонился застегнуть замок на кандалах, Мэри почувствовала его обиду. Она могла бы добавить что-нибудь полюбезнее, но была слишком занята мясным пирогом.

Недели и месяцы медленно тянулись длинной чередой. Пришла осень, а за нею зима, и вместе с ней перспектива замерзнуть насмерть. У женщин было лишь по одеялу на каждую, и они еще теснее сбивались в кучки по ночам. Умерло еще несколько женщин постарше, но их место заняли новоприбывшие, а новостей о высылке по-прежнему не поступало.

Уилл Брайант находился на «Дюнкирке» уже два года, и он часто со смехом говорил Мэри, что его семилетний срок истечет, прежде чем они поднимут парус.

Мэри по-прежнему отчаянно думала о побеге. Она подробно изучила расположение верхних палуб, кто в какое время дня патрулировал и когда было меньше охранников. Но ей еще не представилось ни одной реальной возможности сбежать, несмотря на всю ее бдительность. Мэри, безусловно, не собиралась предпринимать что-либо, не обдумав все как следует, ведь в случае поимки ее ожидала, как минимум, сотня ударов кнутом.

Поэтому, как и Уилл, она научилась смиряться со своим заключением, концентрируя свою энергию на поисках путей, как облегчить свои страдания, оставшись при этом живой и здоровой. Хотя ее отменное здоровье и постоянная работа на верхней палубе вызывали некоторую зависть у других женщин, она все же сохранила их уважение к себе, всегда отстаивая их интересы в случае необходимости. Мэри также брала все, что попадалось ей под руку и могло быть полезным: тряпки, которые женщины могли использовать во время менструации, мыло и небольшое количество еды, когда она могла достать ее, — и раздавала тем, кто нуждался больше всего.

Мэри Хейден и Кэтрин Фрайер вместе с Эджи в качестве громогласного рупора пытались сделать все, что в их силах, чтобы настроить женщин против Мэри, но ее могли обвинить только в том, что она была гордой и держалась особняком. Мэри не возражала, когда так говорили о ней, — она не считала гордость пороком. И когда ее называли одиночкой, она предполагала, что это так, поскольку она сама себе голова и стоит выше тех мелких сплетен, которые кое-кто распускал о ней. Но никто никогда не называл ее шлюхой, хоть она и понимала, что стала ею, несмотря на то что была близка только с лейтенантом Грэхемом.

Раз или два в неделю Мэри спала в его каюте. Он приносил ей еду, время от времени давал чистую одежду и проявлял некоторую привязанность. Но она ничуть не приблизилась к пониманию мужчин.

Временами ей казалось, будто он влюблен в нее, иногда же он, похоже, ее ненавидел. К этому времени она уже знала, что Грэхем женат и имеет двоих детей, и, когда он говорил о своей жене Алисии, в его голосе звучало почти благоговение. Но при этом он упорно укладывал Мэри в постель и, казалось, отчаянно хотел, чтобы она сказала, что любит его. Иногда он доставлял ей некоторое удовольствие, но чаще секс был таким же, как в первую ночь, — быстрым, резким и без всяких эмоций.

На самом деле Мэри испытывала к Грэхему жалость, так как она ощущала, что он непростой человек и, казалось, не имел настоящих друзей. Он не любил военный флот по-настоящему и много раз говорил Мэри, что хочет подать в отставку. Мэри догадывалась, что он трус, который постоянно живет в страхе, ожидая приказ направиться туда, где его может ждать опасность. И все же он любил власть, которую имел, будучи офицером, и знал, что в гражданской жизни для него нет места.

Мэри подозревала, что даже брак, который он так упорно называл счастливым, держался лишь потому, что муж и жена слишком долго находились порознь. Капитан-лейтенант Ваткин Тенч, которого Грэхем унижал при каждом удобном случае, казался гораздо более счастливым человеком.

Тенч был еще одной проблемой Мэри, потому что она чувствовала, что влюбилась в него. Хоть она и сомневалась, что когда-либо сможет посмотреть ему в глаза, если встретит его, с той первой ночи, когда они разговаривали, он покорил ее сердце. Это произошло не из-за его внешности, которая не была особенно примечательной, и не из-за того, что на него можно было положиться как на источник дополнительной еды. Это случилось потому, что он заботился о людях, даже о заключенных. Он мог командовать, не проявляя жестокости, и обладал чувством юмора.

Мэри любила его готовность к улыбке, какую-то тягу к жизни, благородство духа и отсутствие предрассудков. Она уже давно оставила всякую надежду сделать его своим любовником, но рассчитывала на него как на друга.

Теперь Мэри уже знала, что скорее он, чем Грэхем, вписывал ее имя в списки на работу на палубе. Он всегда был добр, разговаривая с ней, и сочувственно выслушивал, когда она обращалась к нему с жалобами. Хотя в большинстве случаев Тенч не мог уменьшить те страдания, которые выпадали на долю заключенных, поскольку все решения принимались на более высоком уровне, он, тем не менее, делал все, что было в его силах.

Тенч очень хорошо знал о сделке Мэри с Грэхемом, но он не проявлял презрения к ней. Он был умным и безрассудно смелым человеком и повидал мир больше, чем кто-либо из знакомых Мэри. Тенч любил порядок и спокойствие, при этом был храбр и верен своему королю и своей стране. С точки зрения Мэри, он вряд ли стал бы лгать или брать взятки, но к тем, кто их брал, он проявлял понимание.

