Последний бой

ИСПОВЕДУЯ ДОБРО

Говорят, каракалпакская степь во всей красе открывается лишь всаднику. Привстанет на стременах — и нет утомительного однообразия. Дух перехватит от неоглядной шири, и выльется ликование «в отчаянно-восторженном крике». Дабы знал мир: «Есть ты в этом раздолье!»

Жившие здесь некогда роды, племена не оставили потомкам ни каменных дворцов, ни вознесенных в небо минаретов с лазурными майоликовыми куполами. Историей дышит сама земля. История живет в преданиях и легендах. В памяти. Удивительно! Лишь бугорки спрессованной глины свидетельствуют о древних поселениях, но знают люди, что неподалеку от Чимбая, вот где-то здесь... бий Айдос строил первый каракалпакский город, дорога на Арал приведет к бранному полю, на котором сложил голову народный герой Ерназар Алакоз. А на этом месте каракалпаки устраивали привал, везя обременительную дань коварному хивинскому хану...

И впрямь, историю мы накрепко запоминаем отнюдь не по учебникам. Для меня, как и для многих, драматическая судьба каракалпакского народа, его исконное тяготение к русским стали известны из произведений Тулепбергена Каипбергенова, в частности, из его трилогии «Дастан о каракалпаках», удостоенной Государственной премии СССР.

Воздухом истории будущий писатель дышал с детства. Слушал вольнолюбивые песни поэта Бердаха, пронесенные сквозь десятилетия, предания о Маман-бие, о «черных клобуках», присягавших на верность Русскому государству... Да и разве сам он, мальчик из маленького каракалпакского аула, не был свидетелем не столь давних, но тоже грандиозных событий, когда «богом забытый народ» утверждал свое право на жизнь. «Богом забытые»... Не раз и не два Т. Каипбергенов, его герои вспомнят эту притчу, в основе которой суровая правда о нелегкой судьбе каракалпаков, изгнанных в древности сильными врагами из Азии, скитавшихся по Европе, вновь вернувшихся в Азию. О народе, вырванном не на годы — на десятилетия из общего хода событий.

«Меня часто спрашивают, — говорит писатель, — почему в названия своих книг я вставляю слово «каракалпак»? «Дочь Каракалпакии», «Дастан о каракалпаках», «Каракалпак-наме»... Я повторяю имя моего народа, чтобы больше людей знали о нем».

Творчество Тулепбергена Каипбергенова многогранно. Но особое место в нем занимает жанр исторического романа. Сосредотачивая внимание на ключевых моментах истории, писатель воскрешает один за другим неведомые пласты ее, идет от изображения революции; гражданской войны к давнему прошлому. Вглядываясь в глубь веков, осмысливает место своего народа в судьбе всей страны и — связывает прошлое и настоящее воедино. Это роднит лучшие произведения Тулепбергена Каипбергенова с историческими романами русских писателей — И. Калашникова, В. Чивилихина, Л. Балашова...

Любимые герои Каипбергенова — и современники наши, и те, кто отдален от нас веками, мучаются мыслью: «как жить так, чтобы все, что делаешь, было по совести?» Ошибаются, сомневаются, страдают в поисках «истины мира» и в конце концов приходят к выводу: «В этом мире все люди в долгу друг у друга. И когда они начнут платить свои долги, мир станет добрым и справедливым». Не отсюда ли берет исток сквозная тема творчества писателя — исконное стремление народов к пониманию, к сближению...

Уже в ранних рассказах и повестях («Секретарь», «Спасибо, учитель!», «Ночи без сна», «Ледяная капля») прозаик поднимает общечеловеческие проблемы, ратует за активную доброту, дефицит которой мы ощущаем острее год от года.

Первым крупным произведением Т. Каипбергенова явился роман «Последний бой» (1959 год). Отправной точкой для его создания стали события тридцатых годов в родном писателю местечке — Шортанбае. Они сохранились, жили в памяти, в воспоминаниях его родителей, стариков. Тогда в шортанбайский лес — тугай бежали, снявшись с насиженных мест, многие крестьянские семьи, не желавшие объединяться в колхоз.

