Последний сторож

Рассказ Педро

Мое полное имя — Педро Мария Амандо Хесус Ланцини, и должен признаться, что возложенная на меня обязанность венчать в замке вступающих в брак — не главное мое занятие. Основная моя профессия — дрессура. И не каких-то там дурацких собачек, кошек или медведей. Я — лучший в мире дрессировщик пауков. Вернее, был им когда-то. Родился я в Эквадоре, в Мачалиле, недалеко от Хипихапа и Санта-Елены, в трех часах езды на грузовике от Кито. Мачалила — бедный маленький городишко, куда, кроме ураганов, никто не заглядывает. Вы не поверите — я ютился вместе с матерью, отцом, братом и двумя сестрами в сбитой из досок конуре. Спали вповалку на циновках; ни электричества, ни водопровода у нас не было — зато в лачуге жили несколько змей, парочка скорпионов, а главным образом пауки. Кормились тем, что росло на деревьях, поскольку в Мачалиле джунгли подходят к самому океану, но по большей части тем, что вылавливали из воды. Бедны были как церковные мыши, однако считались не самыми бедными — другим жилось еще хуже. В нашей семье хотя бы имелся служитель культа. Звали его Мигель Мария Сантьяго, он приходился матери двоюродным братом и еще маленьким взял меня к себе в обучение. Я носил хоругви в процессиях, прислуживал на мессах. Дядя хотел, чтобы я стал священником, а меня тянуло к природе. Из-за этого я так и не был посвящен в духовный сан, но Мигель Мария Сантьяго передал мне ряд полномочий, в том числе я получил официальное разрешение совершать обряд венчания. Так что вам нечего беспокоиться. Отец был хороший рыбак, но у него было слабое сердце и одышка, и нам приходилось ему помогать. Мой брат навострился отлавливать крабов, которых подманивал, кидая в воду дохлых собак. А собак в Мачалиле было больше, чем людей, и все на одну колодку — песочного цвета, тощие и голодные. Я же пристрастился к охоте на небольших осьминогов. Они прятались на дне возле коралловых рифов, поджидая добычу. Я хватал их голой рукой и прилеплял к телу. Вернее, достаточно было приложить осьминога к телу, и он сам присасывался. На поверхность я всплывал, только когда присасывалось штук пять или шесть. Под водой мог спокойно продержаться добрых десять минут. То есть мог бы и дольше, но тогда у меня начинала сочиться кровь из ушей, из носа и горла. Крабов мы распродавали не сходя с места. А осьминогов чаще всего возили с братом на пикапчике в Кито и продавали в дорогие рестораны. Но, правду говоря, моей страстью были пауки. Я любил гладить их нежные шелковистые тельца, напоминающие благородные музыкальные инструменты типа скрипок, виолончелей, арф или вовсе даже черную блестящую пулю. Мне нравилось щекочущее прикосновение их длинных лапок и радовало, когда сперва подозрительный взгляд одной, двух или трех пар глаз постепенно становился доверчивым. Бытует масса несправедливых суждений о пауках. На самом же деле это на редкость впечатлительные и робкие существа. Спору нет, питаться им тоже чем-то надо, но на человека они нападают, только если почувствуют с его стороны враждебные намерения. Правда и то, что яд тарантула, «бронзового отшельника» или «черной вдовы» в пятнадцать раз сильнее яда гремучей змеи. Но гремучая змея впрыскивает его гораздо больше, и от ее яда умирает двадцать пять процентов укушенных, а от «черной вдовы», особенно если под рукой вовремя окажутся гормоны и кортизон, — только пять, самое большее десять. Как-то раз «бронзовый отшельник», поселившийся в старом, давно не ношенном деревянном башмаке, укусил отца. Впрочем, не со зла, а с перепугу, потому что тот без предупреждения сунул в башмак ногу. Но уже спустя восемь недель симптомы исчезли. Чувствительность в ноге понемногу восстановилась, и у папы прекратились проблемы с дыханием.

