После хорошей войны

«После хорошей войны...»

Летом 1939 года Гитлер готов был дорого заплатить всего лишь за невмешательство Сталина в его дела. 1 сентября 1939 года началась Вторая мировая война - самая кровавая, жестокая, разрушительная война в истории человечества. Десятки миллионов людей были убиты и искалечены, десятки миллионов лишились семьи, имущества и надежды на будущее, разрушены драгоценные памятники материальной культуры, созидавшиеся трудом многих поколений.

Неизбежно возникает вопрос: кто виноват? Изначально подозреваемых было двое. Один из них уже давным-давно потерял статус подозреваемого, превратившись в проклятого всем миром преступника. В некоторых странах публично выраженное сомнение в виновности Гитлера и его приспешников может стать основанием для административного или даже уголовного наказания.

Второй подозреваемый и ныне «живее всех живых». Его никто и никогда не судил, его действия в момент развязывания Второй мировой войны так и не стали предметом уголовного или хотя бы парламентского расследования. Нынешнее Российское государство упрямо хранит секреты Сталина от разглашения и изучения. Его останки захоронены в самом сердце России, у Кремлевской стены, и каждый год к бюсту Сталина депутаты Госдумы РФ возлагают цветы.

Отнюдь не дерзая заменить этой статьей полномасштабное расследование, напомним читателям некоторые основополагающие факты. Обязательный минимум того, что должен знать каждый образованный человек.

15 марта 1939 года в нарушение подписанных в Мюнхене соглашений Германия уничтожила Чехословакию (Чехия была оккупирована и превращена в «протекторат Богемия и Моравия», в номинально самостоятельной Словакии был приведен к власти марионеточный фашистский режим). Пощечина, которую получили англо-французские союзники, прозвучала очень звонко - все унижения, на которые они пошли в Мюнхене, оказались напрасны. «Европу потряс удар политического землетрясения» - так написал позднее в своих мемуарах посол СССР в Великобритании Иван Майский. Его германский коллега Герберт фон Дирксен, докладывая в Берлин, использовал практически те же выражения: «Вступление германских войск в Прагу подействовало на английскую общественность как гром среди ясного неба».

28 марта 1939 года войска франкистов вошли в Мадрид; продолжавшаяся без малого тысячу дней война закончилась трагической гибелью Испанской республики. В тот же день Германия в одностороннем порядке расторгла Пакт о ненападении с Польшей. 31 марта 1939 года Чемберлен заявил с трибуны парламента, что в случае германской агрессии против Польши «британское правительство придет ей на помощь всеми имеющимися в его распоряжении средствами». 13 апреля аналогичные гарантии были даны Румынии и Греции. В те же дни об официальных гарантиях военной помощи указанным странам заявила Франция.

Итак, Чемберлен и Даладье «подписались». Любой следующий агрессивный шаг Гитлера ставил их перед выбором: совершить политическое самоубийство или начать войну.

17 апреля советское правительство публично обращается к Англии и Франции с предложением создать «тройственный союз» (СССР, Англия, Франция) для противодействия агрессии в Европе. В тот же самый день, 17 апреля 1939 года, советский посол (полпред) в Берлине тов. Мерекалов встречается со статс-секретарем МИДа Германии. Вайцзекер записывает в своем отчете: «Русский посол в первый раз с тех пор, как он получил здесь свой пост (то есть с 5 июня 1938 года. - М.С.), посетил меня для беседы... Посол заявил примерно следующее: “Политика России всегда прямолинейна. Идеологические расхождения вряд ли влияли на русско-итальянские отношения, и они также не должны стать камнем преткновения в отношении Германии”. Советская Россия не использовала против нас существующие между Германией и западными державами трения и не намерена их использовать. С точки зрения России, нет причин, могущих помешать нормальным взаимоотношениям с нами. А начиная с нормальных, отношения могут становиться все лучше и лучше...»

5 мая Литвинова на посту наркома иностранных дел СССР сменил Молотов. Сигнал был прозрачно ясен: Литвинов, еврей по происхождению, говорящая голова советской внешней политики эпохи «коллективной безопасности» и «народного фронта», стал неудобен для предстоящего крутого поворота. Однако в Париже и Лондоне не хотели видеть очевидное. Начинаются долгие и мучительные переговоры с Москвой. Дирксен пишет в очередном отчете в Берлин: «Характерно было то упорство, фанатизм, почти истерия, с которым политическая общественность подгоняла переговоры и понуждала правительство к все большим и большим уступкам. Все пощечины со стороны Советского Союза были приняты, поддавались на каждую все более дерзкую уловку русских». А что им еще оставалось делать? «Необходимость заключения соглашения для нас является более неотложной, чем для них, - пишет 20 июля в своем отчете английский представитель Уильям Стрэнг. -

В противоположность СССР мы взяли на себя обязательства, выполнения которых от нас могут потребовать в любое время».

23 июля Молотов вносит неожиданное предложение: не дожидаясь завершения политических переговоров, начать переговоры о военном союзе трех держав. Идея потрясающая: генералы должны заняться согласованием оперативных планов, раскрыть при этом совершенно секретную информацию о составе, вооружении, сроках мобилизационной готовности своих армий, даже не будучи уверенными в том, что в будущей войне им предстоит быть союзниками, а не врагами! Но «упорство, фанатизм, почти истерия» оказались настолько сильны, что уже на следующий день, 24 июля, в Лондоне и Париже заявили о готовности начать переговоры с целью заключения военной конвенции.

Через два дня после этого, 26 июля, высокопоставленный чиновник МИДа Германии Карл Шнурре приглашает советского поверенного в делах Астахова и торгпреда Бабарина на обед. Судя по отчету, обед затянулся до полпервого ночи. В ходе беседы германский представитель заявил: «Несмотря на все различия в мировоззрении, есть один общий элемент в идеологии Германии, Италии и Советского Союза - противостояние капиталистическим демократиям. Ни мы, ни Италия не имеем ничего общего с капиталистическим Западом. Поэтому нам кажется довольно противоестественным, чтобы социалистическое государство вставало на сторону западных демократий. Что может Англия предложить России? Самое большее - участие в европейской войне, вражду с Германией, но ни одной устраивающей Россию цели.»

