Часть I. Кризис III века
Хронология этого времени страшно запутана, и практически невозможно составить связный рассказ, если начинать его с середины существования Империи.
В истории Римской империи III век стал бесславным финалом прежней, «классической» империи, чью гибель принято уклончиво называть «кризисом III века». Череда переворотов, гражданских войн, голода и эпидемий нанесла государству ущерб, который никогда не был восполнен. Экономический и политический хаос не разрушил страну до основания, но видоизменил ее до полной неузнаваемости.
Римская империя была рождена в кризисе гражданских войн — италийских, войн между марианцами и сулланцами, между цезарианцами и помпеянцами, между триумвирами и так далее. Когда Республика исчезла в огне внутренних конфликтов и с правления Октавиана Августа началась эпоха принципата, казалось, что наступил Золотой век. Но аграрное государство, как показывает история, конструкция весьма хрупкая.
Как говорилось выше, 85-90 процентов населения империи были заняты в сельском хозяйстве, а это означает, что для пропитания каждых ста человек по крайней мере 85-90 из них должны были трудиться в поле. Еще пять-семь человек из ста занимались ремеслами и торговлей, а остальные — это армия, элита и ее обслуга. Такой социальный «перекос» империя, подобно другим античным государствам, уравновешивала как могла, перераспределением огромных объемов зерна.
Такая система очень непрочна. Достаточно вынуть пару «кирпичиков» из сельскохозяйственного производства или обороны, и здание рухнет.
Собственно, это и произошло.
Глава I. Череда бедствий
В середине — конце II века история завязала узел, который привел к всеобъемлющему кризису Рима как государства. Разрушилась структурная целостность имперской машины: удары рейнских и дунайских племен по римским границам, финансовый кризис, эпидемии и капризы сил природы сделали невозможными сбор налогов и поддержку устойчивой денежной системы. Все это привело к обрушению частной экономики на Западе и — главное — вызвало крах фундаментальной имперской аксиомы: «империя требует солдат, а солдаты требуют денег».
Все эти беды вызвали недовольство местных элит и высшего армейского командования. Вершина кризиса пришлась на третью четверть III века, когда перестала существовать центральная власть, а безнадзорная империя фактически распалась на империи Галльскую, Пальмирскую и Римскую.
Попробуем распутать этот узел несчастий и катастроф.
Прощай, климатический оптимум
В числе породивших империю сил, наряду с торговлей и технологиями, была и невидимая, неосознаваемая — климат. Рим рос и развивался в климатический период позднего голоцена, который получил название Римского климатического оптимума.
Теплый, влажный и стабильный климат, а также цепочка удачных политических и экономических решений привели к зарождению аграрной империи и позволили Риму как политической структуре существовать более тысячи лет[10].
Завоевывая все новые территории, римляне не сразу догадались о границах, за которыми расширение перестает себя оправдывать, и понятия не имели об ограничениях развития, наложенных самой природой.
Климатические периоды, пережитые Римской империей:
● Римский климатический оптимум: 200 г. до н. э. — 150 г. н. э.
● Римский переходный период: 150 г. н. э. — 450 г.
● Позднеантичный Малый ледниковый период: 450 г. — 700 г.
Удача покинула Римскую империю в середине II века нашей эры, когда произошел ряд самых значительных перемен климата за весь период голоцена. Целых три столетия (150-450 н. э.) длился «климатический беспорядок», который назвали римским переходным периодом.
Климатическая нестабильность на самых решающих исторических этапах давила на резервы сил империи и резко вмешивалась в ход событий, а в VI веке обратилась в позднеантичный Малый ледниковый период. Читая эту и последующие главы, стоит помнить, что фоном их событий служит не просто плохая погода, а частые неурожаи, засухи, наводнения и другие стихийные бедствия, которые населению аграрного общества несли не просто неудобства, а разорение, голод и — зачастую — смерть.
В V веке начинается климатический пессимум — глобальное похолодание. Одновременно зарождаются процессы, которые всего через два века до неузнаваемости изменят карту Европы, на которой уже не будет Западной Римской империи. Климатические перемены — не последняя причина того, что в движение пришли варварские племена севера и востока, уходившие из обледенелых лесов на юг. Удары извне по Римской империи, в которой полным ходом шла внутренняя трансформация, участились и усилились, усугубив политический, демографический и экономический упадок.
Не будем забегать вперед и пока начнем с того, что климатический переходный период к середине II века н. э. обернулся прохладной, сухой погодой, отличной от прежней, благодатной — с большим количеством осадков и теплыми зимами.
Епископ Киприан Карфагенский в «Послании Деметрию» писал, что вселенная клонится к закату и переживает процесс старческого распада:
«Мир уже устарел, что он не держится теми силами, какими держался прежде, и нет уже в нем той крепости и устойчивости, какими был он богат когда-то. <...> Нет уже зимою такого обилия дождей для питания семян, летом — такого солнечного жара для созревания плодов; не столько уже веселы посевы в весеннюю пору, не столь обильна осень древесными плодами».
Будущий святой проницательно заметил перемены, идущие в мире. Климат Средиземноморья стал суше, началось похолодание. Большой Альпийский ледник после столетий таяния в середине III века начал расти, и так же повел себя ледник Мер-де-Глас. Похолодание одновременно отмечают в Испании, Норике (ныне Австрия) и Фракии, а вот в Палестине в то же время царит засуха: «земля отвердела, потому что сердца людей ожесточились», гласят раввинские тексты второго и третьего столетий.
Граничащий с пустыней «Плодородный полумесяц», включавший в себя Месопотамию и Египет, всегда ждал дождей с некоторой благоговейной тревогой. Но когда в 220-240-х годах его поразила эпохальная засуха, пришлось просить Господа явить чудо, для чего в Сепфорисе даже объявили всеобщий пост. Дожди наконец пришли, но воспоминания об эпохе засухи и ее финале сохранились на века.
Климатические перемены — это один из кирпичиков, выпавших из опор аграрного государства. Влияние погодных аномалий на регион Средиземного моря начало проявляться в 160-х годах, когда по границам империи ударили варвары.
Варвары и война
Для римлянина уничтожение варваров и варварства означало утверждение незыблемости римского порядка, который всегда берет верх над дикостью и хаосом. Римляне с одобрением смотрели на гибель варваров в цирках, а зарезанных гладиаторов-варваров никто не считал, как и пленников, убитых в ходе триумфов на потеху публике.
Варвары — существа даже не второго и не третьего сорта. Скорее, это лишь некие человекоподобные твари, жалеть которых — себя, римлянина, не уважать.
Ненависть была взаимной, и при вести об очередной гражданской войне в империи варвары моментально собирались в поход, желая урвать свой кусок, пока римляне убивают друг друга.
Поэтому в отношениях между цивилизованной Римской империей и дикарями-неримлянами конфликт был нормой, обычным состоянием, а конфронтация — важным элементом внешней политики Рима по всему его пограничью.
Варварские территории населяли племена и племенные объединения, которые порой заключали непрочные военные союзы и привычно воевали друг с другом — война как повседневный образ жизни. Мятежные племена, посмевшие выступить против Рима, после усмирения подвергались набегам соседей, таких же варваров. Об одном таком племени Тацит сообщает:
«Изгнанные из их владений, они пытались пробиться сначала на земли хаттов, потом херусков и в этих долгих блужданиях, встречаемые порою как гости, порою как бесприютные нищие, порою как враги, потеряли убитыми в чужих краях всех, способных носить оружие, тогда как старики, женщины и дети стали добычею различных племен».
Вражда варварских племен не затухала, даже когда римляне принялись захватывать земли к востоку от Рейна и к северу от Дуная. Вождь племени херусков Арминий (Герман), который восстал против римлян, в битве в Тевтобургском лесу разбил три легиона и освободил зарейнские территории, пал жертвой интриг группы соплеменников — вождя, оспаривая власть, зарезали свои же.
Рим при случае с немалым удовольствием подливал масла в огонь племенной вражды, потому что эта вражда до поры до времени лучше любых войск оберегала неприкосновенность имперских территорий. Но во II веке этот рецепт уже не годился: в варварских землях Европы началась политическая консолидация племен, которые теперь постоянно давили на границы Римской империи. Походы дунайских и германских варваров на римские рубежи в 161-180 годах называют Маркоманскими войнами, а историк Теодор Моммзен говорит о них как о «репетиции Великого переселения народов».
Первую часть Маркоманской кампании Римская империя под водительством императора Марка Аврелия (правил в 161-180 гг.), по-видимому, проиграла. Об этом красноречиво говорят и глухое молчание античных источников, и упоминание Дионом Кассием десятков тысяч погибших легионеров, и сто тысяч пленных, угнанных с земель империи, и то, что римлянам пришлось оставить крепости по ту сторону Дуная. Гибель нескольких высших армейских офицеров означает крупные потери личного состава. Погиб в сражении с язигами даже наместник Дакии Марк Клавдий Фронтон. Но что же стряслось? Что погнало варваров на римскую границу и отчего римское оружие перестало приносить победы?
● Римская экспансия на варварские земли давно остановилась. Бедные и разобщенные взаимной враждой территории не представляли ни угрозы, ни интереса: они не могли принести доходов, которые покрыли бы расходы на завоевание. Низкий уровень развития экономики варварских земель прочнее любых стен ограждал их от экспансии Рима. Легионы останавливались не на географических или этнических границах, а на тех рубежах, за которыми завоевания попросту не окупались, то есть где был слишком велик перепад в социально-экономическом развитии между завоеванными и еще не завоеванными территориями.
● Разделившая Европу древняя линия между Римом и не-Римом существует и сегодня: она отразилась в разграничении между романскими языками, происходящими от латинского, и германскими. (Похоже, что предложенная современными политиками идея «Европы двух скоростей» была известна еще римлянам.) Север и восток Европы, который римляне собирательно называли Германией, никогда не были частью римского мира и никогда не романизировались.
Со времен Юлия Цезаря и Октавиана Августа варварские общества под влиянием Римской империи сильно изменилась. Теперь у римских границ появились многочисленные племенные объединения с тысячами бойцов, вооруженных куда лучше, чем покоренные Цезарем галлы или отряды Арминия. Зачастую у них было оружие, созданное по образцам римского.
Откуда взялось это оружие? О, это очень интересная история. По словам Цезаря, германцы в I веке до н. э. не пускали римских торговцев на свои земли. Через сто лет ситуация изменилась, а приграничная торговля превратилась в оживленный и доходный промысел, который римляне держали в своих руках. Рим сделал возможность торговать со своими купцами привилегией, которую получал не каждый варвар и не каждое племя.
Торговлю империя строго контролировала, а любая привилегия в глазах варваров становилась вожделенной — собственно, объяви какой-нибудь император закон, гласящий, что варвар, носящий красные штаны и перья фазана в волосах, получает некие преференции в отношениях с Римом, половина Германии щеголяла бы в штанах ярко-алого цвета.
Торговля принесла перемены в развитии приграничья. Стоявшие на рубежах римские войска закупали продовольствие, и вряд ли обращались за необходимыми товарами к далеким римским поставщикам. Доставка собственно римской продукции в какую-нибудь Белгику или Британию удесятерила бы цену. Солдат нужно было кормить каждый день, и за продукты приходилось платить местным производителям, в том числе и германским.
Легионы оказались постоянным источником спроса, чему, несомненно, радовались местные торговцы: ведь римляне платили серебром. Серебряные денарии часто находят на берегах Рейна, да и часть германских фибул изготовлена из переплавленных римских монет. Вот только у этой коммерческой идиллии была и другая сторона: Рим, помимо спроса на местные товары, становился для варварских народов источником технологий, в том числе военных. От римских земледельцев германцы заимствовали интеграцию пахотного и пастбищного сельского хозяйства, когда на поля под паром пускали пастись скот, удобрявший землю навозом. Ускорилось освоение добычи и обработки металлов. Появились новейшие орудия земледелия... и оружие.
Граница не столько разделяла, сколько связывала римский мир с германским.
Соседство с империей вызвало резкие перемены в варварских обществах. В приграничье быстро росло производство, и вожди с дружинами забирали часть прибыли от поставок для римской армии. Эти доходы концентрировались в руках племенных верхов, усиливая военную (а другой не было) элиту германцев. Примерно в это же время у вождей племен появляются отряды из полупрофессиональных бойцов, знакомых с римской воинской подготовкой и римской тактикой.
У варваров были и другие источники богатств. Одни кланы и роды производили излишки продовольствия, другие занялись выплавкой железа, экспортом янтаря и ценных мехов; третьи включились в работорговлю. Новое богатство уже не распределяли поровну, как в старые-добрые родоплеменные времена: экономика поделила кланы и племена на победителей и побежденных, богатых и бедных, сильных и ничтожных.
Особенно много конфликтов возникало из-за доходов от работорговли. Кстати, эту деликатную тему в школьных и вузовских учебниках отчего-то стыдливо умалчивают, несмотря на то что рабовладение, то есть частное насилие и аннексия труда, вплоть до XIX века были легитимной частью европейских экономик Новейшего времени.
Немалую часть рабов на римские рынки поставляли удаленные от границы германские и дунайские варвары. Рабов добывать вооруженными рейдами на соседей, ближних или дальних, и перепродавали римским работорговцам. Прибыль от кровавого ремесла должна быть огромной, чтобы окупить содержание вооруженных отрядов — добытчиков рабов.
Сверхдоходы приносили также торговля янтарем, металлом : пушниной. Однако за проход и перевоз товаров по чужой территории приходилось платить — соответственно, часть доходов от порубежной торговли попадала к племенам, обитавшим вдали от границы. Кроме того, военные вожди — всего через несколько столетий этих неумытых бородачей назовут королями! — с ближайшими соратниками закрепили за собой долю прибыли, вероятно, в виде пошлины или какой-то иной формы «платы за дозволение заниматься торговлей».
Новые потоки богатств ужесточали борьбу за власть и за источники дохода. Мы можем лишь представить жестокость и интенсивность войн за контроль над караванными путями и самой торговлей. Так преображались социальные и политические структуры варварского германского мира, так создавались условия для появления политических союзов.
Империя своим мощным тяготением искривляла и направляла на новые орбиты социального и технологического развития все общества, попадавшие в ее гравитационное поле. Новые источники обогащения племен Центральной и Восточной Европы через контакты с зажиточной и развитой Римской империей создали к III веку «две варварских зоны», одна из которых, находясь ближе к границе, развивалась гораздо быстрее отдаленных соседей. Средняя зона Европы разделилась на внутреннюю и внешнюю периферии Римской империи, а число конфликтов выросло в прогрессии.
Нарастала разница уровней жизни приграничных и «глубинных» племен. Разность потенциалов, как известно, создает напряжение — что в итоге и привело к катастрофическим последствиям... Приграничные «королевства»-клиенты, внутренняя периферия империи, получали от соседства с Римом массу выгод: от товарного обмена и технологий до торговых преференций и «иностранной помощи» золотом, оружием и ценными товарами. За это варвары были обязаны терпеть вмешательство Рима в свою немудрящую политику, вдобавок оказывать империи определенные услуги, экономические и военные, от охраны границ до поставки в порубежные легионы солдат.
Племена, которым не досталось этих очевидных благ, пытались урвать хотя бы часть преференций, раздаваемых римлянами близ Рейна и Дуная. Новые возможности и новые доходы спровоцировали миграционные потоки с внешней периферии в сторону римской границы — чаще в форме крупных, в несколько тысяч бойцов, вооруженных отрядов. Но близ границы все территории были уже заняты тем или иным вождем, возглавлявшем сильное войско.
Те, кому не доставалось краюхи от римского каравая, твердо настроились воевать. Выходцы с внешней периферии постоянно пытались взять силой приграничные территории.
Консолидацию варваров неожиданно ускорил внешний фактор: когда Риму пришлось туго в войне с Парфией, непрестанная вражда племен утихла. Былые лютые враги сообразили, что десяток собак вполне способны загрызть медведя. Надо хотя бы попробовать!..
Власть, армия и власть армии
Смерть сильного и авторитетного императора Марка Аврелия оказалась рубежом, после которого более полувека не прекращались перевороты, военные мятежи и гражданские войны.
В ходе Маркоманских войн римлянам удалось остановить варваров, но о завоеваниях пришлось забыть. Римская империя достигла естественных границ по Рейну и Дунаю, экспансия прекратилась, но теперь влияние армии на дела империи стало непропорционально велико.
Прежде легитимность власти была основана на признании полномочий правителя высшим командованием, сенатом и народом Рима. Пока законность власти императора не оспаривала ни одна из значимых структур — а к таковым относились войско, сенаторы и преторианская гвардия — система функционировала без сбоев, а прочность позиций императора определялась лояльностью армии. Если армия уверена в законности власти императора, солдаты довольны условиями службы и не имеют ничего против внешней и внутренней политики правительства, то власть крепка и стабильна.
В описываемые времена приток рабов и богатств сократился, империя перешла к стратегической обороне, армия же, как встарь, требовала денег и почестей. В Маркоманскую войну и после нее армия начала претендовать на особую роль в государстве. Возник перманентный политический кризис, и солдаты начали сбрасывать с трона императоров, возводя на него своих кандидатов.
Система принципата развалилась на глазах, хотя вслух этого никто не признал. Некоторые историки полагают, что при более сильных и авторитетных императорах созданная Октавианом Августом схема продержалась бы чуть дольше.
Другие возражают им, справедливо указывая, что армия, как минимум до 250-х годов, была заинтересована не в сильных, а в «удобных» императорах: ведь такие харизматичные личности, как Макрин, Филипп Араб или Деций, на троне подолгу не удерживались — о них мы расскажем ниже...
Армия против сената
Императору Марку Аврелию наследовал его девятнадцатилетний сын, ничтожный Коммод (правил в 180-192 гг.).
В 180 году Коммод заключил мир с варварами на очень легких для них условиях, и, покинув левый берег Дуная, принялся за строительство новых оборонительных сооружений на правом, пока еще римском берегу великой реки. Коммод практически не занимался государственными делами, сваливая их то на префекта Претория Перенна (впоследствии выдан солдатам и замучен), то на фаворита, вольноотпущенника Клеандра. Последний «раздавал и продавал сенаторские звания, командные посты в армии, должности наместников и прокураторов, в общем, всё, что угодно»[11], пока его вместе с маленьким сыном не выдали на потеху римской толпе.
При Коммоде началась варваризация армии. На смену кадровым легионам, сгоревшим в огне Маркоманских войн, в войска набирали уже не романизированных провинциалов, а любых окрестных варваров. Брали и побежденных противников, и военнопленных, и перебежчиков — именно они впоследствии выслуживались в центурионы и даже получали высшие командные должности.
Солдат в легионы поставляли и «дружественные» вожди варварских племен. Они делали это в обмен на торговые и военные послабления, причем наем варваров в легионы увеличивал могущество их прежних вождей! Они буквально кормились войной и, если на «римской стороне» случался нечастый мир, варвары начинали устраивать кровавые свары с соседями, а то и набеги на римские территории.
Коммод целых двенадцать лет развлекался гладиаторскими боями и звериной травлей, убивая тех римлян, кто был неосторожен в речах или просто богат. Когда 31 декабря 192 года его наконец-то прикончили, началось междуцарствие. Пурпур надел некто Пертинакс, сын вольноотпущенника, а Коммода объявили врагом отечества. Так начался «год пяти императоров»... Вскоре, в марте 193 года, убили и Пертинакса.
В схватку за вакантный императорский трон вступили самые значимые провинции империи. Преторианская гвардия с ушлостью бывалых торгашей объявила аукцион на замещение должности и двинула в императоры пообещавшего немалые деньги Дидия Юлиана (он продержался на престоле целых три месяца). Восточные легионы выдвинули своего легата Песценния Нигера, он самопровозгласился и воссел в богатейших землях Сирии и Египта.
Но были еще британские, испанские галльские и иллирийские легионы...
Здесь в нашем рассказе впервые (но не в последний раз) выходят на сцену иллирийские войска и иллирийские офицеры, которые вскоре станут одной из сторон спора за власть.
Иллирийцев вел некий Септимий Север, говорящий по-латински с грубым пунийским акцентом выходец из североафриканского города Лептис Магна, когда-то входившего в состав Карфагенской империи. За три года до этого Септимий получил достоинство консула и теперь командовал войсками, набранными в Иллирии и расквартированными в Паннонии. Славные иллирийцы считались в империи отменными солдатами.
Не сомневаясь в их лояльности, Север в ходе наступления на столицу на всякий случай объявил себя сыном Марка Аврелия, хотя по происхождению был финикийцем-карфагенянином. Те, кто читал нашу книгу «С точки зрения Карфагена», могут оценить степень исторической иронии — императором Рима становится финикиец!
Весной 193 года, когда Септимий Север с иллирийскими легионами подходил к столице, преторианцы поняли, что денег на оплату императорского пурпура у Дидия Юлиана нет и взять их негде. Услужливый сенат не задумываясь сверг неудачливого претендента, казнил его и приветствовал Севера.
В Риме провозглашенный императором Септимий Север первым селом разобрался с избалованными столичной жизнью преторианскими гвардейцами. Он отправил к праотцам причастных к убийству Пертинакса, а остальных лишил оружия, отнял коней и выгнал из Рима.
«В то время как все прочие, нехотя повинуясь приказу, снимали оружие, отпускали коней и расходились в одних туниках, неподпоясанные, один из воинов, чей конь никак не хотел покинуть его и с ржанием шел следом, убил и животное, и себя; видевшим это показалось даже, что конь с радостью принял смерть»,
Отдельно заметим, что изгнанные преторианцы начали сбиваться в разбойничьи шайки, устроив в Италии форменный беспредел, пока их не выловили и не перерезали. После этой попытки Севера избавиться от неугодных военных императоры твердо помнили, чем чревато даже небольшое сокращение армии, и редко изгоняли из армейских рядов даже проштрафившиеся части.
Затем Север организовал новую преторианскую гвардию. Прежде ее набирали из жителей Италии, Испании, Македонии и провинции Норик, а по новому порядку преторианцем мог стать любой легионер «хорошей наружности и доброго нрава». Должность префекта претория стала высшим постом империи, теперь командующий гвардией был кем-то вроде премьер-министра, управляя не только армией, но и финансами с юстицией.
После этого новый император казнил недоброжелателей из сенатской среды и конфисковал земли многих магнатов Галлии и Испании, которые поддерживали его соперников. Септимий Север решительно урезал права сената: теперь это почтенное и насквозь коррумпированное учреждение не могло издавать законы и выбирать магистратов.
Наказав виновных, император занялся награждением соратников. Первым из них стал Клодий Альбин, стоявший во главе британских и испанских армий, поддержавших Севера. Альбина император усыновил, даровал ему титул цезаря[12] и, считая, что тем самым обезопасил свои тылы, повел армию на Песценния Нигера. Тот окопался в небольшом городке Византий, славном выгодным географическим положением и мощными стенами.
Римские провинции Паннония, Дакия, Иллирия, Фракия и Мёзия
Город [Византий] расположен в очень удобном месте по отношению как к двум материкам, так и к морю, которое находится между ними, и отлично защищен и своим месторасположением, и природой Боспора. Этот город построен на возвышенности и выдается в море, воды которого, подобно горному потоку, устремляются из Понта и, наталкиваясь на мыс, частью поворачивают направо, образуя там бухту и гавани, но большей частью мимо самого города на большой скорости устремляются в Пропонтиду.
Помимо этого, город имел исключительно мощные стены. Они были облицованы массивными четырехгранными каменными блоками, скрепленными бронзовыми пластинами, изнутри стены были укреплены насыпями и строениями, так что всё это выглядело как единая мощная стена, по верхней части которой проходила крытая галерея, хорошо приспособленная для обороны.
Имелось также много больших башен, выступающих за линию стен и снабженных часто расположенными со всех сторон бойницами, благодаря чему нападавшие попадали под перекрестный обстрел между башнями, которые были размещены на близком расстоянии друг к другу и не по прямой, но под разными углами, образуя ломаную линию, что позволяло отражать любое нападение с разных сторон. Та часть стены, которая была обращена к суше, вздымалась на огромную высоту, чтобы не допустить никакой случайной атаки с этой стороны; стена же, обращенная к морю, была более низкой, поскольку здесь и скалы, на которых были построены стены, и сама опасность течения Боспора поразительным образом служили хорошую службу византийцам. Обе гавани внутри укреплений были заперты цепями, и их волнорезы с двух сторон были снабжены башнями, которые далеко выступали в море, делая проход недоступным для врага. В целом же Боспор давал жителям города величайшее преимущество, ибо, стоило только кому-то угодить в его течение, его неизбежно, против всякого его желания, выбрасывало на берег. Это обстоятельство, весьма благоприятное для друзей, создавало огромнейшие трудности для врагов. <...>
Я сам видел эти стены, разрушенные так, словно захвачены они были каким-то другим народом, а не римлянами; и я смотрел, как они стоят, и даже слышал, как они «говорят». Дело в том, что от Фракийских ворот до моря стояли семь башен, и, если кто-то приближался к одной из них, кроме первой, сохранялась тишина; но стоило только крикнуть что-нибудь или бросить камень, башня не только отражала звук и «говорила» сама, но и заставляла следующую сделать то же самое, и таким образом звук одинаково передавался через все башни, причем они не прерывали друг друга, но все — одна за другой — подхватывали эхо и передавали звук дальше.
Взять Византий удалось лишь через три года, но Септимий Север не стал задерживаться под его башнями. Провинции, одна за другой, осознавали, что смута миновала, выражая покорность новому императору
И какие провинции! Богатейшие Египет и Африка, азиатские и сирийские города! Но когда обстановка, казалось, стабилизировалась, упомянутый Клодий Альбин подослал к своему «приемному отцу» Северу убийцу. Затем он при поддержке (а скорее, при послушании) сената объявил себя августом, а Септимия Севера — низложенным. Альбина поддержали его галльские и британские легионы.
Это соперничество за пурпурный плащ — а фактически восстание Галлии против Иллирии — завершилось в феврале 197 года битвой при Лугдунуме (современный Лион), в которой участвовало около 150 тыс. человек. Римляне бились с римлянами. Север оказался на грани гибели, был момент, когда ему пришлось прятаться среди трупов...
Иллирия победила! Богатый Лугдунум, поддержавший Альбина, войска Септимия Севера разграбили (неплохо пополнив императорскую казну) и сожгли дотла.
Гражданские войны Септимия Севера с соперниками навсегда изменили лицо армии. В сражениях с обеих сторон участвовали легионы с одинаковыми вооружением, выучкой, дисциплиной, тактическим мастерством. Поэтому решающим фактором становилась численность сражавшихся.
Потери были огромны и насчитывали десятки тысяч солдат. Как их компенсировать? Как быстро набрать и выучить новых бойцов? Варварские вожди предлагали римским лидерам выход — своих людей, пусть не слишком обученных и плохо дисциплинированных, но действовавших куда эффективнее обычных новобранцев.
Наем варваров в армию Рима увеличивал могущество германских вождей, а если наниматель терпел поражение, остатки такого вот «иностранного легиона» превращались в банды грабителей. Ничего хорошего империи подобная стратегия пополнения армии не сулила.
Еще одна сторона гражданских войн состоит в том, что в ней были победитель и проигравший. По закону мятежный легион (то есть легион, поддержавший проигравшую сторону) подлежал децимации и расформированию. Но так было прежде, во времена поздней Республики и ранней империи.
Теперь казнили лишь тех, кого было опасно оставлять в живых — офицеров и солдатских лидеров, активно выступивших на стороне противника. Обученный солдат слишком ценен, чтобы расходовать его жизнь на освященную временем и традициями, но такую бесполезную и ненужную в текущий момент децимацию. Кроме того, массовые экзекуции могли вызвать очередной мятеж.
Да, казней было немного, однако нет сомнений в том, что гражданские войны множили число дезертиров, которым некуда было идти и нечего терять. Они сбивались в шайки, грабили и терроризировали поместья, фермы и даже маленькие городки. Это масштабное обрушение системы правопорядка подрывало еще одну фундаментальную ценность империи — принцип pax Romana, прежде гарантировавший внутренний мир.
Скорее всего, новый император это видел и понимал. Но принцепс осознавал и то, что снижение численности армии увеличит число разбоев и ударит по национальной безопасности внутри страны. Поразмыслив, Септимий Север набрал новые легионы, увеличил солдатское жалованье, причислил центурионов к сословию всадников, позволил солдатам жениться, а народ Рима задобрил хлебом, играми и зрелищами.
Отстраненный от власти сенат, с расформированием прежней преторианской гвардии лишенный силовой поддержки, поторопился возгласить хвалу императору и однажды даже прокричал такие слова: «Хороши у всех дела, потому что ты правишь хорошо!». Уж что-что, а искусством грубой лести аристократы владели в совершенстве.
Величественная арка Септимия Севера, высящаяся на Римском форуме, посвящена его удачной войне с Персией. Император-финикиец любил широкие жесты: по случаю десятилетия своего правления он раздал всем жителям Рима и новым преторианцам по столько золотых монет, сколько лет он находился у власти. Войны и подкуп римлян опустошили казну, и содержание серебра в монетах вновь снизили. Экономическая ситуация стремительно ухудшалась.
В 211 году Септимий Север повел войска в Британию, которую хотел завоевать полностью, не исключая диких северных земель Шотландии. Там, в британском Эборакуме (ныне Йорк) его настигла смерть. Власть перешла к сыновьям императора, Септимию Бассиану Каракалле и Публию Септимию Гете.
Каракалла и Гета отказались от отцовских планов на Британию — далеко, дорого и бессмысленно. Вероятно, это был первый и последний случай их согласованных действий — братья яростно ненавидели друг друга. Старший брат, ничтожный и порочный, организовал убийство младшего, Геты, тот был зарезан на руках пытавшейся защитить его матери.
Каракалла (правил в 211-217 гг.) проиграл все войны, которые вел с германцами и сарматами, разграбил западные регионы немощной Парфянской империи и из любопытства разрыл могилы парфянских царей. Этим святотатством он ожесточил парфян настолько, что для избежания тотального разгрома и заключения с Парфией более-менее пристойного мира Риму потребовалось избавиться от непредсказуемого императора.
Приближенный к Каракалле префект претория Макрин подослал к принцепсу убийцу, солдата по имени Марциал, гарантировав исполнителю жизнь. Это произошло близ Карр в Месопотамии. Убийца дождался, когда император уединится, чтобы помочиться, зарезал его и был тотчас убит стражей Каракаллы... Макрина солдаты тут же провозгласили императором.
* * *
Конфликт армии с сенатом разрешился победой армии. Сенат еще пытался подсаживать на трон свои креатуры, которыми было бы удобно манипулировать, но военные успели захватить исключительные права на избрание императора, и сенатское признание выбранного принцепса больше не требовалось.
«Победа над сенатом была нетрудна и не доставляла никакой славы. Все внимание было устремлено на верховного сановника, который располагал военными силами государства и его казной и от которого зависели интересы каждого, тогда как сенат, не находивший для себя опоры ни в народном избрании, ни в военной охране, ни в общественном мнении, пользовался лишь тенью власти, основанной на непрочном и расшатанном фундаменте старых привычек»
Марк Аврелий умер в Виндобоне (Вене), Септимий Север — в британском Эборакуме, Каракаллу зарезали в Каррах и там же провозгласили Макрина. География императорских смертей ясно указывает на то, что теперь центр власти из Рима и Италии сместился в армейские лагеря приграничных регионов и в императорские полевые ставки.
Не сенаторы, а военачальники теперь делили императорский трон. Не сенат, а армия начала возводить и свергать императоров. Богатства, должности и карьеры теперь исходили не от сената, а от принцепса и его легатов.
Исключительное право армии на избрание императора знаменует конец господства аристократии и сената. Даже институт консулов перестал быть политически значимым. Титул консула, которого теперь провозглашал император, стал лишь почетным званием.
Но старая традиция жила, и даже после падения Западной Римской империи наименования годов на ее территориях велись по консулам и консульствам, а варварские короли с гордостью носили этот пустой, но славный древний титул...
А что же сенат?
Сенат
Невзирая на крушение прежних устоев и обычаев, считать сенат декоративным, раболепным органом, штамповавшим решения императора и чиновников, совершенно не следует. В III веке эта институция лишилась и поддержки военных, и большей части прямого политического влияния, сохранив, однако, земли, оппозиционные традиции, и влияние, с которым императорам приходилось считаться. Эти 900 человек[13], сливки общества Италии и провинций, сосредоточили в своих руках огромные богатства. Их обширные земельные владения располагались по всем провинциям Рима. Даже в конце IV века Симмах[14] в своих письмах говорит о сенате Рима как о «лучшей части человеческого рода».
Помимо старинных и богатых римских семей, в сенат входили члены высшего армейского командного состава, отставные и действующие. Сенаторы устраивали браки в своем кругу и поколениями концентрировали земли, связи и финансовые ресурсы. Кроме того, каждая сенаторская семья имела мощную сеть из клиентов, покровительств, взаимных услуг, неформальных связей и лояльностей.
Дружественный кружок из нескольких сенаторских фамилий, оказывая друг другу услуги, утраивал силу невидимых социальных связей и обладал немалым политическим капиталом, пусть и неформальным. Таким образом, престиж сената складывался не только из памяти о прошлом авторитете этого органа, но и из знания о текущих возможностях сенаторов. Возможности эти были очень велики и возросли еще больше в IV веке, когда выходцы из сенаторских семей начали занимать должности в высшей имперской бюрократии.
При каждом новом императоре карьерные высоты покоряли новые люди. С помощью выгодных браков они вливались в состав правящего слоя, но сенат неизменно оставался сияющей вершиной, взобраться на которую стремились все честолюбцы Рима.