Вы уж извините, что я столько наговорил на эту тему, но мне просто больно, когда обижают пауков. Люди почему-то забывают, что это наши восьминогие друзья, что они пожирают москитов, тараканов, сверчков, древесных клопов, термитов, защищая наши сады, дома и огороды. Мне, например, пауки принесли славу, успех и деньги.

Дрессировать пауков не так-то легко — эта работа требует страсти, самопожертвования, полной отдачи, огромного терпения, ну и, разумеется, времени: порой нужно не меньше десяти месяцев, чтобы завоевать их расположение и дружбу. Мне пришлось даже бросить курить — пауки не выносят дыма. Конечно, не все одинаково талантливы и горят желанием сотрудничать. Лучше всего мне работалось со скачущими, тонконогими, садовыми, домашними и с теми из водных, что охотятся на мальков. Неплохо складывались отношения с пауками-волками, с виду грозными, а в сущности вполне дружелюбными. Хуже всего — с «бронзовыми отшельниками», необычайно смышлеными, но по натуре скрытными и несмелыми. Тарантулы и «черные вдовы» гораздо охотнее шли со мной на контакт. Однако это касалось только особей мужского пола. Самки — те значительно крупнее и красивее самцов, но, к сожалению, гораздо недоверчивее. Не стану перечислять все этапы моей долгой карьеры. Скажу только, что началась она в тот день, когда, распродав шестнадцать осьминогов, я показывал на главной площади в Хипихапе самые простенькие штучки со скачущими пауками, и судьба, а может, случай привели туда директора самого большого цирка в Кито. Нам сразу же предложили ангажемент. Потом был Рио-де-Жанейро. Я выступал там во время карнавала со своей дрессированной труппой. Спектакль засняли на пленку и показали на Си-би-эс, позже обо мне и моих пауках сделали документальный фильм, который был номинирован на «Оскара», а вскоре после этого пришло предложение из Лас-Вегаса. Через год я купил родителям дом в Кито. С бассейном. Мой брат стал профессиональным игроком в гольф и женился на фотомодели. А сестры удачно вышли замуж. Только я все никак не мог найти настоящую любовь. После одного из выступлений, когда я отдыхал в гримерной, скармливая паукам тараканов, ко мне вбежал наш менеджер, страшно взволнованный, и, хватаясь за сердце, с трудом выдавил, что Кейн, сам Джон Джефферсон Кейн, хочет со мной поговорить. Конечно, давление у меня слегка подскочило, не без этого, но годы, проведенные среди пауков, не прошли даром. Не спеша заканчивая ужин, я промычал в ответ, чтоб тот передал Кейну: я устал и смогу с ним увидеться не раньше чем через полчаса.

Менеджер подумал, что ослышался, но у меня было свое на уме. И действительно, Кейн ждал. Теперь я совсем успокоился — значит, Кейну на самом деле что-то от меня нужно, и, значит, ему придется за это дорого заплатить. Я и предположить тогда не мог, что цена, которую я заплачу, будет куда выше.

В тот же вечер Д. Д. К. пригласил меня в свой отель. Всю дорогу он молчал, а я тоже не рвался чесать языком. Я выжидал. Только когда мы в окружении плотной толпы телохранителей поднялись на самый верхний этаж, Кейн наконец раскрыл рот. Он сказал, что дело весьма деликатного свойства. Догадываюсь, ответил я. Помню, хотел еще что-нибудь добавить, ну, пошутить, что ли, но на ум как назло ничего не приходило. Кейн кивнул, этот его, то ли баба, то ли мужик, Жан-Пьер взмахнул рукой, шеф телохранителей Стивен распахнул дверь, и в гостиную вбежала Соня.

Вот тогда я увидел ее впервые. Говорят, что большое чувство рождается внезапно. Ну не знаю. Любовь пришла позже, когда я узнал Соню поближе и понял, какая это тонкая натура, как она одинока и несчастлива.

Но об этом потом. В тот раз она просто вбежала в гостиную и, сощурив глаза, стала пристально меня разглядывать.

Разумеется, я слышал о романе Кейна с Соней. И знал, что скандал поломал его политическую карьеру. Сегодня в такое трудно поверить, но нужно помнить, что дело происходило в первые годы XXI века. В пору дикого пуританизма, когда любовь со свиньями еще не получила безоговорочного общественного одобрения. Откровенно говоря, я считал, что со стороны Д. Д. К. это было всего лишь мимолетное увлечение, причуда, погоня за сильными ощущениями, нечто в стиле оставшихся в прошлом авантюр шекспировского короля Генриха. И не подозревал, что дело зашло так далеко. А между тем оказалось, что Кейн и на сей раз остался верен себе и решил бороться за свое право на любовь. Короче говоря, невзирая на разницу в возрасте, задумал жениться на Соне и тем самым доказать всему миру, что свиньи ничем не отличаются от женщин.

Отчасти проблема заключалась в том, что Соня происходила из бедной многодетной семьи и не получила приличного воспитания. Кейн, при всей своей толерантности, опасался, что разница в образе жизни, несходство политических и эстетических взглядов могут омрачить их с Соней совместную жизнь.

В тот вечер он признался, что хочет поручить мне трудную, но благородную миссию. Хочет доверить мне образование Сони.

Предложение звучало заманчиво, и дело было даже не в деньгах, хотя сумму Кейн назвал просто астрономическую. Не каждому судьба бросает такой вызов. Вы только на минуточку представьте себе: распахнуть перед молодой свиньей окно в мир, созданный руками и разумом вдохновленного Богом человека, разбудить в ней воображение, познакомить с великими произведениями литературы и искусства.

Но задача показалось мне дьявольски трудной, гораздо труднее моей работы с пауками. Если по-честному, я не был уверен, что хорошо подготовлен для ее выполнения. Образование я, конечно, получил, и неплохое, но только начальное. Правда, был силен в теологии. Не пропускал ни одной серьезной выставки, ни одной премьеры. А что будет, если я подсуну Соне не ту книжку? Не сумею заразить ее любовью к «Улиссу» Джойса? Я колебался.

Проходили минута за минутой. Кейн беспокойно заерзал в кресле и признался, что я — его последний шанс; в глазах у него даже блеснули слезы. Я согласился, и тогда он крепко, по-мужски пожал мне руку.

На первый взгляд Соня производила впечатление обычной свиньи, но оно было ошибочным и быстро рассеялось. Оказалось, что у нее незаурядные способности к плаванию и танцам. А также несомненный дизайнерский талант: она прекрасно чувствовала цвет, обладала отменным вкусом, умела подобрать соответствующий материал и запросто придумывала самые неожиданные композиции. Соня с интересом разглядывала шедевры Микеланджело, Рубенса и Раушенберга.[11] Несколько хуже, если не сказать безнадежно, обстояло дело с ее английским. Конечно, не случалось такого, чтоб я не сумел с ней договориться, но и не скажу, что это было делом легким или приятным. Я решил разузнать о Соне побольше.

И, чтобы добраться до самых корней, отправился в Айову на ферму Джека Джонсона. Туда, где она родилась и где прошло ее детство. Джонсон, раздутый от пива здоровяк, очень удивился, что Соня наделала столько шума. Он рассказал, что у нее было шестеро братьев и сестер, которые все уже пошли под нож, а посему увидеть их мне не удастся, сама же она ничем особенным не выделялась. Правда, обычно первой оказывалась у корыта и визжала громче всех. Но все-таки Джонсон признал: что-то в ней было, недаром однажды ночью она прогрызла двойную металлическую сетку и сбежала.

Позже, когда я уже начал лучше понимать Соню, я спросил ее об этом побеге. Она не сумела толком объяснить, что ей тогда взбрело в голову. Сказала, что просто должна была так поступить. Что-то ее подстегивало, какая-то не поддающаяся объяснению тоска. Впрочем, если честно, я не на все сто процентов ее понимал, поскольку у Сони был жуткий акцент. Из того, что я понял, следовало: приняв однажды даже ей самой непонятное решение прогрызть сетку, она просто кинулась бежать куда глаза глядят. На восток ее гнало, похоже, само провидение — она безошибочно отыскивала дорогу. Ела все подряд, что только росло вокруг, пила воду из озер, рек и даже из луж. Целый месяц паслась на полях, засеянных коноплей, что, кстати, привело к сильнейшей зависимости. Пару раз застревала на каких-то фермах, но долго на одном месте усидеть не могла. В Пенсильвании попала в отвратительную компанию крупного котяры и двух бездомных дворняг, которые ее попросту использовали. Наконец добралась до Нью-Йорка и там оказалась на самом дне. Соня не хотела вспоминать об этом периоде своей жизни. Думаю, она пыталась вычеркнуть его из памяти. Как бы то ни было, однажды вечером, когда, измученная и голодная, она трусила по Бродвею, на нее наехал лимузин Кейна. Она была в шоке. Помнила только, что над ней склонялись какие-то тени. Какие-то люди взяли ее за ноги и швырнули в багажник. Она подумала, что это конец, и потеряла сознание.

Очнулась она в постели оттого, что кто-то нежно целовал ее в рыло. Как выяснилось позже, Кейн после происшествия приказал отвезти Соню не в больницу и не к ветеринару, а в маленький элегантный мотельчик в Нью-Джерси, который, само собой, тоже принадлежал ему. Именно там, над Гудзоном, неподалеку от Энглвуда, начался их роман. Кажется, я уже упоминал, что Сонин английский сильно хромал. Но кто знает, не этот ли изъян стал причиной ее небывалого успеха в качестве эстрадной попсовой звезды. Уже через неделю после появления на рынке ее первого сингла «Доктор Визг» стало ясно, что Кейн победил, а американская молодежь обрела нового кумира.

И критики, и простые меломаны были едины в своем мнении. Магнетизм личности Сони, ее необыкновенный, хватающий за душу голос, неотразимая экспрессия позволили миллионам молодых и многообещающих американцев разорвать ненавистный корсет пуританского хип-хопа и в ритме тяжелого визга в десятках концертных залов и на тысячах дискотек дать выход своим наиболее интимным естественным потребностям.

Гений Кейна и благородный артистизм Сони нашли самое полное воплощение в изысканном, поэтичном видеоряде «Пигмалион И», где были запечатлены восемьсот эротических позиций. Представленный на осенней экспозиции в Метрополитен-музее, этот шедевр стал путеводной звездой в искусстве нового миллениума. Признаюсь, даже сейчас, когда я об этом говорю, мне трудно сдержать волнение. Бог мой, что это был за хит! Без ложной скромности могу сказать, что я очень много сделал для Сониного успеха. Она частенько называла меня своей музой. Мы почти ни на минуту не расставались. Ведь даже на сцене я всегда находился при ней, держа в кулаке конец цепочки, а в карманах сахарок, который она обожала. Мы оба были молоды, ночи были жаркими — стоит ли удивляться, что в таких обстоятельствах между нами начало зарождаться чувство?

Преградой на пути к нашему счастью стал стареющий и все больше озлобляющийся Кейн. Соня никогда не была с ним счастлива. Очень скоро она поняла, что Кейн ее не любит. Он просто нуждался в Сонином успехе для удовлетворения своих ненасытных амбиций. Ему не терпелось отыграться за поражение на выборах. Он хотел доказать всему миру свою правоту. В постели был груб и эгоистичен. Уже через полгода после свадьбы Соня оказалась на грани нервного срыва. Начала пачками глотать антидепрессанты, но вскоре вынуждена была бросить, поскольку прибавила в весе восемнадцать кило. Впрочем, не так уж они и помогали.

Светом в конце тоннеля стал для нее Интернет. Каждый день Соня заходила в «чат-рум» и благодаря этому узнала, что не одна она такая, что на свете много других свиней, оказавшихся в точно такой же или схожей ситуации. Через Интернет она подружилась с сибирской свиньей Таней, которая вылетела из полуфинала объявленного Fox-TV конкурса на претендентку в жены мультимиллионера. У Сони было доброе сердце: сама находясь в глубокой депрессии, она пыталась всячески поддерживать Таню. Все напрасно. Таня бросилась с моста «Золотые ворота» в Сан-Франциско. Тела ее не нашли. Соня тяжело это пережила. Я делал что мог, чтобы ее приободрить. Но с тех пор как она перестала выступать и Кейн перебрался в замок, мы не могли уделять друг другу много времени. Кейн счел образование Сони законченным, поблагодарил меня и перестал платить, но согласился на мое присутствие в замке в качестве консультанта. Тайком встречаться с Соней я мог, только когда Кейн смотрел свои фильмы, постоянно одни и те же. Он запирался в огромном кинозале и часами просиживал там в одиночестве. Когда крутили «Унесенных ветром», в нашем распоряжении было четыре бесценных часа.

Что мне еще вам сказать? Знаете ли вы, что такое любовь эквадорца? Я завидовал ошейнику, который мог постоянно к ней прикасаться. К счастью, моя квартира была неподалеку от резиденции Кейна. Задолго до прихода Сони я не находил себе места. Как безумный кружил по спальне. Бросался на постель и вскакивал, стаканами глушил текилу и не пьянел. Кровь закипала у меня в жилах. Я представлял себе, что она делает в эту минуту, как смотрит на часы, принимает душ, распахивает дверцы шкафа и, слегка наморщив лобик, раздумывает, что бы такое надеть. За час до назначенного срока я уже ждал у окна. Увидев наконец, как она бежит через развалины Колизея, прикрывая шалью лицо, чтобы никто ее не узнал, я бросался к двери. Я уже издалека чуял запах ее духов, доводивший меня до безумия. Набрасывался на нее молча, со страстью сродни ненависти или отчаянию. Обнявшись, мы падали на постель. Предварительные ласки я сводил к минимуму. А потом… потом мир переставал для меня существовать. Кровь ударяла мне в голову, я кричал и плакал, она кричала и плакала, вторя мне, и наконец мы вместе тонули в судороге наслаждения. Потом долго лежали, тесно прижавшись друг к другу. Иногда случалось, что оба проваливались в сон, но лишь на минуту-другую. Мы не хотели терять ни одного мгновения. Строили планы на будущее. Мечтали всегда быть вместе, болтали о самых будничных вещах: где станем жить, как устроим наше гнездышко. Я рассказывал ей об Эквадоре. Мы знали, что не можем иметь детей, но ведь можно взять ребенка на воспитание. На свете столько бедных несчастных сироток, которым не грех подарить капельку любви. А потом… потом пора было расставаться. Когда я провожал ее до двери, мы оба рыдали. Я умолял Соню бежать со мной. Но, господи мой боже, что я мог дать ей кроме любви? Я был беден. Все полученные от Кейна деньги я вложил в акции, которые со дня на день падали в цене. Соня привыкла к роскоши. Носила одну из знаменитейших фамилий на земном шаре. Была Соней Кейн. Имел ли я право требовать, чтоб она отреклась от своего богатства? Я жутко исхудал, потеряв в весе что-то около тридцати фунтов, костюмы на мне висели как на вешалке. Соня, разрываемая двумя противоположными чувствами — любовью и супружеским долгом, исполнения которого Кейн требовал неукоснительно, тоже была в ужасном состоянии — все чаще, не в силах сдержаться, разражалась рыданиями.

