Последнее лето - твое и мое

Глава двадцать первая КОГДА БЕРУТ И ВОЗВРАЩАЮТ

Придя домой с вечерней смены в «Дуэйн Рид», Алиса полезла в сумку за ключом и тут заметила, что входная дверь уже открыта. Ключ выпал у нее из рук. Она закрыла глаза. Можно было и не ломиться в квартиру, чтобы понять, что случилось.

Незадолго до полуночи Алиса приехала в пресвитерианскую больницу округа Колумбия. Она не отпускала от себя надежду, но уже все знала.

В вестибюле ее ждали родители. Надежда улетучилась в поисках более благоприятного шанса. Родителям пришлось подхватить Алису под руки.

— Ее привезли сюда, когда было уже слишком поздно, — сказала мать.

Алиса кивнула, уткнувшись в плечо отца.

— Врачи считают, виноват сгусток крови, — сказала мать. — Скоро все выяснится.

Какое это имеет значение? Тромб, аневризма, инсульт, сердечный приступ. Они уже давно готовили себя к какому-то одному исходу или ко всем сразу. Неважно, что именно произошло.

— Врачи ничего не смогли сделать.

Алиса вдыхала знакомые запахи родителей. Отцовский шампунь от перхоти, мамина губная помада с ароматом чайной розы, их особенный смешанный аромат. Она невпопад стала размышлять о том, что наиболее характерно у человека пахнет шея. При определенном усилии она могла бы представить себе, как пахнет шея Райли.

Мимо проходили люди, и одного стороннего взгляда было достаточно — Алиса это знала, — чтобы понять, что умер кто-то из ее близких. Как и при авариях на дороге, люди иногда не умеют скрывать свое любопытство. «Послушайте, кто умер?» — казалось, говорили их лица.

«Моя сестра, их дочь. Ей только что исполнилось двадцать пять», — мысленно говорила им Алиса. Она спрашивала себя, что же с ней не так, если она в своем горе думает о других людях.

— Это случилось быстро, — сказала мама.

Алисе казалось, что мать пытается заставить ее задать прямые вопросы о том, как все в точности произошло. А ей не хотелось задавать такие вопросы или выслушивать ответы на них, поэтому она досадовала на мать. Но потом она разозлилась на себя за то, что досадует на мать в такой момент.

Алиса знала, что скорбь принимает разные формы, однако удивительно было, что человек не расстается с какими-то мелочными уловками.

— Вы ее видели? — спросила Алиса.

— Мы были там, — ответил отец.

— Жаль, меня там не было, — сказала Алиса, неожиданно захлебнувшись в рыдании.

— Ты там была, — откликнулся отец.

Рыдая, Итан трясся, как ребенок, а Пол чувствовал себя повзрослевшим и постаревшим. Он понимал, что может оказать поддержку, поэтому пришел в квартиру на 98-й улице. Хотя с десяти лет Итану позволялось лишь дотронуться до его плеча, теперь Пол обнял отца Алисы. Он чувствовал страдания Итана. Он тоже сильно страдал, но отдельно от него. И не стал бы пытаться разделить боль.

— Мы знали, что это могло произойти. Старались подготовиться, — сказал Итан.

— Подготовиться невозможно, — откликнулся Пол.

Пол с удивлением разглядывал квартиру, с интересом настраивая себя на внешний мир и стараясь отключиться от того, что происходило в душе. Он считал, что настоящий дом этой семьи — Файер-Айленд, потому что он тоже был там, но оказалось, что живут они в основном в этой квартире. Он бывал здесь очень редко — даже несмотря на то, что их жизни переплетались так тесно. Он понял, что ему следовало бы присматриваться скорее к этому месту, чем к дому на острове, где его глаза успели ко всему привыкнуть. Он заметил, например, что квартира маленькая и почти лишена естественного освещения. Он всегда идеализировал их бережливость, как если бы это был нарочно выбранный стиль жизни. Однако состояние мебели, протечки на потолке, провисающие книжные полки говорили также о нужде.