Тенч любил книги и как-то рассказал Мэри, что ведет подробный дневник, который, по возможности, надеется как-нибудь в будущем опубликовать. Мэри часто думала, упоминает ли он о ней в своем дневнике, поскольку чувствовала, что интересует его. Однажды Тенч сказал, что много пишет о своих взглядах на систему наказаний, потому что в будущем этот вопрос вызовет интерес историков.

Однажды, незадолго до Рождества, Мэри вызвали стирать вместе с Бесси. Это был промозглый холодный день, и впервые Мэри предпочла бы остаться внутри. Перспектива стоять на открытом воздухе, нагнувшись над тазом и опустив руки в холодную воду до самых подмышек, казалась не из самых приятных. Только возможная встреча с Тенчем делала это терпимым.

Это было еще хуже, чем она думала. Северный ветер, как ножом, резал едва одетых женщин. Бесси расплакалась через пару минут после того, как опустила руки в холодную воду, и как Мэри ни старалась, она не смогла ее подбодрить.

Они не постирали белье так тщательно, как делали это летом, и к полудню работа была окончена. Всю палубу украшали гирлянды веревок с влажными рубашками, обреченными на замерзание.

Когда женщины направились обратно в трюм, появился Тенч.

— Я хочу сказать пару слов Мэри Броуд, — объяснил он охраннику. — Через несколько минут я сопровожу ее сам.

К удивлению и восторгу Мэри, он провел ее в свою каюту на палубе и дал ей чашку горячего чая. Она обхватила чашку ладонями, чтобы согреться.

— Благослови вас Бог, — сказала Мэри с благодарностью. — Я так замерзла, что думала: еще пара минут — и я умру.

— Я привел тебя сюда не просто, чтобы дать тебе согреться, — возразил Тенч. — У меня для тебя есть новости. Твоя высылка подготовлена.

— Когда и куда? — спросила Мэри, надеясь, что это произойдет скоро и что там будет хоть немного теплее.

— Мы направляемся в Новый Южный Уэльс, — сказал он.

Какое-то время Мэри просто смотрела на него, широко открыв глаза. Раньше он рассказывал ей все, что знал об этой стране, которая находилась на другой части света. Капитан Кук сообщил об открытом им месте, которое он назвал Ботаническим заливом и которое, по его мнению, подходило для колонии каторжников. Но на тот момент, когда Тенч рассказывал ей об этом, он не считал Новый Южный Уэльс вероятным местом высылки каторжников с «Дюнкирка».

— МЫ направляемся? — спросила Мэри. — Вы хотите сказать, и вы тоже? — Она подумала, что не возражает, чтобы ее послали туда, если Тенч тоже там будет.

Он улыбнулся:

— И я тоже. Им нужны морские пехотинцы, чтобы следить за порядком и за вами всеми. Я очень доволен перспективой. Это новая страна, которую я очень хочу увидеть. Англии необходимо присутствие в этой части света, и, если эта страна — все, что было открыто, она может стать для нас важным местом.

Энтузиазм Тенча согрел Мэри больше, чем горячий чай. Когда он продолжал рассказывать о посылаемой флотилии из одиннадцати кораблей, о каторжниках, которые будут строить города, о фермерстве и о том, что по окончании срока каторжникам бесплатно дадут земли, она разделяла кое в чем его восхищение. Мэри всегда хотела путешествовать, долгое путешествие морем не пугало ее, и, если они будут первыми, кто сойдет на берег в Ботаническом заливе, это, вероятно, сулило хорошие перспективы для людей с таким быстрым умом, как у нее.

— Поклянись, что ты не скажешь другим женщинам, — предупредил он ее. — Я говорю это тебе только потому, что надеюсь, что это тебя подбодрит. Я наблюдал за тем, как ты стирала на холоде, и мое сердце устремилось к тебе.

Тенч продолжал рассказывать ей, что в Ботаническом заливе были местные чернокожие жители, что государство имело сведения о наличии там льна и леса и что климат там хороший, намного теплее, чем в Англии. Он сказал, что капитан Кук сообщил о множестве странных животных и птиц, среди которых было большое животное, покрытое мехом и прыгающее на задних ногах, и огромная птица, не умеющая летать. Но хотя Мэри хотела больше узнать об этой новой, такой далекой стране, в ее голове звенели слова Тенча: «Мое сердце устремилось к тебе».

— Когда мы отправляемся? — Это было все, что она могла спросить.

Тенч вздохнул.

— У нас есть приказ посадить тебя на корабль седьмого января, но я подозреваю, что пройдет какое-то время, прежде чем мы поднимем парус. Капитан Филип, командующий этой кампанией, еще не удовлетворен запасами товаров и пищи, которые мы берем с собой.

— Я буду на одном корабле с вами? — спросила Мэри.

— А тебе хотелось бы? — удивился он, и его темные глаза строго посмотрели на нее.

— Хотелось бы, — ответила Мэри прямо, отбросив ложную скромность.

— Я думаю, что смогу устроить это, — сказал Тенч и улыбнулся. — А теперь никому ни слова, особенно лейтенанту Грэхему.

— Он тоже плывет? — спросила она.

Тенч отрицательно покачал головой.

— Это тебя огорчает?

Мэри улыбнулась.

— Нет, нисколько. Я не думаю, что он подходит для такого приключения.

Тенч хмыкнул, и Мэри подумала: означает ли это, что Грэхем отказался ехать?

— Да, Мэри, он не подходит для такого приключения. Но ты и я… да, возможно, мы увидим то, о чем даже не мечтали.