Порочные игры

Глава 15 НАСТОЯЩЕЕ

Пирсон приехал ко мне вторично — без предупреждения — через неделю вечером.

— Ну, кое-что раскопал, — сказал он, когда мы уселись и я предложил выпить, — благодаря пластиковым деньгам.

Заметив удивление на моем лице, он продолжал:

— Помню, вы говорили, что после его смерти жена вернулась из-за границы. Я попросил одного парня, способного пролезть куда угодно, пройтись по самым крупным фирмам, сдающим напрокат машины, — у них кредитные списки занесены в компьютерные базы данных. Они потом распространяют эти списки — вы же знаете, все это дерьмо присылают нам по почте. Так вот, ваша Софи наняла «Мерседес-30 Супер-люкс», указала счет в «Америкэн экспресс», все еще пользуясь фамилией Блэгден, и дала вот этот адрес в Букингемшире, в Пенне — дом называется «Инглвуд». Это вам о чем-нибудь говорит?

Деревня Пенн — место обитания кандидатов в высшие слои общества. Я был там как-то у одного крупного кинопромышленника — настолько крупного, что амбиции в конце концов привели его к банкротству, — но мог ли этот «Инглвуд» быть одним из многочисленных домов Генри и Софи — я понятия не имел. Насколько мне известно, последнее их место пребывания было в Оксфордшире.

— Оказалось, что этот дом внесен в списки: участок десять акров, архитектор Лютьенз[41], первоначальная планировка сада — мисс Джекил. В общем, целая родословная.

— Нет, никогда об этом доме в связи с ними не слышал.

— Потом я проверил телефонный справочник. Телефон записан на фамилию Сеймур.

— Тоже не знаю. Впрочем, дайте-ка я загляну в «Кто есть кто». — Я снял с полки книгу, отыскал в ней всех Сеймуров, потом, на всякий случай, всех Сейморов, но никто из них к упомянутому случаю не подходил.

— Жаль, — сказал Пирсон, потирая свой плохой глаз. — Ну что ж, пока все. Пожалуй, это стоит прощупать прямо сейчас.

— Как это лучше сделать?

— Поехать прямо туда. Это маленькая деревенька. Не исключено, что мы просто наткнемся на эту женщину. Представьте, такое часто случается при розысках. Похоже, вы сомневаетесь?

— Теперь, когда это почти осуществимо, мне как-то не по себе.

— Вам решать.

— Впрочем, терять уже нечего. Все как будто спокойно; ни зловещих посланий на компьютере, ни полночных звонков. Кстати, что с той запиской, которую я вам дал? Удалось что-нибудь выяснить?

— Пока нет. Но стараюсь.

— О’кей, значит, едем? Когда?

— Когда вам удобно. Хоть завтра. Чем скорее, тем лучше, не так ли?

— Верно. Давайте завтра.

— Я заеду за вами, ну, скажем, в десять. Чтобы не попасть в часы пик.

— Договорились.

Лишь после его ухода я полностью осознал ситуацию. Я так долго и так сильно желал встречи с Софи! Но страх разбередить старые раны буквально сковал меня. Я ощущал его и на следующее утро, и во время всего нашего путешествия.

Мы без особого труда нашли нужный дом. Он находился примерно в миле от деревни, около дороги и был окружен парком. Рядом с резными чугунными воротами в нише кирпичного столба виднелся телефон. Судя по внешнему виду, дом был типичным произведением Лютьенза — с остроконечной крышей, из красного кирпича; часть фасада была увита диким виноградом. В доме царила тишина.

Я набрал в машине Пирсона номер телефона, который он мне дал. Ответил мужской голос.

— Простите, могу ли я поговорить с миссис Блэгден? — Мой голос прозвучал необычайно хрипло.

Наступила пауза.

— Миссис Блэгден?

— Да. Она здесь?

— Как прикажете о вас доложить?

Я набрал воздуха и назвал свое имя. Снова пауза.

— Уивер?

— Да.

— Минутку, сейчас спрошу.

Я услышал разговор, и наконец трубку взяла Софи. Меня прошиб пот.

— Мартин?

