Последний стратег

Глава первая УЧИЛИЩЕ. ПОЛК. АКАДЕМИЯ

ама судьба готовила Михаила Васильевича Алексеева к военному поприщу. Сын пошёл по стопам отца, что было традицией для офицерских семей, давших Российской императорской армии и флоту немало известных военных династий.

Будущий генерал от инфантерии родился 3 ноября 1857 года на Смоленщине в городе Вязьме (или, по одной из версий, в одной из глухих деревень Тверской губернии). Таким образом, в Гражданскую войну, которая стала апогеем его жизненного пути, Алексеев вошёл уже на закате зрелости.

Алексеев-старший мог послужить для живописца кисти и слова типичным нижним чином Русской армии эпохи императора Николая I. Начав службу солдатом-рекрутом из числа кантонистов, Алексеев стал сверхсрочнослужащим. После многих лет солдатской службы выбился в фельдфебели, а затем успешно сдал экзамен на первое офицерское звание, будучи произведён в прапорщики.

Думается, что его офицерская служба сложилась вполне удачно. Василий Алексеев оставил воинскую службу, выйдя в отставку с полной пенсией в чине штабс-капитана 64-го пехотного Казанского полка. Для человека, не получившего военного образования, не имевшего дворянской родословной, такое завершение армейской службы неудачным назвать никак было нельзя. Подтверждением тому стало и несколько орденских наград.

Его жена Надежда Ивановна происходила из дворянского рода Галаховых, известного тем, что он дал немало людей образованных, знаменитых в интеллигентских кругах. Михаил получил хорошее домашнее воспитание и начальное обучение, что, несомненно, являлось прежде всего заслугой матери. Надежда Ивановна умерла, когда сыну исполнилось пятнадцать лет. Отец же был всецело поглощён полковой службой и много времени сыну уделить просто не мог.

Михаил Алексеев поступил в Тверскую классическую гимназию, однако учёбу в ней он не закончил, решив «досрочно» связать свою судьбу с армейской службой. Недоучившийся гимназист в 1873 году поступает вольноопределяющимся во 2-й гренадерский Ростовский полк московского гарнизона. Так делали многие дворянские дети, «спешившие» стать офицерами. Звание вольноопределяющегося давало им право в скором времени или сдать экзамены на первый офицерский чин, или поступить в военное училище. В последнем случае юные дворяне, прошедшие несколько лет полковой школы, имели известные преимущества перед недавними гимназистами.

К чести вольноопределяющегося Михаила Алексеева, он время даром не терял. Неся полковую службу, он «заочно» завершил курс классической гимназии. Поэтому, когда пришло время поступать в военное училище, полученные знания позволили гренадёру-ростовцу успешно преодолеть вступительный экзаменационный барьер.

В 1876 году Алексеев успешно завершил курс обучения в Московском пехотном юнкерском училище и был выпущен в 64-й пехотный Казанский полк, в котором его отец прошёл многолетнюю службу. «Высокое» начальство в просьбе не отказало:

— Прапорщик Алексеев. Хочу заметить, что вы можете за успехи в учёбе начать службу не в армейской пехоте, а в Гренадерском корпусе. Вы же служили в нём, как говорится в вашем формулярном списке?

— Точно так, ваше превосходительство. Служил вольноопределяющимся в Ростовском полку.

— Так почему бы вам не попроситься опять в этот прославленный полк? Служба в нём даст хорошую перспективу на будущее. Думаю, что вас там не успели забыть.

— Ваше превосходительство, я бы хотел начать в полку, я котором служил мой отец.

— Что это за полк?

— Шестьдесят четвёртый пехотный Казанский полк.

— Хороший полк. Имеет боевую биографию. До какого чина дослужился в нём ваш отец?

— До чина штабс-капитана.

— Что ж, неплохо для армейского офицера. Ваш отец был дворянином по родословной или получил дворянство за офицерство?

— За офицерство. Он из сверхсрочнослужащих армии государя императора Николая I.

— Ваш батюшка, вероятно, в Крымской кампании участвовал. Казанский пехотный полк в ней своей чести не уронил.

— Участвовал, ваше превосходительство. Станислава и Анны с мечами удостоился.

— Тогда, господин прапорщик, желание послужить в отцовском полку, похвально. Ваша просьба будет уважена. Это я вам гарантирую.

— Премного благодарен, ваше превосходительство.

— Желаю вам, прапорщик, удачи в армейской службе...

Казанский полк в последующем входил в 16-ю пехотную дивизию, которая квартировала в городе Белостоке и его окрестностях на востоке Царства Польского. В состав дивизии входили 61-й пехотный Владимирский полк, 62-й Пехотный Суздальский генералиссимуса князя Суворова полк и 63-й пехотный Углицкий генерал-фельдмаршала Апраксина полк.

Казанцы могли гордиться родословной своего полка. Он вёл её с 25 июня 1700 года, то есть со времени правления последнего русского царя и первого Всероссийского императора Петра Великого. Полк участвовал во многих военных кампаниях на протяжении двух столетий. Свой праздник воины-пехотинцы отмечали 15 августа.

Как начинающему офицеру Алексееву в известной степени повезло. В июне 1877 года 64-й пехотный Казанский полк в составе русской действующей армии оказался на берегах Дуная. А с началом войны с Турцией за освобождение Болгарии от векового османского ига прапорщик Михаил Алексеев прибыл на поле брани.

После форсирования Дуная у Зимницы пехотинцы-казанцы вошли в состав отряда легендарного генерала Скобелева. Полку довелось участвовать в боях за крепость Плевну, в которой укрылась турецкая армия. Алексееву пришлось одно время исполнять обязанности скобелевского адъютанта и выполнить немало опасных для жизни поручений «белого генерала».

Под Плевной Михаил Алексеев получил ранение в ногу, которое, к счастью, серьёзным не оказалось. Офицер благодаря заботам медиков остался в строю.

Плевенские «дела» оставили свой след и в боевых наградах будущего полководца Первой мировой войны. Он их получил три за освободительный поход в Болгарию, в том числе ордена Святой Анны и Святого Станислава, данные «за храбрость».

Однако боевые награды и блестящая характеристика, данная генералом Скобелевым, не повлияли на служебную карьеру Алексеева. После войны он на протяжении десяти лет тянул лямку строевого армейского офицера в родном ему отцовском Казанском полку. Получил чины подпоручика - в октябре 1878 года и поручика - через пять лет. Взлётом по служебной лестнице это назвать никак было нельзя.

В течение двух лет поручик Михаил Алексеев командовал пехотной ротой. Именно она стала стартовой ступенькой, которая позволяла ротному командиру отправить по команде прошение о разрешении поступать в военную академию.

В 1887 году штабс-капитан Алексеев после сдачи вступительных экзаменов становится слушателем Николаевской академии Генерального штаба. Армейскому офицеру пришлось в её стенах нелегко, но выручили природное трудолюбие и стремление познать академические науки. Уже тогда Алексеева среди других отличали вдумчивость и серьёзность в отношении к служебным делам и глубина познаний тактических вопросов.

Николаевскую академию Генерального штаба капитан Михаил Алексеев закончил в 1890 году по 1-му разряду, став в своём выпуске первым по успеваемости. За отличия в учёбе он удостоился почётной для слушателя академии Милютинской премии в одну тысячу рублей ассигнациями.

Восхождение Алексеева по служебной лестнице началось с причисления его в составе лучших выпускников академии к корпусу офицеров Генерального штаба. Капитан получил назначение старшим адъютантом в штаб 1-го Армейского корпуса, расквартированного в столичном военном округе. На этой должности Алексеев пробыл довольно долго: целых четыре года. Но за это время он основательно познал азы штабной и оперативной работы в армейских войсках, что потом сослужит ему хорошую службу, особенно в Русско-японской войне.

Капитану Алексееву пришлось некоторое время преподавать военную администрацию и руководить топосъёмками в столичном Николаевском кавалерийском училище. Знавший его с той поры А. М. Драгомиров, будущий генерал и сподвижник по Белому движению, писал:

«Уже пожилой капитан Генерального штаба с суровым взглядом близоруких глаз, прикрытых очками, с резким голосом, он вначале на нас, юнкеров, навёл страх своей требовательностью и порядочную скуку своим предметом, нагонявшим тоску. Но вскоре под его суровой внешностью мы нашли простое и отзывчивое сердце. Он искренне хотел и умел научить нас необходимой для военного человека науке...

Злейший враг лени и верхоглядства, он заставлял и нас тщательно исполнять заданные работы».

Познания Алексеева в академических науках, его перспективность как генштабиста не остались невостребованными. В мае 1894 года он переводится та службу в канцелярию Военно-учёного комитета Главного штаба. Первая должность была невысокой — младший делопроизводитель.

Военно-учёный комитет, как структура Главного штаба, имел в мирное время особое предназначение. В нём составлялись планы войн с вероятными противниками и разрабатывались вопросы стратегического развёртывания сухопутных сил России та случай войны на Западе, Востоке и Юге. В Военно-учёный комитет отбирались офицеры и генералы с хорошим тактическим мышлением, способные заниматься разработкой и стратегических задач. Попасть в ВУК случайный человек, пусть и с академическим образованием, просто не мог. Отбор был тщательным и пристрастным.

За Алексеева говорило многое. И блестящее окончание Николаевской академии Генерального штаба, и большой опыт пехотной полковой службы, и боевые награды за Русско-турецкую войну 1877-1878 годов, и «примерное» исполнение обязанностей офицера штаба 1-го Армейского корпуса столичного округа.

Для дальнейшего продвижения по службе недоставало одной строчки в послужном списке. Начальство пошло та помощь, и Алексеев проходит цензовое командование пехотным батальоном.

В1895 году Михаил Васильевич женился. Его супругой стала Анна Николаевна Щербицкая. Вскоре она родила первенца - дочь Клавдию, в 1906 году родилась вторая дочь - Вера, а в 1908 году - сын Николай.

Семья офицера Генерального штаба жила дружно, довольно скромно, хотя и не бедно. Любя жену и детей, Михаил Васильевич всё же целиком отдавался службе и дома бывал мало. Однако ни один человек, хорошо знавший Алексеева, никогда не называл его карьеристом или служакой в плохом понимании этих слов.

Одновременно с работой в ВУК Алексееву доверили преподавание на кафедре русского военного искусства в Николаевской академии Генерального штаба. Преподавательской работой он занимался с большим удовольствием и не без успеха. В 1898 году он становится экстраординарным (то есть внештатным) профессором» а через три года - заслуженным ординарным (штатным) профессором академия» являвшейся высшим военным учебным заведением России.

К этому времени относятся первые научные публикации Михаила Васильевича, которые были посвящены боевым действиям Отдельного Кавказского корпуса в Русско-турецкой войне 1877-1878 годов и осаде крепости Карс. Полковник Алексеев, который тогда находился на Балканском театре военных действий, проявил немалую заинтересованность при изучении войны в горах Закавказья.

Генерал-лейтенант А. П. Богаевский, один из предводителей Белого движения на Юге России, писал:

«Спустя годы я снова встретился с Михаилом Васильевичем, теперь уже в Академии Генерального штаба, как со своим профессором по истории русского военного искусства. Он остался таким же кропотливым и усердным работником, прекрасно излагавшим свой далеко не лёгкий предмет. Он не был выдающимся талантом в этом отношении, но то, что нужно нам было знать, он давал в строго научной форме в сжатом образном изложении.

Мы знали, что всё, что он говорит, — не фантазия, а действительно так и было, потому что каждый исторический факт он изучал и проверял по массе источников».

Вскоре стал проявляться немалый интерес Алексеева к личности всероссийского монарха Николая II. Причина крылась даже не в том, что полковник корпуса офицеров Генерального штаба стал частым участником самых различных церемоний, на которых присутствовали государь и члены династического семейства Романовых. Алексеев видел в последнем русском царе человека, мало походившего на своего венценосного отца Александра III, умевшего твёрдо держать в своих руках бразды правления великой державы.

Для будущего полководца фигура полновластного монарха была интересна прежде всего с позиций его заботы о военной силе России, способности обеспечивать безопасность огромного государства на востоке Европы и севере Азиатского континента. Михаил Васильевич, в силу определённого домашнего и военного воспитания, смотрел на все политические процессы, происходившие в стране, с позиций откровенного и убеждённого «государственника».

Как-то в одной из дискуссий среди профессоров кафедры русского военного искусства Николаевской академии Генерального штаба был затронут вопрос о необходимости новой военной реформы. Причём спор повели люди, которые не только воочию видели ход милютинской военной реформы, законом о всеобщей воинской повинности изменившей лицо русской армии, но и занимались анализом результатов преобразований в военной области.

Алексеев, в силу своей природной сдержанности и некоторой молчаливости, сперва только слушал коллег по кафедре, обсуждавших недавнее событие, «прогремевшее» по всей Европе и её дальним окраинам. Суть состояла в том, что российский император выступил в 1899 году с инициативой созыва первой в мировой истории конференции по разоружению. Николай II предлагал провести её в голландской столице Гааге. По этому вопросу академическая кафедра разделилась на два лагеря:

— Мирная инициатива государя может изменить мир к лучшему, избавить его от большинства военных конфликтов. Прежде всего крупных, общеевропейских.

— Военных конфликтов избежать практически нельзя. Об этом свидетельствуют и мировая история и история России.