3 августа Астахова принял уже сам министр иностранных дел Германии Риббентроп. На этот раз место вопросов заняли достаточно понятные предложения: «Если Москва откажется от политики, направленной против жизненных интересов Германии, то от Балтийского до Черного моря не будет проблем, которые мы совместно не сможем разрешить между собой».

12 августа в Москве состоялось первое заседание представителей военного командования Англии, Франции и СССР, и уже 14 августа нарком Ворошилов ошарашил своих партнеров следующим заявлением: «Предварительным условием наших переговоров и совместного договора между тремя государствами является пропуск наших войск на польскую территорию через Виленский коридор и Галицию и через румынскую территорию. Если этого не будет, если этот вопрос не получит положительного решения, то я сомневаюсь вообще в целесообразности наших переговоров». То, что польское руководство не согласится на появление Красной Армии на своей территории, было абсолютно ясно всем. Более того, с 17 апреля по 14 августа этот вопрос ни разу не был озвучен советской стороной в ходе политических переговоров. Теперь же его, причем в ультимативной форме, поставили перед военными делегациями, которые при всем желании не могли принять решение за польское правительство.

Стенограммы переговоров давно опубликованы. Это печальное, но поучительное чтение. Представители старейших демократий Европы оказались беспомощными детьми перед лицом циничных мошенников. В первые минуты «полезные идиоты» ничего не поняли и бросились убеждать своих партнеров, что никто и не ждет от Советского Союза непосредственного участия сухопутных сил в боевых действиях (предложения, содержавшиеся в инструкции английской военной миссии, предполагали поставки советского вооружения и транзит вооружения союзников через территорию СССР в Польшу, обеспечение военной промышленности советским сырьем, совместные действия флотов на Балтике), но Ворошилов был непоколебим. Никаких полумер! Советский Союз готов сражаться за свободу Польши всей мощью своей армии - надо только пустить эту армию на польскую территорию!

Очарованные такой решимостью, англо-французы так и не поняли, что вопрос уже решен и разговоры о переговорах нужны Кремлю лишь для одной-единственной цели - окончательно «дожать» Гитлера. А тому было от чего испугаться. В середине лета 1939 года Германия имела 46 пехотных дивизий (включая моторизованные) против 120 стрелковых и 16 кавалерийских в Красной Армии. По числу танков превосходство было шестикратным; если же под словом «танк» понимать бронированную гусеничную машину, вооруженную хотя бы малокалиберной 37/45-мм пушкой, то новорожденный вермахт уступал Красной Армии в 20 раз (700 против 14 тысяч).

Вооруженные силы Польши, Франции и Великобритании были существенно меньше советских, но в совокупности они увеличивали военную мощь потенциальных противников Германии еще в 1,5-2 раза. При таком соотношении сил война против объединенной коалиции трех мировых держав (СССР, Франция, Великобритания) означала для Германии гарантированное самоубийство. Но и отказаться от войны в августе 39-го Гитлер уже не мог и не только потому, что он так часто и так громко кричал о «чудовищном угнетении немецкого меньшинства в Польше». Экономическое чудо «национал-социалистической революции» имело свою цену - в Германии уже не хватало еды. С сентября 39-го по февраль 40-го года запасы зерна измерялись цифрами порядка 60 килограммов на человека (по современным нормам ооновских организаций нормальное потребление - это 1000 килограммов на человека в год). Германия была на пороге голода, и на этом пороге она стояла (лежала?) с золотым запасом в 17 тонн (в 600 раз меньше, чем было тогда в США, или в 200 раз меньше, чем в сегодняшней ФРГ).

Финансовая система Германии была разрушена до основания. Гигантский государственный долг (60 миллиардов марок) более чем в 100 раз превышал совокупные золотовалютные запасы страны. «Экономическая катастрофа становилась совершенно неизбежной. Создавалось такое положение, из которого только “прыжок в войну” мог считаться единственным спасением», -напишет позднее Мюллер-Гиллебранд. Прыгать без согласия Сталина было некуда, и поэтому тон и слог телеграмм, которые сыпались из Берлина в немецкое посольство в Москве, становился все более и более истеричным.

Телеграмма № 175 от 14 августа:

«Очень срочно. Лично послу.

Я прошу Вас лично связаться с господином Молотовым и передать ему следующее. Сегодня германо-советские отношения пришли к поворотному пункту своей истории. Решения, которые будут приняты в ближайшем будущем в Берлине и Москве по вопросу этих отношений, будут в течение поколений иметь решающее значение для германского и советского народов. Кризис в германо-польских отношениях, спровоцированный политикой Англии, а также британская военная пропаганда и связанные с этим попытки создания [антигерманского] блока делают желательным скорейшее выяснение германорусских отношений. В противном случае независимо от действий Германии дела могут принять такой оборот, что оба правительства лишатся возможности восстановить германо-советскую дружбу и совместно разрешить территориальные вопросы (подчеркнуто мной. - М.С.), связанные с Восточной Европой. Имперский Министр иностранных дел фон Риббентроп готов прибыть в Москву с краткосрочным визитом, чтобы от имени фюрера изложить взгляды фюрера господину Сталину.»

Телеграмма № 179 от 16 августа :

«Срочно. Лично господину послу.

... Фюрер считает, что, принимая во внимание настоящую ситуацию и каждодневную возможность возникновения серьезных инцидентов (в этом месте, пожалуйста, объясните господину Молотову, что Германия полна решимости не терпеть бесконечно польские провокации), желательно общее и быстрое выяснение германо-русских отношений и взаимное урегулирование актуальных вопросов. По этим причинам Имперский Министр иностранных дел заявляет, что, начиная с пятницы, 18 августа, он готов в любое время прибыть самолетом в Москву, имея от фюрера полномочия на решение всего комплекса германо-русских вопросов.

