Последнее место, которое создал Бог

Глава 4 Ландро

Когда я подлетал к Ландро, за мной вдогонку неслись темные тучи, они затянули весь горизонт — еще одна внезапная тропическая гроза с ливнем.

Место для посадки оказалось точно таким, как я ожидал, — поляна в джунглях на берегу реки. Ветхая пристань, лодки-пироги, вытащенные на берег около нее, церковь, окруженная россыпью деревянных домиков, и все. Другими словами, типичное поселение, каких много в верховьях реки.

Посадочная полоса длиной в три сотни и шириной в сотню ярдов тянулась в северной части поляны. На грубом шесте болталась "колбаса", указывающая направление слабого бриза. Рядом стоял ангар, крытый листами гофрированного железа. Хэннах внизу вместе с тремя помощниками заводил свой "Хейли" в ангар. Когда я пролетал низко над аэродромом, он обернулся и помахал мне рукой.

У "Бристоля" была одна особенность, которая делала посадку трудной для неопытного летчика. Резиновые втулки на шасси создавали эффект катапульты: если вы приземлялись слишком быстро или слишком жестко, то самолет подбрасывало кверху словно резиновый мячик.

Чтоб мне провалиться, если допущу такую ошибку на глазах Хэннаха. Я развернулся по ветру, сбросил газ и выровнял руль направления, немного спустился, выбрал полосу для посадки, зашел против ветра на высоте пяти сотен футов, пересекая конец поля на скорости сто пятьдесят.

Посадочная скорость у "Бристоля" равна сорока пяти милям в час, и, если вы хотите, ее можно выдержать и на холостом ходу. Я перекрыл газ, взял на себя ручку управления, чтобы выровнять скольжение, и спускался под единственный звук — свист ветра в распорках крыльев.

Постепенно выбрав ручку управления на себя, чтобы не дать машине клюнуть носом, я сделал прекрасную посадку на три точки и так мягко, что сам ее не почувствовал.

Машина остановилась недалеко от ангара, я посидел немного, наслаждаясь тишиной после рева мотора, а потом сдвинул на лоб очки и отстегнулся. Хэннах подошел ко мне слева, его сопровождал невысокий жилистый мужчина в плаще, когда-то белом, но теперь черном от бензина и масла.

— Я же говорил вам, Менни, что он молодец, — сказал Хэннах.

— Да, в самом деле, Сэм, — улыбнулся мне его компаньон. Между нами как-то сразу возникла симпатия. Один из тех странных случаев, когда вам кажется, что вы знакомы с человеком чертовски долгое время.

Если не считать легкого акцента, он превосходно говорил по-английски. Как я узнал потом, в то время ему было пятьдесят, а выглядел он на десять лет старше, что неудивительно, потому что нацисты более года держали его в лагере. Незаметный, неопрятный, со спутанными волосами серо-стального цвета, спадавшими ему на лоб, и лицом, загоревшим и морщинистым, он вовсе не соответствовал стандартному образу профессора. Его ясные серые глаза и твердый взгляд выдавали в нем человека, который в жизни видел много горя, но не сдался и продолжает верить в добро.

— Иммануил Штерн, мистер Мэллори, — представился он, когда я спрыгнул на землю.

— Нейл, — ответил я и протянул ему руку.

Он коротко улыбнулся.

За рекой раздались раскаты грома, первые тяжелые капли дождя упали на коричневую землю, покрывая ее пятнами.

— Давайте-ка поскорее заведем эту штуку в ангар! — воскликнул Хэннах. — Не думаю, что душ продлится пять минут.

Он крикнул, и тут же появились трое истощенных мрачных мужчин в соломенных шляпах и драных рубашках. Их нанимали на день для черной работы, когда в ней возникала нужда.

Ангар не имел дверей. Он представлял собой крышу на стойках, но там хватало места для "Бристоля" рядом с "Хейли". Мы едва успели закатить машину, как хлынул ливень, стуча по гофрированной железной крыше как дюжина пулеметов. Непроницаемый серый занавес воды опустился между нами и рекой.