— Но ограничение вооружений и разоружение части военной силы государств сделает менее заманчивой её применение при решении конфликтов.

— Государь и его министры не учли, что экономика Германии, Англии да и наша, российская, во многом преуспевает благодаря военным заказам. Это же известный факт.

— Военные заказы можно планомерно сокращать, доведя их до разумных пределов.

— Тогда любая армия, любое правительство лишается возможности должным образом подготовиться к вероятной или ожидаемой войне.

— Но и эти вопросы в сторону мира можно решить положительно на предлагаемой государем конференции в Гааге.

— Такой конференции однозначно не будет.

— Почему же не будет? Предложение сейчас изучается во всех европейских столицах. С ними знакомятся в Вашингтоне, Токио, даже в Стамбуле.

— Знакомство ещё не означает приветствие. Пока только в шведской печати появились публикации, одобряющие инициативу нашего царя. Газеты остального мира, кроме социалистических антиправительственных изданий, про разоружение пока помалкивают.

— Время на осмысление предложения ещё не прошло. Предложить Европе разоружиться - такого ещё не было.

— Значит, есть поле для размышлений, для политического волеизъявления монархов и республиканских правительств.

— Но ни те, ни другие разоружаться не посмеют.

Полковник Алексеев, к числу старожилов кафедры не относившийся, до того молчавший, позволил себе высказаться:

— Чтобы пойти на созыв конференции по разоружению, правителям надо иметь политические способности военных вождей.

— Вы хотите сказать, Михаил Васильевич, что наш государь таких способностей не имеет?

— Нет. Такой мысли я не утверждаю. Но каждый монарх во многом подвластен своему окружению. Вот о его политических способностях я и хочу сказать.

— Тогда ваше мнение: состоится ли в голландской Гааге конференция по разоружению или нет?

— Могу убеждённо сказать, что такой конференции на уровне глав правительств в обозримом будущем не предвидится.

— Обоснуйте ваше утверждение.

— Разоружение возможно только при добровольном обоюдном согласии. Но пойдёт ли на такой шаг османская Турция, которая цепляется за Балканы, Прусское королевство, превратившееся в Германскую империю, или Япония, которая размещает военные заказы где только можно? Вот в чём вопрос.

— Здесь спорить не приходится. В Стамбуле, Берлине и Токио никому из власть держащих разоружение даже не приснится.

— Тогда реальность созыва Гаагской конференции сводится практически к нулю. Значит, спорной проблемы простонет.

— А как же тогда понимать инициативу России, которая разошлась по европейским столицам?

— Думаю, что она останется для истории только инициативой российской дипломатии.

— И это всё?

— Конечно. Наши дипломаты, как порой кажется, лишены чувства реальности и потому демонстрируют европейским столицам отсутствие политических способностей.

— Резковато сказано, Михаил Васильевич. Но таковы наши сегодняшние реалии.

— Дай Бог, чтобы ими не обладали военные вожди России, за идеей разоружения не просмотрели вооружение соседей на континенте...

Алексеев до и после революционного потрясения 1917 года считал, что император Николай II обладал немалыми политическими способностями. Здесь он был противником тех, кто утверждал, что у последнего Романова «отсутствуют политические способности» управления Российским государством.

По умозаключениям Алексеева, государь свои политические решения принимал вовсе не под чьим-то влиянием. Николай II был человеком на российском престоле откровенно мягким, но не слабым. Непоколебимым он становился там, где ему не позволяли поступать иначе жизненные принципы. Хорошо известно, что в политике, при решении военных вопросов, как и в личной жизни, Николай II руководствовался «чистой совестью». Но при управлении государством такой метод далеко не всегда приносил ожидаемые плоды.

Поэтому инициатива российского императора о созыве В1899 году первой в мировой истории конференции по разоружению в Гааге, конечно же, была обречена на неуспех. Инициатива оказалась «гласом вопиющего в пустыне», под которой подразумевался мир на рубеже XX столетия. Мир, в котором назревала схватка за его передел.

Ещё при службе в Генеральном штабе, при преподавании в Николаевской академии за Алексеевым сослуживцы заметили нерасположенность к Германии, к её военной машине. Как-то раз Михаила Васильевича спросили:

— Почему у вас такая предвзятость в суждениях относительно Германии?

— Потому что она наиболее вероятный противник России в Европе.

— Но ведь при определённой раскладке сил Берлин может стать военным союзником России.

— Вполне возможно. Но прочного российско-германского союза не случится.

— Наши дипломаты, вернее, часть их, считают такой союз вполне вероятным.

— Союзу России и Германии не бывать. Париж не позволит. И Лондон, хотя с Британией мы почти всегда были и есть в натянутых отношениях.

— Вы имеете в виду французские вклады в наши банки?

— Конечно, их. И то, что мы с Францией не имеем общей государственной границы.

— Но ведь Германия может пойти, как уже не раз было, на Запад. Под Парижем же пруссаки стояли.

— Верно, стояли. Только почему-то на французских и бельгийских землях в Берлине свободного жизненного пространства никто не видит. Эльзас и Лотарингия - это не степи Малороссии.

— Вы не германофил.

— Решительно нет. Да и к тому же в Европе никто так не готовится к войне, как германский кайзер...

Показательно, что когда полковник Алексеев читал академические лекции по истории русского искусства, то он особо упоминал отдельные страницы ратной летописи России. Это были Ледовое побоище - победное творение князя Александра Невского, Ливонские походы царя Ивана Грозного, Семилетняя война, в ходе которой русские войска овладели прусской столицей - городом Берлином. При этом Алексеев всегда напоминал слушателям:

— Победы в войнах - лучшая традиция Русской армии. Она будет продолжена и в наши с вами годы...

Служба шла привычным чередом, без каких-то всплесков в карьере офицера-генштабиста, осевшего на много лет в столице. В 1904 году последовало присвоение «по высочайшему соизволению» долгожданного чина генерал-майора.

Так будущий полководец императора Николая II, Временного правительства и Белого движения в 47 лет вошёл в состав российского генералитета.

Вполне возможно, что на преподавательской работе профессор-генштабист мог достичь больших высот. По крайней мере, он имел немало задумок на новые военно-исторические труды. Михаил Васильевич даже заручился поддержкой на скорое будущее ряда издателей. Книги по истории Русской армии, особенно по Кавказской войне, пользовались спросом у читательской аудитории.

Но началась неожиданная для большинства сограждан война России с «неизвестной» Японией, и Алексеев, как когда-то в Русско-турецкую войну, отправляется на Дальний Восток по личному ходатайству.

30 октября его назначают генерал-квартирмейстером недавно сформированной 3-й Маньчжурской армии. Во главе её встал командующий Одесским военным округом генерал Каульбарс, отправивший на Дальний Восток окружной VIII армейский корпус генерала Мылова.

Алексеев отправлялся на Дальний Восток среди тысяч и тысяч добровольцев из числа нижних чинов, офицеров и генералов, медицинских сестёр и врачей. В 1904 году волна добровольческого порыва отправила на поля Маньчжурии лучшую часть патриотически настроенных россиян, прежде всего военной молодёжи.

Офицеры, и не только молодые, вольноопределяющиеся, другие военные, служители медицины писали в своих рапортах по команде такие слова:

«К чести Российского Отечества считаю, что моё армейское место сегодня на Дальнем Востоке...».

Глава вторая НА ПОЛЯХ МАНЬЧЖУРИИ

Михаил Васильевич Алексеев, попрощавшись с семьёй, которая оставалась в столице, сел в поезд, следовавший до китайского Мукдена. Попутчиками были офицеры, почти все они были охотниками — то есть добровольцами.

Начиная от Омска вся железная дорога в восточном направлении была забита воинскими эшелонами. В Маньчжурию побатальонно перебрасывались полки и дивизии, батареи, различные воинские припасы, тылы. Навстречу двигались порожние железнодорожные составы и санитарные поезда с большими надписями и красными крестами на вагонах.

Алексеев по прибытии в действующую армию в числе большой группы офицеров Генерального штаба представился главнокомандующему, недавнему военному министру России. Настроение генерала от инфантерии А.Н. Куропаткина было приподнятое, даже торжественное. На немой вопрос новоприбывших штабной офицер ответил:

— Его превосходительство только что вернулся со станции, вручал Георгиевские кресты тяжело раненным бойцам за бой под Сандепу. Он сильно растрогался, видя нерастраченную бодрость духа русских солдат...

Куропаткин, одетый строго по форме, без «фронтовой вольности», с орденом Святого Георгия 4-й степени на груди, сразу узнал Алексеева, хорошо знакомого ему по войне на болгарской земле.

— Что, Алексеев, опять будем вместе? Как тогда в скобелевском отряде под Пленной?

— Опять, Алексей Николаевич. На новой войне.

— В Маньчжурию, ты, генштабист, наверно сам напросился?

— Рапортом по команде. Начальник Генерального штаба не отказал с первой просьбы.

— Молодец! Очень рад тебя видеть вновь рядом. Дай я тебя поцелую. Ведь мы же с тобой скобелевцы.

Главнокомандующий на глазах у всех обнял прибывшего генерал-майора.

— Как время-то летит. С тобой я познакомился, когда ты был пехотным прапорщиком Казанского полка. А теперь ты уже в генеральском звании, да ещё корпуса Генерального штаба.

— Но и вы на той войне у «белого генерала» штабом правили в чине полковника, ваше превосходительство.

— То была для России священная война. За веру православную, за свободу болгар. А здесь Восток. И подход к войне иной.

Куропаткин помолчал, потом принял представления других штаб-офицеров, прибывших из Санкт-Петербурга. На прощание сказал Михаилу Васильевичу:

— От нового генерал-квартирмейстера командующий 3-й Маньчжурской армией ждёт многого. Барон Каульбарс прежде всего хочет видеть в вас надёжного помощника. Толкового, тактически грамотного человека.

— Я постараюсь оправдать его надежды, ваше превосходительство.

— Что ж, такое заверение похвально. Телеграмма о вашем прибытии в штаб 3-й армии уже отправлена. Вопросы, просьбы ко мне есть?

— Никак нет. Вопросы могут быть только по службе.

— Хорошо. Тогда отправляйтесь на место. Заботьтесь прежде всего о духе солдата. Это определяет ход войны. И берегите людей, офицеров - с каждым боем потерь становится всё больше.

С таким напутствием генерал-майор Алексеев прибыл в армейский штаб генерала Каульбарса, где ему пришлось пробыть до самого окончания войны Российской империи со Страной восходящего солнца. Войны тактически и технически современной и поучительной.

Всю войну Михаил Васильевич прошёл в должности генерал-квартирмейстера штаба 3-й Маньчжурской армян. Интересно то, что армейцы называли генералов из столицы «калошными». Но применительно к генштабисту Алексееву такое прозвище как-то не пристало.

Армией командовал генерал от кавалерии барон А. В. Каульбарс, до Маньчжурии успешно командовавший Одесским военным округом.

— Рад вас видеть, Михаил Васильевич. С прибытием на войну. Телеграмма о вашем назначении за подписью Алексея Николаевича Куропаткина мною получена сегодня утром. Как добрались?

— Вполне сносно. Если не считать того, что за Иркутском пришлось поезду катить по льду Байкала.

— Издержки Транссибирской железной дороги. Так и не построили обходную ветку южнее озера. Зато какое зрелище, этот Байкал! И зимой, и летом.

— Я обратил внимание, ваше превосходительство, как медленно поступают в Маньчжурию подкрепления. Не более полубатальона в сутки, по моим расчётам.

— Это действительно так. Японцам намного проще - войска на континент они перебрасывают морем. Без помех, заметьте.

— А что наша броненосная эскадра в Порт-Артуре? Ей же воевать в море.

— Артур в осаде. После гибели вице-адмирала Степана Осиповича Макарова и броненосца «Петропавловск» наши моряки словно забыли о войне в море. Там теперь ходят только броненосцы адмирала Того.

— А как дела в 3-й Маньчжурской армии? Вернее, в нашей 3-й армии?

— Как и в других. Стоим в бою стойко, но каждый раз главнокомандующий Куропаткин приказывает армиям отходить на новые позиции.

— Но ведь в России от армии ждут только победы. Настрой общества и государя однозначен.

— Такие ожидания приходят в Маньчжурские армии с каждым письмом из дома. А успехов больших всё нет и нет. Впрочем, вы, Михаил Алексеевич, с этим скоро столкнётесь.

— С чего мне будет приказано начать исполнение обязанностей по службе, Александр Васильевич?

— Вам придётся завтра с утра отправиться на станцию Суятунь и провести там рекогносцировку японской позиции. Есть надежда, что Куропаткин даст приказ её атаковать.

— Приказание понятно. Какие будут к нему дополнения?

— Возьмите с собой двух-трёх штабных офицеров. И обязательно десяток казаков из забайкальцев, на всякий случай...

Профессор Николаевской академии Генерального штаба сразу заставил говорить о себе в 3-й Маньчжурской армии, так как лично отправлялся на самые опасные рекогносцировки. Часто он проводил их, как это было у Суятуня, под пушечным и ружейным огнём японцев. Те сразу усматривали в небольшой кучке неприятельских конников важные персоны, поэтому не жалели снарядов и патронов.

