Помпа

Глава четырнадцатая

Запылённый голубой автобус остановился у развилки шоссе и виноградного столбика с надписью: «Изюмовка».

Автобус был не местный, а рейсовый, линялые занавески порхали в окнах. Из двери вышли две пассажирки, явные курортницы: одна толстая, с красным зонтиком, в платье с громадными оранжевыми цветами; вторая худущая, седоволосая, в сарафане-размахайке и широкополой шляпе с кисточками. У толстухи висела на руке сумка-саквояж, у худущей ничего не висело.

Народу на остановке не было. Солнце щедро поливало жаром. Против шоссе, у длинного белого строения без окон, играли в городки ребятишки. Какие это были городки! Просто чурбаки с кривыми палками… Однако ребята играли азартно, со смаком, стреляли чурбаками звонко, даже на шоссе отдавалось.

Пассажирки, переждав несущиеся грузовики, пересекли шоссе, и толстуха спросила мальчонку, целящегося биткой в «бабушку в окошке»:

— Ты, случайно, не знаешь, где в вашей деревне находится дом Лукояненко или Луконенко?

— Лукьяненко? Это которых? — Битка звонко выбила «бабку». — Тётки Марьи? Хромого Николая?

— У которых живёт московская девочка. Лет тринадцати.

— А-а, Помпа!

— Что? — не поняла толстуха.

— Вам Помпу?

— Какую помпу? Девочку зовут Юля!

— Ступайте огородами, сельмаг пройдёте, ихний дом с антенной. Шуре-ец! — завопил мальчонка. — Твою спрашивают!

— Помпу, — подтвердил второй игрок, целясь биткой.

За стеной, где падала косая тень, на земле лежал, оказывается, ещё игрок. Он вскочил, подбежал, уставился на толстуху.

— Вы из Москвы, что ль, тоже? Здравствуйте.

— Здравствуй, дружок. Из Москвы, что ль, — ответила худая приезжая, с интересом изучая спалённое солнцем лицо Шурца.

— Витька, Солома, за мной! — распорядился тот.

Городки были брошены к стене. Трое поводырей двинулись было к дороге, что вилась среди огородов с побуревшей картошкой и высоченным цветущим луком, но Шурец крикнул:

— Обождите маленько! — вернулся к белому строению, проворно влез на лестницу под крышу и заорал: — Галина!

Дверь белого строения распахнулась. Появилась тоненькая смуглая девочка. Обеими руками она обнимала большую охапку зелёных веток и выглядывала из них, как из кустарника.

— Чего шумишь?

— Юльку-Помпу гражданки шукают.

— Ну и веди. У меня черви проснулись голодные!

Дверь захлопнулась.

— Любопытно, — сказала худая приезжая, когда все зашагали под нестерпимым солнцем дальше. — Черви проснулись, да ещё голодные. А почему вы так странно зовёте свою родственницу — Помпа?

Мальчишки переглянулись и захихикали. Толстуха дышала шумно, зонтик над её головой раскачивался, как воздушный шар.

— Нет. Мне здесь не нравится абсолютно, — сказала она, утирая платком мокрый лоб и губы с расползшейся помадой. — Самая обычная деревня. Далеко от моря. Вряд ли имеется комфорт. Ни курортников, да и вообще людей не видно…

Перед ними лежала пустая, тихая деревенская улица. Зной иссушил её. Ни одно деревце не шевелило сонной листвой, ни акации, ни тополя у оград и ослепительно белых или голубых от синьки домов. Ни одного жителя не было даже вдали, лишь жёлтое облако таяло за проехавшей машиной, да куры купались в пыли, да у водопроводной колонки с недовольным писком бродили в поисках лужи встревоженные утки.

— А мне как раз нравится. Люблю тишину и покой, — сказала худущая. — Сиреневые горы на горизонте очень колоритны. И эти белые мазанки с красными крышами… Так вы мне не ответили: почему же зовёте девочку Помпой?

Мальчишки опять захихикали.

