Порученец царя. Нарвский дьявол

3. Разбойники лесной дороги

Чем дальше удалялись от Риги, тем реже встречались повозки, крестьянские телеги, тем реже попадались среди леса открытые поля с придорожными селениями, в которых можно было остановиться на короткий отдых. Но дорога оставалась торной, и к исходу дня, когда в лесу ощущалось приближение сумерек, четвёрка лошадей продолжала резво подминать проросшую на колеях траву и катить карету без понукания кучера.

Стройные и высокие сосны с низкими и редкими кустарниками между ними позволяли просматривать глубь непрерывных рядов коричневых стволов и верхушки рыже-зелёных крон, в которых иногда копошилась живность и бестолково щебетали птицы. Время от времени попадались лужайки, и тогда лес напоминал запущенный парк, по каким-то веским причинам давно покинутый владельцем.

Прошло уже больше часа езды по лесному безлюдью. С той минуты, как последний раз разминулись с повозкой крестьянина, на дороге не показалось ни одного человеческого существа, а вдоль неё не виделось никаких признаков жилья. Казалось, проезжали самое опасное, самое удобное для грабежей место на всём пути к Нарве, по которому мало кто решался передвигаться на исходе дня. Наёмный охранник, тот, что был постарше, с проседью в длинных тёмных волосах, неожиданно нагнал карету, пригнувшись к шее пегого коня, заглянул внутрь чёрными глазами, глубоко посаженными на изрезанном морщинами смуглом узком лице. Вдруг, как волк, оскалился и громко расхохотался в ответ своим соображениям, после чего приостановился, поджидая напарника. Через заднее оконце кареты было видно, как он что-то предложил ему, и они жарко заспорили. Однако второй явно уступал доводам старшего приятеля.

По их виду можно было без труда догадаться, что они из той породы наёмников, для которых родина там, где больше заплатят. Одежда на них была военная, но собранная отовсюду. Угадывались и части польского военного одеяния, и шведского, и ещё бог весть каких стран. То же подмечалось и в оружии.

– Если бы нам их не порекомендовали, я бы принял их за разбойников, – обеспокоено заелозил разом проснувшийся ксендз. – Надо было взять своих людей.

В голосе его прозвучал открытый упрёк.

– Вы же знаете, святой отец, нам нельзя привлекать лишнее внимание, – с досадой возразила графиня. – Меня уверяли, что шведские власти давно уже искоренили разбой на этой дороге.

– Властям сейчас не до преследования разбойников. Все готовятся к Большой войне, – с приобретённой жизненным опытом рассудительностью проговорил ксёндз, неотрывно наблюдая, как усатый наёмник окончательно убедил младшего и они пришли к какому-то согласному обсуждению подробностей. – И первыми это почувствовали грабители.

Графиня на этот раз не нашла, что ответить, и тоже глянула назад с тенью озабоченности в синих глазах. Затем стала осматривать окрестности, словно надеясь обнаружить признаки близкого поселения. Карета легко вкатила на пологий холм, перевалила через верх, и она заметила за рядами деревьев двух стоящих на месте всадников. При приближении кареты они повели себя очень странно, развернули коней мордами вглубь леса, чтобы лиц их нельзя было увидеть от дороги. Один из них надел на голову чёрную личину, и это неприятно удивило и встревожило женщину.

– Что? Что там такое? – живо спросил иезуит. Он заметил растущую озабоченность графини и неуклюже пересел к краю сидения, наклонился к дверце, глянул в том же направлении. Но уже не увидел тех двоих за деревьями.

Замеченные графиней всадники тоже искоса наблюдали за каретой, пока она мелькала в просветах между рыжими стволами.

– Надо было встречаться дальше от дороги, – негромко сказал молодой мужчина, поправляя на голове чёрную, связанную из шерсти личину с дырками для глаз и рта. Теперь в нём трудно было узнать лифляндского рыцаря, который скрылся от капитана Лёвенхаупта, и которого жена губернатора Риги называла Вольдемаром.

Его внешне неприметный собеседник лет двадцати пяти, светловолосый и голубоглазый, был в бюргерской одежде, обшитой кожей и лёгкой, с длинноствольным пистолетом за широким поясом и с охотничьим ножом в простых ножнах. Он ничего не возразил по причине своей склонности к молчанию.