Был случай, когда разорвавшийся неподалёку японский снаряд, начиненный «шимозой», поразил осколками коня генерала, а его самого взрывной волной выбросило из седла. Алексеев отделался тогда сильными ушибами или, как говорили, «малой контузией». Сознание от удара о землю он всё же на минуту-другую потерял.

Соскочивший на землю конвойный казак-забайкалец растормошил контуженного:

— Ваш бродь, вставай. Слышишь, третий снаряд япошки в нас посылают. Пристреливаются, значит.

— Слышу. Как мой конь?

— Наповал. Все осколки бедолага принял на себя.

— Ещё кто-нибудь пострадал из людей?

— Нет, ваш бродь. Шимоза рванула перед вами. А вы были всех впереди. Только коней распугала по полю. Поди-ка сдержи испугавшегося коня. Не удержишь.

— Ты какого полка будешь, казак?

— Четвёртой сотни первого Аргунского полка Забайкальского войска. Приказной Христофор Алексеев.

— Тёзка значит. Помоги-ка встать.

Казак помог генералу встать на ноги. Подвёл ему своего Коня и подсадил в седло. К этому времени стали собираться другие участники рекогносцировки, испуганные взрывом снаряда кони которых понесли.

Оставшийся без лошади казак устроился за спиной одного из однополчан. Японская батарея послала удалявшимся русским ещё не один снаряд, но они падали то с недолётом, то с перелётом. Конники скакали молча. Только раз, повернувшись в седле, генерал-майор сказал приказному Алексееву:

— Что, тёзка! Вижу, не страшна тебе японская шимоза.

— Пообвык, ваш бродь. На войне с первых дён.

— Награды есть?

— Нет ещё.

— Значит, будет. За рекогносцировку и бесстрашие представлю тебя к медали «За храбрость». Георгиевский же крест заслужи в бою.

— Рад стараться.

— Смотри. В станицу с войны вернись кавалером Георгия. По виду ты из молодцов-забайкальцев...

Довольно скоро Михаил Васильевич понял, что многие неудачи русских войск в Маньчжурии напрямую связаны с личностью главнокомандующего. Куропаткин, боевой скобелевский начальник штаба, явно не годился для должности, которая требовала от него прежде всего самостоятельных, волевых решений. О наступательных действиях недавний военный министр России, похоже, даже и не помышлял.

Больше всего Алексеева коробило в личности главнокомандующего то, что он «собственноручно» отдавал инициативу на войне противной стороне. Японцы умудрялись браво наступать даже при меньших силах, постоянно грозя неприятелю обходными манёврами. Куропаткин же, обладая более многочисленной силой, даже не пытался охватить японские фланги. Речь шла о его тактической неподготовленности, он проигрывал маршалу Ивао Ояме во многом, и прежде всего в активности действий.

В «Аргентинском архиве» генерала Алексеева, который увидел свет в российском Отечестве в начале 90-х годов прошлого столетия благодаря заслугам его младшей дочери Веры Михайловны Алексеевой-Борель, хранится немало писем, которые Михаил Васильевич отправлял из Маньчжурии жене. В одном из них он пишет о том, как провёл декабрьский день Рождественского сочельника:

«...За столом сказали, что 25-го к 10 часам утра начальник штаба Главнокомандующего приглашает в Чансамутунь на совещание. Изображая из себя начальника штаба 3-й армии (Алексеев в то время исполнял его обязанности. – А. Ш.), я ранее 9 часов вверзился на обозную телегу и отправился за 8 вёрст. В вагоне церкви звонили к обедне; не попасть туда!

Один из приглашённых опоздал, а с его прибытием сели за стол. В половине разговоров зашёл сам Главнокомандующий, и дальнейшее совещание велось им, т.е. говорил, высказывая свои пожелания, неустановившиеся, без широты замысла, в которых за мелочами исчезла та общая идея, которая должна проникать всюду, не давая этим мелочам затемнять важное.

Пришли священники славословить, потом завтрак, но без участия самого Куропаткина.

Затем выяснение у генерала Сахарова (генерал от кавалерии, начальник полевого штаба главнокомандующего. - А Ш.) второстепенных вопросов, и около 4 часов я снова на своей телеге затрясся по... пути в Ваньшитунь.

Порт-Артур... Это совещание. Нет, не весело, не бодро возвращался я домой. Если теплится вера, то в массу, а не в личность, которая руководит и правит... нашей армией».

Алексею не мог забыть, каким был храбрецом Куропаткин под знамёнами прославленного Скобелева, который однажды сказал начальнику штаба своего отряда:

— Алексей Николаевич. Ты хорош на штабных должностях. На них тебе цены нет. Но не дай Бог тебе оказаться на Высокой самостоятельной должности…

Алексеев был наслышан об этих скобелевских словах. В Маньчжурии он понял, насколько прозорливо они были сказаны четверть века назад. Поэтому он и писал:

«...Если теплится вера, то в массу, а не в личность, которая руководит и правит... нашей армией».

Под массой Михаил Васильевич понимал нижних чинов, офицерство Русской армии в Маньчжурии. Под личностью - генерал-адъютанта Куропаткина, с годами растратившего немало лучших своих качеств, которыми блистал на болгарской земле.

Генерал-квартирмейстеру 3-й Маньчжурской армии не раз приходилось сталкиваться с главнокомандующим и в боевой обстановке. Показателен такой эпизод сражения у Сандепу в январе 1905 года, после которого русские войска отступили на север.

Алексеев находился в штабе армии. Около 12 часов дня ему позвонил начальник артиллерии куропаткинского штаба:

— Говорит начальник артиллерии штаба главнокомандующего. Кто на проводе?

— Генерал-квартирмейстер Алексеев.

— Возле вашего правого фланга изготовился для атаки 10-й корпус 2-й армии. Из его штаба мне только что доложили, что ваша армейская артиллерия до сих пор не начала огневой поддержки атаки корпуса. В чём дело?

— В штабе третьей армии нет приказа главнокомандующего о проведении огневой поддержки 10-го корпуса.

— Как нет! Об этом же говорилось на совещании у его превосходительства. Разве вы не присутствовали со своим командующим армией?

— Присутствовал. Но письменного приказа наш штаб так и не получил.

— Вы можете отдать приказ обстрелять армейской артиллерией японские позиции перед вашим соседом слева?

— Нет, не могу. У генерал-квартирмейстера, как вам известно, таких полномочий нет.

— Надо искать выход из положения. Полки 10-го корпуса уже вышли на исходные позиции для атаки. Что можно сделать?

— Выход, думаю, есть.

— Какой?

— На станции Суятунь стоит поезд главнокомандующего. Я скачу туда с просьбой отдать приказ об огневой поддержке атаки 10-го корпуса артиллерией нашей армии.

— Прекрасно. Только спешите. О решении главнокомандующем проинформируйте меня немедленно.

Куропаткин принял генерал-квартирмейстера в штабном вагоне, сидя за картой Южной Маньчжурии. На столе лежали телефонограммы и несколько неподписанных приказов.

— Ваше превосходительство. Начальник вашей артиллерии просит через меня отдать приказ о проведении огневой поддержки атаки соседнего 10-го корпуса. Цели нам известны.

Ответ главнокомандующего поразил спокойствием и благодушием:

— Огневая поддержка корпуса из армии генерала Гриппенберга от вас не потребуется.

— Позвольте спросить, почему?

— Я только что отправил приказ командующему 2-й армией ничего не предпринимать против японцев. Кроме атаки самого города Сандепу.

— Но в таком случае 10-й корпус пойдёт без огневой поддержки.

— Корпус останется на позиции. Атаковать Сандепу будут полки другого армейского корпуса.

— ?!

— Я решил не рисковать под Сандепу. Лишние потери вдали от границ России не нужны.

— Но, ваше превосходительство, идёт война. Как быть на ней без разумного риска?

— Войска надо беречь для решающего сражения. Я за них ответственен перед государем.

Михаил Васильевич писал о том случае из истории Русско-японской войны следующее:

«...С минуту на минуту можно было ожидать атаки -10-го корпуса, изолированной, неподдержанной. Полетели телеграммы, телефонограммы, и притом помимо прямого начальства. Куропаткин развенчал сразу своё звание Главнокомандующего и стал всем, если бы можно, до ротного командира включительно.

Атаку успели приостановить. Разъяснение лежало на столе Куропаткина - позиция по 2-й армии. Когда она была получена и почему сразу не попала в руки по адресу — не знаю.

В ночь на 14-е получено категорическое сообщение Гриппенберга, что Сандепу взят, но с утра от многих офицеров, командированных в соседние корпуса, стали поступать сначала сбивчивые, а потом определённые сведения, что самая главная часть этого селения обращена в обширное укрепление, весьма сильное. Эта-то часть и не взята, а если не взята она - не сделано ничего.

И тут, по-видимому, сделано немало промахов в отношении подготовки артиллериею разведки раньше, чем лезть.

А в результате... и 15 января, когда я продолжаю, ещё не окончено дело под Сандепу и вообще в западном районе. По-видимому, там понесены уже значительные потери, и как хотелось бы, чтобы они сплочены были успехом.

Но и теперь уже можно сказать, что нам недостаёт очень многого, кроме мною ранее высказанного: необходимость давать всякому действовать в пределах его обязанностей, самостоятельно, но под ответственностью...».

Всё же начальный успех атаки японских позиций у Сандепу был несомненный. От главнокомандующего требовалось только наращивать усилия, оперировать огневыми налётами армейской артиллерии, приказывать распорядительно. Или иначе говоря - командовать атакующими войсками. В таких случаях генерал Алексеев говорил нижестоящим военачальникам:

— Мало у вас ещё уменья вести бой. Много тратилось труда в мирное время на показную сторону армейской жизни».

— На войне надо воевать. Инициативно, тактически грамотно, стратегически верно.

— Нельзя атаку прерывать на полпути. Завершать только в случае явной неудачи, при несоразмерных боевых потерях или когда войска растеряют наступательный дух...

— Против австро-венгров и германцев надо воевать с учётом опыта войны в Маньчжурии. Опыт боев под Сандепу показывает, как не должно готовить наступление...

— Атака японских позиций у Сандепу была проиграна не полками, а армейским начальством. Которое не хотело побеждать…

Действительно, сражение за хорошо укреплённое китайское селение показало генерал-квартирмейстеру 3-й Маньчжурской армии, как нельзя воевать. Чем он, профессионал-оперативник, только ни занимался в дни проигранного русской армией сражения. Дни «пролетали» между телефонными разговорами, столом для служебных совещаний и беготнёй по штабу. Пришлось заниматься даже погрузкой батареи полевых пушек в железнодорожные вагоны, подменяя нижестоящего начальника.

Об оперативном же руководстве армейскими дивизиями, изготовившимися для атак, которые так и не состоялись, не было и речи. А ведь это было прямой служебной обязанностью генерал-квартирмейстера полевой армии. И никого другого, кроме командующего 3-й Маньчжурской армией генерала от кавалерии Каульбарса. У Алексеева с ним состоялся непростой разговор:

— Александр Васильевич. Имею смелость заметить, что, в случае приказа главнокомандующего перейти в наступление, оперативное управление мы можем утратить.

— Откуда вы взяли, что Куропаткин прикажет нашей армии наступать?

— Соседняя армия, как явствует из полученных телефонограмм, уже имеет частные успехи.

— Ну и что из этого?

— В таком случае тактически верным будет приказ главнокомандующего о расширении фронта атаки за счёт войск нашей армии.

— Такого приказа, Михаил Васильевич, мы не получим.

— Почему?

— Главнокомандующему известны не только частные успехи соседей, но и их частные неудачи. К тому же армия уважаемого мною Оскара-Фердинанда Гриппенберга несёт большие потери. Даже при его шведской настойчивости успеха здесь не будет.

— Тогда как, по вашему мнению, поступит главнокомандующий? Будет он добиваться победы под Сандепу или прикажет атакующему корпусу вернуться на исходные позиции?

— Будьте уверены, Михаил Васильевич, в том, что войскам будет приказано отступить. Я жду телефонограммы с таким приказом с минуты на минуту.

— Но такое решение будет тактически неверно.

— Тактически неверно оно будет только в ваших устах. От своих штабистов Куропаткин таких слов не услышит. По крайней мере, пока он исполняет должность главнокомандующего.

— Но ведь должен же ему кто-то об этом сказать?

— Алексей Николаевич не любит, когда его поучает кто- то из подчинённых ему генералов. Пусть даже и тактически правильно. Учтите это на будущее. Вам, Алексеев, ещё служить и служить...

Действительно, в тот день, 16 января, главнокомандующий Куропаткин отказался от дальнейшего достижения задуманной им цели. Ему вновь изменили решительность и последовательность в выполнении принятых и утверждённых операционных планов.

Повторялась ситуация предыдущих сражений. В куропаткинском штабе был отдан приказ войскам 3-й Маньчжурской армии отойти на позиции, занимаемые до 11 января:

«Атаку Сандепу прекратить. Полкам занять исходные позиции. Командирам обратить внимание на инженерное оборудование позиций батальонов и рот. Куропаткин».

В полках 10-корпуса не только офицеры, но и рядовые солдаты после неудачного сражения говорили друг другу:

— Сандепу едва не взяли, а теперь отступили назад...

— А для чего тогда столько людей потеряли? Чтобы японцы победу праздновали и себя славили...

— Для чего, скажите, братцы, мы атаковали эту Сандепу? Кому она была нужна?