— Во наша хата! — сказал Шурец, ткнув пальцем на дом с палисадником, над которым, словно тушью по синему небу выведенная, торчала высоченная антенна.

— Ах, значит, это твой дом! — обрадовалась толстуха. — А твои родители, надеюсь, дома? О, на работе? Даже в воскресенье? Но правда, что у вас есть прекрасные свободные комнаты? И что держите свою корову, поросят? И машина есть, чтобы возить жильцов к морю?

Шурец посмотрел на толстуху с удивлением, брыкнул ногой и помчался к воротам. Товарищи его поотстали.

— Дали маху, кажется, — сказала толстуха, бурно дыша. — Я всю жизнь слишком доверчива…

А худущая повторила:

— Нет, по-моему, совсем неплохо.

«Гражданки» проследовали к воротам, вошли в калитку. За оградой был дом как дом. Приземистый, с низкими окнами, с небольшой выбеленной терраской. И сад как сад. Вишни торчат строем, ягоды уже наливаются краснотой. Низкорослые кривые яблоньки, побелённые снизу… Груши свесили помертвелые листья. Под деревьями густо засажено картошкой. Кучи песка, торфа, заботливо покрытого соломой навоза… Дорожка усыпана щебнем, хрустит под ногами. А бани никакой не видно. И душа, и колодца… Не говоря о гараже. Дали маху, словом! Цветочки жалкие под окнами — ноготки, цинии. Розы, правда, есть, так себе, жёлтенькие… Промахнулись!..

Ещё задолго до того, как из скважины с помощью многострадальной помпы забила наконец долгожданная вода, соседские ребятишки окрестили Юльку Помпой. И за дело.

Во-первых, Юлька с горделивым хвастовством разнесла по соседям:

— У нас на усадьбе скоро заработает собственная помпа, будет качать воду из собственной скважины.

Во-вторых, не замедлила сообщить, что это именно она отправила в столицу «на консультацию» схему установки помпы для высылки очень важной детали, без которой помпа — ничто.

В-третьих, разгласила, что только ей, Юльке, доверит Пётр включать и выключать помпу, следить, чтобы не перегрелась, — словом, руководить поливкой.

Короче, Юлька так распетушилась, так много и с таким чувством превосходства рассказывала встречным-поперечным о себе и о помпе, что соседские ребята и окрестили её так. А давно известно, меткие прозвища прилипают прочно.

Пётр почти безвыходно помогал исправлять аварию на водохранилище; тётя Дуся с утра до ночи, даже в воскресенье, опыляла виноградники; дядя Федя с бригадой трактористов тоже с утра до ночи вспахивал каменистую землю под новые виноградники; Галюшку в числе школьников-активистов «бросили» на шелкопряда… Самой работоспособной на усадьбе Лукьяненок оставалась Юлька. Старенькая баба Катя и малолетний Шурец разве шли в счёт?

На следующее утро после запуска помпы Пётр сказал:

— Сестрёнка! На тебя одну надежда. Сегодня будешь наш огород поливать. А уж дальше… Справишься? Вот тебе часы. — Он надел на Юлькину руку свои, большие, с широким ремнём. — Время засекай. Перцы нехай по колено в боде плавают, под каждый рядок минут десять лей. Под огурцы тоже. Шурца на помощь, гоняй его без жалости. Словом, действуй пока у нас на усадьбе самостоятельно. Кстати и помпу проверим! Но попусту воду не трать, она на вес золота…

Тётя Дуся, дядя Федя, Галка, Пётр скоро разошлись по делам. И Юлька оказалась в первый же день полновластной владычицей воды.

Попусту воду не тратить? Да она и не будет попусту! Готова весь огород, весь сад залить, лишь бы отличиться…

— Юлька! К тебе из Москвы приехали!..

— Из Москвы? Ко мне?

— Ага. Две.

— Не ври, пожалуйста.

— Я не вру! Тётки. Одна — во. Другая — как цапля.

— Шурец, держи шланг. Где они?