Абсолютно конфиденциально для Вашего сведения добавляется, что мы особенно заинтересованы в том, чтобы моя поездка в Москву могла состояться в конце этой или в начале следующей недели».

Телеграмма № 185 от 18 августа:

«Срочно. Лично господину послу.

Пожалуйста, немедленно условьтесь о новой беседе с господином Молотовым и сделайте все, что возможно, чтобы эта беседа состоялась без задержки... Мы просим о немедленном ответе на предложение, сделанное в дополнительной инструкции, о моем немедленном выезде в Москву. Пожалуйста, добавьте в связи с этим, что я прибуду с полными полномочиями от фюрера для полного и окончательного урегулирования общего комплекса вопросов. Я наделен полномочиями обговаривать детали в устных дискуссиях в Москве и, если представится возможность, исполнить пожелания русских. Я также вправе подписать специальный протокол, регулирующий интересы обеих сторон в тех или иных вопросах внешней политики, например в согласовании сфер интересов на Балтике, проблемы прибалтийских государств. Настаивайте в духе предыдущих заявлений на быстром осуществлении моей поездки и соответствующим образом противьтесь любым возможным советским возражениям.»

Приведенная выше телеграмма была получена и расшифрована в посольстве Германии в 5 часов 45 минут 19 августа. В два часа дня посол Шуленбург был принят Молотовым. Дальнейший, отнюдь не заурядный ход событий был описан в телеграмме, отправленной в Берлин, следующим образом:

«В своей первой сегодняшней беседе с Молотовым я повторно пытался убедить Молотова в том, что визит в Москву Имперского Министра иностранных дел -единственный путь для достижения успеха, настоятельно требуемого политической ситуацией. Молотов признал несомненную важность предполагаемой поездки, подчеркнув, что советское правительство понимает и уважает лежащий в основе этого замысел, но настаивает на своем мнении, что в данный момент невозможно даже приблизительно определить время поездки, так как она требует тщательных приготовлений. Молотова, очевидно, не трогали мои возражения, и первая беседа закончилась заявлением Молотова о том, что он высказал мне взгляды советского правительства и не может более ничего к ним добавить.

Едва ли не через полчаса после завершения беседы Молотов передал мне, что просит меня разыскать его снова в Кремле в 16.30. Он извинился, что поставил меня в затруднительное положение, и объяснил, что сделал доклад советскому правительству (главой которого и одновременно наркомом иностранных дел был сам Молотов. - М.С.) и уполномочен вручить мне проект Пакта о ненападении. Что касается поездки Имперского Министра иностранных дел, то советское правительство согласно на прибытие господина Риббентропа в Москву примерно через неделю после обнародования подписанного экономического соглашения... Моя попытка убедить Молотова согласиться на более раннюю дату была, к сожалению, неудачной».

На календаре было 20 августа, воскресенье. До запланированного дня вторжения в Польшу оставалась одна неделя. Планы, конечно, можно было изменить, но вот отменить наступление осени, затяжные дожди и туманы не мог даже сам фюрер. Оставалось только обратиться к господину Сталину с личным посланием.

«Господину Сталину, Москва.

Я искренне приветствую подписание нового германо-советского торгового соглашения как первую ступень перестройки германо-советских отношений... Я принимаю проект Пакта о ненападении, который передал мне Ваш Министр иностранных дел господин Молотов, и считаю крайне необходимым как можно более скорое выяснение связанных с этим вопросов. По моему мнению, желательно ввиду намерений обеих стран, не теряя времени, вступить в новую фазу отношений друг с другом. Поэтому я еще раз предлагаю принять моего Министра иностранных дел во вторник, 22 августа, самое позднее - в среду, 23 августа. Имперский Министр иностранных дел имеет полные полномочия на составление и подписание как Пакта о ненападении, так и протокола. Я буду рад получить Ваш скорый ответ. Адольф Гитлер».

«Клиент» был готов. Сталин в тот момент даже не до конца понимал, насколько и к чему был готов «клиент»! Лишь в 1948 году после публикации Госдепом США коллекции трофейных документов германского МИДа стала известна докладная записка Риббентропа (от 24 июня 1940 года), в которой он напоминает Гитлеру о следующих обстоятельствах московских переговоров августа 1939-го: «Фюрер уполномочил меня заявить о германской незаинтересованности в территориях Юго-Восточной Европы вплоть до Константинополя и Проливов, если бы это было необходимо. Последнее, однако, не обсуждалось». Вплоть до Константинополя и Проливов! Цари московские о таком могли только мечтать.

Напоследок, уже чисто для развлечения помотав нервы престарелому графу Шуленбургу, в Кремле ответили согласием.

Телеграмма № 197 от 21 августа:

«Вне очереди. Берлин. Секретно. Срочно.

Усиленно подчеркивая необычайную важность и исключительную необходимость поспешности, я вручил в 15 часов господину Молотову послание фюрера к Сталину и перевод... Я пытался всеми способами, какие только были в моем распоряжении, дать ясно понять господину Молотову, что немедленный визит Имперского Министра иностранных дел необходим в интересах обеих стран. Я закончил просьбой о том, чтобы при любых обстоятельствах ответ был дан мне сегодня.

Я только что узнал, что Молотов снова хочет видеть меня в 17 часов.

В 17 часов Молотов вручил мне ответ Сталина на послание фюрера, изложенный в очень примирительной форме. Сталин сообщает, что советское правительство согласно на приезд в Москву Имперского Министра иностранных дел 23 августа».

