После выстрела

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Вот уже два года прошло со дня смерти Мурдала.

Зелиха все это время в трауре, одета с головы до пят в черное. Встречая ее на улицах аула, люди с глубоким сочувствием провожают ее долгим взглядом. А иные останавливаются, заводят разговор о том, что умершие уходят, а живые остаются в этом мире и потому должны жить и радоваться жизни. Она печально улыбается и кивает головой в знак согласия, потому что не хочет омрачать своим неизбывным горем настроение добрых людей.

Сразу же после похорон Мурдала, против воли отца переселился Ильяс в дом Зелихи. Не удалось Сардалу добиться, чтобы ушла Зелиха к своим родным и все оставила в его распоряжение: помешал родной сын, его любимец, на которого рассчитывал он больше, чем на самого себя. Забрал Ильяс свои вещи и перенес их к Зелихе. Так и живет у нее, скрашивая ее одинокую старость.

Чего только ни делал Сардал, чтобы прогнать вдову и вернуть сына! Цеплялся и придирался ко всему. Скромность Зелихи, не показывавшей людям своих слез по горячо любимому мужу и всячески подавлявшей свое горе, он истолковал по-своему: безучастна и безразлична она к смерти мужа, забыла его, как только он скончался. А родственники ее — не мужчины, раз не хотят ее забрать к себе. Холодные люди и они, и она. Она всю жизнь мучила Мурдала, а когда сжила со света, вогнала его в гроб, какими-то хитростями заманила к себе Ильяса, отняв родного сына у любящего его отца, нагло заняв место его законной матери.

Много и без устали говорил Сардал. На каждом углу. Днем и вечером. Говорил и говорил. Все говорил, кроме правды.

Думал, забыли люди про уход Ильяса. Про то, как во время похорон Мурдала пожалел он досок, выпиленных из старой акации для могилы брата. Досок пожалел!..

Нет, Сардал, хотя и не бросают тебе упреков в глаза, но знают жители аула, кто ты такой. Помнят люди плохое, крепко помнят. И при случае так напомнят тебе, что пожалеешь еще обо всем, да поздно будет…

Мовсар так в ауле и не появился. В Грозном поселился женился, стал отцом, работает на заводе токарем.

В Грозный же уехала и Элиса: в прошлом году перешла с заочного отделения на очное.

Она по-прежнему не находит себе места, думает, как выйти из безрадостного своего положения. Сколько раз просили ее подруги, чтобы рассказала она им о своей тоске, но она все такая же скрытная, как раньше, и больше всего на свете боится их настойчивых вопросов.

Она почти перестала смеяться. Все чаще уединялась в каком-нибудь дальнем углу институтского сада.

Однажды девушки занимались в комнате общежития. Элиса листала учебник, но думала о чем-то своем.

— Девочки, а я что знаю! — раздался крик Рехи, — наша тихоня влюбилась!

— В кого?

— В заочника Висхана. Вот он, глядите — на титульном листе Элисиной любимой книжки!

— А где он работает?

— В редакции газеты. И стихи пишет.

— Поэт и художница под сенью струй! Их осенило вдохновение. И, как ни странно, — в один и тот же момент.

— Я видела его! — воскликнула одна из подруг. — Красивый! — Элиса смущенно улыбалась.

— Да, полюбила. Да, он очень красивый!

— Ну, вот, видишь, я сразу догадалась. Одобряю!

— И все-таки, — нахмурилась Элиса, — я не думаю ни о чем серьезном.

— Почему же?

— Мужчины все зазнаются, как только чувствуют, что их любят.

— Ну уж, не все!

— Не все ведь такие, как Изновр!

«Девочки, девочки, — вдруг расстроившись, подумала Элиса, — разве они поймут мое горе?! Ведь к такой, как я, многие чеченские ребята будут относиться одинаково. И Изновр, и Висхан, и другой…»

И радость, ощущение счастья сменились привычной болью и тоской.

Так вот и стала для нее любовь запретной и недосягаемой.

Стремясь уйти от своих горьких дум, она все еще лелеяла в душе надежду на Мовсара. Он, правда, женился. И у него есть ребенок. И он вовсе не бывает рад, когда видит ее. Но, в конце концов, он же обещал. И он совсем не нужен ей навсегда, на всю жизнь. Она и сама не согласилась бы на это. Зачем разрушать его семью? Пусть он только побудет ее мужем хоть неделю…

Время от времени приезжали к Мовсару Нуха и Ильяс. И всегда вместе с ними приходила Элиса. Во время этих коротких посещений она неизменно находила момент, чтобы тайком напомнить ему, что все еще ждет, терпеливо и неизменно, когда же наконец он избавит ее от этого страшного позора, о котором, к счастью, пока еще не узнали люди. Ей, конечно, и в голову не приходило, что Ильяс, Хамид и даже Сардал знают все. Сардал охотно раззвонил бы тайну на весь аул, если бы сыновья не пригрозили ему тем, что не только Ильяс никогда не вернется к нему, но и Хамид тоже уйдет: Сыновей своих Сардал искренно любил, и такая угроза была для него слишком серьезной, чтобы с нею не посчитаться. Порой, болтая с кем-нибудь, он чувствовал, что его так и подмывает проговориться, но в последнюю минуту прикусывал язык…

В дни приезда Нухи и Ильяса к Мовсару трое старых друзей весело болтали, а Элиса сидела и ждала с тревогою в сердце, когда же наступит подходящий момент, чтобы повторить Мовсару то, что он давно уже знал наизусть.

Как-то земляки немного выпили, и Ильяс сказал:

— Давайте никогда не говорить о том, что было. Мы — вместе, и это главное!

Нуха не понимал, что имеет в виду Ильяс, и потому отнесся к его предложению спокойно. Мовсар же был доволен. Он много раз жалел о том, что написал когда-то слишком откровенное письмо Ильясу. И теперь воспринял слова Ильяса как зарок молчания. Мир и согласие между тремя «мушкетерами» были восстановлены и упрочены.

Долго не умолкала в тот вечер дружеская беседа за столом.