— Возле кучи навозной.

— Под перчики надо ещё семь с половиной минут, я время засекла. Дам знак — переложишь под помидоры.

— Дай часы — переложу!

— Анчибола, выполняй!

— Есть выполнять. Помпа аме…

— Сам дурак.

Юлька развернулась, хотела влепить ему затрещину, но юркий Шурец вильнул за яблоню. Вот, явились-таки!.. Принесла нелёгкая, да ещё в такой день. Дура, дура, наболтала тогда на пляже…

Всё же не спеша, стараясь побороть волнение, Юлька пошла к дому. Кошмар, на что похожа! Сарафан вымок, «редькин хвост» болтается на тесёмке, ленты растеряла, на босоножках по сто кило глины, руки — страшно смотреть.

Однако встретила она москвичек с отменным достоинством:

— Здравствуйте, очень рада. Извините меня, я в таком виде… Поливкой огорода и сада руковожу — понимаете? Садитесь, пожалуйста! (Хотя, кроме навозной кучи, вблизи ничего не было.) — И обернувшись — Баба Катя, будьте так любезны, дайте ряженки или молока. Ко мне из Москвы гости!

Услыхала баба Катя просьбу, нет ли — неизвестно. Юлька провела под малый орех толстуху с приятельницей. (Вовсе та была не приятельницей! Просто случайно поселились в городе у моря под одной крышей, где в комнатушках и коридорчиках было битком набито курортников.) Под орехом стоял стол с выгоревшей добела клеёнкой и две врытые в землю скамейки.

— И здесь недурно! Недурственно, — как бы про себя заметила худая гостья. — Какой необыкновенной мощи ствол! — Она с восхищением погладила его.

— У нас ещё больше орех есть. Там, внизу! — Юлька помахала рукой.

Толстуха лишь отдувалась, работая платком.

— Холодного бы… выпить… неплохо… — пропыхтела она.

— Сейчас принесу! Ив ю плиз — одну минутку… (Хоть предлог нашёлся увильнуть, привести себя в порядок!)

Пошептавшись в доме с бабой Катей, Юлька отправила старушку под орех с кринкой и стаканами, сама бросилась переодеваться. Вернулась она уже в бриджах, в кофточке, с причёсанным «хвостом». Села на скамейку в непринуждённой позе, нога на ногу. Гостьи с удовольствием пили молоко.

— Чудесно, — сказала худая. — Точно в другой климат из жары попали! Такая прохлада! Тень и пятна, пятна света… А что это у вас гудит?

— Помпа, — любезно пояснила Юлька. — Работает.

— О, помпа? Как же она работает?

— Нормально. Одно ведро наливается за пятнадцать секунд. Следовательно, двадцать вёдер составит триста секунд, делим на шестьдесят, получается пять ми… Ах, извините! Я же засекла время… Александр! — завопила Юлька, вскакивая. — Перекладывай, пора!..

— Переложил давно-о! — донеслось из глубины сада.

Шурец, разумеется, бессовестно врал: в эту самую минуту, прижав пальцем струю, он окатывал себя прохладными брызгами, повизгивая от удовольствия.

— Занятно, — улыбнулась худая москвичка. — Это кто же там, твой помощник?

— Да. Но разве он…

— А можно пройтись по саду? И посмотреть вашу помпу?

— Ив ю плиз…

Знают ли приезжие гостьи по-английски?

Худая усмехнулась. Толстуха проговорила:

— Я лучше здесь в тени посижу, — и налила второй стакан молока.

Юлька повела любопытную гостью по усадьбе вниз. Дорогой вздыхала, как это нередко делала дома, в Москве, мама:

— Ах, столько забот! Вся усадьба — на мне. В смысле поливки. Усадьба — двадцать две сотки. Сотка — ноль-ноль одна сотая гектара. Гектар — сто на сто метров…

— И всё ты одна? Успеваешь?

Юлька скромно потупилась, но вдруг сделала страшные глаза:

— Шурка! Опять купался? Морока мне с тобой!..