Ничего удивительного, что императоры, избранные армией, старались не ссориться с сенатом. Из опыта предыдущих царствований им было известно, что конфликт с сенаторами почти всегда ведет к конфликту с частью армейской элиты. Разумеется, император мог заставить сенат принять нужное ему решение, но, понимая опасность стычки с этой мощной и сплоченной группой, чаще предпочитал найти политическое решение или купить его.
Формально сенат III века и эпохи домината был консультативным органом, к которому император обращался в отдельных случаях. Однако мы не знаем, каким образом сказывались на решениях императора его негласные и, скорее всего, тайные консультации с сенатом (или отдельными группами сенаторов) по тому или иному вопросу. По понятным причинам мы лишены возможности проследить влияние этой неформальной стороны власти сената на политические процессы. Многие решения и выборы делались по причинам неочевидным сторонним людям и, конечно, никак не документировались.
Поэтому, говоря об эпохах «солдатских императоров» и домината, нельзя считать сенат бессильным и безвольным собранием наследников великих римских фамилий — закулисная алхимия власти той эпохи вряд ли станет нам известна.
Конец серебряных денег
Помянутый недавно император Макрин (правил с апреля 217 г. по июнь 218 г.), уроженец Кесарии Мавретанской, происходил не из сенаторской семьи, а из сословия всадников. После смерти Каракаллы парфяне разбили войско Макрина при Нисибисе, и Риму для заключения мира пришлось выплатить контрибуцию в невероятные 50 миллионов сестерциев.
Чтобы понять, откуда и из каких средств брались налоги, которыми оплачивались подкуп армии, контрибуции, войны и могущество империи, нам придется отвлечься от начинающегося в Риме гражданского противостояния. Деньги — материя куда более интересная.
Денежная система Римской империи была основана на серебряном денарии (denarius argenteus). Примерно в середине II века был достигнут пик добычи серебра, после прохождения апогея началось снижение извлечения и производства аргентума[15], затем появились признаки дефицита драгоценных металлов. Поначалу никого это не встревожило: запасы серебра в империи были огромны и составляли головокружительные 10 тысяч тонн — в 5-10 раз больше серебряной массы раннесредневековой Европы и Арабского халифата в 800 году.
С упадком добычи серебра снизились поступления в казну, но потребности Римской империи не стали меньше, а резервов драгмета у государства не было! Содержание армии, продовольственные раздачи, устройства пышных зрелищ, роскошь императорского двора поглощали астрономические суммы.
В итоге началась порча монеты: власть принялась снижать содержание серебра в денарии и золота в аурее — классический способ затыкания дыр в государственном бюджете путем ограбления населения. Им не раз злоупотреблял республиканский сенат, им воспользовался император Траян (98-117), убавив количество серебра в монетах. При Марке Аврелии (161-180) серебряный денарий на 25 процентов состоял из примесей других металлов, а император Коммод и династия Северов «разбавили» денарий на 60 процентов.
Снижалось и содержание золота в аурее (aureus). Результат известен: рост цен с середины II века стал неуправляемым, началась гиперинфляция. Цены на главные сельскохозяйственные продукты выросли более чем в 100 раз, а хлеб подорожал в 200 раз.
К середине III века, когда забуксовала аграрная система Запада, истощились испанские золотые рудники, финансовое хозяйство империи начало рушиться. Еще хуже пошли дела с утратой провинции Дакия с тамошними золотыми рудниками. Денежная единица империи в середине III века оценивалась в 2,5 процента от номинальной стоимости (некоторые авторы утверждают, будто эта оценка завышена впятеро), что неизбежно сказалось на продовольственных ценах. Монеты конца III века — это посеребренные кругляшки из меди или бронзы. Оплачивая мелкие покупки, такие монеты отсчитывали мешками.
К сожалению, у императоров не было иного выхода, кроме порчи монеты: проблема обороны с началом нападений объединенных германских племен становилась все острее, особенно когда атаки происходили на фоне «вечного» конфликта с Персией. Необходимость содержать 300-400 тыс. солдат означала повышение налогов, но где взять столько налогоплательщиков?
Сокращение населения началось еще при императоре Марке Аврелии, когда в 165-180 годах по империи прокатилась так называемая Антонинова чума (по-видимому, это была эпидемия серной оспы). Она выкосила армию, унесла 7-10 процентов населения. В некоторых регионах погибла треть жителей. Это был особенно сильный удар по основам аграрного государства — в результате демографического провала покосились хозяйство и оборона, людей на производстве и в армии стало ощутимо меньше.
Империя восстановила пошлины, ввела новые налоги и — жест отчаяния! — завела отряды доносчиков (delatores), трудами которых богатых римлян обвиняли во всевозможных преступлениях и приговаривали к конфискации имущества. При окончательно расстроенной денежной системе повышение налогов разоряло земледельцев и ремесленников, но в абсолютной величине налоговые поступления сокращались.
Снижая содержание в монете драгоценных металлов, императоры и их финансисты забывали о другой стороне вопроса: о государственных доходах от налогов и пошлин, уплачиваемых живыми деньгами. Когда порченая монета хлынула в государственную казну, от налоговой системы остались рожки да ножки.
Лучшим показателем развала денежного оборота служат клады III века, в которых очень мало золота и серебра, зато множество медных монет. В благословенные старые времена медную монету прятали очень редко, а в III веке медные деньги внезапно приобрели большую ценность, потому что чеканивший их сенат придерживался прежних традиций и не занимался порчей монет.
Так было до правления Элагабала (218-222), а потом хаос захватил и медные деньги. Империя очутилась на грани экономического краха.
Семейные счёты Северов
Император Макрин честно попробовал навести порядок в казне. Получилось плохо. Он сумел немного повысить количество серебра в денарии, но, попытавшись сократить солдатское жалованье, подписал себе приговор. Зная положение дел в империи, он понимал, что еще одна война с Персией усугубит ситуацию — и вновь вызвал недовольство солдат, желавших воевать и захватывать добычу. Затем Макрин столкнулся с объявившимся в Азии самозванцем, лже-Каракаллой, с мятежом даков и в конечном счете с восстанием легионов. Империя стремительно покатилась в неуправляемый хаос.
«В то время всё до такой степени перевернулось вверх дном, что тяга к власти обуяла даже этих людей, один из которых попал в сенат из центурионов, а другой был сыном лекаря. <...> Были и другие попытки такого рода. Так, сын центуриона попытался поднять на мятеж тот же Галльский легион, какой-то суконщик хотел склонить к мятежу Четвертый легион, а другой частный гражданин — флот, стоявший в Кизике в то время, когда Лже-Антонин зимовал в Никомедии. И повсюду в других местах появлялось множество подобных людей, ибо для тех, кто жаждал власти, не было ничего проще, чем затеять дерзкий переворот, видя, как многие, вопреки ожиданиям и заслугам, прибирали к рукам верховное правление», — горестно заключает Дион Кассий.
Юлия Домна, жена Септимия Севера, мать Каракаллы и Геты, зарезанного братом в ее объятиях, не смирилась с убийством старшего сына и ввязывалась в заговоры против Макрина. Ей приказали покинуть Антиохию. Юлия Домна вместе с сестрой Юлией Месой и племянницей по имени Юлия Соэмия — жены и родственницы главных аристократических родов Сирии — поселились в городе Эмеса. Сын Юлии Соэмии Марк Аврелий Антонин еще подростком был посвящен в жрецы Элагабала, бога Солнца.
Все эти семейные связи и подробности вдруг приобрели огромное значение: армия искала нового кандидата на замещение должности императора, желательно — из рода Северов.
Для армейских офицеров и высших чиновников убийство императора могло означать смерть — но могло и принести карьерный успех. А какие радужные возможности открывались для приближенных императора, участвовавших в заговоре с целью его убийства! Награды, земли, почести...
Макрин, разумеется, был убит, его тело бросили у дороги. Интригами Юлии Месы сирийские легионы объявили императором Элагабала и демонстративно провезли его мимо трупа прежнего травителя — пусть смотрит и учится. Четырнадцатилетний император все понял правильно, оставил дела государства на тех, кто пожелал ими заниматься, и углубился в самые утонченные развлечения.
Описания оргий Элагабала невероятно скучны, банальны и отчасти повторяют рассказы о забавах Калигулы и Нерона. После великих предшественников в области порока Элагабалу было трудно изобрести что-то принципиально новое. Разве что он ввел в моду темные восточные культы и даже человеческие жертвоприношения, «вышел замуж» за своего раба Иерокла и пожелал провозгласить его цезарем.
Безобразные выходки Элагабала всерьез обеспокоили сирийских благородных дам. Юлия Меса, бабка юного императора, пыталась урезонить внука, которого армия уже искренне презирала и ненавидела, но нарвалась на прямые угрозы. Однако каким-то загадочным образом Юлия Меса сумела навязать Элагабалу в цезари и соправители своего второго внука по имени Александр. В 222 году, на пятом году правления, Элагабала зарезали вместе с его матерью Юлией Соэмией. Трупы бросили в Тибр, по преданию сначала искупав в Большой Клоаке.
Сенат, который при Элагабале наводнили выходцы из Азии, провел церемонию damnatio memoriae (проклятие памяти). Это посмертное наказание предусматривало стирание имени проклятого из всех упоминаний, будь то документы или даже надгробные надписи, уничтожение статуй. Отныне имя Антонин считалось обесчещенным и было запрещено. Так бывшее объявляли не-бывшим, так с лица империи стирали позорные пятна.
Четырнадцатилетнего Александра Севера объявили правящим августом.
Примерно в это же время в одном официальном папирусе наместник Египта приказывает банкирам принимать «деньги божественных августов». Это означает, что банкиры предпочитали золото обесценившейся имперской монете. Пришел конец тысячелетней эпохи серебряных денег.
Из фундамента империи вываливались все новые кирпичики.
В середине — конце II века история завязала узел, который привел к всеобъемлющему кризису Рима как государства. Разрушилась структурная целостность имперской машины: удары рейнских и дунайских племен по римским границам, финансовый кризис, эпидемии и капризы сил природы сделали невозможными сбор налогов и поддержку устойчивой денежной системы. Все это привело к обрушению частной экономики на Западе и — главное — вызвало крах фундаментальной имперской аксиомы: «империя требует солдат, а солдаты требуют денег».
Все эти беды вызвали недовольство местных элит и высшего армейского командования. Вершина кризиса пришлась на третью четверть III века, когда перестала существовать центральная власть, а безнадзорная империя фактически распалась на империи Галльскую, Пальмирскую и Римскую.
Попробуем распутать этот узел несчастий и катастроф.
Прощай, климатический оптимум
В числе породивших империю сил, наряду с торговлей и технологиями, была и невидимая, неосознаваемая — климат. Рим рос и развивался в климатический период позднего голоцена, который получил название Римского климатического оптимума.
Теплый, влажный и стабильный климат, а также цепочка удачных политических и экономических решений привели к зарождению аграрной империи и позволили Риму как политической структуре существовать более тысячи лет[10].
Завоевывая все новые территории, римляне не сразу догадались о границах, за которыми расширение перестает себя оправдывать, и понятия не имели об ограничениях развития, наложенных самой природой.
Климатические периоды, пережитые Римской империей:
● Римский климатический оптимум: 200 г. до н. э. — 150 г. н. э.
● Римский переходный период: 150 г. н. э. — 450 г.
● Позднеантичный Малый ледниковый период: 450 г. — 700 г.
Удача покинула Римскую империю в середине II века нашей эры, когда произошел ряд самых значительных перемен климата за весь период голоцена. Целых три столетия (150-450 н. э.) длился «климатический беспорядок», который назвали римским переходным периодом.
Климатическая нестабильность на самых решающих исторических этапах давила на резервы сил империи и резко вмешивалась в ход событий, а в VI веке обратилась в позднеантичный Малый ледниковый период. Читая эту и последующие главы, стоит помнить, что фоном их событий служит не просто плохая погода, а частые неурожаи, засухи, наводнения и другие стихийные бедствия, которые населению аграрного общества несли не просто неудобства, а разорение, голод и — зачастую — смерть.
В V веке начинается климатический пессимум — глобальное похолодание. Одновременно зарождаются процессы, которые всего через два века до неузнаваемости изменят карту Европы, на которой уже не будет Западной Римской империи. Климатические перемены — не последняя причина того, что в движение пришли варварские племена севера и востока, уходившие из обледенелых лесов на юг. Удары извне по Римской империи, в которой полным ходом шла внутренняя трансформация, участились и усилились, усугубив политический, демографический и экономический упадок.
Не будем забегать вперед и пока начнем с того, что климатический переходный период к середине II века н. э. обернулся прохладной, сухой погодой, отличной от прежней, благодатной — с большим количеством осадков и теплыми зимами.
Епископ Киприан Карфагенский в «Послании Деметрию» писал, что вселенная клонится к закату и переживает процесс старческого распада:
«Мир уже устарел, что он не держится теми силами, какими держался прежде, и нет уже в нем той крепости и устойчивости, какими был он богат когда-то. <...> Нет уже зимою такого обилия дождей для питания семян, летом — такого солнечного жара для созревания плодов; не столько уже веселы посевы в весеннюю пору, не столь обильна осень древесными плодами».
Будущий святой проницательно заметил перемены, идущие в мире. Климат Средиземноморья стал суше, началось похолодание. Большой Альпийский ледник после столетий таяния в середине III века начал расти, и так же повел себя ледник Мер-де-Глас. Похолодание одновременно отмечают в Испании, Норике (ныне Австрия) и Фракии, а вот в Палестине в то же время царит засуха: «земля отвердела, потому что сердца людей ожесточились», гласят раввинские тексты второго и третьего столетий.
Граничащий с пустыней «Плодородный полумесяц», включавший в себя Месопотамию и Египет, всегда ждал дождей с некоторой благоговейной тревогой. Но когда в 220-240-х годах его поразила эпохальная засуха, пришлось просить Господа явить чудо, для чего в Сепфорисе даже объявили всеобщий пост. Дожди наконец пришли, но воспоминания об эпохе засухи и ее финале сохранились на века.
Климатические перемены — это один из кирпичиков, выпавших из опор аграрного государства. Влияние погодных аномалий на регион Средиземного моря начало проявляться в 160-х годах, когда по границам империи ударили варвары.
Варвары и война
Для римлянина уничтожение варваров и варварства означало утверждение незыблемости римского порядка, который всегда берет верх над дикостью и хаосом. Римляне с одобрением смотрели на гибель варваров в цирках, а зарезанных гладиаторов-варваров никто не считал, как и пленников, убитых в ходе триумфов на потеху публике.
Варвары — существа даже не второго и не третьего сорта. Скорее, это лишь некие человекоподобные твари, жалеть которых — себя, римлянина, не уважать.
Ненависть была взаимной, и при вести об очередной гражданской войне в империи варвары моментально собирались в поход, желая урвать свой кусок, пока римляне убивают друг друга.
Поэтому в отношениях между цивилизованной Римской империей и дикарями-неримлянами конфликт был нормой, обычным состоянием, а конфронтация — важным элементом внешней политики Рима по всему его пограничью.
Варварские территории населяли племена и племенные объединения, которые порой заключали непрочные военные союзы и привычно воевали друг с другом — война как повседневный образ жизни. Мятежные племена, посмевшие выступить против Рима, после усмирения подвергались набегам соседей, таких же варваров. Об одном таком племени Тацит сообщает:
«Изгнанные из их владений, они пытались пробиться сначала на земли хаттов, потом херусков и в этих долгих блужданиях, встречаемые порою как гости, порою как бесприютные нищие, порою как враги, потеряли убитыми в чужих краях всех, способных носить оружие, тогда как старики, женщины и дети стали добычею различных племен».
Вражда варварских племен не затухала, даже когда римляне принялись захватывать земли к востоку от Рейна и к северу от Дуная. Вождь племени херусков Арминий (Герман), который восстал против римлян, в битве в Тевтобургском лесу разбил три легиона и освободил зарейнские территории, пал жертвой интриг группы соплеменников — вождя, оспаривая власть, зарезали свои же.
Рим при случае с немалым удовольствием подливал масла в огонь племенной вражды, потому что эта вражда до поры до времени лучше любых войск оберегала неприкосновенность имперских территорий. Но во II веке этот рецепт уже не годился: в варварских землях Европы началась политическая консолидация племен, которые теперь постоянно давили на границы Римской империи. Походы дунайских и германских варваров на римские рубежи в 161-180 годах называют Маркоманскими войнами, а историк Теодор Моммзен говорит о них как о «репетиции Великого переселения народов».
Первую часть Маркоманской кампании Римская империя под водительством императора Марка Аврелия (правил в 161-180 гг.), по-видимому, проиграла. Об этом красноречиво говорят и глухое молчание античных источников, и упоминание Дионом Кассием десятков тысяч погибших легионеров, и сто тысяч пленных, угнанных с земель империи, и то, что римлянам пришлось оставить крепости по ту сторону Дуная. Гибель нескольких высших армейских офицеров означает крупные потери личного состава. Погиб в сражении с язигами даже наместник Дакии Марк Клавдий Фронтон. Но что же стряслось? Что погнало варваров на римскую границу и отчего римское оружие перестало приносить победы?
● Римская экспансия на варварские земли давно остановилась. Бедные и разобщенные взаимной враждой территории не представляли ни угрозы, ни интереса: они не могли принести доходов, которые покрыли бы расходы на завоевание. Низкий уровень развития экономики варварских земель прочнее любых стен ограждал их от экспансии Рима. Легионы останавливались не на географических или этнических границах, а на тех рубежах, за которыми завоевания попросту не окупались, то есть где был слишком велик перепад в социально-экономическом развитии между завоеванными и еще не завоеванными территориями.
● Разделившая Европу древняя линия между Римом и не-Римом существует и сегодня: она отразилась в разграничении между романскими языками, происходящими от латинского, и германскими. (Похоже, что предложенная современными политиками идея «Европы двух скоростей» была известна еще римлянам.) Север и восток Европы, который римляне собирательно называли Германией, никогда не были частью римского мира и никогда не романизировались.
Со времен Юлия Цезаря и Октавиана Августа варварские общества под влиянием Римской империи сильно изменилась. Теперь у римских границ появились многочисленные племенные объединения с тысячами бойцов, вооруженных куда лучше, чем покоренные Цезарем галлы или отряды Арминия. Зачастую у них было оружие, созданное по образцам римского.
Откуда взялось это оружие? О, это очень интересная история. По словам Цезаря, германцы в I веке до н. э. не пускали римских торговцев на свои земли. Через сто лет ситуация изменилась, а приграничная торговля превратилась в оживленный и доходный промысел, который римляне держали в своих руках. Рим сделал возможность торговать со своими купцами привилегией, которую получал не каждый варвар и не каждое племя.
Торговлю империя строго контролировала, а любая привилегия в глазах варваров становилась вожделенной — собственно, объяви какой-нибудь император закон, гласящий, что варвар, носящий красные штаны и перья фазана в волосах, получает некие преференции в отношениях с Римом, половина Германии щеголяла бы в штанах ярко-алого цвета.
Торговля принесла перемены в развитии приграничья. Стоявшие на рубежах римские войска закупали продовольствие, и вряд ли обращались за необходимыми товарами к далеким римским поставщикам. Доставка собственно римской продукции в какую-нибудь Белгику или Британию удесятерила бы цену. Солдат нужно было кормить каждый день, и за продукты приходилось платить местным производителям, в том числе и германским.
Легионы оказались постоянным источником спроса, чему, несомненно, радовались местные торговцы: ведь римляне платили серебром. Серебряные денарии часто находят на берегах Рейна, да и часть германских фибул изготовлена из переплавленных римских монет. Вот только у этой коммерческой идиллии была и другая сторона: Рим, помимо спроса на местные товары, становился для варварских народов источником технологий, в том числе военных. От римских земледельцев германцы заимствовали интеграцию пахотного и пастбищного сельского хозяйства, когда на поля под паром пускали пастись скот, удобрявший землю навозом. Ускорилось освоение добычи и обработки металлов. Появились новейшие орудия земледелия... и оружие.
Граница не столько разделяла, сколько связывала римский мир с германским.
Соседство с империей вызвало резкие перемены в варварских обществах. В приграничье быстро росло производство, и вожди с дружинами забирали часть прибыли от поставок для римской армии. Эти доходы концентрировались в руках племенных верхов, усиливая военную (а другой не было) элиту германцев. Примерно в это же время у вождей племен появляются отряды из полупрофессиональных бойцов, знакомых с римской воинской подготовкой и римской тактикой.
У варваров были и другие источники богатств. Одни кланы и роды производили излишки продовольствия, другие занялись выплавкой железа, экспортом янтаря и ценных мехов; третьи включились в работорговлю. Новое богатство уже не распределяли поровну, как в старые-добрые родоплеменные времена: экономика поделила кланы и племена на победителей и побежденных, богатых и бедных, сильных и ничтожных.
Особенно много конфликтов возникало из-за доходов от работорговли. Кстати, эту деликатную тему в школьных и вузовских учебниках отчего-то стыдливо умалчивают, несмотря на то что рабовладение, то есть частное насилие и аннексия труда, вплоть до XIX века были легитимной частью европейских экономик Новейшего времени.
Немалую часть рабов на римские рынки поставляли удаленные от границы германские и дунайские варвары. Рабов добывать вооруженными рейдами на соседей, ближних или дальних, и перепродавали римским работорговцам. Прибыль от кровавого ремесла должна быть огромной, чтобы окупить содержание вооруженных отрядов — добытчиков рабов.
Сверхдоходы приносили также торговля янтарем, металлом : пушниной. Однако за проход и перевоз товаров по чужой территории приходилось платить — соответственно, часть доходов от порубежной торговли попадала к племенам, обитавшим вдали от границы. Кроме того, военные вожди — всего через несколько столетий этих неумытых бородачей назовут королями! — с ближайшими соратниками закрепили за собой долю прибыли, вероятно, в виде пошлины или какой-то иной формы «платы за дозволение заниматься торговлей».
Новые потоки богатств ужесточали борьбу за власть и за источники дохода. Мы можем лишь представить жестокость и интенсивность войн за контроль над караванными путями и самой торговлей. Так преображались социальные и политические структуры варварского германского мира, так создавались условия для появления политических союзов.
Империя своим мощным тяготением искривляла и направляла на новые орбиты социального и технологического развития все общества, попадавшие в ее гравитационное поле. Новые источники обогащения племен Центральной и Восточной Европы через контакты с зажиточной и развитой Римской империей создали к III веку «две варварских зоны», одна из которых, находясь ближе к границе, развивалась гораздо быстрее отдаленных соседей. Средняя зона Европы разделилась на внутреннюю и внешнюю периферии Римской империи, а число конфликтов выросло в прогрессии.
Нарастала разница уровней жизни приграничных и «глубинных» племен. Разность потенциалов, как известно, создает напряжение — что в итоге и привело к катастрофическим последствиям... Приграничные «королевства»-клиенты, внутренняя периферия империи, получали от соседства с Римом массу выгод: от товарного обмена и технологий до торговых преференций и «иностранной помощи» золотом, оружием и ценными товарами. За это варвары были обязаны терпеть вмешательство Рима в свою немудрящую политику, вдобавок оказывать империи определенные услуги, экономические и военные, от охраны границ до поставки в порубежные легионы солдат.
Племена, которым не досталось этих очевидных благ, пытались урвать хотя бы часть преференций, раздаваемых римлянами близ Рейна и Дуная. Новые возможности и новые доходы спровоцировали миграционные потоки с внешней периферии в сторону римской границы — чаще в форме крупных, в несколько тысяч бойцов, вооруженных отрядов. Но близ границы все территории были уже заняты тем или иным вождем, возглавлявшем сильное войско.
Те, кому не доставалось краюхи от римского каравая, твердо настроились воевать. Выходцы с внешней периферии постоянно пытались взять силой приграничные территории.
Консолидацию варваров неожиданно ускорил внешний фактор: когда Риму пришлось туго в войне с Парфией, непрестанная вражда племен утихла. Былые лютые враги сообразили, что десяток собак вполне способны загрызть медведя. Надо хотя бы попробовать!..
Власть, армия и власть армии
Смерть сильного и авторитетного императора Марка Аврелия оказалась рубежом, после которого более полувека не прекращались перевороты, военные мятежи и гражданские войны.
В ходе Маркоманских войн римлянам удалось остановить варваров, но о завоеваниях пришлось забыть. Римская империя достигла естественных границ по Рейну и Дунаю, экспансия прекратилась, но теперь влияние армии на дела империи стало непропорционально велико.
Прежде легитимность власти была основана на признании полномочий правителя высшим командованием, сенатом и народом Рима. Пока законность власти императора не оспаривала ни одна из значимых структур — а к таковым относились войско, сенаторы и преторианская гвардия — система функционировала без сбоев, а прочность позиций императора определялась лояльностью армии. Если армия уверена в законности власти императора, солдаты довольны условиями службы и не имеют ничего против внешней и внутренней политики правительства, то власть крепка и стабильна.
В описываемые времена приток рабов и богатств сократился, империя перешла к стратегической обороне, армия же, как встарь, требовала денег и почестей. В Маркоманскую войну и после нее армия начала претендовать на особую роль в государстве. Возник перманентный политический кризис, и солдаты начали сбрасывать с трона императоров, возводя на него своих кандидатов.
Система принципата развалилась на глазах, хотя вслух этого никто не признал. Некоторые историки полагают, что при более сильных и авторитетных императорах созданная Октавианом Августом схема продержалась бы чуть дольше.
Другие возражают им, справедливо указывая, что армия, как минимум до 250-х годов, была заинтересована не в сильных, а в «удобных» императорах: ведь такие харизматичные личности, как Макрин, Филипп Араб или Деций, на троне подолгу не удерживались — о них мы расскажем ниже...
Армия против сената
Императору Марку Аврелию наследовал его девятнадцатилетний сын, ничтожный Коммод (правил в 180-192 гг.).
В 180 году Коммод заключил мир с варварами на очень легких для них условиях, и, покинув левый берег Дуная, принялся за строительство новых оборонительных сооружений на правом, пока еще римском берегу великой реки. Коммод практически не занимался государственными делами, сваливая их то на префекта Претория Перенна (впоследствии выдан солдатам и замучен), то на фаворита, вольноотпущенника Клеандра. Последний «раздавал и продавал сенаторские звания, командные посты в армии, должности наместников и прокураторов, в общем, всё, что угодно»[11], пока его вместе с маленьким сыном не выдали на потеху римской толпе.
При Коммоде началась варваризация армии. На смену кадровым легионам, сгоревшим в огне Маркоманских войн, в войска набирали уже не романизированных провинциалов, а любых окрестных варваров. Брали и побежденных противников, и военнопленных, и перебежчиков — именно они впоследствии выслуживались в центурионы и даже получали высшие командные должности.
Солдат в легионы поставляли и «дружественные» вожди варварских племен. Они делали это в обмен на торговые и военные послабления, причем наем варваров в легионы увеличивал могущество их прежних вождей! Они буквально кормились войной и, если на «римской стороне» случался нечастый мир, варвары начинали устраивать кровавые свары с соседями, а то и набеги на римские территории.
Коммод целых двенадцать лет развлекался гладиаторскими боями и звериной травлей, убивая тех римлян, кто был неосторожен в речах или просто богат. Когда 31 декабря 192 года его наконец-то прикончили, началось междуцарствие. Пурпур надел некто Пертинакс, сын вольноотпущенника, а Коммода объявили врагом отечества. Так начался «год пяти императоров»... Вскоре, в марте 193 года, убили и Пертинакса.
В схватку за вакантный императорский трон вступили самые значимые провинции империи. Преторианская гвардия с ушлостью бывалых торгашей объявила аукцион на замещение должности и двинула в императоры пообещавшего немалые деньги Дидия Юлиана (он продержался на престоле целых три месяца). Восточные легионы выдвинули своего легата Песценния Нигера, он самопровозгласился и воссел в богатейших землях Сирии и Египта.
Но были еще британские, испанские галльские и иллирийские легионы...
Здесь в нашем рассказе впервые (но не в последний раз) выходят на сцену иллирийские войска и иллирийские офицеры, которые вскоре станут одной из сторон спора за власть.
Иллирийцев вел некий Септимий Север, говорящий по-латински с грубым пунийским акцентом выходец из североафриканского города Лептис Магна, когда-то входившего в состав Карфагенской империи. За три года до этого Септимий получил достоинство консула и теперь командовал войсками, набранными в Иллирии и расквартированными в Паннонии. Славные иллирийцы считались в империи отменными солдатами.
Не сомневаясь в их лояльности, Север в ходе наступления на столицу на всякий случай объявил себя сыном Марка Аврелия, хотя по происхождению был финикийцем-карфагенянином. Те, кто читал нашу книгу «С точки зрения Карфагена», могут оценить степень исторической иронии — императором Рима становится финикиец!
Весной 193 года, когда Септимий Север с иллирийскими легионами подходил к столице, преторианцы поняли, что денег на оплату императорского пурпура у Дидия Юлиана нет и взять их негде. Услужливый сенат не задумываясь сверг неудачливого претендента, казнил его и приветствовал Севера.
В Риме провозглашенный императором Септимий Север первым селом разобрался с избалованными столичной жизнью преторианскими гвардейцами. Он отправил к праотцам причастных к убийству Пертинакса, а остальных лишил оружия, отнял коней и выгнал из Рима.
«В то время как все прочие, нехотя повинуясь приказу, снимали оружие, отпускали коней и расходились в одних туниках, неподпоясанные, один из воинов, чей конь никак не хотел покинуть его и с ржанием шел следом, убил и животное, и себя; видевшим это показалось даже, что конь с радостью принял смерть»,
Отдельно заметим, что изгнанные преторианцы начали сбиваться в разбойничьи шайки, устроив в Италии форменный беспредел, пока их не выловили и не перерезали. После этой попытки Севера избавиться от неугодных военных императоры твердо помнили, чем чревато даже небольшое сокращение армии, и редко изгоняли из армейских рядов даже проштрафившиеся части.
Затем Север организовал новую преторианскую гвардию. Прежде ее набирали из жителей Италии, Испании, Македонии и провинции Норик, а по новому порядку преторианцем мог стать любой легионер «хорошей наружности и доброго нрава». Должность префекта претория стала высшим постом империи, теперь командующий гвардией был кем-то вроде премьер-министра, управляя не только армией, но и финансами с юстицией.
После этого новый император казнил недоброжелателей из сенатской среды и конфисковал земли многих магнатов Галлии и Испании, которые поддерживали его соперников. Септимий Север решительно урезал права сената: теперь это почтенное и насквозь коррумпированное учреждение не могло издавать законы и выбирать магистратов.
Наказав виновных, император занялся награждением соратников. Первым из них стал Клодий Альбин, стоявший во главе британских и испанских армий, поддержавших Севера. Альбина император усыновил, даровал ему титул цезаря[12] и, считая, что тем самым обезопасил свои тылы, повел армию на Песценния Нигера. Тот окопался в небольшом городке Византий, славном выгодным географическим положением и мощными стенами.
Римские провинции Паннония, Дакия, Иллирия, Фракия и Мёзия
Город [Византий] расположен в очень удобном месте по отношению как к двум материкам, так и к морю, которое находится между ними, и отлично защищен и своим месторасположением, и природой Боспора. Этот город построен на возвышенности и выдается в море, воды которого, подобно горному потоку, устремляются из Понта и, наталкиваясь на мыс, частью поворачивают направо, образуя там бухту и гавани, но большей частью мимо самого города на большой скорости устремляются в Пропонтиду.
Помимо этого, город имел исключительно мощные стены. Они были облицованы массивными четырехгранными каменными блоками, скрепленными бронзовыми пластинами, изнутри стены были укреплены насыпями и строениями, так что всё это выглядело как единая мощная стена, по верхней части которой проходила крытая галерея, хорошо приспособленная для обороны.
Имелось также много больших башен, выступающих за линию стен и снабженных часто расположенными со всех сторон бойницами, благодаря чему нападавшие попадали под перекрестный обстрел между башнями, которые были размещены на близком расстоянии друг к другу и не по прямой, но под разными углами, образуя ломаную линию, что позволяло отражать любое нападение с разных сторон. Та часть стены, которая была обращена к суше, вздымалась на огромную высоту, чтобы не допустить никакой случайной атаки с этой стороны; стена же, обращенная к морю, была более низкой, поскольку здесь и скалы, на которых были построены стены, и сама опасность течения Боспора поразительным образом служили хорошую службу византийцам. Обе гавани внутри укреплений были заперты цепями, и их волнорезы с двух сторон были снабжены башнями, которые далеко выступали в море, делая проход недоступным для врага. В целом же Боспор давал жителям города величайшее преимущество, ибо, стоило только кому-то угодить в его течение, его неизбежно, против всякого его желания, выбрасывало на берег. Это обстоятельство, весьма благоприятное для друзей, создавало огромнейшие трудности для врагов. <...>
Я сам видел эти стены, разрушенные так, словно захвачены они были каким-то другим народом, а не римлянами; и я смотрел, как они стоят, и даже слышал, как они «говорят». Дело в том, что от Фракийских ворот до моря стояли семь башен, и, если кто-то приближался к одной из них, кроме первой, сохранялась тишина; но стоило только крикнуть что-нибудь или бросить камень, башня не только отражала звук и «говорила» сама, но и заставляла следующую сделать то же самое, и таким образом звук одинаково передавался через все башни, причем они не прерывали друг друга, но все — одна за другой — подхватывали эхо и передавали звук дальше.