Менни Штерн стоял и смотрел на "Бристоль", уперев руки в бедра.

— Красавец, — высказался он. — Настоящий красавец!

— Ну вот, он снова влюбился, — хмыкнул Хэннах, взял с вешалки пару плащей и один передал мне. — Я провожу тебя в дом. Вы идете, Менни?

А Менни с гаечным ключом уже копался под обтекателем. Он покачал головой, не оглядываясь назад:

— Позже, приду позже!

Похоже, мы сразу перестали для него существовать. Хэннах пожал плечами и нырнул под дождь. Я выхватил свою парусиновую сумку из кабины наблюдателя и побежал вслед за ним.

Домик на дальнем конце поля мало чем отличался от деревянной хижины с верандой и неизбежной гофрированной крышей. Спасаясь от сырости и желая хоть как-то защититься от воинственных муравьев и других представителей живого мира джунглей, его построили на сваях.

Сэм поднялся по ступеням на веранду, открыл дверь с жалюзи и вошел. Простой деревянный пол в домике покрывали индейские ковры. На них стояла сделанная из бамбука мебель.

— Вон там кухня, — объяснил он мне. — Рядом душевая. Там на крыше бак для сбора дождевой воды, и у нас нет в ней недостатка, дожди идут почти ежедневно.

— Здесь полный комфорт, как дома, — удивился я.

— Ну, не преувеличивай. — Он указал большим пальцем налево. — Там моя комната. А ты располагайся вместе с Менни.

Он открыл дверь и подтолкнул меня в мою комнату. Она, против ожидания, оказалась просторной и полной воздуха. Бамбуковые ставни на веранду были открыты. Тут стояли три односпальные кровати, шкаф с книгами, а пол устилали такие же индейские ковры.

Я взял книгу, и Хэннах коротко рассмеялся:

— Как видишь, Менни любит серьезное чтение. Перевернул вверх дном весь Манаус, чтобы раздобыть эти фолианты.

Я держал в руках "Критику чистого разума" Канта. Я заметил:

— Это все равно что вытащить алмаз, когда опустил ведро в реку, чтобы набрать воды.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что тоже любишь высокие материи? — Он и в самом деле выглядел обескураженным. — Прости меня Боже, но мне надо выпить!

Сэм ушел. А я выбрал одну из незанятых кроватей, застелил ее бельем, которое нашел в шкафу, стоявшем в углу, а потом распаковал свою сумку. Когда я вернулся в гостиную, он стоял на веранде со стаканом в одной руке и бутылкой джина "Гордон" в другой.

Через почти непроницаемую завесу дождя едко различались ближайшие домики на сваях.

— Временами, когда льет дождь, как сейчас, я просто схожу с ума, — признался он. — Мне кажется, будто вокруг только дождь. И я никогда не выберусь отсюда.

Он попытался снова наполнить стакан, но обнаружил, что бутылка уже пуста, и с проклятиями швырнул ее в дождь.

— Мне надо еще выпить. Пойдем, если ты не очень устал, я покажу тебе город. Незабываемое зрелище.

Я снова натянул плащ и соломенное сомбреро, которое висело за дверью спальни. А когда вернулся на веранду, он спросил, при мне ли револьвер. Случайно он оказался в одном из карманов летной куртки.

Сэм с удовлетворением кивнул:

— Ты сам увидишь, здесь все ходят вооруженными. Такой уж город.

Мы вышли под дождь и двинулись к городу. Передо мной предстала одна из самых унылых картин, которую я видел в жизни. Беспорядочные ряды гниющих деревянных хижин на сваях, улицы, утопающие в жирной, непролазной грязи. Жалкие оборванные дети, многие из них с незаживающими болячками на лицах, вяло играли под домами и на верандах; люди мрачно и с безнадежностью глядели в дождь. Многие из них попали в этот ад на весь остаток их изломанной жизни, без малейшей надежды выбраться отсюда.

