Последний из рыцарей

3

Марина тщетно пыталась забыть то, что ей довелось пережить в оружейной палате.

Она открыла глаза и прислушалась. Все тихо, никто не подкрадывается к ее двери. Наверняка граф Рюккельберг танцует сейчас на балу. О Господи, пусть он пробудет там весь вечер, всю ночь! Не разрешай ему подняться сюда наверх!

Оружейная палата…. Кажется, это случилось неделю назад. Или чуть больше…

— Там темно, я все равно ничего не увижу, — прошептала она.

— Тс-с, подожди, все, что нужно, ты увидишь, — возразил ей граф Рюккельберг. Звякнуло оружие. — Осторожней! — шикнул на нее граф.

— Дядя Поуль… Давайте вернемся. Ведь меня ищут.

Он остановился. Она ощущала исходящий от него жар, под шелковым жилетом колыхалось рыхлое тело. От страха и отвращения Марина чуть не задохнулась.

— Подожди, — прошептал он взволнованно и нетерпеливо, и Марина услыхала, что он возится со своей одеждой. Он снова шумно и тяжело задышал.

Марине не хотелось думать об этом, она вся дрожала, у нее потекли слезы, но неотвязные воспоминания были сильнее ее воли. Он схватил ее руку.

— Потрогай, — срывающимся голосом прошептал он и дрожащими потными руками потянул к себе ее руку.

Марина была вынуждена обхватить что-то круглое, горячее, пульсирующее, она ничего не понимала и попыталась освободиться, но граф, словно в отчаянии вцепился в нее.

— Вот что значит настоящий мужчина, — хрипло проговорил он. — Чувствуешь? Чувствуешь, какая в нем сила?

Марина чувствовала, что ее вот-вот вырвет, она застонала и попыталась освободиться, но рука графа держала ее руку и заставляла двигаться так, как ему хотелось. Дыхание с хрипом вырывалось у него из груди, она подумала, что он умирает. Наконец ей удалось вырваться, и она бросилась к дверям, за спиной у нее раздался разочарованный крик, но граф не последовал за ней, он не мог двинуться с места и только шумно дышал. Она была уже в коридоре.

В тот вечер она не осмелилась лечь. Так и сидела на подоконнике, пока не заснула. Однако никому ни о чем не сказала: граф предупредил Марину, что ее мать совершила ужасный проступок. Если король о нем узнает, матери отрубят голову. Но он, добрый дядя Поуль, никому не расскажет об этом, если Марина будет умницей. Как могла она после этого рассказать кому-нибудь о том, что случилось в оружейной палате?

На другой вечер граф не приходил к Марине. Она умоляла мать разрешить ей спать у нее в спальне, но это могло разгневать отца и Хильдегард пришлось ответить Марине отказом. Отец уже несколько раз бил Марину, и Хильдегард была не в силах пережить эти побои еще раз.

Но оружейная палата оказалась только началом. Через несколько вечеров граф снова явился к Марине.

— Нет! Нет! — в отчаянии закричала она.

— Тс-с-с, девчонка! Хочешь, чтобы палач пришел и увел твою мать? — прошептал граф. — Но я умею молчать. Не бойся, ничего с тобой не случится, только лежи тихо.

— Я хочу к маме.

— Она спит. Весь дворец спит. Лежи спокойно, это не страшно. Я только немного поглажу тебя.

Все человечество словно отвернулось от Марины, она дрожала от ужаса, не смея пошевелиться, а граф сунул руку под одеяло и стал щупать ее грудь, при этом он сладострастно сопел.

— Пожалуйста, не надо, — молила Марина.

— Хорошо, хорошо, если тебе это не нравится, — сказал он сладким голосом. — Желание моей маленькой куколки — для меня закон.

И его жирные пальцы скользнули вниз по ее телу к самому сокровенному месту! Марина громко закричала от унижения и страха. Тогда он ударил ее по руке и ушел.