Взять Византий удалось лишь через три года, но Септимий Север не стал задерживаться под его башнями. Провинции, одна за другой, осознавали, что смута миновала, выражая покорность новому императору
И какие провинции! Богатейшие Египет и Африка, азиатские и сирийские города! Но когда обстановка, казалось, стабилизировалась, упомянутый Клодий Альбин подослал к своему «приемному отцу» Северу убийцу. Затем он при поддержке (а скорее, при послушании) сената объявил себя августом, а Септимия Севера — низложенным. Альбина поддержали его галльские и британские легионы.
Это соперничество за пурпурный плащ — а фактически восстание Галлии против Иллирии — завершилось в феврале 197 года битвой при Лугдунуме (современный Лион), в которой участвовало около 150 тыс. человек. Римляне бились с римлянами. Север оказался на грани гибели, был момент, когда ему пришлось прятаться среди трупов...
Иллирия победила! Богатый Лугдунум, поддержавший Альбина, войска Септимия Севера разграбили (неплохо пополнив императорскую казну) и сожгли дотла.
Гражданские войны Септимия Севера с соперниками навсегда изменили лицо армии. В сражениях с обеих сторон участвовали легионы с одинаковыми вооружением, выучкой, дисциплиной, тактическим мастерством. Поэтому решающим фактором становилась численность сражавшихся.
Потери были огромны и насчитывали десятки тысяч солдат. Как их компенсировать? Как быстро набрать и выучить новых бойцов? Варварские вожди предлагали римским лидерам выход — своих людей, пусть не слишком обученных и плохо дисциплинированных, но действовавших куда эффективнее обычных новобранцев.
Наем варваров в армию Рима увеличивал могущество германских вождей, а если наниматель терпел поражение, остатки такого вот «иностранного легиона» превращались в банды грабителей. Ничего хорошего империи подобная стратегия пополнения армии не сулила.
Еще одна сторона гражданских войн состоит в том, что в ней были победитель и проигравший. По закону мятежный легион (то есть легион, поддержавший проигравшую сторону) подлежал децимации и расформированию. Но так было прежде, во времена поздней Республики и ранней империи.
Теперь казнили лишь тех, кого было опасно оставлять в живых — офицеров и солдатских лидеров, активно выступивших на стороне противника. Обученный солдат слишком ценен, чтобы расходовать его жизнь на освященную временем и традициями, но такую бесполезную и ненужную в текущий момент децимацию. Кроме того, массовые экзекуции могли вызвать очередной мятеж.
Да, казней было немного, однако нет сомнений в том, что гражданские войны множили число дезертиров, которым некуда было идти и нечего терять. Они сбивались в шайки, грабили и терроризировали поместья, фермы и даже маленькие городки. Это масштабное обрушение системы правопорядка подрывало еще одну фундаментальную ценность империи — принцип pax Romana, прежде гарантировавший внутренний мир.
Скорее всего, новый император это видел и понимал. Но принцепс осознавал и то, что снижение численности армии увеличит число разбоев и ударит по национальной безопасности внутри страны. Поразмыслив, Септимий Север набрал новые легионы, увеличил солдатское жалованье, причислил центурионов к сословию всадников, позволил солдатам жениться, а народ Рима задобрил хлебом, играми и зрелищами.
Отстраненный от власти сенат, с расформированием прежней преторианской гвардии лишенный силовой поддержки, поторопился возгласить хвалу императору и однажды даже прокричал такие слова: «Хороши у всех дела, потому что ты правишь хорошо!». Уж что-что, а искусством грубой лести аристократы владели в совершенстве.
Величественная арка Септимия Севера, высящаяся на Римском форуме, посвящена его удачной войне с Персией. Император-финикиец любил широкие жесты: по случаю десятилетия своего правления он раздал всем жителям Рима и новым преторианцам по столько золотых монет, сколько лет он находился у власти. Войны и подкуп римлян опустошили казну, и содержание серебра в монетах вновь снизили. Экономическая ситуация стремительно ухудшалась.
В 211 году Септимий Север повел войска в Британию, которую хотел завоевать полностью, не исключая диких северных земель Шотландии. Там, в британском Эборакуме (ныне Йорк) его настигла смерть. Власть перешла к сыновьям императора, Септимию Бассиану Каракалле и Публию Септимию Гете.
Каракалла и Гета отказались от отцовских планов на Британию — далеко, дорого и бессмысленно. Вероятно, это был первый и последний случай их согласованных действий — братья яростно ненавидели друг друга. Старший брат, ничтожный и порочный, организовал убийство младшего, Геты, тот был зарезан на руках пытавшейся защитить его матери.
Каракалла (правил в 211-217 гг.) проиграл все войны, которые вел с германцами и сарматами, разграбил западные регионы немощной Парфянской империи и из любопытства разрыл могилы парфянских царей. Этим святотатством он ожесточил парфян настолько, что для избежания тотального разгрома и заключения с Парфией более-менее пристойного мира Риму потребовалось избавиться от непредсказуемого императора.
Приближенный к Каракалле префект претория Макрин подослал к принцепсу убийцу, солдата по имени Марциал, гарантировав исполнителю жизнь. Это произошло близ Карр в Месопотамии. Убийца дождался, когда император уединится, чтобы помочиться, зарезал его и был тотчас убит стражей Каракаллы... Макрина солдаты тут же провозгласили императором.
* * *
Конфликт армии с сенатом разрешился победой армии. Сенат еще пытался подсаживать на трон свои креатуры, которыми было бы удобно манипулировать, но военные успели захватить исключительные права на избрание императора, и сенатское признание выбранного принцепса больше не требовалось.
«Победа над сенатом была нетрудна и не доставляла никакой славы. Все внимание было устремлено на верховного сановника, который располагал военными силами государства и его казной и от которого зависели интересы каждого, тогда как сенат, не находивший для себя опоры ни в народном избрании, ни в военной охране, ни в общественном мнении, пользовался лишь тенью власти, основанной на непрочном и расшатанном фундаменте старых привычек»
Марк Аврелий умер в Виндобоне (Вене), Септимий Север — в британском Эборакуме, Каракаллу зарезали в Каррах и там же провозгласили Макрина. География императорских смертей ясно указывает на то, что теперь центр власти из Рима и Италии сместился в армейские лагеря приграничных регионов и в императорские полевые ставки.
Не сенаторы, а военачальники теперь делили императорский трон. Не сенат, а армия начала возводить и свергать императоров. Богатства, должности и карьеры теперь исходили не от сената, а от принцепса и его легатов.
Исключительное право армии на избрание императора знаменует конец господства аристократии и сената. Даже институт консулов перестал быть политически значимым. Титул консула, которого теперь провозглашал император, стал лишь почетным званием.
Но старая традиция жила, и даже после падения Западной Римской империи наименования годов на ее территориях велись по консулам и консульствам, а варварские короли с гордостью носили этот пустой, но славный древний титул...
А что же сенат?
Сенат
Невзирая на крушение прежних устоев и обычаев, считать сенат декоративным, раболепным органом, штамповавшим решения императора и чиновников, совершенно не следует. В III веке эта институция лишилась и поддержки военных, и большей части прямого политического влияния, сохранив, однако, земли, оппозиционные традиции, и влияние, с которым императорам приходилось считаться. Эти 900 человек[13], сливки общества Италии и провинций, сосредоточили в своих руках огромные богатства. Их обширные земельные владения располагались по всем провинциям Рима. Даже в конце IV века Симмах[14] в своих письмах говорит о сенате Рима как о «лучшей части человеческого рода».
Помимо старинных и богатых римских семей, в сенат входили члены высшего армейского командного состава, отставные и действующие. Сенаторы устраивали браки в своем кругу и поколениями концентрировали земли, связи и финансовые ресурсы. Кроме того, каждая сенаторская семья имела мощную сеть из клиентов, покровительств, взаимных услуг, неформальных связей и лояльностей.
Дружественный кружок из нескольких сенаторских фамилий, оказывая друг другу услуги, утраивал силу невидимых социальных связей и обладал немалым политическим капиталом, пусть и неформальным. Таким образом, престиж сената складывался не только из памяти о прошлом авторитете этого органа, но и из знания о текущих возможностях сенаторов. Возможности эти были очень велики и возросли еще больше в IV веке, когда выходцы из сенаторских семей начали занимать должности в высшей имперской бюрократии.
При каждом новом императоре карьерные высоты покоряли новые люди. С помощью выгодных браков они вливались в состав правящего слоя, но сенат неизменно оставался сияющей вершиной, взобраться на которую стремились все честолюбцы Рима.
Ничего удивительного, что императоры, избранные армией, старались не ссориться с сенатом. Из опыта предыдущих царствований им было известно, что конфликт с сенаторами почти всегда ведет к конфликту с частью армейской элиты. Разумеется, император мог заставить сенат принять нужное ему решение, но, понимая опасность стычки с этой мощной и сплоченной группой, чаще предпочитал найти политическое решение или купить его.
Формально сенат III века и эпохи домината был консультативным органом, к которому император обращался в отдельных случаях. Однако мы не знаем, каким образом сказывались на решениях императора его негласные и, скорее всего, тайные консультации с сенатом (или отдельными группами сенаторов) по тому или иному вопросу. По понятным причинам мы лишены возможности проследить влияние этой неформальной стороны власти сената на политические процессы. Многие решения и выборы делались по причинам неочевидным сторонним людям и, конечно, никак не документировались.
Поэтому, говоря об эпохах «солдатских императоров» и домината, нельзя считать сенат бессильным и безвольным собранием наследников великих римских фамилий — закулисная алхимия власти той эпохи вряд ли станет нам известна.
Конец серебряных денег
Помянутый недавно император Макрин (правил с апреля 217 г. по июнь 218 г.), уроженец Кесарии Мавретанской, происходил не из сенаторской семьи, а из сословия всадников. После смерти Каракаллы парфяне разбили войско Макрина при Нисибисе, и Риму для заключения мира пришлось выплатить контрибуцию в невероятные 50 миллионов сестерциев.
Чтобы понять, откуда и из каких средств брались налоги, которыми оплачивались подкуп армии, контрибуции, войны и могущество империи, нам придется отвлечься от начинающегося в Риме гражданского противостояния. Деньги — материя куда более интересная.
Денежная система Римской империи была основана на серебряном денарии (denarius argenteus). Примерно в середине II века был достигнут пик добычи серебра, после прохождения апогея началось снижение извлечения и производства аргентума[15], затем появились признаки дефицита драгоценных металлов. Поначалу никого это не встревожило: запасы серебра в империи были огромны и составляли головокружительные 10 тысяч тонн — в 5-10 раз больше серебряной массы раннесредневековой Европы и Арабского халифата в 800 году.
С упадком добычи серебра снизились поступления в казну, но потребности Римской империи не стали меньше, а резервов драгмета у государства не было! Содержание армии, продовольственные раздачи, устройства пышных зрелищ, роскошь императорского двора поглощали астрономические суммы.
В итоге началась порча монеты: власть принялась снижать содержание серебра в денарии и золота в аурее — классический способ затыкания дыр в государственном бюджете путем ограбления населения. Им не раз злоупотреблял республиканский сенат, им воспользовался император Траян (98-117), убавив количество серебра в монетах. При Марке Аврелии (161-180) серебряный денарий на 25 процентов состоял из примесей других металлов, а император Коммод и династия Северов «разбавили» денарий на 60 процентов.
Снижалось и содержание золота в аурее (aureus). Результат известен: рост цен с середины II века стал неуправляемым, началась гиперинфляция. Цены на главные сельскохозяйственные продукты выросли более чем в 100 раз, а хлеб подорожал в 200 раз.
К середине III века, когда забуксовала аграрная система Запада, истощились испанские золотые рудники, финансовое хозяйство империи начало рушиться. Еще хуже пошли дела с утратой провинции Дакия с тамошними золотыми рудниками. Денежная единица империи в середине III века оценивалась в 2,5 процента от номинальной стоимости (некоторые авторы утверждают, будто эта оценка завышена впятеро), что неизбежно сказалось на продовольственных ценах. Монеты конца III века — это посеребренные кругляшки из меди или бронзы. Оплачивая мелкие покупки, такие монеты отсчитывали мешками.
К сожалению, у императоров не было иного выхода, кроме порчи монеты: проблема обороны с началом нападений объединенных германских племен становилась все острее, особенно когда атаки происходили на фоне «вечного» конфликта с Персией. Необходимость содержать 300-400 тыс. солдат означала повышение налогов, но где взять столько налогоплательщиков?
Сокращение населения началось еще при императоре Марке Аврелии, когда в 165-180 годах по империи прокатилась так называемая Антонинова чума (по-видимому, это была эпидемия серной оспы). Она выкосила армию, унесла 7-10 процентов населения. В некоторых регионах погибла треть жителей. Это был особенно сильный удар по основам аграрного государства — в результате демографического провала покосились хозяйство и оборона, людей на производстве и в армии стало ощутимо меньше.
Империя восстановила пошлины, ввела новые налоги и — жест отчаяния! — завела отряды доносчиков (delatores), трудами которых богатых римлян обвиняли во всевозможных преступлениях и приговаривали к конфискации имущества. При окончательно расстроенной денежной системе повышение налогов разоряло земледельцев и ремесленников, но в абсолютной величине налоговые поступления сокращались.
Снижая содержание в монете драгоценных металлов, императоры и их финансисты забывали о другой стороне вопроса: о государственных доходах от налогов и пошлин, уплачиваемых живыми деньгами. Когда порченая монета хлынула в государственную казну, от налоговой системы остались рожки да ножки.
Лучшим показателем развала денежного оборота служат клады III века, в которых очень мало золота и серебра, зато множество медных монет. В благословенные старые времена медную монету прятали очень редко, а в III веке медные деньги внезапно приобрели большую ценность, потому что чеканивший их сенат придерживался прежних традиций и не занимался порчей монет.
Так было до правления Элагабала (218-222), а потом хаос захватил и медные деньги. Империя очутилась на грани экономического краха.
Семейные счёты Северов
Император Макрин честно попробовал навести порядок в казне. Получилось плохо. Он сумел немного повысить количество серебра в денарии, но, попытавшись сократить солдатское жалованье, подписал себе приговор. Зная положение дел в империи, он понимал, что еще одна война с Персией усугубит ситуацию — и вновь вызвал недовольство солдат, желавших воевать и захватывать добычу. Затем Макрин столкнулся с объявившимся в Азии самозванцем, лже-Каракаллой, с мятежом даков и в конечном счете с восстанием легионов. Империя стремительно покатилась в неуправляемый хаос.
«В то время всё до такой степени перевернулось вверх дном, что тяга к власти обуяла даже этих людей, один из которых попал в сенат из центурионов, а другой был сыном лекаря. <...> Были и другие попытки такого рода. Так, сын центуриона попытался поднять на мятеж тот же Галльский легион, какой-то суконщик хотел склонить к мятежу Четвертый легион, а другой частный гражданин — флот, стоявший в Кизике в то время, когда Лже-Антонин зимовал в Никомедии. И повсюду в других местах появлялось множество подобных людей, ибо для тех, кто жаждал власти, не было ничего проще, чем затеять дерзкий переворот, видя, как многие, вопреки ожиданиям и заслугам, прибирали к рукам верховное правление», — горестно заключает Дион Кассий.
Юлия Домна, жена Септимия Севера, мать Каракаллы и Геты, зарезанного братом в ее объятиях, не смирилась с убийством старшего сына и ввязывалась в заговоры против Макрина. Ей приказали покинуть Антиохию. Юлия Домна вместе с сестрой Юлией Месой и племянницей по имени Юлия Соэмия — жены и родственницы главных аристократических родов Сирии — поселились в городе Эмеса. Сын Юлии Соэмии Марк Аврелий Антонин еще подростком был посвящен в жрецы Элагабала, бога Солнца.
Все эти семейные связи и подробности вдруг приобрели огромное значение: армия искала нового кандидата на замещение должности императора, желательно — из рода Северов.
Для армейских офицеров и высших чиновников убийство императора могло означать смерть — но могло и принести карьерный успех. А какие радужные возможности открывались для приближенных императора, участвовавших в заговоре с целью его убийства! Награды, земли, почести...
Макрин, разумеется, был убит, его тело бросили у дороги. Интригами Юлии Месы сирийские легионы объявили императором Элагабала и демонстративно провезли его мимо трупа прежнего травителя — пусть смотрит и учится. Четырнадцатилетний император все понял правильно, оставил дела государства на тех, кто пожелал ими заниматься, и углубился в самые утонченные развлечения.
Описания оргий Элагабала невероятно скучны, банальны и отчасти повторяют рассказы о забавах Калигулы и Нерона. После великих предшественников в области порока Элагабалу было трудно изобрести что-то принципиально новое. Разве что он ввел в моду темные восточные культы и даже человеческие жертвоприношения, «вышел замуж» за своего раба Иерокла и пожелал провозгласить его цезарем.
Безобразные выходки Элагабала всерьез обеспокоили сирийских благородных дам. Юлия Меса, бабка юного императора, пыталась урезонить внука, которого армия уже искренне презирала и ненавидела, но нарвалась на прямые угрозы. Однако каким-то загадочным образом Юлия Меса сумела навязать Элагабалу в цезари и соправители своего второго внука по имени Александр. В 222 году, на пятом году правления, Элагабала зарезали вместе с его матерью Юлией Соэмией. Трупы бросили в Тибр, по преданию сначала искупав в Большой Клоаке.
Сенат, который при Элагабале наводнили выходцы из Азии, провел церемонию damnatio memoriae (проклятие памяти). Это посмертное наказание предусматривало стирание имени проклятого из всех упоминаний, будь то документы или даже надгробные надписи, уничтожение статуй. Отныне имя Антонин считалось обесчещенным и было запрещено. Так бывшее объявляли не-бывшим, так с лица империи стирали позорные пятна.
Четырнадцатилетнего Александра Севера объявили правящим августом.
Примерно в это же время в одном официальном папирусе наместник Египта приказывает банкирам принимать «деньги божественных августов». Это означает, что банкиры предпочитали золото обесценившейся имперской монете. Пришел конец тысячелетней эпохи серебряных денег.
Из фундамента империи вываливались все новые кирпичики.
Глава II. Как Запад проиграл востоку
Римляне не сразу заметили, что с блестящим государством, которое совсем недавно подавляло силой, богатством и интеллектуальной мощью, стряслось что-то очень нехорошее. Уже в начале III века города Запада стали хиреть, строительство в них почти прекратилось, а покупательная способность населения упала невообразимо низко.
Археологические раскопки показали, к примеру, что площадь галльского города Августодун (сегодня Отен) с населением 80-100 тыс. человек в III веке сократилась в 20 раз, площадь других городов — от 4 до 10 раз, а многие захирели или исчезли вовсе. В самодостаточные деревни превращались и среднего размера виллы, и процветавшие ранее небольшие городки. Только крупные города, такие как Медиолан, Бурдигала, Арелат или Новый Карфаген, сохраняли жизнеспособность. При этом в городах начал скапливаться люмпенизированный люд — деклассированные асоциальные слои населения, ожидать от которых экономической активности было бессмысленно.
Земли Италии, Галлии и отчасти Германии теперь было некому обрабатывать, они лежали втуне, поскольку население продолжало сокращаться. Существует мощное косвенное свидетельство опустения запада страны: клады. Число монетных кладов III века, обнаруженных археологами на европейской территории Римской империи, намного превосходит число кладов любой другой эпохи. Каждый такой клад красноречиво говорит о том, что за спрятанными вещами и деньгами некому было прийти — не выжили ни тот, кто прятал клад, ни его семья или друзья.
Нам неизвестен масштаб явления, который уклончиво называют «депопуляцией». Переписей в это неспокойное время не было, а хозяйственных документов сохранилось немного. Важно, что нет сомнения в самом факте депопуляции Запада империи, который означал дальнейшее нарушение глобального равновесия — снижение сельскохозяйственного производства, недобор налого и, недобор солдат.
Особенно силен был упадок в Италии и, похоже, в районах Галлии между Рейном и Луарой. Сократилось даже население Рима. За пределами городских стен правопорядок, какой бы он ни был, заканчивался, и начиналась власть банд грабителей и дезертиров.
Продукция и услуги ремесленников больше не находили сбыта. Люди пытались найти работу в сельских аристократических имениях, но там потребность в мастерах была ограничена. Последовал упадок ремесел и даже стратегически важных технологий! В пшеничную муку начали подмешивать ржаную, овсяную и ячменную, чего никогда не было прежде. Эпидемии еще сильнее сократили население империи, ослабленное недоеданием.
Это был замкнутый круг. Назревший продовольственный вопрос становился вселенской проблемой, но, чтобы решить его, требовалось покончить с хаосом и восстановить управление государством.
На финансирование армии, которая в III веке насчитывала 350-400 тыс. человек, уходило 50-70 процентов собираемых налогов. В условиях галопирующей инфляции империи не оставалось ничего, кроме сбора налогов натурой, сиречь теми же поставками продовольствия. Содержание легионов лежало на казне огромным и тяжким бременем, способность нести это бремя стала вопросом жизни и смерти государства. Легионы нуждались в продовольствии, вооружениях и других поставках, не говоря о жалованьях и донативах!
Но чем платить? На этот вопрос империя отвечала, во-первых, реальным падением солдатского жалованья, которое выплачивалось порченой монетой, а, во-вторых, поднятием налогов. Налоговая нагрузка на хозяйства в III-IV веках выросла по сравнению со временами Августа в 60 раз, что превышало любые разумные пределы. При этом размер налогов на разных территориях был разным. В пустеющей Италии дошло до того, что налоги в 50-60 раз превышали египетские.
Римское государство доверило распределение и сбор налогов местным элитам, то есть крупным землевладельцам; ситуацию это не улучшило. Само собой налоговая нагрузка распределялась так, что ее основную часть несли мелкие собственники и арендаторы земли, а также колоны и рабы-сервы. Чтобы накормить армию, бьющуюся то в гражданских войнах, то на рубежах империи, сельских хозяев буквально грабили, оставляя им закритический минимум продовольствия.
Государство платило за провиант и фураж (если вообще платило) обесцененными деньгами. Образовалась порочная и зацикленная на саму себя система: без устойчивых денег нет рынка, без рынка нет производства продовольствия, без продовольствия нет обороны, а без обороны...
Без обороны нет Рима.
Запад, попавший в эту ловушку, стремительно беднел и пустел.
* * *
Скажем больше: кризис Третьего века стал моментом истины для традиционных религий Древнего мира. Начался взрывной рост числа приверженцев маргинальных религиозных движений, и прежде всего христианства, дававшего надежды на лучшую жизнь в Раю после физической смерти.
Помимо прочих напастей созрел религиозный конфликт: когда в конце 249 года император Деций потребовал всеобщего участия в жертвоприношениях, христиане, которых тогда было, по оценкам, не более ста тысяч, отказались проводить обряды. Но последовавшие за этим гонения лишь усилили авторитет христианских общин.
И что теперь прикажете делать?!
Запад проигрывает конкуренцию
Рабовладельческая вилла классического античного периода из-за беспощадной эксплуатации рабов имела хорошие показатели производительности труда. Настолько хорошие, что продолжительность жизни раба на латифундии, крупном землевладении, — а именно латифундии составляли основу зернового производства — была в среднем не выше пяти лет. Тех, кого не убил непосильный труд, но больше не мог трудиться с прежним напряжением, выбрасывали «на свободу», где они были вольны умереть с голоду.
С установлением окончательных границ Рима приток рабов в сельское хозяйство сократился. Сотни тысяч пленников, эти трофеи завоевательных войн, умерли, не оставляя потомства: у рабов практически не было семей. Рост свободного сельского населения не возмещал потерь рабов, а когда население начало сокращаться, работать стало просто некому.
Возник очередной казус: едва рабов начали беречь и перестали убивать непосильной работой, в буквальном смысле выжимая из людей все силы, рабский труд перестал себя оправдывать. Производительность раба была на 40 процентов ниже производительности свободного работника! Цены на неквалифицированный «говорящий скот» упали, а сельскохозяйственная экономика Запада, основанная на рабском труде, не выдержала ценовой конкуренции с Востоком.
Товарное зерноводство Италии и Галлии проигрывало дешевому зерну Испании, Африки и Египта. При этом Испания, в свое время разбогатевшая на поставках в Рим оливкового масла и гарума (невероятно популярного в период античности пикантного рыбного соуса), в III веке проиграла ценовую конкуренцию товарам Северной Африки, самого богатого и развитого региона, почти не затронутого гражданскими войнами.
Международное разделение труда вызвало структурную перестройку хозяйства не в пользу Запада. Земли Северной Африки, пронизанные ирригационными системами, показывали такую урожайность, какой здесь не видели ни до, ни после III—IV веков. А вот в западных провинциях Рима доход с земли упал, и пшеницы теперь выращивали ровно столько, чтобы хватило на прокорм людям внутри хозяйства или виллы. Даже богатейшие латифундии планировали посевы так, чтобы обеспечить продовольствием людей в землях хозяина, и не рассчитывали продать излишки, поскольку рынок был заполнен дешевым импортным зерном и маслом.
Результат оказался неутешителен: с III века по Рождеству Христову в Римской империи начали укрепляться крупные самодостаточные поместья, обеспечивающие себя всем необходимым, в том числе и ремесленной продукцией. Начался переход от глобализированной экономики к натуральному хозяйству. Зададимся вопросом: не грозит ли нам ровно то же самое после неизбежного краха глобализации XXI века?..
Зерновой и другой импорт вытеснил товарное сельскохозяйственное производство в Италии и в других провинциях Запада. Его заместило отгонное животноводство[16], при котором поля оставались без удобрений. Одновременно с этим «импортные» поставки для прокормления армии и зерновых раздач в крупных городах государство оплачивало за счет налогов и обильно финансировало судовладельцев, перевозивших зерно.
Получается, что сельское население запада Римской империи, платя налоги, тем самым из собственного кармана оплачивало свое разорение!
Если при Республике и ранней империи коммерчески выгодным было возделывание даже не самых плодородных земель, то к концу II века обработка таких полей перестала окупаться и в источниках появляются сведения об agri deserti — заброшенных землях. Италия превратилась в скотоводческую провинцию, но и скотоводство требовало кормов, выращивание которых, однако, не стало товарным.
Аграрная отрасль Запада скатывалась к древним, архаическим, до-римским формам хозяйствования.
Колоны и сервы
Сельскохозяйственные технологии во II — III веках оставались примерно теми же, что 300-400 лет назад, и с сокращением притока рабов единственно выгодным стало небольшое хозяйство. Одна вилла за другой дробились на парцеллы, сдаваемые в аренду. Рабам предоставляли парцеллы с хижиной, выделяя им пекулий (peculia) — обособленное имущество.
Такое имущество по-прежнему принадлежало его собственнику, но раб, получивший хозяйство в свое распоряжение, приумножал это имущество, получал доход, постепенно обзаводился собственным домом и средствами производства. Раб на пекулии вел более свободный образ жизни и был заинтересован в результатах своего труда.
Посаженных на пекулий могли продать вместе с парцеллой или оставить в распоряжении землевладельца, они не могли вступать в брак со свободными людьми. Раб на пекулии обрабатывал землю, излишки отдавал хозяевам (какие могли быть излишки при двухпольной системе и, в отсутствие у рабов скота, без удобрения полей?), либо несколько дней в неделю работал на хозяйских полях. Отличие таких рабов от колонов заключалось в том, что их участок был меньше, а время обязательных отработок — гораздо больше.
В сельском хозяйстве подобная форма держания вскоре перестала отличаться от колоната, и со временем рабы из servi превратились в колонов — зависимых крестьян, первых «крепостных», положивших начало феодальной системе. Хозяину они платили поземельный оброк, примерно половину урожая. Землевладельцы издавна, еще со II века до н. э., пытались посредством колоната прикрепить работников к земле, однако тогда это были случаи нечастые. Теперь колонат становится массовым явлением.
Система колоната была вдвойне выгодной для крупных землевладельцев, чьи угодья насчитывали тысячи, а то и десятки тысяч гектаров: колон, трудясь не за страх, а за совесть, не нуждался в надсмотрщиках. Новая схема, помимо повышения производительности труда, снимала проблему управления и надзора за рабами.
Парцеллы передавались и свободным мелким арендаторам за пределенную арендную сумму, причем аренда была наследуемой. Иногда парцеллу предоставляли тем, кого называли partiarii — они были кем-то вроде управляющих при нескольких рабах, обрабатывающих землю, и получали за это седьмую или девятую часть урожая.
Ремесленников рабских производств тоже сажали на пекулий, наделяя их мастерскими, инструментами и даже рабами-работниками. При этом развитие производства отсутствовало: в условиях тотального разрыва хозяйственных связей нечего было и мечтать о следующих ступенях экономического роста — о специализации и кооперации, создании ремесленных «холдингов».
Даже с внедрением колоната и пекулия на Западе, особенно в Италии, товарное производство не росло, а падало! Сокращение числа занятых не скомпенсировалось ростом производительности. Земледелец больше не был заинтересован в наращивании выпуска товаров сверх необходимого: продукцию было дорого хранить, дорого перевозить и почти невозможно продать. У мелких и средних хозяйств исчез стимул производить больше. Сыты — вот и ладно.
Современные страшилки о «падении ВВП на 1 процент» по сравнению с происходившим тогда в Римской империи кажутся анекдотическими — не видели вы настоящих экономических катастроф!
* * *
Помимо названных причин кризиса Римской империи — развал денежной системы, депопуляция, растущие налоги, аграрная деградация, внутренний хаос и проигранная Западом экономическая конкуренция с Востоком — есть еще одна. Развитию экономики Римской империи отчасти препятствовала... сама империя, само государство.
Государство было крупнейшим потребителем, так как оно обеспечивало оборону, снабжение армии продовольствием и вооружением, вело строительство дорог, акведуков и общественных зданий. Так же империя оставалась крупнейшим покупателем сельскохозяйственной продукции. Часть купленного поглощали зерновые раздачи (по 4-5 килограммов на семью ежедневно) жителям Рима и некоторых других городов. Но основным потребителем зерна была армия. В сутки легион из 5 тыс. человек потреблял примерно 7,5 тонн зерна и 450 килограммов фуража, а в месяц — 225 тонн зерна и 13,5 тонн фуража.
Если на основе этих цифр вычислить годовую норму снабжения армии, станет понятным, каким образом зерновой рынок превратился в рынок единственного покупателя — государства.
Заметим, что все государственные поставки, любые общественные работы выполнялись рабами! Рабы-ремесленники на государственных предприятиях производили вооружения, доспехи, обувь и ткани. Рабы в сельском хозяйстве производили зерно и фураж. Рабы грузили и перевозили все выращенное и произведенное. Получалось, что из товарного обмена выпал единственный действительно масштабный сектор... Это подавляло развитие и частных коммерческих предприятий, и ремесла, и сельского хозяйства. Сколько бы ни расширялась государственная экономика, прочим секторам это лишь вредило.
Города и сёла
Кризис Римской империи был во многом обусловлен тем, что сегодня назвали бы «утратой управляемости», неустранимым пороком системы, которая руководила гигантскими территориями с разной историей и разными традициями, будто древним малонаселенным полисом.
Римская империя была высокоурбанизированным государством и в административном плане состояла из территорий самоуправляемых городов. Этим словом обозначали сам город и прилегающие к нему сельские регионы, порой весьма обширные. Следы этого деления многие века спустя поныне видны в Италии, в которой нет привычных русскому человеку деревень, а есть «городки», borgo, население которых может насчитывать всего несколько десятков человек.
Жизнь городов регулировал ряд законов, которые в основном касались отношений между общинами и прав римских граждан. Городом управлял совет (curia) избранных пожизненно декурионов (или куриалов, curiales). В соответствии с имущественным цензом, то есть со стоимостью землевладения, куриалов избирало население, а государство управлением городами не занималось вовсе: полная автономия.
Провинциальные общины сами решали свои дела, центральное правительство в них не вмешивалось и занималось другими прерогативами — обороной и внешней политикой. Общины были самоуправляемыми. Куриалы, то есть крупные землевладельцы и аристократы, охотно участвовали в управлении, сами оплачивали местные нужды и становились высокостатусными магистратами.
В ведении руководства общественной и хозяйственной жизнью находились строительство дорог и мощение улиц, водоснабжение, надзор за санитарным состоянием, содержание бань, организация зрелищ, охрана порядка — все, чем и по сей день заняты современные муниципалитеты. В обязанности курии входили и общегосударственные дела — сбор налогов, поставка рекрутов, разрешение судебных споров, поддержание в порядке сухопутных торговых трасс.
Земля была наследуемой, и должность куриала переходила по наследству вместе с земельными угодьями. Местные аристократы, помимо угодий и вилл, владели городскими резиденциями, о роскоши и великолепии которых мы можем судить по домам куриалов в не особенно богатых Помпеях и Геркулануме. Чтобы оказаться избранными в курию, следовало тратиться на организацию игр и театральных представлений, на строительство общественных зданий, колодцев и дорог. Куриалы делали это, увековечивая свои имена в торжественных и хвастливых надписях.
Таков был неписаный закон, до времени без сбоев работавший по всей империи и на всех ее уровнях: богатые непременно должны «делиться» с народом, оплачивая общественные блага. Император строил термы и храмы, сенатор устраивал театральные представления и мостил дороги, куриал строил театр в своем провинциальном городе, богатые лавочники оплачивали львиную долю угощения для жителей улицы на празднестве Компиталий[17].
Система «дележа» предусматривала участие провинциальных элит в расходах для общего блага, то есть в оплате благоустройства городов и поселений, развлечений и праздников — это давало и престиж, и шансы на успешную карьеру в армии или сенате.