Церковь представляла более солидное сооружение, она даже имела колокольню из кирпича и самана. Я обратил на это внимание, и Хэннах снова горько рассмеялся:

— У них даже нет постоянного священника. Старик по имени отец Контэ, который работает с сестрами в Санта-Елене, наезжает сюда, чтобы отслужить одну-две мессы, покрестить детей и всякое такое. Кстати, он завтра полетит с нами сюда.

— А вы хотите, чтобы я отправился с вами?

— Не вижу, почему бы и нет. — Он пожал плечами. — Это всего сто миль. И у тебя есть шанс полетать на "Хейли". У нас будет пассажир. Полковник Альберто из Форте-Франко. Он приплывет к десяти утра на катере.

— А зачем он поедет? Что-то вроде официальной инспекции?

— Можно и так сказать. — Хэннах цинично усмехнулся. — Эти монашенки все из Америки. Маленькие сестры милосердия и очень святые леди на самом деле. Из тех, кто считает, что у них есть миссия. Понимаешь, о чем я говорю? Уже почти год правительство уговаривает их уехать из-за обострившихся отношений с племенем хуна, но они не хотят. Альберто постоянно пытается убедить их убраться, хотя, думаю, напрасно.

В центре городка возвышался единственный двухэтажный дом. На доске, висевшей над широкой верандой, красовалась надпись "Отель". Трое местных жителей молча сидели за столом, безучастно уставившись в пространство. Ветром на них задувало капли дождя.

— Парень, который заправляет отелем, достаточно важная персона. С ним приходится быть вежливым, — заметил Хэннах. — Эугенио Фигуередо. Он здесь правительственный агент, и от него многое зависит. Через него проходит вся почта и грузы в регион по верхнему течению Мортас.

— У них все такие же жесткие законы насчет алмазов, как и раньше?

— Такие же. Искатели алмазов не имеют права работать самостоятельно. Они должны объединяться в бригады, которые называются гаримпа, и бригадир получает лицензию сразу на всех. Дабы не упустить свою долю, правительство требует, чтобы все найденные камни передавались местному агенту, который составляет документ и отправляет добычу вниз по реке в запечатанном мешке. Оплата производится потом.

— Чертовски большой соблазн утаить хоть немного.

— Нарушение закона влечет за собой пять лет штрафной колонии в Мачадос. Это место в трехстах милях вверх по Негро — просто раскрытая могила в болотах.

Он открыл дверь в отель, и мы вошли в длинную темную комнату, тесно уставленную столами и стульями. Мне там сразу не понравилось. В дальнем конце располагалась стойка бара. В салоне стояла отвратительная вонь — смесь запахов прокисшей выпивки, человеческого пота и мочи, смешанных в равных пропорциях. Да вдобавок вились тучи мух.

За столом у двери устроились два посетителя. Один, с тем же отсутствующим выражением на лице, как и у людей на веранде, привалился спиной к стене со стаканом в руке. Его компаньон навалился на стол. Соломенная шляпа валялась на полу, графин на столе был опрокинут, и его содержимое вылилось, образовав лужу солидных размеров.

— Качака, местное вино, — пояснил Хэннах. — Говорят, оно губит мозги и разлагает печень, но это все, что могут позволить себе несчастные. — Эй, Фигуередо, как насчет того, чтобы нас обслужить? — спросил он, повысив голос.

Расстегнув плащ, Сэм опустился на один из плетеных стульев у открытого окна. Мгновение спустя я услышал звук шагов, и из-за бисерной занавески позади бара показался небольшой человек средних лет.

Эугенио Фигуередо по всем статьям не тянул на крупного мужчину, кроме одной — он был толстым, что в таком климате напрочь лишало его элементарного комфорта. И сейчас, когда я впервые увидел его, он весь лоснился от пота, несмотря на то что яростно обмахивался пальмовым веером. Его насквозь промокшая рубашка прилипла к телу, и от него исходила такая сильная вонь, которой я никогда в жизни не ощущал.