Это воспоминание было таким мучительным, что Марина зажала уши руками, пытаясь отогнать его. Но это было выше ее сил.

Хильдегард очнулась от гула голосов, вокруг нее толпились люди. Они с трудом сдерживали любопытство… Где она, что с ней случилось?

— Она умерла, — сказал кто-то в задних рядах. Эти слова, как ножом, резанули Хильдегард по сердцу.

Говорившему ответил мягкий мужской голос:

— Пожалуйста, не говорите при больной о том, чего не понимаете!

Хильдегард так понравился этот голос, что слезы, вызванные жестокими словами, превратились в слезы благодарности.

Несколько сильных рук подняли ее. Она пыталась помешать им, сказать, что у нее задерется юбка, и она будет выглядеть смешно. Однако произнести этого не смогла. Итак, то, чего она боялась больше всего, случилось — она упала в обморок на глазах у всех.

— Где ее муж, где герцог Йохум? — крикнул кто-то, и Хильдегард узнала голос королевы.

— Удалился куда-то с фрекен Лотти, — холодно произнес женский голос.

— Неужели вы не видите, что она уже очнулась? К чему такая жестокость? — сделал замечание мужской голос, уже ставший для Хильдегард дорогим.

— Я не намерена выслушивать замечания от какого-то телохранителя! — возразил все тот же недобрый женский голос.

Телохранитель? Так это он!

Хильдегард больше не волновали язвительные замечания придворных дам. Она и прежде никогда не рассчитывала на их сочувствие. Главное, что Тристан был рядом.

Ее положили на диван. Здесь было спокойно и прохладно. Лакеи принесли носилки.

— Отнесите герцогиню в ее комнату! — приказала королева. — Нет, нет, только не через зал. Вы что, совсем ничего не понимаете?

Путь оказался не близким. Носилки покачивались. Хильдегард была не в силах открыть глаза.

Кто-то неотступно шел рядом с носилками. Надежный, внушающий чувство покоя. Тяжелые, твердые шаги, поскрипывание сапог.

— Боже, какой стыд…

— О чем Вы говорите, герцогиня!

Хильдегард знала, что усталость и горькая безнадежность давно въелись в ее черты. В уголках глаз стояли слезы. Ей удалось поднять руку и прикрыть ею свое обезображенное лицо, к которому она так и не привыкла. Из груди у нее вырвался тяжелый стон. Это произошло помимо ее воли, у нее не было сил удержать его.

Добрая рука на мгновение прикоснулась к ее плечу. Хильдегард хотелось взять эту руку в свои, и человек, идущий рядом, словно прочитал ее мысли. Хильдегард крепко сжала его руку.

— Не уходите от меня, — прошептала она, стыдясь собственной слабости, но она уже не владела собой. — Пожалуйста, останьтесь со мной! Я вас не знаю, даже не знаю, как вы выглядите, но у вас доброе сердце. Здесь это большая редкость.

Он помолчал.

— Вы меня видели, — медленно сказал он. — Вы меня видели в бальном зале.

— Вы телохранитель? — неуверенно спросила она.

— Да. Я маркграф Тристан Паладин, и я к вашим услугам, герцогиня.

— Спасибо за помощь, маркграф!

Посторонним было бы трудно понять, в чем состояла эта помощь, но герцогиня и маркграф понимали, о чем идет речь.

Маркграф! Это хорошо, думала Хильдегард. Это значит, что он настоящий дворянин.

Сквозняк прекратился. Они пришли в ее покои. Лакеи положили герцогиню на кровать и позвали камеристку.

— Ну вот, опять, — сказала камеристка, не знавшая, что Хильдегард уже в сознании. — Она только и делает, что падает в обмороки!

Тристан не был резок, но даже если бы он кричал, его замечание не могло бы поразить камеристку больше.

— Ты не смеешь говорить о герцогине «она», герцогиня для тебя Ее Высочество или Ее Милость. И твой презрительный тон здесь неуместен. Герцогиня тяжело больна. Кто еще, кроме тебя, прислуживает ей?