На Западе принцип «богатые делятся с бедными» в III веке начал шататься. Внутренние регионы, привыкшие к долгому миру, терпели ущерб от гражданских войн, денежного кризиса и эпидемий. Рухнули старые социальные иерархии, оборвалась масса социальных связей. По всему Западу империи сельские поселения испытывают неурядицы и даже просто исчезают. Кризис не обошел города: муниципальное строительство прекращается, а сами города, включая наиболее обеспеченные и успешные, уменьшаются в размерах, теряя экономически активное население.
Хвалебных надписей наподобие «Я, Гай Атилий, построил эти термы для родного города» по мере сокращения городского строительства становится меньше, а затем они вовсе исчезают: куриалам тоже приходилось несладко.
Финансовые ресурсы городов были невелики, — в основном доход приносили сдача в аренду принадлежавших городу земель и различные пошлины, — а в условиях хозяйственного кризиса все затраты легли на плечи членов курии. Теперь должность в совете общины стала не почетной обязанностью, а не оправдывающим себя бременем. Выборы отменялись за неимением кандидатов, куриалы старались освободиться от должности и уехать в поместье или в столицу. Это прискорбное явление получило название «бегства куриалов».
Вероятно, многие понимали, что огромной империей нельзя управлять как полисным государством, но желающих провести реформу — по сути, перестройку всей империи с внедрением «с нуля» новой системы управления — пока не находилось.
С набором в армию возникли колоссальные проблемы: людей мало, платить нечем, а из чисто патриотических соображений никто не пожелает подставлять головы под мечи варваров. Зачем воевать ради государства элиты, олигархов и чиновников, переставших заботиться о народе?..
Римляне не сразу заметили, что с блестящим государством, которое совсем недавно подавляло силой, богатством и интеллектуальной мощью, стряслось что-то очень нехорошее. Уже в начале III века города Запада стали хиреть, строительство в них почти прекратилось, а покупательная способность населения упала невообразимо низко.
Археологические раскопки показали, к примеру, что площадь галльского города Августодун (сегодня Отен) с населением 80-100 тыс. человек в III веке сократилась в 20 раз, площадь других городов — от 4 до 10 раз, а многие захирели или исчезли вовсе. В самодостаточные деревни превращались и среднего размера виллы, и процветавшие ранее небольшие городки. Только крупные города, такие как Медиолан, Бурдигала, Арелат или Новый Карфаген, сохраняли жизнеспособность. При этом в городах начал скапливаться люмпенизированный люд — деклассированные асоциальные слои населения, ожидать от которых экономической активности было бессмысленно.
Земли Италии, Галлии и отчасти Германии теперь было некому обрабатывать, они лежали втуне, поскольку население продолжало сокращаться. Существует мощное косвенное свидетельство опустения запада страны: клады. Число монетных кладов III века, обнаруженных археологами на европейской территории Римской империи, намного превосходит число кладов любой другой эпохи. Каждый такой клад красноречиво говорит о том, что за спрятанными вещами и деньгами некому было прийти — не выжили ни тот, кто прятал клад, ни его семья или друзья.
Нам неизвестен масштаб явления, который уклончиво называют «депопуляцией». Переписей в это неспокойное время не было, а хозяйственных документов сохранилось немного. Важно, что нет сомнения в самом факте депопуляции Запада империи, который означал дальнейшее нарушение глобального равновесия — снижение сельскохозяйственного производства, недобор налого и, недобор солдат.
Особенно силен был упадок в Италии и, похоже, в районах Галлии между Рейном и Луарой. Сократилось даже население Рима. За пределами городских стен правопорядок, какой бы он ни был, заканчивался, и начиналась власть банд грабителей и дезертиров.
Продукция и услуги ремесленников больше не находили сбыта. Люди пытались найти работу в сельских аристократических имениях, но там потребность в мастерах была ограничена. Последовал упадок ремесел и даже стратегически важных технологий! В пшеничную муку начали подмешивать ржаную, овсяную и ячменную, чего никогда не было прежде. Эпидемии еще сильнее сократили население империи, ослабленное недоеданием.
Это был замкнутый круг. Назревший продовольственный вопрос становился вселенской проблемой, но, чтобы решить его, требовалось покончить с хаосом и восстановить управление государством.
На финансирование армии, которая в III веке насчитывала 350-400 тыс. человек, уходило 50-70 процентов собираемых налогов. В условиях галопирующей инфляции империи не оставалось ничего, кроме сбора налогов натурой, сиречь теми же поставками продовольствия. Содержание легионов лежало на казне огромным и тяжким бременем, способность нести это бремя стала вопросом жизни и смерти государства. Легионы нуждались в продовольствии, вооружениях и других поставках, не говоря о жалованьях и донативах!
Но чем платить? На этот вопрос империя отвечала, во-первых, реальным падением солдатского жалованья, которое выплачивалось порченой монетой, а, во-вторых, поднятием налогов. Налоговая нагрузка на хозяйства в III-IV веках выросла по сравнению со временами Августа в 60 раз, что превышало любые разумные пределы. При этом размер налогов на разных территориях был разным. В пустеющей Италии дошло до того, что налоги в 50-60 раз превышали египетские.
Римское государство доверило распределение и сбор налогов местным элитам, то есть крупным землевладельцам; ситуацию это не улучшило. Само собой налоговая нагрузка распределялась так, что ее основную часть несли мелкие собственники и арендаторы земли, а также колоны и рабы-сервы. Чтобы накормить армию, бьющуюся то в гражданских войнах, то на рубежах империи, сельских хозяев буквально грабили, оставляя им закритический минимум продовольствия.
Государство платило за провиант и фураж (если вообще платило) обесцененными деньгами. Образовалась порочная и зацикленная на саму себя система: без устойчивых денег нет рынка, без рынка нет производства продовольствия, без продовольствия нет обороны, а без обороны...
Без обороны нет Рима.
Запад, попавший в эту ловушку, стремительно беднел и пустел.
* * *
Скажем больше: кризис Третьего века стал моментом истины для традиционных религий Древнего мира. Начался взрывной рост числа приверженцев маргинальных религиозных движений, и прежде всего христианства, дававшего надежды на лучшую жизнь в Раю после физической смерти.
Помимо прочих напастей созрел религиозный конфликт: когда в конце 249 года император Деций потребовал всеобщего участия в жертвоприношениях, христиане, которых тогда было, по оценкам, не более ста тысяч, отказались проводить обряды. Но последовавшие за этим гонения лишь усилили авторитет христианских общин.
И что теперь прикажете делать?!
Запад проигрывает конкуренцию
Рабовладельческая вилла классического античного периода из-за беспощадной эксплуатации рабов имела хорошие показатели производительности труда. Настолько хорошие, что продолжительность жизни раба на латифундии, крупном землевладении, — а именно латифундии составляли основу зернового производства — была в среднем не выше пяти лет. Тех, кого не убил непосильный труд, но больше не мог трудиться с прежним напряжением, выбрасывали «на свободу», где они были вольны умереть с голоду.
С установлением окончательных границ Рима приток рабов в сельское хозяйство сократился. Сотни тысяч пленников, эти трофеи завоевательных войн, умерли, не оставляя потомства: у рабов практически не было семей. Рост свободного сельского населения не возмещал потерь рабов, а когда население начало сокращаться, работать стало просто некому.
Возник очередной казус: едва рабов начали беречь и перестали убивать непосильной работой, в буквальном смысле выжимая из людей все силы, рабский труд перестал себя оправдывать. Производительность раба была на 40 процентов ниже производительности свободного работника! Цены на неквалифицированный «говорящий скот» упали, а сельскохозяйственная экономика Запада, основанная на рабском труде, не выдержала ценовой конкуренции с Востоком.
Товарное зерноводство Италии и Галлии проигрывало дешевому зерну Испании, Африки и Египта. При этом Испания, в свое время разбогатевшая на поставках в Рим оливкового масла и гарума (невероятно популярного в период античности пикантного рыбного соуса), в III веке проиграла ценовую конкуренцию товарам Северной Африки, самого богатого и развитого региона, почти не затронутого гражданскими войнами.
Международное разделение труда вызвало структурную перестройку хозяйства не в пользу Запада. Земли Северной Африки, пронизанные ирригационными системами, показывали такую урожайность, какой здесь не видели ни до, ни после III—IV веков. А вот в западных провинциях Рима доход с земли упал, и пшеницы теперь выращивали ровно столько, чтобы хватило на прокорм людям внутри хозяйства или виллы. Даже богатейшие латифундии планировали посевы так, чтобы обеспечить продовольствием людей в землях хозяина, и не рассчитывали продать излишки, поскольку рынок был заполнен дешевым импортным зерном и маслом.
Результат оказался неутешителен: с III века по Рождеству Христову в Римской империи начали укрепляться крупные самодостаточные поместья, обеспечивающие себя всем необходимым, в том числе и ремесленной продукцией. Начался переход от глобализированной экономики к натуральному хозяйству. Зададимся вопросом: не грозит ли нам ровно то же самое после неизбежного краха глобализации XXI века?..
Зерновой и другой импорт вытеснил товарное сельскохозяйственное производство в Италии и в других провинциях Запада. Его заместило отгонное животноводство[16], при котором поля оставались без удобрений. Одновременно с этим «импортные» поставки для прокормления армии и зерновых раздач в крупных городах государство оплачивало за счет налогов и обильно финансировало судовладельцев, перевозивших зерно.
Получается, что сельское население запада Римской империи, платя налоги, тем самым из собственного кармана оплачивало свое разорение!
Если при Республике и ранней империи коммерчески выгодным было возделывание даже не самых плодородных земель, то к концу II века обработка таких полей перестала окупаться и в источниках появляются сведения об agri deserti — заброшенных землях. Италия превратилась в скотоводческую провинцию, но и скотоводство требовало кормов, выращивание которых, однако, не стало товарным.
Аграрная отрасль Запада скатывалась к древним, архаическим, до-римским формам хозяйствования.
Колоны и сервы
Сельскохозяйственные технологии во II — III веках оставались примерно теми же, что 300-400 лет назад, и с сокращением притока рабов единственно выгодным стало небольшое хозяйство. Одна вилла за другой дробились на парцеллы, сдаваемые в аренду. Рабам предоставляли парцеллы с хижиной, выделяя им пекулий (peculia) — обособленное имущество.
Такое имущество по-прежнему принадлежало его собственнику, но раб, получивший хозяйство в свое распоряжение, приумножал это имущество, получал доход, постепенно обзаводился собственным домом и средствами производства. Раб на пекулии вел более свободный образ жизни и был заинтересован в результатах своего труда.
Посаженных на пекулий могли продать вместе с парцеллой или оставить в распоряжении землевладельца, они не могли вступать в брак со свободными людьми. Раб на пекулии обрабатывал землю, излишки отдавал хозяевам (какие могли быть излишки при двухпольной системе и, в отсутствие у рабов скота, без удобрения полей?), либо несколько дней в неделю работал на хозяйских полях. Отличие таких рабов от колонов заключалось в том, что их участок был меньше, а время обязательных отработок — гораздо больше.
В сельском хозяйстве подобная форма держания вскоре перестала отличаться от колоната, и со временем рабы из servi превратились в колонов — зависимых крестьян, первых «крепостных», положивших начало феодальной системе. Хозяину они платили поземельный оброк, примерно половину урожая. Землевладельцы издавна, еще со II века до н. э., пытались посредством колоната прикрепить работников к земле, однако тогда это были случаи нечастые. Теперь колонат становится массовым явлением.
Система колоната была вдвойне выгодной для крупных землевладельцев, чьи угодья насчитывали тысячи, а то и десятки тысяч гектаров: колон, трудясь не за страх, а за совесть, не нуждался в надсмотрщиках. Новая схема, помимо повышения производительности труда, снимала проблему управления и надзора за рабами.
Парцеллы передавались и свободным мелким арендаторам за пределенную арендную сумму, причем аренда была наследуемой. Иногда парцеллу предоставляли тем, кого называли partiarii — они были кем-то вроде управляющих при нескольких рабах, обрабатывающих землю, и получали за это седьмую или девятую часть урожая.
Ремесленников рабских производств тоже сажали на пекулий, наделяя их мастерскими, инструментами и даже рабами-работниками. При этом развитие производства отсутствовало: в условиях тотального разрыва хозяйственных связей нечего было и мечтать о следующих ступенях экономического роста — о специализации и кооперации, создании ремесленных «холдингов».
Даже с внедрением колоната и пекулия на Западе, особенно в Италии, товарное производство не росло, а падало! Сокращение числа занятых не скомпенсировалось ростом производительности. Земледелец больше не был заинтересован в наращивании выпуска товаров сверх необходимого: продукцию было дорого хранить, дорого перевозить и почти невозможно продать. У мелких и средних хозяйств исчез стимул производить больше. Сыты — вот и ладно.
Современные страшилки о «падении ВВП на 1 процент» по сравнению с происходившим тогда в Римской империи кажутся анекдотическими — не видели вы настоящих экономических катастроф!
* * *
Помимо названных причин кризиса Римской империи — развал денежной системы, депопуляция, растущие налоги, аграрная деградация, внутренний хаос и проигранная Западом экономическая конкуренция с Востоком — есть еще одна. Развитию экономики Римской империи отчасти препятствовала... сама империя, само государство.
Государство было крупнейшим потребителем, так как оно обеспечивало оборону, снабжение армии продовольствием и вооружением, вело строительство дорог, акведуков и общественных зданий. Так же империя оставалась крупнейшим покупателем сельскохозяйственной продукции. Часть купленного поглощали зерновые раздачи (по 4-5 килограммов на семью ежедневно) жителям Рима и некоторых других городов. Но основным потребителем зерна была армия. В сутки легион из 5 тыс. человек потреблял примерно 7,5 тонн зерна и 450 килограммов фуража, а в месяц — 225 тонн зерна и 13,5 тонн фуража.
Если на основе этих цифр вычислить годовую норму снабжения армии, станет понятным, каким образом зерновой рынок превратился в рынок единственного покупателя — государства.
Заметим, что все государственные поставки, любые общественные работы выполнялись рабами! Рабы-ремесленники на государственных предприятиях производили вооружения, доспехи, обувь и ткани. Рабы в сельском хозяйстве производили зерно и фураж. Рабы грузили и перевозили все выращенное и произведенное. Получалось, что из товарного обмена выпал единственный действительно масштабный сектор... Это подавляло развитие и частных коммерческих предприятий, и ремесла, и сельского хозяйства. Сколько бы ни расширялась государственная экономика, прочим секторам это лишь вредило.
Города и сёла
Кризис Римской империи был во многом обусловлен тем, что сегодня назвали бы «утратой управляемости», неустранимым пороком системы, которая руководила гигантскими территориями с разной историей и разными традициями, будто древним малонаселенным полисом.
Римская империя была высокоурбанизированным государством и в административном плане состояла из территорий самоуправляемых городов. Этим словом обозначали сам город и прилегающие к нему сельские регионы, порой весьма обширные. Следы этого деления многие века спустя поныне видны в Италии, в которой нет привычных русскому человеку деревень, а есть «городки», borgo, население которых может насчитывать всего несколько десятков человек.
Жизнь городов регулировал ряд законов, которые в основном касались отношений между общинами и прав римских граждан. Городом управлял совет (curia) избранных пожизненно декурионов (или куриалов, curiales). В соответствии с имущественным цензом, то есть со стоимостью землевладения, куриалов избирало население, а государство управлением городами не занималось вовсе: полная автономия.
Провинциальные общины сами решали свои дела, центральное правительство в них не вмешивалось и занималось другими прерогативами — обороной и внешней политикой. Общины были самоуправляемыми. Куриалы, то есть крупные землевладельцы и аристократы, охотно участвовали в управлении, сами оплачивали местные нужды и становились высокостатусными магистратами.
В ведении руководства общественной и хозяйственной жизнью находились строительство дорог и мощение улиц, водоснабжение, надзор за санитарным состоянием, содержание бань, организация зрелищ, охрана порядка — все, чем и по сей день заняты современные муниципалитеты. В обязанности курии входили и общегосударственные дела — сбор налогов, поставка рекрутов, разрешение судебных споров, поддержание в порядке сухопутных торговых трасс.
Земля была наследуемой, и должность куриала переходила по наследству вместе с земельными угодьями. Местные аристократы, помимо угодий и вилл, владели городскими резиденциями, о роскоши и великолепии которых мы можем судить по домам куриалов в не особенно богатых Помпеях и Геркулануме. Чтобы оказаться избранными в курию, следовало тратиться на организацию игр и театральных представлений, на строительство общественных зданий, колодцев и дорог. Куриалы делали это, увековечивая свои имена в торжественных и хвастливых надписях.
Таков был неписаный закон, до времени без сбоев работавший по всей империи и на всех ее уровнях: богатые непременно должны «делиться» с народом, оплачивая общественные блага. Император строил термы и храмы, сенатор устраивал театральные представления и мостил дороги, куриал строил театр в своем провинциальном городе, богатые лавочники оплачивали львиную долю угощения для жителей улицы на празднестве Компиталий[17].
Система «дележа» предусматривала участие провинциальных элит в расходах для общего блага, то есть в оплате благоустройства городов и поселений, развлечений и праздников — это давало и престиж, и шансы на успешную карьеру в армии или сенате.
На Западе принцип «богатые делятся с бедными» в III веке начал шататься. Внутренние регионы, привыкшие к долгому миру, терпели ущерб от гражданских войн, денежного кризиса и эпидемий. Рухнули старые социальные иерархии, оборвалась масса социальных связей. По всему Западу империи сельские поселения испытывают неурядицы и даже просто исчезают. Кризис не обошел города: муниципальное строительство прекращается, а сами города, включая наиболее обеспеченные и успешные, уменьшаются в размерах, теряя экономически активное население.
Хвалебных надписей наподобие «Я, Гай Атилий, построил эти термы для родного города» по мере сокращения городского строительства становится меньше, а затем они вовсе исчезают: куриалам тоже приходилось несладко.
Финансовые ресурсы городов были невелики, — в основном доход приносили сдача в аренду принадлежавших городу земель и различные пошлины, — а в условиях хозяйственного кризиса все затраты легли на плечи членов курии. Теперь должность в совете общины стала не почетной обязанностью, а не оправдывающим себя бременем. Выборы отменялись за неимением кандидатов, куриалы старались освободиться от должности и уехать в поместье или в столицу. Это прискорбное явление получило название «бегства куриалов».
Вероятно, многие понимали, что огромной империей нельзя управлять как полисным государством, но желающих провести реформу — по сути, перестройку всей империи с внедрением «с нуля» новой системы управления — пока не находилось.
С набором в армию возникли колоссальные проблемы: людей мало, платить нечем, а из чисто патриотических соображений никто не пожелает подставлять головы под мечи варваров. Зачем воевать ради государства элиты, олигархов и чиновников, переставших заботиться о народе?..
Глава III. Распад и возрождение империи
С 235 года и до бесславного заката Западной Римской империи лишь несколько десятилетий обошлись без гражданских войн. Прежняя система власти отказала, с ее разрушением империя пошла вразнос и на время практически распалась, прекратила существование как единое государство. Этот распад похоронил Римскую империю вместе со знакомыми нам символами — мудрым сенатом, блистательными легионами и чеканной классической латынью.
Смута началась, когда центр власти «переехал» в императорские полевые ставки. Оказалось, что сенат и заседающие в нем военные и аристократы исключены из системы пожалований и принятия решений. Кто бы ни занимал трон, число недовольных не уменьшалось, и всегда находились те, кто вынашивал мысль об узурпации или как минимум о перевороте, после которого заговорщик или группа таковых могла бы занять более выгодные позиции.
Прежде невозможно было представить, чтобы претенденты на императорский трон происходили не из старой сенаторской элиты, а из сословия всадников (как Макрин или Максимин), или оказались незаконными детьми (как Элагабал), или уроженцами провинций, да еще варварского происхождения (как множество «солдатских императоров», включая самого Диоклетиана). Теперь на высший пост рассчитывали куда больше людей, располагавших деньгами и/или войсками, готовыми сражаться за своего командира.
Разразилась череда гражданских войн. Потери, людские и имущественные, были огромны, но еще страшнее оказалась всеобщая деморализация населения.
Замечательный русский историк-антиковед Михаил Ростовцев в изданном в эмиграции труде «Общество и экономика Римской империи» (1931) рисует удручающую картину внутреннего распада:
«Все ее [империи] жители полностью потеряли жизненное равновесие. Ненависть и зависть царили повсюду: крестьяне ненавидели землевладельцев и чиновников, городской пролетариат ненавидел городскую буржуазию, а армию ненавидели все, даже крестьяне. Язычники ненавидели христиан и преследовали их, они в их глазах представляли собой банду преступников, стремящихся подорвать основы государства. Труд был дезорганизован, производительность его упала; торговля пришла в упадок из-за опасностей на море и на суше, промышленность не могла развиваться, так как рынок промышленных товаров постоянно сокращался, а покупательная способность населения уменьшалась; сельское хозяйство находилось в состоянии ужасающего кризиса, поскольку упадок торговли и промышленности лишал его необходимого капитала, а государство отбирало у него рабочую силу и большую часть произведенных продуктов.
Постоянно росли цены, и деньги обесценивались в невиданных прежде масштабах. Старая налоговая система пошатнулась, а новая еще не образовалась. Отношения между государством и налогоплательщиками приняли форму более или менее организованного грабежа; принудительный труд, принудительные поставки и принудительные дарения стали повседневным явлением. Власти были коррумпированы и деморализованы. Возникла хаотичная масса новых имперских чиновников, которые поглощали и вытесняли старый персонал. Прежние чиновники еще существовали, но, предвидя свою судьбу, они старались, пока не поздно, полностью использовать все имеющиеся возможности.
Представителей городской буржуазии преследовали, обманывали и истязали. Систематические преследования нанесли большой урон муниципальной аристократии; экономически она была задавлена непрерывными конфискациями и возложенной на нее обязанностью отвечать за успех организуемых государством грабежей, которые обрушивались на головы жителей. Таким образом, в искалеченной империи повсюду царил невообразимый хаос. Основной задачей того, кто при сложившихся условиях решился бы выступить в роли реформатора, было установление вместо хаоса любого устойчивого порядка как можно более простыми методами».
Все это непохоже на «мирную и незаметную мутацию античной Европы в средневековую», якобы не замеченную поколениями, которые ее переживали, как настаивает современный популярный тезис. Граждане Рима наблюдали крушение государства своими глазами и ясно осознавали, что наступил Конец Времен.
Следует признать, что падение Запада носило катастрофический характер, и что ему предшествовали депопуляция, упадок, а затем и полное прекращение экономического и общественного развития.
Кризис Третьего века был прологом к окончательному крушению Западной Римской империи.
Солдатские императоры (I)
Недолгое правление Александра Севера (222-235) ознаменовалось неудачной войной с Персией в 231-232 годах. Юный император вместе с матерью Юлией Маммеей решили возвращаться на север, в Могонтиак (Майнц), где начались нападения варваров-алеманнов на границу, и решить дело подкупом германских вождей.
Солдаты двух легионов с этим не согласились, взбунтовались, убив императора и Юлию Маммею. Причиной этих смертей оказался вовсе не всплеск солдатского патриотизма, всё выглядело куда вульгарнее — правительство Александра Севера ограничило расходы на армию, а ветеранам-отставникам начали давать землю для поселения не в центральных, в отдаленных пограничных областях. В армии предсказуемо возник заговор, Александра столь же предсказуемо прикончили.
В эпоху правления династии Северов выходцы из Иллирии приобретали в армии все большее значение. Разумеется, никто вслух не заявлял, что трон императора должен непременно принадлежать иллирийцу, и в документах эпохи ничего подобного мы не найдем.
Греческий историк Геродиан сообщает нам:
«...юноши, большая часть которых была из паннонцев[18], любили Максимина за мужество, над Александром же насмехались за то, что им управляет мать и все дела устраиваются по воле и замыслам женщины, сам же он малодушен и лишен мужества в ратных делах. Они припоминали друг другу поражения, бывшие на Востоке из-за его медлительности, а также то, что он, идя против германцев, не проявил ни мужества, ни отваги.
Поэтому, и всегда-то склонные к переворотам, они считали существующую власть вследствие ее длительности тяжкой и невыгодной для себя, так как уже были исчерпаны все щедроты, будущее же и предстоящее внушало им твердую уверенность на получение новых выгод, а неожиданное приобретение таковых всегда лестно и вожделенно. Они замыслили свергнуть Александра и провозгласить августом и императором Максимина, своего соратника и сотоварища, казавшегося в силу своей опытности и мужества человеком, наиболее пригодным для ведения войны.
И вот, собравшись вооруженными на равнину как будто для обычных упражнений, они возложили на вышедшего и ставшего перед ними Максимина — был ли он в неведении относительно происходящего или тайно сам подготовил это заранее, неизвестно, — царскую порфиру и провозглашают его императором»[19].
Словом, никто не удивился, когда германские легионы и преторианцы выкрикнули императором свирепого гиганта-варвара, легата IV Италийского легиона Максимина Фракийца (правил в 235-238 гг.). Сенат безропотно утвердил это назначение.
Началась «эпоха солдатских императоров», то есть полный выход армии из-под политического контроля верховной власти. Отныне политику диктовали легионы — и диктовали в своих интересах! Потребности государства отошли в сторону, решения стали приниматься по произволу тех или иных армейских группировок. За следующие пятьдесят лет на вершине Олимпа перебывало тридцать «законных» императоров и без числа незаконных — этих и вовсе никто не считал. Все они, кроме двоих, погибших в бою и от ран, были убиты, и лишь немногим удалось править больше года.
Как солдаты выбирали императора? Был ли это спонтанный выбор или по легионам пускали слух, в котором повторялось определенное имя? Совещались ли командиры открыто о том, кого зарезать, а кого поддержать, или все строилось на умолчаниях и намеках доверенным лицам? Как офицеры избирали сторону, к которой примкнуть, если неверное решение грозило смертью или крахом карьеры?
Как они взвешивали шансы на успех того или иного «кандидата»? Какова была роль армейской верхушки? Сколько тратилось на подкуп офицеров и сколько шло солдатам?
Ответов на эти вопросы у историков нет и скорее всего никогда не будет. Характер эпохи таков, что каждый преследовал прежде всего собственные интересы. Двойная игра стала нормой, а предательство вошло в обычай и редко осуждалось.
Высшие военачальники, которых армия выбирала в императоры, были, как правило, людьми умными, жестокими, рациональными. Сильные личности, командовавшие римскими легионами — самыми совершенными военными машинами той эпохи, — едва ли имели понятие о гуманности и романтических идеалах. Зато они были хорошо информированы о плачевном положении дел в Римской империи и как никто другой сознавали необходимость перемен.
Какой азарт заставлял этих людей вступать в убийственную игру с неочевидным (вернее — как раз совершенно очевидным) финалом и карабкаться на трон? Чем их, знающих о печальном финале всех до единого предшественников (а то и приложивших руку к их убийствам), манил императорский пурпур? Любой удачливый заговорщик попадал в тот же замкнутый круг смертей.
Военным ли, гражданским ли — всем требовалось продвижение по службе. Но с повышением в должности приходил и риск быть убитым по доносу или подвергнутым пытке. Человека, заподозренного в нелояльности, не спасали никакие способности, никакие достижения, никакие права римского гражданина, которого по закону было запрещено пытать и казнить без суда в мирное время.
Более того: угрозу императору представлял любой удачливый командир и успешный наместник. Эти люди знали, что военная слава или просто популярность в войсках навлекает на них подозрения и резко увеличивает вероятность быть обвиненными в попытке узурпации! Зачастую они старались нанести удар первыми.
Максимин Фракиец (отец — гот, мать — аланка, если верить Геродиану) был истинно солдатским императором. Он прошел карьерный путь от рядового до командующего легионом. Во внутренней политике Максимин ориентировался прежде всего на требования армейских кругов — облачившись в пурпур, он не поехал в Рим, а начал с личного руководства кампанией на Рейне против алеманнов. Войну он выиграл и опустошил земли Германии, несмотря на тяжелые потери в болотах Декуматских полей (треугольник территорий между Дунаем и Рейном). Невероятно, но Максимину удалось умиротворить даков и сарматов.
Чтобы изыскать средства для армии, Максимин Фракиец попытался хоть как-то навести порядок в государственных финансах, конфисковав в казну деньги городов, предназначенные для «хлеба и зрелищ», то есть для закупок зерна, игр и представлений. У храмов реквизировали золотые и серебряные предметы и перелили в монету. Во все провинции были посланы императорские прокураторы с полномочиями на конфискацию имущества римской и провинциальной аристократии.
Фракийца моментально возненавидели, но это была бессильная ненависть, потому что он изгнал из армии офицеров из сенаторского сословия и заменил своими выдвиженцами. Однако новой гражданской войны избежать не удалось: конфискации вызвали восстания в Африке, а потом и в Италии. Сторонники Максимина Фракийца истребили в Африке всех его противников, конфисковали их имущество, разорили города. И, конечно, старались завоевать расположение легионеров, заранее готовя себе путь к императорской власти на случай гибели Фракийца.
Просенатские авторы рисуют Фракийца настоящим чудовищем. При этом известно, что он не запятнал себя недостойными поступками, не выделялся садизмом в то запредельно жестокое время, а иногда был снисходителен и милостив. Максимин Фракиец мечтал о завоевании германских земель до самого Балтийского моря. Он даже попытался начать военные реформы...
Максимин был еще жив, когда весной 238 года население Проконсульской Африки прокричало императором восьмидесятилетнего Гордиана и его сына. Сенат принял его сторону против Фракийца. Правил Гордиан 22 дня и то ли был убит, то ли покончил жизнь самоубийством. Всего в 238 году в Римской империи правили сразу пять императоров, и все они погибли насильственной смертью в том же году — рекордный показатель!
О том, что было дальше — о попытке сената вручить трон без санкции армии, — повествует римский автор Юлий Капитолин. В его рассказе отражены и армейская вольница, которую император должен был по возможности ублажать, и городские мятежи, и действия войск «в пику» сенату.
Хотите знать, что такое настоящий хаос? Пожалуйста, мы дадим читателю возможность проникнуться и осознать.
Напуганный авторитарностью и жесткостью Фракийца, сенат избрал императором пожилого и прославленного Максима («которого многие называли Пупиеном»), бывшего префекта Рима, и в соправители ему назначил Клодия Бальбина. Максим был сыном то ли кузнеца, то ли тележника, а Бальбин, потомок одного из соратников Цезаря, происходил из очень знатной семьи. Однако римский народ, опасаясь «строгости» Максима и его просенатских воззрений, потребовал провозгласить императором тринадцатилетнего Гордиана III, внука упоминавшегося выше африканского проконсула. Сенаторы пожали плечами и нарекли внука Гордиана цезарем — народ же требует!..
В Риме начались мятежи. Противников Фракийца убивали «люди из народа», потом этих «людей из народа» растерзали преторианцы. Бальбин оказался не в силах справиться с массовыми беспорядками — народ осадил преторианские казармы и перерезал водопроводные трубы. В городе были сорваны с крыш черепицы, и весь бывший в домах скарб выброшен наружу. Так погибла большая часть города и богатства многих людей, потому что к солдатам присоединились разбойники, знавшие, где поживиться.
Максимин Фракиец характером был типичный солдафон и пререканий не терпел. Прослышав о беспорядках, он повелел сенату самораспуститься, и сенаторы поспешили исполнить приказ. Тех, кто замешкался, ждал печальный и очень скорый конец. Из Паннонии, где армия стояла на зимних квартирах, император двинулся на Рим, а когда войско возроптало от бескормицы, недовольных «наказали». Аквилея закрыла ворота перед войсками Фракийца, который, наведя мост на бочках-понтонах, перешел реку и начал осаду. Граждане защищались от воинов серой, огнем и другими подобного рода средствами; некоторые из солдат бросали оружие, на других горела одежда, у иных вытекли глаза, разрушались также военные машины.
Решив, что дело затягивается вследствие бездеятельности его сторонников, Фракиец казнил своих военачальников. Этим он войско не накормил, а сенат тем временем отправил письма во все провинции и ко всем стражам гаваней, чтобы никакое продовольствие не попадало в руки императора. Все закончилось тем, что голодные солдаты убили Фракийца и его сына, а затем, насадив их головы на пики, показали их аквилейцам. Тогда горожане послали солдатам продовольствие, а те объявили, что переходят на сторону Максима Пупиена.
В соседнем городе тут же избавились от статуй и изображений Фракийца, а его префекта претория убили вместе с друзьями. Головы были посланы в Рим. Как только принесли голову Фракийца, трусоватый Бальбин обрадовался и немедленно заклал гекатомбу: устроили сто дерновых алтарей и перед ними зарезали сто свиней и сто овец.
Затем Максим Пупиен прибыл в Рим с необыкновенной пышностью и огромной свитой. Он вступил в сенат и, после того как ему была выражена благодарность, произнес речь на сходке, а оттуда удалился вместе с Бальбином в Палатинский дворец. Солдаты печалились о том, что они потеряли императора, которого сами выбрали, а имеют тех, которых избрал сенат. Но нет возможности держать в узде воинов, если их души полны ненависти, вздыхает автор. Услыхав возмутившие их возгласы сената, воины еще больше озлобились против Максима и Бальбина и стали ежедневно обсуждать между собой, кого бы им объявить императором.
Между тем согласия между Максимом и Бальбином не было. Бальбин презирал Максима как человека незнатного, а Максим третировал Бальбина как слабака. Солдаты этим воспользовались, напав на охрану Максима, состоявшую из германцев. Максим послал к Бальбину людей с просьбой прислать ему защитников. Тот, однако, подозревая, что Максим просит их с целью направить против него, Бальбина — он думал, что Максим стремится к единовластию — сначала заставил его ждать, затем дело дошло до столкновения между соправителями.