– Для успеха в таком поручении мне нужны деньги, – обратился к нему, продолжил прерванный разговор Вольдемар. – И срочно. Ровно через неделю я буду ждать у расщеплённого молнией дуба в условном месте под Нарвой. – Отцепив от луки седла короткую боевую стрелу с красным древком, он переломил её надвое. Часть с хвостовым оперением отдал собеседнику. – Пусть тот, кто придёт на встречу, покажет это.

Не прощаясь, он пришпорил большого жеребца и объехал кустарник. Его безмолвный собеседник дёрнул удила, последовал за ним, и оба выехали на дорогу. Карета и наёмные охранники успели пропасть из виду, их было едва слышно. Вольдемар повернул в ту же сторону, нарочито придерживая бег жеребца, чтобы отставать от них, а его приятель слегка пришпорил кобылу, поскакал в противоположном направлении. Они быстро разъезжались один от другого, и минуту спустя оглянувшийся Вольдемар убедился, что холм скрыл недавнего собеседника, и он остался один. Он хотел было снять личину, однако слуха его достигли неожиданно раздавшиеся впереди приглушённые расстоянием и лесом звуки пистолетных выстрелов.

Он насторожился, затем перевёл жеребца в галоп, однако не слишком поторапливая, гадая, что же там могло произойти.

А произошло следующее. После спуска с холма, наёмные охранники ускорили бег коней, стали нагонять карету. Иезуит заколотил кулаком в переднюю стенку за спиной кучера и отчаянно завопил:

– Гони же! Гони, болван!

Кучер оглянулся, и сам встревожился не на шутку. Кнут засвистел над лошадьми, обжигая их бока и спины резкими ударами. Карету рвануло и понесло. Побледневшая графиня на всякий случай вынула из кожаных чехлов сбоку от сидения два кремневых пистолета, на одном взвела курок. Однако выяснить намерения наёмников им не пришлось.

Разбойники появились внезапно, из оврага за кустарниками. Их было семеро, а кони под ними легко срывались на рысь от нетерпения и резвости. Под пронзительный разбойный посвист они пальнули из своих пистолетов, и пёстрая лошадь усатого наёмника, который уже настигал карету, опрокинулась через голову, забила ногами, подмяв и раздавив лукой седла беспомощного седока. Разбойникам не нужен был ни он, ни второй наёмник, – тот испуганно ринулся с дороги в лес, но никто не проявил желания преследовать его, – они стаей голодных волков понеслись за поднимающей дорожную пыль каретой.

Кучер привстал, чтобы было удобней нещадно стегать по вспотевшим спинам и бокам скачущих бешеным галопом иноходцев, и карета стала постепенно отрываться от своры преследователей, которые щедро посылали ей вдогонку свист, ругань и угрозы. Когда показалось, что разбойники остались с носом, на мгновенье вскинув голову, кучер неожиданно увидел много впереди ветвистую крону недавно поваленной сосны – она лежала поперёк дороги, перегораживая всю ширину, так что объехать её как-либо не представлялось возможным. Изо всех сил натягивая вожжи на себя, он вздёрнул морды лошадей. Они захрапели, не видя больше колеи вынужденные замедлять и замедлять бег. Он не стал ждать, пока карета остановится и, как куль, свалился в придорожную траву. Быстро поднялся на ноги, прихрамывая, бросился за ближние деревья и в лес.

Иноходцы сами остановились против ветвей поваленной сосны, мускулы их дрожали от напряжения, дыхание было надрывно хриплым и частым.

– Возьмите! – графиня решительно протянула второй пистолет ксендзу.

Иезуит отпрянул от неё и спрятал руки за спину.

– Но их семеро?! – забормотал он растеряно.

Затем под её горящим взором неохотно, будто вынужденный брать хвост чёрта, всё же взял пистолет, забывая, что надо взвести курок.