Несмотря на свой ответственный пост, владелец отеля производил впечатление мелкого чиновника, который уже опоздал что-то менять в жизни и не надеялся на продвижение по службе. Такая же жертва судьбы, как любой другой в городе Ландро. В столь неординарных обстоятельствах его любезность показалась мне неожиданной.

— А, капитан Хэннах!

За ним из-за занавески показалась индейская женщина. Он что-то сказал ей и двинулся к нам.

Закуривая сигарету, Хэннах представил меня. Фигуередо протянул мне потную руку:

— К вашим услугам, сеньор.

— Благодарю, — пробормотал я.

Запах сбивал с ног, хотя Хэннах никоим образом не прореагировал на него. Я сидел у открытого окна, что немного помогало мне переносить эту вонь. Фигуередо присел к столу.

— Вы, наверное, уже давний житель Бразилии, сеньор Мэллори, — заметил он. — Иначе не владели бы столь прекрасно португальским.

— До этого я работал в Перу. А еще раньше целый год провел на реке Шингу.

— Если вы там выжили, то выдержите все что угодно.

Он благочестиво перекрестился. Подошла индианка и поставила на стол поднос — виски "Бурбон", бутылка с каким-то подобием минеральной воды и три стакана.

— Не угодно ли присоединиться ко мне, сеньоры?

Хэннах наполовину наполнил вместительный стакан, не собираясь разбавлять виски водой. Я налил совсем немного, только для того, чтобы выпить из любезности, и Фигуередо, несомненно, заметил это.

Хэннах залпом осушил стакан и налил себе еще. Потом мрачно посмотрел в окно:

— Вы только взгляните на дождь. Что за проклятое место.

Это было одним из тех высказываний, которые не требуют комментариев. Факты говорили сами за себя. Между двух домиков возникла группа мужчин и направилась к отелю. Они шли понурив головы, все, словно в униформу, одетые в резиновые пончо и соломенные сомбреро.

— Кого сюда несет? — резко спросил Хэннах.

Фигуередо наклонился вперед и перестал обмахиваться веером. Потом веер снова заработал в его руке.

— Это гаримпейрос, искатели алмазов. Компания Авилы. Пришли прошлой ночью. Потеряли двоих в схватке с индейцами хуна.

Хэннах налил себе еще одну изрядную порцию виски.

— Судя по тому, что я слышал об этом негодяе Авиле, он сам мог их пристрелить.

В салон ввалились пятеро. Прежде мне не доводилось встречать столь неприглядную компанию. Не на ком глаз остановить. Одинаковые изможденные мрачные лица, со следами лихорадки.

Только сам Авила, крупный мужчина, почти такого же роста, как Хэннах, выделялся. Его маленький жестокий рот напоминал бы женский, если бы не тонкие, словно нарисованные карандашом, усики, которые, наверное, требовали больших хлопот, чтобы поддерживать их в порядке.

Он кивнул Фигуередо и Хэннаху, мельком задержал взгляд на мне и прошел к столу в дальнем конце комнаты. Его люди гуськом потянулись за ним. Когда они сняли свои пончо, то сразу же выяснилось, что все вооружены до зубов. Каждый имел нож-мачете в кожаных ножнах и револьвер в кобуре.

Индианка подошла принять заказ. Один из них тут же запустил руку к ней под юбку. Она и не думала сопротивляться, даже когда другой начал нежно поглаживать ее грудь. Просто стояла, как бессловесное животное.

— Хорошенькое дело! — воскликнул Хэннах, а Фигуередо остался совершенно безучастным к происходившему, что мне показалось очень странным, потому что, как выяснилось потом, индианка была его женой.

Ее отпустили за выпивкой, только когда вмешался сам Авила. Он закурил сигарету, достал колоду карт и посмотрел в нашу сторону.

— Не угодно ли присоединиться к нам, джентльмены? — Он говорил на вполне сносном английском. — Может быть, несколько партий в покер?

Они все повернулись в нашу сторону. Возникла короткая пауза. Казалось, каждый ждал, что вот-вот что-то случится, в воздухе витала какая-то угроза.