Пока эти двое — во время мятежа! — препирались друг с другом, пришли легионеры, сорвали с них одежды, вывели с оскорблениями из Палатинского дворца и хотели потащить, почти совсем растерзанных, по городу в лагерь. Узнав о том, что для защиты императоров вот-вот подойдут германцы, солдаты убили обоих неудавшихся правителей и бросили их на полпути. Вволю наиздевавшись над сенатом и народом, солдаты ушли в свой лагерь. Германцы же, увидев убитых императоров, решили, что повода к драке уже нет, и тоже отправились за город, в стан своих товарищей.
Правление императоров Максима Пупиена и Кальва Бальбина Младшего продлилось с 22 апреля по 29 июля 238 года. Их имена были преданы «проклятию памяти».
Каково?
* * *
После хаотичного «правления» Пупиена и Бальбина сенат, казалось, был приведен к покорности, но это не дало ни новой политики, ни нового лидера. Трон все еще занимал младший Гордиан (238-244), тринадцатилетний «соправитель» Пупиена и Бальбина. Этому подростку, не обладающему реальной властью, в те непростые времена удалось удержаться на троне почти пять лет — приводящий в восхищение срок! Причина такой невероятной живучести, видимо, состояла в том, что все эти годы Гордиан находился под полным контролем сената — и при этом легионы полагали его своим ставленником!
Здесь у читателя, скорее всего, возникнет вопрос: а что делали во время смутных времен многочисленные враги Рима? Неужели они не пытались воспользоваться охватившим империю внутренним хаосом?
Попытались. Итоги были неоднозначны.
Персидская угроза
Действительно, в недолгое правление Пупиена с Бальбином готы вторглись в провинцию Нижняя Мёзия и разграбили город Истр. Одновременно с готами племя карпов переправилось через Дунай чуть западнее, наместнику провинции Мёзия пришлось спешно заключать с готами мир в обмен на ежегодную дань, во избежание непонимания со стороны широкой римской общественности названной «субсидией». Позднее ему удалось набрать дополнительные войска и прогнать карпов.
Непосредственной угрозы существованию Римского государства эти нападения не несли. Варварские атаки Теодор Моммзен сравнивает с набегами индейцев в Северной Америке, и в этом он, пожалуй, прав: отсутствие у варваров большой постоянной армии с обязательными службами снабжения и вооружения, а главное, отсутствие любых политических целей, не могло нанести империи существенного военного или экономического ущерба.
Ситуация изменилась, когда к ударам извне, несильным, нескоординированным и плохо организованным, добавился масштабный внутренний кризис и гражданские войны, истощающие и без того ослабленное государство. Но империя по-прежнему была гораздо сильнее всех своих северных и восточных противников вместе взятых и успешно сопротивлялась агрессорам.
Римские стратеги были правы, видя наибольшую опасность внутри страны, а не за ее пределами. Единая империя представляла собой несокрушимую силу, равной которой не было на свете, а военная мощь Рима, разодранного смутами, представляла для неприятеля собой один большой неразрешимый вопрос. За пределами Римской империи хватало желающих задать этот вопрос и выслушать ответ.
Особенно на востоке, где находился грозный противник, Персидская империя.
Рим издавна соперничал с Персией из-за царства Армения. Парфия, а затем Персия — давний враг, цивилизованное развитое государство, старинный и уважаемый противник. Римляне не считали парфян варварами и признавали их равными себе. Парфянские, а затем персидские войны были, можно сказать, почтенной традицией Рима, которая отсчитывалась с 53 года до н. э.
Все изменилось, когда в 226 году царь Ардашир сверг слабую парфянскую династию Аршакидов и основал династию Сасанидов. Сасанидская Персия сформировала централизованную политическую структуру, выполнила ряд крупных ирригационных проектов (используя труд римских пленников) в Междуречье. Улучшение обработки земли привело к бурному — на 50 процентов! — росту населения и, конечно, налоговых поступлений, которые позволили усилить армию.
Шахиншах (царь царей) Шапур, сын Ардашира, начал претендовать не только на Иран и Ирак, но и на Египет, земли Плодородного полумесяца и запад Анатолийского полуострова. Римская гегемония на Востоке рушилась[20]! В 239 году персы взяли город Дура-Европос. В 240 году пала Хатра, в 241 году Шапур захватил Карры, Нисибис и, возможно, Антиохию. Ситуация на восточных границах вынудила Римскую империю перебросить сюда практически все военные резервы — именно поэтому наместнику Мёзии пришлось идти на унизительный мир с готами.
Восточная граница стала восточным фронтом.
Весной 243 года римское войско выступило в поход. Римляне переправились через Евфрат, отбили Карры и Нисибис, нанеся персам жестокое поражение. Префект претория уже был готов идти на Ктесифон, но то ли умер от внезапной болезни, то ли по установившейся традиции был убит.
Следующим префектом претория, то есть командующим римской армией, стал Марк Юлий Филипп, сын арабского шейха родом из римской провинции Аравия. Его называли Филипп Араб, и он гордился этим прозвищем.
Армия продолжила движение вдоль Евфрата, в начале 244 года встретилась с персидским войском близ г. Массис (ныне г. Фаллуджа) и потерпела поражение. Начались неурядицы со снабжением. Филипп Араб, новый префект претория, по словам биографа Юлия Капитолина, умышленно задержал корабли с провиантом и принялся настраивать оголодавших солдат против императора Гордиана III: мол, тот слишком молод и не может править без отеческого пригляда... ну, например, того же Филиппа!
Так Филипп I Араб (правил в 244-249 гг.) стал соправителем Гордиана III, а спустя несколько месяцев юный император уже просил Филиппа оставить ему жизнь. Араб, после раздумий о переменчивости солдатских симпатий, все же решил убрать знатного соперника. Приказ был исполнен, но, как замечает римский историк, умертвив Гордиана, Филипп не осмелился ни удалить его изображения, ни сбросить статуи, ни стереть его имя. С неримской хитростью Филипп Араб всегда называл Гордиана божественным и чтил его даже перед участниками убийства.
В начале своего пятилетнего правления Филипп попытался насадить отношения с сенатом, благочестиво заявив о приверженности старинным римским традициям и добродетелям. Эта благородная задача вскоре ушла на второй план, поскольку самой насущной нуждой императора стали — вы не поверите! — деньги. Требовалось выплатить донативы солдатам по случаю восшествия на трон нового императора, выдать контрибуции персам, и построить на месте родного села правителя новый город под названием Филиппополь (его часто путают с одноименным городом so Фракии) и, главное, устроить грандиозные игры и празднества по случаю тысячелетия Рима.
Император начал с того, что повысил налоги и прекратил «иностранную помощь» дунайским племенам. Это было стратегической ошибкой: варварские получатели субсидий должны были поддерживать мир на границе и, в свою очередь, покупать лояльность своих дружин. Когда деньги из Рима перестали поступать, готы сочли себя свободными от обязательств и пошли в атаку.
Приграничными набегами тут и не пахло: в 244 году войско готского рикса Остроготы Амалунга далеко углубилось в земли империи и даже разрушило Маркианополь в Нижней Мёзии. Поэтому Филипп в 245-246 годах самым срочным образом заключил мир с Персией, уступив ей часть Армении, и поспешил на север, чтобы отбросить варваров за Дунай и заодно провести превентивный рейд в Дакию.
В Рим Филипп вернулся в 247 году. Тысячелетие Города (считается, что столица была основана 21 апреля 753 года до н. э.) имело огромное символическое значение для единства империи, особенно в дни внешних угроз и внутренней нестабильности. Подготовка роскошных празднеств длилась долго и стоила дорого. Жителям Рима раздали памятные монеты с несколько двусмысленным пожеланием императору вечности (Aeternitas Augustorum).
Правление Филиппа Араба не назовешь неудачным: ему удалось поддерживать мир на Востоке, замирить готов и поладить с армией. Он даже попытался основать собственную династию, назначив своего сына соправителем, брата — командующим сирийскими легионами, а тестя — наместником стратегически важных провинций Мёзия и Македония.
Империя Сасанидов
Ублаготворить сенат, умаслить персов и жителей Рима, подавить мятежи... Об одном забыл Филипп Араб — об иллирийских легионах, стоявших в Паннонии и Мёзии. Свое недовольство солдаты выразили привычным способом: в 248 году они провозгласили императором одного из командиров, некоего Пакациана.
Неудачливого узурпатора легионеры вскоре зарезали по собственной инициативе, но на Востоке, куда Филипп послал своего брата выжимать налоги, тоже было неспокойно и попахивало мятежом. Филипп, не ожидавший такого быстрого ухудшения ситуации, то ли обдуманно, то ли в отчаянии заявил в сенате, что готов уйти в отставку. Его успокоил Гай Мессий Квинт Траян Деций, префект претория родом из Паннонии, заявив, что узурпатор долго не проживет. Что ж, нравы земляков были ему знакомы...
Император, исполнившись доверия к Децию, весной 249 года назначил его главнокомандующим легионов обеих провинций, отправил усмирять мятеж и затем провести рейд на племя гепидов, которые неосмотрительно тревожили римские границы.
В 249 году легионы Паннонии и Мёзии объявили Деция Траяна императором.
Филипп I Араб повел против Деция огромную армию, но летом 249 года его вместе с сыном убили преторианцы.
Деций стал первым в череде иллирийских императоров.
Патрон-защитник
Мы уделили достаточно времени событиям на вершине пирамиды империи. Пора выяснить, как перевороты и внутренние конфликты переменили лицо страны и почти уничтожили тот неявно существующий общественный договор между гражданами и государством, который обеспечивает возможность населению мирно и безопасно трудиться.
Гражданские войны учащались и охватывали все больше территорий. Передвижения многочисленных войск, всегда испытывавших проблемы со снабжением, сопровождались солдатскими грабежами, часто с ведома и по благословению командиров. Огромный размах приобрело дезертирство, ведь солдаты, сражавшиеся на проигравшей стороне, ожидали наказания от победителя. Нарастал внутренний непорядок. Все больше граждан Римской империи превращалось в люмпенов, все больше разбойничьих шаек караулило у дорог прохожих и проезжих, а сельских жителей грабили все чаще. Но кое-где на разбойников нашлась управа!
От века известно, что если государство неспособно обеспечить правопорядок, люди обращаются к частному насилию. Виллы и поместья в III веке начали приобретать черты укрепленного поселения. Крупные землевладельцы-куриалы, состоявшие в городских и общинных советах, постепенно обзавелись собственными войсками (часто наемными, реже — состоящими из местного ополчения) и даже частными тюрьмами.
«[В правление Септимия Севера] некий Булла, италиец, собрал разбойничью шайку почти в шестьсот человек и в течение двух лет подвергал Италию разграблению, несмотря на присутствие императоров и многочисленных воинов.
Ибо, хотя за ним гонялось множество людей и сам Север ревностно его разыскивал, он так и оставался неузнанным, даже когда его узнавали, ненайденным, — когда его находили, неохваченным, — когда его захватывали, — и всё это благодаря его щедрым взяткам и изворотливости. Он имел сведения обо всех, кто покидал Рим и кто прибывал в Брундизий, кто и в каком числе там находится и кто сколько с собой имеет.
Большую часть людей он, обобрав, тут же отпускал, а вот ремесленников удерживал на некоторое время и затем, воспользовавшись их мастерством, отправлял назад с подарками. Когда однажды двое членов его шайки были схвачены и их вот-вот должны были отправить на растерзание зверям, он пришел к тюремщикам под видом начальника своей родной области, которому-де требуются люди с такими приметами, и, получив их, таким образом спас своих сообщников».
В исторических трудах «частные войска» зачастую характеризуют как общественную самооборону. В ряде случаев это, несомненно, так и было: наемные головорезы под водительством местного босса защищали арендаторов, колонов и соседей. Но эти же отряды могли захватывать земли, угрожать крестьянам и конкурентам. Так многие территории Римской империи фактически выходили из-под власти государства и закона. Так сближалось положение рабов-сервов и свободных крестьян, так складывался класс зависимых земледельцев, вынужденных платить за защиту.
Рядом с хозяйствами колонов на арендуемых землях работали зависимые земледельцы. Эти свободные и полноправные римские граждане были членами местной общины, но постепенно попадали в зависимость к более крупным землевладельцам, сначала неформальную.
Крестьяне, свободные и полусвободные, искали покровительства крупных латифундистов, потому что те могли укрыть клиентов от грабежей, поборов и воинской повинности. Такое покровительство, или патронат, патроциний (patrocinium) стоило им остатков свободы. Патроциний в Италии, Галлии и Испании выражался в том, что крестьянин передавал свои угодья патрону-землевладельцу, который затем ему же и отдавал эти земли в аренду, в качестве временного держания (т. н. precario).
Сделка была выгодна обеим сторонам: покровитель мог уплатить взятку или отступное за «свободного» работника, мог защитить от захвата земли, разбойников и любезных соседей, порой немногим отличавшихся от бандитов.
Земледелец, находящийся под защитой и покровительством, ставил на своих полях камни с надписью, гласящей, что это хозяйство находится под патронажем такого-то магната. Видная отовсюду крупная надпись могла спасти от вымогательства или грабежа, связываться с частными армиями олигархов чревато — найдут и выпотрошат. Патрону же эта система была выгодна, так как увеличивала площадь имения; как мы помним, главной ценностью тогда была земля.
Здесь мы вновь наблюдаем расхождение между Западом и Востоком: на Востоке колонат был распространен куда меньше, а против патроната власти приняли действенные местные законы. Да и сам патронат отличался от западного: патронами порой выступали армейские подразделения, за мзду защищавшие крестьян от преступности и напора сборщиков налогов.
Восхитительно, не правда ли? Вообразите, что какой-нибудь колхоз на Тамбовщине обращается за помощью в ближайшую мотострелковую часть: мы вам поставляем говядину и масло для столовой, вы же отстреливаете бандитов и гоняете налоговых инспекторов!
Разумеется, цезари издавали законы, пытаясь ограничить патронат, но ни один западный император не покушался на эту систему и не пытался ее ликвидировать на корню. Самым радикальным оказался совершенно беспомощный смехотворный закон, повсеместно упраздняющий понятие патрона — нет слова, нет и патроната...
Грозные указы императоров ничего не изменили, и принцепсы в конце концов решили вовсе позабыть о проблеме. Отправить под сукно. Так было спокойнее и безопаснее, ибо самыми жестокими угнетателями-патронами были богатейшие и влиятельнейшие люди империи.
В свою очередь почти не знавшие патроната Северная Африка, Палестина и Сирия благоденствовали; неплохо жили и земледельцы Анатолийского полуострова.
Запад же стремительно катился по наклонной плоскости.
Императоры и страх
Тиберий Август говаривал, будто управлять империей — все равно что держать волка за уши. Как мы упоминали, в III веке лишь двум императорам-везунчикам удалось умереть своей смертью.
С пресечением династии Северов череда убийств и предательств в верхушке Римской империи принялась набирать обороты. Высшим приоритетом жизни принцепсов становится физическое выживание — предать и убить мог самый доверенный соратник, близкий друг или родственник. Недоверчивость и подозрительность теперь являются профессиональными качествами правителя Римской империи.
Узурпаторы всегда нуждались в поддержке значительной части армии, а посему императору приходилось следить за армейскими настроениями и доверять командование лишь тем, кто доказал абсолютную лояльность. Однако прежние заслуги приближенных и солдатские клятвы верности не избавляли правителя от опасности, исходившей от армии. Любая попытка сократить армию могла ускорить если не мятеж, то появление очередного узурпатора, которому для успеха достаточно было пообещать уволенным вновь принять их на службу.
Всеобщий страх царил и среди приближенных к трону, приводя к «превентивным убийствам»: Коммода, Каракаллу и ряд других императоров прикончили люди, полагавшие, что им грозят репрессии.
Каждая новая насильственная смерть правителя, каждый новый мятеж узурпатора означали следующий виток перманентной гражданской войны и сотни, если не тысячи, смертей. Смертью грозило императору поражение в войне с иностранным противником. Смертью грозил всякий, мысленно примеривший пурпур и считающий, что уж он-то удержится у власти. При Констанции II казнить могли лишь за то, что у человека нашелся отрез пурпурной ткани, размера которого хватило бы для императорского плаща. Безумие нарастало и усугублялось.
Страх лишал императоров понимания своей роли в государстве. Их мысли занимали не государственные дела, а удержание власти. После раскрытия заговора, истинного или мнимого, и даже после восхождения нового цезаря на престол начинались массовые чистки при дворе и в армии. Убивали потенциальных наследников, политических соперников, убивали их соратников, клиентов и родню. Страх от императора передавался военным и чиновникам, потому что они точно так же опасались своих сослуживцев и подозревали их в коварных замыслах.
От Палатинского дворца в Риме до низовых канцелярий, от ставки командующего до палатки центуриона все интересы сосредоточились на сиюминутных целях и пустых амбициях, на богатстве и влиянии, на уничтожении конкурентов. Честность и компетентность перестали быть инструментами достижения личного успеха, их заменили умение ликвидировать соперника, нанеся удар первым, и обогатиться, не гнушаясь самыми предосудительными методами.
Римская история видела немало неприятных, эгоистичных и жестоких людей. Это было не ново. Однако теперь столь вопиющее поведение сделалось массовым и считалось нормой.
Вероятно, если бы Римской империи грозил уничтожением близкий и мощный противник, наподобие Карфагена, отношения в обществе вынужденно бы оздоровились.
Но такого противника пока не наблюдалось — империя по-прежнему была сильнее любого потенциального противника, удары варваров по северным рубежам существенного урона не наносили, а войны на Востоке были явлением таким же привычным, как дождь, малярия или понос. Не было катастрофических поражений, способных консолидировать нацию, как во времена Ганнибала.
Прошло очень много времени, прежде чем империя столкнулась с последствиями неэффективности, коррупции и грязи, пропитавших и отравивших ее организм.
На два фронта
Рим вынужденно сосредоточил армии на востоке, и его варварские противники в Европе получили свободу рук. Именно в этом контексте надо рассматривать все, что произошло в правление императора Деция (249-251) и в последующие страшные годы, когда империя фактически распалась.
Прежде неприятели Рима могли добиваться локальных успехов, но империя, мобилизовав наличные ресурсы, легко сводила эти достижения к нулю. С одним грозным врагом Римская империя справилась бы и теперь, однако практически одновременно с возвышением сасанидской Персии за Рейном и за Дунаем начинают формироваться новые племенные союзы алеманнов, франков и других германских народов — союзы непрочные, но от того не менее опасные! В 240-250-х годах произошло несколько серьезных алеманнских нападений на римские территории, а обычных набегов было без числа.
Зимой 250 года войско из карпов и готов пересекло замерзший Дунай и вторглось в Мёзию. Варварами командовал рикс по имени Книва, его орда захватила г. Филиппополь (ныне Пловдив) в самом центре Балканского полуострова, вырезала население и осталась там зимовать. Весной Книву отбросил наместник Верхней и Нижней Паннонии Требониан Галл.
Император Деций летом 250 года присоединился к армии, и одно время казалось, что римлянам удалось решить «готскую проблему». Но после начальных побед римского войска у Никополя в 251 году Требониан Галл изменнически погубил римскую армию, по сговору с готами заведя ее в болото.
За недолгое время, пока Деций носил пурпур, он сумел завершить проект ремонта и восстановления дорог и пограничных крепостей, чему свидетели мильные камни, установленные на римских трассах от Сирии до Британии. Нет сомнения, что проживи Деций подольше, он укрепил бы империю реформами. В годы своего правления ради борьбы с коррупцией Деций ввел цензуру (нечто вроде госконтроля), несколько обуздал армейскую вольницу и даже укрепил авторитет сената. Подобно Филиппу Арабу, Деций пытался опереться на традиционные римские ценности и римскую религию, для чего затеял борьбу с восточными и чужеземными богами, от Солнца-Элагабала до германских Вотана и Доннара.
Христианство, можно сказать, попало под эту кампанию: в 251 году император издал эдикт о преследовании христиан во всей Империи — это был не целенаправленный антихристианский акт, другим не-римским культам досталось не меньше.
Стычки, бои, сражения... В одном из таких боев «местного значения» у Береи в районе Добруджи и был убит Деций Траян. Историк Аммиан Марцеллин сообщает:
«...несчастная судьба постигла, как известно, Цезаря Деция, который в жестокой сече с варварами был сброшен на землю падением взбесившейся лошади, удержать которую он не смог. Попав в болото, он не мог оттуда выбраться, и потом нельзя было отыскать его тело».
Деций стал первым (но не последним) цезарем, павшим в бою с варварами. Нельзя исключить и его гибель от римского меча, так как предателя Требониана армия мигом провозгласила императором. Новый правитель заключил мир с готами, пообещал врагам большую ежегодную дань, равнодушно наблюдая, как победители опустошают завоеванные земли и уходят за Дунай с добычей и пленными.
И все же на западных рубежах в эти годы произошел перелом в предкритической ситуации, Римская империя восстанавливалась, и последующие императоры закрепили военные и политические успехи Деция.
Прибыв в Рим, император Требониан провозгласил своим соправителем младшего сына Деция, юного Гостилиана. Это создавало видимость преемственности, и вдобавок сын популярного императора мог служить некой гарантией от переворота или солдатского меча... С другой стороны, законный наследник Гостилиан начал представлять опасность, и Требониан, боявшийся переворота, замыслил убийство молодого — ему не было и двадцати лет — соправителя. Его замыслы опередила страшная Киприанова чума, которая унесла Гостилиана.
Эта эпидемия, пронесшаяся по империи в 250-262 годах, погубила бы менее прочное государство. Полагают, что «чума» была занесенной из Ливии геморрагической лихорадкой наподобие недавно поразившей Африку лихорадки Эболы. В грязном и скученном Риме мор уносил до пяти тысяч человек в день. Оценочно, население Римской империи после Киприановой чумы сократилось до пределов времен Октавиана Августа.
В XII томе «Кембриджской древней истории» (1961) содержится предположение, что численность населения империи уменьшилось в III веке примерно с 70 до 50 миллионов человек, то есть почти на треть.
Виновниками мора Требониан Галл объявил христиан. Одновременно император принял единственную известную в то время меру против эпидемии, обеспечив захоронение всех умерших, не исключая бедных и бездомных. В остальном он проявлял поразительную неспешность и даже пассивность, хотя ситуация на границах государства становилась угрожающей.
Требониан Галл недолго носил пурпур. Наместник Верхней Мёзии Марк Эмилий Эмилиан в 253 году отказался выплачивать готам дань, разгромил германцев сначала в своей провинции, а затем за Дунаем, после чего солдаты легионов Мёзии и Паннонии провозгласили его императором. Когда в 253 году в Риме разнесся слух о том, будто Эмилиан идет на столицу, войска в городе «взбунтовались» и, стремясь купить милость нового императора, убили Требониана Галла.
Битва римлян и готов. Саркофаг Людовизи, ок. 250 г. Палаццо Алътемпс, Рим
Практически одновременно в Мёзии солдаты узнали, что рейнские легионы объявили императором Валериана, командующего войсками в Реции, и зарезали Эмилиана.
Вдобавок в 252 году пала граница по Евфрату: персидский царь Шапур пошел в наступление. Началась война на два фронта — а с учетом гражданских войн и на несколько фронтов. Персидская империя захватила богатейшую Сирию и внутренние области Малой Азии с их оживленным сельским хозяйством и богатыми торговыми городами.
Римская империя, веками стоявшая как несокрушимая скала, вдруг начала осыпаться бесформенной кучей зыбучего песка...
Солдатские императоры (II)
Печально знаменитый Валериан (правил в 253-260 гг.), римлянин знатного рода, восходящего к древней семье Лициниев, был ставленником сената. В соправители он взял сына по имени Галлиен.
Валериан с Галлиеном встали к штурвалу в пик кризиса, когда Римская империя фактически пала, разорванная на части внешними и внутренними врагами. Алеманны постоянно нападали на границы Италии, в Галлию вторглись франки — обленившиеся и деградировавшие пограничные войска организовать сопротивление не смогли.
Одновременно под ударами готов и герулов пало римское владычество на Дунае и на Балканах. Лишь отдельные города пытались обороняться, положившись на крепость своих стен — как, например, уже упоминавшийся Византий, отразивший нападение пятисот лодей герулов.
В провинциях Востока хозяйничал Шапур I. Армения попала в руки персов, о прочих азиатских территориях можно лишь сказать, что власти Рима там больше не существовало, а военачальники, которых август посылал на врага, сами провозглашали себя императорами, оказавшись во главе легионов. Так поступили Эмилиан и сам Валериан, так поступили Ингенуй, посланный в Мёзию, и Постум в Галлии...
Во всем этом хаосе Валериан и его сын Галлиен мужественно пытались восстановить хоть какой-то порядок. Отец и сын разделили между собой сферы управления. Западной частью, включая Италию, должен был управлять Галлиен, восточной — император-отец. Провинции пытались защититься от врага самостоятельно и мало внимания обращали на метрополию, от которой все равно не было никакого толка.
Понимая значение преемственности во внутренней политике, Валериан в 257 году издал очередной эдикт против христиан, угрожая казнями и конфискациями, если они будут отказываться от службы в армии и от исполнения императорского культа. Плодов это новое гонение не принесло, наоборот, христианство продолжало развиваться и завоевывать новых сторонников.
Галлиен, уже имевший опыт сражений с германцами, принял на себя командование рейнской армией, когда началось наступление франков, но затем, в 259 году, изменившаяся ситуация позвала его в ставку в верховьях Дуная, держать границу.
Здесь в нашем рассказе появляется неординарная личность — Марк Постум, галл невысокого происхождения, наместник обеих Германий. Вместе с сыном Галлиена Сапонином он принял командование рейнскими легионами и создал по Рейну настолько прочную оборону, что перешедшие реку франки не сумели ее прорвать со стороны Галлии — то есть не смогли вернуться домой!
Обескураженные варвары двинулись на юг, прокатились по Галлии, ворвались в Испанию, подорвали испанскую торговлю оловом (в результате чего, вероятно, оживился спрос на продукцию корнуоллских оловянных рудников и случился кратковременный подъем экономики римской Британии). В Испании франки сожгли Тарракону, прошли до южного побережья и оттуда на кораблях направились в Африку. Там они и сгинули. Домой никто не вернулся, некому было петь героические песни о великих победах.
А в это время на востоке Шапур полностью оккупировал Сирию и осадил Эдессу. Одновременно в 259 году готы взяли и разграбили города Трапезунд, Никомедию и Никею.
Однако Галлиен прочно удерживал дунайскую границу, а Постум сумел загнать германцев на восточный берег Рейна. За рубежи на Западе можно не беспокоиться, решил Валериан, и в роковом 259 году отправился к Евфрату, навстречу своей печальной судьбе.
Опасность для императора в походе представлял не столько враг, сколько собственные солдаты. Восточные легионы занимались грабежами, порой отказывались исполнять приказы (даже в бою!) и в любой момент могли поднять мятеж. Поэтому совсем не ясно, что именно произошло под Эдессой. В римском лагере буйствовали голод и «моровая язва», легионы привычно во всем обвинили Валериана и потребовали немедленной капитуляции перед персами.
Можно ли верить словам британского историка Эдуарда Гиббона о том, что Валериан попытался подкупить Шапура — вернее, купить для римских войск право отступить? Было ли римлянами дано (и проиграно) генеральное сражение под стенами Эдессы? Неизвестно. В любом случае Валериан очутился в персидском плену, а римское войско сложило оружие.
Валериан в цепях прошел за шахиншахом Шапуром I Сасанидом, и тот, садясь на коня, поставил ногу на спину римского принцепса — позор вселенского масштаба! Лактанций сообщает, будто Шапур приказал влить в горло пленнику расплавленное золото, содрать кожу и, набив соломой и навозом, сделать чучело — военный трофей. Впрочем, другие авторы, не столь поэтичные и не столь ангажированные, сообщают, что император Валериан умер от полученных в бою ран.
Когда франки прорвали оборону по Рейну, с востока пришла весть о пленении Валериана персами. Обстоятельства вынудили Постума действовать независимо. В 259-260 годах этот командующий рейнской армией взял власть в свои руки и объявил себя императором, попутно организовав убийство юного Сапонина, сына Галлиена, а также его опекуна, обладавшего полномочиями в прирейнских областях.
Вскоре под властью Постума оказались германские провинции и вся Галлия. Со временем к ним добавились Британия и значительная часть Испании. Уникальный случай среди узурпаторов, сколь-нибудь долго сохранявших власть: Постум не пытался нанести поражение Галлиену и вообще не нападал на имперские войска. Вместо этого он стал оборонять границу и сражался с римлянами, лишь когда те на него нападали.
Режим Постума принято называть «Галльской империей». Постум и его преемники в течение почти 15 лет вели себя как законные владыки всей империи и даже каждый год назначали консулов, хотя Галлиен в Риме делал ровно то же самое. Должности при правителях Галльской империи со столицей в городе Колония Агриппина (ныне Кёльн) занимали галло-римские аристократы. Казалось бы, удачливый узурпатор должен идти до конца, то есть взять Рим — но этого не сделали ни Постум, ни его преемники. Ни один из шести или семи императоров этого «виртуального государства» не умер своей смертью, зато Галльская империя разбила варваров и отстояла рейнскую границу.
Распад Римской империи в III веке
В Риме это оценили: после разгрома Галльской империи ее последнего императора не стали казнить и ограничились тем, что провели в цепях во время триумфа.
Что произошло дальше? Около 261 года империя навсегда потеряла упоминавшиеся Декуматские поля — клин германских земель между Рейном и Дунаем, находившийся во власти римлян с начала I века. Это не было варварским завоеванием, просто правитель Галльской империи Постум вынужденно отозвал из региона войска «для более важных задач». Он понимал, что без подкреплений Декуматские поля не удержать — и осознавал, что подкреплений не получит.
На Черном море практически весь III век правили бал готские пираты: германцы быстро и успешно освоили мореплавание. Они несколько раз высаживались в Малой Азии, захватывая и разрушая богатые города побережья. Затем варвары через Дарданеллы вышли в Эгейское море и больше не ограничивались атаками по побережьям. Пали Трапезунд и Халкидон, пал Эфес со своим знаменитым храмом Дианы, были захвачены Афины, Аргос и Спарта. Сопротивления готам никто не оказал: римских войск в этих регионах попросту не было.
Набеги готов на территории Римской империи в III веке
В 269 году готы отправили на завоевание 2000 (по другим данным, 6000) кораблей и высадились в Македонии. Такого нашествия римляне еще не видели.
Войны, голод, чума — это не полный перечень несчастий. В 262 году Римскую империю потрясла еще одна, совершенно непредвиденная катастрофа:
«Земля на много дней покрылась мраком. Были слышны раскаты грома, но это гремел не Юпитер, а грохотала земля. Во время этого землетрясения было поглощено много зданий с их обитателями, многие умерли от страха. Несчастье это было еще более тяжелым в городах Азии. Земля тряслась и в Риме и в Ливии. Во многих местах в земле образовались расщелины, причем во рвах появилась соленая вода. Много городов было затоплено морями»,
— сухо пишет Требеллий Полион, нелицеприятный биограф Галлиена.
Пожалуй, это было самое мощное землетрясение в Средиземноморском регионе за две тысячи лет и, разумеется, оно оказало дополнительное деморализующее воздействие на армию и граждан.
Современники называли 260-е годы «временем тридцати тиранов»: столько «императоров» появилось и исчезло на разных территориях империи! О Галльской империи мы уже говорили, но были попытки создать Дунайскую империю, а на Востоке от Рима отделилась Пальмира, восточный торговый город, население которого составляли купцы-караванщики. Та самая Пальмира, что была изображена на советском учебнике античной истории и за которую в 2016-17 годах нашего столетия вели ожесточенные бои армии Сирии и военный контингент России.
В состав Римской империи Пальмира вошла при императоре Адриане, наделившем ее италийским правом и дал название Hadriana Palmyra. Когда в 259 году исчезла власть Рима на востоке, город решил самостоятельно обороняться от персов. Городское собрание под руководством местного уроженца Септимия Одената организовало ополчение из граждан и остатков римского гарнизона. Отразив нападение, Оденат сам атаковал персов, а затем пальмирская армия вторглась в Месопотамию и, выгнав персидские войска из нескольких городов, дошла до самого Ктесифона, столицы Персидской империи.
Разодранная на три части Римская империя достигла низшей точки падения. Отсюда было лишь два пути — наверх или в историческое небытие.
Сын Валериана и наследник пурпура, император Галлиен (253- 268) хорошо это понимал. В целях «сохранения лица» он признал фактическую независимость Пальмиры и даровал Оденату ничего не значащий, но гордый титул «вождя Востока». Избавившись таким образом от «пальмирской проблемы» и освободив руки, Галлиен приступил к стремительным и эпохальным реформам.
Прежде всего — к переустройству армии, которая, будем честны, прогнила насквозь и была неспособна выполнять задачи обороны страны.
Спасители Римской империи
Галлиен был веселый эпатажник: историков (и особенно романтичного Т. Моммзена) ужасно возмущала монета с изображением императора Галлиена в женском платье и с надписью Galliena Augusta. Буйные загулы и празднества Галлиена были настоящим пиром во время чумы, их описания до сих пор вызывают удивление и негодование.
Западные провинции были потеряны, в Иллирии полыхало восстание, на востоке — бунты и гражданская война, один из императоров пленен, готские пираты грабят побережья Эгейского моря и прорываются в Средиземное — в mare nostrum, в Римское озеро!
Галлиен приказал восстановить древние укрепления в Греции, но было поздно и — завершающий штрих к картине предапокалипсиса Римской империи! — готы заняли почти весь Пелопоннес.