— Да… Софи? Вот уже скоро год, как я пытаюсь тебя разыскать. Тебе говорил твой поверенный?

— Возможно. Но время было тяжелое.

— Да, конечно… Я тоже очень переживал. А для тебя это, наверно, было настоящим ударом.

— Да, в общем, да. — Странно, но в ее голосе не было уверенности.

— Никогда бы не подумал, что Генри может совершить нечто подобное.

— Чужая душа — потемки.

— Твой поверенный сказал, что в то время ты была за границей.

— Да.

Беседа явно не клеилась.

— Послушай, это не телефонный разговор. Может, встретимся? Ты, видимо, гостишь у друзей. А я здесь, неподалеку. Удобно это тебе?

— Только не сегодня.

— Хорошо, назначь время. Завтра устраивает?

— Завтра четверг, да? Нет, по четвергам не могу. И по вторникам тоже. Давай в пятницу.

— Как насчет ленча? Предпочитаешь здесь или в городе?

— Лучше в городе.

— Отлично! Я закажу столик в «Сан-Лоренцо», как в старые добрые времена. В час дня годится?

— Да. Я приеду.

— Ты узнаешь меня? — Она не ответила. Разговор прервался.

— Итак, путешествие закончилось? — спросил Пирсон.

— Вроде бы да. Я вам так благодарен! Вы и представить себе не можете!

— Взят рекордный вес, а?

— Да. Прямо-таки не верится. Снова услышать ее голос. Столько лет прошло.

— Она объяснила, что за Сеймур?

— Нет.

— Ладно, не будем придавать этому особого значения.

Позднее это его замечание показалось мне странным. На обратном пути в Лондон я почти все время молчал, пытаясь найти объяснение ее неразговорчивости: то ли она растерялась, услышав мой голос, то ли была не одна, когда вела разговор, то ли знала, что смерть Генри фальсифицирована. Постепенно возбуждение мое улеглось.

Прежде чем попрощаться, Пирсон обещал позвонить, если отследит какие-то имена из списка, данного мною.

— Я ваш должник, — сказал я.

— Все в свое время. Надеюсь, вы довольны нашим сотрудничеством?

Я немедленно заказал столик в ресторане, попросил, чтобы он был не на виду, и почувствовал себя словно юноша в предвкушении первого свидания.

В спальне я выдвинул ящик старого, обитого внутри кожей комода, достал сложенную, уже измятую фотографию обнаженной Софи, на которую время от времени поглядывал, испытывая при этом боль, как настоящий мазохист. Вот и сейчас, разглядывая ее, я буквально терял рассудок, как это было когда-то. Я вспомнил любовные игры среди дня, купание вместе, то ощущение счастья, когда, проснувшись утром в узкой постели, чувствовал тепло ее тела. Почему я не обладаю хоть каплей того дара, что Джойс, которому удалось выразить в своих великих монологах из «Улисса» всю силу и страсть любви!

В пятницу я проснулся гораздо раньше обычного, словно мне предстояла сложная хирургическая операция. В ресторан приехал на двадцать минут раньше назначенного времени и заказал вино, не шампанское, которое счел неподходящим к случаю, а итальянское белое, очень дорогое.

Я знал, что Софи опоздает — пунктуальность никогда не была ее достоинством, — и спокойно ждал до половины второго. Но к двум часам понял, что она не приедет. Иначе предупредила бы по телефону, что опоздает, объяснила бы, в чем дело. Чтобы скрыть неловкость своего положения, я поковырял макароны в тарелке, потихоньку расплатился и ушел. Шум на улице показался мне каким-то потусторонним. Я был в полном отчаянии! Я так ждал, так надеялся! Был готов к любому повороту событий, только не к полному отказу.

Постепенно отчаяние сменилось злостью. Промучившись с полчаса, я помчался в Пенн без всякого предупреждения, даже не позвонив, — решил поставить ее перед фактом. Я подъехал к дому Сеймура и поднял трубку домофона. После паузы мне ответили явно измененным голосом:

— Да?

— Это Мартин Уивер, — сказал я. — Мне необходимо повидаться с миссис Блэгден.

— Пожалуйста, мистер Уивер.