Мокрый, сияющий, облепленный трусами и майкой, Шурец шмыгнул со шлангом за вишню. Спустились к скважине. Юлька сделала вид, что решает очень важное: хмурила брови, слушала, спустилась по лесенке в колодец (Пётр приделал к стене маленькую, в три ступеньки, лестницу), потрогала мерно гудящую помпочку. И, словно сочтя возможным, отставив при этом мизинец со сломанным чёрным ногтем, выключила её. Щёлк!

— Эгей! Воды нема!.. — почти сразу донёсся ответный вопль Шурца.

— Боюсь, перегреется, — не реагируя на вопль и вылезая наверх, сказала Юлька. — Объявляю перерыв.

Гостья слушала и смотрела на всё с большим интересом. Вдруг попросила:

— Знаешь что? Постой вот так несколько минут — хорошо? Можешь? Я сделаю набросок…

Она вытащила из кармана блокнот, карандаш и принялась быстро черкать в нём что-то.

— А вы… Вы кто, писатель? Художница? — просияла Юлька, на всякий случай выпячивая грудь и отставив ногу.

— Ну вот, так я и знала… Стой просто, свободно!

— А мне можно посмотреть?

— Да не на что пока. Моментальный набросок… — Едва уловимыми движениями гостья трогала, тушевала что-то, изредка цепко взглядывая на Юльку. — Так… Так… Скажи, тебя прозвали в деревне Помпой из-за неё? (Она показала карандашом.)

— Не считаю нужным обращать внимание на глупые детские выходки, — отчеканила Юлька.

— Ого! Да ты, оказывается, с норовом…

Гостья скинула шляпу. Тряхнула седой, коротко остриженной головой, обвела прищуренными, вовсе не старыми глазами долинку за плетнём, почти пересохший ручей с плавающими утками, блестящий глазок кринички за ним, ближние холмы в рыжеватых зарослях шиповника и дальние горы в синем мареве…

— Знаешь что? Мне здесь у вас определённо нравится. Гораздо больше, чем в городе среди асфальта, — сказала она. — Как ты думаешь, нельзя ли будет снять в вашем доме комнату?

— Снять? Комнату? — машинально повторила Юлька. Она растерялась, но только на мгновение: вдруг сразу припомнились брошенные когда-то тётей Дусей слова: «Дом большой, хоть жильцов сели». А что, если?.. — Безусловно, — довольно уверенно проговорила Юлька. Она и выражения такого никогда в жизни не употребляла, но отступать было уже поздно.

— Отлично. Цена не имеет значения, было бы тихо и чисто. Жаль, что твоих дяди с тётей нет. Они будут согласны, ты в этом уверена?

— Безусловно, — как заводная, повторила Юлька.

— Тогда я сделаю так: сегодня вернусь со своей компаньонкой в город, а на той неделе переберусь в Изюмовку. В крайнем случае, найду ещё где-нибудь… Вещей у меня мало. А на комнату можно будет сейчас взглянуть?

— Безусловно, — уже автоматически сказала Юлька.

Деревянными ногами прошествовала она с приезжей гостьей обратно по усадьбе, дорогой отдав Шурке приказ о перерыве поливки. Оттуда — в дом.

Баба Катя не без тревоги и удивления смотрела, как Юлька показывает зачем-то гостям хату, свою комнату, с несколько смущённым, но деловым лицом тренькает на гитаре…

Потом обе москвички, с Юлькой во главе, прошли к калитке. Шурец догнал Юльку, та сунула ему под нос часы:

— Тридцать минут. До полного охлаждения.

Баба Катя проковыляла к калитке. Внимательно следила, как трое идут по дороге к автобусной остановке.

В саду и на огороде было тихо — помпа молчала. Неистово щебетали в черешнях, абрикосах и сливах обжоры скворцы. Шурец, словно солнце и не палило вовсю, подбрасывал босой ступнёй сам в себя камень, ловил его, кидал снова и распевал лихую бессмысленную песню: