Порученец царя. Нарвский дьявол

13. Осада Риги

Возглавленное царём русское наступление в Ливонии развивалось стремительно, изумляя и тревожа Европу и Оттоманскую империю. За летние месяцы пали или сдались без сопротивления все города и крепости на пути к Риге, сердцу всего ливонского края. Погода благоприятствовала наступательной войне, была сухой, позволяла осуществлять быстрые передвижения войск через реки и вдоль рек, и к концу лета сам царь, двигаясь по берегам Западной Двины, вышел к Риге с достаточными силами, чтобы взял в кольцо осады все городские оборонительные укрепления.

Напряжённые летние работы генерал-губернатора Риги графа Делагарди по восстановлению обветшалых участков защитных стен оказались не напрасными. Шесть батарей русских пушек за три недели почти непрерывных обстрелов не добились видимых успехов. Однако гарнизон нёс потери, запасы невосполнимого продовольствия заканчивались, а бюргеры роптали, что Рига осталась шведским островом в русской Ливонии, и нет смысла и выгоды сопротивляться. Даже графа стали мучить сомнения, день ото дня всё более мрачные, а сможет ли он продержаться до середины осени без срочной помощи от короля, который, казалось, уже не способен выбраться из Польши. Наконец, в ответ на его личные письма к Карлу Х о неубранном урожае и отсутствии в конце лета необходимых продовольственных запасов прибыл королевский доверенный посланник, и граф созвал в ратуше совет отцов города. Совет должен был проходить тайно, чтобы не будоражить напуганных обстрелами и решимостью царя обывателей.

В строгом зале для заседаний за вытянутым, покрытым бардовым сукном дубовым столом собрались все двадцать членов губернаторского совета. На лицах их отражались подавленность и усталость от постоянного беспокойства и бессонницы. Большинство избегали смотреть на графа Делагарди. Только он во главе стола и двое офицеров, которые стояли позади его тяжёлого резного кресла, были в стальных доспехах, отчего казались единственными уверенными в себе и подтянутыми мужчинами. Граф обвёл всех тяжёлым взглядом.

– Господа, – начал он торжественным голосом, – я должен сделать важное сообщение. Ночью, рекой, тайно прибыл наделённый особыми полномочиями посланник шведского правительства и короля.

Он указал на сидящего по правую руку от себя единственного участника совещания, который не являлся членом совета. Сановник ничуть не изменился за три месяца, которые прошли с его предыдущего тайного посещения города. Его спокойствие человека, который оставил в прошлом заблуждения и страсти, и даже любопытство, давно подчинил их холодному уму, произвело некоторое впечатление. Большинство, в ком теплилась надежда на чудесное избавление от тягот осады и войны, в напряжённом ожидании застыли, уставились в его лицо, как будто надеясь до первых слов угадать, что он скажет. Он неторопливо поднялся, выпрямился, по опыту зная, что речь в таком положении звучит внушительнее и убедительнее.

– Карл Х взял Варшаву, – сказал он так, будто и не ожидал от них проявлений радости. – Он намерен объявить себя королём Польши и, таким образом, объединить два государства под своей властью. Сейчас ему приходиться подавлять недовольство польских мятежников. Он не может выставить против царя ни одного солдата. Я только что от него. Король просил меня напомнить о вашей присяге трём коронам Швеции и ему лично.

Он смолк, непроизвольно расставил ноги пошире, стал похожим на прибрежный дуб в ожидании морской бури.

– Царь захватил всю южную Ливонию, – наконец отозвался худой барон с желчным лицом. – Если король бросает нас в связи с более важными обстоятельствами, то и мы должны быть верны присяге настолько, насколько нам позволяют наши обстоятельства.

Граф Делагарди слегка пристукнул кулаком по краю стола.

– Пока стоят две крепости, Рига и Динабург, царя можно выгнать из Ливонии, – со всей твёрдостью, на какую был способен, заявил он остальным присутствующим при свидетельстве присланного королём сановника. – А я Риги не сдам! И я уверен, русские Динабург не возьмут!

Но судьба решила сыграть с ним злую шутку. Едва он гордо заявил о такой своей уверенности, многие вздрогнули, отвернулись от него к громкому и требовательному шуму за закрытыми толстыми дверями. Все знали, страже настрого приказано – беспокоить заседание только в случае крайней опасности для города. Дверь ударом сапога распахнулась. Грубо растолкав четверых стражников, в зал ворвался растрёпанный и вымокший от пота и воды майор драгун. Наспех обмотанная на шее тряпка была грязной и с бурым пятном спёкшейся крови. Некоторые из членов совета побледнели, мёртвая тишина воцарилась за столом. Увидав испуг в глазах тех, для сообщения кому грозной новости он несколько часов бегства на коне и на лодке преодолевал столько препятствий и опасностей, майор разом остыл.

– Воевода царя Ордин-Нащокин взял Динабург первым штурмом, – вымолвил он сдавленным, прерывающимся голосом.

Приподнявшись было, чтобы наказать майора за дерзкое вторжение, граф Делагарди пошатнулся, едва успел опереться левой рукой о подлокотник и обвалился в кресло. Как выдернутая из воды рыба, он открыл рот и рванул воротник рубашки под панцирем.

– Город не сдам! – пробормотал граф с вызовом своей судьбе обречённого военачальника.

Обвислые серые щёки ещё месяц назад полного и краснощёкого лица мастера цеха колбасников затряслись, он уставился в свои похудевшие пальцы и тихо заплакал.

Покинув так неожиданно прерванное заседание губернаторского совета, сановник решил сам осмотреть положение царских войск. Он и капитан Лёвенхаупт надели доспехи со стальными нагрудниками, потребовали осёдланных лошадей и верхом поскакали от ратуши к самому плохо защищённому участку восточной части крепостной стены. Русские пока или не знали о слабости защитных стен того места и не вели направленного обстрела, или же, наоборот, знали, но рассчитывали, что город сдастся и они получать мало разрушенную крепость. Как бы там ни было с тем участком стены, а последствия трёхнедельного обстрела самого города производили тягостное впечатление. Улицы были мрачными, и редкие встречные прохожие торопились от одного укрытия к другому, точно голодные крысы в поисках нор и какой-нибудь пищи. Повсюду испещрённые осколками или повреждённые ядрами дома казались покусанными исполинским зверем, который уханьем тяжёлых осадных пушек раскатисто вздыхал на краю пригорода. Направляя коней к этому уханью, сановник и капитан тревожили улицы и переулки звонким перестуком копыт о каменную мостовую, и сановник вдруг подумал, что он волшебник, напрасно пытающийся пробудить их от злого заклятья.

У крепостной стены оба спешились, один почтительно поспевая сзади другого, поднялись на смотровую башню в полусотне шагов от повреждённых взрывом ворот, наспех и кое-как закреплённых обитыми железом брусьями. После хмурого приветствия дозорный офицер в ответ на просьбу сановника подал ему подзорную трубу. Поднёся глазок к правому глазу, сановник настроил её, внимательно осмотрел батарею пушек в правой стороне за разрушенными и обгорелыми деревянными домами, потом другую за большим полем напротив.

– Бережём снаряды и порох, отвечаем, когда они ночами стараются приблизить эти пушки, – пояснил офицер, не дожидаясь его начальственных вопросов.

– Понятно теперь, почему все желают поскорее сдать город, – не то сам себе, не то Лёвенхаупту тихо заметил сановник.

– Кроме губернатора, – вполголоса поправил его капитан.

– И нас, – уточнил сановник.

Он заметил странное движение в стане, где был шатёр с царским гербом и высоко поднятыми стягами, которые по приятельски трепал ленивый западный ветерок. Четыре всадника в красочных военных доспехах дворянской конницы отделились от щели между ограждениями из сбитых брёвен, поскакали по широкому полю, наискось приближаясь к городским крепостным укреплениям. Сановник навёл трубу на скачущих впереди, будто хищник в засаде, ни на что больше не отвлекаясь, проследил за ними. Он оторвался от глазка трубы, не теряя всадников из виду, передал трубу капитану Лёвенхаупту.

– Кто это там? – задал он вопрос, как учитель, уже знающий об ответе решаемой задачи.

Лёвенхаупт озадачено поймал в круг трубы лица наездников, непроизвольно облизнул верхнюю губу.

– Царь, – подтвердил он догадку сановника. Потом задержался на лице того, кто на половину тела лошади опережал царя. – Чёрт! Я же его где-то видел, – пробормотал он, напрягая память и морща лоб. Морщины разгладились, показывая, что туман из разных воспоминаний развеивался, и он проговорил отчётливее, к сведению представителя короля, гордясь своей памятью: – Это же балаганщик из Нарвы, я его видел там у кузницы. Он вынимал колючку из ноги лошади, чтобы та не хромала!

Оторвавшись от глазка, Лёвенхаупт с внезапным прозрением во взгляде уставился в сановника. Тот не смотрел на него, тихо проговорил:

– Он царский агент. – И без осуждения напомнил: – А кто-то уверял меня, что там был польский шпион. – После чего повернулся головой к хмурому дозорному офицеру. – Распорядитесь приготовить два десятка самых опытных драгун, нужна стремительная вылазка. И позвать лучшего пушкаря!

Офицер без особого рвения отошёл к лестнице, крикнул вниз:

– Эриксон?!

Четверо русских всадников знали, что могут привлечь пристальное внимание на стенах крепости, и будто дразнили осаждённых своей дерзкой уверенностью в успехе осады. Они проскакали до средины поля и спутники царя, по его примеру натягивая узду и закидывая морды своих лошадей, приостановили разгорячённых животных. Царь Алексей стянул с правой руки замшевую перчатку, указал рукой на ту самую башню, где за ними наблюдали сановник и капитан Лёвенхаупт.

– Говоришь, возле той башни самое уязвимое место в стене? – спросил он Удачу, как ровесника, с которым возбуждён общей опасностью и счастлив этим возбуждением чувств. – Но стена там не кажется такой уж слабой.

Это было не возражение, а высказывание, и потому он не дожидался объяснений и воскликнул:

– Послезавтра сюда подойдёт Нащокин с двумя полками, и я возьму этот город! Он мне нравится! – Белый аргамак ощущал его возбуждение, тоже волновался, непрерывно переступал тонкими и сильными ногами, подёргивая узду и косясь на сухую траву. – Я взял Смоленск, Вильно! Возьму и Ригу!

Они начали разворачивать коней, но ближние к башне ворота стали открываться, заставили их приостановиться. Из ворот неуверенно выехал отряд шведских драгун, опасливо направился в обход поля к расположению полка дворянской конницы. Там драгуны скучились, принялись выкрикивать ругань и размахивать обнажёнными шпагами, вызывая смельчаков из удивлённого этим вражеского стана. От походных шатров русского полка отделился такой же отряд дворян, поскакал им навстречу. Сшибка была короткой, драгуны дрогнули и рассыпались. Трое из них повернули в сторону Алексея Михайловича и его спутников. Глаза царя заблестели страстью охотника.

– Вперёд! – крикнул он, и первый живо пришпорил аргамака. Тот взвился, полетел навстречу драгунам, и он выдернул из ножен саблю. – Захватим их в плен!

За ним ринулись Удача и оба царских постельничих. Однако все трое драгун при виде их откровенных намерений, стали по дуге заворачивать к крепостной башне, увлекая туда и царя.

– Это лучше охоты на медведя! – сияя восторгом, прокричал он догнавшему и начавшему обгонять его Удаче.

Узколицый и белобрысый пушкарь присел у башенной короткоствольной пушки, сверил прицел и взглянул сосредоточенными тёмно-серыми глазами на сановника. В ответ его кивку приложил фитиль к запалу. Оглушительно рявкнув, пушка взбрыкнула, и пороховое облако скрыло от стоящих рядом с ней обзор всего поля. Облако рассасывалось, сквозь него стали видны неясные очертания четверых всадников, и перед мчащимся вперёди остальных разорвалась столбом пламени и лохмотьями травяного покрова высохшая земля, ударила в грудь и живот его коня. Всадника подбросило и опрокинуло вместе с растерзанной лошадью, которая прикрыла от осколков взрыва скачущих следом.

Тем мгновением, когда пушечное ядро взорвалось под лошадью Удачи, карета с графским гербом на каждой дверце катила по улочкам Львова, пересекая его, направляясь к пригородному дворцу знатного вельможи и сенатора, влиятельного друга польского короля. Красавице графине, которая ехала в ней на встречу с тайно прибывшим в город королём, положение дел уже не казалось столь мрачным, как это представлялось в начале лета. Правда, Карл Х после захвата Варшавы устремился со своим шведским воинством к древней столице польского государства, к славному Кракову, но там срочно укреплялась труднодоступная крепость, собирались верные сторонники короля Польши и Литвы, поднимая знамя прежней гордой славы и независимости. Это не обещало шведам скорой победы. А в тылу у них русский царь успешно покорял Ливонию, осадил Ригу. Над Швецией нависла угроза потери главной своей хлебной житницы и источника самых крупных поступлений в казну от пошлин в широкой торговле, от налогов, на чём и основывалось политическое влияние Стокгольма в делах Восточной Европы. Осада Риги царскими войсками делала положение Карла Х весьма сложным и шатким, давала надежды договориться с ним. Он должен понимать, если не пойдёт на полюбовное окончание войны, не умерит своих требований и притязаний, собственное правительство, собственный сейм поднимутся против него. В конце концов есть и наследник трона, а история Швеции богата на примеры свержения королей. Избавившись же от шведской угрозы, можно будет воспользоваться подъёмом воинственного патриотизма шляхты для подавления мятежа и на Украине.

Нет, графине на удобном заднем сидении катящей скоро кареты положение дел больше не представлялось мрачным и безнадёжным. И она догадывалась о поручении, какое приготовил ей король. Она была не против такого поручения, ей и самой хотелось увидеться в качестве его доверенного лица с надменным Карлом Х. А вознаградить себя за роль посредницы в тайных переговорах она сумеет. Она глянула в угол сидения, на сумку, которую украла у царского агента, когда исполняла последнее из подобных поручений. То опасное поручение сначала тоже представлялось обречённым на ужасную неудачу, а потом позволило ей привезти королю важные сведения и получить достойную награду и щедрые обещания ещё больших наград после окончания войны. Рассматриваемая сумка была вызывающе чужда её обшитому жемчугом платью, перстням, причёске. Она тревожила приятными воспоминаниями, и графиня несколько месяцев не решалась от неё избавиться. Но воспоминания начинали тускнеть в предвкушении новых впечатлений.

Она без прежнего волнения медленно тронула сумку, вынула из неё крупный мешочек из красного бархата с нашитым белым орлом. Ослабив шнурок, ссыпала в ладонь червонцы, с удовольствием слыша их весёлое золотое позвякивание. Всё вернулось к ней, хотя она от имени своего короля честно отдала их этому мерзавцу, сановнику Карла Х. Она улыбнулась улыбкой женщины, которая обманула стольких ловких и умных мужчин. Ссыпав монеты в мешочек, отложила его в сторону, чтобы позже спрятать под сидение. А сумку, на ходу кареты приоткрыв дверцу, выкинула на уличную мостовую, перед торопливо шагающим старым евреем.

Однако внезапный приступ тошноты, отхлынувшая от щёк кровь заставили её невольно положить ладонь на живот, опять напомнили, что ошибки не было, не всё так просто выбрасывается в прошлое. Тень связанной с этим озабоченности боролась на её чувственных губах с тенью улыбки. Чёрной вороной привычно сидящий напротив ксендз иезуит нащупал серебряный крест.

– От Бога или от дьявола? – сверля её маленькими глазками, сумрачно потребовал он незамедлительного ответа.

– От Бога, от Бога, успокойтесь, святой отец, – резко осадила его женщина и отвернулась к окну.

Еврей нерешительно подобрал сумку с мостовой, посмотрел вслед скоро удаляющейся карете, ожидая, что она может остановиться и вернуться за потерей. Но карета пропала из виду за грязно-серыми высокими домами. Осмотревшись, он повернулся и заспешил в обратную сторону, для верности прижимая сумку к хилой груди. Не утерпел, забежал за угол в узкий безлюдный переулок, открыл её, сунул руку внутрь. Разочарование обезобразило его горбоносое лицо старого стервятника. В сумке оказалась только какая-то чёрная шерстяная личина с тремя прорезями.