Хэннах опорожнил свой стакан и поднялся:

— А почему нет? Все лучше, чем ничего, в этой дыре.

— Сегодня — пас. У меня есть кое-какие дела, — засуетился я. — Может, в следующий раз.

Хэннах пожал плечами:

— Как знаешь.

Захватив бутылку виски, он направился в дальний конец бара. Фигуередо встревожился и попытался встать, но я быстро подался вперед и схватил его за руку.

Тихо, почти не двигая губами, он прошептал:

— Дайте ему час, а потом возвращайтесь под каким-нибудь предлогом. Его здесь не любят. Могут возникнуть неприятности.

Потом он заставил себя улыбнуться и пошел к ним, а я направился к двери. Когда открыл их, Авила закричал:

— Что, наша компания недостаточно хороша для вас, сеньор?

Но я не поддался на его вызов, хоть интуиция подсказывала мне, что может произойти.

Когда, спасаясь от дождя, я вбежал в наш примитивный ангар, то увидел Менни Штерна на деревянной платформе, установленной перед носом моего "Бристоля". Сняв обтекатель с мотора, он ковырялся в двигателе при свете двух переносных фонарей, подвешенных наверху.

Посмотрев на меня через плечо, он спросил:

— Вернулись так скоро?

— Хэннах сводил меня в местную забегаловку. А мне не понравилась тамошняя атмосфера.

Он повернулся и слез, на его лице появилось тревожное выражение.

— Что там случилось?

Я все рассказал ему, передав и слова Фигуередо при нашем расставании. Когда я закончил рассказ, он немного посидел, глядя в дождь. На его лице появилось какое-то печальное выражение. Даже больше чем печальное — тревожное. Оказалось, что у него на лице шрам, от правого глаза до уголка рта. Я и не замечал его раньше.

— Бедный Сэм, — вздохнул он. — Ладно, мы сделаем так, как сказал Фигуередо. Пойдем и заберем его немного погодя.

Потом, внезапно изменив тему разговора, он встал и похлопал "Бристоль" по боку.

— Прекрасный мотор "роллс-ройс". Самый лучший. Этот "Бристоль" был выдающимся многоцелевым самолетом на Западном фронте.

— Вы воевали там?

— О, не то, что вы думаете. Я не летчик, как Рихтхофен или Удет, затянутые в серую униформу с наградами на шее, но я часто посещал военные аэродромы. В начале своей инженерной карьеры я работал у Фоккера.

— А Хэннах сражался по другую сторону фронта?

— Думаю, что так. — Он снова повернулся к машине, тщательно осматривая мотор с переносной лампой в руке. — Он и на самом деле в превосходном состоянии.

Я спросил:

— А что неладно с ним? Вы знаете?

— С Сэмом? — Он пожал плечами. — Все довольно просто. Слишком рано стал знаменитым. Ас асов в двадцать три года. Все медали в мире и почести. — Менни нагнулся за другим гаечным ключом. — Вы представляете, что случается с таким человеком, когда все кончается?

Я, кажется, начал кое-что понимать.

— Мне кажется, что вся его дальнейшая жизнь стала какой-то разрядкой напряжения?

— Ну, это слабо сказано. Двадцать лет возить почту, летать по самым недоступным точкам, вызывать дрожь возбуждения у зевак на государственных праздниках, которые втайне надеются увидеть, как его парашют не раскроется, или рисковать жизнью сотнями других способов — и в конце концов что за все это получить? — Он сделал вопросительный жест руками. — Так вот, мой друг, через три месяца, когда кончится его контракт с правительством, он получит вознаграждение в пять тысяч долларов.

Менни смотрел на меня сверху вниз несколько секунд, а потом отвернулся и снова начал копаться в моторе. Я не знал, что сказать, но он сам разрядил обстановку.

— Я очень верю в предчувствия. Верю первому впечатлению о человеке. Вот теперь вы меня весьма заинтересовали. Вы в таком возрасте и уже сложились как личность — это очень редко в наше время. Расскажите мне о себе.