Чуть погодя большие чугунные ворота со скрипом открылись. Дорога за ними делала небольшой поворот, по обеим сторонам ровными рядами росли деревья, а между ними — высокие кусты гортензии. Все вокруг говорило о богатстве. Над аккуратно подстриженными газонами наверняка потрудилась целая армия садовников. Что касалось «Инглвуда», то мисс Джекил могла спать спокойно в своей могиле.

Я затормозил у главного входа, подняв фонтанчик гравия. Дверь была открыта. Меня приветствовал коротышка, на вид лет сорока пяти, в небрежно-элегантном наряде, который можно увидеть разве что на рекламе Ральфа Лорена.[42]

— Эллиот Сеймур, — представился он. Я пожал протянутую мне руку, холодную и вялую, и заметил, когда он улыбнулся, что у него заячья губа. — Вы приехали повидаться с Софи?

— Да. Мы договорились встретиться сегодня в городе, но она не приехала. Может быть, она перепутала день — сегодня ведь пятница, правда? Она не заболела?

— Нет-нет, не заболела. Даже наоборот. Заходите, пожалуйста.

Я прошел за ним в холл и сразу же поскользнулся на отполированном до блеска изразцовом полу. Сеймур поддержал меня.

— Они полируют эти изразцы как стекло, — сказал он. — Не дай Бог, кто-нибудь ногу сломает. Я все время беспокоюсь о своей мамочке. Бедняжка, она так стара, у нее такие хрупкие кости.

В твоем возрасте, подумал я, пора перестать называть ее мамочкой.

Он провел меня в обитый материей кабинет, пропахший сигарами и меблированный наподобие клубной гостиной — большой кожаный диван и кресла. Вдоль одной из стен стояли застекленные витрины, какие бывают в музеях.

— Не желаете ли кофе?

— Мне не хотелось бы отнимать у вас время.

— Дорогой мистер Уивер, я очень рад вашему приезду. Целыми днями я ничего не делаю, можно сказать, совсем обленился. Лондон не выношу: весь этот европейский сброд, суетливый, в безобразных одеждах, щелкает фотоаппаратами, снимает гвардейцев. Папочка любил говорить, что гвардейцы хороши только на войне и в постели.

Он умолк, ожидая моей реакции, но я промолчал. Тогда он спросил:

— Какой вы предпочитаете кофе?

— Просто черный, благодарю вас.

Он подошел к бюро и нажал кнопку внутренней связи.

— Эдит, пожалуйста, принесите кофе для двоих в кабинет. — Потом он обернулся ко мне: — Прошу вас садиться. Не понимаю, что могло случиться, почему она забыла о встрече с вами. Это на нее совсем не похоже.

— Конечно. Но в последнее время у нее было много забот. Она здесь?

— В данный момент нет. Вы ведь, кажется, ее старый друг?

— Да. Но какое-то время мы почти не общались. Генри тоже был моим другом, и меня, разумеется, потрясла эта новость.

— О да! — Он открыл гумидор[43] с набором сигар «Давидофф» и предложил мне. — Не желаете?

— Нет, спасибо, я привык к сигаретам.

— А я их бросил, но перешел на сигары. Должна же быть у человека хоть какая-то слабость. Вы согласны? — Он выбрал сигару побольше и откусил кончик.

— Софи сильно переживала по поводу смерти Генри?

— Она прекрасно держалась. Только потом сдали нервы, понимаете? Все эти ужасные формальности. Я помогал ей, как мог. Ей сложно общаться с юристами и прочими официальными лицами.

— А кому не сложно?

— Вы ведь писатель, Софи мне о вас рассказывала.

— Да, писатель.

— Романы сочиняете?

— Да.

— Признаться, за последние несколько лет я не прочел ни одного романа и не знаком с вашими произведениями. Вы уж извините меня. Читаю лишь специальную литературу.

— И что это за литература?

— О бабочках.

— Бабочки? В самом деле? Как у Набокова? — Я сделал вид, что очень заинтересован. Что-то в хозяине дома мешало мне вновь заговорить о Софи, какая-то натянутость, фальшь. Он был слишком любезен, без конца улыбался, при этом лицо его напоминало венецианскую карнавальную маску.