Действие романа развертывается в глухом ауле. По всей Каракалпакии завершается коллективизация единоличных хозяйств. Лишь здесь, в Курама, этом «лоскутном» селении, люди разрознены, никому ни до кого дела нет. Сюда-то и приезжает из райцентра организовывать колхоз молодой коммунист Жиемурат Муратов. ...Тревожно в ауле. Накалены страсти. Басмачи орудуют на дорогах, убивают активистов. Однако неумолим процесс единения людей вокруг мечты о социальном братстве.

Роман создавался в пятидесятые годы, и время это, несомненно, наложило на него свой отпечаток. Читая сейчас «Последний бой», мы многое воспримем иначе, нежели чем в ту пору. Да и сам писатель признавался, что тот же роман теперь написал бы по-другому, при том, что коллективизация имела немаловажное значение для жизнедеятельности нищих поселений Каракалпакии.

Не согласимся мы в чем-то с Жиемуратом Муратовым, этим честнейшим человеком, рыцарем революции, свято верящим в праведность своих поступков. Но... «райком велит, требует, торопит» сдать подчистую хлопок, и Жиемурат конфискует у старого дехканина кустарный прядильный станок. Преступник Бектурсын? Расхититель народного добра? Расхититель — уверен Жиемурат. Однако семье нужна какая-то одежка. Да и хлопок тот своими руками выращен. В нем пот и кровь старика... Было, было такое...

Хотя и есть налет романтизации на изображаемых событиях, молодой автор убедительно передает атмосферу тех лет, само состояние крестьянской жизни, и уже в этом, первом романе ищет свои формы подачи материала, старается избежать схем в обрисовке характеров. Интересно задуман образ Айхан, дочери бывшего бая Серкебая. Училась в городе, в комсомол вступила. Душой — за новую жизнь. Любит Жиемурата, и тот отвечает ей взаимностью. Айхан знает о тайных «гостях» отца, догадывается: готовится что-то подлое. Но донести на него выше ее сил, ведь кровь родная... Пытается уговорить отца, мечется между ним и Жиемуратом. И это по-человечески понятно. Да и сам Серкебай хочет жить не таясь, покоя жаждет, не пойдет на убийство Жиемурата даже под угрозой смерти...

Осмысливая место своего народа в истории, писатель неминуемо должен был вернуться от тридцатых годов назад, в пору становления Советской власти в Каракалпакии. Необходимо было оглядеть время, когда народ, на протяжении столетий влачивший поистине драматическое существование, получал завоеванную в борьбе свободу.

«Судьба каракалпаков в прошлом, — делился Т. Каипбергенов с автором этих строк, — видится мне в трех ипостасях: ребенок-сирота, больной среди здоровых, наконец, забитая восточная женщина».

Центральный персонаж романа «Дочь Каракалпакии» (1965 год) — женщина, Джумагуль Зарипова. Но неверно было бы рассматривать произведение как жизненную историю Джумагуль. Тематика книги значительно шире. В одной судьбе и далее — в судьбе одного аула отразился путь всего каракалпакского народа, Джумагуль — частица его. Женская же доля резче выявит перемены, происшедшие в бытии целого народа, его восхождение.

Замысел романа складывался давно, но, как всегда, толчком к написанию стал случайный эпизод — встреча молодого писателя с Джумагуль Сеитовой, одной из первых женщин-активисток в Средней Азии. Мне посчастливилось познакомиться с ней. В молодости ушла от мужа, уехала учиться в город, потом занимала высокие посты в республике, была даже председателем Верховного суда Каракалпакии.

Много реальных фактов вошло в роман, однако жизненный материал Сеитовой стал лишь основой. Для воплощения замысла его было недостаточно, и писатель обратился к архивам, постановлениям первых лет народной власти по женскому вопросу. И оказалось: таких, как его героиня, в Средней Азии было немало. Революция сразу выдвинула личность.

Теме эмансипации женщины отдали дань почти все писатели Советского Востока. Обычно это была история бедной девушки, выданной замуж за богатого. «Я не хотел повторяться, — рассказывал Т. Каипбергенов, — моя героиня — дочь богатого человека, выгнанная им из дома, выданная замуж за бедняка». Но и бедняки не всегда были на стороне Советской власти. Среди тех, кто поддерживает богатеев, — Турумбет, муж Джумагуль. И не один он... Сложны взаимоотношения в каракалпакском селе.

