Последние годы Сталина. Эпоха возрождения

Глава 7 О чем плакал маршал?

Меры, принятые для подъема сельского хозяйства, принесли свои плоды. Страна получила хлеб, и Вождь сумел исполнить свой обещания. 14 декабря 1947 года Совет министров СССР и ЦК ВКП(б) приняли постановление «О проведении денежной реформы и отмене карточек на продовольственные и промышленные товары».

Однако мало кто знает, что подготовка денежной реформы началась задолго до момента ее осуществления. Идея о проведении такой акции родилась у Сталина еще в декабре 1943 года! В ходе войны стало очевидно, что денежная масса выходит из-под контроля государства, расшатывая товарно-денежные отношения. С одной стороны, возросли платежи населения по налогам и займам, с другой — увеличившееся денежное обращение вызвало обесценивание рубля. Но еще более значимым стало то, что во время войны у определенных слоев населения появилась возможность спекуляции. Особенно продуктами питания.

Сталин сразу обратил внимание на эту проблему. Как вспоминал министр финансов СССР (1938-1960 гг.) А.Г. Зверев, в конце 1943 года, в пять часов утра, Сталин неожиданно позвонил ему на дачу и, извинившись за столь ранний звонок, сказал, что речь идет о чрезвычайно важном деле. Последовавший вопрос оказался еще более неожиданным для наркома. Вождь поинтересовался:

— Что думает Наркомат финансов по поводу послевоенной денежной реформы?

Во время последовавшего 40-минутного разговора Зверев высказал две идеи. Во-первых, основную тяжесть реформы переложить на плечи тех, кто создал запасы денег спекулятивным путем. И во-вторых, выпуская новые деньги в обращение, не спешить, а создать эмиссионные резервы государства.

Выслушав наркома, Сталин согласился и изложил свои соображения о социальных и хозяйственных основах будущего мероприятия. Все сказанное свидетельствовало о том, что он не впервые думает о будущей реформе. Вечером следующего дня разговор продолжился в Кремле. На этот раз беседа была еще более продолжительной. В ее" ходе были подробно проанализированы перспективы перевода производства на мирный лад. Не менее тщательно были рассмотрены причины возникновения «излишков денег».

Они складывались объективно. С одной стороны, розничный товарооборот не обеспечивал имеющегося спроса — значительная масса товаров поступала не населению, а в армию. С другой — остающиеся на руках деньги перемещались продавцам сельских продуктов, но еще чаще оседали в карманах спекулянтов.

Следовало разобраться во многих вопросах. У каких категорий населения оседает излишек денег? Чему равен размер государственного долга? Кто является кредитором по этому долгу? Сколько понадобится времени для напечатания денег?

В процессе рассмотрения этих и других проблем Сталин дал наркому несколько указаний, которые надлежало воспринимать как директивы. Наиболее важными он считал следующие принципы: после войны финансовая система должна остаться не менее прочной, чем до нее; она должна быть приспособлена к меняющимся условиям. В частности, к неизбежному росту расходов при ежегодном увеличении бюджета. Но самое главное, на что обращал внимание Сталин, закликалось в реакции на реформу граждан страны. Он понимал, что трудности восстановления народного хозяйства потребуют от населения дополнительных жертв, и оно должно быть уверено, что эти жертвы — последние.

Великий Вождь прежде всего думал о народе. О перспективах и проблемах, которые появятся после войны. Надо опережать события, и он уже искал оптимальные решения. Могут ли сравниться с такой государственной ответственностью и взвешенной предусмотрительностью реформаторы-демократы конца века? Люди, иронизирующие в отношении принципа «экспроприации экспроприаторов».

История сказала — нет! Как бы подтверждая старую истину о том, что от великого до смешного только шаг. Политики, не годившиеся в подметки большевикам, алчные шакалы демократии разорили страну, отбросив ее на десятилетия назад. Они тащили все, успевая прихватить из Кремля даже доллары «в коробке из-под ксерокса». Их поступки были красноречивее демагогических речей.

Разве не смешон страдающий ожирением внук известного писателя? Напыщенный, как пустой пузырь, он пытался урвать взятку за собственную еще даже не написанную книгу, представляя ее как гонорар, превышавший вознаграждение мировых классиков. Политические пигмеи, недалекие завлабы, беззастенчиво ограбившие народ страны четырежды, что понимали они в финансовой политике?

Отобрав в одночасье у граждан СССР их собственность: заводы и фабрики, землю и национальные ресурсы ее недр, они обесценили деньги и присвоили вклады населения в государственном банке. Начав под улюлюканье противников народной собственности грабеж века, они продолжили его созданием пирамид, обанкротивших вкладчиков, и завершили реформы грандиозным дефолтом, теперь «раздевшим» уже «собственников».

Как верно заметил еще Наполеон: «Жульничество имеет какие-то границы — глупость беспредельна». Но, чем бы ни объяснялись эти грандиозные мошенничества «демократов-реформаторов»: невежеством и кретинизмом или наглым обманом народа, — они являлись государственными преступлениями. Грандиозными, беспримерными по своему размаху и наглости финансовыми спекуляциями. И по любым законам их организаторы должны были сесть на скамью подсудимых. Однако этого не произошло. Под суд не попал даже самый большой политический авантюрист и жулик — Ельцин.

Трагикомедия в том, что именно сторонники частного рынка после отставки оказались даже не на свалке истории, а во главе крупнейших государственных компаний. Вот тебе, бабушка история, и Юрьев день!

Но вернемся в 1943 год и посмотрим, как решил проблему финансовой реформы Вождь народа, не на словах, а на деле заботившийся о государстве и его гражданах. В ходе разговора со Зверевым Сталин трижды оговорил требование соблюдать при подготовке реформы абсолютную секретность. Он взвесил проблему, но не торопил наркома с предложениями, и лишь через год тот доложил на заседании Политбюро ЦК ВКП(б) план намечаемых мероприятий.

На втором этапе наркому было разрешено использовать для дальнейшей работы трех специалистов. В конце 1945 года Вождь отправился в отпуск. Уже находясь на юге, он попросил Зверева прислать доклад. Материал, направленный фельдъегерской почтой, содержал 12 страниц машинописного текста. Ознакомившись с ним, глава правительства предложил наркому в двухнедельный срок расширить информацию до 90-100 страниц, дополнив ее более детальными объяснениями.

Наряду с другими вопросами в доклад вошел особый раздел, касавшийся упорядочивания финансов тяжелой промышленности и упорядочивания цен. Так, дополнительные условия деноминации предполагали снижение доходов граждан, но, чтобы они не пострадали, предусматривалось снижение цен на товары народного потребления и тарифы за транспортные и иные услуги в 5 раз.

Когда расчеты были закончены, Сталин вновь пригласил наркома к себе. Теперь он обсудил со Зверевым детали реформы вплоть до организационно-подготовительных мер. Таких, как темы агитационных плакатов и пропагандистских лекций, подбор с художником из Гознака рисунков на денежных купюрах и т.п. На этот раз Сталин дал разрешение привлечь к делу еще 15 человек — 14 из Министерства финансов и одного из Госбанка СССР.

На этом этапе было окончательно решено: отмена карточной системы произойдет одновременно с обменом старых денег на новые и переходом к единым государственным розничным ценам на товары. Звереву было поручено не только подготовить проект постановления, но и проект обращения к советским гражданам. И спустя еще год, 14 декабря, граждане СССР прочли в газетах:

«1. Одновременно с проведением денежной реформы, то есть с 16 декабря 1947 г., отменить карточную систему снабжения продовольственными и промышленными товарами, отменить высокие цены по коммерческой торговле и ввести единые сниженные государственные цены на продовольствие и промтовары.

2. При установлении единых розничных государственных цен на продовольствие и промышленные товары исходить из следующего:

а) на хлеб и муку снизить цены в среднем на 12% против ныне действующих пайковых цен;

б) на крупу и макароны снизить цены в среднем на 10% против ныне действующих пайковых цен;

в) на мясо, рыбу, жиры, сахар, кондитерские изделия, соль, картофель и овощи сохранить цены на уровне действующих пайковых цен;

г) на молоко, яйца, чай, фрукты в отмену ныне действующих высоких коммерческих цен и слишком высоких пайковых цен установить новые цены применительно к уровню действующих пайковых цен на основные продовольственные товары;

д) на ткани, обувь, одежду, трикотажные изделия в отмену ныне действующих высоких коммерческих цен и слишком низких цен нормированного снабжения, установленного в городах и рабочих поселках, установить новые цены на уровне в 3, 2 раза ниже коммерческих цен;

…

4. Цены, установленные настоящим постановлением, не распространяются на колхозный рынок и на кооперативную торговлю товарами собственных закупок».

Итак, спустя всего два года после войны и несмотря на неурожай 1946 года, в СССР цены на основные товары были не только сохранены на уровне «пайковых», т. е. государственных, но и снижены.

Такое решение имело как нравственную, так и политическую подоплеку. Осуществленной реформой Вождь уничтожил ту антисоветскую трибуну, с которой буржуазная пресса могла бы злословить в адрес Страны Советов. Впрочем, могла ли она злословить?

Для Запада такие действия были неожиданными и недостижимыми. Англия, менее СССР пострадавшая в ходе войны и продолжавшая получать помощь заокеанского партнера, еще в 50-х годах распределяла по карточкам не только мясо и хлеб, но и дешевую треску.

К этому времени утвердившаяся в СССР политика ежегодного снижения цен принесла реальный рост заработной платы. Даже бывший партаппаратчик и сподвижник Хрущева Д.Т. Шепилов отмечал: «В 1952 году государственные магазины и колхозные рынки были завалены продуктами».

С 16 декабря 1947 года в обращение поступили новые деньги. В ходе реформы 10 рублей образца 1938 года менялись на 1 рубль 1947 года выпуска. Поражающим феноменом этой реформы в отличие от грабежа века постперестроечного периода стало то, что вклады в государственных сберкассах «до 3000 рублей переоценивались рубль за рубль». Суммы от 3000 рублей до 10 000 тысяч обменивались из расчета 3 старых рубля на один новый. Сбережения свыше 10 000 рублей пересчитывались из расчета 2 старых рубля на 1 новый рубль.

То есть практически, в сравнении с обменом денег, находящихся на руках, номинальная сумма вкладов в сберкассах увеличилась от двух раз до десяти. Реформа ударила лишь по спекулянтским, «грязным» деньгам. В постановлении о ее проведении указывалось:

«Сокращение государственной и кооперативной торговли предметами широкого потребления и увеличение спроса населения на колхозных рынках привели к резкому повышению рыночных цен, которые в отдельные периоды были выше довоенных цен в 10-15 раз. Понятно, что спекулятивные элементы воспользовались наличием большого разрыва между государственными и рыночными ценами, равно как и наличием фальшивых денег, для накопления денег в больших размерах в целях наживы за счет населения… Нельзя… допустить, чтобы спекулятивные элементы, нажившиеся в период войны и накопившие значительные суммы денег, получали возможность скупать товары после отмены карточной системы».

Реформа сразу дала ощутимые результаты. Одновременно с ней было предпринято снижение розничных цен на основные продукты питания и потребительские товары, а с 1949 года такие снижения цен стали регулярными, о них, накануне 1 марта, сообщалось по радио.

Эта акция реального повышения благосостояния всех граждан государства касалась в первую очередь продуктов питания и предметов первой необходимости, цены на которые снизились от пяти до двадцати пяти процентов.

Поистине уникальным стало реальное первое снижение цен: на хлеб — на 58%, крупу — от 53 до 63%, хлебобулочные изделия — до 50%, макароны — на 55%, сахар — на 33%, водку и вина — на 25%. В Москве открылись новые хлебные магазины, в которых продавались до 44 видов хлебобулочных и мучных изделий.

Знаменательно, что сталинская цена 16-20 копеек (в исчислении 1961 года) за буханку хлеба продержалась до ликвидации советской власти. То была не популистская, а истинная забота о народе. Не случайно люди военного поколения еще долго, как о «манне небесной», с благодарностью вспоминали о послевоенных снижениях цен.

При наведении порядка и дисциплины в экономике Сталин не ограничился денежной реформой. Напомним, что незадолго до ее начала, в том же 1947 году, вступил в действие новый закон «Об уголовной ответственности за хищение государственного и общественного имущества». Он предусматривал суровое наказание — от пяти до восьми лет лагерей с конфискацией личного имущества — за «кражу, присвоение, растрату или иное хищение колхозного, кооперативного или иного общественного имущества».