Теперь оставалось лишь эффектно завершить операцию, в частности выгнать вон из Москвы англо-французскую делегацию. Переговоры о военной конвенции успешно выполнили свою роль, и настала пора объяснить «союзникам», в каком качестве их использовали. Существует апокрифический рассказ о том, как главе советской делегации, наркому обороны Ворошилову прямо в зале заседания вручили записку от Хозяина: «Клим! Кончай балаган. Коба». Записки этой никто никогда не видел (скорее всего ее и не было), но легенда эта вполне адекватно отражает воодушевление, царившее тогда в Кремле. «Советское правительство не собирается вступать в какие-нибудь связи с такими зажравшимися государствами, как Англия, Америка и Франция. Чемберлен - болван, а Даладье - еще больший болван». Вот в таких отнюдь не дипломатических выражениях месяц спустя (вечером 28 сентября 1939 года) товарищ Сталин отозвался о своих бывших и будущих союзниках .

22 августа газета «Правда» поместила крохотное, всего в несколько строк, сообщение: Германия и СССР решили устранить угрозу войны и заключить Пакт о ненападении, «на днях» ожидается приезд г-на фон Риббентропа для соответствующих переговоров. Публика по всему миру, которая, затаив дыхание, ждала из Москвы сообщение о подписании военной конвенции стран антигитлеровской коалиции, тихо ошалела. Европейские коммунисты ничего не поняли, но еще крепче прониклись верой в светлое будущее: «Это решение является хорошо нацеленным ударом против заговоров международной реакции, является решением, которое должно показать всему миру, что Советский Союз всегда был готов в любой момент совместно с другими выступить против фашистских агрессоров . Спокойно дождитесь известий из Советского Союза. Однако будьте полностью уверены в том, что СССР, как всегда, надежно защищает интересы международного рабочего класса, всех народов и государств, всего человечества...» (из листовки подпольного ЦК Компартии Чехословакии).

23 августа 1939 года Риббентроп и многочисленные сопровождающие его лица самолетом прилетели в Москву. Переговоры начались в кремлевском кабинете Молотова в 15.30 и продолжались до 18.30, затем с 22.00 и до полуночи. Начало было суровым. Семь лет спустя в своем последнем слове перед Международным трибуналом в Нюрнберге Риббентроп сказал: «Когда я приехал в Москву в 1939 году к маршалу Сталину, он дал понять, что если не получит половины Польши и прибалтийские страны (тогда еще без Литвы) с портом Либава (ныне Лиепая), то я могу сразу же вылетать назад». Вылетать не пришлось, стороны стремительно пришли к согласию об условиях раздела Восточной Европы, а в ходе скромного ужина с шампанским обстановка и вовсе потеплела.

«Рейхсминистр иностранных дел заявил, что Англия всегда пыталась и до сих пор пытается подорвать развитие хороших отношений между Германией и СССР. Англия слаба и хочет, чтобы другие поддерживали ее высокомерные претензии на мировое господство. Г-н Сталин живо согласился с этим и заметил следующее: британская армия слаба, британский флот больше не заслуживает своей прежней репутации. Английский воздушный флот, можно быть уверенным, увеличивается, но не хватает пилотов. Если, несмотря на все это, Англия еще господствует в мире, то это происходит лишь благодаря глупости других стран, которые всегда давали себя обманывать... В ходе беседы г-н Сталин неожиданно предложил тост за фюрера: “Я знаю, как сильно германский народ любит своего вождя, и поэтому мне хочется выпить за его здоровье!”»

В итоге были подписаны Пакт о ненападении, содержащий стандартные общие фразы, и Секретный дополнительный протокол, в котором и была зафиксирована цена, которую предстояло уплатить Гитлеру всего лишь за невмешательство Сталина в его дела.

«Нижеподписавшиеся представители обеих Сторон обсудили в строго конфиденциальных беседах вопрос о разграничении их сфер влияния в Восточной Европе. Эти беседы привели к соглашению в следующем:

1. В случае территориальных и политических преобразований в областях, принадлежащих прибалтийским государствам (Финляндии, Эстонии, Латвии, Литве), северная граница Литвы будет являться чертой, разделяющей сферы влияния Германии и СССР. В этой связи заинтересованность Литвы в районе Вильно признана обеими Сторонами.

2. В случае территориальных и политических преобразований в областях, принадлежащих Польскому государству, сферы влияния Германии и СССР будут разграничены приблизительно по линии рек Нарев, Висла и Сан.

Вопрос о том, желательно ли в интересах обеих Сторон сохранение независимости Польского государства, и о границах такого государства будет окончательно решен лишь ходом будущих политических событий. В любом случае оба Правительства разрешат этот вопрос путем дружеского согласия.

3. Касательно Юго-Восточной Европы Советская сторона указала на свою заинтересованность в Бессарабии. Германская сторона ясно заявила о полной политической незаинтересованности в этих территориях.

4. Данный протокол рассматривается обеими Сторонами как строго секретный».

31 августа Молотов выступал с большой речью на внеочередной сессии Верховного Совета СССР. Слегка посетовал на то, что «и в нашей стране были некоторые близорукие люди, которые, увлекшись упрощенной антифашистской агитацией, забывали о провокаторской работе наших врагов». К счастью, было кому направить заблудших на путь истинный: «Товарищ Сталин бил в самую точку, разоблачая происки западноевропейских политиков, стремящихся столкнуть лбами Германию и Советский Союз... Заключение советско-германского договора о ненападении свидетельствует о том, что историческое предвидение тов. Сталина блестяще оправдалось!» (Бурная овация в честь тов. Сталина.)

Под конец выступления тов. Молотов позволил себе душевно пошутить: «Советско-германский договор подвергся многочисленным нападкам в англо-французской и американской прессе. Эти люди требуют, чтобы СССР обязательно втянулся в войну на стороне Англии против Германии. Уж не с ума ли сошли эти зарвавшиеся поджигатели войны? (Смех.) Если у этих господ имеется уж такое неудержимое желание воевать, пусть воюют сами, без Советского Союза. (Смех, аплодисменты.) Мы бы посмотрели, что это за вояки!» (Смех, аплодисменты.)

На следующий день началась война.

В первые дни после подписания Пакта официальный Берлин демонстрировал горячий оптимизм и несокрушимую уверенность в скорой победе. На самом же деле ситуация развивалась для них не столь радужно.

25 августа произошло два в равной мере огорчительных для Гитлера события. Закадычный друг Муссолини прислал ему письмо, в котором прямо и без обиняков сообщалось: «Если Германия атакует [Польшу] и союзники Польши начнут ответную атаку против Германии, я хочу заранее дать Вам знать, что будет лучше, если я не возьму на себя инициативы в военных действиях ввиду нынешнего состояния итальянских военных приготовлений, о чем ранее мы неоднократно заявляли Вам, фюрер, и господину фон Риббентропу. Я считаю своей безусловной обязанностью, как истинный друг, говорить Вам полную правду.»

Итак, дуче «соскочил». В самый ответственный момент. Напротив, англичане 25 августа подписали Договор о взаимопомощи с Польшей, статья 1 которого гласила: «Если одна из Договаривающихся Сторон окажется вовлеченной в военные действия с европейской державой в результате агрессии последней против этой Договаривающейся Стороны, то другая Договаривающаяся Сторона немедленно окажет Договаривающейся Стороне, вовлеченной в военные действия, всю поддержку и помощь, которая в ее силах».

Строго говоря, ничего нового в этом не было, ибо еще 22 августа Чемберлен прислал Гитлеру личное письмо, в котором честно и откровенно предупредил: «Каким бы ни оказался по существу советско-германский договор, он не может изменить обязательство Великобритании по отношению к Польше, о котором правительство Его Величества неоднократно и ясно заявляло и которое оно намерено выполнять.»

Всего лишь слова на бумаге - однако Гитлер занервничал так сильно, что назначенное на 26 августа вторжение в Польшу было остановлено буквально в последний момент, вечером 25 августа (моторизованные колонны вермахта уже двигались к польской границе, диверсионные группы захватили Яблунковский перевал и железнодорожный тоннель у границы Словакии с Польшей). Кто и чем смог в последующие дни воодушевить изрядно перетрусившего фюрера, науке пока неизвестно, однако именно в это время появились первые (потом их станет больше) утечки информации о том, что в ходе визита Риббентропа в Москву был подписан какой-то секретный документ, оформивший раздел сфер влияния в Восточной Европе.

«У здешних английских и французских дипломатов преобладает убеждение, - телеграфирует 26 августа в Лондон посол Чехословакии в Москве Фирлингер, - что вместе с Пактом о ненападении было подписано секретное соглашение о разделе Польши и аннексии балтийских государств Советским Союзом. Я сомневаюсь, что это правда, хотя возможно и даже правдоподобно, что в случае территориальных изменений Советский Союз потребовал бы свою долю...» Господин посол товарищ Фирлингер был непростым товарищем: в 1945 году, оставаясь формально вне рядов компартии, он станет главой правительства возрожденной Чехословакии, с 1953 по 1964 год - председатель Президиума Национального собрания и член Президиума ЦК КПЧ.

Возможно, именно столь тесные связи со страной пребывания придали послу Фирлингеру смелости обратиться за разъяснениями напрямую в Наркомат иностранных дел СССР. О результатах беседы 31 августа докладывает сотрудник НКИД Л. И. Бергман: «Фирлингер сказал, что хотя он, как многие другие, этому (слухам о наличии секретного соглашения о разделе Польши и Прибалтики. - М.С.) не верит, но все же, если бы была возможность рассеять эти слухи, то это значительно усилило бы позиции тех, кто в Англии и Франции выступает за дружбу с Советским государством. Я тут же указал Фирлингеру на нелепость подобных слухов, которые могут распространяться с провокационной целью людьми, глубоко враждебными СССР. Не говоря уже о том, что Советский Союз является вообще принципиальным противником империалистической политики захвата чужих территорий, сам текст договора [о ненападении] и оценка его советской печатью отнюдь не дают оснований для подобных предположений.»

При всем уважении к достижениям и возможностям британской разведки трудно поверить, что Секретный протокол, о существовании которого знали не более десятка человек, мог быть добыт англичанами в столь короткий срок, скорее всего имел место преднамеренный слив. Выгоден же такой слив был прежде всего немцам, так как решал сразу две задачи: демонстрировал прочность германо-советской сделки, подкрепленной соглашением о совместном дележе добычи, а также ставил западных союзников перед фактом неотвратимости разгрома Польши и как следствие заведомой бессмысленности любых попыток спасти ее.

Распространения слухов показалось мало - в Берлине захотели увидеть открытые, публичные проявления участия СССР в разрешении «польского вопроса». 29 августа посол Шуленбург передает Молотову следующую просьбу Риббентропа: «В последнее время в нескольких газетах появились слухи о том, что якобы Советское правительство отводит свои войска с западной границы. Такого рода слухи, служащие агитационным целям, неприятны германскому правительству. Поэтому Риббентроп по поручению Гитлера просит Советское правительство опровергнуть эти слухи в форме, которую оно сочтет удобной. Лучше, если бы это опровержение было сделано в положительной форме, то есть что Советское правительство не отводит свои войска с границы, а наоборот, усиливает военные силы на границе».

Примечательна весьма уклончивая реакция Молотова на столь откровенную немецкую провокацию: «Молотов спрашивает: верит ли этим сообщениям германское правительство? Шуленбург отвечает отрицательно. Молотов говорит, что он посоветуется, как это сделать, и подчеркивает серьезность, с которой мы относимся к заключенному нами Пакту с Германией». Эта же неопределенность в намерениях и действиях Кремля сохранялась и в последующие дни. В общем и целом Сталин оценивал Германию как слабую сторону конфликта и соответственно готов был помочь Гитлеру ввязаться в войну и не быть в ней разгромленным, с другой стороны, помощь предполагалась строго дозированной, и поиск верной «дозы» шел методом проб и ошибок.

Телеграмма № 253 от 3 сентября:

«Очень срочно! Лично послу. Совершенно секретно!

Мы, безусловно, надеемся окончательно разбить польскую армию в течение нескольких недель. Затем мы удержим под военной оккупацией районы, которые, как было установлено в Москве, входят в германскую сферу влияния. Однако понятно, что по военным соображениям нам придется затем действовать против тех польских военных сил, которые к тому времени будут находиться на польских территориях, входящих в русскую сферу влияния. Пожалуйста, обсудите это с Молотовым немедленно и посмотрите, не посчитает ли Советский Союз желательным, чтобы русская армия выступила в подходящий момент против польских сил в русской сфере влияния и, со своей стороны, оккупировала эту территорию... Риббентроп».

Разумеется, в планы Сталина не входило позволить Гитлеру так быстро и так просто закончить польскую кампанию. Поэтому ответ был однозначно отрицательный: «Сами, ребята, все сами!» На дипломатическом языке это прозвучало так: «Молотов передал мне следующий ответ советского правительства: “Мы согласны с вами, что в подходящее время нам будет совершенно необходимо начать конкретные действия. Мы считаем, однако, что это время еще не наступило. Возможно, мы ошибаемся, но нам кажется, что чрезмерная поспешность может нанести нам ущерб и способствовать объединению наших врагов...”»

Но немцы не отставали, и на то были причины. 4 сентября 24 английских бомбардировщика нанесли удар по германским военным кораблям в гаванях Вильгельмхафена и Брюнсбюттеле. 7-8 сентября французская армия силами девяти дивизий пересекла границу в Сааре и, не встречая сопротивления, продвигалась к предполью линии Зигфрида. Да, авиационный удар оказался для англичан крайне неудачным (безвозвратно потеряно семь самолетов, три бомбы, врезавшиеся в палубу германского «карманного линкора» «Адмирал Шеер», не взорвались), но, как говорится, лиха беда начало, и на Западном фронте могла начаться реальная война. В такой ситуации немцам нужно было как можно быстрее завершить польскую кампанию.

В ночь с 8 на 9 сентября Риббентроп отправляет очередную телеграмму посольству в Москве: «Развитие военных действий даже превосходит наши ожидания. По всем показателям польская армия находится более или менее в состоянии разложения. Во всех случаях я считал бы неотложным возобновление Ваших бесед с Молотовым относительно советской военной интервенции. Возможно, вызов русского военного атташе в Москву показывает, что там готовится решение. Я поэтому просил бы Вас в подходящей форме еще раз поговорить на эту тему с Молотовым и телеграфировать результат».

Дальнейшие события не вполне поддаются логичному описанию. В 15 часов 9 сентября Молотов заявил Шуленбургу, что «советские военные действия начнутся в течение ближайших нескольких дней. Вызов военного атташе в Москву был действительно с этим связан. Будут также призваны многочисленные резервисты». И это не было блефом! В тот же день, 9 сентября, нарком обороны Ворошилов подписал два приказа командующим Белорусским и Киевским военными округами, в которых была поставлена задача: «К исходу 11 сентября скрытно сосредоточиться и быть готовыми к решительному наступлению». Однако уже на следующий день, 10 сентября, Молотов от своих обещаний отказался: «На сегодняшней встрече в 16 часов Молотов изменил свое вчерашнее заявление, сказав, что Советское правительство было застигнуто совершенно врасплох неожиданно быстрыми германскими военными успехами. Основываясь на нашем первом сообщении, Красная Армия рассчитывала на несколько недель, которые теперь сократились до нескольких дней. Советские военные власти оказались поэтому в трудном положении, так как, принимая во внимание местные обстоятельства, они требовали, по возможности, еще две-три недели для своих приготовлений...»

Через три дня позиция Москвы снова изменилась. 13 сентября в 16 часов Молотов вызывает Шуленбурга и говорит ему: «Красная Армия достигла состояния готовности скорее, чем это ожидалось. Советские действия поэтому могут начаться раньше указанного им во время последней беседы срока. Учитывая политическую мотивировку советской акции (падение Польши и защита русских “меньшинств”), было бы крайне важно не начинать действовать до того, как падет административный центр Польши - Варшава.

Молотов поэтому просит, чтобы ему как можно более точно сообщили, когда можно рассчитывать на захват Варшавы. Пожалуйста, пришлите инструкции».

В реальности захват Варшавы едва ли был «крайне важен», и советское вторжение началось за 11 дней до падения польской столицы. Столь же неубедительны и разговоры о необходимости двух-трех недель для полной мобилизации Красной Армии - в восточных воеводствах Польши на тот момент были лишь разрозненные остатки разгромленных на немецком фронте частей да толпы новобранцев, часто не получивших еще ни оружия, ни военной формы, для их разгрома вовсе не требовалось призывать три миллиона резервистов.

Строго говоря, никакой нужды во вторжении не было - Гитлер на тот момент «ходил по струнке», демонстрировал и реально проявлял абсолютную лояльность к своему кремлевскому союзнику; нет оснований сомневаться в том, что немцы после полного и окончательного разгрома польской армии дисциплинированно отошли бы на согласованную со Сталиным «линию четырех рек». И это не смутная гипотеза, а простая констатация факта -наступавший из Восточной Пруссии на юг танковый корпус Гудериана с момента пересечения границы действовал на территории будущей Западной Белоруссии (Ломжа, Белосток, Брест) и без малейших возражений передал затем этот район Красной Армии.

Из числа разумных причин, по которым Сталин принял решение о вторжении, можно назвать желание провести в обстановке, максимально приближенной к боевой, грандиозную репетицию всеобщей мобилизации. Главной же причиной - на мой, сугубо субъективный, взгляд - стали «понты». Сталин не хотел войти в историю в качестве мелкого шакала, которому могучий лев разрешил подобрать объедки, и поэтому надо было демонстративно повоевать и одержать блистательную победу; не последнюю роль сыграла и оставшаяся с 1920 года личная обида товарищей Сталина и Ворошилова на разгромившую их тогда польскую армию...

Утром 17 сентября Красная Армия пересекла советско-польскую границу на всем ее протяжении от Полоцка до Каменец-Подольска. В тот же день Молотов выступил по радио с обращением к гражданам и гражданкам нашей великой страны, в котором, в частности, было сказано: «Население Польши брошено его незадачливыми руководителями на произвол судьбы. Польское государство и его правительство фактически перестали существовать. В силу такого положения заключенные между Советским Союзом и Польшей договора прекратили свое действие». Вот так просто и незатейливо Советский Союз освободил себя от обязательств по договору о ненападении с Польшей (заключен в 1932-м и пролонгирован в 1937-м).

Надежда умирает последней. И хотя все было уже яснее ясного, миллионы людей хотели верить в то, что кошмарный сон вот-вот закончится, и могучий Советский Союз, родина трудящихся всего мира, двинул на запад бронированную орду (16 танковых и 2 моторизованные бригады, всего более 4,5 тысячи танков) для того, чтобы нанести сокрушительный удар по фашистским захватчикам. 18 сентября анонимный корреспондент пишет в адрес чешского радиовещания в Москве: «Сегодня можно разделить население примерно на два лагеря: одни начинают утверждать, что Сталин надул Гитлера, что продвижение Красной Армии на запад более направлено против Гитлера, чем против кого-либо другого; этот лагерь составляют рабочие и им симпатизирующие. Другой лагерь, сторонники Бенеша, осуждает действия СССР и расценивает их как нападение на жертву, которая уже не могла защищаться. Главная особенность сегодняшних настроений - растерянность и потеря ясной ориентации...» Риббентроп еще 16 сентября предлагал внести полную ясность и опубликовать совместное советско-германское коммюнике. Сталин, принимая в 2 часа ночи 17 сентября немецкого посла, ответил уклончиво: «Вопрос о публикации германо-советского коммюнике не может быть поставлен на рассмотрение в течение ближайших двух-трех дней». Возможно, он хотел посмотреть на реакцию Запада, прежде чем «подписаться» под актом совместного с Гитлером международного разбоя. Но не прошло и трех дней, как 19 сентября на первой полосе газеты «Правда» появился следующий текст: «Во избежание всякого рода необоснованных слухов насчет задач советских и германских войск, действующих в Польше, правительство СССР и правительство Германии заявляют, что действия этих войск не преследуют какой-либо цели, идущей вразрез интересов Германии или Советского Союза и противоречащей духу и букве Пакта о ненападении, заключенного между Германией и СССР. Задача этих войск, наоборот, состоит в том, чтобы восстановить в Польше порядок и спокойствие, нарушенные распадом польского государства, и помочь населению Польши переустроить условия своего государственного существования».

23 сентября «Правда» разместила огромную, на всю полосу, карту Польши с нанесенной на ней линией раздела по рекам Писа, Нарев, Висла, Сан -в точном соответствии с Секретным протоколом к Пакту о ненападении. Карта сопровождалась текстом очередного германо-советского коммюнике: «Германское правительство и правительство СССР установили демаркационную линию между германской и советской армиями.» Впрочем, эта линия не просуществовала и одной недели.

27 сентября 1939 года в Москву снова прилетел Риббентроп. Переговоры продолжались два дня и завершились подписанием Договора о дружбе и границе. С ошеломляющей откровенностью Сталин (разумеется, документ подписал номинальный глава правительства Молотов) принял на себя ответственность за уничтожение Польши: «Правительство СССР и германское правительство после распада бывшего польского государства рассматривают исключительно как свою задачу восстановить мир и порядок на этой территории и обеспечить народам, живущим там, мирное существование, соответствующее их национальным особенностям. Обе Стороны признают установленную в статье 1 границу обоюдных государственных интересов окончательной и устраняют всякое вмешательство третьих держав в это решение».

Границу «обоюдных интересов» перекроили: полоса польской территории между Бугом и Вислой отошла немцам, в обмен на это Сталин получил Литву. Новую карту немедленно напечатали все советские газеты, включая «Пионерскую правду» (и это не шутка). Во избежание всякого рода необоснованных слухов отметим, что из восьми восточных воеводств Польши, захваченных в конечном итоге Советским Союзом, только в трех (Полесском, Волынском и Станиславском) белорусы и украинцы составляли больше половины населения (данные переписи населения 1931 года, вопрос задавался не о национальности, а о родном языке).

Зачем?

Последовательность событий, слова и действия, которые разожгли пожар европейской, а затем и мировой войны, достаточно хорошо известны, зафиксированы и изучены. Как всегда, сложнее будет поиск ответа на вопрос о мотивах сторон. «Чужая душа потемки». И тем не менее - не все столь безнадежно. Сталин (равно как и любой другой тиран) не мог все делать сам, он вынужден был, хотя бы изредка, хотя бы дозированно, объяснять исполнителям смысл своих маневров. А тайна, которая стала известна десятку людей, рано или поздно перестает быть тайной.

8 сентября «Свенска Пресен» (ежедневная финская газета на шведском языке) публикует следующий материал: «За день до заключения Пакта о ненападении с Германией все высшие коммунистические лидеры в России и за границей получили следующий циркуляр, написанный в форме диалога: Изменились ли конечные цели Коминтера? Нет. Конечная цель Коминтерна та же - мировая революция... Чем можно ускорить мировую революцию? Затяжной войной (следуют подробные объяснения и цитаты из Маркса, Энгельса и Ленина). Что решил сделать Советский Союз, дабы ускорить мировую революцию? Поддержать Германию, чтобы Германия начала войну, и затем стараться, чтобы война стала длительной».

Статья в мало кому известной финской газете прошла практически незамеченной (лишь в 2006-м ее нашел и перевел на английский язык Карл Нордлинг). Напротив, громкий скандал разгорелся 28 ноября 1939 года, когда крупнейшее французское информационное агентство «Гавас» (основано в 1835-м, в 1944-м на его базе было создано существующее поныне «Франс Пресс») опубликовало текст речи, с которой Сталин якобы выступил на заседании Политбюро вечером 19 августа: «Если мы заключим договор о союзе с Францией и Великобританией, Германия будет вынуждена отказаться от Польши и искать modus vivendi (способ сосуществования. - М.С.) с западными державами... С другой стороны, если мы примем известное вам предложение Германии о заключении с ней Пакта о ненападении, она, несомненно, нападет на Польшу, и тогда вступление Англии и Франции в эту войну станет неизбежным. Мы должны принять предложенный Германией пакт и способствовать тому, чтобы война, если таковая будет объявлена, продлилась как можно дольше.»

Реакция Кремля на сообщение «Гавас» последовала немедленно, причем на небывало высоком уровне. 30 ноября сам тов. Сталин - в форме ответа на вопрос редактора газеты «Правда» - взялся разоблачать гнусные измышления лакеев буржуазии: «Это сообщение агентства “Гавас”, как и многие другие его сообщения, представляет вранье. Я, конечно, не могу знать, в каком именно кафешантане сфабриковано это вранье. Но как бы ни врали господа из агентства “Гавас”, они не могут отрицать того, что не Германия напала на Францию и Англию, а Франция и Англия напали на Германию, взяв на себя ответственность за нынешнюю войну...»

О накале ярости Сталина свидетельствует не только троекратное повторение слова «вранье», и даже не та горячечная опрометчивость, с которой он подписался под гитлеровской версией начала войны. Главное тут дата -30 ноября 1939 года. Это день начала Зимней войны с Финляндией; казалось бы, у фактического главнокомандующего Красной Армии в этот и предыдущий день хватало других дел и забот.

Еще раз напомним, что сообщение «Гавас» появилось 28 ноября 1939 года. А за 11 дней до этой даты, 17 ноября, в консульство США в Праге поступило анонимное (пять фамилий были плотно заштрихованы) письмо от группы чешских антифашистов. 20 ноября письмо перевели на английский язык и отправили в Госдеп США, где оно тихо пролежало в секретном архиве аж до 1980 года. Этот текст никогда (ни во время Второй мировой, ни в разгар холодной войны) никем не публиковался, для целей пропаганды не использовался.

Авторы «чешского письма» сообщают о встрече, которую они имели в октябре 1939 года с заведующим Центрально-Европейским отделом НКИД СССР А. М. Александровым, из уст которого им пришлось услышать следующее: «Если бы СССР заключил договор с западными державами, Германия никогда бы не развязала войну, из которой разовьется мировая революция, к которой мы долго готовились . Эта война должна длиться столько, сколько мы захотим. Война Гитлера обессилит Европу, которая станет нашей легкой добычей. Народы примут любой режим, который придет после войны».

Публикации, основанные на анонимных источниках, вызывают оправданные сомнения. Однако в 1997 году в Болгарии были опубликованы дневники Георгия Димитрова - секретаря Исполкома Коминтерна, человека с очень известным именем. 7 сентября 1939 года в Кремле в присутствии Молотова и Жданова он имел встречу со Сталиным. В дневнике она отразилась так: «Сталин: Война идет между двумя группами капиталистических стран. Мы не прочь, чтобы они подрались хорошенько и ослабили друг друга. Мы можем маневрировать, подталкивать одну сторону против другой, чтобы лучше разодрались. Пакт о ненападении в некоторой степени помогает Германии. Следующий момент - подталкивать другую сторону.»

Трудно не заметить, что авторы всех приведенных текстов в разных выражениях, на разных языках, с разной степенью откровенности и при этом не зная о существовании друг друга, говорят практически об одном и том же. Да, есть различия в деталях, некоторые частности скорее всего ошибочны, но общий замысел Великого Мародера вырисовывается с кристальной ясностью. Уму непостижимо другое: как Димитрову разрешили вывезти дневники из СССР в Болгарию и почему их забыли уничтожить там? Зато у себя дома, в архиве ЦК КПСС, поработали на славу. В так называемых особых папках Политбюро, рассекреченных в начале XXI века, в протоколах августа - сентября 1939 года Пакта нет. Вообще нет. И Риббентропа нет, ни в одном падеже. И вторжения в Польшу, судя по этим папкам, тоже никогда не было...

В богатом событиями ноябре 1939 года на экраны Страны Советов вышла вторая серия кинофильма «Великий гражданин». Доподлинно известно, что Сталин не только ознакомился со сценарием и одобрил его («составлен он бесспорно политически грамотно, литературные достоинства также бесспорны»), но и высказал множество замечаний и указаний авторам. Оно и понятно: фильм был посвящен борьбе правильных большевиков против троцкистских заговорщиков, прообразом главного героя, партийного руководителя Шахова, был С. М. Киров, канонизированный к тому времени Соратник Вождя. В 1941 году (история порой шутит очень жестоко) фильм был удостоен Сталинской премии.

Кульминационный момент каждой из серий - выступление Шахова перед собранием рабочих. В первой серии все мрачно. Полутемный, вытянутый, как пенал, зал, враги-двурушники, засевшие в президиуме собрания; затем, пытаясь сорвать выступление Шахова, вредители вырубают свет. Во второй серии враги разоблачены и разгромлены, канал построен, с заводского конвейера каждые 15 минут сходит трактор. Шахов выступает перед ударниками-стахановцами. Залитый солнечным светом зал Дома культуры, беломраморная статуя вождя на сцене, счастливые улыбки и гром аплодисментов. «Эх, лет через двадцать, после хорошей войны, - говорит Шахов, - выйти да взглянуть на Советский Союз, республик этак из тридцати-сорока. Черт его знает, как хорошо!»

Ждать 20 лет не пришлось. Через два года «хорошая война» грохотала в белоснежных полях под Москвой. А после того, как ценой бесчисленных миллионов жертв эта война закончилась в Берлине, неправильные слова из киноленты вырезали, да и саму ее убрали на самую дальнюю полку. Но погибших не вернул никто.