Разбойники шумной стаей окружили карету, попрыгали с коней. Матёрый главарь с некогда рассечённым левым ухом увидел, кто были в карете, и серые глаза его при виде женщины заблестели. Он оттолкнул нетерпеливого сообщника в засаленной шляпе, без предосторожностей сам с хищной ухмылкой распахнул дверцу. В то же мгновение изнутри грянул выстрел, обдав его пороховым дымом. Спас его стальной нагрудник – в упор направленная женской рукой пуля скользнула от сердца в плечо. Он заскрежетал зубами от боли, а, когда дым поредел, графиня увидела, что сабля упала ему в ноги, а он удерживал ладонью выступающую на одежду кровь.

Напуганный её выстрелом иезуит уронил второй пистолет. Он вскинул обе трясущиеся от страха руки с золотыми перстнями на пальцах, показывая, что у него-то никакого оружия нет. Однако главарь не желал замечать его присутствия. Как мел, бледными, тонкими губами он постарался изобразить предназначенную женщине улыбку.

– Я хотел воспользоваться столь редкой встречей сам, – заметил он, раздельно выговаривая слова, с прищуром глаз оценивая её лицо, грудь, сильное и стройное тело. – Но теперь придётся отдать им. Я их должник.

Он качнул голову, указывая на двух подельников, которые открыли другую дверцу. Они загоготали, их гнусные хари с густой щетиной на щеках и подбородках растянулись в предвкушении удовольствий от предстоящего насилия.

– Она ваша, – объявил он им, и обратился к другим. – И любого, кто отдаст за неё свою часть добычи!

Желающих расстаться со своей долей не нашлось, и двое негодяев схватили графиню, грубо вытащили из кареты, потащили к деревьям. Остальные пинками вытолкали ксендза на дорогу, как с куклы, сорвали крест, перстни и затем, мало обращая на него внимания, принялись потрошить содержимое кареты. В сундуке под откинутым задним сидением один из них среди прочего выхватил увесистый мешочек из пурпурного бархата с изящно вышитым на нём белым орлом. Встряхнул его, и частый звон не просто монет, а золотых червонцев, подтвердил лучшие ожидания грабителей. Они повеселели, выгребли и вывалили из сундука на напольный коврик расшитую жемчугом дорогую женскую одежду, золотые, украшенные драгоценными камнями браслеты, ожерелья, перстни.

Первым заметил приближение одинокого всадника со странной чёрной личиной на голове раненый главарь. Уверенная неторопливость скачущего галопом жеребца не понравилась ему. К тому же у всадника на поясном ремне висели ножны с саблей и тройной джид, а в укреплённых по бокам седла чехлах торчали рукояти пистолетов. Главарь проклятьями и пинками с трудом оторвал подельников от грабежа, заставил вспомнить об оружии. Но всадник опередил их. Пришпорив жеребца, ловко выдернул из джида короткую сулицу, с ходу метнул её в того, кто быстро поднял кремневое ружьё. Вторая сулица будто сама собой выпрыгнула ему в руку и в мгновение ока пронзила живот разбойнику, который кинулся с обнажённым клинком длинного кинжала к ноге его коня. Третья сулица влетела в дверцу кареты, пронзила над локтем волосатую руку, которая не отпускала увесистый пурпурный мешочек, и вопль разбойника убедил всадника, что осталось лишь трое противников.

У пышной кроны заваленной поперёк дороги сосны он с ловкостью степного наездника высвободил руки, ногами развернул жеребца, и оба пистолета оказались в его руках, пальнули одновременно. Один в сторону рыжеволосого коротышки, который показался за каретой с вскинутым и нацеленным ружьём, а другой туда, где двое грязных увальней пытались совладать с бешеной кошкой в образе опрокинутой на спину женщины.

Ни одна пуля не пропала даром. Коротышка завалился на ружьё. А хватка подстреленного в голову насильника ослабела, и женщина проворно воспользовалась этим, извернулась, выдернула нож у второго, который дышал в лицо перегаром, и по рукоять вонзила клинок ему под рёбра. Она столкнула его на щетину травы прежде, чем алая кровь с рукоятки ножа измазала разорванное платье.