— Нет, брат, никак не получается из тебя горожанина! — шутил Нуха, хлопая Мовсара по плечу и хитро подмигивая Ильясу.

— Это почему же?

— А потому, что жену не посадишь с нами. И Элису тоже. Подавляешь женщин, как феодал. Идите сюда, к нам, садитесь! — закричал Нуха жене Мовсара Мархе и Элисе, которые в этот момент были в кухне. — Давайте теперь мы вас будем обслуживать! — И, вскочив со своего места, Нуха побежал на кухню, выхватил у Мархи из рук шипящую сковородку и принес ее в комнату, затем опять помчался в кухню и, приведя оттуда Марху и Элису, усадил их на диван между собой и Ильясом. — Сидите спокойно! — сказал он.

— Берегись, Марха! — усмехнулся Ильяс — Как только мы уйдем, твой тиран будет тебя отчитывать за это!

«Тиран…» Ильяс произнес это слово, не вкладывая в него серьезного смысла. А Элиса истолковала его по-своему. Мовсар и в самом деле превратился для нее в тирана и повелителя, от слова которого зависела теперь вся ее судьба. Бывали моменты, когда она начинала его ненавидеть. Но и тут останавливали ее магические слова: «Он обещал…»

— Сиди, Марха, сиди спокойно! У нас равноправие! — и Нуха принялся разливать вино и подавать закуски.

— Спасибо, — улыбалась Марха. — Вообще-то ты прав: Мовсар пока еще горожанином не стал. Но станет им в ближайшее время.

— Чеснок, говорят, в Мекке побывал, а чесноком остался, — заметила Элиса, раскладывая на тарелки жареное мясо. — Мужчин учить надо. Неизвестно еще, куда мой братец жену свою посадит. Это он сейчас такой хороший, пока холостяк. Все они холостые хорошие, а потом такими ревнивцами становятся…

— А ты откуда знаешь? — улыбнулся Нуха. — Можно подумать, что три года замужем была.

— За свободу несчастной женщины, которая выйдет за Нуху! — Ильяс поднял бокал и выпил его залпом.

— А если говорить серьезно, то жены должны быть свободны от предрассудков, — сказал Нуха.

— Это как же? — не понял Мовсар.

— А вот я напишу диссертацию о пережитках прошлого и о том, как с ними бороться, тогда узнаешь! — ответила Марха.

Было уже поздно, когда Ильяс сказал:

— Элису я до общежития провожу. А потом вернусь. Не бойся, Марха, мы с Нухой много места не займем, на одну подушку уляжемся.

— Вам ведь на поезд, вставать рано, так что лучше ты, Ильяс, оставайся, — возразила Элиса. — А меня Мовсар до трамвая проводит. Не возражаешь, Марха?

— Пожалуйста, — улыбнулась гостеприимная, ничего не подозревавшая жена Мовсара.

Ильяс сказал, что тоже пойдет провожать Элису, но тут же он вспомнил, что рано утром ему надо идти в Госстрах, и поэтому сейчас пора лечь спать. Нуха посмотрел на часы, ахнул и хлопнул себя по лбу:

— И мне ведь тоже завтра в девять надо быть в конторе Кинопроката: если не приду, большой скандал будет!

По улице Элиса шла медленно: ей хотелось как можно дольше быть с Мовсаром, чтобы в конце концов чего-нибудь добиться, а он все прибавлял шаг. Так постепенно приблизились они к трамвайной остановке.

Между тем Элиса все еще никак не могла заставить себя начать разговор. Будь проклято ее горькое прошлое! Как ни храбрилась она, как ни подстегивала себя, как ни старалась вспомнить давно заготовленные для этого разговора фразы и убедительные слова, сейчас мужество покинуло ее. Язык словно прирос к нёбу. Мысли путались. Ноги стали свинцовыми.

Но вот и остановка.

Нет, она должна ему сказать…

— Послушай, Мовсар, — проговорила она наконец. — Что же ты думаешь? Что скажешь? Подожди, не отвечай, еще кто-нибудь встретится… Давай отойдем в сторону. Вот так… Ну, говори…

Сердце Элисы заколотилось, запрыгало.

— Не надо, Элиса. Сегодня давай оставим этот разговор, а то ведь затянем и Марха будет сердиться. Ребята без меня не лягут, будут ждать. А им рано вставать. Прошу тебя…

— Нет, — твердо и резко сказала Элиса и сама удивилась своей решительности. — Не первый раз ты придумываешь всякие причины и предлоги. Вот тебе уж и Нуха помешал, мой родной брат. Да если бы он только знал!.. Смотри, Мовсар, доведешь меня до могилы, тебя совесть замучает! Тебе хорошо: ты женился, стал отцом. Но нельзя же быть таким эгоистом. Дай и мне воздухом дыхнуть! Теперь моя очередь. Открой мне дорогу, и я все прощу тебе, все прощу! Не играй со мной в прятки!

— Ты права, Элиса. Но прошу тебя, оставь этот разговор до следующего раза. Сейчас не время…

— Ты извел меня, — словно не слыша его, продолжала Элиса, — довел до того, что я в любую минуту готова покончить с собой… — И она зарыдала.

Мовсар растерялся.

И, словно на выручку ему, подошел к остановке трамвай.

— Беги, Элиса! Беги! Это последний!..

Он схватил ее за руку, побежал, таща за собою, и не успела она опомниться, как он приподнял ее над землей и поставил на подножку.

Трамвай тронулся, и он помахал ей рукой.

«Пронесло, пронесло!..» — шептал он, торопливо зашагав домой.

— Мовсар!

Он вздрогнул от неожиданности. Ильяс! И в одной нижней рубашке…

— Ты куда это… в таком виде?..

— Я вижу, ты задержался. Решил выйти тебе навстречу. Ночь… Мало ли что…

— А-а-а…

— Мовсар, — сказал Ильяс тоном, заставившим Мовсара насторожиться, и закашлялся от дыма своей сигареты. — А, Мовсар!

— Что?

— Как там у вас… с ней?..