— Почему порт-артурские стрелки сражаются, а мы только валенки протираем по китайским огородам...

Такие разговоры слышали и штабисты Каульбарса, и он сам. Старших начальников откровенно тревожило то, что подобные «упаднические» разговоры велись открыто. Если полковые и батальонные командиры в силу своего служебного положения ещё «отмалчивались», то младшие офицеры, особенно те, кто прибыл в Маньчжурию добровольцами, не сдерживались.

Алексеев имел разговор с одним из таких «охотников». Поручика Евгения Ковалевского он знал по инспекции лейб-гвардии Финляндского полка. Тогда командир сумел представить инспектирующим генштабистам свою пехотную роту «сколоченным» боевым коллективом. Финляндцы радовали глаз выправкой, подтянутостью, знанием ружейных приёмов и «примерной» стрельбой по мишеням на полковом стрельбище.

Ковалевский прибыл на войну после ряда рапортов на имя командующего Гвардией. В конце концов настойчивого ротного отпустили, и он стал командиром стрелковой роты сибиряков-второочередников из Енисейского края. О том, как воевал лейб-гвардеец, говорил орден Святой Анны с мечами.

— За что орден с мечами?

— За разведку боем у деревни Ляомынь у реки Ялу. Полк состоял в Восточном отряде генерала Засулича на Тюренченском участке.

— Похвально. Начало войны и уже орденская награда. На роту сколько главнокомандующий дал Георгиев?

— Наградил щедро, грех жаловаться. Четыре креста на роту пожаловал.

— А ротным офицерам?

— Золотое оружие «За храбрость» получил прапорщик Павел Дмитриев. Родом из томских староверов. Храбрец выше всяких похвал.

— Продвижение по службе Дмитриеву дано было?

— Нет. Саблей с Георгиевским темляком его наградили за доблесть и за тяжёлое ранение. Когда брали японские окопы, первым ворвался. А в рукопашной попал под взрыв гранаты.

— И где он сейчас?

— Врачи-хирурги из полевого госпиталя вторую ногу ему спасли. Из армии отчислен по чистой инвалидности. Представление на чин подпоручика главнокомандующий подписал ему в день получения. Всё дано по справедливости.

— При Сандепу где ваша рота находилась?

— В первой атакующей линии полка. Мои сибирские стрелки целый день промаялись, а в атаку так и не сходили. Хотя потери понесли.

— Это когда японские батареи обстреляли на передовой наши окопы?

— Точно так. Четверых осколками легко задело. Они и роту не оставляли для перевязки. Одного наповал, полковой батюшка уже под ночь отпел. Хороший боец был, взводный унтер-офицер. Георгия четвёртой степени имел за Китайский поход.

— Настроение как у ваших солдат после отхода от Сандепу? Ропщут, как в других полках?

— Ропщут, но не столь слышно. Сибиряки - народ сдержанный от природы. Только приговаривают.

— Что приговаривают?

— Мол, на наш век в Маньчжурии боев хватит. Если не вчера, так завтра с японцами повоюем на штыках.

— А ты, поручик, что на сей счёт думаешь? Если, разумеется, это не секрет.

— Секрета нет. Я из лейб-гвардии Финляндского полка перевёлся в Сибирский стрелковый, чтобы повоевать за Отечество, а не в манёвры играть с ретирадой каждый раз только назад.

— Ничего, не отчаивайся. Война только зачинается. Будут у нас, поручик, ещё победные дела.

— Дай Бог, чтобы они случились уже завтра...

В 1914 году, в самом начале Первой мировой войны Алексееву, генерал-лейтенанту и начальнику штаба Юго-Западного фронта, довелось ещё раз услышать имя Павла Дмитриева, ротного командира лейб-гвардии Финляндского полка. Его пехотинцы штурмовали «пулемётную горку» германцев. Высоту взяли яростным приступом, но от роты осталось только две трети. Среди погибших оказался и Дмитриев.

Сведения о потерях финляндцев в тех атаках в штаб 1-й Гвардейской пехотной дивизии почему-то, поступили с большим опозданием. Но донесение о взятии «пулемётной горки» пришло без промедления. Капитана Дмитриева представили к награждению орденом Святого Георгия 4-й степени и внесли в списки на замещение освободившихся после первых боев должностей батальонных командиров.

Георгиевская дума Гвардейского корпуса, не откладывая дел на завтра, утвердила наградное представление. Оно было отправлено с фельдъегерем на высочайшее рассмотрение в Санкт-Петербург. Через день туда же поступили списки погибших в полках Гвардии в последних боях. В них значился и капитан Дмитриев. Поскольку в старой России тогда героев посмертно не награждали, то начальник императорской канцелярии собственноручно написал на представлении к ордену следующее:

«Представлено ошибочно по причине гибели отличившегося в боях капитана лейб-гвардии Финляндского полка Дмитриева. Сдать в архив».

Вспоминал офицера-финляндца Михаил Васильевич и тогда, когда ему пришлось, как начальнику штаба Киевского военного округа, знакомиться с материалами по истории Русско-японской войны 1904-1905 годов. Созданная при Генеральном штабе военно-историческая комиссия собрала обширнейшие материалы.

Среди прочего Алексеев особенно пристрастно изучал материалы первых боев, в том числе и на реке Ялу (по-китайски, Ялуцзян). Поражало то, что Восточному отряду под командованием генерала М. И. Засулича, состоявшему на речном рубеже из отборных воинских частей, командование Маньчжурской армии приказало отступить, а не удерживать позиции. А сил у русских имелось здесь вполне достаточно: 3-я и 6-я Восточно-Сибирские стрелковые дивизии с их штатными артиллерийскими бригадами (20 батальонов пехоты и 64 полевых орудия), отдельная Забайкальская казачья бригада, Аргунский и Уссурийский казачьи полки (всего 24 казачьи сотни).

Поражало и другое в начавшейся войне: полная инженерная неподготовленность войск. Не случайно один из иностранных военных наблюдателей, состоявших при штабе 1-й японской армии генерала Темасады Куроки, английский капитан Р. А. Винсент так отозвался о русских Нолевых укреплениях на реке Ялу:

«Русские укрепления были самые первобытные. Расположение орудий на горах севернее Тюренчена было, можно сказать, совсем не прикрыто. Немного земли было насыпано около орудий, но не орудийных окопов, закрытия для прислуги не было вовсе.

Пехотные окопы вдоль подошвы гор были просто брустверы из нарезанного здесь же дёрна. Они были одеты ветками без всякой попытки к маскировке, не имели никаких искусственных препятствий впереди, не давали укрытия для голов и мало защищали от шрапнельного огня».

Тогда же генерал-лейтенант Алексеев приказал подготовить за своей подписью шифрованную телеграмму в штабы окружных штабов:

«Провести в полках и артиллерийских бригадах показательные учения по отрытию окопов и сооружению батарейных позиций с учётом войны с Японией. Присутствие всех ротных и батарейных командиров на учениях обязательно. Об исполнении доложить в месячный срок. Начштаба округа генерал Алексеев».

Несколько позднее в штабе 3-й Маньчжурской армии стали известны все обстоятельства событий у Сандепу. Говорили, что Куропаткин в душе был против, но уступил требовательным телеграммам российской столицы.

Наступление на Сандепу, как задумывалось в штабе главнокомандующего, началось ночью. Его предворяла артиллерийская подготовка из лёгких, скорострельных полевых орудий. Поэтому вражеские окопы оказались неповреждёнными, а батареи японцев неподавленными. Две трети артиллерии наступавшей 2-й Маньчжурской армии (вновь!) оказались в резерве. 1-й Сибирский корпус генерала Г. К. Штакельберга быстрой атакой захватил всю линию реки Ханьхэ. Оборонявшиеся здесь японцы бежали.

К 22.00 следующего дня корпус выполнил поставленную перед ним задачу. Стрелки-сибиряки захватили укреплённые селения Сумапу и Хэгоутай, выбив из них японцев. Однако после ночного успеха наступление развивалось крайне медленно и застать в дальнейшем японское командование врасплох не удалось. Главнокомандующий Куропаткин даже не пытался ввести в дело готовые к атаке полки и дивизии 3-й Маньчжурской армии генерала Каульбарса.

Зато его соперник маршал Ивао Ояма немедленно стал усиливать свой левый фланг, подвергнувшийся сильной атаке. Чтобы парировать удар противника, он подтянул сюда значительную часть резервов. Значительно был усилен и без того немалый гарнизон большого китайского селения Сандепу, который с высоты господствовал над окружающей местностью. Его тактически выгодное положение стороны хорошо понимали.

Всё утро следующего дня русская артиллерия бомбардировала Сандепу и прилегающие к нему позиции японцев, но без видимого успеха. Ровная местность, убранные поля гаоляна перед Сандепу были покрыты тонкой коркой льда. Сильный туман затруднял движение наступающих войск. Командиры батальонов и рот теряли ориентировку.

Из-за стелющегося по земле тумана часть атакующих полков перемешалась и вместо восточного направления взяла юго-восточное. В 600-800 шагах от ближайших глинобитных домов Сандепу наступавшие стрелки залегли. В течение шести часов, до самого сигнала к атаке, люди находились под ружейным огнём японцев, стрелявших из-за укрытий.

Командир 14-й дивизии, непосредственно наступавшей на Сандепу, генерал С. И. Русанов тщетно искал корпусного начальника, чтобы доложить ему обстановку. Не получив подкреплений и артиллерийской поддержки, дивизионный командир не осмелился начать общую атаку. Однако ночью два полка его дивизии ворвались в какую-то большую китайскую деревню, из которой после рукопашного боя бежала японская пехота.

Ночной успех дал повод генералу Русанову под утро отправить в штаб корпуса следующее боевое донесение:

«Дивизия поставленную задачу выполнила. Сандепу, вся разрушенная артогнём, в наших руках».

Через час об этом ночном успехе стало известно главнокомандующему. Генерал от инфантерии Куропаткин отдал следующий приказ командующему 2-й Маньчжурской армией Гриппенбергу:

«Воздержитесь от дальнейшей атаки, ограничиваясь удержанием Сандепу».

Куропаткин почему-то посчитал это укреплённое китайское селение «ключом» ко всей японской оборонительной позиции. В действительности Сандепу был только одним из её узловых пунктов.

С рассветом, когда туман рассеялся, выяснилось, что 14-я дивизия с боем захватила не Сандепу, а находившуюся в 400 метрах севернее от неё деревню Баотайцзы, которая в течение двух дней подвергалась артиллерийскому обстрелу. А самое большое селение на высотах, то есть Сандепу, огонь батарей русской полевой артиллерии так и не затронул.

Дальнейшие попытки захватить Сандепу оказались бесплодными и успеха не имели. 14-я дивизия генерала Русанова, потеряв 1122 человека убитыми и замерзшими ночью в поле, отошла по приказу на исходные позиции. Туда, откуда она начинала ночную атаку.

Проигранная битва за Сандепу «призвала» Михаила Васильевича к безрадостным, но неизбежным раздумьям. В письме родным он говорил откровенно:

«Хуже то, что развитие дел наших медленное, тягучее, нерешительное, предоставляющее нашему противнику время выжидать подхода подкреплений и бесконечно укреплять свою позицию. Укрепления свои японцы устраивают мастерски, а мы, не производя достаточных разведок, бьём свои лбы. Что в нашем высшем командовании не всё обстоит благополучно, указывает уход из армии Гриппенберга (генерала от инфантерии Оскара-Фердинанда Гриппенберга, члена Государственного совета, командующего 2-й Маньчжурской армией. — А Ш.).

Пока ещё не состоялось повеление о сдаче им должности, но отданный им приказ войскам армии звучит безвозвратным прощанием с ними. После боев под Сандепу он подал рапорт о болезни. В разговоре с нашим Командующим Куропаткин высказался в том смысле, что он не думал, чтобы человек в 67 лет успел так разрушиться, что он удивляется, зачем же Гриппенберг брался за должность, если здоровье его так расстроено.

Едва ли, однако, можно видеть в факте ухода «болезнь» главной причиной. Мой офицер, находящийся при штабе 2-й армии, даже в отрывочных телефонных и телеграфных сообщениях намекает на причины резкой разницы во взглядах на ведение войны Гриппенберга и Куропаткина.

Недостаточные средства, предоставляемые отдельным командующим армиями, и нагромождение резервов в собственных своих руках («мой стратегический резерв») - всё это ведёт к тому, что мы нигде не можем нанести удар широким, смелым размахом.

Стукаемся частями, теряем много, а успехи наши или скромны, или граничат с неуспехами, но зато в утешение - наши стратегические резервы велики и нетронуты, конечно, до той минуты, пока и им не придёт пора точно так же тыкаться в двери, за которыми прячется победа.

Очевидно, коренная разница во взглядах, малая самостоятельность, стремление к опеке заставили Гриппенберга сначала подать рапорт о болезни, а затем послать телеграмму Государю об отозвании.

Я не могу согласиться с этим решением Гриппенберга вполне оставить армию в критические минуты, но не могу не преклониться перед его шведской настойчивостью, перед ним самим, не остановившимся перед уходом, не пожелавшим стать игрушкой в чужих руках. У нашего (генерала Каульбарса. - А. Ш.) этого не будет, и он будет плясать под дудку, в которую ему будут дуть.