Повторим и то, что антисталинская литература лукаво, а вернее, цинично представляла этот закон как «репрессии», направленные против колхозников, «собиравших колоски», оставшиеся на уже убранном крестьянском поле. То была сказка для Буратино, посеявшего на поле чудес пять золотых сольдо. В действительности эти меры ударили совсем по другому слою населения, не имевшему никакого отношения к колхозным «колоскам».

Для таких жестких мер было достаточно оснований. Еще в январе 1947 года МВД совместно с Министерством госконтроля осуществило выборочную проверку Главособунивермагторга в Москве, являвшего собой особое управление Министерства торговли. Одновременно прошла ревизия его филиалов: закупочной конторы в Берлине и отделения реализации в Хабаровске. Лишь в секции Хабаровского универмага «недостача» составила 13 027 669 дореформенных рублей.

В апреле 1948 года ОБХСС МВД СССР совместно с местными партийными и советскими органами провел «контрольные замеры» 81 тысячи 700 магазинов, столовых, палаток и ларьков системы Минторга СССР. Одновременно такая проверка распространялась также на систему промкооперации в деревне, магазины Военторга и филиалы ОРСов[41] всех министерств и ведомств.

В результате ревизии нарушения правил торговли обнаружились в 16 087 торговых точках. Осуждению и лишению свободы с конфискацией имущества подверглись 4992 человека. В 1947 году Министерством внутренних дел по новому закону о хищениях было привлечено к уголовной ответственности и посажено 18 555 работников Минторга и потребкооперации. На следующий год количество «интеллигентов от торговли», оказавшихся за решеткой, составило 28 810 человек.

Меры, предпринятые правительством в период денежной реформы, показали, что «специалисты прилавка» склонны к нечестным методам обогащения. Рассекреченные только в конце XX столетия данные свидетельствуют, что с января по сентябрь 1948 года в сфере торговли украдено товаров и совершено растрат на 169 млн. послереформенных рублей. На 28 миллионов больше, чем в предыдущем году. В потребкооперации совершено хищений на 327 млн. руб., или на 20,5 млн. руб. больше, чем в 1947 году.

Обогатиться за счет нетрудовых доходов не брезговали не одни предприимчивые торгаши. Именно с проведением денежной реформы, усилением финансовой дисциплины и правопорядка были связаны расследования, задевшие некоторых лиц, принадлежавших к высшему армейскому генералитету.

Следует подчеркнуть, что еще весной 1946 года было арестовано 74 генерала и офицера Группы советских войск в Германии. Их обвиняли в растратах денежных фондов и вывозе в личных целях «ценностей, мебели, картин и драгоценностей из Германии и Австрии». Несомненно, такие факты не красили армию, и поэтому осуждение высокопоставленных рвачей не афишировалось в прессе.

Напомним и то, что еще 23 августа 1946 года на стол Сталина легла докладная заместителя министра Вооруженных сил Союза ССР Н.А. Булганина. В ней сообщалось о задержке на Ягодинской таможне 7 вагонов, прибывших из Германии, в которых находилось 85 ящиков с мебелью. При проверке документов оказалась, что мебель была лично заказана маршалом Жуковым на фабрике «Альбин Май».

Даже простое сопоставление дат свидетельствует, что никакого особого «преследования» Жукова организовано не было. Но почему же то, что ставилось в вину 74 генералам и офицерам, могло обойти Жукова? Чем его злоупотребления отличались от корыстных действий других военных?

И не обошлось! Правда, позже «опала» Жукова, оказавшегося причастным к должностным злоупотреблениям, его почитателями подменялась вымыслом. Историки утверждали, что якобы причиной падения маршала стало обвинение его в «заговоре». Однако все оказалось проще и до примитивности банально, но даже в этот период никаких особых санкций по отношению к маршалу-дельцу не последовало.

Новый 1947 год командующий Одесским военным округом почему-то встретил не в «жемчужине» у Черного моря. Решив отпраздновать его в столице, он пригасил многих. Среди приглашенных оказались и супруги Телегины.

Генерал-полковник К.Ф. Телегин близко сошелся с Жуковым в Берлине, где совсем недавно являлся членом Военного совета группы войск и военной администрации в Германии. В этих органах он представлял Главное политическое управление. Еще вчера Телегин считался вторым человеком в идеологической обойме армии, а теперь же он учился на курсах усовершенствования политсостава.

Сын генерала Телегина пишет о впечатлениях своих родителей от визита к маршалу: «Та же дача встречала их какой-то тревожной тишиной. Георгий Константинович вышел на крыльцо, провел в прихожую, помог маме снять шубу, открыл дверь в большую комнату, и, как сказала мама, она вздрогнула от увиденного: щедро сервированный стол, за которым год назад сидела масса людей, сейчас был пуст. Лишь дальний угол был застелен скатертью, на которой стояло четыре прибора.

Георгий Константинович как-то виновато посмотрел на гостей и сказал:

— Спасибо, что приехали. Я многих обзвонил. Но все по разным причинам отказались…

Настроение у Георгия Константиновича и Александры Диевны было настолько подавленным, что скрыть это при всем желании они не могли. А после традиционного тоста: «С Новым годом, с новым счастьем!» и бокала шампанского Георгий Константинович опустился в кресло и вдруг горько заплакал…»

Однако не будем предаваться сентиментальности и тоже лить слезы, переживая за Жукова.

Но сначала озадачимся вопросом: о чем же плакал командующий Одесского округа? Кого жалел жестокий человек, при одном взгляде которого подчиненные приходили в трепет?

Ибо, к слову сказать, одной из особенностей образа жизни «полководца» было то, что он всегда окружал себя подхалимами и лизоблюдами. Друг и собутыльник маршала, артист Борис Сичкин так описал обстановку в штабе Жукова:

«Обслуживающий персонал состоял из лиц мужского пола в чине не ниже генерал-майора. Они были откровенными холуями: чистили маршалу сапоги, накрывали на стол и убирали со стола. Словом, походили на услужливых собак. Когда они выслушивали распоряжения маршала, то сгибались до полу. Противно было смотреть на этих людей, потерявших к себе всякое уважение… Для маршала эти холуи были кем-то вроде декоративных собачек… Точнее, они по натуре были псами»[42].

Конечно, барские манеры в отношениях с подчиненными не свидетельствовали об интеллекте Жукова, но сошлемся еще на одного «свидетеля». Адмирал Флота Советского Союза Николай Герасимович Кузнецов был назначен Сталиным народным комиссаром Военно-морского флота еще в 1939 году. На этом посту он провел всю войну; в его подчинении находились четыре флота.

После смерти Вождя он лишится не только «министерского» поста, но и воинского звания. Это произойдет, когда Жуков, поддержав другого любителя власти Хрущева, снова заберется на вершину военной иерархии.

Много лет спустя Кузнецов напишет в ЦК о тех манерах, которые были присущи его сухопутному «коллеге»:

«15 февраля 1956 года я был вызван бывшим министром обороны (Жуковым. — К.Р.), и в течение 5-7 минут в исключительно грубой форме мне было объявлено о решении понизить меня в воинском звании и уволить из армии без права восстановления. После этого меня никто не вызывал для формального увольнения. Какой-то представитель управления кадров (даже без меня) принес и оставил на квартире увольнительные документы…

Не будучи совершенно осведомленным в причинах своего наказания, я попросил ознакомить меня с документами, меня касающимися, но так и не получил возможности».

Сын крестьянина Н. Кузнецов образование получил в Военно-морском училище имени Фрунзе, а затем закончил и Военно-морскую академию. Всю войну адмирал руководил боевыми действиями Военно-морского флота, а в 1951 году он стал военно-морским министром СССР. Позже, после вхождения морского министерства в состав Министерства обороны СССР, он был назначен главнокомандующим ВМС и первым заместителем министра.

Кузнецов продолжает: «Меня пытались буквально раздавить. Без вызова к руководству страны, без дачи объяснений и даже без предъявления документов о моем освобождении я был отлучен от Военно-морского флота.

Маршал Жуков в грубой, присущей ему форме объявил, что я снят с должности, понижен в звании до вице-адмирала. На мой вопрос, на основании чего и почему это сделано без моего вызова, он, усмехнувшись, ответил, что это совсем не обязательно».

Однако дикая расправа над своим заместителем имела более глубокую подоплеку. В отличие от адмирала Жуков «академиев не проходил». За его спиной было лишь четыре класса школы, кавалерийские курсы и непродолжительные курсы высшего комсостава. На «великом и могучем» он умел говорить только с употреблением «идиоматических» выражений. И вот этот не шибко образованный и властолюбивый «сухопутный маршал» «с усмешкой» сорвал погоны с Адмирала Флота, понизив его в звании на три ранга.

Обратим внимание на важное обстоятельство. Причиной демонстративного произвола в отношении главнокомандующего ВМФ стала гибель в 1953 году линкора «Новороссийск». Ночью под днищем корабля, стоявшего на бочке, взорвалась мина. Команде удалось выровнять крен, но заполнившая ряд отсеков вода выдавила переборки. Метацентрическая высота понизилась, и корабль перевернулся, несколько сотен моряков погибло.

Искали «стрелочника»; Жуков сделал таковым Кузнецова. Но если подходить к наказанию Кузнецова беспристрастно, то министр обороны Жуков формально нес за гибель корабля точно такую же ответственность, как и адмирал. Министр Жуков осознавал это и, разжаловав своего заместителя, отвел ответственность от себя.

Адмирал Кузнецов был не единственным, кто указывал на неприемлимое поведение «сухопутного маршала». Маршал Советского Союза Р.Я. Малиновский говорил в выступлении на октябрьском пленуме ЦК КПСС 1957 года:

«Жуков опасный и даже страшный человек… Я 30 лет работаю с Жуковым. Он самовластный, деспотичный, безжалостный человек… Я видел, какое невероятное хамство проявлял Жуков к ряду людей, в том числе крупным, волевым людям».

Как-то не принято об этом писать, но маршал был большим любителем «Бахуса». Близко наблюдавший полководца артист Борис Сичкин описал в книге «Я из Одессы, здрасьте…» сцену, случившуюся в завершение войны при передаче Рокоссовским командования 1-м Белорусским фронтом Жукову.

Сичкин пишет: «Наш ансамбль выступал на этом вечере. На возвышении стояли два мощных кресла, на которых восседали оба маршала… В ансамбле работал солистом хора Яша Мученик… После его выступления Жуков подозвал его к себе и, усадив рядом, на место маршала Рокоссовского, весь вечер не отпускал. Яша робко пытался что-то сказать маршалу, но Жуков успокаивал Яшу:

— Не волнуйся, сиди спокойно, пусть он погуляет.

Солдат еврей Яша Мученик весь вечер просидел на троне вместо Рокоссовского с прославленным маршалом Георгием Константиновичем Жуковым».

Тот же Сичкин свидетельствует: «Жуков любил петь кабацкие русские песни. Самая любимая была «Не за пьянство, не за буянство и не за ночной разбой…»

Один из банкетов, на котором пришлось присутствовать «придворному» артисту ансамбля в конце войны, прошел в присутствии иностранных представителей. Сичкин пишет: «Начались танцы. Член Военного совета генерал-лейтенант Телегин танцевал русский танец с платочком в руке и напоминал колхозного гомосексуалиста…»

Автор воспоминаний намекает на то, что генерал-лейтенант Телегин был высоким человеком, с широким лицом, лысой головой и грузной фигурой. Но артист из Одессы продолжает: «Герой Сталинграда генерал Чуйков был легендарной и незаурядной личностью. Несмотря на свою славу, в жизни это был простой, жизнерадостный человек… На том банкете он расстегнул китель, из под которого показалась тельняшка… Жуков пригласил на танец генерала Чуйкова. Чуйков в матросской майке, огромный, с железными зубами…»

Но вернемся в новогодний день 1947 года, к плачущему маршалу. Полковник Телегин продолжает описывать посещение его родителями дачи Жукова: «Часа в два ночи неожиданно приехали В.В. Крюков и Л.И. Русланова, «сбежавшие», как объясняла Лидия Андреевна, с какого-то вечера, где она выступала. Человек редкостной чуткости, она сразу же уловила настроение присутствующих, развернула принесенный с собой большой пакет и кинула на стол двух подстреленных тетеревов.

— Я желаю, Георгий Константинович, — сказала она, — чтобы так же выглядели все твои враги!»

Читатель, восхитимся сценой! Крупная женщина, известная голосистая певичка модных песен, «человек редкостной чуткости» желает расстроенному другу, чтобы все его враги валялись с простреленными головами.

Не будем задаваться вопросом, кого из врагов имела в виду певица, а лучше посмотрим на «друзей» маршала.