— С Набоковым у меня нет ничего общего. В каких забавных нарядах он обычно фотографировался! Я бы такого себе не позволил. Впрочем, какой спрос с иностранца. Два года назад у меня высадили специальный сад для бабочек. Не знаю, понравилось ли бы это мисс Джекил.

— А что особенного вы находите в бабочках? — Я все еще старался быть вежливым.

— Их красота так недолговечна. Мне хочется ее сохранить. В моих витринах они словно спящие красавицы. Однажды я видел Набокова, — продолжал он без паузы, — в Монтрё. Что до его романов, то, по-моему, они, мягко говоря, несколько странные. И все — про девочек в период созревания, верно?

— Нет, только один, — возразил я. — Он пользовался в свое время большим успехом, он даже экранизирован.

— Видите — очень похоже на его главное хобби.

Он, наверное, заметил недоумение на моем лице, потому что добавил:

— Бабочки — красота, которая мгновенно увядает.

Вошла служанка в накрахмаленной униформе и поставила серебряный поднос с кофе на край стола около кресла Сеймура.

— Это все, мистер Эллиот?

— Да, благодарю вас, Эдит.

Когда она ушла, я спросил:

— Как вы думаете, когда вернется Софи?

— Она не сказала ничего определенного.

Я завороженно смотрел на кусочек влажного сигарного листа, приклеившегося к его губе.

— Вы не знаете, она достаточно обеспечена по завещанию Генри?

— О, думаю, у нее нет повода для беспокойства, — ответил Сеймур.

Я ждал, что он спросит, каким образом я нашел Софи в «Инглвуде», но он не спросил.

— Он назначил меня своим литературным душеприказчиком.

— Правда? Нелегкая задача! Прошу прощения, я должен отлучиться на минутку — напомнить мамочке, чтобы приняла таблетки. А то забудет.

Он вышел, а я заглянул в одну из витрин с коллекцией бабочек. Меня никогда не привлекали чучела животных, охотничьи трофеи, рыбы в стеклянных футлярах и прочие подобные вещи. Напротив, они вызывали во мне отвращение. И сеймуровский музей не явился исключением.

Вернувшись, Сеймур сказал:

— Не хотите ли осмотреть мой сад, когда допьете кофе?

— С удовольствием. Вы уверены, что это вас не затруднит?

— Ни в коей мере. Я всегда рад друзьям Софи. Ну и Генри, конечно.

Когда мы проходили через холл, я заметил пожилую женщину, медленно поднимавшуюся по дубовой лестнице. Одета она была, как мне показалось, в армейскую форму. Услышав наши шаги, она остановилась и обернулась.

— Все в порядке, мамочка, — сказал Сеймур, — это посетитель ко мне. Мы идем прогуляться по саду.

— Он не из военного министерства?

— Нет, мамочка.

Она посмотрела на меня совершенно бесстрастно, пошла дальше и вскоре скрылась из виду.

— Ее тревожит буквально все, что нарушает привычный распорядок, — пояснил Сеймур. — Моего младшего брата убили на Фолклендах, и она так и не оправилась после этого несчастья. Содержит его комнату точно в том виде, в каком он ее оставил, когда уезжал, каждый вечер выкладывает его форму — уверена, что он вернется. Милая бедняжка! Как грустно, когда такое происходит.

Он провел меня через гостиную, за которой находилась сводчатая викторианская оранжерея, где было жарко, как в тропиках. Росли во множестве пальмы и экзотические растения, некоторые с сильным ароматом. Макао[44] с великолепным оперением слетел вниз, едва мы вошли, опустился на подставленную руку Сеймура и с гордым видом зашагал вверх, к его шее. Сеймур разрешил ему дотронуться клювом до губ.

— Как вы думаете, сколько стоит такая птичка?

— Понятия не имею. Фунтов двадцать?

— О, мы стоим гораздо больше, не правда ли, дорогой? Мы стоили папочке две тысячи. Их сейчас приходится ввозить контрабандой, — сообщил он мне. — Ты ведь нелегальный иммигрант, красавчик мой, да? Ну, лети. — Сеймур снова поцеловал попугая, и тот улетел.

— Еще одно хобби? — спросил я, полюбовавшись на драгоценную птицу.

— Да, в общем, не хобби — просто память о жарких странах. У меня есть еще дом в Аризоне. Знаете Аризону?

— Должен признаться, что нет.

Мы пошли дальше. Сад оказался очень большим. Позже я взял в библиотеке биографию мисс Джекил, где нашел первоначальный план «Инглвуда». Мало что изменилось по сравнению с ним, если не считать сада, устроенного на месте старого огорода.

— Конечно, многие деревья погибли во время урагана 87-го года, — сказал Сеймур. — Их вырвало с корнем, как вырывают гнилые зубы. Я посадил новые, но не доживу до того времени, когда они вырастут.

— Не скажи вы об этом мне, я бы и не заметил. Здесь так красиво! А что, не все цветы привлекают бабочек?

— В том-то и дело, что не все.

Ничто в его облике не вязалось с той Софи, которую я знал когда-то. Но он мог быть в числе знакомых Генри. Став членом парламента, Генри завел себе довольно странных друзей. Но о Сеймуре я никогда не слыхал, хотя Генри редко упускал случай похвастаться своими социальными завоеваниями.

— Так когда можно ожидать возвращения Софи? — спросил я как бы между прочим.

— Насколько я помню, она обещала вернуться к Рождеству.

Я был потрясен, даже рот разинул от удивления.

— Как к Рождеству?

— Так она сказала. Думаю, вся эта суматоха с Генри здорово на нее подействовала, и она решила, что ей лучше уехать. Она разве не делилась с вами своими планами?

— Нет, — ответил я.

— О, милая шалунья! Только сегодня она улетела обратно.

— Обратно?

— В Аризону, — пояснил Сеймур. — Я последую за ней позже. Мы с Софи живем вместе. Вы, полагаю, догадались об этом?

Я мотнул головой, окончательно потеряв дар речи.

— Уже почти два года, но из-за мамочки вынуждены держаться в определенных рамках. — Впервые с его губ слетела улыбка, и лицо перестало походить на карнавальную маску. — Вы, кажется, расстроены этой новостью. Ничего не поделаешь, мистер Уивер, это вам наказание за то, что совались не в свои дела. Ведь совались, не так ли? Тратили время и деньги на путешествия, мотались туда-сюда, хотя сами не знали, чего добиваетесь. Кстати, как вам Москва, впечатляет?

— Откуда вы знаете, что я был в Москве? — спросил я каким-то не своим голосом.

— Будем считать, что это принесла на хвосте одна маленькая птичка. По-моему, мистер Уивер, беда ваша в том, что вы даете волю своему воображению. Для вашей изысканной профессии это замечательно, но для реальной жизни не годится. Куда лучше жить иллюзиями, как моя мамочка. По крайней мере меньше переживаний.

— Куда я езжу, чем занимаюсь — дело мое.

— Безусловно, но не следует соваться, куда не просят. Мамочка мне это постоянно твердила. Пора бы и вам последовать ее совету… Генри сказал бы вам то же самое. Он ведь был вашим другом, не так ли? Он просто не позволил бы вам так рисковать.

— В свою очередь хотел бы вам посоветовать вернуться с неба на землю, — сказал я. — Или вы сын своей мамочки?

— Напрасно стараетесь задеть меня за живое. Я вполне доволен своей жизнью. Меня окружают влиятельные люди, которые хотели бы сохранить статус-кво. И для этого у них есть мускулы и средства. Вы попали не в свою лигу, мистер Уивер.

Он проводил меня к боковым воротам, выходившим прямо на шоссе, и дальше, к моей машине. Кусочек сигаретного листа все еще плясал на его изуродованной верхней губе, когда он отвернулся от меня, выпроваживая, как надоедливого коммивояжера.

Но не успел я проехать автоматические ворота, как прямо передо мной выскочила другая машина, так что я еле успел нажать на тормоза. Из нее вышли двое и направились ко мне. Одного я сразу узнал — лощеный тип, давший мне авиабилет в Москве. Второй, на вид помоложе, волосы перевязаны хвостиком, одет в джинсы и кожаный пиджак, в одном ухе золотое кольцо.