— Мы, кажется, договорились: кто старое помянет, тому глаз вон!

— Но… Как она? Что говорит?

— Она для меня на первом месте, — соврал Мовсар, видя, что иначе Ильяс не отвяжется. — Между прочим, то, что я тебе в письме писал, это неправда… Все было не так… Тогда я злой был, вот и написал…

— Да? А я думал…

— Ты думал то, что тебе было выгодно, Ильяс.

— Что-о?

— А то. Наследство дяди получил и живешь припеваючи.

— Ты что говоришь? Я, что ли, тебя просил завещание возвращать? Нет, не думал я, что ты такое можешь сказать!

— Я правду могу сказать, и больше ничего. Разные люди бывают. Вот ты, например, на чужой щедрости проехался. Рад был, наверно, когда завещание получил?

— Знаешь, Мовсар, что я тебе скажу? — не выдержал Ильяс. — Ты нагадил на стол, на котором ел, и удрал подальше от стыда. И только тогда я пошел к Зелихе. Просто жалко ее стало. А тебе кто мешал приехать? И кто мешает сейчас? Я тебе сколько раз писал! И о смерти Мурдала писал. А ты? Только отмалчивался!

— Давай, давай, говори! Я так не умею. А у вас в семье все такие. Твой отец разговорами мне голову продолбил.

— Ты свои обиды, я вижу, до сих пор помнишь, — рассердился Ильяс. — А чужие?

— А ты вспомни, всегда ли ты мне добра желал? А сколько раз ставил мне подножки твой отец? Когда я с Изновром дрался, ты все кричал: подножки не ставить! А вы? Хамид ваш хорошо об этом знает. Он лучше вас с отцом, конечно. Но, наверно, какова кромка, такова вся материя. И у него, если покопаться, наверно, совесть нечиста. Да ты мне хоть один пример приведи, когда кто-нибудь из вас за меня заступился! Нет, не сможешь, не было такого случая!

— Таким, как ты, ничего не докажешь! Ты ведь не веришь никому, — сказал Ильяс. — Себе хоть веришь, а? Если обо мне правду знать хочешь, скажу. Я не сразу отца своего раскусил. Так же, как ты. А когда понял, что он за птица, сразу ушел от него. Ну, а после твоих оскорблений там, в буфете, я с тобой подраться хотел. Просто случайно этого не получилось.

— Твой отец всем карты перепутал, я тебе об этом и писал, — примирительно сказал Мовсар.

— Мой отец — не ангел. Это верно. Но твоя голова где была? Почему с людьми не советовался? С тем же дядей Мурдалом? С Нухой?

— Ладно, хватит…

— Нет, Мовсар, раскаяться никогда не поздно. Я бы с тобой, может быть, и говорить не стал, если бы не Элиса. Ты знаешь, она замуж хочет только за Изновра…

— Ну и пусть идет за кого хочет. Мне что? Я сватом должен быть, что ли?

— Успокойся, Мовсар. Ты опять такой, как тогда. Я не Изновр, со мной драться тебе ни к чему.

— Если надо будет, и с тобой подерусь! — прищурился Мовсар.

Споря, Мовсар и Ильяс не заметили, как подошли к дому Мовсара. Только кашель Нухи, доносившийся со двора, напомнил им об этом.

Мовсар похолодел, подумав о том, что Нуха мог слышать часть их разговора.

— Эй, Нуха, ты давно здесь? — спросил он.

— Нет, только что вышел, — ответил Нуха.

В парке, на берегу реки Сунжи, облюбовали Элиса и ее подруги живописный уголок.

Им нравилось заниматься, взобравшись на дерево и уютно устроившись среди густых ветвей, так, чтобы в короткие минуты отдыха можно было обозревать всю — до самого горизонта — живописную окрестность. В таком созерцании был свой смысл: отдыхала душа, спокойно и ровно билось сердце, прояснялся мозг, а глаза, переутомленные и покрасневшие студенческие глаза, восстанавливали юношескую свою зоркость. И места на тополиной галерке стали излюбленными.

Кончился первый семестр. Началась экзаменационная сессия. Первым был объявлен в расписании экзамен по русской литературе девятнадцатого века.

Элиса сидела на толстой ветке рядом со своей подругой Рехой.

— Эй, Элиса! — неожиданно воскликнула Реха. — Смотри, кто идет!

Висхан… Это был он.

— Твое сердце дает ему позывные, — улыбнулась Реха. — Иначе как бы он узнал, что ты именно здесь? Или, может быть, ты назначила ему свидание с нами всеми? На себя не надеешься?

— Нет, вы посмотрите, посмотрите на нее! — зашумели подруги. — Губы задрожали, глаза запрыгали! Вот что такое любовь! Шила в мешке не утаишь, луч солнца в карман не спрячешь!

— Привет, девочки! — еще издали крикнул Висхан.

— Привет, Висхан! Айда к нам и чувствуй себя как дома! Только скажи, как ты нас нашел?

— Вы всегда здесь, — засмеялся Висхан.

— В таком случае скажи, зачем пришел.

Девушки вели шутливый разговор с Висханом, словно не замечая Элисы. Она молчала.

— К кому пожаловал? Говори честно. А то мы не знаем, кому с тобой разговаривать.

— Знаете, — отвечал Висхан, глядя на Элису.

— Тогда нам выкуп!

— Получайте! — и Висхан протянул девушкам кулек с конфетами.

— Шоколадные? Пойдет! — девушки принялись разворачивать фольгу.

Вращаясь, словно маленькие пропеллеры, падали на землю осенние листья. Элиса поймала один из них, понюхала, положила в книгу. Она молчала потому, что думала все о том же: не знает, ничего не знает о ней Висхан, а если узнает, перестанет улыбаться, перестанет приходить… Сердце заколотилось в груди. Тревожно, гулко.

О, сердце, сердце! Не будь жестоким. Дай хоть каплю надежды. Неужели тебе не жалко Элису? Разве она виновата?..

— Эй, Висхан! Показать тебе твой портрет? — и Кайпа, выхватив у Элисы ее книжку, раскрыла его и протянула парню. — Вон там, на титульном листе!

— Кто же это рисовал? Неужели ты, Элиса?

— Почему «неужели»? Ты знаешь, что я — знаменитая художница.

Висхан смотрел на нее влюбленными глазами. Смотрел снизу, с земли, как смотрят в небо, когда видят на нем сверкающую звезду.

Сердце любой девушки запрыгало бы от счастья под таким вот взглядом любимого.

Сердце Элисы сжалось от боли.

Так было каждый раз, когда она видела его. Она не знала, радоваться ей или печалиться. Ведь между нею и Висханом стояла стена, высокая и страшная. И преодолеть ее пока не удалось. И неизвестно, удастся ли вообще.

Мороз приятно пощипывал щеки. В синеве неба плыли шелковистые клочья белых облаков. Деревья обросли за ночь серебряной бахромой, а на окнах появились неповторимо-своеобразные пейзажи с причудливо-сказочными горами и озерами, пальмами, соснами и ивами. Над крышами домов, стоявших на восточном краю города, летали, простуженно каркая, черные вороны. Ожесточенно, словно пытаясь согреться, хлопали они своими огромными крыльями.

Элиса встала рано и увидела последние звезды. Они меркли и угасали у нее на глазах.

Распахнув форточку, она с наслаждением вдыхала чистый морозный воздух и, сцепив пальцы обеих рук, выворачивала ладони от себя, словно желая прогнать еще не оставивший ее сон.

Она ощущала легкость и силу.

Тяжкие сновидения отпрянули, и в непонятном полузабытьи радовалась сейчас Элиса щедрой красоте зимнего утра, которое будто бы приветствовало ее и желало ей добра и счастья.

Девушка готова была лететь в морозную высь.

Шлепанье босых ее ног по полу разбудило подруг.

— Смотрите, смотрите!.. — воскликнула она, и девушки молча прильнули к окну так же, как она, пораженные несказанной прелестью, великолепием вечно новых картин природы.

— Да-а… — протянула наконец Реха. — Да-а…

Она умела грубовато острить, а высказать чувства, охватившие ее при виде первого снега, не смогла.

Впрочем, созерцание зимы длилось недолго. Не прошло и пяти минут, как началась обычная для студенческого общежития утренняя суматоха: умывание, одевание, спешка…

— Все радуются, а Элиса опять нет, — сказала Кайпа, заметив, что подруга задумалась. — Не мешкай, опоздаешь!

— Что с тобой? — Реха участливо обняла Элису.

— Ничего, — улыбнулась Элиса. — Разве я стала бы скрывать от вас, если бы что-то случилось! Просто природа, просто зима…

— Творческая грусть, понятно! — сказала Реха и, достав из тумбочки мыло, зубную щетку и пасту, вышла из комнаты.

После утренней зарядки студентки торопливо позавтракали.

Элиса продолжала стоять у окна.

— Ты словами Висхана сыта, что ли? — сказала Реха. — Садись, ешь!

Но Элиса только отрицательно покачала головой. Однако, когда подруги ее вышли из комнаты, она накинула пальто и вышла следом за ними.

— Говори, Элиса, не молчи! — потребовали девушки.

— Если буду говорить, поскользнусь и упаду, — отшучивалась Элиса.

И в этот момент на перекрестке она увидела Висхана. Почему он здесь в такой ранний час?..

— Разве ты не уехал? — спросила она, хотя вопрос ее был лишним.

Висхан не ответил. Не обращая внимания на подруг Элисы, он каким-то странным взглядом осмотрел ее с головы до ног.

По телу Элисы прошла жаркая волна. Губы ее задрожали.

— Мне нужно тебя спросить кое о чем, — сказал Висхан.

И он зашагал рядом.

Еще накануне собирался он уехать в свой аул. Но не уехал. Остался. Все время мучил его один вопрос: почему Элиса без конца откладывает свадьбу. Он не мог допустить, что она обманывает его. Но тем непонятнее были эти оттяжки.

— Не скользко вам, не упадете? — обратился Висхан к подругам Элисы.

— Нет, — усмехнулась Реха и прибавила шагу.

Другие девушки пошли за ней, не отставая. Элиса и Висхан остались вдвоем.

Висхан тяжело вздохнул, закурил.

— Так о чем ты хотел меня спросить?

Он выпустил струю дыма.

— Я… я хочу спросить, когда же, когда ты скажешь мне свое слово?..

Какая-то непонятная, тупая настойчивость во взгляде Висхана пугала Элису гораздо больше, чем эти, в сущности, обычные слова.

— Что же я могу?.. — еле проговорила она.

— Траур по дяде прошел, кончился, да? Младший брат твой женился уже, да? Что еще ты придумаешь теперь, скажи? Как только заговоришь с тобой, ты одно: «Что я могу, что могу?» А я что могу? Почему ты раньше не думала? Зачем обещала?

— Что?.. Когда?.. — вконец растерялась Элиса.

— Брось! — дернул головою Висхан, отшвыривая папиросу.

Элиса посмотрела на него и зажмурилась, словно от яркого света. Ей так хотелось смотреть на Висхана прямо и открыто. О любви чистой и честной мечтала она, и ей так не хотелось расставаться с надеждой…

Она и не думала винить Висхана за его резкость, почти грубость. Разве он виноват, что любит ее? Он прав. Он не ищет разрыва. Наоборот, всячески старается, чтобы все пришло к хорошему концу. Но что она может ему ответить, чем может помочь и ему, и себе? Где выход? Она с трудом сдержала себя, чтобы не застонать, не зарыдать.

Как это страшно — любить и быть любимым, но при этом не распоряжаться своим сердцем, своею судьбой! Не зная, как объяснить все это Висхану, она рванулась вперед и, оставив его в полном недоумении и растерянности, бросилась догонять подруг.

Она бежала, и сердце ее билось не от бега, а от того, что казалось ей: уходит она от Висхана навсегда, уходит в бесконечность, в неопределенность, в н и к у д а… Она неслась по улице, как несется навстречу гибели тонущий корабль. Вбежав в институт, она схватила графин с водой, стоявший на столике у вахтера, дрожащей рукою налила полный стакан и залпом осушила его. Но волнение не улеглось.

— Что же делать, что делать, что делать?.. — шептала она.

— О чем ты? — участливо спросила Реха, обняв ее за плечи. — Висхан обидел? Ты только скажи, мы ему!..

Она не ответила.

Немного придя в себя, вспомнила, что сегодня — зачет по чеченскому языку.

В коридоре она поймала на себе взгляд студентки из соседнего потока. Элиса знала об этой девушке только, что ее зовут Буй-Долмаж.

И даже не подозревала, что эта самая Буй-Долмаж давно завидует ей как одной из лучших студенток курса, а еще больше — как красивой девушке.

Завистники часто знают о нас едва ли не больше, чем мы сами.

— Здравствуй, — сказала Буй-Долмаж, приблизившись к Элисе. — Ну, как у тебя дела с Висханом? Я что-то знаю…

Говорят чеченцы: «Злой ворон зло каркает». Голос у Буй-Долмаж был неприятный, и, словно желая отвлечь от него, она старательно улыбалась.

Девушки, стоявшие рядом с Элисой, обернулись, прислушались.

Буй-Долмаж именно этого и хотела. Ей доставляло удовольствие смущать Элису при всех.

Элиса вспыхнула, услышав такой вопрос от малознакомого человека. Пожала плечами, чтобы выразить свое недоумение.

Но Буй-Долмаж словно ничего не поняла.

— Отстань, — сказала Реха, — а если тебе очень уж хочется поговорить с Элисой, то лучше после зачета.

— Подумаешь! — надулась Буй-Долмаж.

Воспользовавшись заминкой, Элиса отошла в сторону и остановилась в конце коридора, где никого не было.

Буй-Долмаж последовала за ней. Элиса решила выслушать ее. Она ведь «что-то знает». Что же?..

— Так как же у тебя с Висханом? — повторила Буй-Долмаж, на этот раз взяв Элису за локоть.

Элисе хотелось выругать ее, но она сказала:

— Если тебя это интересует, могу рассказать.

Буй-Долмаж поморщилась. Ей не понравился спокойный ответ Элисы.

— Нет, меня не интересует, — сказала она. — Не все ли мне равно…

— Тогда зачем спрашиваешь?

— Так… Просто мне хотелось узнать, помирились вы с ним или нет. Бабье любопытство, понимаешь?..

Буй-Долмаж прикидывалась доброжелательной. И это ей удавалось, потому что, как говорят чеченцы, притворства было в ней столько, что на нем можно было бы построить целый аул.

— Понимаю… — рассеянно улыбнулась Элиса. — Если хочешь знать, скажу: мы с Висханом и не ссорились.

— Конечно, ты не ссорилась. Но Висхан… — Буй-Долмаж огляделась по сторонам, словно готовясь открыть Элисе какую-то тайну. — Прошу тебя, Элиса, пойми меня правильно. Я не такая, как некоторым девчонкам кажется. Хочу тебе по-дружески сказать: в пятницу на трамвайной остановке он мне и Рехе такое сказал, что я сразу за тебя забеспокоилась…

— Кто? Висхан?

— Висхан. Он, кажется, о тебе что-то узнал…

Лицо Элисы стало белым, как бумага, а Буй-Долмаж, словно только этого и ждала, заулыбалась радостно и широко. Есть же на свете такие люди, которым хорошо только тогда, когда другим плохо!..

И разум, и зрение померкли у Элисы в один миг.

— Узнал… — машинально проговорила она и оперлась о стену, чтобы не упасть.

Она была уже в полуобмороке, она не чувствовала больше ни рук, ни ног.

А Буй-Долмаж понесла, понесла, затараторила. Издали видя, что Элисе плохо, подошла Реха.

— О чем разговор? — спросила она.

— О том, что есть человек, который говорит, что будущее Элисы — в его руках. И человек этот — не Висхан, которого она любит, а совсем другой. Поэтому я ей и говорю, чтобы она по душам поговорила с Висханом. А то…

— Эх ты, трепачка! — покачала головою Реха. — Кто тебя просил язык распускать? Я ведь тоже слышала, что Висхан говорил, а вот молчу!

Глаза Элисы наполнились слезами. Слезы покатились по щекам. Шила в мешке не утаишь. Ее позор перестал быть тайной. Плакала она так, словно хотела выплакать все горе, накопившееся за последнее время.

— Так я ведь ей сочувствую! — сказала Буй-Долмаж.

И тут Элиса поняла, что Буй-Долмаж ее ненавидит.

Ей захотелось закричать на весь коридор, выбежать отсюда, убежать, уйти навсегда, чтобы больше никогда не встречаться со всеми теми, кто здесь есть…

И если бы не выработавшаяся у нее в последнее время привычка сдерживать себя и не выдавать своих переживаний, она, наверно, и закричала бы, и побежала. Но, как мельничные жернова, перемалывало ее сердце все внутри, внутри, внутри…

И, словно почувствовав это, исчезла Буй-Долмаж. Элиса закрыла глаза и слабо улыбнулась, ощутив себя победительницей.

Раздался звонок, но она так и осталась стоять у стены.

Всплыла в памяти сказка, рассказанная когда-то бабушкой.

«Строил аллах ад. Столбы поставил каменные, а как развел в пекле огонь, расплавились каменные столбы. Столбы поставил железные — тоже расплавились. Стальные — тоже. Из чего бы ни делал, все плавились и плавились. Думал аллах, думал — и придумал: сделал столбы из сердец человеческих. Вот они-то и не расплавились, не сгорели, все выдержали. Вот что такое сердце человека!»

«Все выдержу и я! — подумала Элиса, и ей стало легче, но тут же вздохнула она. — А как выдержать, как?..»

Надо было идти в аудиторию. Взяв со стола преподавателя билет, Элиса села у окна и прочла его содержание. Не поняла. Еще раз прочла. Еще и еще. Закрыла глаза, попыталась сосредоточиться, вспомнить, что относится к названным темам. Но мысли не шли в голову. Все путалось, а когда она посмотрела на доску, написанное на доске поплыло синими кругами.

Такого с Элисой не бывало никогда.

Снова взглянула в билет, и на этот раз буквы и слова запрыгали, то прячась друг за друга, то вовсе исчезая из поля зрения.

Реха, успевшая исписать около двух тетрадных листков, оглянулась и, посмотрев на Элису, увидела, что та даже не прикоснулась пером к бумаге.

— Какие вопросы? — зашептала Реха, надеясь подсказать подруге.

Но та не отвечала. Мысли ее были далеко. Она вспоминала кинжал Мовсара и его обещание, которое он до сих пор не выполнил.

О, эти искривленные губы и жалкий лепет: «Элиса, Элиса, клянусь, что женюсь на тебе… Мы уедем отсюда… Все будет хорошо… Только молчи…»

Почему до сих пор она не вспоминала этих его слов? Почему как следует, настойчиво не напоминала ему о них, а только робко, как провинившаяся школьница, разговаривала с ним? Может быть, потому, что не хотелось даже в мыслях возвращаться к этому проклятому дню, потому, что, едва вспомнив его, она дрожала как в лихорадке? Нет, нельзя отталкивать от себя воспоминания, нельзя убегать от себя! Надо помнить. И надо действовать. Жутко? Да. Страшно? Да. Но надо, надо!..

И память, словно идя навстречу этим помыслам, во всех подробностях передала Элисе все, что было. Что было… Ах, лучше бы не было!..

И, как ни странно, ей стало легче. Исчезла скованность, голова перестала кружиться, сердце успокоилось.

«Неужели это я? — подумала Элиса. — Неужели я могу так четко думать, быть такой спокойной после разговора с этой Буй-Долмаж?.. Все. Решено. Пойти к Мовсару… И как можно скорее… Сегодня… Больше нельзя, просто нельзя больше ждать…»

— Товарищ преподаватель, разрешите уйти?

— Что с вами?

— Плохо себя чувствую.

— Пожалуйста. Приходите в следующий раз.

Она выбежала на улицу и помчалась к остановке трамвая.

«Сегодня, сегодня, сегодня!» — стучало в голове.

Она забыла, что каждый раз, отправляясь к Мовсару, думала так, именно так, точно так.

Воздух, люди, пролетавшие мимо машины — все казалось другим, особенным, не таким, как всегда. Сердце звенело, и она временами будто бы слышала этот несуществующий звон.

Она остановилась у автобусной остановки. Носком туфли принялась разглаживать мягкий снег.

«А Висхан? Не отвергнет ли он меня, если я пройду через замужество с Мовсаром?»

Эта мысль оборвала ее радужное состояние, она словно возвратилась из сказки в реальную жизнь, с небес на землю.

На душе снова стало холодно.

И только тут ощутила она ветер, который дул ей в лицо и которого раньше она не замечала, потому что ее не было на земле.

Висхан… Ну, что ж, Висхан — это все-таки потом. А сейчас — Мовсар.

Мовсар, Мовсар, он стал другим, совсем не таким жестоким, как тогда…

Он скажет ей сегодня: «Как все это могло случиться! Элиса, милая Элиса! Сестра моего друга Нухи! Что натворил я с тобой!..»

А она скажет ему: «Не надо, Мовсар, не горюй. Ты тоже попал в беду. Ну, что ж… Все это можно исправить…»

Подкатил переполненный автобус, Элиса заторопилась, и ход ее мыслей оборвался.

Втиснувшись в людскую массу с передней площадки, она попыталась, несмотря на то что ее сжимали и толкали со всех сторон, восстановить свои размышления. Но сделать это оказалось не так-то просто.

Тогда она стала обдумывать предстоящий разговор с Мовсаром.

«Надо просить его, умолять, чтобы он понял наконец, как мне тяжело, как я страдаю. Но говорить с ним надо ласково, понимая, что и ему, имеющему жену и ребенка, тоже тяжело. Попробуй-ка убедить жену отдать хотя бы на время своего мужа! О, для этого нужны адское терпенье и выдержка! С другой стороны, если ввести Марху в курс дела, она, пожалуй, даже согласится помочь. Только хватит ли мужества и у меня, и у Мовсара все ей рассказать? Лучше было бы, конечно, если бы Мовсар сам нашел какой-то выход…»

Все, что она до сих пор скрывала от родственников и чужих людей, от друзей и недругов, от старых и малых, от неба и воды, от стен и крыш, от города и мира, — все это должно было сегодня стать известно людям. Или остаться тайной навсегда…

Элиса была умна. Она понимала, что Мовсару тяжело с нею встречаться. Но сердце говорило ей другое, оно вселяло и укрепляло надежду, что Мовсар будет на этот раз иным. Ей даже казалось, что он не удивится ее неожиданному приходу и не рассердится на нее за такой внезапный визит.

Что уж тут поделаешь! Таково сердце. Ему хочется, чтобы было только так, как ему хочется…

Элиса вышла из автобуса. Огляделась по сторонам, словно ища Мовсара. Но его нет, да и почему он должен здесь быть?

Набежали тучи, подул холодный ветер. Солнце ушло. Растаявшие днем лужи снова затянулись ледком. С черепичных крыш свисали сосульки.

Как встретит ее Марха? Ей и всегда было неловко видеть жену Мовсара, а сегодня особенно. Но Мархе нечего бояться. Разве Элиса хочет быть второй женою Мовсара? Да нет же, конечно, нет.

Если бы даже до его женитьбы ей и довелось из-за проклятой истории выйти за Мовсара, то и тогда она не стала бы с ним жить больше недели или месяца.

И все же так неприятно огорчать обходительную, гостеприимную и доброжелательную Марху! Ей почти наверняка покажется, что у нее собираются отнять мужа.

Ну, ничего… Все это кончится сегодня… А завтра, завтра Элиса будет такой же свободной, веселой, беззаботной, как большинство людей, и тоже будет ходить с высоко поднятой головой, радоваться всему тому, чему только может радоваться человек…

Она вошла в ворота, легким шагом пересекла двор, поднялась на веранду и постучала в дверь.

— Пожалуйста! — как всегда, приветливо отозвалась Марха. — Входите!

— Мир дому вашему! — сказала Элиса, входя.

Хозяйка встала, шагнула ей навстречу, обняла ее:

— Элиса, милая! Как поживаешь?

Взгляд Элисы упал на постель, в которой спал малыш Элдар.

— Ах, Марха, не разбудить бы!.. — прошептала она.

Марха увела ее в другую комнату. Пошел разговор. Элиса узнала, что Мовсар кончает работу в четыре и поэтому его сейчас нет дома. Что вчера был Нуха. Обещал сегодня прийти опять. Так что если Элиса подождет, то, скорее всего, повидается с братом.

— А пока давай займемся хозяйством, — предложила Марха. — Если ты не возражаешь, приготовим кое-что к приходу Нухи и Мовсара.

— С удовольствием! — улыбнулась Элиса. — А что делать надо?

— Я баранину приготовлю, а ты пока разделай курицу. Хорошо? Сегодня ты остаешься у нас ночевать.

— Ночевать?..

— Конечно! Да, совсем забыла! Фотографии наши уже готовы. Вот, смотри.

Элиса взяла фотографии из рук Мархи и принялась внимательно их рассматривать. На одной из них она стояла позади Нухи и Мовсара, положив руки на их плечи, а Марха сидела перед ними.

— Вот рамочки красивые куплю и повешу, — сказала Марха.

Разделывая курицу, Элиса слушала Марху, смотрела на нее, рассматривала уютную квартиру, в которой так спокойно, счастливо, благополучно жил Мовсар, и ей становилось не по себе.

Глаза ее стали какими-то странными, пустыми, лицо побледнело.

— Что с тобой? — встревожилась Марха.

— Что со мной?.. Не знаю… — прошептала Элиса.

— Заболела, плохо себя чувствуешь?

— Нет, не то… Дело есть у меня одно… Очень важное, очень-очень… От этого вся жизнь моя зависит.

— Что же это такое? — Марха обняла ее за плечи. — Не могу ли я тебе помочь?

Элиса горько заплакала.

— Элиса, Элиса!.. Расскажи, что случилось!

— Нет… Может быть, ты знаешь… Потом… Только Нухе не говори…

— Что же? Что такое? — гладя Элису по голове, спрашивала Марха.

Неожиданно Элиса перестала плакать, встала, отерла слезы, сказала резко и твердо, словно на что-то решившись:

— Марха! Ответь! Что бы ты сделала, если бы тебе сказали, что твой Мовсар… женился?..

Марха замерла на месте.

— Что ты говоришь? Ты думаешь или язык у тебя работает сам по себе? — с негодованием воскликнула она.

— Не сердись, Марха, я ведь так…

— Как «так»?..

Глаза Мархи стали злыми, лицо — чужим.

Она пыталась что-нибудь понять и, неожиданно хлопнув себя ладонями по бедрам, неестественно расхохоталась.

— Ах, я, глупая, ах, я, дура! Подумала, что ты под моего Мовсара подкапываешься! А ты… Ах-ха-ха-ха-ха! Потеряла парня? Он себе другую нашел? Пустяки! Да я тебе сто женихов найду! Сто, понимаешь! И один лучше другого!

Проснулся Элдар, и она дала ему грудь.

— Я пойду, — сказала Элиса.

Оставшись одна, Марха задумалась.

Она понимала, что Элиса проговорилась о чем-то. Но о чем? Нет ли тут какого-то подвоха?

…Мовсар сошел с трамвая и направился к дому. Настроение у него было хорошее, он весело насвистывал какую-то песенку.

— Здравствуй, Мовсар!..

Увидев Элису, он помрачнел и нехотя остановился.

— Здравствуй…

— С работы?

— Да. А ты?

— Я у вас была, с Мархой разговаривала.

— Сегодня Нуха придет. Идем. Подождешь его.

«И это все? — подумала Элиса. — Это все, что ты хочешь мне сказать? А когда же ты заговоришь о нашей свадьбе?..»

— Нет, Мовсар, мне надо домой.

— Ну, тогда давай здесь постоим, поговорим.

Сердце Элисы прыгнуло, забилось учащенно:

«Вот сейчас, сейчас, сейчас…»

— Только я забегу домой, скажу Мархе, что я здесь.

«Убегает, опять убегает…»

— Встань в сторонку, вон туда, и подожди меня. Я быстро.

«В сторонку»… Почему?»

Она встала под невысокой вишнею, так что теперь ее не было видно ни с трамвайной остановки, ни с тротуара.

Войдя в свою квартиру, Мовсар насторожился. Свет повсюду был выключен. Марха, обычно выбегавшая ему навстречу, не откликнулась даже, когда он ее позвал.

«Не иначе, как проклятая Элиса рассказала ей все, что было…»

Он повернул выключатель.

— Эй, Марха!

Проснулся и залопотал Элдар. Марха подошла к люльке и стала его укачивать, не обращая внимания на Мовсара. Его передернуло.

— Жена! Я звал тебя!

— Чего тебе?

— Ты чего надулась? Небось, эта… наговорила…

— Эта? Наговорила? А что она могла наговорить? Впрочем, я давно уже заметила, как вы с ней шепчетесь по углам!

— Что-о?

— Ничего. Кто на свадьбу торопится, тому жена не нужна!

— Замолчи!

— Не замолчу! Ты ее сам подослал, чтобы меня испытать! Под видом дружбы с Нухой все время тащишь ее к нам в дом.

— Перестань!

— И не стыдно тебе?

Мовсар схватил тарелку, стоявшую на столе, размахнулся и швырнул ее на пол так, что она разлетелась на мелкие осколки. Зацепил лампу со стеклянным абажуром, она тоже упала и разбилась.

Элдар испугался и заплакал.

Мовсар вбежал в свою комнату, снял со стены охотничье ружье.

Это была единственная вещь, доставшаяся ему в наследство от Мурдала. Ильяс настаивал, чтобы Мовсар забрал его, и в конце концов сам привез его из аула.

Мгновение — и Мовсар уже на улице. Бежит, торопится к Элисе. Поскользнулся, упал.

Вскочил, пробежал несколько шагов, снова споткнулся, но на этот раз удержался на ногах. Наконец он рядом с Элисой.

— Я верю твоему слову, Мовсар. Я жду. Терпеливо жду вот уже сколько времени. Ради бога, перестань меня мучить! Ты всю душу мне вымотал. Ружье? Вот хорошо. Убей меня!

Элиса говорила и глотала слезы.

Мовсар молчал.

— Я прошу, прошу тебя, женись на мне только на месяц или на неделю. Избавь от позора! Мне больше ничего не нужно от тебя.

— Не нужно ничего? — зло проговорил Мовсар. — Я должен поломать, разрушить свою семью. А для тебя это — ничего! Лишь бы тебе было хорошо. Да?

— Зачем так говоришь? Я никогда не собиралась выходить за тебя. У меня и в мыслях нет, не дай бог, разрушить твою семью! Мы были бы с тобой до сих пор хорошими друзьями, если бы не…

— Тогда оставь меня в покое, Элиса.

— Как?! Ты же обещал. Ну, хорошо, не женись. Сделай только вид, что похищаешь меня для кого-нибудь из своих друзей, а я сбегу от него. Такой выход безболезнен для всех.

— Для всех? А то, что ты оскорбишь и опозоришь моего друга, тебя тоже не беспокоит? Ты думаешь только о себе.

— А ты, ты, ты?.. — почти закричала Элиса.

— За то, что я сделал, должен отвечать я, а не кто-то другой.

— Тогда женись. Ты во всем виноват, ты, ты!..

Ярость охватила Элису.

Она посмотрела в небо, и ей захотелось, чтобы на голову Мовсара посыпались звезды, чтобы противные жидкие усики его разлетелись по волоску от сильного ветра, а глаза его — эти наглые, бесстыжие глаза — рассыпались в пыль…

Ей казалось, что тело ее стало каменным, что нет в нем больше ни крови, ни сердца.

И только ненависть, одна только ненависть волнами подступала к груди.

Мовсар этого не замечал.

— Мовсар! Отцом твоим заклинаю тебя! Умоляю! Ты ведь человек, человек! Освободи меня! Дай мне жить, жить на свете! Слышишь?

Ненависть ее на мгновенье ушла, уступив место жалости к себе.

И она встала на колени. Встала на колени перед своим тираном.

— Ты мне не нужна… Мне нет дела до тебя!

— Но ты же обещал, обещал! Где твое слово, чеченец?!

— А что еще я мог тебе сказать? Я мстил. И слова тут были, как вода. Тебе после этого было бы лучше не появляться, не мозолить глаза… А ты…

— Не мозолить глаза? Что это значит? — Элиса встала, выпрямилась, и ненависть снова наполнила все ее существо.

— Не рассказывай сказки — вот что, — сказал Мовсар и осклабился. — Я все понимаю!

— Что? Что? Говори! — она готова была схватить его за горло.

— А то, что ты преследуешь меня, чтобы выйти за меня замуж!

— Ты сам не веришь в то, что говоришь!

— Да! Чтобы выйти за меня! Чтобы заманить! Капканы ставишь, ловушки, силки! Чего ты хочешь от меня? Ты, ты…

Такое оскорбление не в силах перенести никто. Тем более Элиса, художница Элиса, чья душа так восприимчива ко всему, так легко ранима.

Она схватилась за голову и, покачиваясь из стороны в сторону, застонала, завыла.

— О-о-о! О-о-о! О-о-о! Я не хочу, не хочу больше жить!

Он словно ждал этого. Сунул ей в руки ружье.

— А! — дико улыбнулась она.

И — выстрелила. Но не в себя, а в него. Он упал.

— Мовсар? Что с тобой? Что я наделала? Мовсар! Тебе больно? Мовсар!..

Остановившимся взглядом уставилась она на свои руки. Вены вздулись, пальцы, намертво вцепившиеся в ружье, казались деревянными. Ноги словно налились свинцом.

«Человек… человек умирает… от моей руки… Я — убийца…»

«Кто убил человека, у того отнимаются ноги». Это слышала она еще в детстве. Тогда не придавала значения этим словам. А теперь… То в жар бросало, то в озноб. В голове шумело. Звенели колокольчики. Во рту пересохло.

Он скорчился, держась за живот, потянулся к ней.

— Элиса, добей! Не уходи!

— Не могу.

— Проведи дулом по лицу и губам. И тогда оживешь! Добей же, добей!..

Она уже не слышала его. Медленно зашагала прочь.

— Мовсар, это ты?

— Я ранен, спаси!..

Нуха склонился над ним. Увидев кровь, помчался к телефону-автомату. Вскоре Мовсар лежал на больничной койке.

Сразу же после оказания ему первой помощи в палату вошел невысокий человек.

— Следователь Магомедов, — представился он. — Имя назовите, только имя…

Следователь был предупрежден врачами: раненый — в тяжелом состоянии, разговаривать с ним нельзя. Один-два вопроса — не больше!

— Я сам виноват, — проговорил Мовсар.

И — умер.

— Висхан, это — я!

— Здравствуй, Элиса. Что случилось? Я рад видеть тебя. Не почему ты так взволнована? Она рассказала ему всё.

— Зачем же ты скрывала? — побледнел Висхан. — Мы ведь живем в двадцатом веке! Я люблю тебя. И я — не Изновр. Мы давно бы уже были мужем и женой. И не было бы этого… несчастья… Я буду с тобой, что бы ни случилось. Не бойся, суд должен тебя оправдать. Или, по крайней мере, учесть все эти обстоятельства.

— Мне ничего не страшно, Висхан. Мой Висхан!.. А сейчас я иду в милицию.

— Я тебя провожу…

Начало светать.