Перед нами пройдет тяжкая, похожая на страшный сон, жизнь Санем, матери Джумагуль. Да и только ли ее жизнь? Обратимся к начальным страницам романа. ...В дырявой юрте, где на волосок от смерти бьется в бреду жестоко избитая мужем, выгнанная из дома Санем, собираются женщины аула. Входят в юрту, «опасливо озираясь». И уже этим «опасливо озираясь» — многое сказано. Усевшись на кошме, пьют чай из одной кисайки, еле слышен шорох их голосов, словно песок пересыпают... В этой сценке — драматургия. Загнанные, притерпевшиеся ко всему рабыни... Та же судьба уготовлена и Джумагуль.

Писатель откроет нам душу девушки, тайники ее. Именно глубокий психологизм, проникновение во внутренний мир героини делают этот женский образ одним из привлекательнейших, на мой взгляд, в нашей многонациональной советской литературе. Какая она, Джумагуль?.. Гордая? — Да. Но — и покорная до поры. Ранимая, отчаянная, сильная. Разная. Джумагуль — мир огромный и сложный. В ее душе живет благородная смелость ее предков — вольнолюбивой Кумар, матери Ерназара Алакоза, тех каракалпачек, что заступали на поле брани вместо павших мужей. Потому и нашла в себе силы отринуть прошлое, пригибавшее ее к земле.

Не сразу произошло это. Т. Каипбергенов высвечивает сложнейший процесс победы Джумагуль над собой, медленный процесс выдавливания из себя рабыни. Просто, непостижимо просто решится ее девичья судьба. И как передано это... Нужно прочесть те страницы, сцену первой, а по сути единственной встречи девушки с женихом. Две-три расхожие фразы и — «Дай, думаю я тогда, поеду, посмотрю... Понравится — женюсь». Объяснение Турумбета не обидело Джумагуль: «все было в пределах традиций, освященных веками, все было предельно просто, ясно и оскорбительно». Но — не для Джумагуль. Ей и неведомо, что можно оскорбиться.

И появится вскоре после свадьбы на ее лице заискивающая улыбка. Робкая, блуждающая улыбка без вины виноватой... Что ж, она с детства впитала бесхитростные наставления матери — быть во всем покорной мужу. Раздавлен человек. И — надежды отняты...

Известно, что самый сильный протест тот, который исторгается из груди слабейших. Джумагуль, как и героиня «Грозы» А. Островского, решившись на начальный шаг, идет до конца. Мы станем свидетелями ее духовного оздоровления.

Исподволь зреет этот процесс. Слишком часто, еще ребенком, видела, как отец до полусмерти избивал мать. Чему же удивляться теперь? Знает, как, впрочем, и все ее ровесницы: противоречить мужу ни в чем нельзя. Недаром перед свадьбой по утвердившемуся в ауле обычаю все девушки приходят в юрту к древней Анараналык выслушать ее напутствие, необходимое для будущей семейной жизни. Как заклятие впитывают они притчу о Бийбипатпе, мусульманской Еве, прародительнице рода человеческого. Та, ожидая с поля мужа, заранее готовила для себя розги, дабы уставший супруг не тратил времени и сил на поиски крепких, упругих прутьев. Надо будет «поучить» жену, усталость на ком-то выместить, а розги — вот они, под рукой...

Но ведь душе не прикажешь. Протестует надругательству: посторонняя на своей свадьбе... Чужая, никому не нужная в юрте мужа...

Турумбет вовсе не злодей, а это тем более страшно, ибо — обычно. Лодырь, бездельник, о жизни не привык задумываться. Матерью так воспитан. Все мечтает «птицу-счастье» ухватить: чем он хуже других? Но ухватить без усилий, без труда. Порой даже какое-то подобие жалости испытывает к Джумагуль, но разве можно «баловать» жену, слабость выказывать. Слабость недостойна мужчины. И, подначиваемый матерью, дает волю слепой ярости. Как всегда у Т. Каипбергенова, и этот образ тоже не прост, далеко не однозначен. Не одно зло в мыслях Турумбета. Но именно на примере его жизни писатель показывает, что стоит темному, подспудному в душе одержать верх — и нет личности. И однако, утверждает он, можно подавить это темное, возродить человеческое.

...А Джумагуль уже нечего терять, нечем дорожить. Кажется, только небытие разрубит узел... Но молодость берет свое, и в последний миг жизнь в единоборстве со смертью одерживает верх.

Нет, не сразу приходит к ней достоинство. Неверно было бы утверждать, что уже на митинге, в городе, под влиянием услышанных Джумагуль революционных речей, сразу изменилось что-то в ее понятиях. Еще многого не понимает. Но мир раздвинулся. Оказывается, он широк, есть в нем иная жизнь, иные люди...

И такое случится: сама ужаснется своей смелости, когда на митинге прикрикнет — на мужчину! Предстоит еще борьба с установлениями, да что там с установлениями — с собой! Но выстрадает свою истину: люди должны быть милосердными друг к другу, брать на себя часть ноши другого, как принимают ее большевик Айтбай, председатель сельсовета Туребай.

Первый протест Джумагуль, уход из дома мужа еще не связан с социальными переменами, их пока в ауле и в помине нет. А годы — бурные. В России революция свершилась. Даже до глухих селений доползают слухи о том, что «большевои» (большевики) землю раздают бедным, собирают народ для обучения в школах. Однако в большинстве аулов, в том числе и в Мангите, жизнь идет по издавна заведенному кругу. Немало воды утечет, прежде чем Джумагуль, другие дехкане осознают себя людьми, исполненными достоинства. Новь до поры робкими ростками пробивается в быт аульчан. Борьба за нее осложняется религиозными предрассудками. Но вот уже ненависть к богатеям, жажда справедливости готовы разразиться взрывом.

Действие в романе протекает в двух плоскостях. Писатель внимательно исследует путь Джумагуль к возрождению и одновременно ведет рассказ о переменах в жизни аульчан. Сам аул Мангит становится активным персонажем романа. Поначалу разобщенный, к концу повествования он — единый, живой организм. Идея социального равенства вселяет в людей святую веру в торжество справедливости, объединяет их.

Как всегда, прозаиком сочно написаны массовые сцены: бушующее людское море, увиденное глазами Джумагуль, выборы жителями аула председателя сельсовета. Даже женщины не побоялись мужниных угроз, пришли на сход. У народа пробудилась тяга к общественной жизни, вкус к ней. Многое еще непонятно аульчанам, но одно усвоили прочно: сами будут решать, кому ими верховодить. Власти из города предлагают в «аксакалы» Туребая, человека достойного, и большинство аульчан — за него, но хотят сполна использовать свое право: выбирать так выбирать! На своем стоят: «Либо из двоих выбирать, либо по домам разойдемся». Вот когда зачиналась демократия, к которой возвращаемся ныне...

Не все образы в романе равноценны по художественному воплощению, но, конечно же, удачен — Дуйсенбай. Умен, изворотлив, лукав, не лишен склонности к философствованию. Словом, тоже — разный, и тем интересен. Писатель пользуется всякими оттенками красок, и это превращает персонажей в живых людей.

Я хочу отметить еще одну черту творчества Т. Каипбергенова, проявившуюся уже в его «молодых» произведениях. Автор не безучастен к событиям, о которых повествует, более того, иногда сам врывается в ткань рассказа, вводя своеобразные лирические отступления. Сочувствует, сопереживает героям, размышляет о великой силе надежд, что ведут по жизни, о традициях добрых — и тех, что мешают людям, унижают их... В «Дочери Каракалпакии», пожалуй, впервые отчетливо проявилась манера письма прозаика — жесткая, суровая, она отвечает его концепции: жизнь драматична, и нет нужды скрашивать ее.

Мне всегда интересен пейзаж у Каипбергенова, который подчеркивает единство человека с природой. Она — друг в радости и горестях, верный и вечный спутник на жизненной дороге, наконец, камертон, позволяющий точнее уловить настроение героя, биение его сердца. В языке персонажей, образном, афористичном, сказалась отшлифованная веками мудрость народа, сам строй мышления, емкий, сжатый до афоризма.

Роман «Дочь Каракалпакии» свидетельствовал о растущем мастерстве прозаика и был по праву отмечен республиканской премией Каракалпакской АССР имени Бердаха.

А писателем уже властно овладевала новая идея, обратившая его к седой древности. Почему каракалпакский народ столько лет стоял в стороне от исторических событий? Этот вопрос требовал ответа. Он вел в глубь столетий.

...То и дело каналы пересекали наши дороги по безбрежной каракалпакской степи. Вот и еще один заступил путь. «Как зовется?» — «Кызкеткен» — нежным колокольчиком прозвенело слово. «А перевести?» — «Канал утопившейся девушки» — ответил Тулепберген... В тот миг не задумалась, внимания не обратила на горечь, скрытую в имени, коим наречен канал. Пусть так. Мало ли красивых легенд и сказок сложено людьми. Однако бегущие встречь озера, холмы, речки все более озадачивали своими названиями.

Кумбаскан — Засыпанный песком.

Конлы кол — Кровавое озеро.

Конлы жан — Кровавая речка...

А еще были и «Мальчик, умерщвленный священно», и «Земляной город»...

«Возьмите в руки горсть каракалпаксксй земли, — говорит писатель. — Поднесите к лицу — и ощутите ни с чем не сравнимый запах крови. Это не кровь людей, убитых на охоте, заблудившихся средь просторов земли, именуемой «Пойдешь — не вернешься». Нет. Людская кровь.

Вонзите лопату в землю Каракалпакии, и вы услышите стук и скрежет. Это не камни, это окаменевшие кости».

Может быть, и впрямь, солончаками выступает на этой степной равнине пролитый пот дехкан. Ветры заносили песком реки, мор проносился над селениями, пламя нашествий слизывало жилища... А люди, тут обитавшие, снова и снова обихаживали землю...

Кто они, предки каракалпаков? Пришли откуда? Что их история?

Прочтем эпиграф к первой книге «Дастана о каракалпаках» Тулепбергена Каипбергенова. То — строки из Ипатьевской летописи, самой достоверной, как утверждают историки, из всех древнейших списков: «Мы... умираем за Русскую землю с твоими сынами и головы складываем за твою честь». Так клялись в верности черные клобуки, пращуры каракалпаков, Юрию Долгорукову. Да и в других русских летописях, в хрониках других государственных образований издревле упоминается народ «черных шапок». Есть сведения о непосредственном родстве каракалпаков со средневековыми печенегами. Северная часть их тяготела к русичам, в одном союзе выступали против половцев, обороняясь от набегов.

И позднее, в пору тяжких мытарств и бед, в годы нашествий джунгаров, казахских ханов, Хивы — взоры передовых людей степного народа обращались в сторону России, ее просили — взять «под свое крыло»...

Каракалпакский прозаик, обращаясь к малоизведанным пластам жизни своего народа, воспроизводит духовную историю его. Мы часто говорим о воспитании историей. Думаю, именно современное звучание «Дастана о каракалпаках», события которого отдалены от нас столетием и более — одно из важнейших, — но не единственных! — его достоинств. Рассказывая об исконном стремлении каракалпаков к Русскому государству, писатель утверждает и стремление к взаимопониманию, к сближению всех простых людей, независимо от того, к какой нации они принадлежат.

Полтора века вмещают в себя романы «Дастана...», начиная с года 1740-го. Полтора века полной трагизма жизни «неприкаянного» народа, разобщенного в прошлом распрями и враждой. Но мы увидим и звездный час его, когда великими усилиями объединятся каракалпаки, когда будут радоваться общей радостью. Родится независимое каракалпакское ханство и тут же погибнет. Однако ничто не пройдет бесследно, ибо не знают поражения надежды народа. И мы, читая роман, ощутим, как растет национальное самосознание.

Работая над трилогией, писатель взял за истину: «Помнить надо и темное, и светлое, и плохое, и хорошее, а пуще всего нужно помнить: память дана человеку, чтобы он никогда не забывал, что он человек». Вот во имя чего писался «Дастан о каракалпаках», вот идея, которую писатель исповедует, во имя которой создает все свои произведения. В главном вопросе — в отношении к смыслу жизни проявляется человек, и эту отведенную ему жизнь он творит сам.

В третьей книге «Дастана...» есть такой эпизод. Ерназар, радеющий за свой народ, едет за советом — как прожить эту изменчивую, непонятную, часто противоречивую жизнь — к стотридцатилетнему старцу, Абдикериму. Ведь должен был что-то вынести из столь долгой череды десятилетий, уразумел, наверное, главное... Что скажет? А вот что: не вмешиваться ни во что, себя беречь: не стоит страдать за других, «для здоровья вредно, а человек должен жить как можно дольше».

Нет, жизнь дана не для того лишь, чтобы «заботиться о своей утробе», а потому отворачиваться от чужой беды. То — путь неприемлемый для человека, утверждает прозаик. И тем более неприемлем для власть держащих. На первом плане в трилогии писателя — проблемы нравственные, которые он поднимает на конкретном историческом материале. Да, он стремится заполнить «белые пятна» в судьбе своего народа, и тем не менее, сам человек — предмет раздумий Т. Каипбергенова, ибо человек всегда был и остается загадкой, тайной. Любит, ненавидит, ревнует столь же яростно, как и века назад. Честолюбие, зависть к ближнему порой определяют его поступки. Человеку свойственно человеческое — раб он или правитель, простой смертный или возвеличенный судьбой властелин. Свойственно — да. Но вправе ли люди, тем более те, в чьих руках жизни других, руководствоваться личными мотивами, слепым порывом, тем же тщеславием? Не вправе. Увы, множество горьких уроков преподносит нам история. Писатель стремится в этих уроках найти ответы на важнейшие вопросы дней нынешних.

Многие судьбы вберет в себя «Дастан о каракалпаках». И среди них — жизненные пути трех правителей — Мамана («Сказание о Маман-бие»), Айдоса («Неприкаянные») и Ерназара Алакоза («Непонятные»). Три трагических пути, сопряженные с тремя периодами жизни народной. Именно в отношениях с простыми людьми проявятся величие Мамана, слабость Айдоса, целеустремленное мужество Ерназара Алакоза.

Так был создан «Дастан о каракалпаках», книга, утверждающая мысль об ответственности исторической личности за свои деяния, ибо с ними связаны жизни людские, судьбы народные. Трагическая история народа воплотилась в трагических судьбах.

И снова нахлынули проблемы современности. Один из поздних по написанию романов — «Зеница ока» — вошел в этот том. У романа своя, печальная история. Журнальный вариант его был опубликован в 1981 году. Однако книгой стал далеко не сразу. Руководство республики, рапортовавшее в «верха» об очередных успехах региона, наложило запрет на рукопись. Набор был рассыпан. На русском языке роман увидел свет лишь в 1986 году.

Т. Каипбергенов сказал как-то, что писал «Зеницу ока» «горячась и волнуясь». Убеждена: надо было обладать немалым мужеством, чтобы в то время — памятуя о негативных событиях, вскрывшихся в Узбекистане, — решиться на эту книгу. Она была рождена любовью к своему народу, к своей земле и — болью. Болью совестливого человека.

Пожалуй, трудно двумя словами определить тему «Зеницы ока». Экологическая? Да. Но свести только к ней — значило бы обеднить роман, почти ничего не сказать о нем. Книга о порочном стиле руководства? Да. Но и... Роман вопиет о необходимости перемен в нашем обществе, разве что слово «перестройка» в те годы не бытовало, но и оно названо. А шире «Зеница ока» — о Добре и Зле, которые подчас (впрочем, почему подчас — нередко!) уживаются в нас.

Писатель, следуя лучшим традициям русской классической и советской литературы, в частности, нашей деревенской прозы, торит дорогу мысли, остро ставит проблемы, требующие своего разрешения. Здесь раскрылись нам новые грани дарования Т. Каипбергенова. Мы явственно услышали голос сатирика. Некоторые персонажи (гротесковый образ Завмага) достигают символических обобщений. Автор выказывает себя и страстным публицистом. Яростная потребность выговориться, пробудить гражданскую совесть читателя приводят порой к тому, что характеры героев отодвигаются на второй план, уступая место факту. Что ж, за это упрекали и «Печальный детектив» В. Астафьева и не только его... Молчать далее было невозможно.

Каракалпакский совхоз «Жаналык» воспринимается нами малой моделью общества, застой в котором и породил приписки, коррупцию. Детище этого времени — бывший директор совхоза Ержан Сержанов, фигура также во многом символическая. Характерен уже облик его: лицо — «бесстрастное, строгое и покровительственное». Вершитель человеческих судеб. «Сколько ни вглядывайся, не поймешь, хорошо ли сейчас Сержанову или плохо, радуется или печалится, жарко или холодно ему». Не правда ли, издавна знакомый и порядком приевшийся портрет стоящих над нами?..

В совхозе про Сержанова говорят: добр был. Хорошо знал душу человеческую, никого не обидел. Правда, себя тоже похвалой не обходил, ну, да за кем не стало! Любит повторять: «Я сделал совхоз». «Двадцать лет воз везу». За все время на курорте ни разу не побывал... Заслуга? Как знать... Но устраивал всех. Или почти всех. Впрочем, а кто бы стал критиковать, кто бы осмелился? Секретарь райкома не позволил бы... Но ведь на самом деле Сержанов передыху не знал. Занят был целыми днями. Все на себя брал. Единовластный хозяин, заменить — некому.

Хозяин, а на поверку — временщик. После него — хоть потоп. Методы его руководства страшные, развращающие людей, убивающие всякое понятие о нравственности. Чтобы люди работали, считает, надо или устрашить их, или ублажить. Мзда, приписки — все в ход идет. Сержанов и представить себе не может, что можно иначе руководить. Искренне уверен, что «завалится» все с приходом нового директора: хозяйство разрушит, народ распустит, а за ним «глаз да глаз нужен»...

Как много знали мы таких «незаменимых». И жаналыкцам до последнего мига не верится: как же это — Сержанов уйдет, а хозяйство останется. Вот если бы наоборот... И впрямь, всяко бывало: колхозы переделывались в совхозы, разукрупнялись, объединялись, а сержановы оставались. Да и сейчас не можем быть уверены, что они исчезли. Живуч этот тип. Должность директора для него — пост солдата: «С двух сторон на тебя давят, а ты оберегай и тех и других». А «давят» и секретарь райкома Нажимов, и рабочие. Сержанов все берет на себя. Этакое связующее звено между партией и массой, толпой: «Нажимовы людьми править не могут (заметьте: «править»! — М. Л.), они могут требовать лишь от таких, как я, а мы — такие, как я, — уже требуем от народа».

Вот разгадка многому, той пропасти, что легла в свое время между иными партийными работниками, руководителями и народом. Сержановы устраивают нажимовых. Их «система» включает и приписки, и мзду, и окрик, и пряник. Им не нужны люди — руки нужны, и это страшно.

Писатель стремится разобраться в первопричине негативных явлений, вскрыть корни их.

Нужны были высокие показатели, и их выбивали любыми путями. Превратно истолковывалось само понятие чести. Ложь культивировалась, вырастала в огромный ком. Люди привыкли к ней. Затухала инициатива: зачем думать, когда начальство «шевелит мозгами»? Общая инерция приводит к тому, что у рабочих совхоза утрачивается чувство хозяев земли. Каждый о себе печется, расцветает потребительство. Многие убеждены: все само собой образуется, «не выполним план — так выкрутимся, а и не выкрутимся — так все равно не пропадем». И выкручиваются. За счет приписок, скрытых земель и в результате — убогих урожаев.

Есть, есть в «Жаналыке» и честные люди. Это и Мамутов, и Аралбаев, и Худайберген... Но и их приучили молчать. На Востоке бытует поговорка: «Незрячего ведет зрячий». Прав писатель: сколько лет зрячих, словно слепых, водили зрячие же и убеждали: «вы не видите». И — не видели. Старались не видеть. Срабатывало «возвышенное очковтирательство», срабатывала «система» сержановых, угнездившаяся в большом и малом. Разве и наш слух не услаждали дутыми цифрами?.. Да, «Жаналык» — малая модель общества застойных лет. Ту же по сути ситуацию наблюдаем и в романе украинского писателя Ю. Мушкетика «Рубеж». За успехами гремевшего на всю страну председателя колхоза Пароконя — завышенные показатели, скрытые земли, низкие урожаи. Та же «система», пустившая глубокие корни...

Жаксылык Даулетов, новый директор совхоза «Жаналык», — а это во многом рупор идей самого автора — понимает: дух Сержанова в хозяйстве живуч, «каждый участок отражает его систему, каждый бригадир — маленький Сержанов». Жаналыкцы представить себе не могут, что «Сержанов уйдет, а хозяйство останется, скорее наоборот».

Снова повторю: роман писался до свежих перемен, но как остро подняты в нем проблемы, о которых сейчас говорим в полный голос. Писатель устами своих героев — Даулетова, Шарипы, наконец, впрямую, «от автора», оперируя цифрами, выкладками, фактами, показывает, к чему ведут забвение принципов демократии, беспрекословное подчинение «вершителям судеб». Трудно выходят из этого состояния люди. Сейчас видим — как это трудно... Жаналыкцы приучены к согласию во всем и вся, к призывным речам. Не узнаем ли в них себя и мы?..

Роман предварил тот разговор, который идет сейчас у нас в стране — в печати, в литературе — в полный голос. В самом воздухе, которым пронизана книга, витает слово «перестройка». Ее настоятельную необходимость понимает и Даулетов. Жаксылык Даулетов — специалист по нравственной экономике. Не правда ли, эти два слова мы не часто соединяли вместе. Нравственность и экономика долгие годы жили в отрыве друг от друга. Отсюда наши многие беды...

Связана с нравственностью и актуальнейшая в наши дни экологическая проблема. Тема природы всегда нравственна, отношение к природе выявляет человеческое в человеке. На слуху у всех «Прощание с Матёрой» В. Распутина, «Царь-рыба» В. Астафьева, «Плаха» Ч. Айтматова... В роман Тулепбергена Каипбергенова входит тема Арала... Я вспоминаю, как на одном из писательских пленумов прозаик страстно выступал в защиту Арала. Съеживается море, этот добрый бездонный «котел», искони кормивший каракалпаков рыбой, спасавший предков от голода в неурожайные годы. Иссыхает Амударья, источник, вспоивший древнейшие цивилизации Востока. Ветер несет на обезвоженные земли соль. Меняется климат Приаралья... Причина — наше расточительство. Перестали «считать» воду... Об этом говорит автор романа устами гидролога Шарипы.

Спор двух братьев — Нуржана и Ержана Сержановых — спор мировоззренческий. Нуржан, рыбак, берёг Арал, боялся обесплодить его, всегда стремился «долг» отдать, тот, что во имя добра люди призваны отдавать друг другу. Нуржан — хозяин на Земле, в отличие от Ержана, временщика.

Спор братьев — спор добра и зла, что рядом соседствуют, об этом и говорила когда-то внуку, Жаксылыку, старая Айлар. Вывод, к которому автор подводит нас: «Зло и добро, с которыми сталкиваемся, не со стороны являются к нам..., так перепутаны, что не сразу и разберешь, где кончается одно и начинается другое. Они не только в одном ауле, они в одном человеке порой уживаются. В одном поступке».

Само имя Даулетова символично. Жаксылык — значит «доброта». Так каким должно быть добро? Всепрощающим? С «кулаками»?.. И что такое — добро? зло?.. Не есть ли зло одичавшее, распущенное добро? Сплошь и рядом: пекутся о благе, а дело злом оборачивается. Ведь и Сержанов, и герой Мушкетика искренне верили, что творят добро, пользу.

Даулетову, наконец, открывается, почему старая Айлар говорила, что родина добра и зла — их аул. Да, два человека живут в каждом их нас. И «наша лень, разгильдяйство, чванство и дурь наша способны иссушить моря, поворотить реки, изменить климат половины планеты... И, напротив, наша добросовестность, наш труд, ум, честь способны растекаться по всей земле и многих осчастливить».

Могут, могут упрекнуть писателя в назидательности, в «чистой» публицистике. В этих раздумьях Даулетова, в страстных речах Шарипы мы действительно слышим голос самого автора. Но это не умаляет значения романа, его гражданского звучания.

Но и руку чуткого художника узнаем — в массовых ли сценах, в порывах ли одной души, и, конечно же, там, где явится на страницы природа — великая, вечная, дарующая нам жизнь...

Роман поднимает много проблем нынешнего дня. Будоражит, тревожит, заставляет повернуться прежде всего к себе, внутрь себя, ибо «добро и зло уживаются в одном человеке». Да и не это ли цель всего творчества Тулепбергена Каипбергенова, писателя, исповедующего Совесть, Милосердие, Доброту.

Маргарита Ломунова