В начале 260-х годов единая Римская империя, утонувшая во внутренних распрях, разорванная на три независимых части и со всех сторон осаждаемая врагами, фактически прекратила существование. Мир рушился, и тут пригодился веселый цинизм Галлиена. Что бы ни происходило, какие бы беды ни стояли на пороге, он приказывал подать еще вина, принимал всю ответственность на себя и вел войска в сражение.
Вероятно, Галлиен философски полагал, что даже если превзойдена всякая мера горестей, в отчаяние впадать нельзя, а нужно действовать, то есть спасаться самому и спасать остальных. Этот бесшабашный гуляка, сумевший фраппировать даже ко всему привычных римлян, сделал целью жизни защиту империи и сохранение ее единства, тем самым встав на сторону армии против погрязшего в интригах некомпетентного сената. Он сместил сенаторов со всех военных должностей и отстранил от управления провинциями. Их места заняли люди из сословия всадников, которых теперь назначали командовать легионами и руководить провинциями.
Армия при Галлиене стала более изолированным и более привилегированным институтом, чем прежде — хотя уж куда дальше! Разгульный император укрепил кавалерию, создав отряды вексилляриев (тяжеловооруженных всадников), которые по боевой мощи приравнивались к легионам и набирались в основном в Германии, Иллирии, Мавретании и в Далмации. Из вексилляриев и уцелевших легионов формировались мобильные полевые подразделения, служившие резервом для разрешения критических ситуаций, которых ох как хватало — своего рода «пожарные команды» и «штурмовые группы», действовавшие на самых опасных направлениях.
Реформа Галлиена сразу же подверглась тяжелому испытанию: алеманны, не сумев прорваться через позиции Постума, отступили через Альпы в Италию и обрушились на римское войско всей мощью. Но император, дав бой под Медиоланом (ныне Милан), отбросил варваров на север.
Преторианская гвардия стала корпусом императорских телохранителей, куда набирали лучших командиров, к которым август имел возможность как следует присмотреться и оценить их потенциал. Преторианцы начали исполнять роль своеобразного кадрового резерва, «академии генштаба», поставлявшего империи высших командиров и высшее чиновничество. Кроме того, Галлиен сломал традицию опоры исключительно на военную силу и несколько стабилизировал ситуацию в международных делах посредством дипломатии.
Слово «дипломатия» здесь следует понимать довольно широко: после нескольких поражений в 268 году собственными солдатами был убит Постум, а в Пальмире в 267 году организовали дворцовый переворот, в котором Одената убил его собственный племянник Меоний — как говорят, с ведома Зенобии, жены Одената. Еще ходят сплетни, что обе этих смерти были куплены Галлиеном.
Выдающихся женщин той эпохи было принято описывать прежде всего как образец красоты, на что мы не станем отвлекаться, а обратим внимание на другой немаловажный факт: Зенобия, отличная наездница, была хорошо образована, а в советниках у нее был философ-неоплатоник Кассий Лонгин. Римский префект Тимаген предложил ей завладеть Египтом, и эта выдающаяся женщина отправила в дельту Нила 70-тысячное войско. Зенобия вместе с сыном Афенодором были объявлены царицей и царем Египта — абсолютный нонсенс, даже для того смутного времени.
Больше всего Галлиена ругали за безразличие и благодушное веселье, с которыми он якобы встретил известие о пленении отца. Император самым жестоким образом опроверг это мнение: на устроенных им в честь десятилетия своего правления пышных играх нашлись те, кто пошутили над смертью Валериана — и были за это сожжены живьем.
Галлиен был убит в 268 году под Медиоланом (Миланом), куда явился для битвы с узурпатором Авреолом, командиром созданного Галлиеном же кавалерийского корпуса. Требеллий Полион сообщает:
«Хитрость была такого рода. Галлиен находился во вражде с Авреолом, который присвоил себе власть государя; он каждый день ожидал грозного и неудержимого прибытия скороспелого императора... И вот, собрав воинов, Галлиен выступил словно на верное сражение и тут был умерщвлен подосланными убийцами».
По другим сведениям, Галлиен погиб от чьей-то стрелы.
Перед смертью Галлиен успел назвать преемника, иллирийца Аврелия Клавдия, Клавдия II, будущего Клавдия Готикуса (сентябрь 268 — январь 270), который через год разобьет германцев и с побед которого начнется возрождение Римской империи.
Клавдий не был человеком выдающихся достоинств, но оказался на своем месте. Империи требовался военачальник, который сможет воевать в условиях, описанных им в письме сенату:
«Римскому сенату и народу государь Клавдий... Отцы сенаторы, с удивлением выслушайте то, что истинно. Тридцать и двадцать тысяч вооруженных варваров вступило на римскую землю.
Если я одержу победу над ними, воздайте мне по заслугам. Если же я не одержу победы, то знайте, что я хочу вести войну после Галлиена. Все наше государство изнурено: мы бьемся после Валериана, после Ингенуя, после Региллиана, после Лоллиана, после Постума, после Цельса, после тысячи других, которые вследствие того, что император Галлиен внушал к себе презрение, отложились от нашего государства. У нас нет уже ни щитов, ни палашей, ни копий. Галлии и Испании — источник силы нашего государства — держит в своей власти Тетрик[21]; всеми стрелками, стыдно сказать, владеет Зенобия. Что бы мы ни сделали, все будет достаточно великим».
Клавдий II первым начал вознаграждать золотом лояльность солдат, даровавших ему пурпур. При восшествии на трон нового императора, а также по случаю великих побед армии полагался внеочередной донатив. Клавдий ввиду обесценивания серебряных денег положил начало традиции выплачивать донативы золотом и делать это раз в пять лет — чтобы у солдат не было соблазна почаще менять императоров. Такой порядок в определенной мере укреплял лояльность армии. Некоторые историки полагают, что начало эпохи поздней античности следует отсчитывать именно с «золотых» донативов.
Император Клавдий менее чем за полтора года оставшейся ему жизни сумел разбить алеманнов близ озера Гарда, затем двинулся в Иллирию, где готские пираты после грабежей решили отходить на север сушей.
Теперь военная обстановка резко меняется — римляне перешли в контрнаступление! У города Наисса (Ниш) в долине Моравы император Клавдий II разгромил готов, за эту победу получив прозвище Готикус. Источники сообщают, что было убито 50 тысяч врагов. Готы отступили и на время дунайские границы Римской империи были восстановлены. Но в том же 271 году военачальник Клавдия Аврелиан вынужден покинуть и Дакию, и Балканы — чтобы остановить алеманнов в Италии, уже под самой Павией... Так империя навсегда потеряла Дакию.
Императора Клавдия II Готикуса унесла чума, бушевавшая в разоренной, терзаемой голодом империи. Перед смертью он назвал своим преемником иллирийца, начальника конницы Домиция Аврелиана (270-275). Сенат вначале воспротивился, но армия поддержала кандидатуру Аврелиана, и гордые заседатели Юлиевой курии поспешили подчиниться.
Неудивительно, что иллириец Аврелиан, ставленник войска, все годы своего правления был на ножах с сенатом. Он правил четыре года и восемь месяцев, за это недолгое время сумев разбить германцев и замирить северные границы. Именно тогда Аврелиан приказал возвести вокруг Рима дополнительные защитные укрепления и стену, знаменитую Аврелианову стену длиной почти 19 километров, сохранявшую оборонительное значение даже в Средневековье. Часть этих стен стоит и поныне.
На Востоке, при приближении римлян, сторонники пальмирской царицы Зенобии отреклись от нее. Аврелиан, захватив Пальмиру, взял в плен пытавшуюся бежать к персам Зенобию и проявил прямо-таки неслыханное великодушие — низложенную царицу всего лишь провели в золотых цепях по Риму, а затем поселили на частной вилле в Тибуре неподалеку от Рима, где она и умерла естественной смертью много лет спустя.
Порядок восстановлен? Аврелиан, вероятно, колебался, покидая Пальмиру. Он знал, что на Востоке всё зыбко, всё не то, чем кажется. И действительно, едва войско покинуло город, как Пальмира вновь перестала подчиняться власти империи. Взбешенный Аврелиан вернулся и в наказание до основания разрушил город.
Во время триумфа Аврелиана руководителей мятежей, включая последнего императора Галльской империи Тетрика с сыном и царицу Зенобию, предъявили римскому народу как пленников.
Это не было ожидаемым гражданами миром, но дождаться такового мира, полного мира, Pax Romana, Римской империи отныне никогда не было суждено.
* * *
Аврелиан попытался (не совсем удачно) привести в порядок денежную систему, сделал чеканку денег императорской монополией и даже пробовал бороться с коррупцией среди сенаторов — какая самонадеянность! Повелев именовать себя dominus et deus, он в 274 году ввел культ Непобедимого Солнца (Sol Invictus). Сколько бы еще успел сделать этот жесткий и деятельный человек, если бы не конфликт с секретарем, вольноотпущенником Мнестеем — тот что-то напутал по служебной части и испугался наказания. Мнестей, зная, что Аврелиан слов на ветер не бросает (императора многие упрекали в излишней жесткости), и составил заговор, уверив нескольких придворных, что император таит на них злобу. Аврелиана убили, можно сказать, по ошибке — убийцы затем выразили публичное сожаление и, указав на злосчастного секретаря, объяснили, что поверили лжи.
Центральная проблема состояла в том, что Аврелиан не оставил законного наследника: император не ждал смерти и не успел подготовить преемника, а у армии не было «готовых» кандидатов. Полгода длилось междуцарствие и почти шесть месяцев сенат и армия пристально следили друг за другом, как два притаившихся хищника. Вроде бы отыскался компромиссный вариант — сенат предложил на трон престарелого Клавдия Тацита, но он вскоре умер.
Настала очередь Марка Аврелия Проба (правил в 276-282 гг.). Солдаты выкрикнули это имя, а уставший от неопределенности сенат безропотно утвердил этого уроженца Паннонии. Новый император действовал подобно Аврелиану: обороняя границы империи, в 277 году он разбил вторгшихся (вновь!) в Галлию франков, бургундов и алеманнов, расправился с очередными галльскими узурпаторами Прокулом и Бонозом и заселил варварами опустошенные земли Мёзии и Фракии.
Честь и превосходство Рима были восстановлены. Но главное — Проб оставил будущему своих людей, круг работавших с ним уникальных штабистов, среди которых будущие императоры Кар, Диоклетиан, Максимиан, Константин и Галерий.
После того, как войска Реции и Норика объявили императором Марка Аврелия Кара, Проб был убит своими солдатами.
Успехи Проба и его предшественников позволили кое-как стабилизировать Римскую империю, без чего были невозможны никакие преобразования. Перечисленные выше «люди из штаба Проба» вскоре до неузнаваемости изменят государство.
Все было готово к тому, чтобы Римская империя восстала из праха.
Хроника основных гражданских войн и узурпаций III века
● 194 г. — Север разбивает и предает смерти Песценния Нигера.
● 195 г. — разрыв между Севером и Альбином, который объявляет себя августом.
● 197 г. — Клодий Альбин терпит поражение и гибнет при Лугдуне (совр. Лион).
● 197-202 гг. — кампании Севера по приведению Востока в покорность.
● 218 г. — Сторонники Элагабала, провозглашенного императором в результате мятежа, наносят поражение Макрину, который вскоре гибнет.
● 222-235 гг. — попытка узурпации, совершенная Таврином, в Сирии.
● 234 г. — Максимин Фракиец провозглашен императором войсками в Паннонии.
● 235 г. — Александр Север убит взбунтовавшимися солдатами на Рейне.
● 235-238 гг. — попытки узурпации, предпринятые на Рейне Магном и Квартином.
● 238 г. — Гордиан I и его сын поднимают в Северной Африке восстание, оба Гордиана гибнут при его подавлении. Выбранные сенатом Пупиен и Бальбин гибнут от рук преторианцев. Максимин вторгается в Италию, неудачно осаждает Аквилею, и его убивают собственные солдаты.
● 240 г. — восстание Сабиана в Карфагене.
● 244 г. — Гордиан III умирает или гибнет. Префект претория Филипп (Араб) провозглашен императором.
● 244-249 гг. — попытки узурпации: Марка — в Сирии, Сильбаннака — в Германии и Спонсиана — в Паннонии.
● 249 г. — Деция провозглашают императором, он наносит поражение Филиппу и убивает его на севере Италии. Узурпатор Иотапиан терпит поражение в Сирии.
● 250 г. — неудачная попытка узурпации со стороны Юлия или Приска на востоке и Валента в Риме.
● 253 г. — Эмилиан поднимает восстание на Дунае. Он одерживает победу над Требонианом Галлом и убивает его, но через несколько месяцев его убивают собственные воины. Узурпация Урания Антонина.
● 253-259 гг. — неудачная попытка узурпации, предпринятая Мареадом в Сирии.
● 258 г. — узурпатор Ингенуй поднимает восстание на Дунае.
● 260 г. — волна узурпаций в связи с пленением Валериана, в том числе: узурпация Регалиана в Иллирике, Валента в Македонии, Постума в Галлии, Регалиана на Дунае, Макриана, Квиета и Баллисты на Востоке и другие — в Египте, Италии и, возможно, в Африке.
● 261 г. — Макриан терпит поражение от армии Галлиена и гибнет, Квиет убит Оденатом, который принимает титул дукса и «повелителя Востока». Валент поднимает восстание в Македонии, попытка узурпации наместника Египта Муссия Эмилиана.
● 265 г. — Галлиен нападает на Постума.
● 267 г. — военачальник Ауреол восстает против Галлиена.
● 268 г. — Галлиен убит, Ауреол терпит поражение и гибнет.
● 272 г. — Аврелиан одерживает победу над Зенобией.
● 275 г. — убийство Аврелиана. Тацит провозглашен императором.
● 276 г. — Тацит убит, ему наследует Флориан. Проб поднимает восстание, восточные легионы провозглашают его императором. Флориан убит своими людьми.
● 280 г. — попытка узурпации Боноза и Прокуда.
● 281 г. — попытка узурпации Сатурнина.
● 285 г. — Диоклетиан одерживает победу над Карином.
● 286 г. — Караусий поднимает восстание в Британии.
● 296 г. — Констанций разбивает Аллекта и отвоевывает Британию.
● 298 г. — подавлен мятеж Домициана в Египте.
Каждая строка этого списка дышит смертями и разрухой. Пахнет большой кровью.
Запад и Восток: две судьбы
Три причины кризиса империи нам уже известны. Первая — прекращение завоеваний и притока богатства извне, то есть изменение стратегической ситуации и переход империи к стратегической обороне. Вторая — упадок сельского производства, основанного на рабском труде, развал финансовой системы и сжатие рынков. Третья — кризис управления, который привел к обрушению внутреннего порядка империи, все еще пытавшейся управлять огромными территориями как полисным государством.
Есть и четвертая причина фактического распада Римской империи в III веке. Она заключается в том, что исчезло равновесие между нищающим Западом и динамичным, традиционно богатым Востоком. Кризис рабовладения закономерно поразил в первую очередь Запад, где этот способ производства пророс во все поры общества и обусловил громадную разницу в экономическом развитии с Востоком.
В культурном отношении слава Запада тоже была на ущербе: главным языком литературы и философии еще при Марке Аврелии стал не латинский, а греческий.
На Востоке вызревали новые богатства, знания, технологии, новые религии, и прежде всего христианство. Все эти перемены, увы, вовсе не отражались на политической структуре Римской империи! Сенат примерно на треть состоял из греков родом из эллинизированных городов Востока, но он постепенно утрачивал власть, а на имперских верхах после Филиппа Араба (244-249) представителей азиатских и африканских провинций не появлялось вовсе.
Выходило, что самые богатые, самые культурные и урбанизированные регионы были отстранены от участия в государственном управлении. Пока у сената оставалась возможность выбирать императоров, он назначал землевладельцев латинского Запада, чему примером испанец Бальбин и римлянин Тацит, последние сенатские выдвиженцы III века. Запад был фундаментом мира классической античности и основой римской экспансии. Романизация Запада — это землевладельческий класс, проживающий в городах, устроенных по римскому образцу, это латынь, из официального языка становившаяся разговорным и смешивающаяся с местными диалектами.
Именно на Западе латинский язык стал поначалу среди чиновников, а затем и среди народа основным разговорным. Но прежде всего романизация — это перенос рабовладельческой экономики римской Республики на завоеванные и колонизированные земли Запада, где до римлян царил родоплеменной строй. «На этой расчищенной от архаичного прошлого социальной почве римское рабовладение в его самой жесткой и окончательной форме натурализовалось, принялось и зацвело», — утверждает историк экономики Перри Андерсон.
На Востоке, где основным языком оставался греческий, картина была принципиально иной. Здесь римское завоевание наложилось на богатую и развитую эллинистическую цивилизацию, к моменту прихода римлян тут процветали крупные и богатые города, в окрестностях которых проживали фермеры и знать. Здесь, на Востоке, действовали унаследованные от былых монархий управленческие и общественные структуры.
Римские завоеватели не стали ничего ломать, а рационально приспособили эти структуры к своим нуждам. Поэтому не на Востоке, а именно на Западе полностью раскрылись противоречия рабовладения. Это архаичное, негибкое, окаменелое устройство общества пришло к своему логическому завершению именно на Западе, где его не сдерживало предшествующее развитие или альтернативные формы общественного уклада. «Там, где среда была наиболее чистой, симптомы были наиболее острыми»[22].
Неудивительно, что более всего упадок коснулся царства рабовладельческого производства — территорий Италии и нескольких северных европейских провинций, опустошаемых гражданскими войнами и набегами, в особенности Галлии, Белгики и Нижней Германии. Говоря о Галлии, Мамертин в начале IV века сообщает об опустевших регионах, заброшенных полях и виноградниках, о болотах и лесах там, где прежде были засеянные поля.
Папа римский Геласий в V веке писал, будто в Эмилии, Тоскане и соседних провинциях Италии население почти вымерло, а последующие события показали, что это было лишь началом трагедии древней италийской земли.
И — какой контраст! — в Британии, на Ближнем Востоке, в центральных провинциях Северной Африки (в особенности в Нумидии, Бизацене и Проконсульской Африке) в III и IV веках растет как население, так и производство.
Расхождение в уровнях экономического развития западных и восточных земель было разительным. Экономическим центром обновленной империи, обогащенной романизированными землями, стали восточные и африканские провинции. Богатство одних регионов компенсировало упадок других, и получается, что, хотя центральные и западные провинции поразил упадок, «в среднем» империя жила в довольстве. Если угодно, «общий градус по больнице» был вполне удовлетворительным.
Дело в том, что на Востоке соотношение сил государства и знати было совсем иным, чем на Западе, а потому Восток оказался гораздо устойчивее политически и экономически.
На Востоке свободные деревни чаще ухитрялись сохранять общинную независимость, было широко распространено мелкое и среднее землевладение. Здесь рабский труд не прижился в качестве всеобщей основы производства, в отличие от Галлии, Испании и Италии. Не укоренился и патронат, хотя впервые он появился в Египте. Налоговое бремя Востока было традиционно легче западного.
Рабов на Востоке было не меньше, чем на Западе, но их эксплуатировали в ремеслах и в домашнем услужении, а не в сельском хозяйстве. Еще одно отличие: если на Западе основное сельское производство сосредотачивалось в крупных хозяйствах, принадлежащих большей частью сенаторским и аристократическим семьям, сложно переплетенным семейными и родственными узами, то на Востоке сельские землевладельцы были средними собственниками, «индивидуальными предпринимателями», переводя в современные термины. Они зачастую жили в городах, обладали меньшими активами, не были связаны с имперским центром власти (сохраняя лояльность ему) и не основали ни одной императорской династии.
Именно эта независимая страта средних хозяев после кризиса III века стала оплотом имперской администрации Востока, и именно она стала поставлять империи кадры бюрократии, а потом и константинопольского сената.
Иллирийские императоры
Как мы недавно говорили, с середины III века императоры и высшее офицерство все чаще были выходцами из дунайско-балканских провинций, то есть из Паннонии, Далмации и Мёзии. Поднявшие империю из праха Деций, Клавдий Готикус, Аврелиан и Проб, блестящий реформатор Диоклетиан, решительный Констанций Хлор, упорный Галерий, Иовиан, способный и терпимый основатель династии Валентиниан, победитель вандалов и реорганизатор римского права блистательный Юстиниан, а также многочисленные командующие римскими армиями, — всех этих людей в наше время назвали бы «иллирийской хунтой».
Одно из объяснений «иллирийского феномена» состоит в том, что Паннония и Далмация подобно стратегическому мосту связывали восточную и западную части империи. Через эту зону неизбежно проходили все войска, двигающиеся по оси восток-запад. Паннония имела большое значение для исхода множества гражданских войн, разъедавших империю. Кто владеет стратегически важной областью, тому нетрудно приблизиться к имперской власти, в том числе высшей.
Паннония, Далмация и Мёзия позднее других подверглись романизации и переходу к сельскому хозяйству, основанному на виллах магнатов. Рабовладельческое производство тут приживалось с трудом, аграрные структуры походили на восточные, а не западные. Соответственно, их гораздо меньше затронул кризис III века.
Политически же регион был тесно связан с Римом: здесь говорили только по-латыни, а греческого не знали вовсе. Это была грубая и некультурная окраина латинской цивилизации, но именно там сохранился утраченный метрополией «имперский дух» прежнего Рима. Ментальность хозяев Вселенной, способная позвать в бой и принести себя в жертву на алтарь отечества — во имя сената и народа Рима!
Захват императорского трона выходцами с Дуная и Балкан отражал смещение римской политической системы из Италии к провинциям и, прежде всего, на Восток. Этот сдвиг в конце концов позволил сохранить единство и латинский характер государства. Иллирийские императоры отодвинули окончательное падение Западной Римской империи на добрых сто пятьдесят лет.
Принципат и доминат
Как некогда внутренний кризис и столетие гражданских войн поглотили Республику, так катастрофа III века уничтожила созданную Октавианом Августом систему принципата. От прежнего государства не осталось почти ничего, кроме некоторых традиционных структур, да, пожалуй, названия. К концу III века изменилось само содержание, глубинная суть посткризисной империи.
Строго говоря, в III веке Римская империя пала — подобно тому, как пала Республика в I веке до н. э., — а затем последовала ее «пересборка» на новых основах.
Прологом к этой пересборке становится замена «принципата» «доминатом». Это произошло в конце II — начале III века. Вначале отдельные императоры, а затем все правители империи, начиная с Аврелиана, начали объявлять себя dominus et deus и насаждать восточные церемониалы падения ниц при появлении императора — proskynesis. Прежде словом dominus раб называл хозяина, а низший — высшего. Теперь этим словом принялись называть императора-бога. Любой человек, применяя эту словесную формулу, объявлял себя рабом императора (как впоследствии и рабом Божьим в христианской традиции).
Новый титул впервые пытался ввести сын Веспасиана, непопулярный Домициан (81-96). Однажды он начал письмо от имени прокураторов словами «Господин наш и бог повелевает...». Этот эпизод не получил развития и, возможно, вызвал улыбки современников, но через век, при Септимии Севере, эта формула уже становится нормой, а при Аврелиане «Dominus et Deus» — «господин и бог» — официальное и обязательное титулование.
Таково было веление времени и требование высокой политики. Даже императоры Аврелиан и Диоклетиан, известные личной скромностью и неприхотливостью, подчинились политической нужде и сочли необходимыми пышную атрибутику и спецэффекты, поражающие воображение простецов: золотые короны, шитая драгоценными камнями раззолоченная одежда и обувь, масштабные церемонии и запредельно расточительное содержание двора.
(заметка на полях: если вы видели фильм «Клеопатра» от 1963 года, учитывайте, что показанная там роскошь Рима более принадлежит эпохе Диоклетиана, а не куда более скромным и спартанским временам Юлия Цезаря)
Рим не выказал удивления: с обожествлением высших должностных лиц он был знаком еще в эпоху Республики, когда консул-триумфатор появлялся в одеждах Юпитера Капитолийского и выкрашенными красной краской руками и лицом, чтобы больше походить на терракотовую статую воплощаемого божества. К тому же после правления безумного Элагабала и отпетого кутилы Галлиена понятия о том, что такое «причуда», «каприз» и «безумная роскошь», сильно изменились.
Менялись не только публичные церемонии. Династия Северов (правила с перерывами в 193-235 гг.) трансформировала систему имперского администрирования. Италия, ранее привилегированная часть империи, теперь превратилась в рядовую провинцию и облагалась налогами наравне с прочими землями. Об этом и поныне свидетельствует надпись на арке Септимия Севера на Forum Romanum. Грань между Италией и провинциями стерлась не по прихоти императоров, а потому, что, во-первых, Италия утратила приоритетное экономическое значение и, как отмечалось выше, в сравнении с другими областями резко обеднела.
Во-вторых, нужды управления империей повелевали уравнять в правах все ее части и всех жителей, тем самым увеличив число налогообязанных. Эдикт Каракаллы 212 года, юридически утвердивший ситуацию равенства всех жителей империи, римских граждан и провинциалов, логически продолжил дело Септимия Севера.
● В далеком прошлом Республика строго разделяла военную (проконсульскую) и гражданскую (трибунскую) власть. Военный или гражданский imperium (право действовать от имени государства) при Республике был временным и выборным, причем действовал лишь за пределами померия[23]. Империй наделял военными полномочиями консулов и преторов, а также некоторых низших магистратов.
● Принципат, ранняя форма монархии, изменил эту практику. Принцепсу, «первейшему», начиная с Октавиана Августа, принадлежала реальная высшая гражданская и военная власть, соединявшая несколько магистратур. Республиканское устройство существовало, но, поскольку важные выборы теперь регулировал принцепс, со временем от прежней Республики осталась пустая форма, видимость, не несущая никакого смыслового наполнения. Политическое значение сената, комиций, магистратур (кроме цензоров) снижалось год от года.
● Принципат еще сохранял республиканские черты. Например, император не имел права облагать налогами. В эпоху принципата сенат и народ — теоретически — наделяли императора полномочиями. Фактически роль народа была формальной, а армия с самого начала желала сказать при выборе императора свое слово.
С 235 года и до бесславного заката Западной Римской империи лишь несколько десятилетий обошлись без гражданских войн. Прежняя система власти отказала, с ее разрушением империя пошла вразнос и на время практически распалась, прекратила существование как единое государство. Этот распад похоронил Римскую империю вместе со знакомыми нам символами — мудрым сенатом, блистательными легионами и чеканной классической латынью.
Смута началась, когда центр власти «переехал» в императорские полевые ставки. Оказалось, что сенат и заседающие в нем военные и аристократы исключены из системы пожалований и принятия решений. Кто бы ни занимал трон, число недовольных не уменьшалось, и всегда находились те, кто вынашивал мысль об узурпации или как минимум о перевороте, после которого заговорщик или группа таковых могла бы занять более выгодные позиции.
Прежде невозможно было представить, чтобы претенденты на императорский трон происходили не из старой сенаторской элиты, а из сословия всадников (как Макрин или Максимин), или оказались незаконными детьми (как Элагабал), или уроженцами провинций, да еще варварского происхождения (как множество «солдатских императоров», включая самого Диоклетиана). Теперь на высший пост рассчитывали куда больше людей, располагавших деньгами и/или войсками, готовыми сражаться за своего командира.
Разразилась череда гражданских войн. Потери, людские и имущественные, были огромны, но еще страшнее оказалась всеобщая деморализация населения.
Замечательный русский историк-антиковед Михаил Ростовцев в изданном в эмиграции труде «Общество и экономика Римской империи» (1931) рисует удручающую картину внутреннего распада:
«Все ее [империи] жители полностью потеряли жизненное равновесие. Ненависть и зависть царили повсюду: крестьяне ненавидели землевладельцев и чиновников, городской пролетариат ненавидел городскую буржуазию, а армию ненавидели все, даже крестьяне. Язычники ненавидели христиан и преследовали их, они в их глазах представляли собой банду преступников, стремящихся подорвать основы государства. Труд был дезорганизован, производительность его упала; торговля пришла в упадок из-за опасностей на море и на суше, промышленность не могла развиваться, так как рынок промышленных товаров постоянно сокращался, а покупательная способность населения уменьшалась; сельское хозяйство находилось в состоянии ужасающего кризиса, поскольку упадок торговли и промышленности лишал его необходимого капитала, а государство отбирало у него рабочую силу и большую часть произведенных продуктов.
Постоянно росли цены, и деньги обесценивались в невиданных прежде масштабах. Старая налоговая система пошатнулась, а новая еще не образовалась. Отношения между государством и налогоплательщиками приняли форму более или менее организованного грабежа; принудительный труд, принудительные поставки и принудительные дарения стали повседневным явлением. Власти были коррумпированы и деморализованы. Возникла хаотичная масса новых имперских чиновников, которые поглощали и вытесняли старый персонал. Прежние чиновники еще существовали, но, предвидя свою судьбу, они старались, пока не поздно, полностью использовать все имеющиеся возможности.
Представителей городской буржуазии преследовали, обманывали и истязали. Систематические преследования нанесли большой урон муниципальной аристократии; экономически она была задавлена непрерывными конфискациями и возложенной на нее обязанностью отвечать за успех организуемых государством грабежей, которые обрушивались на головы жителей. Таким образом, в искалеченной империи повсюду царил невообразимый хаос. Основной задачей того, кто при сложившихся условиях решился бы выступить в роли реформатора, было установление вместо хаоса любого устойчивого порядка как можно более простыми методами».
Все это непохоже на «мирную и незаметную мутацию античной Европы в средневековую», якобы не замеченную поколениями, которые ее переживали, как настаивает современный популярный тезис. Граждане Рима наблюдали крушение государства своими глазами и ясно осознавали, что наступил Конец Времен.
Следует признать, что падение Запада носило катастрофический характер, и что ему предшествовали депопуляция, упадок, а затем и полное прекращение экономического и общественного развития.
Кризис Третьего века был прологом к окончательному крушению Западной Римской империи.
Солдатские императоры (I)
Недолгое правление Александра Севера (222-235) ознаменовалось неудачной войной с Персией в 231-232 годах. Юный император вместе с матерью Юлией Маммеей решили возвращаться на север, в Могонтиак (Майнц), где начались нападения варваров-алеманнов на границу, и решить дело подкупом германских вождей.
Солдаты двух легионов с этим не согласились, взбунтовались, убив императора и Юлию Маммею. Причиной этих смертей оказался вовсе не всплеск солдатского патриотизма, всё выглядело куда вульгарнее — правительство Александра Севера ограничило расходы на армию, а ветеранам-отставникам начали давать землю для поселения не в центральных, в отдаленных пограничных областях. В армии предсказуемо возник заговор, Александра столь же предсказуемо прикончили.
В эпоху правления династии Северов выходцы из Иллирии приобретали в армии все большее значение. Разумеется, никто вслух не заявлял, что трон императора должен непременно принадлежать иллирийцу, и в документах эпохи ничего подобного мы не найдем.
Греческий историк Геродиан сообщает нам:
«...юноши, большая часть которых была из паннонцев[18], любили Максимина за мужество, над Александром же насмехались за то, что им управляет мать и все дела устраиваются по воле и замыслам женщины, сам же он малодушен и лишен мужества в ратных делах. Они припоминали друг другу поражения, бывшие на Востоке из-за его медлительности, а также то, что он, идя против германцев, не проявил ни мужества, ни отваги.
Поэтому, и всегда-то склонные к переворотам, они считали существующую власть вследствие ее длительности тяжкой и невыгодной для себя, так как уже были исчерпаны все щедроты, будущее же и предстоящее внушало им твердую уверенность на получение новых выгод, а неожиданное приобретение таковых всегда лестно и вожделенно. Они замыслили свергнуть Александра и провозгласить августом и императором Максимина, своего соратника и сотоварища, казавшегося в силу своей опытности и мужества человеком, наиболее пригодным для ведения войны.
И вот, собравшись вооруженными на равнину как будто для обычных упражнений, они возложили на вышедшего и ставшего перед ними Максимина — был ли он в неведении относительно происходящего или тайно сам подготовил это заранее, неизвестно, — царскую порфиру и провозглашают его императором»[19].
Словом, никто не удивился, когда германские легионы и преторианцы выкрикнули императором свирепого гиганта-варвара, легата IV Италийского легиона Максимина Фракийца (правил в 235-238 гг.). Сенат безропотно утвердил это назначение.
Началась «эпоха солдатских императоров», то есть полный выход армии из-под политического контроля верховной власти. Отныне политику диктовали легионы — и диктовали в своих интересах! Потребности государства отошли в сторону, решения стали приниматься по произволу тех или иных армейских группировок. За следующие пятьдесят лет на вершине Олимпа перебывало тридцать «законных» императоров и без числа незаконных — этих и вовсе никто не считал. Все они, кроме двоих, погибших в бою и от ран, были убиты, и лишь немногим удалось править больше года.
Как солдаты выбирали императора? Был ли это спонтанный выбор или по легионам пускали слух, в котором повторялось определенное имя? Совещались ли командиры открыто о том, кого зарезать, а кого поддержать, или все строилось на умолчаниях и намеках доверенным лицам? Как офицеры избирали сторону, к которой примкнуть, если неверное решение грозило смертью или крахом карьеры?
Как они взвешивали шансы на успех того или иного «кандидата»? Какова была роль армейской верхушки? Сколько тратилось на подкуп офицеров и сколько шло солдатам?
Ответов на эти вопросы у историков нет и скорее всего никогда не будет. Характер эпохи таков, что каждый преследовал прежде всего собственные интересы. Двойная игра стала нормой, а предательство вошло в обычай и редко осуждалось.