Хильдегард слышала, как камеристка ахнула при виде красивого телохранителя. Его укор возымел на нее сильное действие…

— Нас двое, — ответила камеристка так подобострастно, как никогда не говорила с Хильдегард. — Я сделаю для Ее Высочества все, что нужно.

— Этого не требуется, — сказал благородный спаситель. — Вы будете находиться в соседней комнате, но дверь пусть останется открытой, не хватает, чтобы злые языки потом перемывали герцогине кости. Я сам подежурю у Ее Высочества этот вечер.

О, счастье, думала Хильдегард. Какое счастье! Его немного старомодная и вычурная манера говорить тронула ее. Она как будто перенеслась в рыцарские времена.

Камеристка вышла, показав Тристану все, что могло понадобиться для ухода за герцогиней.

Заботливые руки укутали Хильдегард одеялом. Приподняли голову, поднесли чашу с питьем.

— Вы слишком добры, маркграф Паладин, — прошептала Хильдегард. — Мне так стыдно, что я упала в обморок там в зале…

— Не думайте об этом, — успокоил ее Тристан, его голос звучал, как музыка. — Что говорит доктор о ваших обмороках?

— Он не знает, отчего они случаются. Говорит только, что у меня больная кровь. Но кровопускания не помогают, скорее, наоборот, я слабею от них еще больше. Вообще-то, я совсем не такая толстая… — быстро прибавила она. — Это все отеки…

— Понимаю. Любопытно… — Тристан замолчал.

— Что любопытно, маркграф?

— Нет, ничего. Я так мало вас знаю.

Хильдегард почувствовала, что постепенно к ней возвращаются силы.

— Я тоже ничего не знаю о вас, маркграф. Ее Величество королева сказала, что вы потеряли всех близких.

— Тех близких, кто жил в Дании. У меня есть еще сестра, она с семьей живет в Сконе. Одна моя кузина живет в Швеции, она отличается странным характером, но большая часть моей родни живет в Норвегии. Мы все принадлежим к роду Людей Льда, я сейчас подумал как раз о них…

Наконец Хильдегард смогла открыть глаза. Тристан Паладин сидел на стуле, поодаль от кровати, как того требовало приличие, однако и на таком расстоянии он мог уловить любое ее движение. Вблизи он был еще привлекательней. Изящный, однако, не женоподобный, тонкие черты лица, грустная улыбка. Впрочем, лицо у Тристана было вполне мужественное, но не грубое. Густые, вьющиеся волосы были, безусловно, его собственные, хотя кругом все мужчины носили пышные парики. Темные глаза были прекрасны.

— Что вы хотели сказать о ваших родных в Норвегии?

Их прервал герцог, вошедший в соседнюю комнату. Тристан тут же встал.

Но герцог не спешил в спальню жены.

— Я вижу, крошка, ты здесь скучаешь? — сказал он камеристке. — Что за глупости я слышал, будто моей жене на балу стало дурно?

— Но это так.

— Значит, правда, — проворчал герцог. — Вечно она оскандалится. Ни перед чем не остановится, лишь бы выставить меня на посмешище. А почему ты не у нее в комнате?

Камеристка что-то ответила ему, понизив голос.

— Что? С ней там какой-то телохранитель? Этого еще не хватало… Кто он?

Камеристка что-то сказала.

— Ах, этот! — захохотал граф. — Пусть возится с моей женой, сколько хочет. Всем известно, что он давным-давно потерял мужскую силу и не в состоянии испортить ничью репутацию. Передай герцогине, что я у себя!

Раздался звук удаляющихся шагов. Хлопнула дверь. Тристан Паладин побледнел.

— Прошу прощения за своего мужа, — смущенно сказала Хильдегард. — Он выпил сегодня лишнего.

Тристан молчал.

— Значит, в его нелепом замечании есть доля правды? — осторожно спросила Хильдегард через некоторое время.

Тристан взял себя в руки и глубоко вздохнул:

— Да, увы. Но я не понимаю, каким образом… Доктор, который лечил меня в тот раз, не мог ничего сказать. Досадно…

— Досадно, что при дворе судачат об этом? Я вас понимаю, маркграф. Это… это результат ранения?

Немного поколебавшись, Тристан утвердительно кивнул.

— Не принимайте близко к сердцу глупую болтовню, — сказала Хильдегард, уже оправившаяся после обморока. — Напротив, из-за этого вы кажетесь более таинственным и неотразимым. Многим женщинам, наверное, хотелось бы проверить, достаточно ли они привлекательны, чтобы помочь вам справиться с этим недугом.

— Вы слишком добры ко мне, — улыбнулся Тристан. — Но мы говорили не о моих недугах.

— Вы правы, вы начали рассказывать о своих норвежских родственниках.

— Дело в том, что мы принадлежим к необычному роду. Что касается меня, я самый обыкновенный человек и не обладаю какими-либо сверхъестественными способностями, но некоторые из моих родных… В это трудно поверить, но в моем роду многие умеют творить чудеса и знают искусство врачевания. — Хильдегард вся подалась вперед, глаза у нее загорелись. — Нет, нет, я не хотел бы подавать вам напрасные надежды, — сказал Тристан. — Те, кто владеют этим даром, живут в Норвегии. Виллему, моя кузина, которая живет в Швеции, не умеет врачевать, одному Богу известно, каким даром она обладает. Но у меня есть родственник, вот он настоящий целитель…

— Ради Бога, выпишите его сюда!

— Думаю, это невозможно, но мне пришло в голову другое…

— Что же? — Нетерпение Хильдегард почти пугало Тристана.

— Я многому научился у своих родных, когда жил у них в Норвегии. И помню все, что они рассказывали о целебных травах.

Хильдегард схватила его за руку, такое волнение вряд ли шло ей на пользу.

— Травы? Пожалуйста, маркграф, вспомните все, что вы знали! Найдите эти травы! Я прошу вас не ради себя, собственная жизнь слишком тяготит меня, чтобы я за нее цеплялась. Но у меня есть дочь, которой я не могла уделять должного внимания, и это меня мучает. Мне бы хотелось позаботиться о ней, сделать все, что в моих силах, хотя бы теперь. Вы меня понимаете?

Тристан смотрел на ее отекшее лицо, в узких, как щелки, глазах, горело отчаяние. Лицо Хильдегард было нелепым, безобразным, и он с болью подумал, как должна страдать женщина, которой в таком виде приходится показываться на людях.

— Я плохо представляю себе вашу болезнь, герцогиня, — нерешительно сказал он, — но, думаю, от водянки я бы помог вам избавиться…

— Да, да! Я вас умоляю! — воскликнула Хильдегард. — Это как раз то, что доктор называет больной кровью.

— Не понимаю, какое отношение это имеет к крови. — Тристан нахмурился. — Но я не силен в медицинских науках. Помню только, что мой дядя Маттиас, самый обычный доктор, — не тот чудодейственный целитель, о котором я говорил, — лечил однажды старика с сильными отеками ног.

— И вы полагаете, что вам удастся найти эти травы?

— Это будет нетрудно. Но мы должны действовать осторожно, чтобы не обидеть случайно вашего доктора.

— Наверное, лучше ничего не говорить ему об этом?

— Пожалуй, так будет лучше, — сказал Тристан.

— Но тогда и честь моего исцеления будет принадлежать ему?

— Это мне безразлично. Но вы еще не излечились, Герцогиня, а я еще не нашел нужных трав. Не будем торжествовать раньше времени, мы не должны терять рассудка.

— Я так надеюсь на вас! — Хильдегард откинулась на подушки со счастливой улыбкой. — Хорошо, и постараюсь набраться терпения. Но как бы там ни было, я заплачу сколько угодно хотя бы за одну вашу попытку.

Тристан встал, он улыбался:

— Если вы начнете говорить о деньгах или вознаграждении, я уйду.

Хильдегард мечтательно поглядела на него:

— Вы странный человек, маркграф! Я думала, что при датском дворе уже не осталось ни одного идеалиста.

Он протянул ей руку на прощание, и она пожала ее.

— Я сегодня же начну искать эти травы, — пообещал он и поцеловал ее руку.

Тристан ушел. Хильдегард долго смотрела на дверь, за которой он скрылся. Ее усталые глаза светились надеждой.

«Я не должна надеяться, уговаривала она себя. Не должна!» И, тем не менее, она молитвенно сложила руки. «Господи, сжалься надо мной!..»

Марина лежала в своей комнате и испуганно прислушивалась. Она понимала, что уже очень поздно. Может, на этот раз пронесло? Она и ее мать обращались сейчас к Богу с одинаково горячей мольбой, однако молили они о разном.

Граф приходил к ней много раз. Она была вынуждена обещать ему никому ничего не говорить. Стоило ей проболтаться, и палач заберет ее мать.

Тем не менее, охваченная отчаянием, Марина пыталась дать понять взрослым, что с нею стряслась беда. Что она нуждается в помощи и ей необходимо, чтобы рядом с нею кто-то был. Но взрослые не понимали ее. Она уже большая девочка, и ей не нужна ночная няня!

Только Хильдегард чувствовала, что Марина страдает от одиночества и страха. Но, опасаясь герцога, она ничего не могла сделать. Она боялась, что он причинит Марине боль, а Марина боялась, что он причинит боль матери.

Герцог олицетворял для них кару.

Но самой большой карой был для Марины граф Поуль Рюккельберг. Каждый раз, приходя к ней, он позволял себе все больше и больше, и каждый раз ненависть Марины к нему становилась все опасней. Иногда она боялась самой себя, чувствуя в себе эту ненависть.

Днем ее терзало чувство вины. Может, по ней видно, что его противные жирные руки лапали ее грудь, что он прикасался к ее самым сокровенным местам и заставлял ее брать в руку то отвратительное, что едва обхватывали ее пальцы? Что он… Нет, она не хотела думать о той пакости, которую он стирал с ее простыни.

Марина с отвращением вспоминала тот раз, когда ей было почти приятно от его прикосновений, это было так гадко. Она была готова умереть от стыда и ударила графа по руке. Он очень рассердился и сказал, что палач непременно узнает об этом. Как она смела, ударить своего доброго дядю Поуля, который так старался, чтобы ей было приятно!

Самый кошмарный вечер был вчера. Он заставил ее стать в кровати на четвереньки, долго возился у нее за спиной, стонал, что-то у него не ладилось. Пробормотав, что она слишком мала, он с неудовольствием прекратил свои попытки. Марина так и не поняла, чего он хотел. Зато он заставил ее сделать другое, такое гадкое, что при одной мысли об этом ей хотелось умереть. Больше она ни за что этого не сделает! При одном воспоминании об этом ее чуть не выворачивало наизнанку.

Марина содрогалась от рыданий, сухих, без слез. Кому ей довериться? Так, чтобы палач не забрал ее маму. Однажды она видела, как палач вел осужденного по коридору дворца. Осужденный кричал от страха, молил, чтобы ему сохранили жизнь. Тогда Марина была такая маленькая, что не поняла опасности и бросилась на палача. Отпустите его! Отпустите! — кричала она. Палач обернулся к ней, и в прорезях маски она увидела его глаза, он погрозил ей топором. Прибежала мать и увела Марину. Ты сошла с ума! Никто, кроме короля, не смеет делать замечаний этому человеку, — сказала мать. Потом в Маринином присутствии придворные с горящими глазами рассказывали друг другу, как у осужденного брызнула кровь, когда на шею ему упал топор палача.

Марина подняла голову.

Во дворце было тихо. С тех пор, как она легла, месяц на небе прошел уже часть своего ночного пути.