И я рассказал ему все, потому что никогда еще не встречал собеседника, которому так легко открыть душу. Он говорил совсем немного, больше задавал вопросы, но выжал из меня все.

— Это хорошо, что Сэм помог вам, — заключил он, — но все-таки я очень верю в судьбу. Человек должен жить настоящим. Принимать все таким, как есть. Просто невозможно жить как-то иначе. Там, дома, у меня есть книга, которую вы обязательно должны прочесть. Это Кант — "Критика чистого разума".

— Я читал.

Он повернулся ко мне, от удивления его брови поползли вверх.

— Вы согласны с главным тезисом?

— Вовсе нет. Я не думаю, что в этой жизни есть что-то настолько определенное, что подчиняется каким-то правилам. Надо воспринимать все, как есть, и делать лучшее, что можешь.

— Тогда вы последователь Хайдеггера. У меня есть его книга, которая заинтересует вас. Он там говорит, что для настоящей жизни необходимо решительное противопоставление ее смерти. Вот скажите мне, вы испугались вчера, когда собирались сажать свою "Вегу"?

— Только потом, — улыбнулся я. — А тогда все мои мысли были заняты только тем, как бы посадить эту чертову штуку и остаться целым.

— Так, значит, вы абсолютно совпадаете мыслями с Хайдеггером.

— А что бы он сказал о Хэннахе?

— Боюсь, что немного. Сэм существует только в двух мирах. В прошлом и будущем. Он никогда не рассуждает категориями настоящего. В этом его трагедия.

— Так что же ему остается?

Он повернулся и мрачно посмотрел на меня. С гаечного ключа в его правой руке капало масло.

— Я с определенностью знаю только одно. Ему следовало погибнуть в битве на вершине своей славы, как это случилось со многими другими. По возможности, в самый последний момент войны. Например, в ноябре 1918 года, лучше всего.

То, что ему пришлось сказать такое, выглядело ужасно, но я его понял. Мы стояли и смотрели друг на друга, и только шум дождя, падающего на землю, нарушал тишину. Он вытер руки куском хлопчатобумажной ветоши и грустно улыбнулся:

— А теперь, мне кажется, надо пойти и забрать его, пока не поздно.

Я услышал раскаты смеха задолго до того, как мы подошли к отелю, и этот смех был явно недобрым. Мне стало ясно, что мы попали в беду. Менни тоже знал это. Его лицо под старой зюйдвесткой, которую он надел, чтобы защититься от дождя, стало очень бледным.

Когда мы приблизились к ступеням отеля, я спросил:

— А что за человек Авила?

Он задержался на середине улицы.

— Есть такая притча о хасидском ребе, которая мне очень нравится. У ребе в доме не осталось ни гроша, и он отдал нищему одно из колец своей жены. Когда же сказал ей об этом, она закатила истерику, потому что кольцо оказалось фамильной реликвией и очень дорогим. Услышав это, ребе кинулся на улицы, разыскивая нищего.

— Чтобы отобрать кольцо?

— Нет, для того, чтобы предупредить нищего о действительной ценности кольца на случай, если кто-нибудь попытается обмануть его при продаже.

Я громко рассмеялся, озадаченный притчей.

— И что же это имеет общего с Авилой?

— Да ничего, я думаю, — устало улыбнулся Менни. — Кроме того, что он совсем не такой.

Мы свернули в переулочек рядом с отелем и немного выждали.

— Дверь на кухню сразу за углом, как я говорил. Через нее проход к бару. Вы не ошибетесь.

Из окон отеля раздался новый взрыв смеха.

— Они, кажется, очень радуются чему-то!

— Я уже слышал раньше такой смех. Мне он тогда не нравился, так же как и сейчас. Ну, успеха, — сказал он и направился к главному входу в отель.

Кухонная дверь, о которой он говорил, оказалась открыта. Жена Фигуередо сидела на стуле и резала овощи в горшок, который держала на коленях. Я прошел мимо, не обращая внимания на ее удивленный взгляд, пересек кухню и подошел к противоположной двери.