Всё это, в общем, неладно. Всё это затрудняет и отдаляет от нас желанную и нужную победу, вместе с тем и выход из того тяжёлого положения, в котором находится Россия...».

...Русские войска медленно отступали на север, держась вдоль линии железной дороги, которая вела на Ляодун из Мукдена. Армейские контрразведчики из числа полевой жандармерии тревожили штаб армии своими донесениями о том, что в полках идёт «ропот». Прямо называлась и причина: неудачная атака укреплённого японцами Сандепу и последующее отступление.

Вскоре командующий армией Каульбарс вызвал своего генерал-квартирмейстера и поставил перед ним задачу следующего характера:

— Михаил Васильевич. Получен приказ главнокомандующего об организации разведки сил противника. Вы ознакомились уже с ним?

— Да. Хочу заметить, что для истории Русской армии он весьма необычен.

— Чем же?

— В приказе главнокомандующего за каждого пленного японского солдата обещается платить взявшему в плен сто рублей. А за каждого пленённого офицера - триста рублей.

— Но ведь до этого приказа число пленных японцев у нас было ничтожно. Всё больше из числа случайных людей.

— Беда, Александр Васильевич, не в их числе. Мы и при большем числе пленных не выиграем.

— Почему не выиграем, если пленных японцев у нас станет больше? Особенно офицерского состава.

— Причина в том, что у нас в армии нет ни одного переводчика. А как без них вести допросы пленных?

— Но ведь было же приказание начальника полевого штаба главнокомандующего генерала Сахарова об использовании для этих целей переводчиков из числа местных торговцев-китайцев. Знающих русский и японский языки.

— У нас в штабе армии есть уже такие переводчики. Приказчики хабаровских и мукденских купцов. Согласились служить нам при одном условии.

— При каком же?

— Чтобы им платили жалованье серебром, а не ассигнациями.

— Вы ими довольны?

— Что вы, Александр Васильевич. Они и русский, и японский знают только разговорный, и то скверно. Но это ещё полбеды. Беда с такими переводчиками в другом. Эти китайцы из купеческих приказчиков не умеют читать по-японски печатное. Поэтому мы ничего не можем почерпнуть из захваченных документов.

— И по этой причине вы все их отправляете в штаб главнокомандующего. Обидно за наше неустройство в разведке.

— Что делать. Отправляем не только солдатские и офицерские удостоверения, письма, какие-то свидетельства, но даже и топографические карты. А они же настоящий кладезь информации. Только умей прочитать такую карту.

— Контрразведчики опекают ваших переводчиков?

— Опекают. С японской агентурой шутить не приходится. Где её только нет. Что ни день, так наши патрули и боевые дозоры, особенно казаки, ловят всяких подозрительных лиц.

— Как из их числа вычисляют шпионов? Ведь здешние дороги полны торговцев, носильщиков и просто бродяг.

— Обыск даёт порой удивительные находки. Наши позиции рисуются тушью на клочках шелка. На шёлк наносится цифирь. Всё это прячется китайцами в косах, бамбуковых палках, в швах халатов, в обуви. Только сумей найти.

— Что делаем с выявленными шпионами?

— Допросы мало дают. Пойманные почти все связники из числа нищих местных китайцев. За несколько серебряных монет они готовы на любую работу. Многие даже не понимают смысла шпионского дела. После допроса их передают в военно-полевой суд.

— Знаю. Читал уже не один приговор. Наши японских шпионов вешают, японцы нашим разведчикам из числа китайцев рубят головы самурайскими мечами.

— Что делать. Это проза войны.

— Давайте вернёмся к приказу главнокомандующего о разведке. Надо его сегодня и завтра зачитать в ротах, казачьих сотнях и в батареях. Об исполнении доложить. Надеюсь, что пленных японцев станет больше.

— Слушаюсь, Александр Васильевич. Сейчас же прикажу приказ размножить и разослать в штабы...

В Маньчжурии генерал-квартирмейстеру Алексееву довелось стать причастным к деятельности русского партизанского, а вернее - диверсионного отряда «Пинтуй», что в переводе с китайского означало «Всё сбивающий перед собой». История этого «ответа» на создание японским командованием диверсионных отрядов из местных разбойников-хунхузов такова.

Хабаровский купец 1-й гильдии Тифонтай, китаец по национальности, решил из патриотических соображений помочь России в войне с нелюбимой им Японией. К своему «партизанскому делу» он привлёк полковника войск одного из маньчжурских губернаторов Чжана Чжэнюаня. Купец желал «послужить на пользу русских» и воинский отряд создал на собственные деньги. А энергичный и опытный в военном деле «безработный» полковник, тоже не любивший японцев, безвозмездно руководил действиями «Пинтуя», наведя в его рядах железную дисциплину.

Целью созданного на деньги китайского купца с берегов Амура отряда было ведение разведки и партизанских действий в японском тылу. В состав «Пинтуя» вошли 500 человек, навербованных из бывших китайских солдат, полицейских и хунхузов. Командирами стали бывшие офицеры и унтер-офицеры регулярной императорской армии Китая. Вооружение состояло из русских 3-линейных винтовок кавалерийского образца.

При отряде находился русский офицер с десятью конными казаками и два фельдшера. «Пинтуй» действовал преимущественно на левом фланге позиции русской армии. Прочие партизанские отряды из китайцев и созданная российской военной администрацией полиция из местных жителей себя не оправдали. Грабежами и насилиями, творимыми в деревнях и базарах, «союзники» вынудили главнокомандующего Куропаткина и царского наместника на Дальнем Востоке адмирала Алексеева принять меры к их разоружению и роспуску.

С отрядом «Пинтуй» генерал-квартирмейстер Алексеев познакомился так. Из штаба главнокомандующего прислали шифрованную телефонограмму. В ней говорилось, что японцы, по данным засланной им в тыл агентуры, собираются отправить в рейд по тылам 3-й Маньчжурской армии большой отряд хунхузов предводителя Хандэнгю. Бывший «боксёр» был серьёзным противником. Под его знамёнами ходило по центральной части Маньчжурии 10-тысячное войско хунхузов, почти беспрепятственно со стороны местных губернаторов занимавшееся поборами с населения.

Той же телефонограммой генерал-майор Алексеев вызывался в штаб главнокомандующего. Прибыв туда, он имел беседу с начальником куропаткинского полевого штаба В.В. Сахаровым, с которым был знаком ещё по Санкт-Петербургу и по войне в Болгарии, когда тот служил в 12-м гусарском Ахтырском полку:

— Рад вас видеть, Михаил Васильевич.

— Я тоже, Владимир Викторович. Прибыл по шифровке.

— Сразу к делу. Японцы собираются заслать к нам в тыл большое число хунхузов известного вам разбойника Хандэнгю. Надо организовать им встречу и не дать пройти в тылы.

— Хорошо, будет исполнено. Можно прикрыться двумя-тремя полками забайкальских казаков, заамурской пограничной стражей, начальником штаба которой вы были.

— Такие заслоны хороши, но есть более удобный и надёжный приём.

— Какой, позвольте спросить?

— В распоряжении штаба главнокомандующего находится китайский партизанский отряд «Пинтуй». У него свои задачи, но в данном случае его можно перебросить в японские тылы перед вашей армией. Они и встретят Хандэнгю.

— Но силы могут быть не равны.

— У «Пинтуя» есть большое преимущество перед хунхузскими бандами. Полковник Чжан навёл в отряде железную дисциплину.

— Об этом полковнике наслышан. Удивительно, что пошёл к нам служить без всякого денежного содержания. Неужели он так с купцом Тифонтаем ненавидит японцев?

— С Тифонтаем всё ясно. У него в Хабаровске большое дело: торгует лесом и китайским шёлком, промышляет амурским золотишком. Во многих сёлах по Амуру содержит свои лавки.

— А чем живёт полковник Чжан?

— Как чем? Военными трофеями. Он же нам в казну не сдаёт то, что отбивает у японцев и местных чиновников-мандаринов.

— Тогда всё понятно. Чем армейский штаб может помочь Тифонтаю?

— Прежде всего информацией о расположении японских войск перед армией. Есть данные.

— Есть. Хотя далеко не полные.

— Остальное тифонтаевцы узнают сами. Нужно также передать им хунхузов, захваченных казачьими разъездами в последние дни. Полковник Чжан найдёт с ними общий язык для проведения операции против разбойника Хандэнгю.

— Вы решили нейтрализовать его? Уничтожить?

— Зачем, Михаил Васильевич. Наша контрразведка в лице полковника Соковнина предлагает перекупить Хандэнгю у японцев. Разумеется, за хорошую сумму.

— А согласится ли?

— Соковнин утверждает, что Хандэнгю будет служить нам, но, конечно, не безвозмездно. У контрразведчиков такой опыт в маньчжурских делах уже есть...

Операция по нейтрализации 10-тысячного войска хунхузов прошла успешно. Бывший предводитель повстанцев-ихэтуаней на юге Маньчжурии Хандэнгю согласился с предложением «поработать» на Россию в её войне с Японией. При этом он обязался, что его люди не будут оказывать содействие японцам и поступать к ним на полицейскую и иную службу. В дальнейшем от предводителя хунхузов в штаб русской армии поступало немало информации о силах и передвижениях неприятеля.

Вскоре в 3-й Маньчжурской армии произошла смена командующего. Генерал Каульбарс был назначен командующим 2-й армией, а его место занял барон А. А. Бильдерлинг, о котором Алексеев был наслышан по Русско- турецкой войне 1877-1878 годов, где тот командовал 12-м драгунским Стародубовским полком, успешно действовавшим в составе Рущукского отряда.

Прощание Алексеева с Каульбарсом прошло в кабинете последнего, устроенного в китайской глинобитной фанзе. Вся мебель состояла из раскладных стола, двух стульев и железной кровати. На стене - большая карта Маньчжурии, испещрённая условными значками, на столе - керосиновая лампа. В углу пылала жаром чугунная печка на подставке из кирпичей.

— Александр Владимирович, позвольте поздравить вас с новым назначением.

— С чем поздравлять, Михаил Васильевич? Поменял одну армию на другую - и всего-то делов. Теперь буду воевать не в центре нашего фронта, а на его правом фланге.

— На новом месте вам придётся больше упражняться в тактических приёмах. Маршал Ояма так и рвётся к Мукдену своим левым крылом.

— Это понятно. По степи войска двигать легче, чем форсировать под огнём реки Щахэ и Хуньхэ.

— Из штаба армии пришла телеграмма. Бильдерлинг прибудет к вечеру. Выслал ему на всякий случай конвойную сотню для встречи.

— Правильно поступили. Новый командующий должен быть встречен по всей форме. А почему сотню, а не казачий взвод?

— Хунхузы опять дают о себе знать в тылах. Вчера напали под вечер на полковой обоз. Потерь в людях нет, но успели угнать несколько пар быков, ранили китайца-погонщика.

— Банду накрыли?

— Да, нападавшие далеко не пошли, решили переночевать в одной из деревенек. Там их стражники-заамурцы и перехватили. Пленных сдали местной полиции, а одного, с виду японца, передали в контрразведку.

— Как определили японца?

— Привычно. Старший из унтер-офицеров дёрнул каждого из пойманных китайцев за косу и у одного она отвалилась. Оказалась пришитой к шапочке. Ясно - шпион.

— Михаил Васильевич. Вчера у меня был телефонный разговор с Куропаткиным. Он опять намерен отходить на север.

— Где теперь нам занимать новую позицию?

— Армии становятся в прикрытие Мукдена. Город и его пригороды от берегов Хуньхэ будет защищать наша 3-я, вернее, Бильдерлинга и ваша 3-я.

— Значит, против нас опять будет действовать японская 4-я армия генерала Нодзу.

— Именно она, наша старая знакомая. Но не думаю, что японцы будут штурмовать Мукден в лоб. Они стараются избегать больших потерь в людях.

— Полностью согласен. Но обходной манёвр они могут удачно совершить только на нашем правом фланге. Там, где стоит 2-я армия, ставшая теперь вашей, Александр Владимирович.

— Так и будет, вероятно. Михаил Васильевич, я просил сегодня главнокомандующего отпустить вас со мной, во вторую, на ту же должность.

— И что ответил его превосходительство?

— Отказал. Сказал, что генерал-квартирмейстера Алексеева ему заменить некем.

— Жаль. Ведь мы с вами так ладно работали. О лучшем начальнике и мечтать не надо.

— И мне жаль. Но уже ничего не изменишь. Так что готовьте доклад новому командующему о состоянии армии. Не забудьте сказать, что обещанных резервов нет. Пускай он теперь их выколачивает из куропаткинского штаба.

— Вряд ли удастся выбить. Даже маршевое пополнение в дивизии приходит в некомплекте.

— Понятно почему. Осмотрительный Куропаткин стал осторожным Куропаткиным. Печётся о сильном резерве. Но в бою трогать его запрещает наистрожайше.

— А зря. Особенно когда просматривается успех. Ивао Ояма своими резервами оперирует как игрок на шахматной доске.

— Куропаткин не Скобелев. Он больше всего на свете боится ответа за поражение перед государем. Потому и не рискует. На что уповает в этой войне - сказать трудно.

— Может быть, наши дела выправятся под Мукденом. Сражение обещает быть обширным.

— Да, здесь затевается большое дело...