«А вдруг?.. Вдруг он не придет сегодня? Боже милостивый, сжалься надо мной! Позволь мне уснуть!»

Марина не могла уразуметь, какое такое преступление совершила ее мать. Она такая добрая! Марина должна защитить ее.

Если бы только знать, который сейчас час! Наверное, уже утро, она лежала без сна так долго. В верхнем зале в конце коридора были часы, если она осмелится пойти туда… А чего ей бояться? Этот дядя Поуль был опасный только у нее в комнате.

Решительно, но, едва дыша от страха, Марина слезла с кровати. На цыпочках подошла к красивой резной дубовой двери и, приникнув к ней ухом, прислушалась. Все было тихо. Она осторожно выглянула в коридор.

Коридор был пуст, по всей его длине горели редкие фонари.

Марина осторожно кралась к бальному залу. В это время дважды пробили часы. Марина остановилась.

Два часа ночи. Дальше идти незачем. Он не пришел и уже не придет.

Успокоенная, она повернулась, чтобы идти к себе, и вдруг оцепенела. По коридору навстречу ей шел человек. На какой-то миг она приняла его за графа, но потом увидела у него на груди белую портупею телохранителя. К тому же этот человек был стройный, у него была быстрая походка, и выглядел он гораздо моложе графа.

— Что ты тут делаешь так поздно, дитя мое? — проговорил добрый голос.

Марина не двигалась. Неужели и он?.. Неужели все мужчины такие? Что ему надо?

Она испуганно сделала реверанс, хотя отец учил ее, что реверанс она должна делать только перед королем и королевой, что по своему положению она выше всех остальных, почти всех… И уж, конечно, выше королевского телохранителя!

Незнакомец поравнялся с нею. Лицо у него было доброе. Граф тоже был вроде бы добрый, хотя на самом деле под личиной доброты было сплошное притворство и фальшь. Этот человек был совсем не похож на него.

— Тебе приснилось что-нибудь страшное? — спросил незнакомец.

— Нет, — пролепетала Марина. — Я просто испугалась, что ко мне кто-нибудь придет.

— Почему же в таком случае ты не заперла свою дверь?

— У меня нет ключа.

Только бы не сказать лишнего! Кто знает, может, это переодетый палач? Нет, у палача глаза злые, а у того человека — добрые. И грустные.

Он огляделся:

— Где ты живешь?

Марина показала на свою дверь. Он подошел к ее двери и пошарил рукой над притолокой. Марину охватило мучительное желание броситься к нему и все рассказать, пусть он убьет графа и пусть останется с ней на ночь, пусть убедит ее, что все случившееся с нею в последнее время, — это только дурной сон. Но она не двинулась с места.

— Когда я был маленький, взрослые всегда прятали там ключ, — объяснил он. — Горничные прятали его, чтобы я не мог убежать к отцу и матери, потому что боялся темноты! Но я знал, где его искать. Меня они запирали, а тебе, значит, наоборот, не позволяют запираться? Вот твой ключ!

Он держал в поднятой руке ключ — ее спасение.

— Они должны понять, что ты имеешь право запирать свою дверь, если тебе страшно. А чего ты боишься? Привидений?

— Нет, — Марина низко опустила голову. — Одного человека, — вдруг вырвалось у нее. Господи, что же она делает! Ведь этого нельзя говорить!

— Человека? — Он удивился. — Кого-нибудь, кого ты знаешь? И что, он очень страшный?

Марина сжала губы, боясь сказать что-нибудь лишнее. Поблагодарив незнакомца, она схватила ключ и скрылась в своей комнате.

Тристан слышал, как ключ повернулся в замке. Два оборота, она попыталась сделать еще и третий, но ключ дальше не пошел.

Он печально покачал головой и продолжал свой путь. «Несчастные одинокие дети, — думал он. — В этом дворце и в окрестных поместьях живут тысячи одиноких детей! Их держат в таких железных рукавицах, каких сами взрослые не вынесли бы ни одной минуты!»