Схватка закончилась, дольше сопротивляться было некому. Среди предсмертных хрипов, стонов и бессильных проклятий раненых сообщников по так хорошо начатому, однако неудачно завершившемуся разбою лишь главарь хранил озлобленное молчание. С вызовом ожидая своей участи, стиснув зубы так, что побелели скулы, он не тронулся с места, когда мужчина с чёрной личиной на голове направил к нему жеребца, легко спрыгнул напротив. Но неожиданному победителю в схватке с его людьми словно не было до него самого никакого дела, он выдернул сулицу из живота корчащегося разбойника, а потом только небрежным рывком оторвал возле раны в плече главаря кусок рукава. Тот заскрипел зубами и, сдерживая вскрик, подавил безрассудную ярость загнанного в угол волка. Серое, с поперечной морщиной на низком лбу узкое лицо его покрылось каплями пота, перекосилось от боли и бешеной ненависти, а молодой мужчина в личине спокойно вытер тканью кровь с древка и наконечника сулицы, вернул короткий дротик в гнездо джида.

– Ещё встретимся, – зло прохрипел главарь, когда понял, что противник не собирается наказывать его и проявляет к нему презрительное равнодушие. – Тогда посмотрим, чья судьба возьмёт верх.

Он вызывающе дерзко отвернулся и пошёл по дороге обратно, нескорым шагом удаляясь от кареты и от предательницы фортуны, которая неожиданного отвернулась к другому, лишила его за пару минут всех сообщников и богатой добычи. Казалось, его угроза не произвела никакого впечатления на Вольдемара. Он успел высвободить и оттереть от крови две другие сулицы, заполнить гнёзда тройного джида, когда из кустов боровом показался испуганный иезуит. Ксендз опасливо оглядывал побоище, не зная, как относиться к странному мужчине со спрятанным за личиной, но очевидно молодым лицом, и песок на сутане лучше слов объяснял, что он валялся на брюхе в первом же укрытии, какое подвернулось при начале сражения.

– Слава богу, платье можно легко зашить, – оправляя причёску, громко сказала подошедшая к карете полька. Она знала, что похорошела от возбуждения и пережитой опасности. – И не ждите особой благодарности, – гордо обратилась она к своему спасителю. – Если бы я не подстрелила того мерзавца, вам пришлось бы плохо. Он один стоил остальных. – Она вскинула голову в возмущении от его спокойной занятости своим делом. – Кто вы, собственно, такой? Да снимите же эту дурацкую маску! Вы что, урод?

Раздражаясь тем, что он и не думает отвечать, она накинулась на подвернувшегося ксёндза.

– Вы прекрасно стреляете, отец иезуит, – поздравила она его с желчью, на какую способна только женщина.

Осознав, что всё страшное позади, ксендз обрёл уверенность дородного священнослужителя.

– Не дело святой церкви браться за оружие, – с достоинством возразил он её словесному выпаду.

– Ах, я и забыла, вы предпочитаете яд! – съязвила графиня. – Жаль, не в правилах этих негодяев предлагать вам выбор способа обороняться.

Ксендз предпочёл уклониться от перепалки и помалкивать. Он вообще предпочёл бы, чтобы его не замечали, пока он отягощён очень важными заботами. Оттаскивая от кареты к ближайшим кустарникам убитых и раненых, кратко благословляя мёртвых на путь к суду божьему, он проворно помогал им не отягощать себя ничем лишним на этом пути и выворачивал все чужие карманы. Отобрал свои крест и перстни, надел их, а все прочие ценности, какие обнаруживал, неизменно отправлял в свой внутренний карман под сутаной, безусловно полагая, что вправе получить возмещение за ущерб, не столько телесный, сколько моральный, вина за который несомненно выше.

Никто не заметил, как и откуда возник прихрамывающий кучер. С необычной серьёзностью и чрезмерным усердием он молчаливо занялся поправкой сбруи, осмотром ног и зубов лошадей. Затем столь же деловито оттащил поваленную сосну с дорожной колеи. Забрался на своё место на козлах и сосредоточенно застыл с вожжами в руках, олицетворением беспредельной преданности своим обязанностям.

Ксендз тоже привычно вернулся к своим обязанностям, устроился в карете, готовый надолго отдаться неодолимой дремоте, чтобы в одиночку переживать удовлетворение от нежданной добычи, которое затмило память о неприятных страхах, испытанных во время разбойного нападения. Ждали только графиню. Прежде чем забраться в карету, она приостановилась у откинутой ступени. С милой улыбкой вполне пришедшей в себя женственной красавицы протянула руку для поцелуя своему спасителю. Он наклонился к тонким, но сильным пальцам, и она с живостью тигрицы вцепилась другой рукой в личину на затылке. Но он как будто ожидал чего-то подобного, цепко перехватил запястье, после чего вежливо коснулся губами её руки.

– Мне больно! – предупредила женщина с нескрываемой досадой.

Однако запястье её было освобождено лишь тогда, когда она отпустила личину. Стоящий перед нею таинственный незнакомец выпрямился, и хлёсткий удар ладонью по прикрытой личиной щеке стал ему единственной наградой за спасение.

– Хам! – сказала она тоном оскорблённой донельзя женщины, которая привыкла к власти над мужчинами. Гневно сверкая глазами, она отвернулась, скрылась внутри кареты, чтобы там крикнуть кучеру, будто он был главным виновником происшествия. – Трогай же, бездельник!

Кучеру не надо было повторять распоряжение, он и сам желал поскорее убраться от этого места. Кнут защёлкал в воздухе, и карета покатила, стала набирать скорость, оставляя за собой извилистый след примятой колёсами травы, пока колёса не возвратились на залысины колеи. Графиня оглянулась через заднее оконце. Мужчина в личине подтянул ремень, поправил на боку тройной джид с серебряными рукоятями трёх сулиц и ловко поднялся в седло. Жеребец под ним зашагал вслед карете без понукания, быстро отставал, и наконец он и всадник пропали из виду.

– Хам! – прошептала графиня, отворачиваясь. Растревоженное пережитой опасностью и возбуждением всех чувств любопытство не было удовлетворено, и это язвило её тщеславие. Тщеславие ей подсказывало, что она будет мучиться, гадая, кто же был этот молодой незнакомец в маске. Женщина в ней вздохнула. – Но всё же в нём есть что-то привлекательное.

– Это был сам дьявол, – не то предупредил, не то возразил ксёндз.

– И дьявол спас иезуита?

Графиня не скрывала издёвки. Она натянуто рассмеялась ему в лицо, не в силах простить недавнее поведение.

– Никто не знает его истинных намерений, – упрямо стоял на своём иезуит. Он на ощупь накрыл крест у живота всей пухлой ладонью, и золото перстней брякнуло о серебро цепочки. – Быть может он и спас нас сегодня, чтобы только подвергнуть ещё большему испытанию завтра.

Последнее замечание напомнило польке, куда и зачем они направляются неблизкой дорогой недружественной страны без сопровождения надёжных людей. А подступающие сумерки хоть и обещали долгий вечер, напоминали о необходимости поторапливаться к ближайшему поселению, где есть постоялый двор, кухня и ночлег. И она задумчиво примолкла.

У начала объезда пригорка Вольдемар направил жеребца вдоль дороги до засеки на стволе сосны, где натянул поводья и повернул морду животного. Жеребец не возражал, зашагал прочь от дороги, углубляясь в девственный лес, где не попадалось ни одной тропы и иных следов присутствия человека. Четверть часа спустя он выехал к голубой глади озера, похожей на приготовленное звёздам и луне зеркало, щедро оправленное хороводом рыже-зелёных сосен и кольцом тускло-жёлтого песчаного берега. Он осмотрелся, прислушался, затем спешился и расседлал жеребца. Отпустив его пить и пастись, неторопливо разделся и с короткого разбега прыгнул в прозрачное до самого дна озеро. Холодная вода приятно обожгла тело, он нырнул раз, другой, поплыл к середине. Вдруг позади послышалось приветливое ржание жеребца, которому издали отозвалась другая лошадь.

Молодецкий свист пронзил сумеречную тишину, потом в просветах между ровными стволами деревьев появился всадник. Высокий рост, белая рубаха и широкие красные штаны казака бросались в глаза, привлекли внимание пловца. Он отряхнул голову, затем, помогая ладонями, смыл с тела пот и пыль, после чего не спеша поплыл навстречу устало слезающему на прибрежную зелёнь скудного разнотравья товарищу.