Как-то в очередном припадке истерики она рассказала мне, чего от нее требует Кейн в постели. Этот человек был мерзким извращенцем. Я хотел убить его, но Соня не позволила. Я переживал адские муки ревности, а Соня начала пить — я ее понимал. Она не в состоянии была, да и не хотела отказаться от великой любви, но в то же время боялась упустить причитающуюся ей долю богатства Кейна и в особенности часть его легендарной коллекции бриллиантов. Соня страшилась мести старого деспота. Она прекрасно помнила свое детство. Грязное корыто и вкус разваренных картофельных очисток. Время шло. Я не знал, что предпринять. В голову то и дело приходила мысль о самоубийстве. И тогда само небо послало нам выход.

Замок подвергся сущему нашествию крыс. Кейн приказал с ними покончить. В неимоверных количествах был закуплен стрихнин. И тогда я сказал Соне: это наш последний шанс. Соня долго сопротивлялась, твердя, что я сам учил ее десяти заповедям. Не хотела брать грех на душу, у нее были дурные предчувствия. Я горячо убеждал ее, что поступок, совершенный во имя большой любви, никакое не преступление, что мы исповедуемся, покаемся, и милостивый Господь наверняка нас простит. В конце концов она признала мою правоту. Неделей позже она возвращалась от меня, неся под шалью полную баночку отравы.

Спустя день после оглашения результатов лотереи Соня приготовила мужу его любимое блюдо — венгерский гуляш с клецками. Сама спряталась под кроватью и стала ждать. Когда начались конвульсии, она проглотила целиком всю коллекцию алмазов, четырнадцать черных жемчужин и полкило бриллиантов.

Тиран умер, но самое худшее нас еще ждало впереди. Врачи, правда, ничего не заподозрили, но береженого бог бережет. Мы решили несколько дней не встречаться. Во время погребальной церемонии я мог только издалека смотреть на Соню, бледно-зеленую от недосыпа и несварения желудка. Для меня это был ад кромешный. Вас, возможно, удивляет, зачем я признаюсь в соучастии в убийстве. Сейчас это не имеет уже никакого значения. Доказать ничего не удастся. Кейна кремировали, а прах его развеяли над пустыней. Я не испытываю угрызений совести. Ни о чем не жалею. Кейн был человеком без совести. Я его ненавидел. Но теперь я не держу на него обиды. Сейчас он предстал перед судом Божьим. Когда вскрыли завещание, оказалось, что все свое баснословное богатство Кейн отписал институтам, фондам и университетам, занимающимся проблемами моды, главным образом Гарвардскому университету, первым представившему пятилетний проект по изучению истории, эволюции и психологии моды. Остатки пошли на стипендии наиболее талантливым манекенщицам и дизайнерам, которые поведут за собой мир в XXII век. А замок он распорядился отдать под музей его памяти. Соне этот подлец назначил только скромное ежемесячное содержание. Но наше будущее было обеспечено, во всяком случае мне тогда так казалось. Исчезновения коллекции в тогдашнем балагане никто не заметил.

И это почти уже все. Мы с Соней договорились встретиться на аэродроме: не случайно ее любимейшим фильмом был «Касабланка». Я взял два билета на последний самолет. Ей — в первом классе, себе в целях конспирации — в экономическом. Кто-то мне сказал, что видел ее в аэропорту задолго до отлета, кто-то утверждал, что она давным-давно улетела, и только потом мне сообщили: ничего она не улетела, а, вспомнив о чем-то важном, вернулась домой. Однако в этом жутком хаосе никто ничего не знал наверняка.

Остальное вам известно. Я долго не мог допустить даже тени этой мысли, но настал час взглянуть правде в глаза. Эта шлюха меня надула. Наверняка она улетела на предыдущем самолете. И с драгоценностями в брюхе теперь отплясывает самбу на карнавале в Рио. Но я ее из-под земли достану!