Высшие военачальники, которых армия выбирала в императоры, были, как правило, людьми умными, жестокими, рациональными. Сильные личности, командовавшие римскими легионами — самыми совершенными военными машинами той эпохи, — едва ли имели понятие о гуманности и романтических идеалах. Зато они были хорошо информированы о плачевном положении дел в Римской империи и как никто другой сознавали необходимость перемен.
Какой азарт заставлял этих людей вступать в убийственную игру с неочевидным (вернее — как раз совершенно очевидным) финалом и карабкаться на трон? Чем их, знающих о печальном финале всех до единого предшественников (а то и приложивших руку к их убийствам), манил императорский пурпур? Любой удачливый заговорщик попадал в тот же замкнутый круг смертей.
Военным ли, гражданским ли — всем требовалось продвижение по службе. Но с повышением в должности приходил и риск быть убитым по доносу или подвергнутым пытке. Человека, заподозренного в нелояльности, не спасали никакие способности, никакие достижения, никакие права римского гражданина, которого по закону было запрещено пытать и казнить без суда в мирное время.
Более того: угрозу императору представлял любой удачливый командир и успешный наместник. Эти люди знали, что военная слава или просто популярность в войсках навлекает на них подозрения и резко увеличивает вероятность быть обвиненными в попытке узурпации! Зачастую они старались нанести удар первыми.
Максимин Фракиец (отец — гот, мать — аланка, если верить Геродиану) был истинно солдатским императором. Он прошел карьерный путь от рядового до командующего легионом. Во внутренней политике Максимин ориентировался прежде всего на требования армейских кругов — облачившись в пурпур, он не поехал в Рим, а начал с личного руководства кампанией на Рейне против алеманнов. Войну он выиграл и опустошил земли Германии, несмотря на тяжелые потери в болотах Декуматских полей (треугольник территорий между Дунаем и Рейном). Невероятно, но Максимину удалось умиротворить даков и сарматов.
Чтобы изыскать средства для армии, Максимин Фракиец попытался хоть как-то навести порядок в государственных финансах, конфисковав в казну деньги городов, предназначенные для «хлеба и зрелищ», то есть для закупок зерна, игр и представлений. У храмов реквизировали золотые и серебряные предметы и перелили в монету. Во все провинции были посланы императорские прокураторы с полномочиями на конфискацию имущества римской и провинциальной аристократии.
Фракийца моментально возненавидели, но это была бессильная ненависть, потому что он изгнал из армии офицеров из сенаторского сословия и заменил своими выдвиженцами. Однако новой гражданской войны избежать не удалось: конфискации вызвали восстания в Африке, а потом и в Италии. Сторонники Максимина Фракийца истребили в Африке всех его противников, конфисковали их имущество, разорили города. И, конечно, старались завоевать расположение легионеров, заранее готовя себе путь к императорской власти на случай гибели Фракийца.
Просенатские авторы рисуют Фракийца настоящим чудовищем. При этом известно, что он не запятнал себя недостойными поступками, не выделялся садизмом в то запредельно жестокое время, а иногда был снисходителен и милостив. Максимин Фракиец мечтал о завоевании германских земель до самого Балтийского моря. Он даже попытался начать военные реформы...
Максимин был еще жив, когда весной 238 года население Проконсульской Африки прокричало императором восьмидесятилетнего Гордиана и его сына. Сенат принял его сторону против Фракийца. Правил Гордиан 22 дня и то ли был убит, то ли покончил жизнь самоубийством. Всего в 238 году в Римской империи правили сразу пять императоров, и все они погибли насильственной смертью в том же году — рекордный показатель!
О том, что было дальше — о попытке сената вручить трон без санкции армии, — повествует римский автор Юлий Капитолин. В его рассказе отражены и армейская вольница, которую император должен был по возможности ублажать, и городские мятежи, и действия войск «в пику» сенату.
Хотите знать, что такое настоящий хаос? Пожалуйста, мы дадим читателю возможность проникнуться и осознать.
Напуганный авторитарностью и жесткостью Фракийца, сенат избрал императором пожилого и прославленного Максима («которого многие называли Пупиеном»), бывшего префекта Рима, и в соправители ему назначил Клодия Бальбина. Максим был сыном то ли кузнеца, то ли тележника, а Бальбин, потомок одного из соратников Цезаря, происходил из очень знатной семьи. Однако римский народ, опасаясь «строгости» Максима и его просенатских воззрений, потребовал провозгласить императором тринадцатилетнего Гордиана III, внука упоминавшегося выше африканского проконсула. Сенаторы пожали плечами и нарекли внука Гордиана цезарем — народ же требует!..
В Риме начались мятежи. Противников Фракийца убивали «люди из народа», потом этих «людей из народа» растерзали преторианцы. Бальбин оказался не в силах справиться с массовыми беспорядками — народ осадил преторианские казармы и перерезал водопроводные трубы. В городе были сорваны с крыш черепицы, и весь бывший в домах скарб выброшен наружу. Так погибла большая часть города и богатства многих людей, потому что к солдатам присоединились разбойники, знавшие, где поживиться.
Максимин Фракиец характером был типичный солдафон и пререканий не терпел. Прослышав о беспорядках, он повелел сенату самораспуститься, и сенаторы поспешили исполнить приказ. Тех, кто замешкался, ждал печальный и очень скорый конец. Из Паннонии, где армия стояла на зимних квартирах, император двинулся на Рим, а когда войско возроптало от бескормицы, недовольных «наказали». Аквилея закрыла ворота перед войсками Фракийца, который, наведя мост на бочках-понтонах, перешел реку и начал осаду. Граждане защищались от воинов серой, огнем и другими подобного рода средствами; некоторые из солдат бросали оружие, на других горела одежда, у иных вытекли глаза, разрушались также военные машины.
Решив, что дело затягивается вследствие бездеятельности его сторонников, Фракиец казнил своих военачальников. Этим он войско не накормил, а сенат тем временем отправил письма во все провинции и ко всем стражам гаваней, чтобы никакое продовольствие не попадало в руки императора. Все закончилось тем, что голодные солдаты убили Фракийца и его сына, а затем, насадив их головы на пики, показали их аквилейцам. Тогда горожане послали солдатам продовольствие, а те объявили, что переходят на сторону Максима Пупиена.
В соседнем городе тут же избавились от статуй и изображений Фракийца, а его префекта претория убили вместе с друзьями. Головы были посланы в Рим. Как только принесли голову Фракийца, трусоватый Бальбин обрадовался и немедленно заклал гекатомбу: устроили сто дерновых алтарей и перед ними зарезали сто свиней и сто овец.
Затем Максим Пупиен прибыл в Рим с необыкновенной пышностью и огромной свитой. Он вступил в сенат и, после того как ему была выражена благодарность, произнес речь на сходке, а оттуда удалился вместе с Бальбином в Палатинский дворец. Солдаты печалились о том, что они потеряли императора, которого сами выбрали, а имеют тех, которых избрал сенат. Но нет возможности держать в узде воинов, если их души полны ненависти, вздыхает автор. Услыхав возмутившие их возгласы сената, воины еще больше озлобились против Максима и Бальбина и стали ежедневно обсуждать между собой, кого бы им объявить императором.
Между тем согласия между Максимом и Бальбином не было. Бальбин презирал Максима как человека незнатного, а Максим третировал Бальбина как слабака. Солдаты этим воспользовались, напав на охрану Максима, состоявшую из германцев. Максим послал к Бальбину людей с просьбой прислать ему защитников. Тот, однако, подозревая, что Максим просит их с целью направить против него, Бальбина — он думал, что Максим стремится к единовластию — сначала заставил его ждать, затем дело дошло до столкновения между соправителями.
Пока эти двое — во время мятежа! — препирались друг с другом, пришли легионеры, сорвали с них одежды, вывели с оскорблениями из Палатинского дворца и хотели потащить, почти совсем растерзанных, по городу в лагерь. Узнав о том, что для защиты императоров вот-вот подойдут германцы, солдаты убили обоих неудавшихся правителей и бросили их на полпути. Вволю наиздевавшись над сенатом и народом, солдаты ушли в свой лагерь. Германцы же, увидев убитых императоров, решили, что повода к драке уже нет, и тоже отправились за город, в стан своих товарищей.
Правление императоров Максима Пупиена и Кальва Бальбина Младшего продлилось с 22 апреля по 29 июля 238 года. Их имена были преданы «проклятию памяти».
Каково?
* * *
После хаотичного «правления» Пупиена и Бальбина сенат, казалось, был приведен к покорности, но это не дало ни новой политики, ни нового лидера. Трон все еще занимал младший Гордиан (238-244), тринадцатилетний «соправитель» Пупиена и Бальбина. Этому подростку, не обладающему реальной властью, в те непростые времена удалось удержаться на троне почти пять лет — приводящий в восхищение срок! Причина такой невероятной живучести, видимо, состояла в том, что все эти годы Гордиан находился под полным контролем сената — и при этом легионы полагали его своим ставленником!
Здесь у читателя, скорее всего, возникнет вопрос: а что делали во время смутных времен многочисленные враги Рима? Неужели они не пытались воспользоваться охватившим империю внутренним хаосом?
Попытались. Итоги были неоднозначны.
Персидская угроза
Действительно, в недолгое правление Пупиена с Бальбином готы вторглись в провинцию Нижняя Мёзия и разграбили город Истр. Одновременно с готами племя карпов переправилось через Дунай чуть западнее, наместнику провинции Мёзия пришлось спешно заключать с готами мир в обмен на ежегодную дань, во избежание непонимания со стороны широкой римской общественности названной «субсидией». Позднее ему удалось набрать дополнительные войска и прогнать карпов.
Непосредственной угрозы существованию Римского государства эти нападения не несли. Варварские атаки Теодор Моммзен сравнивает с набегами индейцев в Северной Америке, и в этом он, пожалуй, прав: отсутствие у варваров большой постоянной армии с обязательными службами снабжения и вооружения, а главное, отсутствие любых политических целей, не могло нанести империи существенного военного или экономического ущерба.
Ситуация изменилась, когда к ударам извне, несильным, нескоординированным и плохо организованным, добавился масштабный внутренний кризис и гражданские войны, истощающие и без того ослабленное государство. Но империя по-прежнему была гораздо сильнее всех своих северных и восточных противников вместе взятых и успешно сопротивлялась агрессорам.
Римские стратеги были правы, видя наибольшую опасность внутри страны, а не за ее пределами. Единая империя представляла собой несокрушимую силу, равной которой не было на свете, а военная мощь Рима, разодранного смутами, представляла для неприятеля собой один большой неразрешимый вопрос. За пределами Римской империи хватало желающих задать этот вопрос и выслушать ответ.
Особенно на востоке, где находился грозный противник, Персидская империя.
Рим издавна соперничал с Персией из-за царства Армения. Парфия, а затем Персия — давний враг, цивилизованное развитое государство, старинный и уважаемый противник. Римляне не считали парфян варварами и признавали их равными себе. Парфянские, а затем персидские войны были, можно сказать, почтенной традицией Рима, которая отсчитывалась с 53 года до н. э.
Все изменилось, когда в 226 году царь Ардашир сверг слабую парфянскую династию Аршакидов и основал династию Сасанидов. Сасанидская Персия сформировала централизованную политическую структуру, выполнила ряд крупных ирригационных проектов (используя труд римских пленников) в Междуречье. Улучшение обработки земли привело к бурному — на 50 процентов! — росту населения и, конечно, налоговых поступлений, которые позволили усилить армию.
Шахиншах (царь царей) Шапур, сын Ардашира, начал претендовать не только на Иран и Ирак, но и на Египет, земли Плодородного полумесяца и запад Анатолийского полуострова. Римская гегемония на Востоке рушилась[20]! В 239 году персы взяли город Дура-Европос. В 240 году пала Хатра, в 241 году Шапур захватил Карры, Нисибис и, возможно, Антиохию. Ситуация на восточных границах вынудила Римскую империю перебросить сюда практически все военные резервы — именно поэтому наместнику Мёзии пришлось идти на унизительный мир с готами.
Восточная граница стала восточным фронтом.
Весной 243 года римское войско выступило в поход. Римляне переправились через Евфрат, отбили Карры и Нисибис, нанеся персам жестокое поражение. Префект претория уже был готов идти на Ктесифон, но то ли умер от внезапной болезни, то ли по установившейся традиции был убит.
Следующим префектом претория, то есть командующим римской армией, стал Марк Юлий Филипп, сын арабского шейха родом из римской провинции Аравия. Его называли Филипп Араб, и он гордился этим прозвищем.
Армия продолжила движение вдоль Евфрата, в начале 244 года встретилась с персидским войском близ г. Массис (ныне г. Фаллуджа) и потерпела поражение. Начались неурядицы со снабжением. Филипп Араб, новый префект претория, по словам биографа Юлия Капитолина, умышленно задержал корабли с провиантом и принялся настраивать оголодавших солдат против императора Гордиана III: мол, тот слишком молод и не может править без отеческого пригляда... ну, например, того же Филиппа!
Так Филипп I Араб (правил в 244-249 гг.) стал соправителем Гордиана III, а спустя несколько месяцев юный император уже просил Филиппа оставить ему жизнь. Араб, после раздумий о переменчивости солдатских симпатий, все же решил убрать знатного соперника. Приказ был исполнен, но, как замечает римский историк, умертвив Гордиана, Филипп не осмелился ни удалить его изображения, ни сбросить статуи, ни стереть его имя. С неримской хитростью Филипп Араб всегда называл Гордиана божественным и чтил его даже перед участниками убийства.
В начале своего пятилетнего правления Филипп попытался насадить отношения с сенатом, благочестиво заявив о приверженности старинным римским традициям и добродетелям. Эта благородная задача вскоре ушла на второй план, поскольку самой насущной нуждой императора стали — вы не поверите! — деньги. Требовалось выплатить донативы солдатам по случаю восшествия на трон нового императора, выдать контрибуции персам, и построить на месте родного села правителя новый город под названием Филиппополь (его часто путают с одноименным городом so Фракии) и, главное, устроить грандиозные игры и празднества по случаю тысячелетия Рима.
Император начал с того, что повысил налоги и прекратил «иностранную помощь» дунайским племенам. Это было стратегической ошибкой: варварские получатели субсидий должны были поддерживать мир на границе и, в свою очередь, покупать лояльность своих дружин. Когда деньги из Рима перестали поступать, готы сочли себя свободными от обязательств и пошли в атаку.
Приграничными набегами тут и не пахло: в 244 году войско готского рикса Остроготы Амалунга далеко углубилось в земли империи и даже разрушило Маркианополь в Нижней Мёзии. Поэтому Филипп в 245-246 годах самым срочным образом заключил мир с Персией, уступив ей часть Армении, и поспешил на север, чтобы отбросить варваров за Дунай и заодно провести превентивный рейд в Дакию.
В Рим Филипп вернулся в 247 году. Тысячелетие Города (считается, что столица была основана 21 апреля 753 года до н. э.) имело огромное символическое значение для единства империи, особенно в дни внешних угроз и внутренней нестабильности. Подготовка роскошных празднеств длилась долго и стоила дорого. Жителям Рима раздали памятные монеты с несколько двусмысленным пожеланием императору вечности (Aeternitas Augustorum).
Правление Филиппа Араба не назовешь неудачным: ему удалось поддерживать мир на Востоке, замирить готов и поладить с армией. Он даже попытался основать собственную династию, назначив своего сына соправителем, брата — командующим сирийскими легионами, а тестя — наместником стратегически важных провинций Мёзия и Македония.
Империя Сасанидов
Ублаготворить сенат, умаслить персов и жителей Рима, подавить мятежи... Об одном забыл Филипп Араб — об иллирийских легионах, стоявших в Паннонии и Мёзии. Свое недовольство солдаты выразили привычным способом: в 248 году они провозгласили императором одного из командиров, некоего Пакациана.
Неудачливого узурпатора легионеры вскоре зарезали по собственной инициативе, но на Востоке, куда Филипп послал своего брата выжимать налоги, тоже было неспокойно и попахивало мятежом. Филипп, не ожидавший такого быстрого ухудшения ситуации, то ли обдуманно, то ли в отчаянии заявил в сенате, что готов уйти в отставку. Его успокоил Гай Мессий Квинт Траян Деций, префект претория родом из Паннонии, заявив, что узурпатор долго не проживет. Что ж, нравы земляков были ему знакомы...
Император, исполнившись доверия к Децию, весной 249 года назначил его главнокомандующим легионов обеих провинций, отправил усмирять мятеж и затем провести рейд на племя гепидов, которые неосмотрительно тревожили римские границы.
В 249 году легионы Паннонии и Мёзии объявили Деция Траяна императором.
Филипп I Араб повел против Деция огромную армию, но летом 249 года его вместе с сыном убили преторианцы.
Деций стал первым в череде иллирийских императоров.
Патрон-защитник
Мы уделили достаточно времени событиям на вершине пирамиды империи. Пора выяснить, как перевороты и внутренние конфликты переменили лицо страны и почти уничтожили тот неявно существующий общественный договор между гражданами и государством, который обеспечивает возможность населению мирно и безопасно трудиться.
Гражданские войны учащались и охватывали все больше территорий. Передвижения многочисленных войск, всегда испытывавших проблемы со снабжением, сопровождались солдатскими грабежами, часто с ведома и по благословению командиров. Огромный размах приобрело дезертирство, ведь солдаты, сражавшиеся на проигравшей стороне, ожидали наказания от победителя. Нарастал внутренний непорядок. Все больше граждан Римской империи превращалось в люмпенов, все больше разбойничьих шаек караулило у дорог прохожих и проезжих, а сельских жителей грабили все чаще. Но кое-где на разбойников нашлась управа!
От века известно, что если государство неспособно обеспечить правопорядок, люди обращаются к частному насилию. Виллы и поместья в III веке начали приобретать черты укрепленного поселения. Крупные землевладельцы-куриалы, состоявшие в городских и общинных советах, постепенно обзавелись собственными войсками (часто наемными, реже — состоящими из местного ополчения) и даже частными тюрьмами.
«[В правление Септимия Севера] некий Булла, италиец, собрал разбойничью шайку почти в шестьсот человек и в течение двух лет подвергал Италию разграблению, несмотря на присутствие императоров и многочисленных воинов.
Ибо, хотя за ним гонялось множество людей и сам Север ревностно его разыскивал, он так и оставался неузнанным, даже когда его узнавали, ненайденным, — когда его находили, неохваченным, — когда его захватывали, — и всё это благодаря его щедрым взяткам и изворотливости. Он имел сведения обо всех, кто покидал Рим и кто прибывал в Брундизий, кто и в каком числе там находится и кто сколько с собой имеет.
Большую часть людей он, обобрав, тут же отпускал, а вот ремесленников удерживал на некоторое время и затем, воспользовавшись их мастерством, отправлял назад с подарками. Когда однажды двое членов его шайки были схвачены и их вот-вот должны были отправить на растерзание зверям, он пришел к тюремщикам под видом начальника своей родной области, которому-де требуются люди с такими приметами, и, получив их, таким образом спас своих сообщников».
В исторических трудах «частные войска» зачастую характеризуют как общественную самооборону. В ряде случаев это, несомненно, так и было: наемные головорезы под водительством местного босса защищали арендаторов, колонов и соседей. Но эти же отряды могли захватывать земли, угрожать крестьянам и конкурентам. Так многие территории Римской империи фактически выходили из-под власти государства и закона. Так сближалось положение рабов-сервов и свободных крестьян, так складывался класс зависимых земледельцев, вынужденных платить за защиту.
Рядом с хозяйствами колонов на арендуемых землях работали зависимые земледельцы. Эти свободные и полноправные римские граждане были членами местной общины, но постепенно попадали в зависимость к более крупным землевладельцам, сначала неформальную.
Крестьяне, свободные и полусвободные, искали покровительства крупных латифундистов, потому что те могли укрыть клиентов от грабежей, поборов и воинской повинности. Такое покровительство, или патронат, патроциний (patrocinium) стоило им остатков свободы. Патроциний в Италии, Галлии и Испании выражался в том, что крестьянин передавал свои угодья патрону-землевладельцу, который затем ему же и отдавал эти земли в аренду, в качестве временного держания (т. н. precario).
Сделка была выгодна обеим сторонам: покровитель мог уплатить взятку или отступное за «свободного» работника, мог защитить от захвата земли, разбойников и любезных соседей, порой немногим отличавшихся от бандитов.
Земледелец, находящийся под защитой и покровительством, ставил на своих полях камни с надписью, гласящей, что это хозяйство находится под патронажем такого-то магната. Видная отовсюду крупная надпись могла спасти от вымогательства или грабежа, связываться с частными армиями олигархов чревато — найдут и выпотрошат. Патрону же эта система была выгодна, так как увеличивала площадь имения; как мы помним, главной ценностью тогда была земля.
Здесь мы вновь наблюдаем расхождение между Западом и Востоком: на Востоке колонат был распространен куда меньше, а против патроната власти приняли действенные местные законы. Да и сам патронат отличался от западного: патронами порой выступали армейские подразделения, за мзду защищавшие крестьян от преступности и напора сборщиков налогов.
Восхитительно, не правда ли? Вообразите, что какой-нибудь колхоз на Тамбовщине обращается за помощью в ближайшую мотострелковую часть: мы вам поставляем говядину и масло для столовой, вы же отстреливаете бандитов и гоняете налоговых инспекторов!
Разумеется, цезари издавали законы, пытаясь ограничить патронат, но ни один западный император не покушался на эту систему и не пытался ее ликвидировать на корню. Самым радикальным оказался совершенно беспомощный смехотворный закон, повсеместно упраздняющий понятие патрона — нет слова, нет и патроната...
Грозные указы императоров ничего не изменили, и принцепсы в конце концов решили вовсе позабыть о проблеме. Отправить под сукно. Так было спокойнее и безопаснее, ибо самыми жестокими угнетателями-патронами были богатейшие и влиятельнейшие люди империи.
В свою очередь почти не знавшие патроната Северная Африка, Палестина и Сирия благоденствовали; неплохо жили и земледельцы Анатолийского полуострова.
Запад же стремительно катился по наклонной плоскости.
Императоры и страх
Тиберий Август говаривал, будто управлять империей — все равно что держать волка за уши. Как мы упоминали, в III веке лишь двум императорам-везунчикам удалось умереть своей смертью.
С пресечением династии Северов череда убийств и предательств в верхушке Римской империи принялась набирать обороты. Высшим приоритетом жизни принцепсов становится физическое выживание — предать и убить мог самый доверенный соратник, близкий друг или родственник. Недоверчивость и подозрительность теперь являются профессиональными качествами правителя Римской империи.
Узурпаторы всегда нуждались в поддержке значительной части армии, а посему императору приходилось следить за армейскими настроениями и доверять командование лишь тем, кто доказал абсолютную лояльность. Однако прежние заслуги приближенных и солдатские клятвы верности не избавляли правителя от опасности, исходившей от армии. Любая попытка сократить армию могла ускорить если не мятеж, то появление очередного узурпатора, которому для успеха достаточно было пообещать уволенным вновь принять их на службу.
Всеобщий страх царил и среди приближенных к трону, приводя к «превентивным убийствам»: Коммода, Каракаллу и ряд других императоров прикончили люди, полагавшие, что им грозят репрессии.
Каждая новая насильственная смерть правителя, каждый новый мятеж узурпатора означали следующий виток перманентной гражданской войны и сотни, если не тысячи, смертей. Смертью грозило императору поражение в войне с иностранным противником. Смертью грозил всякий, мысленно примеривший пурпур и считающий, что уж он-то удержится у власти. При Констанции II казнить могли лишь за то, что у человека нашелся отрез пурпурной ткани, размера которого хватило бы для императорского плаща. Безумие нарастало и усугублялось.
Страх лишал императоров понимания своей роли в государстве. Их мысли занимали не государственные дела, а удержание власти. После раскрытия заговора, истинного или мнимого, и даже после восхождения нового цезаря на престол начинались массовые чистки при дворе и в армии. Убивали потенциальных наследников, политических соперников, убивали их соратников, клиентов и родню. Страх от императора передавался военным и чиновникам, потому что они точно так же опасались своих сослуживцев и подозревали их в коварных замыслах.
От Палатинского дворца в Риме до низовых канцелярий, от ставки командующего до палатки центуриона все интересы сосредоточились на сиюминутных целях и пустых амбициях, на богатстве и влиянии, на уничтожении конкурентов. Честность и компетентность перестали быть инструментами достижения личного успеха, их заменили умение ликвидировать соперника, нанеся удар первым, и обогатиться, не гнушаясь самыми предосудительными методами.
Римская история видела немало неприятных, эгоистичных и жестоких людей. Это было не ново. Однако теперь столь вопиющее поведение сделалось массовым и считалось нормой.
Вероятно, если бы Римской империи грозил уничтожением близкий и мощный противник, наподобие Карфагена, отношения в обществе вынужденно бы оздоровились.
Но такого противника пока не наблюдалось — империя по-прежнему была сильнее любого потенциального противника, удары варваров по северным рубежам существенного урона не наносили, а войны на Востоке были явлением таким же привычным, как дождь, малярия или понос. Не было катастрофических поражений, способных консолидировать нацию, как во времена Ганнибала.
Прошло очень много времени, прежде чем империя столкнулась с последствиями неэффективности, коррупции и грязи, пропитавших и отравивших ее организм.
На два фронта
Рим вынужденно сосредоточил армии на востоке, и его варварские противники в Европе получили свободу рук. Именно в этом контексте надо рассматривать все, что произошло в правление императора Деция (249-251) и в последующие страшные годы, когда империя фактически распалась.
Прежде неприятели Рима могли добиваться локальных успехов, но империя, мобилизовав наличные ресурсы, легко сводила эти достижения к нулю. С одним грозным врагом Римская империя справилась бы и теперь, однако практически одновременно с возвышением сасанидской Персии за Рейном и за Дунаем начинают формироваться новые племенные союзы алеманнов, франков и других германских народов — союзы непрочные, но от того не менее опасные! В 240-250-х годах произошло несколько серьезных алеманнских нападений на римские территории, а обычных набегов было без числа.
Зимой 250 года войско из карпов и готов пересекло замерзший Дунай и вторглось в Мёзию. Варварами командовал рикс по имени Книва, его орда захватила г. Филиппополь (ныне Пловдив) в самом центре Балканского полуострова, вырезала население и осталась там зимовать. Весной Книву отбросил наместник Верхней и Нижней Паннонии Требониан Галл.
Император Деций летом 250 года присоединился к армии, и одно время казалось, что римлянам удалось решить «готскую проблему». Но после начальных побед римского войска у Никополя в 251 году Требониан Галл изменнически погубил римскую армию, по сговору с готами заведя ее в болото.
За недолгое время, пока Деций носил пурпур, он сумел завершить проект ремонта и восстановления дорог и пограничных крепостей, чему свидетели мильные камни, установленные на римских трассах от Сирии до Британии. Нет сомнения, что проживи Деций подольше, он укрепил бы империю реформами. В годы своего правления ради борьбы с коррупцией Деций ввел цензуру (нечто вроде госконтроля), несколько обуздал армейскую вольницу и даже укрепил авторитет сената. Подобно Филиппу Арабу, Деций пытался опереться на традиционные римские ценности и римскую религию, для чего затеял борьбу с восточными и чужеземными богами, от Солнца-Элагабала до германских Вотана и Доннара.
Христианство, можно сказать, попало под эту кампанию: в 251 году император издал эдикт о преследовании христиан во всей Империи — это был не целенаправленный антихристианский акт, другим не-римским культам досталось не меньше.
Стычки, бои, сражения... В одном из таких боев «местного значения» у Береи в районе Добруджи и был убит Деций Траян. Историк Аммиан Марцеллин сообщает:
«...несчастная судьба постигла, как известно, Цезаря Деция, который в жестокой сече с варварами был сброшен на землю падением взбесившейся лошади, удержать которую он не смог. Попав в болото, он не мог оттуда выбраться, и потом нельзя было отыскать его тело».
Деций стал первым (но не последним) цезарем, павшим в бою с варварами. Нельзя исключить и его гибель от римского меча, так как предателя Требониана армия мигом провозгласила императором. Новый правитель заключил мир с готами, пообещал врагам большую ежегодную дань, равнодушно наблюдая, как победители опустошают завоеванные земли и уходят за Дунай с добычей и пленными.
И все же на западных рубежах в эти годы произошел перелом в предкритической ситуации, Римская империя восстанавливалась, и последующие императоры закрепили военные и политические успехи Деция.
Прибыв в Рим, император Требониан провозгласил своим соправителем младшего сына Деция, юного Гостилиана. Это создавало видимость преемственности, и вдобавок сын популярного императора мог служить некой гарантией от переворота или солдатского меча... С другой стороны, законный наследник Гостилиан начал представлять опасность, и Требониан, боявшийся переворота, замыслил убийство молодого — ему не было и двадцати лет — соправителя. Его замыслы опередила страшная Киприанова чума, которая унесла Гостилиана.
Эта эпидемия, пронесшаяся по империи в 250-262 годах, погубила бы менее прочное государство. Полагают, что «чума» была занесенной из Ливии геморрагической лихорадкой наподобие недавно поразившей Африку лихорадки Эболы. В грязном и скученном Риме мор уносил до пяти тысяч человек в день. Оценочно, население Римской империи после Киприановой чумы сократилось до пределов времен Октавиана Августа.
В XII томе «Кембриджской древней истории» (1961) содержится предположение, что численность населения империи уменьшилось в III веке примерно с 70 до 50 миллионов человек, то есть почти на треть.
Виновниками мора Требониан Галл объявил христиан. Одновременно император принял единственную известную в то время меру против эпидемии, обеспечив захоронение всех умерших, не исключая бедных и бездомных. В остальном он проявлял поразительную неспешность и даже пассивность, хотя ситуация на границах государства становилась угрожающей.
Требониан Галл недолго носил пурпур. Наместник Верхней Мёзии Марк Эмилий Эмилиан в 253 году отказался выплачивать готам дань, разгромил германцев сначала в своей провинции, а затем за Дунаем, после чего солдаты легионов Мёзии и Паннонии провозгласили его императором. Когда в 253 году в Риме разнесся слух о том, будто Эмилиан идет на столицу, войска в городе «взбунтовались» и, стремясь купить милость нового императора, убили Требониана Галла.
Битва римлян и готов. Саркофаг Людовизи, ок. 250 г. Палаццо Алътемпс, Рим
Практически одновременно в Мёзии солдаты узнали, что рейнские легионы объявили императором Валериана, командующего войсками в Реции, и зарезали Эмилиана.
Вдобавок в 252 году пала граница по Евфрату: персидский царь Шапур пошел в наступление. Началась война на два фронта — а с учетом гражданских войн и на несколько фронтов. Персидская империя захватила богатейшую Сирию и внутренние области Малой Азии с их оживленным сельским хозяйством и богатыми торговыми городами.
Римская империя, веками стоявшая как несокрушимая скала, вдруг начала осыпаться бесформенной кучей зыбучего песка...
Солдатские императоры (II)
Печально знаменитый Валериан (правил в 253-260 гг.), римлянин знатного рода, восходящего к древней семье Лициниев, был ставленником сената. В соправители он взял сына по имени Галлиен.
Валериан с Галлиеном встали к штурвалу в пик кризиса, когда Римская империя фактически пала, разорванная на части внешними и внутренними врагами. Алеманны постоянно нападали на границы Италии, в Галлию вторглись франки — обленившиеся и деградировавшие пограничные войска организовать сопротивление не смогли.
Одновременно под ударами готов и герулов пало римское владычество на Дунае и на Балканах. Лишь отдельные города пытались обороняться, положившись на крепость своих стен — как, например, уже упоминавшийся Византий, отразивший нападение пятисот лодей герулов.
В провинциях Востока хозяйничал Шапур I. Армения попала в руки персов, о прочих азиатских территориях можно лишь сказать, что власти Рима там больше не существовало, а военачальники, которых август посылал на врага, сами провозглашали себя императорами, оказавшись во главе легионов. Так поступили Эмилиан и сам Валериан, так поступили Ингенуй, посланный в Мёзию, и Постум в Галлии...
Во всем этом хаосе Валериан и его сын Галлиен мужественно пытались восстановить хоть какой-то порядок. Отец и сын разделили между собой сферы управления. Западной частью, включая Италию, должен был управлять Галлиен, восточной — император-отец. Провинции пытались защититься от врага самостоятельно и мало внимания обращали на метрополию, от которой все равно не было никакого толка.
Понимая значение преемственности во внутренней политике, Валериан в 257 году издал очередной эдикт против христиан, угрожая казнями и конфискациями, если они будут отказываться от службы в армии и от исполнения императорского культа. Плодов это новое гонение не принесло, наоборот, христианство продолжало развиваться и завоевывать новых сторонников.
Галлиен, уже имевший опыт сражений с германцами, принял на себя командование рейнской армией, когда началось наступление франков, но затем, в 259 году, изменившаяся ситуация позвала его в ставку в верховьях Дуная, держать границу.
Здесь в нашем рассказе появляется неординарная личность — Марк Постум, галл невысокого происхождения, наместник обеих Германий. Вместе с сыном Галлиена Сапонином он принял командование рейнскими легионами и создал по Рейну настолько прочную оборону, что перешедшие реку франки не сумели ее прорвать со стороны Галлии — то есть не смогли вернуться домой!
Обескураженные варвары двинулись на юг, прокатились по Галлии, ворвались в Испанию, подорвали испанскую торговлю оловом (в результате чего, вероятно, оживился спрос на продукцию корнуоллских оловянных рудников и случился кратковременный подъем экономики римской Британии). В Испании франки сожгли Тарракону, прошли до южного побережья и оттуда на кораблях направились в Африку. Там они и сгинули. Домой никто не вернулся, некому было петь героические песни о великих победах.