— Есть вещи, которые я изменил бы, будь моя воля, — сказал Итан через некоторое время.

Хотя было немного неловко видеть его плачущим, Пол признавал, что у Итана это получается довольно мило. Он был прирожденным плакальщиком.

Пол кивнул.

— Некоторые куски своей жизни я хотел бы прожить по-другому.

Пол снова кивнул. Он догадывался, на что намекает Итан.

— Ради Райли. И ради тебя, — сказал Итан.

Пол подумал о словах, сказанных недавно Итаном: «Считай, что я тебя простил». В понимании Пола Итан изображал Бога, но он чувствовал, что тому это необходимо.

— Теперь это совершенно неважно.

У Итана был такой несчастный вид, и принять эти слова полностью он не мог.

— Правда, неважно, — сказал Пол, впервые осознав справедливость своих слов.

Алиса была не в состоянии оставаться дома с родителями. Не могла оставаться в четырех стенах. Даже собственное тело ей мешало. Большого выбора у нее не было, и она просто так отправилась одна побродить в Рэмбл, в одном из уголков Центрального парка.

Там она прохаживалась, как любой другой человек, как будто это был обычный день. «Вы хоть понимаете, что случилось?» — хотелось ей спросить у неба, и у деревьев, и у лужиц, и у каждого живого существа, даже у собак и младенцев в колясках, мимо которых она проходила. В этот день у них не должно быть своих забот. «Вы понятия об этом не имеете!» — хотелось ей прокричать. Она до сих пор не представляла, что горе может быть заносчивым.

К полудню она не могла больше оставаться в парке, не могла больше быть на воздухе, не могла находиться среди незнакомых людей, поэтому вернулась домой, где тоже с трудом заставила себя остаться. Она хотела бы уснуть. Не слишком ли рано считать этот день прошедшим? Считать, что наступил следующий день и следующий? Ей хотелось бы проспать следующие несколько дней и, возможно, все лето. Но, может быть, если спать и спать, то время потеряет свои исцеляющие свойства?

Она, не раздеваясь, легла на кровать. Ей казалось, обычные действия вроде раздевания могут освободить дорогу для боли, которая сразу же вцепится в нее.

Мимо ее комнаты проходил отец и увидел ее лежащей на постели.

— Здесь был Пол, — сказал отец. — Он хотел тебя видеть.

Сам по себе Пол плакать не мог, но, пока шел из их дома по Коламбас-авеню, поймал себя на том, что плачет из-за Алисы. Вместо того чтобы обдумывать собственные мысли, он, как оказалось, обдумывает ее мысли. Его печаль была почти непереносима, ее — легка. Когда он представлял себе ее грустное лицо, происходило почти мгновенное волшебство превращения понятий в чувства.

Райли была отважной защитницей Алисы, ее буфером. Иногда Пол склонен был думать, что Алиса выросла такой милой благодаря тому, что впереди была Райли, которая принимала удары на себя. Может быть, жизненные невзгоды действительно закаляют человека, но от этого он счастливее не становится.

Как и он. Пол думал о своем доме, стоящем в дюнах и открытом всем ветрам, дождям, морской соли и песку. Доме, за которым прятался небольшой дом девочек. Все считали, ему так повезло жить в этом огромном доме прямо у моря, с видом на беспредельность. Может, так оно и было. Но между ним и безжалостными небесами ничего не стояло. Иногда за этот красивый вид приходилось расплачиваться.

Райли умерла. Дом продан. Он оттолкнул Алису, заставил ее страдать, отказал ей даже в том слабом утешении, которое мог бы предложить. В последнюю их встречу, как он заметил, краски ее лица потускнели, движения замедлились, голос стал тише.

Как бы он хотел исправить ситуацию! Он сделал бы все возможное, чтобы вернуть то, что отобрал у нее, пусть даже пришлось бы освободить место для другого. Все его попытки полюбить ее лишь причиняли ей боль. Так что, быть может, это для нее будет самое лучшее.

Придя домой, он увидел на письменном столе кипы подобранных им статей на тему кардиологии, трансплантатов и искусственного сердца. Для выполнения своей затеи он отложил в сторону занятия в колледже. Он уже успел составить большую часть документов для оформления дара на имя Райли, адресованного кардиологическому центру при пресвитерианской больнице округа Колумбия.

Но теперь, сидя за письменным столом, он не желал больше смотреть на эти бумаги. Он сидел, упершись подбородком в ладонь и уставившись в стену перед собой, а перед глазами у него мелькали обрывки видений, в которых присутствовала Райли. Думая о ней, он осознал, что ей не понравилось бы, если бы ее всегда вспоминали в связи с этой болезнью сердца. Немного фантазии — и он придумает то, что ей понравилось бы: охрана дикой природы на Файер-Айленде, новый спасательный пост для обслуживания большого отрезка пляжа за Каттер Уок, фонды для спасения белого дельфина.

Пол обхватил голову руками и целиком погрузился в мысли о Райли.

Фрипорт, Меррик, Беллмор, Уонтэй, Сифорд, Эймитивиль, Линденхерст, Бабилон.

Названия эти звучали в ушах Пола, как необычайные стихи. Он никогда раньше не останавливался ни в одном из этих городков — лишь проезжал через них, однако их названия обретали для него привкус легенды, в особенности потому, что он считал, будто совершает это путешествие в последний раз.

Он сошел с поезда железной дороги Лонг-Айленда в Бэй Шор. Прождав такси всего минуту и потеряв терпение, он отправился пешком. Садилось солнце, был вечер вторника. Сколько еще осталось паромов, спрашивал он себя. Добежав до пристани, он все-таки опоздал на последний, так что пришлось сесть на катер до Салтэр, а потом идти пешком.

В каком-то странном полусне он шел вдоль маяка, а потом свернул на Главную аллею — улицу, настолько хорошо ему знакомую, что он мог идти по ней с закрытыми глазами. В тот вечер он видел ее глазами Райли. И глазами Алисы.

Он пошел прямо к своему дому, уговаривая себя перестать думать о нем как о своем. Вот еще одна странная штука с деньгами — передавая большую сумму денег от одного человека к другому, можно потерять формальную связь с местом, которому обязан наиважнейшими впечатлениями своей жизни. В каком-то смысле ему стало бы легче, если бы новые владельцы снесли дом. Тогда прожитые им там годы были бы преданы земле и не перехлестывались бы с чьими-то другими жизнями и воспоминаниями. «Приходится думать о доме, как о теле, из которого ушла душа», — размышлял он.

Проходя последний квартал, Пол пытался придумать объяснение. Но, когда он постучал в дверь и никто не ответил, оказалось, что этого не нужно. Он нерешительно постучал в заднюю дверь, поскольку свет нигде не горел. Потом попытался повернуть ручку, но дверь была заперта. Он проверил все двери, даже раздвижные. Все оказались запертыми.

Разве они когда-нибудь запирали дом? Кто вообще запирал здесь дома? Он вспомнил, как выходил из дома в межсезонье — ему было пятнадцать или шестнадцать — и брал себе еду и питье едва ли не в каждом доме на аллее Дюн. Но это было до того, как дом оценили в три миллиона долларов.

Так что же ему делать? Он был сосредоточен на единственной вещи и чувствовал, что ему нельзя отвлекаться. Он не мог долго смотреть по сторонам и, конечно же, не собирался отступать. Если он уладит это дело, то, возможно, удастся уладить все остальное.

Широкими шагами он направился к дому Уэнстейнов и постучал. Ему стало немного не по себе, когда появился мистер Уэнстейн в купальном халате.

— Прошу прощения за беспокойство. Барбара дома?

— Подожди минутку.

Барбара, к счастью, была не в пижаме.

— Хочу попросить вас об одолжении, — начал Пол. — Можно мне взять ключ от моего старого дома? Мне просто надо попасть туда на пару минут.

Барбара посмотрела на него с удивлением.

— Пол. — Она взглянула на часы. — Уже одиннадцать часов, а ты просишь у меня ключ от дома, который тебе больше не принадлежит.

— Простите. Я понимаю, что это неудобно. Обещаю, что долго не задержусь.

— Пол. Ты не понимаешь. Я не могу этого сделать.

— Почему нет?

Он сообразил, что у него неряшливый вид. Уже несколько дней он не причесывался и не брился. Рубашка была грязной. И, как он догадывался, глаза его могли показаться безумными.

— Он уже не твой. Ты имеешь на него не больше прав, чем на любой другой дом на острове. И я не могу дать тебе ключ от этого дома, как и от любого другого.

Он не собирался злиться. И не хотел напоминать, что ей был выписан чек на более чем двести тысяч долларов.

— Мы жили здесь двадцать три года, — сказал он. — Еще три недели назад дом принадлежат мне. — «Райли умерла. Вы это понимаете?»

— Мне жаль, — сказала она. — Я помогла бы, если бы это было в моих силах.

Отступать он не собирался. Он вернулся к дому. На берег ему смотреть не хотелось. Его переполняли чувства. На него нахлынули воспоминания о том, что здесь происходило, и никак было их не отогнать. Рискованная это была затея — приехать сюда сейчас.

Иногда необозримость мира внушает человеку ужас. Грандиозность вселенной, окружающей его. Тайны океана, привязывающие его к холодным отдаленным широтам. Бесконечность времени, ощущаемая на океанском побережье, и вечность, простирающаяся за линией горизонта.

Ему оставалось лишь одно. По вьющимся растениям он вскарабкался до первой линии свеса крыши. Подул сильный ветер, и Пол стал опасаться, что его оторвет от стены дома и швырнет во мрак. Встретит ли он во мраке Райли? Руками он вцепился в подоконник окна второго этажа, а левой ногой в поисках опоры шарил по крытой гонтом поверхности. Одна дощечка гонта оторвалась, и он смотрел, как она, описав круг, упала на землю. Руки его дрожали от напряжения. Наконец, просунув носок кроссовки в узкое углубление, где только что была дощечка гонта, Пол нашел опору для ноги. Потом он подтянулся, балансируя на коленях на подоконнике, и надавил пальцами на средник окна, чтобы поднять скользящую раму. Она была, разумеется, заперта. Что это за люди? Что они прячут в своем доме?

Если понадобилось бы, он разбил бы окно, но пока этого не сделал. С подоконника на подоконник пробирался он боком вдоль фасада дома. За спиной слышно было грохотание океана. А потом, что было гораздо хуже, он услышал голоса. Пока он висел, прилепившись к стене дома наподобие неопытного паука, по берегу проходили люди. Он замер. Пальцы дрожали от напряжения. Голоса приблизились. Прошел, как ему показалось, час или два, и голоса стали отдаляться. Слава богу, они не посмотрели вверх.

С углом дома пришлось повозиться. К счастью, начал выделяться адреналин, который придал сил его мышцам. Там висела водосточная труба. По воспоминаниям, она была прочной, но сейчас казалась хлипкой, в особенности по сравнению с весом его двигающегося тела. Он посмотрел на площадку внизу, представляя себя распростертым на ней. Ухватившись за трубу одной рукой, он повис на ней. Черт! Труба заскрипела и отъехала от стены, но ему удалось провисеть на ней достаточно долго, и, прежде чем они оба рухнули вниз, он успел ухватиться рукой за оконную раму за углом дома.

«Райли это понравилось бы, — невольно пришло на ум. — Райли захотела бы в этом участвовать». — Он ощущал ее рядом с собой, хотя и не верил в такого рода вещи.

Устроившись на подоконнике, он оценил состояние водосточной трубы, теперь погнутой и сместившейся в сторону. Он спрашивал себя, не придется ли ему выплачивать покупателям компенсацию.