В конце короткого прохода к бару я увидел Фигуередо, который стоял и смотрел сквозь занавес из бисера в зал, сам оставаясь невидимым.

При моем приближении он обернулся и посмотрел на меня через плечо. Я дал знак ему молчать и сам заглянул в зал. Они все еще сидели за столом, Хэннах и Авила рядом. Хэннах уткнулся лицом в скрещенные руки и, судя по всему, был мертвецки пьян. Вдруг Авила схватил его за волосы и приподнял голову над столом так, что у бедняги раскрылся рот, затем взял графин качаки и влил ему примерно пинту.

— Ну как вам нравится наше вино, сеньор?

Хэннах начал задыхаться, Авила отпустил его, и он снова уронил голову. Остальным показалось это крайне забавным, и один из них вылил стакан вина на голову американца.

Когда Менни вошел в салон, внезапно наступила тишина. В своей старой зюйдвестке и желтом плаще он выглядел смешно, но, как ни странно, даже улыбки сползли с лиц. Твердой походкой он подошел к старателям и остановился.

Авила зарычал:

— Проваливай, тебе здесь нечего делать!

Лицо Менни стало бледнее обычного.

— Не уйду без капитана Хэннаха.

Авила навел на него револьвер и не спеша взвел курок. Тогда я вытащил из-под плаща автоматическое ружье и дал знак Фигуередо отойти в сторону. Прямо позади Авилы стоял деревянный столб, который поддерживал потолок из досок. По такой цели я не мог промахнуться. Тщательно прицелившись, я выстрелил. Столб разлетелся как раз посередине, и часть потолка просела.

Мне редко приходилось видеть, чтобы люди разбегались в разные стороны с такой быстротой, и, когда я вышел из-за занавеса с ружьем наготове, все лежали, распростершись на полу, кроме самого Авилы, который стоял на одном колене около Хэннаха с револьвером в руке.

— На твоем месте я бы опустил оружие, — сказал я ему. — Это шестизарядное автоматическое ружье, и у меня патроны со стальной картечью.

Он осторожно положил револьвер на стол и поднялся, злобно глядя на меня. Я обошел стойку бара и передал ружье Менни. Потом опустился на одно колено возле Хэннаха, подвел под него плечо и поднялся вместе с ним.

Авила процедил сквозь зубы:

— Запомню это, сеньор. Настанет моя очередь.

Я не потрудился ответить ему, а просто повернулся и вышел. Менни последовал за мной, держа ружье под рукой.

Хэннаха начало рвать прямо на улице, и, пока мы добрались до дому, у него внутри вряд ли что-нибудь осталось. Мы раздели его и поставили под душ, чтобы хоть немного привести в чувство. Но он настолько пропитался алкоголем, что все еще ничего не соображал, когда мы уложили его в кровать.

Он метался по кровати, обнимая себя руками. Когда я наклонился над ним, он открыл глаза, нахмурился, а потом улыбнулся:

— Ты новенький, парень? Только что из Англии?

— Что-то в этом роде. — Я взглянул на Менни, который, казалось, никак не реагировал на происходившее.

— Если ты продержишься неделю, у тебя будет шанс. — Он схватил меня за летную куртку. — Я дам тебе совет. Никогда не пересекай линию фронта один на высоте менее десяти тысяч футов. Это урок номер один.

— Я запомню, — пообещал я.

— И солнце, наблюдай за солнцем!

Я думал, что он скажет что-нибудь еще, но его голова склонилась на одну сторону, и он снова впал в забытье.

— Он думает, что снова оказался на Западном фронте.

Менни кивнул:

— Каждый раз одно и то же. Прошлое неотвратимо преследует его.

Он очень тщательно подоткнул одеяло под плечи Хэннаха, а я пошел в гостиную. Дождь перестал, и от земли поднимался пар, словно дым.

Но в спальне еще сохранялась прохлада, я лег и уставился в потолок, размышляя о Сэме Хэннахе, человеке, который когда-то достиг немыслимых высот, а теперь не имеет ничего. И немного спустя я погрузился в сон.