А в это время на востоке Шапур полностью оккупировал Сирию и осадил Эдессу. Одновременно в 259 году готы взяли и разграбили города Трапезунд, Никомедию и Никею.
Однако Галлиен прочно удерживал дунайскую границу, а Постум сумел загнать германцев на восточный берег Рейна. За рубежи на Западе можно не беспокоиться, решил Валериан, и в роковом 259 году отправился к Евфрату, навстречу своей печальной судьбе.
Опасность для императора в походе представлял не столько враг, сколько собственные солдаты. Восточные легионы занимались грабежами, порой отказывались исполнять приказы (даже в бою!) и в любой момент могли поднять мятеж. Поэтому совсем не ясно, что именно произошло под Эдессой. В римском лагере буйствовали голод и «моровая язва», легионы привычно во всем обвинили Валериана и потребовали немедленной капитуляции перед персами.
Можно ли верить словам британского историка Эдуарда Гиббона о том, что Валериан попытался подкупить Шапура — вернее, купить для римских войск право отступить? Было ли римлянами дано (и проиграно) генеральное сражение под стенами Эдессы? Неизвестно. В любом случае Валериан очутился в персидском плену, а римское войско сложило оружие.
Валериан в цепях прошел за шахиншахом Шапуром I Сасанидом, и тот, садясь на коня, поставил ногу на спину римского принцепса — позор вселенского масштаба! Лактанций сообщает, будто Шапур приказал влить в горло пленнику расплавленное золото, содрать кожу и, набив соломой и навозом, сделать чучело — военный трофей. Впрочем, другие авторы, не столь поэтичные и не столь ангажированные, сообщают, что император Валериан умер от полученных в бою ран.
Когда франки прорвали оборону по Рейну, с востока пришла весть о пленении Валериана персами. Обстоятельства вынудили Постума действовать независимо. В 259-260 годах этот командующий рейнской армией взял власть в свои руки и объявил себя императором, попутно организовав убийство юного Сапонина, сына Галлиена, а также его опекуна, обладавшего полномочиями в прирейнских областях.
Вскоре под властью Постума оказались германские провинции и вся Галлия. Со временем к ним добавились Британия и значительная часть Испании. Уникальный случай среди узурпаторов, сколь-нибудь долго сохранявших власть: Постум не пытался нанести поражение Галлиену и вообще не нападал на имперские войска. Вместо этого он стал оборонять границу и сражался с римлянами, лишь когда те на него нападали.
Режим Постума принято называть «Галльской империей». Постум и его преемники в течение почти 15 лет вели себя как законные владыки всей империи и даже каждый год назначали консулов, хотя Галлиен в Риме делал ровно то же самое. Должности при правителях Галльской империи со столицей в городе Колония Агриппина (ныне Кёльн) занимали галло-римские аристократы. Казалось бы, удачливый узурпатор должен идти до конца, то есть взять Рим — но этого не сделали ни Постум, ни его преемники. Ни один из шести или семи императоров этого «виртуального государства» не умер своей смертью, зато Галльская империя разбила варваров и отстояла рейнскую границу.
Распад Римской империи в III веке
В Риме это оценили: после разгрома Галльской империи ее последнего императора не стали казнить и ограничились тем, что провели в цепях во время триумфа.
Что произошло дальше? Около 261 года империя навсегда потеряла упоминавшиеся Декуматские поля — клин германских земель между Рейном и Дунаем, находившийся во власти римлян с начала I века. Это не было варварским завоеванием, просто правитель Галльской империи Постум вынужденно отозвал из региона войска «для более важных задач». Он понимал, что без подкреплений Декуматские поля не удержать — и осознавал, что подкреплений не получит.
На Черном море практически весь III век правили бал готские пираты: германцы быстро и успешно освоили мореплавание. Они несколько раз высаживались в Малой Азии, захватывая и разрушая богатые города побережья. Затем варвары через Дарданеллы вышли в Эгейское море и больше не ограничивались атаками по побережьям. Пали Трапезунд и Халкидон, пал Эфес со своим знаменитым храмом Дианы, были захвачены Афины, Аргос и Спарта. Сопротивления готам никто не оказал: римских войск в этих регионах попросту не было.
Набеги готов на территории Римской империи в III веке
В 269 году готы отправили на завоевание 2000 (по другим данным, 6000) кораблей и высадились в Македонии. Такого нашествия римляне еще не видели.
Войны, голод, чума — это не полный перечень несчастий. В 262 году Римскую империю потрясла еще одна, совершенно непредвиденная катастрофа:
«Земля на много дней покрылась мраком. Были слышны раскаты грома, но это гремел не Юпитер, а грохотала земля. Во время этого землетрясения было поглощено много зданий с их обитателями, многие умерли от страха. Несчастье это было еще более тяжелым в городах Азии. Земля тряслась и в Риме и в Ливии. Во многих местах в земле образовались расщелины, причем во рвах появилась соленая вода. Много городов было затоплено морями»,
— сухо пишет Требеллий Полион, нелицеприятный биограф Галлиена.
Пожалуй, это было самое мощное землетрясение в Средиземноморском регионе за две тысячи лет и, разумеется, оно оказало дополнительное деморализующее воздействие на армию и граждан.
Современники называли 260-е годы «временем тридцати тиранов»: столько «императоров» появилось и исчезло на разных территориях империи! О Галльской империи мы уже говорили, но были попытки создать Дунайскую империю, а на Востоке от Рима отделилась Пальмира, восточный торговый город, население которого составляли купцы-караванщики. Та самая Пальмира, что была изображена на советском учебнике античной истории и за которую в 2016-17 годах нашего столетия вели ожесточенные бои армии Сирии и военный контингент России.
В состав Римской империи Пальмира вошла при императоре Адриане, наделившем ее италийским правом и дал название Hadriana Palmyra. Когда в 259 году исчезла власть Рима на востоке, город решил самостоятельно обороняться от персов. Городское собрание под руководством местного уроженца Септимия Одената организовало ополчение из граждан и остатков римского гарнизона. Отразив нападение, Оденат сам атаковал персов, а затем пальмирская армия вторглась в Месопотамию и, выгнав персидские войска из нескольких городов, дошла до самого Ктесифона, столицы Персидской империи.
Разодранная на три части Римская империя достигла низшей точки падения. Отсюда было лишь два пути — наверх или в историческое небытие.
Сын Валериана и наследник пурпура, император Галлиен (253- 268) хорошо это понимал. В целях «сохранения лица» он признал фактическую независимость Пальмиры и даровал Оденату ничего не значащий, но гордый титул «вождя Востока». Избавившись таким образом от «пальмирской проблемы» и освободив руки, Галлиен приступил к стремительным и эпохальным реформам.
Прежде всего — к переустройству армии, которая, будем честны, прогнила насквозь и была неспособна выполнять задачи обороны страны.
Спасители Римской империи
Галлиен был веселый эпатажник: историков (и особенно романтичного Т. Моммзена) ужасно возмущала монета с изображением императора Галлиена в женском платье и с надписью Galliena Augusta. Буйные загулы и празднества Галлиена были настоящим пиром во время чумы, их описания до сих пор вызывают удивление и негодование.
Западные провинции были потеряны, в Иллирии полыхало восстание, на востоке — бунты и гражданская война, один из императоров пленен, готские пираты грабят побережья Эгейского моря и прорываются в Средиземное — в mare nostrum, в Римское озеро!
Галлиен приказал восстановить древние укрепления в Греции, но было поздно и — завершающий штрих к картине предапокалипсиса Римской империи! — готы заняли почти весь Пелопоннес.
В начале 260-х годов единая Римская империя, утонувшая во внутренних распрях, разорванная на три независимых части и со всех сторон осаждаемая врагами, фактически прекратила существование. Мир рушился, и тут пригодился веселый цинизм Галлиена. Что бы ни происходило, какие бы беды ни стояли на пороге, он приказывал подать еще вина, принимал всю ответственность на себя и вел войска в сражение.
Вероятно, Галлиен философски полагал, что даже если превзойдена всякая мера горестей, в отчаяние впадать нельзя, а нужно действовать, то есть спасаться самому и спасать остальных. Этот бесшабашный гуляка, сумевший фраппировать даже ко всему привычных римлян, сделал целью жизни защиту империи и сохранение ее единства, тем самым встав на сторону армии против погрязшего в интригах некомпетентного сената. Он сместил сенаторов со всех военных должностей и отстранил от управления провинциями. Их места заняли люди из сословия всадников, которых теперь назначали командовать легионами и руководить провинциями.
Армия при Галлиене стала более изолированным и более привилегированным институтом, чем прежде — хотя уж куда дальше! Разгульный император укрепил кавалерию, создав отряды вексилляриев (тяжеловооруженных всадников), которые по боевой мощи приравнивались к легионам и набирались в основном в Германии, Иллирии, Мавретании и в Далмации. Из вексилляриев и уцелевших легионов формировались мобильные полевые подразделения, служившие резервом для разрешения критических ситуаций, которых ох как хватало — своего рода «пожарные команды» и «штурмовые группы», действовавшие на самых опасных направлениях.
Реформа Галлиена сразу же подверглась тяжелому испытанию: алеманны, не сумев прорваться через позиции Постума, отступили через Альпы в Италию и обрушились на римское войско всей мощью. Но император, дав бой под Медиоланом (ныне Милан), отбросил варваров на север.
Преторианская гвардия стала корпусом императорских телохранителей, куда набирали лучших командиров, к которым август имел возможность как следует присмотреться и оценить их потенциал. Преторианцы начали исполнять роль своеобразного кадрового резерва, «академии генштаба», поставлявшего империи высших командиров и высшее чиновничество. Кроме того, Галлиен сломал традицию опоры исключительно на военную силу и несколько стабилизировал ситуацию в международных делах посредством дипломатии.
Слово «дипломатия» здесь следует понимать довольно широко: после нескольких поражений в 268 году собственными солдатами был убит Постум, а в Пальмире в 267 году организовали дворцовый переворот, в котором Одената убил его собственный племянник Меоний — как говорят, с ведома Зенобии, жены Одената. Еще ходят сплетни, что обе этих смерти были куплены Галлиеном.
Выдающихся женщин той эпохи было принято описывать прежде всего как образец красоты, на что мы не станем отвлекаться, а обратим внимание на другой немаловажный факт: Зенобия, отличная наездница, была хорошо образована, а в советниках у нее был философ-неоплатоник Кассий Лонгин. Римский префект Тимаген предложил ей завладеть Египтом, и эта выдающаяся женщина отправила в дельту Нила 70-тысячное войско. Зенобия вместе с сыном Афенодором были объявлены царицей и царем Египта — абсолютный нонсенс, даже для того смутного времени.
Больше всего Галлиена ругали за безразличие и благодушное веселье, с которыми он якобы встретил известие о пленении отца. Император самым жестоким образом опроверг это мнение: на устроенных им в честь десятилетия своего правления пышных играх нашлись те, кто пошутили над смертью Валериана — и были за это сожжены живьем.
Галлиен был убит в 268 году под Медиоланом (Миланом), куда явился для битвы с узурпатором Авреолом, командиром созданного Галлиеном же кавалерийского корпуса. Требеллий Полион сообщает:
«Хитрость была такого рода. Галлиен находился во вражде с Авреолом, который присвоил себе власть государя; он каждый день ожидал грозного и неудержимого прибытия скороспелого императора... И вот, собрав воинов, Галлиен выступил словно на верное сражение и тут был умерщвлен подосланными убийцами».
По другим сведениям, Галлиен погиб от чьей-то стрелы.
Перед смертью Галлиен успел назвать преемника, иллирийца Аврелия Клавдия, Клавдия II, будущего Клавдия Готикуса (сентябрь 268 — январь 270), который через год разобьет германцев и с побед которого начнется возрождение Римской империи.
Клавдий не был человеком выдающихся достоинств, но оказался на своем месте. Империи требовался военачальник, который сможет воевать в условиях, описанных им в письме сенату:
«Римскому сенату и народу государь Клавдий... Отцы сенаторы, с удивлением выслушайте то, что истинно. Тридцать и двадцать тысяч вооруженных варваров вступило на римскую землю.
Если я одержу победу над ними, воздайте мне по заслугам. Если же я не одержу победы, то знайте, что я хочу вести войну после Галлиена. Все наше государство изнурено: мы бьемся после Валериана, после Ингенуя, после Региллиана, после Лоллиана, после Постума, после Цельса, после тысячи других, которые вследствие того, что император Галлиен внушал к себе презрение, отложились от нашего государства. У нас нет уже ни щитов, ни палашей, ни копий. Галлии и Испании — источник силы нашего государства — держит в своей власти Тетрик[21]; всеми стрелками, стыдно сказать, владеет Зенобия. Что бы мы ни сделали, все будет достаточно великим».
Клавдий II первым начал вознаграждать золотом лояльность солдат, даровавших ему пурпур. При восшествии на трон нового императора, а также по случаю великих побед армии полагался внеочередной донатив. Клавдий ввиду обесценивания серебряных денег положил начало традиции выплачивать донативы золотом и делать это раз в пять лет — чтобы у солдат не было соблазна почаще менять императоров. Такой порядок в определенной мере укреплял лояльность армии. Некоторые историки полагают, что начало эпохи поздней античности следует отсчитывать именно с «золотых» донативов.
Император Клавдий менее чем за полтора года оставшейся ему жизни сумел разбить алеманнов близ озера Гарда, затем двинулся в Иллирию, где готские пираты после грабежей решили отходить на север сушей.
Теперь военная обстановка резко меняется — римляне перешли в контрнаступление! У города Наисса (Ниш) в долине Моравы император Клавдий II разгромил готов, за эту победу получив прозвище Готикус. Источники сообщают, что было убито 50 тысяч врагов. Готы отступили и на время дунайские границы Римской империи были восстановлены. Но в том же 271 году военачальник Клавдия Аврелиан вынужден покинуть и Дакию, и Балканы — чтобы остановить алеманнов в Италии, уже под самой Павией... Так империя навсегда потеряла Дакию.
Императора Клавдия II Готикуса унесла чума, бушевавшая в разоренной, терзаемой голодом империи. Перед смертью он назвал своим преемником иллирийца, начальника конницы Домиция Аврелиана (270-275). Сенат вначале воспротивился, но армия поддержала кандидатуру Аврелиана, и гордые заседатели Юлиевой курии поспешили подчиниться.
Неудивительно, что иллириец Аврелиан, ставленник войска, все годы своего правления был на ножах с сенатом. Он правил четыре года и восемь месяцев, за это недолгое время сумев разбить германцев и замирить северные границы. Именно тогда Аврелиан приказал возвести вокруг Рима дополнительные защитные укрепления и стену, знаменитую Аврелианову стену длиной почти 19 километров, сохранявшую оборонительное значение даже в Средневековье. Часть этих стен стоит и поныне.
На Востоке, при приближении римлян, сторонники пальмирской царицы Зенобии отреклись от нее. Аврелиан, захватив Пальмиру, взял в плен пытавшуюся бежать к персам Зенобию и проявил прямо-таки неслыханное великодушие — низложенную царицу всего лишь провели в золотых цепях по Риму, а затем поселили на частной вилле в Тибуре неподалеку от Рима, где она и умерла естественной смертью много лет спустя.
Порядок восстановлен? Аврелиан, вероятно, колебался, покидая Пальмиру. Он знал, что на Востоке всё зыбко, всё не то, чем кажется. И действительно, едва войско покинуло город, как Пальмира вновь перестала подчиняться власти империи. Взбешенный Аврелиан вернулся и в наказание до основания разрушил город.
Во время триумфа Аврелиана руководителей мятежей, включая последнего императора Галльской империи Тетрика с сыном и царицу Зенобию, предъявили римскому народу как пленников.
Это не было ожидаемым гражданами миром, но дождаться такового мира, полного мира, Pax Romana, Римской империи отныне никогда не было суждено.
* * *
Аврелиан попытался (не совсем удачно) привести в порядок денежную систему, сделал чеканку денег императорской монополией и даже пробовал бороться с коррупцией среди сенаторов — какая самонадеянность! Повелев именовать себя dominus et deus, он в 274 году ввел культ Непобедимого Солнца (Sol Invictus). Сколько бы еще успел сделать этот жесткий и деятельный человек, если бы не конфликт с секретарем, вольноотпущенником Мнестеем — тот что-то напутал по служебной части и испугался наказания. Мнестей, зная, что Аврелиан слов на ветер не бросает (императора многие упрекали в излишней жесткости), и составил заговор, уверив нескольких придворных, что император таит на них злобу. Аврелиана убили, можно сказать, по ошибке — убийцы затем выразили публичное сожаление и, указав на злосчастного секретаря, объяснили, что поверили лжи.
Центральная проблема состояла в том, что Аврелиан не оставил законного наследника: император не ждал смерти и не успел подготовить преемника, а у армии не было «готовых» кандидатов. Полгода длилось междуцарствие и почти шесть месяцев сенат и армия пристально следили друг за другом, как два притаившихся хищника. Вроде бы отыскался компромиссный вариант — сенат предложил на трон престарелого Клавдия Тацита, но он вскоре умер.
Настала очередь Марка Аврелия Проба (правил в 276-282 гг.). Солдаты выкрикнули это имя, а уставший от неопределенности сенат безропотно утвердил этого уроженца Паннонии. Новый император действовал подобно Аврелиану: обороняя границы империи, в 277 году он разбил вторгшихся (вновь!) в Галлию франков, бургундов и алеманнов, расправился с очередными галльскими узурпаторами Прокулом и Бонозом и заселил варварами опустошенные земли Мёзии и Фракии.
Честь и превосходство Рима были восстановлены. Но главное — Проб оставил будущему своих людей, круг работавших с ним уникальных штабистов, среди которых будущие императоры Кар, Диоклетиан, Максимиан, Константин и Галерий.
После того, как войска Реции и Норика объявили императором Марка Аврелия Кара, Проб был убит своими солдатами.
Успехи Проба и его предшественников позволили кое-как стабилизировать Римскую империю, без чего были невозможны никакие преобразования. Перечисленные выше «люди из штаба Проба» вскоре до неузнаваемости изменят государство.
Все было готово к тому, чтобы Римская империя восстала из праха.
Хроника основных гражданских войн и узурпаций III века
● 194 г. — Север разбивает и предает смерти Песценния Нигера.
● 195 г. — разрыв между Севером и Альбином, который объявляет себя августом.
● 197 г. — Клодий Альбин терпит поражение и гибнет при Лугдуне (совр. Лион).
● 197-202 гг. — кампании Севера по приведению Востока в покорность.
● 218 г. — Сторонники Элагабала, провозглашенного императором в результате мятежа, наносят поражение Макрину, который вскоре гибнет.
● 222-235 гг. — попытка узурпации, совершенная Таврином, в Сирии.
● 234 г. — Максимин Фракиец провозглашен императором войсками в Паннонии.
● 235 г. — Александр Север убит взбунтовавшимися солдатами на Рейне.
● 235-238 гг. — попытки узурпации, предпринятые на Рейне Магном и Квартином.
● 238 г. — Гордиан I и его сын поднимают в Северной Африке восстание, оба Гордиана гибнут при его подавлении. Выбранные сенатом Пупиен и Бальбин гибнут от рук преторианцев. Максимин вторгается в Италию, неудачно осаждает Аквилею, и его убивают собственные солдаты.
● 240 г. — восстание Сабиана в Карфагене.
● 244 г. — Гордиан III умирает или гибнет. Префект претория Филипп (Араб) провозглашен императором.
● 244-249 гг. — попытки узурпации: Марка — в Сирии, Сильбаннака — в Германии и Спонсиана — в Паннонии.
● 249 г. — Деция провозглашают императором, он наносит поражение Филиппу и убивает его на севере Италии. Узурпатор Иотапиан терпит поражение в Сирии.
● 250 г. — неудачная попытка узурпации со стороны Юлия или Приска на востоке и Валента в Риме.
● 253 г. — Эмилиан поднимает восстание на Дунае. Он одерживает победу над Требонианом Галлом и убивает его, но через несколько месяцев его убивают собственные воины. Узурпация Урания Антонина.
● 253-259 гг. — неудачная попытка узурпации, предпринятая Мареадом в Сирии.
● 258 г. — узурпатор Ингенуй поднимает восстание на Дунае.
● 260 г. — волна узурпаций в связи с пленением Валериана, в том числе: узурпация Регалиана в Иллирике, Валента в Македонии, Постума в Галлии, Регалиана на Дунае, Макриана, Квиета и Баллисты на Востоке и другие — в Египте, Италии и, возможно, в Африке.
● 261 г. — Макриан терпит поражение от армии Галлиена и гибнет, Квиет убит Оденатом, который принимает титул дукса и «повелителя Востока». Валент поднимает восстание в Македонии, попытка узурпации наместника Египта Муссия Эмилиана.
● 265 г. — Галлиен нападает на Постума.
● 267 г. — военачальник Ауреол восстает против Галлиена.
● 268 г. — Галлиен убит, Ауреол терпит поражение и гибнет.
● 272 г. — Аврелиан одерживает победу над Зенобией.
● 275 г. — убийство Аврелиана. Тацит провозглашен императором.
● 276 г. — Тацит убит, ему наследует Флориан. Проб поднимает восстание, восточные легионы провозглашают его императором. Флориан убит своими людьми.
● 280 г. — попытка узурпации Боноза и Прокуда.
● 281 г. — попытка узурпации Сатурнина.
● 285 г. — Диоклетиан одерживает победу над Карином.
● 286 г. — Караусий поднимает восстание в Британии.
● 296 г. — Констанций разбивает Аллекта и отвоевывает Британию.
● 298 г. — подавлен мятеж Домициана в Египте.
Каждая строка этого списка дышит смертями и разрухой. Пахнет большой кровью.
Запад и Восток: две судьбы
Три причины кризиса империи нам уже известны. Первая — прекращение завоеваний и притока богатства извне, то есть изменение стратегической ситуации и переход империи к стратегической обороне. Вторая — упадок сельского производства, основанного на рабском труде, развал финансовой системы и сжатие рынков. Третья — кризис управления, который привел к обрушению внутреннего порядка империи, все еще пытавшейся управлять огромными территориями как полисным государством.
Есть и четвертая причина фактического распада Римской империи в III веке. Она заключается в том, что исчезло равновесие между нищающим Западом и динамичным, традиционно богатым Востоком. Кризис рабовладения закономерно поразил в первую очередь Запад, где этот способ производства пророс во все поры общества и обусловил громадную разницу в экономическом развитии с Востоком.
В культурном отношении слава Запада тоже была на ущербе: главным языком литературы и философии еще при Марке Аврелии стал не латинский, а греческий.
На Востоке вызревали новые богатства, знания, технологии, новые религии, и прежде всего христианство. Все эти перемены, увы, вовсе не отражались на политической структуре Римской империи! Сенат примерно на треть состоял из греков родом из эллинизированных городов Востока, но он постепенно утрачивал власть, а на имперских верхах после Филиппа Араба (244-249) представителей азиатских и африканских провинций не появлялось вовсе.
Выходило, что самые богатые, самые культурные и урбанизированные регионы были отстранены от участия в государственном управлении. Пока у сената оставалась возможность выбирать императоров, он назначал землевладельцев латинского Запада, чему примером испанец Бальбин и римлянин Тацит, последние сенатские выдвиженцы III века. Запад был фундаментом мира классической античности и основой римской экспансии. Романизация Запада — это землевладельческий класс, проживающий в городах, устроенных по римскому образцу, это латынь, из официального языка становившаяся разговорным и смешивающаяся с местными диалектами.
Именно на Западе латинский язык стал поначалу среди чиновников, а затем и среди народа основным разговорным. Но прежде всего романизация — это перенос рабовладельческой экономики римской Республики на завоеванные и колонизированные земли Запада, где до римлян царил родоплеменной строй. «На этой расчищенной от архаичного прошлого социальной почве римское рабовладение в его самой жесткой и окончательной форме натурализовалось, принялось и зацвело», — утверждает историк экономики Перри Андерсон.
На Востоке, где основным языком оставался греческий, картина была принципиально иной. Здесь римское завоевание наложилось на богатую и развитую эллинистическую цивилизацию, к моменту прихода римлян тут процветали крупные и богатые города, в окрестностях которых проживали фермеры и знать. Здесь, на Востоке, действовали унаследованные от былых монархий управленческие и общественные структуры.
Римские завоеватели не стали ничего ломать, а рационально приспособили эти структуры к своим нуждам. Поэтому не на Востоке, а именно на Западе полностью раскрылись противоречия рабовладения. Это архаичное, негибкое, окаменелое устройство общества пришло к своему логическому завершению именно на Западе, где его не сдерживало предшествующее развитие или альтернативные формы общественного уклада. «Там, где среда была наиболее чистой, симптомы были наиболее острыми»[22].
Неудивительно, что более всего упадок коснулся царства рабовладельческого производства — территорий Италии и нескольких северных европейских провинций, опустошаемых гражданскими войнами и набегами, в особенности Галлии, Белгики и Нижней Германии. Говоря о Галлии, Мамертин в начале IV века сообщает об опустевших регионах, заброшенных полях и виноградниках, о болотах и лесах там, где прежде были засеянные поля.
Папа римский Геласий в V веке писал, будто в Эмилии, Тоскане и соседних провинциях Италии население почти вымерло, а последующие события показали, что это было лишь началом трагедии древней италийской земли.
И — какой контраст! — в Британии, на Ближнем Востоке, в центральных провинциях Северной Африки (в особенности в Нумидии, Бизацене и Проконсульской Африке) в III и IV веках растет как население, так и производство.
Расхождение в уровнях экономического развития западных и восточных земель было разительным. Экономическим центром обновленной империи, обогащенной романизированными землями, стали восточные и африканские провинции. Богатство одних регионов компенсировало упадок других, и получается, что, хотя центральные и западные провинции поразил упадок, «в среднем» империя жила в довольстве. Если угодно, «общий градус по больнице» был вполне удовлетворительным.
Дело в том, что на Востоке соотношение сил государства и знати было совсем иным, чем на Западе, а потому Восток оказался гораздо устойчивее политически и экономически.
На Востоке свободные деревни чаще ухитрялись сохранять общинную независимость, было широко распространено мелкое и среднее землевладение. Здесь рабский труд не прижился в качестве всеобщей основы производства, в отличие от Галлии, Испании и Италии. Не укоренился и патронат, хотя впервые он появился в Египте. Налоговое бремя Востока было традиционно легче западного.
Рабов на Востоке было не меньше, чем на Западе, но их эксплуатировали в ремеслах и в домашнем услужении, а не в сельском хозяйстве. Еще одно отличие: если на Западе основное сельское производство сосредотачивалось в крупных хозяйствах, принадлежащих большей частью сенаторским и аристократическим семьям, сложно переплетенным семейными и родственными узами, то на Востоке сельские землевладельцы были средними собственниками, «индивидуальными предпринимателями», переводя в современные термины. Они зачастую жили в городах, обладали меньшими активами, не были связаны с имперским центром власти (сохраняя лояльность ему) и не основали ни одной императорской династии.
Именно эта независимая страта средних хозяев после кризиса III века стала оплотом имперской администрации Востока, и именно она стала поставлять империи кадры бюрократии, а потом и константинопольского сената.
Иллирийские императоры
Как мы недавно говорили, с середины III века императоры и высшее офицерство все чаще были выходцами из дунайско-балканских провинций, то есть из Паннонии, Далмации и Мёзии. Поднявшие империю из праха Деций, Клавдий Готикус, Аврелиан и Проб, блестящий реформатор Диоклетиан, решительный Констанций Хлор, упорный Галерий, Иовиан, способный и терпимый основатель династии Валентиниан, победитель вандалов и реорганизатор римского права блистательный Юстиниан, а также многочисленные командующие римскими армиями, — всех этих людей в наше время назвали бы «иллирийской хунтой».
Одно из объяснений «иллирийского феномена» состоит в том, что Паннония и Далмация подобно стратегическому мосту связывали восточную и западную части империи. Через эту зону неизбежно проходили все войска, двигающиеся по оси восток-запад. Паннония имела большое значение для исхода множества гражданских войн, разъедавших империю. Кто владеет стратегически важной областью, тому нетрудно приблизиться к имперской власти, в том числе высшей.
Паннония, Далмация и Мёзия позднее других подверглись романизации и переходу к сельскому хозяйству, основанному на виллах магнатов. Рабовладельческое производство тут приживалось с трудом, аграрные структуры походили на восточные, а не западные. Соответственно, их гораздо меньше затронул кризис III века.
Политически же регион был тесно связан с Римом: здесь говорили только по-латыни, а греческого не знали вовсе. Это была грубая и некультурная окраина латинской цивилизации, но именно там сохранился утраченный метрополией «имперский дух» прежнего Рима. Ментальность хозяев Вселенной, способная позвать в бой и принести себя в жертву на алтарь отечества — во имя сената и народа Рима!
Захват императорского трона выходцами с Дуная и Балкан отражал смещение римской политической системы из Италии к провинциям и, прежде всего, на Восток. Этот сдвиг в конце концов позволил сохранить единство и латинский характер государства. Иллирийские императоры отодвинули окончательное падение Западной Римской империи на добрых сто пятьдесят лет.
Принципат и доминат
Как некогда внутренний кризис и столетие гражданских войн поглотили Республику, так катастрофа III века уничтожила созданную Октавианом Августом систему принципата. От прежнего государства не осталось почти ничего, кроме некоторых традиционных структур, да, пожалуй, названия. К концу III века изменилось само содержание, глубинная суть посткризисной империи.
Строго говоря, в III веке Римская империя пала — подобно тому, как пала Республика в I веке до н. э., — а затем последовала ее «пересборка» на новых основах.
Прологом к этой пересборке становится замена «принципата» «доминатом». Это произошло в конце II — начале III века. Вначале отдельные императоры, а затем все правители империи, начиная с Аврелиана, начали объявлять себя dominus et deus и насаждать восточные церемониалы падения ниц при появлении императора — proskynesis. Прежде словом dominus раб называл хозяина, а низший — высшего. Теперь этим словом принялись называть императора-бога. Любой человек, применяя эту словесную формулу, объявлял себя рабом императора (как впоследствии и рабом Божьим в христианской традиции).
Новый титул впервые пытался ввести сын Веспасиана, непопулярный Домициан (81-96). Однажды он начал письмо от имени прокураторов словами «Господин наш и бог повелевает...». Этот эпизод не получил развития и, возможно, вызвал улыбки современников, но через век, при Септимии Севере, эта формула уже становится нормой, а при Аврелиане «Dominus et Deus» — «господин и бог» — официальное и обязательное титулование.
Таково было веление времени и требование высокой политики. Даже императоры Аврелиан и Диоклетиан, известные личной скромностью и неприхотливостью, подчинились политической нужде и сочли необходимыми пышную атрибутику и спецэффекты, поражающие воображение простецов: золотые короны, шитая драгоценными камнями раззолоченная одежда и обувь, масштабные церемонии и запредельно расточительное содержание двора.
(заметка на полях: если вы видели фильм «Клеопатра» от 1963 года, учитывайте, что показанная там роскошь Рима более принадлежит эпохе Диоклетиана, а не куда более скромным и спартанским временам Юлия Цезаря)
Рим не выказал удивления: с обожествлением высших должностных лиц он был знаком еще в эпоху Республики, когда консул-триумфатор появлялся в одеждах Юпитера Капитолийского и выкрашенными красной краской руками и лицом, чтобы больше походить на терракотовую статую воплощаемого божества. К тому же после правления безумного Элагабала и отпетого кутилы Галлиена понятия о том, что такое «причуда», «каприз» и «безумная роскошь», сильно изменились.
Менялись не только публичные церемонии. Династия Северов (правила с перерывами в 193-235 гг.) трансформировала систему имперского администрирования. Италия, ранее привилегированная часть империи, теперь превратилась в рядовую провинцию и облагалась налогами наравне с прочими землями. Об этом и поныне свидетельствует надпись на арке Септимия Севера на Forum Romanum. Грань между Италией и провинциями стерлась не по прихоти императоров, а потому, что, во-первых, Италия утратила приоритетное экономическое значение и, как отмечалось выше, в сравнении с другими областями резко обеднела.
Во-вторых, нужды управления империей повелевали уравнять в правах все ее части и всех жителей, тем самым увеличив число налогообязанных. Эдикт Каракаллы 212 года, юридически утвердивший ситуацию равенства всех жителей империи, римских граждан и провинциалов, логически продолжил дело Септимия Севера.
● В далеком прошлом Республика строго разделяла военную (проконсульскую) и гражданскую (трибунскую) власть. Военный или гражданский imperium (право действовать от имени государства) при Республике был временным и выборным, причем действовал лишь за пределами померия[23]. Империй наделял военными полномочиями консулов и преторов, а также некоторых низших магистратов.
● Принципат, ранняя форма монархии, изменил эту практику. Принцепсу, «первейшему», начиная с Октавиана Августа, принадлежала реальная высшая гражданская и военная власть, соединявшая несколько магистратур. Республиканское устройство существовало, но, поскольку важные выборы теперь регулировал принцепс, со временем от прежней Республики осталась пустая форма, видимость, не несущая никакого смыслового наполнения. Политическое значение сената, комиций, магистратур (кроме цензоров) снижалось год от года.
● Принципат еще сохранял республиканские черты. Например, император не имел права облагать налогами. В эпоху принципата сенат и народ — теоретически — наделяли императора полномочиями. Фактически роль народа была формальной, а армия с самого начала желала сказать при выборе императора свое слово.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги