Порученец царя. Нарвский дьявол

4. Праздник города

Богатая из-за посредничества в торговле между странами балтийского моря и русскими землями Нарва веселилась, очередной день города отмечался разгульным праздником. В безоблачной и приятно прохладной ночи взрывы петард виделись далеко, а где не было уже слышно их хлопков, разбегающиеся в звёздном небе крошечные огоньки можно было принять за звездопад и загадывать множество желаний. Но в самой Нарве загадывать желания было некогда. Главные улицы гудели от столпотворения разодетой толпы местных горожан и приезжих гостей, а похожие на зеркала окна домов помогали факелам и фейерверку освещать места главных событий. Казалось, в городе не было никого, кто бы улёгся спать или предался созерцательным настроениям.

Седовласый мастер, камзол военного покроя которого был расстёгнутым, встряхивал взлохмаченной головой и перебегал на худых ногах от одного воткнутого у крепостной стены прута к другому, поджигал охвостья прикреплённых к ним ракет. Ракеты с громким шипением оживали, дергались, словно хотели разорвать невидимые цепи, и вдруг устремлялись в темноту над городом, чтобы через мгновения выше самого высокого церковного шпиля быть разорванными вспышками разноцветных огней. Под ногами у мастера фейерверков суетились бесстрашные дворняги, но они не мешали творить важное для праздничного настроения дело, и каждая удачно взлетевшая ракета, как будто придавала крепость вину и пиву, вызывала в разных местах одновременные крики одобрения.

– Виват! Виват! – горланили бюргеры на главной площади, соперничая с русскими купцами по числу выпитых кружек местного пива.

Русские купцы пили много и шумно, не желая уступать шведам, и вели себя так, будто и не в гостях были они, а на своей земле. Знали, что Нарва живёт торговлей с Московией и шведы стерпят многое ради поддержания сложившихся товарообменных отношений. К тому же город этот в деловых и государственных бумагах русские упрямо называли Ругодивом, постоянно напоминая, что он был основан в давних, былинных веках их могучими предками и лишь полсотни лет назад был обманом отнят шведским королём в страшные десятилетия Великой Смуты и воровски переименован. А главный военный гарнизон располагался в неприступной крепости Ивангород, возведённой царём Иваном Грозным на острове против причала, и она мрачными очертаниями высилась над городом, как знак неискоренимого напоминания о праве русских вернуть его при благоприятных обстоятельствах.

Слово за слово, и старые обиды сломали хрупкую плотину, которая удерживала страсти, русские купцы и бывшие с ними слуги разругались и сцепились со шведскими бюргерами, а свалка переросла в кулачное побоище. Расталкивая с помощью обитых кожей палок возбуждённую криками толпу, к месту драки пробилась бдительная карнавальная стража с надетыми на головы медвежьими масками. Красный от выпитого кряжистый русский купец, сам как зрелый медведь, перекрестил увесистый кулак, плюнул на него для удачи и с замахом опытного бойца попытался сразить ближайшую из вмешавшихся медвежьих харь. Но она увернулась, а ему живо заломили руки за спину и стукнули увесистой палкой по затылку. Привычная к таким дракам карнавальная стража, набранная из рослых солдат гарнизона, выхватила и окружила зачинщиков, двоих шведов и двоих русских, быстро восстановила порядок, утихомирила толпу.

Виновных в драке повели среди людского гомона и провели к ярко освещаемому коптящими факелами тронному возвышению посредине ратушной площади, где в креслах сидели избранные король и королева праздника, а рядом устроилась их свита. Начальник караульной стражи кратко доложил им о происшествии, и по его знаку в круг перед троном втолкнули виновных. Пышные усы пьяного короля явно нравились белокурой и пухлой восемнадцатилетней девице, которая старалась выдерживать роль королевы, с трудом подавляя в себе простодушную склонность к беспричинному смеху. Он наклонился к её уху, что-то прошептал, щекоча ухо усами, и она, охотно прислушиваясь, зарделась, прикрыла рот ладонью, чтобы не рассмеяться. Довольный произведённым на неё впечатлением король с важным взмахом руки крикнул в толпу, разодетую придворным зверьём:

– Какое дадим им наказание?

– Самое страшное! – весело заревела хмельная толпа. – Они не должны увидеть окончания праздника!

Под неверный бой барабана представительница свиты с маской лисы поднесла к виновным серебряное блюдо, и они волей-неволей вынуждены были выложить на него по серебряной монете. Слуги короля внесли в круг по бадье с пенящимся тёмным пивом и поставили перед наказанными купцами и бюргерами. Кряжистый чернобородый купец первым поднял предназначенную ему бадью, шумно выдохнул и припал ртом к краю. Его примеру последовали трое других осуждённых карнавальной властью.

– До дна! До дна! – загорланили вокруг.

Широкоплечий увалень бюргер пихнул в бок русского соседа, показал на купца, весело ощерился крепкими зубами.

– Ставлю на бородатого козла только монету против двух! Вон тот, наш выпьет первым.

Его сосед на взор оценил указанного рослого мастерового.

– Принимаю, – согласился он. – Ставлю только рубль на того шведского борова против двух на купца.

Они хлопнули по рукам и заорали в поддержку своим избранникам.

Чем ближе к реке, тем меньше было людей, тем реже встречались проявления веселья. Вобравшая в себя россыпь отражаемых звёзд речная гладь плавным течением холодно отчуждала себя и большой остров с сумрачной крепостью и высоким замком от беспечного города, и если шум праздничного веселья порывами ветерка порой разносился вдоль речного берега, то до отвесных толстых стен крепости доносился, уже присмирев, невнятными отзвуками. Словно для охраны её мрачного величия от этих отзвуков, за зубцами высоких башен мерно вышагивали шведские дозорные, хотя в связи с праздником их было меньше, чем обычно.

Неприступный замок внутри островной крепости прочно врос в землю, как будто пустил в ней каменные корни, и верхний ярус шести стенной, самой высокой башни замка уверенно возвышался над всеми городскими шпилями за рекой, был вровень с вспышками ярко взрывающихся петард. Часовому наверху этой башни очертания ночной Нарвы были видны как на ладони, а залитая факельным светом главная площадь представлялась светильником посреди бескрайней тьмы, на который слетелись множество окрестных двуногих букашек.

Много ниже, но над уровнем зубцов крепостной стены, там, где в этой башне было небольшое рабочее помещение коменданта крепости, похожий на бойницу оконный проём нехотя пропускал наружу желтоватое сияние, показывая, что бдели не только часовые. Сам комендант, статный, начинающий седеть в висках полковник сидел на жёстком стуле за массивным дубовым столом и при освещении от трёх свеч, которые трезубцем торчали из чашек бронзового подсвечника, делал записи в расчётной книге и переносил их в письмо. Отчёт о запасах пороха, военного снаряжения, наличном составе гарнизона срочно потребовали в столице в связи с возможными перебросками войск в затяжной войне. Он с удовлетворением вывел последнюю из затребованных цифр на листе бумаги, медленно свернул его и закрыл книгу.

Он поднялся со стула, в четыре шага подошёл к оконному проёму, как будто грубо вырубленному в толстой каменной кладке. Заложив руки за спину, некоторое время смотрел, как в беспорядочном движении огней веселится город за широким обхватом рукава реки. Ему были видны тёмные очертания большинства прибрежных улиц, тонкая полоса частично скрытой домами пристани и вытянутый в линию ряд торговых кораблей, некоторые из которых словно хотели спрятаться за теми же домами. Корабли застыли со связанными вокруг рей парусами и мерцающими, как светляки, точками светильников на кормовых возвышениях. Он приостановил взор на верхушках мачт, угадывая в обвисающих в безветрии лоскутках корабельные флаги. Все корабли приплывали из Балтийского моря к Финскому заливу и устьем реки поднимались к Нарве, которая привлекала европейских торговцев и процветала благодаря надёжной защите, обеспечиваемой островной крепостью. Иван Грозный знал, где русским нужна была мощная крепость для прорыва к морю, к доходной морской торговле. Волей обстоятельств она оказалась у Швеции, и ему, коменданту, была доверена миссия, не допустить возвращения её Москве, не дать русским выхода к Балтике. А такая цель будет главной для молодого царя московитов в готовящейся войне. И полковник испытывал удовлетворение от сознания выполняемого долга – он бдел, охраняя беспечный праздник других.

Пока он смотрел на вверенный ему город, внизу, от крепостной стены по двору метнулась и пропала у колодца тень мужчины. Присев и согнувшись у колодезного сруба, никем не замеченный тот мужчина поправил личину на голове и замер, вслушался в тишину двора. Ничто её не тревожило. Он вынул из кармана чёрного свободного камзола верёвку, мысленно прикинул, верно или нет отмерил необходимую длину и, убедившись, что именно такая длина и нужна, осторожно привстал и перекинул её через дубовый ворот. Один конец намотал поверх кожаной перчатки и сжал в кулаке, а за другой ухватился и опять прислушался. Стараясь не задеть ни накрученной на вороте цепи, ни прицепленной к последнему её звену бадьи, перевалился за стенку колодца и провалился в кромешную тьму. Ворот всё же тихо взвизгнул, и цепь брякнула, когда он повис и закачался на концах верёвки, отыскивая ногами опору.

От воды до середины своей высоты колодец был выложен камнями, которые удерживали на себе ровно обрубленные и ладно подогнанные дубовые брёвна, тёмные от времени. Мужчина в личине упёрся ступнями в одну стенку, а спиной в противоположную, на такой распорке собрал концы верёвки в левом кулаке и высвободил правую руку. После чего тщательно ощупал склизкие камни верхней кладки. Наткнувшись пальцами на отмеченный тремя дырками камень, он отсчитал от него вверх три бревна и тонким клинком длинного ножа провёл между стыками. Клинок углубился в щель, где осторожно чиркнул по патине бронзы. Потребовалось очень сильно надавить в этом месте, чтобы старый засов поддался усилию руки, зашуршал по камню, сместился. Три пробитых стержнями бруса слабо заскрипели, с помощью ножа стали проворачиваться на невидимых петлях и открыли лаз с подземным проходом, не столько видимый, сколько угадываемый по поглощаемым чёрной тьмой шорохам, будто там было питающееся ими чрево, которое изголодалось по звукам.

Наверху послышались шаги. Они приближались неторопливо, однако заставили бывшего в колодце молодого мужчину, не раздумывая, подтянуться на верёвке, сунуть ноги в лаз, елозя червём, углубиться в него по грудь и рывком дёрнуть один конец верёвки, высвобождая при этом другой.

Дежурный по кухне и посланный за водой солдат новобранец вновь попытался тихо напеть в нос легкомысленную песенку, и опять запнулся, вместо позабытого слова произнёс: «тра-ля-ля». Он опустил оба ведра на колодезную лавку, потянулся к подвешенной на крюке бадье и испуганно отшатнулся. Ему показалось, тонкая и длинная змея скользнула по цепи на вороте, вильнула хвостом и полетела вниз. Он невольно напряг слух, но ожидаемого звучного всплеска не последовало.

– Что за чёрт?! – прошептал он непослушными губами. Тряхнул головой и рукой, как будто стараясь отогнать наваждение. – Неужели я так пьян?

Он дохнул в ладонь, принюхался. Уловив носом запах пивного перегара, стал успокаиваться.

– Померещилось, – пробормотал он, подбадривая себя звучанием собственного голоса.

Однако снял с крюка укреплённую на цепи бадью и принялся проворачивать ворот, опуская её за водой, без прежней беспечности.

Мужчина с личиной на голове уже смотал вкруг локтя пойманную верёвку, и, чтобы бадья не стукнулась об откинутые брусья, пальцами потихоньку отклонил её в сторону. Потом задним ходом вполз в лаз, провернул к себе и закрыл вход брусьями, осторожно, чтобы избежать скрипов, закрепил их задвижкой. Очутившись в кромешной тьме, он выбрался к узкому и низкому подземному проходу, на ощупь пошёл вперёд, пока не наткнулся на глыбы камня в основании башни. На уровне живота оказался выступ покрытого ржавчиной штыря, другой был у подбородка, а над головой было похожее на низ дымохода отверстие. Слабый сквозняк вытягивал туда воздух из прохода, и дышалось легко. Ступив на нижний штырь, он просунулся в отверстие, нащупал третий штырь и поднялся, дотянулся до следующего.

Предупредительный стук в дубовую и толстую дверь заставил коменданта отвернуться от окна. Дверь открылась молодым дежурным офицером, он пропустил мимо себя шведского сановника и опять плотно закрыл её, оставив уверенно вошедшего мужчину наедине с комендантом. Комендант был предупреждён о прибытии из Риги этого важного гостя, корабль с которым приплыл час назад, имел уже сведения от своего вестового о задержке корабля штормом и после краткого приветствия сразу приступил к делу.

– Я подготовил отчёт о состоянии моего гарнизона, – сказал он сановнику.

Однако тот остановил его небрежно приподнятой рукой и задал быстрый вопрос:

– Женщина, та, о которой вам должен был сообщить посланный из столицы гонец. Она здесь?

Комендант сначала кивнул. Затем уточнил.

– Она прибыла днём.

– Я рассчитывал заранее подготовиться и подготовить вас к её приезду. Но не в нашей воле укрощать штормы, – таким кратким вступлением сановник объяснил продолжение. – Лучше, чтобы о ней не знали в городе. Разумеется, насколько это возможно. Впрочем, такое пожелание вряд ли осуществимо, – признался он себе, сверяясь с известными ему сведениями, однако подчеркнул для собеседника: – Тем не менее, я предпочёл бы, чтобы она жила здесь, в замке.

– Я догадывался об этом и уже позаботился.

– Прекрасно, полковник! – с одобрением глянул ему в строгое лицо сановник. Он прошёл к окну, окинул взглядом открывающийся вид на город. – Она умна и пусть отсюда почувствует неприступность крепости. – Он повернулся к коменданту. – Что ж, не будем терять времени. Проводите меня к ней. – Направляясь к двери, приостановился, осмотрел спартанскую простоту помещения и спросил как бы между прочим: – Да, скажите, полковник, вы так и не открыли тайных ходов в крепости?

– Мы ищем их полвека. Пока не обнаружили ни одного. Возможно, это слухи, и таких ходов просто нет.

Казалось, сановника такой вывод не удовлетворил, однако он не стал возражать.

– Возможно. – Он сам открыл дверь, на пороге жестом руки остановил шагнувшего к выходу коменданта. – Мне лучше сразу и наедине переговорить с ней по интересующему правительство делу. Достаточно, если меня проводит ваш офицер.

Комендант лёгким взмахом руки ответил на вопросительный взгляд дежурного офицера.

– Проводите к моей гостье, – распорядился он.

Приглушённые шаги сановника и дежурного офицера удалялись к лестнице, когда, то ли в стене у оконного проёма, то ли в смежном помещении послышался слабый шорох. Возник и тут же стих. Комендант обратил на это внимание, но шорох не повторялся.

– Крыса, – вслух подумал он, возвращаясь к столу.

Принятый им за крысу Вольдемар застыл. Поперечный штырь вместо кирпича стянул кладку узкого полого хода внутри стены, и ему пришлось осторожно протискиваться, чтобы преодолеть неожиданное препятствие, спиной невольно вызвать шуршание. На выдохе он сжался и высвободил грудь, руки. Когда штырь оказался у живота, стало легче. Он выбрался из этого места и опять полез с ловкостью крота в отвесной норе, поднимаясь выше и выше. Над головой возникло узкое пятнышко бледного света, донёсся слабый отзвук хлопка петарды, и постепенно световое пятнышко растаяло, рассосалось темнотой. Он добрался до боковой щелки, напротив которой появлялась свет, и ощупью убедился, что дальше был тупик, а сбоку оставлено полым небольшое углубление. Расшатывая у щелки кирпич за кирпичом и перекладывая их в углубление, он проделал отверстие, достаточное, чтобы пролезть наружу стены.

Петарды к этому времени запускались по одной и не так часто, как после наступления ночи. Очередная взлетела и взорвалась над шпилем протестантского собора, будто освободила над ним рой горящих пчёл, которые высветили окрестности бледным свечением. Он подождал, пока догорят все разбросанные над шпилем огоньки, затем, будто червь из яблока, высунулся из стены головой и руками, хватаясь пальцами за края верхнего уступа, подтянулся, вылез из отверстия и убедился, что поблизости никого нет. И с редким проворством забрался повыше, перевалился между каменными зубцами на площадку, чтобы сразу, по-кошачьи мягко перебежать в тень шести стенной башни.

Крадучись обогнув башню, он оказался за спиной часового, который медленно проходил вокруг неё. Часовой не успел и охнуть от резкого удара ребром ладони под ухом, ноги его стали ватными, голова свисла к груди, и Вольдемар тихо опустил его на плиты. Заглядывая между зубцами вниз отвесных стен, переступая от одного зубца к другому, он обнаружил похожее на другие окно, но в котором горел свет, и ниже, в стороне увидел второе так же освещённое изнутри помещения. Другие окна зияли, как тёмные ниши. Он размотал с пояса верёвку, быстро сделал петлю и накинул её на зубец как раз над ближайшим из освещаемых изнутри окон. Не мешкая, перехватил верёвку за спину, пропуская под мышками, стал живо спускаться. Когда оказался на уровне нужного окна, завязал хвост верёвки на груди и высвободил руки в перчатках, с их помощью тихо переместился к освещённому свечёй окоёму. Окно было открытым, потому что ему стал хорошо слышен негромкий разговор мужчины и женщины. И он осторожно заглянул в него.

Графиня была в длинном, из вишнёвого бархата платье, которое приоткрывало белую грудь на грани дозволенного приличиями светского общества. Оделась так полька не спроста. Она и посланник шведского правительства стояли в предоставленном ей спальном помещении и пытались в присутствии ксендза прийти к взаимопониманию по неким спорным вопросам. И графиня, и сановник выглядели, как люди, которые хорошо понимают, кто из них чего стоит, и не пытаются изменить мнение о себе у давно знакомого собеседника. У ксендза же в их присутствии непрерывно бегали глазки, и толстые пальцы беспокойно перебирали чётки, будто тоже соучаствовали в переговорах двух не доверяющих одна другой сторон.

– ...Но вы могли бы взять себе Новгород, – с прямолинейностью женщины, знающей, что может очаровывать, заявила полька.

Сановник, казалось, пропустил это заявление мимо ушей.

– У вас большие поместья на Украине, – то ли с завистью, то ли с сочувствием не то спросил, не то предположил он. И как будто не заметил, что задел её за живое. – Как жаль, у меня нет хотя бы одного поместья на плодородной Украине. – Он вздохнул так, что можно было поверить, будто он и вправду ужасно расстроен этим обстоятельством. – Разве что к вашему королю перейти на службу? – Могло показаться, он с неподдельным вниманием ждал её совета. Но не дождался, и ему стало грустно. – Да, да, старый и больной, кому я нужен! – Он опять тяжело вздохнул. Однако утешил сам себя: – Впрочем, поместья на Украине сейчас можно и потерять. И легко потерять...

Договорить ему не дали. Раздражалась всё более, графиня искала подходящие слова, но иезуит опередил её и встрял с замечанием.

– Царь возьмёт Украину, а затем вспомнит, что эта крепость и Нарва, – ксендз постучал чётками по стене, – его вотчина, наследство его предков.

– Польский король так слаб, что позволит царю легко победить его и сохранить значительные силы для войны со Швецией? – Сановник недоверчиво покачал головой и коротко рассмеялся. Посерьёзнел и гордо объявил: – Моё правительство считает, что надёжное согласие может быть только с сильными державами. А дружба и союз с уже слабеющими государствами могут иметь губительные последствия.

Графиня хотела резко ответить, но сдержалась. Она подошла к своему дорожному сундуку. Решительно приоткрыла его и вынула мешочек из красного бархата с вышитым на нём белым королевским орлом. Она приблизилась к сановнику почти вплотную, словно желала быть всего лишь слабой женщиной, ищущей опоры и поддержки только у этого мужчины. Обольстительно улыбнувшись, она передала ему мешочек из рук в руки. Не спеша развязав шелковый синий шнурок, он вынул крупный червонец. Затем ссыпал несколько монет себе в ладонь, внешне равнодушный к их звяканью.

– Я всего лишь выполняю просьбу короля, – нежно и доверительно произнесла графиня. – Это только песчинка задатка его искренней признательности, которой он готов наградить вас.

Она не объяснила, признательности за что. Сановник ссыпал монеты обратно, затянул шнурок, спрятал мешочек в складках одежды.

– Я передам моему правительству просьбу польского короля, – согласился он, торжественно поклонился и направился к двери. Прежде чем выйти, убедился, что в освещённом бронзовым фонарём коридоре безлюдно, и обернулся к польке. – Но мои скромные возможности убеждать ограничены. Трудно доказывать моему правительству, что надо проливать шведскую кровь за ваши украинские поместья.

И не давая ей времени ответить, он плотно закрыл дверь, зашагал прочь.

Ксендз прокрался, будто лисица по следам волка, прислушался к удаляющимся шагам. Лишь когда он выпрямился, женщина дала волю чувствам и выход словам, которые вынуждена была сдерживать. Ярость её была сравнима с прорвавшей наконец плотину бурной рекой.

– Мерзавец! Прохвост! И я дура! Позволила заманить себя в эту дыру! И кому?! Этому, – она задохнулась, не находя подходящего слова, – этому лживому шакалу!

В безотчётном порыве она кинулась к пышно взбитой постели под балдахином, схватила кинжал с золочёной рукоятью, украшенной крупным сапфиром, резко вырвала лезвие из ножен. Глаза её сверкали как сам клинок и, казалось, появись перед ней сановник, она не моргнув пронзит его сердце.

– Лжёт, что не мог встретиться в Риге, де, выполнял задание правительства в другом месте, – поддержал её иезуит. – Он был там. Мне сообщили верные католики.

Его голос, как ни странно, успокоил её. Она взяла себя в руки и, будто змея убирала ядовитое жало, вернула клинок в ножны. Губы её тронула мстительная улыбка.

– Я совсем потеряла голову, – сказала она. – А из всего надо уметь извлекать пользу. – Она принялась вполголоса размышлять вслух. – Он явно не хочет, чтобы обо мне прознали в городе царские шпионы. Что ж, надо сделать то, чего ему не хочется. В Москве станут ломать голову, какая важная причина заставила меня оказаться в этой дыре... И узнают об особо доверенном порученце шведского правительства, который почему-то тоже оказался в Нарве.– Не оборачиваясь к иезуиту, она тихо спросила: – Здесь можно найти верных людей?

– Здесь есть верные католики. Они готовы на всё ради...

– Прекрасно, – перебила его графиня. – Нашему послу в Москве надо отправить гонца с письмом. Царь и его окружение должны нечаянно узнать от него, что я и шведский посланник совершенно инкогнито прибыли сюда волей своих королей, с полномочиями, необходимыми для сближения позиций и подготовки заключения тайного оборонительного союза. – Она улыбнулась от удачных козней, какие ей пришли в голову. – И мы достигли согласия по всем до сих пор спорным вопросам.

Ксендз лёгким поклоном головы выразил ей своё восхищение.

– Королю повезло, что вы его близкий друг, – проворковал он. – Но поверит ли царь? Он молод, но надо, к сожалению, признать, не глуп...

– У царя нет характера, – уверенная в правоте того, что говорила, с нескрываемым нетерпением возразила графиня. – В его окружении всегда найдётся кто-то, у кого есть характер и кому выгодно поверить этому и постараться убедить царя. Главное – удержать царя от решительных и враждебных нам поступков.

Она подошла к окну, к открывающемуся из него виду на праздничный город, давая понять, что больше не желает обсуждать эти вопросы. Ксендз поразмыслил и не стал настаивать. Дыхание ночи проявляло свою притягательную силу даже вблизи окна крепости, и лицо женщины посветлело, стало очень привлекательным. Только расстояние вытянутой руки отделяло её от того, кто висел на стене. Если бы ей вздумалось наклониться, глянуть за оконный окоём, она бы заметила его. Однако она этого не сделала. Вспышка огней за рукавом реки, затем слабый звук хлопка пробудили у неё улыбку воспоминания и оживления. Она вздрогнула, услышав рядом сопение подошедшего иезуита.

– Надеюсь, этот дьявол, которого мы встретили на дороге, не подслушивал нас, – совершенно серьёзно произнёс он возле её уха.

Всё ещё улыбаясь чувственным воспоминаниям о праздниках, какие устраивались в её честь, она повернулась к нему и с удовлетворением смутила близостью своего тела.

– И вы туда же, святой отец. – Прохладным голосом она заставила ксёндза отвести жадный взор от своей груди, вынудила его отступить. – Они здесь так обеспокоены близостью границы, что им всюду мерещится русская нечистая сила. Стоит ли и нам так уж её бояться?

В её голосе иезуиту послышалось излишнее легкомыслие. Выражение лица его стало отталкивающим, безумная ненависть грозовой мглой затянула зрачки.

– Русский дьявол всегда и везде становится на пути Святой Церкви. Вам следовало бы знать это по последним событиям на Украине.

Фанатично непримиримый тон и смысл им сказанного произвели впечатление.

– Да, конечно, – согласилась она. Но голова её была занята другим. В мыслях она возвращалась к окружённым весельем бюргерским домикам за рекой, невольно пыталась угадать, что там происходит. – И всё же хотелось бы глянуть на него, – вымолвила она, направляясь к простенькому настенному зеркалу, по пути сняла с вешалки синий плащ с капюшоном, накинула его на плечи, осталась довольна отражению и опять повесила плащ на крючок. Затем присела у зеркальца, с пристальным любопытством всмотрелась в него, примеряясь, что нужно подправить в лице и причёске – Надо вызвать стражу. Я хочу сходить в город. То есть сделать то, чего так не хочет наш любезный посланник шведского правительства.

При последних её словах висящий у стены Вольдемар стал бесшумно подниматься по верёвке и проделывал это ловко и быстро, чёрным одеянием сливаясь с теменью в тени башни.