Самым крупным сражением в ходе Русско-японской войны, в котором довелось участвовать генерал-квартирмейстеру Алексееву, стало Мукденское. Бесславно проигранное главнокомандующим, генерал-адъютантом Куропаткиным.

Кульминацией битвы за Мукден стала утрата победного шанса новым командующим 2-й русской армией Каульбарсом, войска которого до того успешно отбивали натиск японской 3-й армии генерал-полковника Ноги.

План на Мукденское сражение маршала Ивао Оямы и его штаба мог рухнуть в одну ночь. Сводный корпус генерала Д. А. Топорнина успешно контратаковал неприятеля у селения Салинпу, оттянув на себя две вражеские пехотные дивизии, предназначавшиеся для нанесения удара в тыл русским. За ночь сибирские стрелки пробились с боем к окраинам укреплённой китайской деревни на расстояние всего в 600-600 шагов. Их натиск японская пехота сдержать не могла.

Под утро командующий 2-й армией получил донесение, что по Синминтинской дороге движется в направлении города Мукдена какая-то колонна силою до пехотной дивизии. Эта колонна, названная неприятельской, неизвестно откуда взявшаяся, оказалась в армейском тылу. На самом деле это были свои же русские войска, о перемещении которых штаб Каульбарса в известность оперативниками штаба главнокомандующего преступно поставлен не был.

Каульбарс, даже не проверив достоверность полученной информации, в растерянности приказал атакующим 25-й дивизии генерала В. И. Пневского и сводной дивизии генерала Н. А. Васильева прекратить борьбу за Салиипу (участь которого была уже предрешена) и отойти. То есть отступить под самый Мукден, к его пригородным селениям.

Победа в буквальном смысле этого слова «уплыла» из рук русского командования благодаря ложным сведениям, которые легли на стол командующего правофланговой армией. Теперь японский генерал Марисукэ Ноги мог начать охват противника, грозя отрезать ему пути отступления от Мукдена.

Главнокомандующий Куропаткин понял, что он окончательно лишился инициативы. Положение уже не спасали ни стойкость оборонявшихся русских войск, ни героизм нижних чинов и офицеров. Вина за поражение лежала на главнокомандующем: он не смог сосредоточить крупных сил для воспрепятствования обходным манёврам японцев...

Несколько лет спустя на одном из заседаний Военно-исторической комиссии Генерального штаба генерал-лейтенант Алексеев скажет в завязавшейся дискуссии о причинах поражения русских войск в сражении под Мукденом:

— Не надо было быть большим стратегом и тактиком, чтобы понять суть действий маршала Оямы в Маньчжурии. Обход, обход и ещё раз обход противника.

— Но он же рисковал, поскольку силы сторон и по пехоте, и по артиллерии были примерно равными.

— Риск риску на войне - рознь. Японский главнокомандующий уповал на силу угрозы глубокого обхода русской позиции. И под Мукденом он в этом преуспел.

— Однако считается, что замысел Оямы был разгадан?

— Я вас поправлю. Был не разгадан, а просто очерчен предположениями. А его величество случай всё испортил. Свёл на нет атакующие усилия правофланговой 2-й Маньчжурской армии.

— Вы имеете в виду ложное донесение генералу Каульбарсу?

— Да, именно. Но случившегося могло и не быть, проверь только достоверность того донесения о Появлении в армейском тылу колонны неизвестно чьих войск.

— Тогда почему, на ваш взгляд, Каульбарс не приказал проверить?

— В силу того, что оплошали штабисты главнокомандующего. И от того, что это привнесло в ход битвы растерянность в действия Каульбарса, уверенного в безопасности собственных тылов.

— Но тогда получается, что вина за поражение лежит именно на Каульбарсе.

— В войне в Маньчжурии Каульбарс показал себя не самым плохим армейским командующим. Вины с него не снимаю, но все важные решения принимал другой человек.

— Полководец Куропаткин?

— Да, он. Но не полководец. Полководцем можно стать только за одержанные победы. А их-то, больших, в Маньчжурии у нас не было. Мы ту войну проиграли и тактически, и стратегически.

— А где же, по-вашему, был опыт Русско-турецкой войны 1877-1878 годов?

— Опыт этой войны мы, начальники, знали прекрасно. Но он за полтора десятилетия устарел. А мы, к своему стыду, в этом не хотели себе признаться...

Алексеев переживал поражение, в Русско-японской войне, участником которой ему довелось стать. И не только он один. Его сподвижник по Белому движению на Юге России генерал-лейтенант А. И. Деникин с болью отзывался в своих мемуарах о проигранном Мукденском сражении. Причину очередного поражения русской армии на полях Маньчжурии он видел прежде всего в высшем генералитете и его откровенном непрофессионализме:

«Я не закрываю глаза на недочёты нашей тогдашней армии, в особенности на недостаточную подготовку командного состава и войск. Но, переживая в памяти эти страдные дни, я остаюсь в глубоком убеждении, что ни в организации, ни в обучении и воспитании наших войск, ни тем более в вооружении и снаряжении их не было таких глубоких органических изъянов, которыми можно было бы объяснить беспримерную в русской армии мукденскую катастрофу.

Никогда ещё судьба сражения не зависела в такой фатальной степени от причин не общих, органических, а частных. Я убеждён, что стоило лишь заменить заранее нескольких лиц, стоявших на различных ступенях служебной лестницы, и вся операция приняла бы другой оборот, быть может, даже гибельный для зарвавшегося противника...».

Генерал-квартирмейстер 3-й Маньчжурской армии не был в мукденской катастрофе одним из главных действующих лиц. Но он стал свидетелем её.

Что чувствовал Михаил Васильевич в дни кровавой схватки за обладание столицей китайской Маньчжурии Мукденом? Прежде всего обиду за то, что при равенстве сил на поле брани главнокомандующий Куропаткин вновь оказался не на высоте. Так и не став для отечественной истории полководцем хотя бы с одной победой над японцами.

Очевидец боя под Юхуантунем так описывает события всего одного единственного дня Мукденского сражения:

«...От целого Юрьевского полка осталось в строю уже несколько сот нижних чинов при 2 офицерах, но эти жалкие остатки всё ещё дрались и удерживали теперь за собой только самую восточную окраину Юхуантуня.

...В деревне шла усиленная перестрелка.

...Высоко в воздухе, перелетая через наши головы, зашипели шимозы и шрапнели, лопаясь где-то далеко сзади нас...

Поглядев в сторону Мукдена, я увидел, что на горизонте, растянувшись версты на две, редкой цепью наступает наш полк, держась своим центром направления на Юхуантунь...

По мере приближения первой цепи за ней обозначились ещё две такие же.

Оказалось, что главнокомандующий, узнав о поражении юрьевцев, приказал взять Юхуантунь обратно. Это шли на него в атаку Лифляндский, Козловский и Севский полки.

Чем ближе подходил... шедший впереди полк, тем сильнее становился огонь японцев.

Вдруг передняя шеренга наша, разомкнутая шагов на 10 дистанции, залегла шагах в 200... и дала залп по фанзам.

...После первого же залпа наша цепь встала и побежали.

Первая шеренга залегла. За нею надвигались новые. Шрапнели и шимозы лопались кругом, вырывая то тут, то там отдельных людей.

Там, где образовывались широкие промежутки в шеренгах, слышались крики: «Подравнивайся! Держи дистанцию!», и всё неслось вперёд.

Вот за одной из шеренг идёт патронная двуколка».

Треск взрыва, клуб дыма... Лошадь и ездовой падают, двуколка, накренившись набок, с перебитым колесом, остаётся на месте.

В это же время со мной равняется скачущий верхом санитар. Но вдруг как-то дико взмахивает руками и валится с лошади.

Последняя, почувствовав себя без седока, круто поворачивает назад и мчится карьером.

Я думал, что санитар убит на месте. Он лежал от меня всего шагах в пяти. Я подполз к нему и заглянул в глаза.

Голова повернулась ко мне, уставившись на меня удивлёнными глазами.

— Ты что, ранен? - спрашиваю его.

— Так точно, ваше благородие, по левому боку ударило, а куда - разобрать не могу, кажись, в плечо.

Он немножко приподнялся; из плеча действительно текла кровь.

Мы поползли назад за холмик.

В это время к нам подходил другой санитар, таща на себе мешок с перевязочными средствами.»

Между тем цепи наши... быстро стали стягиваться из развёрнутого в сомкнутый строй и ринулись к трём фанзам.

Ружейные пачки (залпы. – А. Ш.) достигли наибольшей силы, посекундно вырывая у нас десятки людей.

Но было уже поздно. Японский окоп, наскоро вырытый ими перед фанзами, был уже в нескольких шагах.

...Тут я увидел, что некоторые из наших нижних чинов отмыкают и бросают прочь штыки. В первые минуты я не смог себе объяснить этого явления, но, заметив густо сидящие друг около друга японские головы за окопом, я понял и сразу объяснил себе этот приём, вызванный, очевидно, инстинктом самосохранения. Против каждого из наших солдат, подбегавших теперь к окопу противника, было три-четыре японца, а следовательно, на каждого из них приходилось по столько же штыков. Единственный способ бороться со столь многочисленным противником был размах прикладом. При работе этого рода штык является лишь помехой.

Стихийно накинулись наши цепи и ворвались в японские окопы.

Всё это делалось молча. Ни одного крика «ура», ни «банзай».

Глухо трещат ломающиеся кости, стучат приклады по человеческим черепам, снося с одного размаху по несколько, да шлёпают падающие тела убитых. На несколько секунд всё перемешалось.

Окоп и поле около него сплошь покрылись трупами, кровью, оружием и переворачивающимися ранеными.

Японцы легли все до одного, а остатки наших бросились в фанзы и за них.

В фанзах послышались выстрелы и та же глухая работа, а затем всё стихло.

В тот момент, когда цепь наша подбегала к окопу, один японец привстал и замахнулся, чтобы бросить в нас ручную гранату, но задел ею за собственное ружье, и она, разорвавшись у него в руках, снесла ему голову, оторвала обе руки, приподняла кверху одежду и клочья её перемешала с кровью. Теперь он лежал на левом фланге окопа.

Только что миновала наша цепь окоп... как некоторые из раненых стали приподниматься.

Вдруг выстрел из ружья, и только что бежавший впереди солдат схватился за икру левой ноги, а затем, вернувшись несколько назад, стал ковырять кого-то штыком.

— Что ты делаешь? - кричу я ему.

— Да как же, ваше благородие, нешто это порядок - лёг раненый, так и лежи, а ён, анафема, лежит, а мне в ногу стрелил - икру пробил, ну вот и получай своё!

Вдруг совершенно неожиданно откуда-то с тылу послышалась орудийная пальба и шрапнели стали бить по нашим, завладевшим уже фанзами. Это стреляла наша батарея, неосведомлённая ещё о положении дела.

Измученные остатки геройского полка нашего, подвергаясь теперь одновременному орудийному огню от японцев и своих, не знали, что делать.

К счастью, ошибка нашей артиллерией была вскоре замечена, и огонь прекратился...».

Подобных случаев - солдатского героизма, бесстрашия бойцов и... отсутствия должной взаимосвязи между атакующей пехотой и поддерживающим огнём батарей генерал Алексеев в Маньчжурии насмотрелся много. Больше всего Михаила Васильевича поражало то, что Куропаткин и его штаб, отдавая боевые распоряжения, часто меняли их. Получалось, что исполнение приказа находилось ещё только в начальной стадии, а уже приходило новое распоряжение, отменявшее только что поступившее. Порой повторное приказание приходило почти одновременно с первым.

Всё это создавало известный хаос в управлении войсками. Такое «отсутствие стержня» в куропаткинском единоначалии обрекало командный состав полков, дивизий и даже корпусов на бездействие и утрату инициативы. И зачастую - полную.

Алексееву приходилось не раз сталкиваться с такими случаями:

— Михаил Васильевич. Мой полк не может выполнить приказ, переданный через вас из штаба армии.

— Почему не может? Это же прямой приказ самого Куропаткина.

— По приказу, поступившему на рассвете, мой полк атакует японцев в такой-то деревне.

— Так верните полк на исходные позиции.

— Как его вернуть, если он уже час как ведёт ближний бой в деревне. Целые роты ходят в рукопашные...

Такая «управленческая суматоха» была едва ли не самой главной причиной того, что над русскими войсками под Мукденом нависла угроза «маньчжурского Седана». Чтобы избежать его, генерал Куропаткин приказал армиям начать общее отступление по направлению к Телину.

Алексеева в Мукденском сражении поразило и то, что русские солдаты не отходили перед японцами без приказа своих непосредственных начальников - ротных, батальонных, полковых. То есть речь шла о их стойкости и дисциплинированности в бою. Новое же отступление пошатнуло организованность войск. Недовольство своим главнокомандующим стало явным.

В своём отношении к Куропаткину Михаил Васильевич был далеко не одинок. В последних событиях на полях Маньчжурии он близко сошёлся с таким же армейским генерал-квартирмейстером, генерал-майором В. Б. Флугом из 2-й Маньчжурской армии.

Этот генерал заслуживал уважения. Во время Китайского похода 1900-1901 годов на подавление Боксёрского (ихэтуаней) восстания исполнял должность начальника штаба 3-й (Порт-Артурской) Восточно-Сибирской стрелковой бригады, с которой участвовал в атаке на Пекин. Золотое оружие получил за взятие города-крепости Лутая. Будучи начальником штаба войск Квантунской области, занимался обустройством крепости Порт-Артур.

После одного из сумбурных совещаний в куропаткинском штабе два генерал-квартирмейстера не смогли сдержаться:

— Опять нашим армиям придётся бегать по колено в грязи от речки к речке.

— Да ладно бы выбирать позицию для действительного сражения. Выкопают солдаты окопы в полный профиль, японцы начнут пристреливаться к ним, и тут приказ об отходе. Разве так можно сегодня воевать?

— Чему мы можем научить на маньчжурских полях наших офицеров? Только тому, как сегодня воевать нельзя.

— Но почему этого не понимает Куропаткин? Как вы думаете, Михаил Васильевич?

— Мне порой кажется, что здешние ветра совсем выдули из главнокомандующего скобелевский дух.

— А был ли он, этот дух?

— Безусловно, был в Болгарии. Но теперь не та война. И не та должность по Куропаткину. Не ему быть стратегом.

— А кому, на ваш взгляд?

— Только не адмиралу Алексееву. Да и война, думается, идёт к концу. Похоже, Василий Егорович, что и японцы, и мы уже навоевались досыта.

— Вы правы. Скоро за нас будут воевать дипломаты во фраках...

Маршалу Ивао Ояме «маньчжурский Седан» только пригрезился. Противник вырвался из полукольца окружения и отошёл на новые позиции у города Телина. Но японцам всё же удалось отрезать часть обозов и арьергардных отрядов русских, которым пришлось принять неравный бой.

Одним из тех, кому на штыках пришлось вырываться из вражеского окружения, оказался 214-й пехотный Маршанский полк. Его бойцы десять дней и ночей прорывались к своим.

Под стенами Мукдена капельмейстер (начальник полкового духового оркестра) пехотиндев-моршанцев И. А. Шатров написал слова и музыку популярнейшего в старой России вальса «На сопках Маньчжурии»:

Вальс «На сопках Маньчжурии» станет любимым для Михаила Алексеева до конца его жизни. Он слушал его и на фронтах Первой мировой войны, и на праздниках в Могилёвской ставке Верховного главнокомандующего, и в рядах белой Добровольческой армии.

Мукденское поражение пошатнуло стойкость воинов-маньчжурцев. Дело было даже не в людских и материальных потерях. О последних, то есть о взятых трофеях, о военной добыче маршал Ивао Ояма доносил в Токио победной телеграфной строкой:

«…Нами захвачено неисчислимое количество шанцевого инструмента, скота, телефонных столбов, брёвен, железных кроватей, печей и так далее».

Мечты и планы японского главнокомандующего о «маньчжурском Седане» материализовались только в 34 трофейных пушках, большинство из которых оказались выведенными из строя. В отличие от маршала Оямы, прусский фельдмаршал Мольтке-старший был обладателем многих тысяч французских военнопленных и сотен неприятельских орудий. Сражение под стенами крепости Седан стало для Франции настоящей катастрофой.

Японцам же победа под Мукденом досталась дорогой Ценой. Они лишились в сражении 2353 офицеров и 67 706 нижних чинов. Но у их противника потери тоже оказались огромны: убито и ранено десять генералов, 2410 офицеров и 58 052 нижних чина.

После поражения под Мукденом дисциплина в армейских рядах резко упала. Появилось такое не виданное ранее явление, как дезертирство. Командовавший в проигранном сражении 1-й Маньчжурской армией генерал Н. П. Линевич докладывал императору Николаю II:

«…К крайнему прискорбию во время паники, происходившей у Мукдена, потоком потекло из армии в тыл на север частью с обозами, а часто просто поодиночке и даже группами около шестидесяти тысяч нижних чинов, из числа которых множество было задержано в Телине и на других станциях. Но, несомненно, множество ушло ещё дальше к Харбину...

Уходящие из армии в тыл нижние чины говорят, что они уходят потому, что воевать не могут...».

С одним из таких дезертиров генерал-квартирмейстеру Алексееву довелось беседовать в Телине. Солдат-второочередник был задержан на местной станции унтер-офицером жандармской команды заведующего полицейским надзором Маньчжурской армии подполковника Шершова и доставлен в штаб-квартиру 3-й армии.

— В каком полку служишь?

— Ещё не знаю, ваше благородие. К Мукдену нас отправили маршевой ротой.

— Кто командир маршевой роты? Фамилия офицера?

— Ротой командовал не офицер, ваше благородие.

— А кто же?

— Фельдфебель Неверов. Начальство обещало произвести его в зауряд-прапорщики из-за нехватки офицеров.

— Где винтовка?

— Бросил, когда патроны кончились. Когда от Мукдена бежали. Бросил уже после боя. Могу побожиться.

— С кем рота вела бой и где?

— Где - не знаю. У какой-то китайской деревни перед железнодорожной насыпью. Там показались конные с жёлтыми лампасами, лица нерусские. Потом оказалось, что это наши, забайкальские буряты из казаков.

— Где сейчас ротный начальник?

— После боя его вызвали в штаб и больше мы его не видели.

— Почему оставил роту и пытался сесть в поезд, уходящий в Россию? Это же воинское преступление.

— Мочи нет таскаться по здешней грязи. Столько убитых в землю зарыли. Семья дома бедствует. Был бы я холостой, другое дело. А у меня детишек трое.

— Присягу воинскую служить Богу, царю и Отечеству давал?

— Нет ещё. В полку должны были присягать.

— На первый раз, солдат, прикажу отправить тебя в полк, куда шла твоя маршевая рота. В другой раз, если подашься от войны в бега, будешь отвечать перед военно-полевым судом. Понял?

— Понял, ваше благородие...

После Мукденского поражения император Николай II под давлением общественности пошёл на смещение Куропаткина с поста главнокомандующего вооружёнными силами России на Дальнем Востоке. Из Санкт-Петербурга пришёл высочайший приказ, согласно которому он «поменялся» должностями с командующим 1-й Маньчжурской армией генералом от инфантерии Н. П. Линевичем. Новый главнокомандующий был уже почти семидесятилетним стариком с военным образованием, полученным им в пехотном училище ещё до милютинской реформы в России в 1860-х годах.

Суждений о личности Куропаткина в ходе и после Русско-японской войны было много. Так, Б. А. Энгельгардт, много раз наблюдавший главнокомандующего в деле, писал о нём в своих мемуарах:

Он (Куропаткин. - А.Ш.), может быть, умел многое обстоятельно рассчитать и подготовить, но за всё время войны ни разу не проявил ни упорства, ни решительности, без которых невозможно довести дело до победы».

Военный историк Б. В. Геруа так характеризовал «полководчество» Куропаткина в Маньчжурии:

«Куропаткин, как и Мольтке (германский полководец Мольтке-старший. - А.Ш.), поклонялся расчёту и материи, но, в то время как Мольтке понимал место того и другого и не мешал армии работать, Куропаткин походил на механика, боявшегося шума машины, им же самим пущенной в ход. Он косился на рычаги с надписями «стоп» и «задний ход» с занесённой над ними готовой рукой. Много зная, Куропаткин никогда не мог отличить важное от неважного, решающее от вспомогательного».

В феврале 1906 года Куропаткина окончательно удалили из рядов русской армии, воевавшей в Маньчжурии.

— Передать командование 1-й Маньчжурской армией своему заместителю. Выехать в Россию по железной дороге... с первым отходящим эшелоном.

Но этим высочайшее повеление опальному генералу не ограничивалось.

— Не останавливаться в Санкт-Петербурге и его окрестностях. Проживать в своём имении, в Шешурино. Воздержаться от всяких интервью, от оправданий и высказываний в печати.

Официальная опала «главного виновника» поражения России в войне с Японией длилась до декабря 1906 года. Куропаткин затем получает через царского флигель-адъютанта князя А. П. Трубецкого разрешение проживать там, где пожелает. И одновременно получает от императора Николая II приглашение прибыть в столицу на приём в Зимний дворец.

В конце официальной аудиенции, длившейся больше часа, растроганный Куропаткин сказал:

— Я прошу ваше величество простить меня и Маньчжурскую армию за то, что мы не доставили России победы.

На что последний венценосный Романов примирительно ответил своему бывшему военному министру:

— Бог простит. Помните, что победители всегда возвращаются с венком лавровым. Побеждённые же - с венком терновым. Несите его по жизни мужественно...

Когда русские войска в отступлении от Мукдена дошли до Сыпингая, они заняли там для обороны укреплённые позиции. По решению нового главнокомандующего Линевича фронт заняли 1-я и 2-я Маньчжурские армии. 3-я армия оказалась в резерве. Но от этого служебных забот у генерал-квартирмейстера Алексеева не убавилось. Поскольку его прямой начальник приболел, то Михаилу Васильевичу пришлось фактически исполнять его обязанности.

Вскоре он был вызван в штаб главнокомандующего по вопросу состояния армии и её готовности к новым боевым операциям. Линевич лично к Алексееву относился с немалой долей симпатии. Поэтому «разноса» не случилось:

— В каком состоянии на сегодняшний день находятся корпуса и дивизии 3-й армии?

— Ваше превосходительство, численность полков доведена до штатной. Вооружение и боеприпасы восполнены. Настроение офицеров и нижних чинов бодрое. Армия готова продолжать войну.

— Как у вас с автоматическим оружием? С пулемётами?

— Пулемётные команды теперь есть в каждом стрелковом полку. Нижние чины и командиры в них прошли строгий отбор.

— Это хорошо. Ведь войну с японцами Маньчжурская армия начинала всего с 36 пулемётами, а сейчас у нас их стало 374. Всё благодаря заботе государя императора. А как с ручными гранатами обстоят дела?

— Грех жаловаться, ваше превосходительство. Прошлым летом ручными гранатами вооружались только разведчики и охотничьи команды. Японцы же имели их в каждой пехотной роте. Теперь в каждом полку создан достаточный гранатный запас.

— Похвально. А сибирские стрелки обучаются ведению гранатного боя?

— Точно так. По армии издан соответствующий приказ.

— Претензии к пополнению у командования армии, полкового начальства на сегодняшний день есть? Чтобы я мог доложить в Генеральный штаб.

— Нет, ваше превосходительство. Призывники, не державшие в руках винтовку, почти не встречаются среди маршевого пополнения. Приходят в своей массе из запаса срочнослужащие солдаты.

— Каков в полках армии процент необученных военному делу призывников? Есть такие цифры?

— Есть. Необученных призывников в полках не больше семнадцати процентов.

— Значит, каждого шестого солдата из призыва приходится обучать на месте?

— Точно так. Смею заверить, что в ротах унтер-офицеры и ротные с этой задачей справляются.

— Что сейчас вас больше всего беспокоит, как генерал- квартирмейстера?

— В армейском тылу, по данным контрразведчиков, скопилось большое число разных лиц, которые не могут доказать своей полезности действующим войскам или личной причастности к армии. Уже есть нежелательные эксцессы, о чём в штаб уже докладывалось мною лично.

— Что вы имеете в виду?

— Подрядчик Громов привёз с собой в Маньчжурию большую партию нанятых им работников. Человек сто пятьдесят, преимущественно кавказцев. Они у него почти все сразу разбежались и стали снабжать войска самостоятельно.

— Это те кавказцы, которые причастны к грабежам в китайских деревнях, о чём мне теперь докладывают местные чиновники-мандарины?

— Точно так, ваше превосходительство. Бывшие кавказцы подрядчика Громова угрозой оружия или обманом забирают в селениях скот, арбы, лошадей и мулов.

— И что они с ними делают?

— Скот продаётся армейским подрядчикам на мясные порции военнослужащим, а то и прямо в полки - за деньги из полковой казны.

— А куда деваются арбы, лошади и мулы?

— Они доставляются в управление транспортом вашего штаба. И тоже продаются за наличные деньги.

— Последнего я просто не знал. Что вы, Михаил Васильевич, можете предложить на сей счёт?

— Я считаю, что надо ввести регистрацию всех частных лиц, проживающих в районе расквартирования наших войск. По не местных жителей, а людей, прибывших из России, и иностранцев. Последних, как ни странно, в армейских тылах появляется всё больше и больше. Среди Них появились люди, причастные к деятельности различных политических партий социалистического толка.

— Понятно. Что ещё?

— Надо стеснить допуск причастных к армии лиц в места непосредственного расположения войск, не говоря уже о боевых позициях. Приезд в Маньчжурию надо разрешить только тем гражданским людям, коммерсантам, которые Могли бы быть для действующей армии чем-нибудь полезны.

— Согласен с вами, Михаил Васильевич. Ваши тревоги - это наши беды. К сожалению, у нас есть немалые претензии к контрразведке, штат которой на удивление мал.

— Ваше превосходительство. Хочу сказать последнее. Лица, заподозренные в неблагонадёжности или не исполняющие требований военно-полицейского начальства, должны немедленно удаляться из расположения армии.

— И с этим мы с вами полностью согласны. Сегодня же штабу армии будет дано указание разработать соответствующие документы и разослать их в войска.

— Мне, как генерал-квартирмейстеру, будут указания?

— Только исполнять дальше ваши обязанности по службе. А за обстоятельный доклад и высказанные предложения благодарю...

После Мукденского сражения боевые действия на полях Маньчжурии по сути дела прекратились. Русские укрепились на Сыпингайской позиции, раздвинув свой фронт до реки Сунгари. Из России по Транссибирской железнодорожной магистрали каждодневно прибывали подкрепления, различные припасы.