Я не сразу сообразил, что к чему. Хотел включить центральное запорное устройство, но не успел. Тип в кожаном пиджаке мгновенно распахнул дверь, вытащил меня из машины, вывернул мне полунельсоном левую руку и бросил меня лицом на капот.

— Гляди-ка, старый знакомый, а? — сказал мой московский благодетель.

— Симпатичный маленький путешественник. Вечно попадает куда не надо и беспокоит моих друзей.

Первый удар опытная рука нанесла по почкам. Я ударился головой о металл и тут же задохнулся от боли. Молодой человек с хвостиком хорошо знал, куда бить с максимальным эффектом, и после третьего удара ему уже не надо было держать мою руку в захвате. Я сполз на землю, и тогда он пустил в ход сапоги. Я буквально рычал от боли, а он делал свое дело с безразличным видом, как мальчишка, который от нечего делать пинает консервную банку. В следующий момент его сапог опустился мне на лодыжку, и я потерял сознание.

Когда я пришел в себя, их уже не было. Сначала мне показалось, будто я повис в воздухе: надо мной были неподвижные облака в просветах между березами. Странно. Где же это я? Наконец до меня дошло, что я лежу на земле, но ощущение совсем не такое, как если бы я проснулся в гамаке в жаркий летний день: единственной реальностью была боль в лодыжке и ребрах. Я пролежал так еще минут пять и лишь потом решился проверить, не сломана ли у меня лодыжка. Затем потрогал лицо — оно было липкое; наверное, кровь, подумал я. Но это оказался гудрон с дорожного покрытия. Я дотянулся до машины, ухватился за ручку дверцы и стал подниматься, когда увидел свое отражение в боковом зеркале. Полоса гудрона делала мое лицо слегка перекошенным, а на подбородке я заметил ссадины.

В этот момент показалась на мотоцикле какая-то дама в брюках. Она увидела меня, уже проехав мимо, описала большой круг и вернулась.

— У вас что-то случилось? — спросила она голосом точь-в-точь как у Джойс Гренфел.[45]

— Да. Я вывихнул лодыжку, упал и сильно ушибся, — солгал я из осторожности.

— О Господи, какое несчастье. Растянуть лодыжку — что может быть хуже? По себе знаю. Уж лучше перелом. — У нее получилось «пейелом». — Не опирайтесь на нее. И мешочки с льдом — чем скорее, тем лучше. У меня это очень часто бывает. Вам далеко ехать?

— Нет, не очень.

— Дайте-ка я подумаю. Ближайшая больница — если вы хотите в больницу, — кажется, в Эксбридже. Или в Эмерсхеме? В общем, одно из двух. Я порекомендовала бы вам своего доктора, но он как раз уехал отдыхать, а тот, кто его замещает, по правде говоря, жуликоват. Но можете рискнуть, если хотите.

— Пожалуйста, не беспокойтесь, доберусь до дому и приглашу своего доктора.

— Ну, будьте осторожны. Противная вещь это растяжение. И не забудьте про лед. Мешочки со льдом и хорошая крепкая выпивка. Замечательно помогает — лед в выпивке и лед на лодыжке. Лично я сначала выпиваю.

— Благодарю вас, запомню. А за то, что остановились, большое спасибо.

— Ну, нельзя же проехать мимо человека в беде.

Она умчалась, отчаянно виляя, и я забеспокоился, как бы она мотоцикл не перевернула. Я перевел дыхание, но боль не утихала. К счастью, пострадала левая лодыжка, а поскольку управление было автоматическим, я решил, что можно ехать. Вытер с лица гудрон, снял левый ботинок, залез в машину и медленно тронулся с места. Только сейчас я понял, что Сеймур, когда выходил из комнаты, наверняка позвонил этим типам. Они были где-то поблизости, вероятно, следили за мной. При этой мысли меня стало трясти, и я с трудом вел машину. Наконец остановился на обочине и закурил. Лодыжка сильно распухла. Теперь уже не страх, а злость волною накатила на меня. Всю дорогу, до самого Лондона, я мучился не столько от боли, сколько от невозможности сосредоточиться и понять происходящее.