Будущий маршал и будущий генерал-лейтенант Крюков встретились еще в 1933 году, когда последний командовал кавалерийским полком. Позже, поднимаясь по служебной лестнице, Жуков постоянно тащил друга за собой. И нужно отдать должное маршалу, сам ценивший перезвон наград, он щедро одарял ими и свое окружение.

Так Крюков по представлению друга был награжден восьмью орденами. Жену генерала певицу Русланову Жуков также щедро наградил — воинским орденом Отечественной войны I степени. Заметим, что в статуте на право получения этой боевой награды перечислялись такие заслуги, как подавление огнем не менее пяти батарей противника или для летчика-истребителя — три сбитых самолета. Этой наградой поощряли того, кто захватил и привел на свою базу корабль противника…

Понятно, что голосистая, дородная певица артиллерийских батарей не уничтожала, самолетов не сбивала и кораблей врага не захватывала. Она с мужем составляла ближний круг «полководца».

Впрочем, у супругов Крюковых — Руслановых, помимо наград, имелись и иные, не афишируемые тайные наклонности. Их страстью, особенно у Руслановой, стало собирательство. В течение войны она собрала целую картинную галерею из 132 картин. В ее коллекции оказались шедевры великих русских мастеров: Шишкина, Репина, Серова, Сурикова, Васнецова, Верещагина, Крамского, Брюллова, Тропинина и других великих русских художников.

Авторы, пишущие о финансовой основе собирательской страсти жены генерала, поясняют: во время блокады Ленинграда во второй столице расцвел черный рынок. Самой твердой валютой блокадного города стала американская тушенка. Юз Алешковский пишет: «В те времена за кружок «Краковской» можно было получить Левитана, Кандинского, Сомова…» Конечно, популярная певица не владела колбасным заводом, но ее высокие друзья распоряжались не только армейскими поставками тушенки и колбасы.

К их рукам прилипали более значительные ценности. Позже, на следствии, майор Гришаев спрашивал Русланову:

«Следователь: Материалами следствия вы изобличаетесь в том, что во время пребывания в Германии занимались грабежом и присвоением трофейного имущества в больших масштабах. Признаете ли вы это?

Русланова (резко): Не признаю.

Следователь: Но при обыске на вашей даче изъято большое количество ценностей и имущества. Откуда?

Русланова: Это имущество принадлежит моему мужу. А ему прислали в подарок из Германии сослуживцы».

Однако на суде в 1951 году муж певицы генерал Крюков признался, что обнаруженное имущество — результат хищений. В числе вывезенных из Германии ценностей на следствии фигурировали огромный восьмиместный автомобиль «Хорьх 951», два «Мерседеса» (один из них — спортивный кабриолет «540К») и «Ауди». Помимо трех квартир и двух дач, у генеральской четы конфисковали 700 тысяч рублей.

Кроме того, у супругов нашли «107 килограммов изделий из антикварного серебра, 35 старинных ковров, меха, скульптуры из бронзы и мрамора, декоративные вазы, огромную библиотеку старинных немецких книг с золотым обрезом, 312 пар модельной обуви, 87 костюмов, штабеля шелкового нательного и постельного белья и пр., пр.»[43].

И так как в то время в стране царили закон и порядок, то годы, оставшиеся до смерти Вождя, запасливые супруги провели в составе группы художественной самодеятельности лагерного театра, откуда в 1953 году их вытащил вновь возвышенный Хрущевым старый друг — маршал Жуков.

При пересмотре дела Главной военной прокуратурой генерал Крюков заявил, что изъятые при его аресте ценности принадлежали его жене. Действительно, теперь Русланова затребовала свои несметные сокровища назад. Только стоимость бриллиантов, хранившихся в конфискованной у нее шкатулке, она оценила в 2 миллиона послереформенных рублей.

Самому наивному читателю, способному поверить, будто певица могла заработать такие деньги во время войны концертами, поясним простую истину. За выступления творческих агитбригад перед военными больших денег не платили. Бешеных денег для оплаты концертов Руслановой не было и у гражданского населения, трудившегося у станков и мартенов, а патриотическая интеллигенция на хранившиеся ценности покупала для армии танки и самолеты.

На допросе 1 октября 1948 года следователь задал генерал-лейтенанту Крюкову вопрос: «Вы сказали, что, опускаясь все ниже и ниже, превратились по существу в мародера и грабителя. Можно ли считать, что таким же мародером и грабителем был Жуков, который получал от вас подарки, зная их происхождение?»

Закономерный и оправданный вопрос.

Однако маршал не был заурядным мародером и грабителем. Он не рыскал по немецким хранилищам. В этом для него не было необходимости; ворованные ценности ему вручали «с доставкой на дом», поэтому Главноначальствующий Советской военной администрации по управлению восточной зоной оккупации Германии и не пресекал грабеж и мародерство своего окружения.

Подчеркнем, что арест Крюкова и Руслановой произойдет значительно позже, а тихое празднование Нового 1947 года на даче — «со слезами на глазах» и подстреленными тетеревами — для гостей, как и для самого Жукова, закончилось тихо. Не принес ему особых неприятностей и вывоз из Германии семи вагонов мебели. Проблемы у маршала появились год спустя, когда началось расследование «дела о бриллиантах».

Итак, прошло больше 365 дней, прежде чем 5 января 1948 года министр госбезопасности Абакумов приказал произвести негласный обыск в московской квартире маршала.

О результатах этой акции генерал-полковник госбезопасности Абакумов 10 января писал в сообщении Председателю Совета министров Сталину:

«Задача заключалась в том, чтобы разыскать и изъять на квартире Жукова чемодан и шкатулку с золотом, бриллиантами и другими ценностями. В процессе обыска чемодан обнаружен не был, а шкатулка находилась в сейфе, стоящем в спальной комнате. В шкатулке оказалось:

часов — 24 шт., в том числе золотых — 17 и с драгоценными камнями — 3;

золотых кулонов и колец — 15 шт., из них 8 с драгоценными камнями;

золотой брелок с большим количеством драгоценных камней;

другие золотые изделия (портсигар, цепочки и браслеты, серьги с драгоценными камнями и пр.).

В связи с тем, что чемодана в квартире не оказалось, было решено все ценности, находящиеся в сейфе, сфотографировать, уложить обратно так, как было раньше, и произведенному обыску не придавать гласности.

По заключению работников, проводивших обыск, квартира Жукова производит впечатление, что оттуда изъято все то, что может его скомпрометировать. Нет не только чемодана с ценностями, но отсутствуют даже какие бы то ни было письма, записи и т.д. По-видимому, квартира приведена в такой порядок, чтобы ничего лишнего в ней не было».

Может быть, маршала оговорили? Но какой таинственный чемодан искали у Жукова? Дело в том, что при расследовании дел о трофейных ценностях из показаний личного шофера маршала Семочкина следствию стало известно, что его шеф вывез из Германии бриллианты, которые хранил в небольшом чемоданчике.

Однако информация о бриллиантах существовала, и, чтобы установить истину, в ночь с 8 на 9 января руководитель госбезопасности приказал провести негласный обыск на даче Жукова, находившейся под Москвой в Рублево. Участников этой акции ожидало почти потрясение.

«В результате обыска обнаружено, — констатирует Абакумов, — что две комнаты дачи превращены в склад, где хранится огромное количество различного рода товаров и ценностей.

Например, шерстяных тканей, парчи, панбархата и других материалов — всего свыше 4000 метров;

мехов — собольих, обезьяньих, лисьих, котиковых, каракулевых — всего 323 шкуры;

шевро высшего качества — 35 кож;

дорогостоящих ковров и гобеленов больших размеров, вывезенных из Потсдамского и др. дворцов и домов Германии, — всего 44 штуки, часть которых разложена и развешена по комнатам, а остальные лежат на складе…

…ценных картин классической живописи больших размеров в художественных рамах — всего 55 штук…

дорогостоящих сервизов столовой и чайной посуды (фарфор с художественной отделкой, хрусталь) — 7 больших ящиков;

серебряных гарнитуров столовых и чайных приборов — 2 ящика;

аккордеонов с богатой художественной отделкой — 8 штук;

уникальных охотничьих ружей фирмы Голанд-Голанд и других — всего 20 штук.

Это имущество хранится в 51 сундуке и чемодане, а также лежит навалом.

Кроме того, во всех комнатах дачи, на окнах, этажерках, столиках и тумбочках расставлены в большом количестве бронзовые и фарфоровые вазы и статуэтки художественной работы, а также всякого рода безделушки иностранного происхождения».

Сокровища на даче маршала потрясли воображение даже многоопытных специалистов разведки, и генерал-полковник Абакумов не скрывал их реакции:

«Заслуживает внимания заявление работников, проводивших обыск, что дача Жукова представляет собой, по существу, антикварный магазин или музей, обвешанный внутри различными дорогостоящими художественными картинами…

Есть настолько ценные картины, которые никак не подходят к квартире, а должны быть переданы в государственный фонд и находиться в музее.

Свыше двух десятков ковров больших покрывают полы почти всех комнат.

Вся обстановка, начиная от мебели, ковров, посуды, украшений и кончая занавесками на окнах, — заграничная, главным образом немецкая. На даче буквально нет места ни одной вещи советского происхождения, за исключением дорожек, лежащих при входе на дачу.

На даче нет ни одной советской книги, но зато в книжных шкафах стоит большое количество книг в прекрасных переплетах с золотым тиснением, исключительно на немецком языке.

Зайдя в дом, трудно представить, что находишься под Москвой, а не в Германии».

Последнее замечание о немецких книгах могло бы умилить поклонников маршала его литературными интересами. Однако абсолютно точно известно, что на немецком языке Жуков не читал. Он вообще не знал ни одного иностранного языка, «академиев» ведь не кончали!…

По окончании обыска Абакумов был вынужден для охраны трофейного добра маршала выставить стражу. И делает предположение: «Что касается не обнаруженного на квартире Жукова чемодана с драгоценностями, о чем показал арестованный Семочкин (личный шофер маршала. — К.Р.), то проверкой выяснилось, что этот чемодан все время держит при себе жена Жукова и при поездках берет с собой.

Сегодня, когда Жуков вместе с женой прибыл из Одессы в Москву, указанный чемодан вновь появился у него на квартире, где и находится в настоящее время.

Видимо, следует напрямик потребовать у Жукова сдачи этого чемодана с драгоценностями…»

Так был или нет у Жукова таинственный чемодан с драгоценными камнями? Писатель В. Соколов высказывает версию, что впоследствии жуковские бриллианты «все-таки оказались изъяты, но чекисты, изымавшие их, даже не подозревали, что имеют дело с бриллиантами из жуковского чемоданчика».

Действительно, «чемоданчик с драгоценными камнями» все-таки всплыл. Но не сразу после ареста 18 сентября 1948 года друга Жукова генерала Крюкова и его жены певицы Лидии Руслановой. А лишь спустя пять с лишним месяцев.

5 февраля 1949 года следователь майор Гришаев потряс Лидию Андреевну следующим сообщением: «Дополнительным обыском в специальном тайнике на кухне под плитой в квартире вашей бывшей няни Егоровой, проживавшей на Петровке, 26, были изъяты принадлежавшие вам 208 бриллиантов и, кроме того, изумруды, сапфиры, жемчуг, платиновые, золотые и серебряные изделия».

Однако не будем забегать вперед и, вернувшись в январские дни 1948 года, попытаемся не утерять нить повествования. Уже на следующий день после того, как сведения о находках, обнаруженных в результате обысков на квартире и даче маршала, легли на стол Сталина, Жуков был вынужден написать объяснительную записку.

Правда, маршал не был информирован об обыске. Его вызвали в ЦК, где предъявили лишь письменное заявление его бывшего адъютанта полковника Семочкина.

Назвав заявление своего подчиненного «клеветническим», в своем объяснении от 11 января 1948 года в Центральный Комитет ВКП(б) на имя Андрея Александровича Жданова Жуков писал:

«Обвинение меня в том, что я враждебно настроен к т. Сталину и в ряде случаев принижал и умалчивал роль т. Сталина в Великой Отечественной войне, не соответствует действительности и является вымыслом (курсив мой. — К.Р.).

Факты, изложенные в заявлении Семочкина, состряпаны Семочкиным и являются результатом того, что Се-мочкин в конце 1947 года узнал о характере клеветнического заявления Новикова лично от меня.

Я признаю, что допустил грубую и глубоко непартийную ошибку, поделившись с Семочкиным своим мнением о характере заявления Новикова. Это я сделал без всякой задней мысли и не преследовал никакой цели».

Не согласимся сразу с утверждением, будто бы Жуков не принижал и умалчивал роль Верховного главнокомандующего Сталина в Великой Отечественной войне. Принижал… и еще как принижал! Впрочем, не будем цитировать заявление адъютанта Семочкина, сошлемся на самого маршала.

В период начала антисталинской кампании по «развенчанию» так называемого культа личности 19 мая 1956 года Жуков написал своему новому шефу Хрущеву: «Секретно… Посылаю Вам проект моего выступления на предстоящем Пленуме ЦК КПСС».

В этом проекте доклада излагалась широкая программа по дискредитации Генералиссимуса Советского Союза И.В. Сталина и на основе принижения его роли предлагалось переписать историю, сменив идеологические акценты пропаганды.

. Конечно, этот шедевр создавался не самим министром Вооруженных сил; видимо, как это водится, его готовили «специалисты» из Главного политуправления армии. Но под ним стояла подпись Жукова, поэтому не станем оспаривать авторство документа.

Жуков писал: «Я должен сказать, что культ личности Сталина в освещении войны приводил к тому, что роль нашего народа, Партии и Правительства, наших Вооруженных сил принижалась, а роль Сталина непомерно преувеличивалась.

Во имя возвеличивания Сталина в нашей военно-идеологической работе было допущено грубое искажение ряда исторических фактов, замалчивание неудач, ошибок и недочетов и их причин, а достижение успехов приписывалось исключительно руководству Сталина… Тем самым нарушалась основа партийности в нашей идеологической работе — ее историческая правдивость»[44].

То есть человек, не имевший ни высшего военного, ни какого бы то ни было гуманитарного образования, предлагал «в идеологической работе» свой вариант «исторической правдивости».

В чем же видел «историческую правдивость» новоявленный партийный идеолог? Жуков писал: «На протяжении нескольких лет перед Отечественной войной советскому народу внушалось, что наша страна находится в постоянной готовности дать сокрушительный отпор любому агрессору.

На все лады восхвалялась наша военная мощь, прививались народу опасные настроения легкости победы в будущей войне, торжественно заявлялось о том, что мы всегда готовы на удар врага ответить тройным ударом, что несомненно притупляло бдительность советского народа и не мобилизовало его на активную подготовку страны к обороне».

Читатель, вдумайся в абсурдный смысл этих тезисов. Оказывается, неудачи армии на первом этапе войны объяснялись не профессиональным уровнем наших военных — от солдата до маршала, не замыслами начальника Генерального штаба, который перед войной возглавлял именно он, Жуков, а тем, что, оказывается, народ был настроен на легкую победу.

Исходя из утверждений маршала, получается, что в первые полгода войны «дурак народ» не мог понять: почему его армия бежит до Москвы? Более того, это он — народ, поверивший пропаганде, оказался неспособен мобилизоваться «на активную подготовку страны к обороне».

Но кто осуществлял в стране эту хвастливую пропаганду? Партия! Следует еще добавить: и военные высокого ранга, со всех трибун заверявшие народ, что армия готова ответить на происки врага «тройным ударом».

И все-таки, какой бы несовершенной ни была предвоенная пропаганда, разве надо было ее строить на утверждениях, что с началом войны наша доблестная армия побежит? Что она не сумеет защитить свой народ? Можно ли было готовить народ к войне, утверждая, что армия не «готова»?

Вот такими нехитрыми приемами — доведением мысли до абсурда — «новый идеолог» советовал своему другу Хрущеву объяснять неудачи Красной Армии в первые полгода войны. И хотя Хрущев не дал Жукову выступить с его докладом, трагикомедия состоит в том, что все положения этого доклада стали основой всей последующей идеологической кампании по дискредитации Сталина.[45]

То есть именно с подачи Жукова низколобые совковые интеллигенты утверждали, что заявление ТАСС, опубликованное в печати 14 июня 1941 года, «дезорганизовало советский народ, партию и армию и притупило их бдительность». Со слов неблагодарного военачальника Жукова утверждалось, что якобы «Сталин неудачи первого периода войны объяснял тем, что фашистская Германия напала на Советский Союз внезапно».

Так как же рассматривать заявление маршала Жданову в 1948 году? Было ли правдой утверждение: «Обвинения меня в том, что я враждебно настроен к т. Сталину и в ряде случаев принижал и умалчивал роль т. Сталина в Великой Отечественной войне, не соответствуют действительности и являются вымыслом».

Между тем уже в те годы полковник Семочкин поведал о чрезмерной амбициозности своего шефа и стремлении прославиться. В заявлении Жданову «маршал Победы» продолжал: «Ни Славина, ни кого-либо другого я никогда не просил о себе что-либо писать и Славину никакой книги не заказывал. Семочкин пишет явную ложь.

…О моей, алчности и стремлении к присвоению трофейных ценностей.

Я признаю серьезной ошибкой то, что много накупил для семьи и своих родственников материала, за который платил деньги, полученные мною как зарплату…

Мне сказали, что на даче и в других местах обнаружено более 4 тысяч метров различной мануфактуры, я такой цифры не знаю. Прошу разрешить составить акт фактическому состоянию.

Картины и ковры, а также люстры действительно были взяты в брошенных особняках и замках и отправлены для оборудования дачи МГБ, которой я пользовался…

Относительно золотых вещей и часов заявляю, что главное — это подарки от различных организаций…

О сервизах. Эти сервизы я купил за 9200 марок, каждой дочери по сервизу. На покупку я могу предъявить документы, и может подтвердить т. Серов, через кого я покупал сервизы… Серебряные ложки, ножи и вилки присланы были поляками в честь освобождения Варшавы…»

Жуков лукавил и, завершая страницы, касавшиеся трофейных ценностей, пытался принизить масштабы своих «приобретений».

Он пишет: «Я признаю себя очень виноватым в том, что не сдал все это ненужное мне барахло куда-либо на склад, надеясь на то, что оно никому не нужно… Обвинение меня в том, что (я) соревновался в барахольстве с Телегиным, является клеветой».

Оправдания Жукова по меньшей мере наивны, и, как говорится, из песни слова не выкинешь. Но были ли его присвоения «никому не нужным» барахлом»?

Бывший офицер восточногерманского министерства госбезопасности, — пресловутого «Штази» — X. Зойферт свидетельствовал позже:

«Маршал Жуков забрал из Веймарского собрания «Хольцдорф» более двух десятков картин и других произведений искусства». Дело с трофейным имуществом явно не вписывается в благостный образ «великого» полководца, и, как видим, это «дело» возникло не на основании политических подозрений.

Конечно, Жуков всячески выкручивался, объясняя происхождение трофейных вещей покупками на зарплату. Он не смог предъявить никаких оправдательных документов, и все найденные у него вещи были конфискованы.

Об этом свидетельствовал «Акт о передаче Управлению Делами Совета министров СССР изъятого Министерством Государственной Безопасности СССР у маршала Советского Союза Г.К. Жукова незаконно приобретенного и присвоенного им трофейного имущества, ценностей и других предметов.

I.

Кулоны и броши золотые (в том числе один платиновый) с драгоценными камнями — 13 штук.

Часы золотые — 9 штук.

Кольца золотые с драгоценными камнями — 16 штук.

Серьги золотые с бриллиантами — 2 пары.

Другие золотые изделия (браслеты, цепочки и др.) — 9 штук.

Украшения из серебра, в том числе под золото — 5 штук.

Металлические украшения (имитация под золото и серебро) с драгоценными камнями (кулоны, цепочки, кольца) — 14 штук.

Столовое серебро (ножи, вилки, ложки и другие предметы) — 713 штук.

Серебряная посуда (вазы, кувшины, сахарницы, подносы и др.) — 14 штук.

Металлические столовые изделия под серебро (ножи, вилки и др.) — 71 штука.

Шерстяные ткани, шелка, парча, бархат, фланель и другие ткани — 3420 метров.

Меха — скунс, норка, выдра, нутрии, черно-бурые лисы, каракульча и другие — 323 штуки.

Шевро и хром — 32 кожи.

Дорогостоящие ковры и дорожки больших размеров — 31 штука.

Гобелены больших размеров художественной выделки — 5 штук.

Художественные картины в золоченых рамах, часть из них представляет музейную ценность — 60 штук.

Дворцовый золоченый художественно выполненный гарнитур гостиной мебели — 10 предметов.

Художественно выполненные антикварные вазы с инкрустациями — 22 штуки.

Бронзовые статуи и статуэтки художественной работы — 29 штук.

Часы каминные антикварные и напольные — 9 штук.

Дорогостоящие сервизы столовой и чайной посуды — 820 предметов.

Хрусталь в изделиях (вазы, подносы, бокалы, кувшины и другие) — 45 предметов.

Охотничьи ружья заграничных фирм — 15 штук.

Баяны, аккордеоны художественной выделки — 7 штук.

Пианино, рояль, радиоприемники, фарфоровая и глиняная посуда и другие предметы согласно прилагаемым поштучным описям.

Всего прилагается 14 описей.

Сдали:

Заместитель министра Госбезопасности СССР

генерал-лейтенант

БЛИНОВ А.С.

Начальник отдела «А» МГБ СССР генерал-майор

ГЕРЦОВСКИЙ А.Я.

Приняли:

Управляющий делами Совета министров СССР

ЧАДАЕВ Я.Е.

Зам. Управделами Совета министров Союза ССР

ОПАРИН И.В.

3 февраля 1948 года, город Москва.

Итак, «великий маршал» всячески выкручивался, пытаясь представить свои трофейные хищения невинной неосмотрительностью. В объяснении Жданову он отрицал и «шестое» обвинение своего адъютанта полковника Семочкина:

«Обвинение меня в распущенности является ложной клеветой, и она нужна была Семочкину для того, чтобы больше выслужиться и показать себя раскаявшимся, а меня грязным. Я подтверждаю один факт — это мое близкое отношение к 3-вой, которая всю войну честно и добросовестно несла свою службу в команде охраны и поезде Главкома.

3-ва получала медали и ордена на равных основаниях со всей командой охраны, получала не от меня, а от командования фронта, который мною обслуживался по указанию ставки. Вполне сознаю, что я также виноват и в том, что она длительное время жила со мною. То, что показывает Семочкин, является ложью. Я никогда не позволял себе таких пошлостей в служебных кабинетах, о которых бессовестно врет Семочкин».

И все-таки не поверим маршалу в утверждении, что его подчиненный лгал. Хотя бы потому, что лгать в кабинетах следователей МГБ было рискованным делом. Поясним, речь идет о том, что, отправляясь в качестве представителя Ставки в штабы фронтов, в составе поезда Жуков возил с собой Лидию Захарову. Личную медсестру — в звании старшего лейтенанта. Офицерского звания медсестре не полагалось, но свою, «маршальскую медсестру», Жуков произвел в офицеры.

Кроме того, Л.В. Захарова имела несколько боевых наград! Медаль «За боевые заслуги», орден Красной Звезды и Красного Знамени. В числе наград были и польские ордена. Между тем еще 2 мая 1943 года Верховный Совет СССР издал указ «Об ответственности за незаконное награждение орденами и медалями СССР». Это должностное преступление каралось тюремным заключением сроком от 6 месяцев до 2 лет.

Впрочем, о нравах, царящих в кругу Жукова, свидетельствовал и уже упоминавшийся артист агитбригады Борис Сичкин. На праздновании немецкой капитуляции с иностранными гостями еще одним участником застолья был друг Жукова генерал-полковник Серов. Проявляя гостеприимство, главнокомандующий Группой советских войск в Германии маршал Жуков приказал Серову обслужить гостей по первому разряду.

«Серов, — рассказывает Сичкин, — не обращая на меня никакого внимания, набрал номер и жлобским голосом приказал:

— Нужны бляди. Штук восемь. Французы остаются и пара англичан. Ничего не знаю, достань блядей где хочешь. Пойми, это важно. Четырех мало, их должно быть не меньше восьми… Слушай меня, они должны быть прилично одеты, в вечерних платьях… Надень им на платья ордена, медали и гвардейские значки. Одну сделай Героем Советского Союза».

Может быть, Боря Сичкин из Одессы лжет? Может быть. Но, как показывает пример со старшим лейтенантом-медсестрой Л. Захаровой, у маршала была слабость: вешать на грудь женщинам ордена. Союзников уважили, и Сичкин продолжает:

«Жуков смеялся до слез. У нашей Клавы — «героя» Советского Союза — была огромная грудь, ее короткие руки не доставали до сосков, а на самом конце груди висели Золотая Звезда и орден Ленина. Француз был в восторге от Клавиной груди и нежно ее целовал, как все пьяные люди, не сомневаясь, что этого никто не видит. Со стороны же было полное впечатление, что он целует Ленина на ордене».

Конечно, читать такие «откровения» наших русскоязычных бывших сограждан очень неприятно. Однако даже если Сичкин и сочиняет, то менее подло, чем Жуков, принижавший роль в войне своего Верховного Главнокомандующего и Генералиссимуса Победы И.В. Сталина.

Странно, но и по сей день существуют наивные люди, считающие маршала Жукова выдающейся личностью и пишущие историю с книги воспоминаний «полководца Победы».

Между тем, кроме упомянутых «Воспоминаний и размышлений», маршал не оставил для истории никаких иных свидетельств своего «полководческого» таланта. У него нет ни трудов по совершенствованию военного искусства, ни описания оригинальности задуманных им боевых операций. Его присутствие на полях сражений в основном сводилось к старательному, но, к сожалению, не всегда умелому исполнению заданий Верховного Главнокомандующего.

Но вернемся в очередной раз в 1947 год. Приведенные выше сведения не могут не вызвать чувство брезгливости. Высокопоставленный военачальник не только пытался присвоить себе чужую славу, он попросту обогащался. И желание Жукова объяснить позже, в воспоминаниях, свою «опалу» липовым обвинением его в «военном заговоре» понятно.

Маршалу менее всего хотелось бы предстать в глазах потомков обыкновенным рвачом, пострадавшим от своей алчности. Но прежде ему предстояло объяснить свои поступки как коммунисту.

Пространное объяснение по поводу трофейных вещей, обнаруженных в его квартирах, Жуков завершил просьбой: «3. Прошу Центральный Комитет партии учесть то, что некоторые ошибки во время войны я наделал без злого умысла, и я на деле никогда не был плохим слугой (курсивы мои. — К.Р.) партии, Родине и великому Сталину.

Я всегда честно и добросовестно выполнял все поручения т. Сталина.

Я даю крепкую клятву большевика — не допускать подобных ошибок и глупостей.

Я уверен, что еще нужен буду Родине, великому вождю т. Сталину, партии.

Прошу оставить меня в партии. Я исправлю допущенные ошибки…»

Сталин счел неудобным доводить трофейную «болезнь» Жукова до юридического диагноза. Он удовлетворился тем, что маршал сам дал себе оценку. Через день после передачи цитируемого выше текста заявления Андрею Александровичу Жданову, 20 января, «маршалу Победы» снова предоставили «возможность исправиться и стать честным членом партии».

Сталину, как всегда, катастрофически не хватало «кадров». Деловых, активных, грамотных и преданных государству людей. Напомним, что из 3 млн. 872 тыс. коммунистов, состоявших в партии до войны, в живых осталось 872 тысячи. Остальных скосила кровавая жатва войны.

Погибла «сталинская гвардия» — наиболее преданные делу русского народа люди. Те, кто не сидел по штабам и не провел войну на теплых должностях в тылу. Впрочем, напомним и слова Сталина, сказанные по поводу нападок на профессора Белецкого: «Нам нельзя бросаться людьми…»

Итак, Вождь «простил» Жукова. Правда, он не вернул его в теплую Одессу, а назначил командующим Уральского военного округа. 12 февраля маршал выехал в «столицу» Урала, Свердловск. Многие, наверно, удивятся, но и там люди живут.

Чтобы не возвращаться к судьбе этой уже, видимо, изрядно поднадоевшей читателю фигуры, отметим: история с «ошибками» маршала не была предана гласности. Поэтому в 1950 году Ирбитский мотоциклетный завод поддержал предложение Свердловского обкома партии и выдвинул командующего округа кандидатом в Верховный Совет СССР, а в 1952 году он стал вновь и кандидатом в члены ЦК КПСС.

Наверное, одним из самых омерзительных пороков человека является предательство, но не менее достойна презрения черная неблагодарность. Ко всем прочим своим недостаткам как человек Жуков был еще и неблагодарен.

В секретном докладе, направленном в 1956 году Хрущеву, Жуков обвиняет Верховного Главнокомандующего в издании приказов, «позорящих армию».

Министр обороны сообщал Хрущеву, что Сталиным «был издан ряд приказов, в которых личный состав наших войск, особенно командиры и политработники, огульно обвиняются в малодушии и трусости».

Сталин счел нужным в одном из своих приказов написать: «Население нашей страны, с любовью и уважением относящееся к Красной Армии, начинает разочаровываться в ней, теряет веру в Красную Армию, а многие проклинают Красную Армию за то, что она отдает наш народ под ярмо немецких угнетателей, а сама бежит на восток».

Эти слова Народного комиссара обороны Союза СССР Сталина обращены к войскам в знаменитом Приказе № 227 от 28 июня 1942 года, известном в народе под названием: «Ни шагу назад!»

Они написаны в дни, когда враг рвался к Сталинграду и дальнейшее отступление грозило гибелью государства и народа. В них вся боль сердца и вся нелицеприятная правда.

В этом же приказе Сталин писал: «Мы потеряли более 70 миллионов населения, более 800 миллионов пудов хлеба в год и более 10 миллионов тонн металла в год. У нас нет теперь преобладания над немцами в людских резервах, ни в запасах хлеба. Отступать дальше — значит загубить себя и загубить вместе с тем нашу Родину».

Однако человек, севший в кресло министра обороны в 1955 году, не мог или не хотел понять этих сокровенных, патетических строк.

Но как же сам устранял «малодушие в армии» генерал Жуков? Об этом стало известно сравнительно недавно

Вот некоторые образцы его «воодушевляющих» армию приказов. В боевом приказе войскам Ленинградского фронта 17.9.41 командующий Жуков пишет: «За оставление без письменного приказа военного совета фронта и армии указанного рубежа все командиры, политработники и бойцы подлежат немедленному расстрелу…»

Через два дня, 19 сентября, он издает приказ: «Военный совет Ленинградского фронта ПРИКАЗЫВАЕТ командирам частей и Особым отделам расстреливать всех лиц, бросивших оружие и ушедших с поля боя в тыл».

В эти же три недели пребывания под Ленинградом Жуков направил командующим частями фронта и Балтийского флота шифрограмму № 4976: «Разъяснить всему личному составу, что все семьи сдавшихся врагу будут расстреляны, по возвращении из плена они тоже будут расстреляны».

Как в голове Жукова вообще могла зародиться такая варварская мера — сделать заложниками родственников военнослужащих?

Существует фотография, на которой Жуков — автор воспоминаний — изображен в позе мыслителя. На ней он не выглядит столь решительным, как артист Ульянов из фильмов режиссера Озерова. Это пожилой, но еще бодрый старичок, с лицом, напоминающим согнувшийся огурец: узкий лоб, переходящий в широко раздвинутые скулы, заканчивается вытянутым мефистофельским подбородком.

Лицо, с клочком светлых волос на макушке, могло бы показаться даже приятным, если бы его не портили маленькие глаза под массивными очками и узкий сжатый рот, какой бывает у очень злых и нервных людей. Фотографию не украшает и натянутая поза сочинителя, опирающегося щекой на безвольную руку, в которой между пальцев торчит шариковая ручка.

Жалок вид увядающего интригана и славолюбца. В. Суворов назвал свою книгу о Жукове «Тень победы», пожалуй, такое название удачно, если принять за символ победы Сталина.

Но если «маршала Победы» Сталин простил, то для некоторых других высокопоставленных генералов из окружения бывшего главноначальствующего Советской военной администрации в Германии Жукова трофейное мародерство обернулось более плачевными результатами.

6 февраля 1948 года министр госбезопасности Абакумов писал: «№ 3738 гор. Москва. Сов. секретно, экз. № 1.

Совет министров СССР товарищу Сталину И.В.

При этом представляю протокол допроса арестованного генерал-лейтенанта Сиднева A.M., бывш. начальника оперативного сектора МВД в Берлине; о мародерстве и грабежах в Германии.

Бывш. начальник финансового отдела аппарата Серова в Германии Сачков и бывш. начальник финотдела берлинского оперативного сектора МВД Ночвин, которые для того, чтобы замести следы преступлений, участвовали в сожжении документов о количестве наворованных Сидневым и другими ценностей и германских марок, — нами арестованы…»

В пространном протоколе допроса от 6.02.48. г. (разосланном министром Сталину и Кузнецову) Сиднее, в частности, показал: «Как известно, частями Советской Армии, овладевшими Берлином, были захвачены большие трофеи. В разных частях города то и дело обнаруживались хранилища золотых вещей, серебра, бриллиантов и других ценностей.

Одновременно было найдено несколько огромных хранилищ, в которых находились дорогостоящие меха, шубы, разные сорта материи, лучшее белье и много другого имущества. О таких вещах, как столовые приборы, я уже не говорю, их было бесчисленное множество. Эти ценности и товары различными лицами разворовывались».

На квартире Сиднева обнаружили «5 уникальных большой ценности гобеленов работы фламандских и французских мастеров XVII и XVIII веков», которым «место только в музее».

И старший следователь по особо важным делам МГБ подполковник Путинцев задал арестованному вопрос: «Зачем они вам понадобились?»

Генерал признался: «По совести сказать, я даже не задумывался над тем, что я ворую. Подвернулись эти гобелены мне под руку, я их и забрал.

— Однако вы воровали не все подряд, — не принимает на веру простодушия генерала следователь, — а лишь наиболее ценные вещи. Следовательно, вы не обычный вор? — Этот же риторический вопрос он мог задать и Жукову.

Нужно заметить, что «могучая кучка» военных трофейные гобелены в Берлине «делила честно». Как уже говорилось, при обыске на даче у Жукова тоже было обнаружено только 5 таких произведений искусства, но на совести военачальников были и другие грехи.

В процессе допроса Сиднев признался: «При занятии Берлина одной из моих оперативных групп в Рейхсбанке было обнаружено более 40 миллионов немецких марок. Примерно столько же миллионов марок было изъято нами и в других хранилищах в районе Митте (Берлин)… Хранение такого количества денег, конечно, было незаконным, но сделано это было по указанию Серова (1-го заместителя министра МВД. — К.Р.)… папки с отчетными материалами об израсходованных немецких марках… и записи на выданные мною деньги были по указанию Серова сожжены».

Рассказывая подробно о присвоении ценностей, Сиднев отмечает: «Серов же, помимо того, что занимался устройством своих личных дел, много времени проводил в компании маршала Жукова, с которым был тесно связан. Оба они одинаково нечистоплотны и покрывали друг Друга».

На реплику следователя Путинцева: «Разъясните это ваше заявление!» генерал-лейтенант МВД ответил:

— Серов очень хорошо видел все недостатки в работе и поведении Жукова, но из-за установившихся близких отношений все покрывал… Серов и Жуков часто бывали друг у друга, ездили на охоту и оказывали взаимные услуги. В частности, мне пришлось по поручению Серова передать в подчиненные мне авторемонтные мастерские присланные Жуковым для переделки три кинжала, принадлежащие в прошлом каким-то немецким баронам.

Несколько позже ко мне была прислана от Жукова корона, принадлежавшая по всем признакам супруге немецкого кайзера. С этой короны было снято золото для отделки стека, который Жуков хотел преподнести своей дочери в день ее рождения».

Сиднев был не единственным обвинителем Серова. В записке 8 февраля 1948 года еще один «друг Жукова» из Министерства внутренних дел Серов пишет Сталину:

«С тех пор, как я прислал Вам, товарищ Сталин, объяснительную записку по поводу лживых показаний Бежанова, Абакумов арестовал до 10 человек из числа сотрудников, работавших со мной, в том числе двух адъютантов. Сотрудники МГБ и МВД СССР знают об этих арестах, «показаниях» и открыто говорят, что Абакумов подбирается ко мне».

Серов тоже указывает и на Жукова. Отмежевываясь от него, он обвиняет Абакумова в желании «выслужиться перед Жуковым» и докладывает «о некоторых» фактах «самоснабжения Абакумова во время войны за счет трофеев».

Конечно, Сталину не доставляло удовольствия читать эти оправдания и взаимные обвинения, но ни о какой «политике» в этих суетливых объяснительных не идет и речи. Как поется в известной арии: «Люди гибнут за металл…»

Очевидно, что бывший «заместитель Верховного» попал между жерновов двух борющихся руководителей карательных министерств не в результате недоброжелательности Сталина, а вследствие собственной нечистоплотности.

Повторим покаяние Жукова в его объяснении: «Некоторые ошибки во время войны я наделал без злого умысла, и я на деле никогда не был плохим слугою партии, Родине и великому Сталину.

Я всегда честно и добросовестно выполнял все поручения Сталина».

Кстати, какими бы ни были мотивы, которыми Жуков руководствовался при сочинении своего объяснения, — кстати, весьма спорного — самоуничижение до уровня «слуги» в любом случае не делает чести маршалу.

Но, хотя Жуков и имел определенные неприятности в результате присвоения трофейных ценностей, в отличие от своего друга В.В. Крюкова, арестованного Абакумовым и после суда помещенного в знаменитый ГУЛАГ вместе со своей женой Лидией Руслановой, маршал под суд не попал. Впрочем, и само дело не получило огласки.

Можно ли упрекнуть Сталина за то, что он не хотел компрометировать себя в глазах мировой и внутренней общественности банальной непорядочностью некоторых своих военных?

Маршал авиации Голованов рассказывал Ф. Чуеву, что когда у одного известного генерал-полковника после выхода приказа Сталина — отбирать на границе трофейные ценности в пользу государства — конфисковали «целый вагон вещей», тот возмущался и грозил написать товарищу Сталину. «И ведь хватило ума написать!» — восклицал Голованов.

Ответ Сталина поступил в виде резолюции, которая стала известна всему высшему командованию и долго служила поводом для насмешек над этим генералом. Резолюция выглядела так: «Вернуть г-полковнику барахло. И. Сталин».

Он не был склонен к идеализации людей и не любил людей «нравственного разложения», стремившихся заполучить материальные блага нечестными средствами. Но он понимал, что разум часто бессилен перед человеческими страстями — обыкновенный человек уступает своим слабостям. Это не означало, что он игнорировал материальные стимулы и не стремился поощрить достойных. В середине весны того года, когда неразборчивый в средствах Жуков выехал «служить Вождю» на Урал, в Кремле состоялось очередное рассмотрение вопроса о премиях в области литературы. Были приглашены председатель СП Фадеев и редакторы толстых журналов Панферов, Вишневский, Симонов и Друзин.

В ходе обсуждения произведений, выдвинутых на соискание Сталинской премии, глава правительства пояснил, что количество премий — «элемент формальный». Если появилось больше достойных произведений, то можно увеличить и число премий.

К. Симонов пишет, что «по всем вопросам литературы, даже самым незначительным, Сталин проявлял совершенно потрясающую меня осведомленность». Разумеется, в литературе он видел не только функции просвещения. Прежде всего он ценил ее воспитательские возможности, в том числе и формирование чувства патриотизма. Он считал, что литература должна помогать решению общественных проблем и поэтому отражать реальную жизнь. Однако он превосходно понимал и то, что уровень произведения отражает глубину знания жизни самим автором.

При обсуждении романа Ильи Эренбурга «Буря» Шепилов, докладывавший от комиссии ЦК по премиям в области литературы и искусства, стал говорить о недостатках книги. Главным он считал то, что французы в ней изображены лучше русских. Сталин возразил:

— А разве это так? Разве французы изображены в романе лучше русских? Верно ли?

Тут он остановился, ожидая, когда выскажутся присутствующие. Мнения разошлись. Но большинство склонялось к тому, что русские персонажи выведены в произведении сильно. И в эпизодах, описывающих Францию, показана любовь французских партизан и коммунистов к Советскому Союзу. Сталин поддержал эти соображения:

— Нет, по-моему, тоже неверно было бы сказать, что французы изображены у Эренбурга лучше русских. — Потом, помолчав, он задумчиво добавил: — Может быть, Эренбург лучше знает Францию? Это может быть. У него есть, конечно, недостатки. Он пишет неровно, иногда торопится, но «Буря» — большая вещь.

А люди, что ж, люди у него показаны средние. Есть писатели, которые не описывают больших людей — больше средних, рядовых. — Выдержав еще одну паузу, Сталин добавил: — У него в романе хорошо показано, как люди с недостатками, люди мелкие, порой даже дурные люди в ходе войны нашли себя, изменились, стали другими. И хорошо, что это показано.

Еще больше расхождений во мнениях вызвало обсуждение романа В. Пановой «Кружилиха». Объясняя причины, по которым на заседании Комитета по Сталинским премиям этот роман был отвергнут, Фадеев назвал присущий автору объективизм в изображении действующих лиц.

— Что это — плохо? — спросил Сталин у Фадеева. — Объективистский подход?

Фадеев подтвердил, что, по его мнению, это — безусловно плохо.

— А скажите, — спросил Сталин, — вот «Городок Окуров» как вы оцениваете?

Фадеев сказал, что в «Городке Окурове» за всем происходящим стоит Горький, с его субъективными взглядами. И, в общем-то, ясно, кому он отдает предпочтение и кому — свои антипатии…

— Но, — добавил Фадеев, — мне лично кажется, что в этой вещи слишком многое изображено слишком черными красками, и авторская тенденция Горького, его субъективный взгляд не везде достаточно прощупываются.

— Ну а в «Деле Артамоновых» как? На чьей стороне там Горький? Вам ясно?

Фадеев сказал, что ему ясно, на чьей стороне там Горький.

Сталин немного развел в стороны руки и, усмехнувшись, полувопросил, обращаясь ко всем и ни к кому в особенности:

— Ясно? — и сделал руками неопределенно насмешливый жест, обозначавший: «А мне, например, не так уж ясно, на чьей стороне Горький в «Деле Артамоновых».

Продолжая обсуждение «Кружилихи», кто-то стал критиковать Панову за то, как она изобразила предзавкома Уздечкина. Жданов подал реплику, что Уздечкин — один из тех, в ком особенно явен разлад между бытием и сознанием.

— Один из многих, один из многих, — согласился Сталин. — Вот все критикуют Панову за то, что у людей в ее романе нет единства между личным и общественным, критикуют этот конфликт. А разве это так просто в жизни решается, так просто сочетается? Бывает, что и не сочетается, — И, как бы ставя точку в спорах о «Кружилихе», завершил: — Люди у нее показаны правдиво».

Человек, предельно загруженный государственными делами, Вождь нуждался в книгах как в возможности смены умственной деятельности, можно сказать, — особого рода отдыхе. Но была и еще одна необходимость в чтении. Как это бывает всегда, люди высокого общественного ранга ограничены в обычном человеческом общении, и литература помогает им восполнить такую практику.

Впрочем, уже сама государственная деятельность Сталина предопределяла его интерес к обычной жизни обычного человека. Существует множество свидетельств, обнаруживающих поразительную осведомленность и прекрасную ориентацию Сталина в море книг разных эпох, от трудов философов до поделок ремесленников.

Симонов пишет, что Вождь имел обыкновение брать с собой на заседания «небольшую пачку книг и журналов. Она лежала слева от него под рукой, что там было, оставалось неизвестным до поры до времени, но пачка эта не только внушала присутствующим интерес, но и вызывала известную тревогу — что там могло быть. А были там вышедшие книгами и напечатанные в журналах литературные произведения, не входившие ни в какие списки, представленные на премию Комитетом».

Одна из задач литературы — объяснять поведение людей, испытывая их «предостерегающей требовательностью», и, конечно, у Сталина были свои критерии в отношении норм нравственности. Они резко контрастировали с манерами начальственно-барской вседозволенности военных, позволивших себе «трофейное мародерство».

Генерал-лейтенант Власик вспоминал: «Однажды, во время отдыха на юге, Сталин заехал в порт. Доехав до причала, мы вышли из машины. В порту разгружался теплоход «Ворошилов»…Когда мы возвращались к машинам, в порту уже собралась большая толпа. Всем хотелось посмотреть на Вождя… Подойдя к машинам, Сталин тепло ответил на приветствия и, открыв дверцу, пригласил ребят, которые сбежались, прокатиться с нами… Сталину захотелось доставить детям какое-нибудь удовольствие, чем-нибудь их угостить.

Поехали на «Ривьеру», там было открыто кафе. Мы зашли туда, усадили ребят за столики, но получилось то же, что в порту. Отдыхающие окружили нас, среди них было много детей. Я принес из буфета большую вазу конфет, и Сталин начал угощать детей конфетами. Одну маленькую девочку, видимо, робкую, ребята оттеснили, и ей ничего не досталось. Она заплакала. Тогда Сталин взял ее на руки, чтобы она сама выбрала конфеты, которые ей нравятся»

Моментом раздали два ящика. Вечером Сталин спросил Власика: «Вы расплатились за конфеты?». «Нет, — признался Власик. — Не успел». «Немедленно поезжайте, — распорядился Сталин, — и расплатитесь с киоскером».

Ранее уже говорилось о нетерпимости Сталина к проявлениям всеобщего экзальтированного поклонения, но в обширной антисталинской литературе Вождь изображался неким кремлевским затворником, якобы боявшимся встреч с народом.

Но что дают народу «уличные» контакты государственных деятелей с возбужденной толпой? Возможность через плечи телохранителей соприкоснуться кончиками пальцев с высокой персоной? Было ли зерно практического смысла в посещениях высокопоставленными особами образцовых предприятий промышленности или сельского хозяйства?

Сталин не терпел показных поездок с «явлением народу». Ему был чужд дешевый популизм, которому сладострастно предавались последовавшие после него лидеры. Дочь Сталина вспоминала поездку летом 1951 года в Боржоми, в Грузию.

«Неприятной была для отца дорога сюда, — писала она. — Отец вообще не выносил вида толпы, рукоплещущей и орущей «ура!»… На вокзале в Кутаиси земляки-грузины устроили ему такой прием, что долго нельзя было выйти из вагона, невозможно было сесть в машину и ехать… Люди бросались чуть не под колеса, лезли, кричали, кидали цветы, поднимали детей над головой. Это было неподдельно, искренне и от самого сердца, но отец от этого раздражался. Он привык к тому, что вокзал — пуст, когда он приезжает, что дорога пуста, когда он едет, чтобы не бросались к нему с криками в машину…

Поэтому он только раз потом попробовал выехать из Боржоми в сторону Бакуриани, он вернулся с полдороги домой… В первой же деревне дорогу устлали коврами, все жители вышли на шоссе, машину остановили… Пришлось выйти, сесть за стол…»

Это всеобщее поклонение людей, переживших тяжелейшую войну, было закономерным как естественное признание его заслуг. Он понимал причины восторженной экзальтации и избегал как таких шумных, так и парадных встреч.

Однако Сталин не пренебрегал возможностями получить личное эмоциональное впечатление от деловых поездок, совершаемых без помпы и вспышек магния около фотоаппаратов корреспондентов. Сталин предпочитал деловое общение.

В управлении государством Сталин руководствовался не только политической целесообразностью, но в значительной степени здравым смыслом. Поэтому он всячески поощрял научную деятельность. Выше уже говорилось о том, что выдающихся ученых он награждал премиями, дачами и машинами; они получали высокие зарплаты, почетные звания и государственные награды.

Это относилось и к сфере теоретических исследований, но он предельно ясно осознавал, что теория должна иметь непосредственный практический выход. В широком смысле понимания это означало, что наука должна не только укреплять мощь государства и помогать решению общественных проблем. В конечном счете наука должна улучшать материальное обеспечение жизни населения.

Долгие годы излюбленным аргументом антисталинской пропаганды оставались стенания о якобы недооценке Вождем передовой науки генетики. Речь идет о «разгроме» в 1948 году группы «вейсманисто-менделистов», пытавшихся «затоптать» академика, президента ВАСХНИЛ с 1938 года Т.Д. Лысенко.

Ученый-селекционер Трофим Денисович Лысенко родился в семье крестьянина и окончил Киевский сельскохозяйственный институт. На основе разработанной им теории стадийного развития растений возникли агротехнические приемы яровизации озимых и яровых зерновых, картофеля и других культур для повышения урожайности, получившие распространение в сельском хозяйстве.

В отличие от «генетиков»-вейсманистов, утверждавших до открытия ДНК, что «гены» — это только «шарики диаметром 0,02-0,06 микрона, не зависящие ни от самого организма, ни от окружающей среды», Лысенко пришел к иному выводу.

Ученый утверждал, что наследственность организма изменяется под воздействием окружающей среды, и это давало возможность сознательного выбора родительских пар для скрещивания при выведении новых сортов растений. На этом же принципе основывалась и теория биолога-селекционера академика ВАСХНИЛ И.В. Мичурина.

Заметим сразу, что спустя 50 лет в 1983 году, подтвердив подобный вывод, Барбара Макклинток получила Нобелевскую премию. Одновременно подчеркнем, что нападки на президента ВАСХНИЛ предпринимались еще накануне войны. Двое «ученых-биологов» — А.А. Любищев и В.П. Эфроимсон обратились в ЦК партии с письмом. В нем в резких тонах они обвиняли Лысенко «в подтасовке фактов, невежестве и интриганстве». Они призывали к суровым выводам по отношению к «шарлатану», наносящему «вред биологической науке».

Донос стал предметом разбирательства в Политбюро. На совещании в Кремле Лысенко приводил свои доводы, но не пытался добиться «контрсанкций» в отношении обидчиков. В числе участников заседания, рассматривавших обвинения в адрес Лысенко, находился Иван Александрович Бенедиктов.

Сын почтальона, Бенедиктов получил образование в Московской сельскохозяйственной академии имени К.А. Тимирязева. В ноябре 1938 года он стал наркомом земледелия СССР. В марте 1946 года он возглавил Министерство земледелия, которое в феврале следующего года было преобразовано в Министерство сельского хозяйства СССР. После смерти Вождя Бенедиктов потерял свой пост. Но уже к концу года его вернули на должность министра, а в 1957 году одновременно с министерскими обязанностями он стал исполнять и функции заместителя председателя Совета министров РСФСР.

Участвующий в 1940 году в проверке доноса на Лысенко Бенедиктов вспоминал: «Вот видите, — сказал по этому поводу Сталин, органически не выносивший мелких склок и дрязг, характерных для научной среды. — Его хотят чуть ли не за решетку упечь, а он думает прежде всего о деле и на личности не переходит. Хорошее, ценное для ученого свойство».

То есть в конфликте с коллегами Лысенко оказался оклеветанной стороной. Бенедиктов пишет: «Лысенко же даже под угрозой четвертования не оговорил бы ни себя, ни тем более других. У него была железная воля и стойкие моральные принципы, сбить с которых этого человека представлялось просто невозможным».

Вождь защитил ученого, подвергнувшегося нападкам коллег, но уже в 1948 году сторонники вейсманизма вновь попытались растоптать «мичуринскую генетику». Организовав новую травлю президента ВАСХНИЛ Лысенко, в свою интригу его противники втянули сына Андрея Александровича Жданова — Юрия, работавшего в отделе науки ЦК. Оскорбленный ученый попросил у Сталина отставки с поста президента ВАСХНИЛ. Однако Вождь был не из тех людей, кто поощрял подковерные интриги.

Во время обсуждения очередных Сталинских премий, проходившего на двухдневном заседании Политбюро 31 мая — 1 июня 1948 г., Вождь неожиданно высказался по иному вопросу. Он раскритиковал присутствовавшего на заседании сына секретаря ЦК Юрия Жданова, который, поддержав «вейсманистов-морганистов», недавно выступил с критикой Лысенко на семинаре. (Пикантность ситуации заключалась в том, что Юрий Жданов совсем недавно стал мужем дочери Вождя Светланы.)

Определяя свою позицию, Сталин сказал: «Лысенко — это Мичурин в агротехнике». Действительно, Лысенко внес в развитие советской биологии больше, чем все его противники «генетики», вместе взятые. На основании его работ были созданы новые сорта сельскохозяйственных культур. В том числе яровая пшеница «Лю-тенцес-1173», «Одесская-13», ячмень «Одесский-14», хлопчатник «Одесский-1».

Сталин ценил Лысенко и поручил провести дискуссию между сторонниками различных точек зрения в генетике: группой Лысенко и поклонниками вейсманистов.

Дискуссия, прошедшая на сессии ВАСХНИЛ с 31 июля по 7 августа 1948 года, была жаркой и носила профессиональный характер. Ее результат не был предрешен, выиграть могла любая сторона. Так, со ссылками «на десятки тысяч экспериментов» вейсманист-менделист И.А. Рапопорт утверждал, что «переделка животных и растений в результате только нашего желания не может быть достигнута».

Однако «вейсманисты» проиграли, у них не хватило аргументов. Победу одержали генетики-лысенковцы, отстоявшие практику Мичурина. Выступавший оппонентом вейсманистов-менделистов Н.И. Турбин даже съязвил по поводу утверждения о том, что «цитогенетикам якобы известны и удается искусственно получать полезные мутации».

Опровергая это утверждение, ученый заявил: «Говорить о полезных мутациях можно только в одном смысле — что эти мутации полезны для тех, кто их изучает… они являются вполне надежным источником материала для написания диссертаций и сравнительно легкого получения ученых степеней».

На эту филиппику И. Рапопорт бессильно вскричал:

— Она является лучшей теорией, чем ваша. Обскуранты!»

На истерику коллеги Турбин отреагировал мгновенно:

— Товарищ Рапопорт, желая упрекнуть мичуринцев, сказал, что нужно растить правдивые кадры, которые открыто смотрят на факты и не лгут ни себе, ни другим. Но те средства, к которым прибегает товарищ Рапопорт для защиты «генной» теории, замалчивание и боязнь фактов, оскорбительные реплики и истерические выкрики — все говорит о том, что сам товарищ Рапопорт не принадлежит к правдивым кадрам.

Все это так. Но, как оказалось значительно позже, дискуссия сторонников Лысенко с вейсманисто-менделистами стала «полезной» еще для целой плеяды других бесплодных дилетантов-паразитов. Не вникая в профессиональную глубину научного спора и не понимая его существа, тысячи интеллектуалов пера зарабатывали на хлеб с маслом, тиражируя «критику» в адрес Сталина, якобы устроившего «гонения» на ученых-«генетиков».

Кстати, о «принципиальности» убеждений говорит уже тот факт, что многие сторонники «вейсманизма» тут же на сессии стали каяться в своих заблуждениях. Присутствовавший на диспуте Юрий Жданов уже 7 июля написал письмо Сталину с признанием неверности своей позиции, и 4 августа оно было опубликовано в «Правде».

Конечно, это было выяснение конкурентных точек зрения. Позже корреспондент «Молодой гвардии» задал вопрос бывшему наркому земледелия Бенедиктову: «Как вы расцениваете широко распространенное утверждение о шарлатанстве Лысенко и мученичестве Вавилова?»

Бенедиктов ответил: «Как типичнейший пример групповщины. В интересах утверждения своей монополии определенные люди — а последние 20 лет, как известно, «генетики» держат в биологии ключевые участки — распространяют заведомо ложные, порочащие «конкурентов» сведения».

Казалось бы, что все ясно. Но вместо точки в споре лысенковцев и вейсманистов поставим перед здравым читателем почти детские вопросы.

Что он предпочтет на десерт? Ароматное селекционное мичуринское яблоко? Или же плод генной мутации, не имеющий ни вкуса, ни запаха, ни даже названия? И пожелаем ему аппетита.

Еще одной проблемой, тоже основанной на амбициозных замашках, с которой советский Вождь столкнулся в 1948 году, стали противоречия с Югославией.

Запад болезненно реагировал на любое проявление растущего международного влияния Советского Союза. В значительной степени это касалось складывающегося блока государств, вставших на путь социалистического развития, и Югославия занимала серьезное место в содружестве стран народной демократии.

Сталин с большой симпатией отнесся к борьбе балканских народов против фашизма; его расположенность распространялась и на югославских лидеров. Однако его беспокойство вызывала «революционная» наивность и поспешность шагов молодых руководителей Югославии, не учитывающих политических нюансов международной обстановки и реальностей «холодной войны».

Одной из первых шероховатостей в советско-югославских взаимоотношениях стало заключение договора между Болгарией и Югославией. Болгария рассматривалась всем миром как бывший союзник Германии, побежденный в результате войны. Сталин принципиально одобрял заключение такого договора, но он противоречил международным требованиям к Болгарии как стране, воевавшей на стороне Германии.

И советское правительство просило участников соглашения отложить его подписание до момента ратификации мирного договора с Болгарией. Однако воодушевленные эйфорией «коммунистического братства» Тито и Димитров игнорировали эту просьбу. Более того, подписав договор о дружбе, сотрудничестве и взаимопомощи, они поспешили объявить его «бессрочным».

Сталин ясно понимал, что Запад крайне нервозно отнесется к этому очевидному намеку на план создания болгаро-югославской федерации. Еще 12 августа 1947 года в письме Тито Сталин писал: «Советское правительство считает, что своей торопливостью оба правительства облегчили дело реакционных англо-американских элементов, дав им лишний повод усилить военную интервенцию в греческие и турецкие дела против Югославии и Болгарии».

Пророчество Сталина подтвердилось в ближайшее время. Запад объявил договор «агрессивным балканским, или славянским, блоком». И хотя, признав ошибку, Тито и Димитров попытались ее исправить и через два месяца после ратификации мирного договора с Болгарией организовали подписание нового болгаро-югославского договора с 20-летним сроком действия, и новый договор был воспринят в западных странах как серьезная угроза Греции.

Обладавший несравненно большим политическим и государственным опытом, чем молодые руководители братских стран, Сталин до определенного периода ограничивался их «кулуарной» критикой. Однако единства мнений не было и в руководящих кругах «балканского узла».

Когда Югославия приступила к реализации намерений присоединения к ней Албании, против этих планов выступил председатель Госплана Албании Нику Спиру, которому противостоял член Политбюро албанской партии труда Кочи Дзодзе.

В самой Югославии этот шаг объясняли желанием «создания единого государства для албанцев, проживающих как в Албании, так и в Косово — Метохии».

Руководитель Албании Энвер Ходжа писал позже в своих мемуарах, что представитель ЦК КП Югославии в Албании С. Златич по поручению Тито заявил, что «по мнению югославского руководства, создаваемый шаг за шагом союз наших стран, включая Болгарию, по существу представляет основу будущей балканской федерации, ядром которой является Югославия…».

Противоположные мнения в среде албанских лидеров и югославов привели к конфликту в руководстве албанской партии. Златич назвал Нику Спиру «агентом империализма», и его поддержал Кочи Дзодзе. Противоречия достигли такого накала, что в результате политических обвинений Спиру застрелился, направив перед этим письмо в советское посольство. Он писал в нем: «После тяжелых обвинений югославского руководства в мой адрес я вынужден покончить с собой».

Сталин не мог не отреагировать на такое обращение. И в послании к Тито от 23 декабря 1947 года для прояснения ситуации попросил прислать «в Москву ответственного товарища, может быть, Джиласа или другого наиболее осведомленного о положении в Албании. Я готов выполнить все Ваши пожелания, но нужно, чтобы я знал в точности эти пожелания».

Прибывший 9 января 1948 года в Москву Милован Джилас уже через три часа после размещения в гостинице был приглашен к Сталину. Сталин встретил Джиласа словами: «Значит, члены ЦК в Албании убивают себя из-за вас! Это очень нехорошо, очень нехорошо».

Выслушав югославского представителя, он сказал: «У нас нет особых интересов в Албании. Мы согласны, чтобы Югославия объединилась с Албанией… Между нами нет расхождений. Вы лично напишите Тито телеграмму об этом от имени Советского правительства и передадите мне завтра».

Идея создания в центре Европы объединенного государства, по примеру Советского Союза, нашла много сторонников. Еще до отъезда из СССР Джиласа, 17 января, Г. Димитров заявил о желательности образования федерации или конфедерации Балканских и придунайских стран с включением Польши, Чехословакии и Греции.

В Греции в этот момент шла война между монархистами и коммунистами, и было очевидно, что Димитров забегал вперед хода событий. Это заявление вызвало яростную кампанию на Западе против «вредоносного советского изобретения».

Сталин понимал опрометчивость таких намерений, вызывавших на Западе реакцию, подобную действию красной тряпки на быка. И он постарался разрядить ситуацию. «Трудно понять, — пишет Сталин 24 января 1948 года Димитрову, — что побудило Вас делать на пресс-конференции такие неосторожные и непродуманные заявления». Чтобы сгладить накал страстей, 28 января газета «Правда» представила идею «организации федерации или конфедерации Балканских и придунайских стран» как «проблематичную и надуманную».

Между тем поспешные шаги Софии и Белграда затрудняли взвешенные действия Сталина на международной арене. В телеграмме Димитрову и Тито от 4 февраля Молотов отметил: «Неудачное интервью тов. Димитрова в Софии дало повод ко всякого рода разговорам о подготовке восточноевропейского блока с участием СССР…

В теперешней обстановке заключение Советским Союзом пактов о взаимопомощи, направленных против любого агрессора, было бы истолковано в мировой печати как антиамериканский и антианглийский шаг со стороны СССР, что могло бы облегчить борьбу агрессивных англо-американских элементов против демократических сил США и Англии».

Неуклюжая политика руководителей братских государств, в конечном итоге неблагоприятно отзывалась на Советском Союзе, заставляя Запад подозревать его в коммунистических происках. К тому же, предпринимая определенные действия, имеющие непредсказуемые последствия, югославская сторона часто не ставила в известность Советское правительство.

Так случилось с намерением Югославии ввести на юг территории Албании в район города Корча, находящегося на границе с Грецией, 2-ю югославскую пролетарскую дивизию. Не проконсультировавшись с советской стороной, с таким предложением Тито обратился к лидеру Албании Энверу Ходже 26 января 1948 года.

Конечно, при реальном кипении атомного котла не было никакой необходимости лить бензин в костер международных противоречий. Демонстрируемая вольность на практике оборачивалась обыкновенной политической ребячливостью, путавшей дипломатические планы Сталина. В связи с поступившей от албанцев информацией 28 января Сталин через Молотова поручил послу в Югославии Лаврентьеву передать:

«В Москве получено сообщение, что Югославия намерена в ближайшие дни направить одну свою дивизию в Албанию к ее южным границам. Так как Москва не получила подобного сообщения от Югославии, то Молотов запрашивает, соответствует ли действительности это сообщение. Москва опасается, что в случае вступления югославских войск в Албанию англосаксы расценят этот акт как оккупацию Албании югославскими войсками и нарушение ее суверенитета, при этом возможно, что англосаксы используют этот факт для военного вмешательства в это дело под предлогом «защиты» независимости Албании».

29 января в беседе с послом СССР в Югославии А.И. Лаврентьевым Тито подтвердил существование такого намерения, сославшись на то, что греческие монархисты якобы собираются захватить южную часть Албании. Подчиняясь требованию Советского правительства, Тито воздержался от опрометчивого действия. Однако одновременно югославский лидер легкомысленно заявил, что «не разделяет высказанного Москвой опасения относительно возможных шагов англосаксов. Не исключено, что поднимется некоторая газетная шумиха, но к газетной клевете уже не привыкать».

Такое политическое легкомыслие не могло не тревожить Москву. В случае возникновения между Югославией и Англией военного конфликта СССР в силу имевшегося договора неизбежно оказался бы в него вынужденно втянутым. И Сталин поручил Молотову поставить зарывающегося югославского «Макиавелли» на место.

В телеграмме от 1 февраля, согласованной со Сталиным, Молотов разъясняет азы принципов международной дипломатии: «Из вашей беседы с Лаврентьевым видно, что Вы считаете нормальным такое положение, когда Югославия, имея договор о взаимопомощи с СССР, считает возможным не только не консультироваться с СССР о посылке своих войск в Албанию, но даже не информировать СССР об этом в последующем порядке. К Вашему сведению сообщаю, что Совпра (Советское правительство) совершенно случайно узнало о решении югославского правительства относительно посылки ваших войск в Албанию из частных бесед советских представителей с албанскими работниками. СССР считает такой порядок ненормальным.

Но если Вы считаете такой порядок нормальным, то я должен заявить по поручению Правительства СССР, что СССР не может согласиться с тем, чтобы его ставили перед свершившимся фактом. И, конечно, понятно, что СССР, как союзник Югославии, не может нести ответственность за последствия такого рода действий, совершаемых югославским правительством без консультаций и даже без ведома Советского правительства…»

Молотов указал также на имеющиеся «серьезные разногласия в понимании взаимоотношений между нашими странами, связанными между собой союзническими» обязательствами, и предложил «во избежание недоразумений» эти разногласия «так или иначе исчерпать».

С этой целью Советское правительство предложило провести трехстороннюю советско-болгаро-югославскую встречу в Москве. Ознакомившись 1 февраля в присутствии советского посла с письмом Молотова, Тито признал, что допустил ошибку в вопросе о вводе югославской дивизии в Албанию, но отрицал наличие разногласий с СССР. Он отказался ехать на встречу, «сославшись на плохое состояние здоровья».

Очевидно, что Тито повел себя как провинившийся школьник, мгновенно признавший свой проступок, но старающийся избежать последующих нравоучений. Встреча с делегациями Болгарии и Югославии состоялась 10 февраля 1948 года в кремлевском кабинете Сталина.

Перечислив все факты шагов Болгарии и Югославии, осуществленных без согласования с Советским правительством, Молотов зачитал пункт из болгаро-югославского договора, обязывающий выступить «против любой агрессии, с какой бы стороны она ни исходила».

И Сталин прокомментировал это условие:

— Но ведь это же превентивная война, это самый обычный комсомольский выпад. Это обычная громкая фраза, которая только дает пищу врагу.

Уже без обиняков и недосказанностей он обрушился и на Димитрова:

— Вы зарвались, как комсомолец. Вы хотите удивить мир — как будто Вы еще секретарь Коминтерна. Вы и югославы не сообщаете о своих делах, мы обо всем узнаем на улице. Вы ставите нас перед свершившимся фактом.

Это была очевидная истина, неприукрашенная правда, и Молотов присовокупил к этому:

— А все, что Димитров говорит, что говорит Тито, за границей воспринимается как сказанное с нашего ведома.

Осуждая планы поспешного ввода югославской дивизии, Сталин не отрицал возможность поддержки албанской стороны.

— Если Албания будет подвергнута нападению, — указал он, — пусть тогда албанское правительство обращается к нам за помощью.

Но, чтобы не допустить повторения подобных легкомысленных действий, на следующий день было подписано соглашение между СССР, Болгарией и Югославией об обязательных консультациях по внешнеполитическим вопросам. Казалось бы, противоречия были разрешены, но члены югославской делегации уехали из Москвы с чувством затаенной обиды.

На состоявшемся 1 марта 1948 года расширенном заседании югославского политбюро, докладывая о результатах встречи в Москве, Кардель с апломбом недалекого человека рассказывал, что «Сталин говорил грубо, как с комсомольцами… в основном критикуя нас».

Демонстрируя свою политическую «компетентность», он призвал: «Албанию надо прочно удерживать, ибо мы много вложили в нее, и она для нас важна… Мы имеем право контролировать то, что делают албанцы, какие соглашения они заключают… Если Албания хочет заключать какие-либо соглашения, то она должна согласовывать их с нами».

Любопытно, что, возражая против чрезмерной «опеки» со стороны руководства Советского Союза, сами югославские лидеры претендовали на гегемонию во взаимоотношениях с соседними странами. И это идеологическое ребячество левизны ярко проявилось как со стороны югославского главы руководства, так и его сторонников.

Подстрекаемый своими единомышленниками, Тито заявил: «Югославия подтвердила свой путь к социализму. Русские по-иному смотрят на свою роль. На вопрос надо смотреть с идеологической точки зрения. Правы мы или они? Мы правы… Мы не пешки на шахматной доске… Мы должны ориентироваться только на собственные силы».

Подчеркнутую провинциальную строптивость демонстрировал не только югославский лидер. Член политбюро Гошняк на мартовском совещании заявил, что «политика СССР — это препятствие к развитию международной революции».

Тито откликнулся одобрительной репликой: «Точно»; а другой архиреволюционер Кидрич стал доказывать, что «русские будут противиться строительству социализма, поскольку в СССР происходит перерождение».

Позже история развеяла заблуждения и амбиции югославского «теоретика» социализма. Прочность положения югославской федерации целиком зависела от Советского Союза. С его распадом детище Тито рассыпалось, как карточный домик, а западные ненавистники союза балканских народов нагло и безнаказанно забросали Югославию бомбами.

Однако не все руководители Югославии были согласны с партийными леваками. Участник заседания, член политбюро ЦК КПЮ, Генеральный секретарь Народного фронта ФНРЮ и министр финансов С. Жукович не только проинформировал советского посла А.И. Лаврентьева об антисоветской направленности собрания 1 марта. Одновременно он выразил готовность публично выступить с разоблачением истинных позиций соратников по партии.

По поводу резкого отхода Тито и его сторонников от СССР Жукович даже высказал предположение: «Уж не договорились ли между собой Тито и англо-американцы, к чему, может быть, приложил руку Велебит…». Велебит был главой военной Югославской миссии в Лондоне, а впоследствии послом в Италии и Англии.

Белградское заседание 1 марта повлекло за собой обострение отношений. Встав на позицию конфронтации, правительство Тито прекратило передачу экономической информации советским специалистам, работавшим в Югославии. Под влиянием этой очевидной недоброжелательности 18 марта 1948 года Советский Союз отозвал всех советников и специалистов из страны. Несомненно, что левацкая позиция югославских лидеров была неосмотрительно провокационной.

Однако Сталин не мог допустить, чтобы у агрессивных кругов США и их союзников сложилось мнение, что, сдерживая Югославию, якобы бросающую «вызов» империализму, СССР боится ядерного конфликта. Такое впечатление только усилило бы агрессивность стран Запада. Поэтому в вопросе о возникших разногласиях с Югославией Советское правительство не стало афишировать международную опасность внешней политики своих союзников.

В письме от 27 марта, направленном «товарищу Тито и остальным членам ЦК Компартии Югославии», Сталин и Молотов сделали акцент на внутренней и идейно-теоретической позиции югославского руководства. Указывая на антисоветский характер заявлений участников совещания 1 марта, они отметили: «эти антисоветские заявления обычно прикрываются левацкой фразеологией о том, что «социализм в СССР перестал быть революционным».

Советские лидеры указали и на двурушническую позицию руководителей Югославии, обратив внимание на то, что, говоря публично о солидарности с ВКП(б), келейно они высказывают в ее адрес обвинения.

«Именно поэтому, — отмечалось в письме, — такая критика превращается в клевету, в попытку дискредитировать ВКП(б), в попытку взорвать советскую систему».

Авторы письма без обиняков указали на сходство методов борьбы югославского руководства с методами Троцкого. «Как известно, — отмечалось в письме, — Троцкий был выродком, и впоследствии, после разоблачения, он открыто переселился в лагерь заклятых врагов ВКП(б) и Советского Союза. Мы считаем, что политическая карьера Троцкого поучительна».

Конечно, письмо было резким. Сталин пришел к выводу, что поступки Тито не являлись лишь следствием случайных ошибок. В его действиях прослеживалась осознанная линия поведения. И, называя вещи своими именами, советский Вождь уже не стал щадить самолюбие самоуверенного югослава.

В сложившихся условиях Тито не мог не понимать, что пришла пора сделать выбор между своими амбициями и здравым смыслом, и он его сделал. Правда, на пленуме ЦК КПЮ, состоявшемся 12-13 марта в Загребе, он стал доказывать, что обвинения Сталина и Молотова — следствие «дезинформации и превратной интерпретации» его действий. Большинство членов центрального комитета поддержали Тито.

Против выступили только С. Жуйович и недавно исключенный из политбюро А. Хебранг, который направил пленуму письмо в поддержку Сталина. Тито обвинил Жуйовича и Хебранга в том, что они оклеветали КПЮ в глазах Сталина. Они были сняты с занимаемых постов, а позже арестованы.

Дискуссия в югославском руководстве перешла в стадию непримиримости. Узнав об этих арестах, 9 июня 1948 года Сталин поручил Молотову передать:

«ЦК ВКП(б) стало известно, что югославское правительство объявило Хебранга и Жуйовича изменниками и предателями родины. Мы понимаем это так, что Политбюро ЦК КПЮ намерено ликвидировать их физически. ЦК ВКП(б) заявляет, что если Политбюро ЦК КПЮ осуществит этот свой замысел, то ЦК ВКП(б) будет считать Политбюро ЦК КПЮ уголовными убийцами. ЦК ВКП(б) требует, чтобы расследование дела Хебранга и Жуйовича происходило с участием представителей ЦК ВКП(б)…»

Однако югославский лидер уже сжигал за собой мосты. И, хотя Жуйович не был казнен, в отношении Хебранга было объявлено, что он повесился в тюрьме. В августе было сообщено, что якобы при попытке перехода румыно-югославской границы был убит еще один противник Тито — начальник генерального штаба Югославии Арсо Йованович.

В течение 1948 года более 55 тысяч — около 12% — коммунистов Югославии были исключены из партии, а 16 312 арестованы. Конфликт между двумя партиями постепенно привел к разрыву союзнических отношений с Югославией не только со стороны СССР, но и других стран народной демократии.

О том, что разногласия Югославии с СССР были на руку Западу, свидетельствует директива Совета национальной безопасности, утвержденная Трумэном 14 сентября 1949 года. В ней отмечалось: «Задача состоит в том, чтобы облегчить рост еретического коммунизма…»; подобные тенденции «серьезно ослабят советский блок. Такую слабость Соединенные Штаты должны использовать… двинув как острие клина для подрыва авторитета СССР создание группы антимосковских коммунистических государств».

Нет, в вопросах политики Сталин не занимался пустяками. Конфликт с Тито не явился противоречием на пустом месте. Уже в новом столетии, как бы подтверждая предостерегающую дальновидность советского Вождя, за развязывание югославо-албанского узла взялись «дипломаты» Европы и Америки. Они решали проблему чисто демократическими методами. Отбомбив Белград и Косово, они поставили на колени сербов и пустили в странствие по Европе миллионы албанских беженцев.