С окна он перелез на узкий балкончик на торце дома и встал на нем. Вероятно, он стоял на этом балконе еще раза два, кроме этого, оба раза удивляясь, почему на нем никто никогда не стоит. Люди обычно не стоят на балконах, верно? Но с тех времен он запомнил, что дверь на балкон не запирается. Там была одна из тех хлипких дверных ручек с замком, которая проворачивается, если с силой ее повернуть. И действительно, дверь гостеприимно открылась, и он вошел в дом. Который уже не принадлежал ему.

«Наверное, я действую, как грабитель», — подумал он. Станут ли преследовать человека в судебном порядке за то, что он проник в дом, владельцем которого был двадцать три года, и взял нечто ему принадлежавшее?

Он бесшумно прошел к своей комнате, слыша знакомые старые скрипы. Свет он не включил, однако при свете луны было видно, что там нет больше письменного стола и кровати, на которой он редко спал и часто занимался любовью с Алисой. У него сжалось сердце. Теперь в комнате были детская кроватка, пеленальный стол, кресло-качалка и коврик с рисунком из стрекоз.

Он заглянул во встроенный шкаф и выдвинул небольшой ящик — старый и липкий от многочисленных слоев краски. Засунул руку внутрь и стал шарить. Вот оно, в том же месте, куда он его запихнул пятнадцать лет назад.

Сжимая сокровище в кулаке и спускаясь по лестнице к задней двери, он признавался себе, что, по сути дела, берет из дома чужое. Берет вещь, которую когда-то украл. Из двух зол добра, пожалуй, не выйдет, но в глубине души Пол чувствовал, что иногда выходит.

Сидя в поезде по дороге домой, Пол сжимал в потной руке Алисины четки из розовых бусинок.

Он думал о Боге, в которого до этого момента особо не верил. Ни в отца, ни в сына. Четки на ощупь были теплыми. Ему вдруг стало неловко оттого, что он, наподобие какого-то язычника, носится с ними, не имея понятия, зачем они ему нужны. Все это напомнило ему тот случай, когда он пошел в церковь с Алисой и Райли и по ошибке принял причастие.

Он не хотел ссориться с Богом потому хотя бы, что Алиса верила в Бога. «Интересно, — думал Пол, — если я попрошу прощения и если Бог существует, услышит ли он меня? Прости, — на всякий случай мысленно произнес он. Теперь, когда Райли была там, он стал почти надеяться, что его услышат. — В этом не было твоей вины», — сказал он Богу так, на всякий случай.

Церковь Святого Причастия на 73-й Западной улице была заполнена людьми с такими же скорбными, как и у них, лицами. После всех церемоний и месс, на которых они здесь присутствовали — всегда анонимно, в не очень подходящей одежде, — сейчас их несколько обескураживало то, что с ними обращаются как с VIP-персонами, и все потому, что на них свалилось такое горе.

Алиса подумала, что все это напоминает заупокойную мессу по ребенку. Гости были из поселка, где они выросли: друзья семьи, то есть в основном друзья родителей; школьные друзья — со многими их познакомил отец; друзья, с которыми росли на Файер-Айленде. Было три человека, с которыми Райли работала в NOLS, — руководитель и два бывших студента. Был один парень, с которым она вместе подрабатывала в ресторане в «Берлоге Джексона», когда зимой каталась там на лыжах. Райли не училась и не работала в каком-либо учреждении. Если человеку не нравится работать в учреждении, ему, пожалуй, сложнее создать свой круг знакомых.

Наконец, когда почти все уже расселись, прибыли спасатели. Вот, подумала Алиса. Вот место работы Райли. Необязательно работать в учреждении, верно? Ее захлестнула новая волна рыданий. Спасателей пришла целая толпа — по крайней мере, двадцать пять человек, включая Чака, Джима и двоих ветеранов. Все до одного высокие и статные. Они хорошо понимали неповторимость Райли.

Алиса высматривала Пола. Она надеялась, он придет и сядет рядом с ними, но это было не в его стиле. На протяжении всей ее жизни он был настоящим другом Райли, ее товарищем в бесчисленных приключениях. Насколько Алиса знала, он единственный, кому Райли писала письма. Алиса догадывалась, что это такой друг, по сравнению с которым все последующие казались ненастоящими.

Грустно было прощаться с Райли в церкви. Она с трудом выдерживала пребывание воскресным утром в темном помещении церкви, в то время как Алиса втайне этим наслаждалась.

Пол пришел, пожалуй, одним из последних. Он подошел к родным Алисы, но не сел рядом с ними. Он сказал, что у него что-то для нее есть, и вложил ей в руку какие-то бусы. Алиса не сразу поняла, что это такое, и, лишь когда подняла вещицу повыше и рассмотрела ее, на нее нахлынули воспоминания.

Когда-то он забрал у нее эту вещь. А теперь вернул. Она вопросительно посмотрела на него. Напряженное лицо, опухшие глаза.

— Прости, — прошептал он.

Потом он удалился, чтобы найти себе место в дальнем конце церкви.

Она держала в руках свои старые четки. В детстве она считала их необыкновенно красивыми. «Как ты думаешь, это настоящие камешки?» — спросила она как-то маму. Она надеялась, что так оно и есть. «По-моему, это стекляшки», — ответила тогда мать.

Она вспомнила вечера, когда снова и снова повторяла молитвы «Аве Мария» и «Отче наш», чувствуя, что переносится куда-то, и сама не веря в то, что это происходит.

Так он их все-таки взял. В то время она его подозревала, но, как было ей присуще, оставила ему шанс на сомнение.

Какая все-таки досада! Глупый поступок. Ведь молилась она обычно за него.

Пол позвонил матери, чтобы сообщить о смерти Райли. Он не мог вспомнить, когда в последний раз находил мать, и набрал ее номер. Сам не зная почему, он чувствовал, что должен это сделать.

Пока говорил, он тихо плакал в трубку. Потом слушал, как Лия задает вопросы и произносит дежурные фразы.

— Какая неприятность! И какая трагедия для семьи, — сказала она и почти сразу разразилась тирадой по поводу старого друга, который украл у нее деньги.

Пол в недоумении отодвинул трубку от уха. Зачем он ей позвонил?

Может, потому, что Лия общалась с Райли много лет назад, когда все было по-другому. А может, потому, что он обратился к воспоминаниям о другой Лии, с другими волосами и другим стилем жизни. Возможно, какой-то частичкой своего существа он надеялся, что сможет обрести ту, утраченную Лию и через горнило трагедии вернуть ее хотя бы на миг.

Повесив трубку, он осознал свое заблуждение.

Лии в каком-то смысле повезло, что Робби ушел тогда из жизни. Сама Лия считала смерть Робби несчастьем всей ее жизни, но Пол понял теперь, что это было для нее спасительным благом.

Рассматривая старые фотоснимки, Пол заметил то, о чем уже раньше догадывался. Уже задолго до кончины Робби его родители двигались в совершенно противоположных направлениях. Он мог предположить, что случилось бы, останься Робби в живых, и чем все это кончилось бы.

Но, как бы то ни было, Лия воображала, что они были счастливы. Она воображала, что способна принести счастье другому и сама может обрести счастье, что в душе она добродетельна.

И Пол, в свою очередь, потворствовал той же фантазии. До тех пор, пока он внушал себе, что, будь отец жив, он мог бы любить и быть любимым, он оставался пассивным и ни во что не верящим. Разве мог бы? У него была любовь Итана, и он ухватился за первую возможность, чтобы от нее отказаться. Идея любви всегда дается легче, чем ее практическое воплощение.

Для воплощения идеи в жизнь понадобилась смерть его отца. Им с Лией следует благодарить его за это. Он принял на себя их страдания, оставив им нечто сверкающее и чистое. Может быть, это не так уж много, но больше, чем у некоторых людей.