К весне 1905 года мукденские потери были с лихвой восполнены. Только в феврале прибыло свыше 40 тысяч запасников и выздоровевших воинов. В первой половине мая из России в Маньчжурию прибыло ещё 40 тысяч человек. Это были добровольцы-«охотники» практически из всех полков Русской армии.

Вскоре войска генерала от инфантерии Н. П. Линевича достигли численности 788 тысяч человек (вместе с многочисленными тылами). Из этой огромной массы численность боевых штыков составляла только 446 с половиной тысяч. 150 тысяч человек находились под ружьём в Приамурском крае. Особенно силён был гарнизон Владивостокской крепости.

По предположениям русского командования численность пяти японских армий в Маньчжурии - генералов Ноги, Оку, Нодзу, Куроки и Кавамуры составляла 750 тысяч человек. Из них приблизительно 150 тысяч человек находились в армейских тылах и дислоцировались в Северной Корее, угрожая собственно российской территории - Уссурийскому краю и городу-крепости Владивостоку.

Такое соотношение сил было хорошо известно и в штабе теперь резервной 3-й Маньчжурской армии. Алексеев, как и многие его сослуживцы, находились в ожидании общего наступления от Сыпингая на юг, благо собранные силы позволяли проведение самой широкомасштабной операции с целью разгрома неприятеля.

Однако новый главнокомандующий Линевич бездействовал, хотя он был едва ли не единственным человеком в высшем эшелоне армейского командования, который хорошо знал Дальний Восток и, естественно, Японию, её военную силу. На сей счёт имелось оправдание: из официального Санкт-Петербурга не требовали активности, наступательных операций.

Но в Санкт-Петербурге о войне помнили. Только теперь все надежды переломить ход событий связывались не с полевой армией Линевича, а со 2-й Тихоокеанской эскадрой (порт-артурская броненосная эскадра теперь называлась1-й Тихоокеанской). Экспедицией кораблей флота Балтийского моря начальствовал вице-адмирал 3. П. Рождественский.

О том, как готовился этот кругосветный поход броненосной эскадры, Алексеев узнает только после войны. И больше всего — по материалам судебного следствия причин Цусимской трагедии. А пока Михаил Васильевич был знаком только с телеграммой, которую император Николай II напутственно послал флотоводцу Рождественскому в день отплытия эскадры:

«Вея Россия с верой и крепкой надеждой взирает на вас…»

…Не знал Алексеев тогда и об интервью, которое было дано вице-адмиралом Рождественским перед отплытием эскадры из Либавы. Ему был задан и такой вопрос:

— Какие у вас шансы на победу над флотом Японии, над адмиралом Хейхатиро Того?

— Командующий 2-й Тихоокеанской эскадрой, «надежда государя и всей России», без раздумий ответил:

— Какие у меня шансы! Разве что японцы попадут на камни: в Жёлтом море часто бывают туманы.

— А ещё какие победные шансы вы видите?

— Это всё. Других у меня нет...

Уже после пораженческого мира Михаил Васильевич из одной газетной статьи узнает и о другом поразительном своей печальной откровенностью интервью. На проводах эскадры в Кронштадтской морской крепости командир эскадренного броненосца «Император Александр III» капитан 1-го ранга Н. М. Бухвостов сказал:

— Победы нашей в море под Порт-Артуром или Владивостоком не будет.

— Почему такой пессимизм?

— Я боюсь, что мы растеряем половину эскадры на пути, а если этого не случится, то нас разобьют японцы.

— Но вы же будете драться. Ведь ваш броненосец идёт на Восток под Андреевским флагом.

— Драться будем. За одно я ручаюсь: мы умрём в бою, но врагу не сдадимся...

Слова командира эскадренного броненосца капитана 1-го ранга Бухвостова оказались пророческими. Из 900 человек корабельной команды «Императора Александра III» в Цусимском морском сражении не спаслось ни одного человека.

Беспрецедентный в истории разгром русской броненосной эскадры при минимальных потерях японского Соединённого флота породил убеждение (и не только в России), что тут не обошлось без влияния сверхъестественных сил. По этому поводу в книге писателя И. Бунича «Князь Суворов» говорится:

«Начиная с 1898 г. в японском флоте велись сверхсекретные эксперименты под кодовым наименованием «цакуга - дзен» (способ стрельбы из лука, которым пользовались самураи Средних веков). Способ основывался на признании философии «дзен»... - если в твоих руках лук и стрела, не целься, а воссоединись душою с одним из великих превращений Будды, и стрела попадёт точно в цель. Результаты поражали своей эффективностью и поражают до сих пор...

В 13.59 на мачте «Микаса» (флагманского эскадренного броненосца японского флотоводца Хейхатиро Того в Цусимском морском сражении. - А. Ш.) подняли условный сигнал «цакуга - дзен»...

Что-то страшное, жуткое и необычное произошло на японских броненосцах, о чём никто впоследствии толком рассказать не мог. Души и помыслы всех людей слились в единую силу, энергия которой поступала из источника, чьё название невозможно точно перевести на бедные философскими терминами европейские языки. Энергия эта шла из того невидимого мира, который с момента появления человека на земле окружает его своей таинственной силой, порождая религии и мифы, столь разные и столь удивительно общие для всего человечества. И эта энергия превратила броненосцы и людей в единое сверхъестественное существо, подобное легендарным драконам, покидающим в течение веков в трудный для народа Ямато час свои небесные дворцы и появляющимся на земле, чтобы своим страшным огнём испепелить полчища врагов...».

Причины Цусимской катастрофы на долгое время вытеснили многое в разговорах, которые велись среди нижних чинов и офицерства русских войск в Маньчжурии. Всех прежде всего потрясал размах трагедии: при Цусиме 1-я Тихоокеанская эскадра потеряла 8 эскадренных броненосцев, броненосный крейсер, броненосец береговой обороны, 4 крейсера, вспомогательный крейсер, другие суда.

Потрясало и другое: отряд контр-адмирала Небогатова в составе двух эскадренных броненосцев и двух броненосцев береговой обороны (пусть и устаревших) сдался японцам в плен. То есть спустил Андреевские стяги.

эту тему в штабе 3-й Маньчжурской армии разгорелся спор. Большинство штабистов сходилось в том, что отряд Небогатова должен был вступить в огневой бой. И вести на морском поле брани себя так, как это сделали, например, героические экипажи эскадренных броненосцев «Князь Суворов», «Бородино» и «Император Александр III», броненосец береговой обороны «Адмирал Ушаков», эскадренный миноносец «Громкий»...

Алексеев, всегда уравновешенный, сдержанный, однажды за обеденным столом, за которым опять заспорили «за Цусиму», встал и ушёл в свой кабинет. Оттуда он вернулся, держа в руках «Морской устав» Петра Великого. Спросил сидевших за столом своих подчинённых:

— Есть у кого сомнения в том, должны ли были сражаться броненосцы контр-адмирала Небогатова?

— Есть, Михаил Васильевич. Если спор ведут сами моряки, то и мы не можем остаться в стороне.

— Тогда ответьте мне, в каком документе определена ответственность и мера наказания за сдачу корабля противнику?

— Только в Уставе Русского флота.

— Верно. Вот у меня в руках «Морской устав» государя Петра Великого. Вчера вечером я отыскал в нём специальную главу. Называется она артикул 68 главы девятой.

Алексеев развернул «Морской устав» на той странице, где им была сделана закладка:

— Кто хочет сдаться или иных к нему подговаривать. Такожде и те будут казнены смертию, которые похотят сдаться, или иных к нему подговаривать, или, зная оную измену, о том не возвестят».

Закрыв «Морской устав», Алексеев спросил:

— Должен ли быть отдан под военный суд за спуск Андреевского флага перед японцами контр-адмирал Небогатов или нет? Вопрос ко всем здесь присутствующим.

— Должен...

Такой суд действительно состоялся. Небогатова обвиняли в невыполнении статьи 354 действующего «Морского устава» и в «преступности сдачи» броненосного отряда врагу. В соответствии с требованиями уставной статьи командир должен был продолжать бой до последней возможности.

Согласного статье 354 во избежание бесполезного кровопролития командиру разрешалось, не иначе как с согласия всех офицеров, сдать корабль, если нельзя одолеть течи и он начинает тонуть, если все средства для обороны истощены и потеря в людях столь значительна, что сопротивление совершенно невозможно, и, наконец, в случае пожара, которого нельзя погасить. При всём том сдача в таких обстоятельствах разрешалась только в том случае, если корабль нельзя истребить и искать спасения команды на берегу или в шлюпках.

Тем не менее на суде Небогатов посчитал свой поступок чуть ли не подвигом во имя спасения жизни подчинённых. Суд на заседании 11 декабря 1906 года признал виновными в преступной сдаче кораблей неприятелю и приговорил к смертной казни четырёх должностных лиц: командира отряда контр-адмирала Н. И. Небогатова и трёх командиров кораблей бывших капитанов 1-го ранга В. В. Смирнова с «Императора Николая I», С. П. Смирнова с «Адмирала Сенявина» и Н. Г. Лишина с «Генерал-адмирала Апраксина».

Одновременно суд ходатайствовал перед всероссийским монархом о замене смертной казни заключением в Петропавловскую крепость на 10 лет. Император Николай II, как и ожидалось, «высочайше» помиловал одних из главных виновников цусимского позора.

Между тем более чем полумиллионная русская армия с двумя тысячами артиллерийских орудий продолжала стоять в полной боевой готовности на Сыпингайских позициях. Стояла в почти полном бездействии, если не считать конного рейда генерала Мищенко во вражеский тыл, да действий команд охотников перед линией фронта. Бездействовали и японцы.

В такой обстановке состоялись переговоры в американском городе Портсмуте. Дипломатический торг продолжался две недели. Портсмутский мирный договор был подписан 23 августа 1905 года.

По ному Россия признавала за Японией преобладающие интересы в Корее, уступала ей права на аренду Квантунского полуострова с Порт-Артуром и портом Дальним, передавала без оплаты южную ветку Южно-Маньчжурской железной дороги со всем имуществом.

Эта статья Портсмутского мирного договора, как и предвиделось, вызвала бурю восторга на Японских островах:

— Мы вернули себе Квантуй, который принадлежит нам по праву победителя в войне с Китаем!..

Российская империя уступала Стране восходящего солнца южную часть острова Сахалин (по-японски - Карафуто) до 50-й параллели, которая становилась линией государственной границы. Стороны обязывались взаимно не возводить на Сахалине никаких военных укреплений и обеспечивать безопасность морского плавания в проливах Даперуза и Татарском. Стороны обменивались военнопленными.

Вопрос о выплате контрибуции российская делегация во главе с опытным дипломатом С. Ю. Витте решительно отвергла. Японской делегации, которой руководили министр иностранных дел Ютара Комара и кавалер Императорского ордена Священного Сокровища 1-й степени Тахакира Когоро, пришлось уступить. Первоначально японская сторона требовала выплаты контрибуции в размере 1200 миллионов иен, говоря о том, что война ей обошлась в два миллиарда иен.

Как отнеслись к Портсмутскому миру русские войска в Маньчжурии? Участник Русско-японской войны Алексей Любицкий в своих воспоминаниях о её заключительном аккорде - вести о заключении мирного договора писал следующее:

«Не могу сказать, чтобы войска были ею особенно обрадованы: ни музыки, ни криков «ура» нигде не было слышно. Все чувствовали себя неудовлетворёнными, всех угнетала мысль о бесплодных трудах и жертвах, доставивших нам вместо славы чуть ли не позор.

...Мы имели полное право рассчитывать на успех. Обстоятельство это, очевидно, было принято во внимание и японцами, так как они иначе ни в коем случае не согласились бы заключить мира без получения контрибуции и со всеми другими поставленными нам условиями.

Как знать, чем бы закончилась война, если бы не было заключено Портсмутского договора?

Да и кончилась ли она. Не грозит ли она вспыхнуть снова в недалёком будущем?

Мысли эти невольно напрашиваются, вспоминая ту сдержанность японских армий и народное неудовольствие, с которыми встретила Япония условия мира...».

После подписания Портсмутского мирного договора Русско-японская война официально прекратилась. Войска Маньчжурских армий стали возвращаться в Отечество...

Генерал-квартирмейстер 3-й Маньчжурской армии не мог пожаловаться на то, что его заслуги на Русско-японской войне не отмечались. Лучшим свидетельством тому стали ордена: Святого Станислава с мечами и Святой Анны. Скажем, что для рядового армейского генерала это были достаточно высокие отличия.

Получил он в награду и медаль «В память Русско-японской войны». Она изготавливалась из трёх видов металла. На лицевой стороне её помещалась дата «1904-1905» и изображение всевидящего ока. На обороте шла надпись — «Да вознесёт нас Господь в своё время».

Война на полях Маньчжурии дала генерал-майору Алексееву не только боевые орденские награды. Он получил и почётное наградное Золотое оружие с надписью «За храбрость», особо ценимое в Русской армии. С этой саблей из знаменитой своей закалкой и рисунком Златоустовской стали на боку, с Георгиевским темляком, Михаил Васильевич пройдёт всю Первую мировую войну и почти всю войну Гражданскую.

С награждения Золотым оружием, собственно говоря, генерал Алексеев стал «знаком» императору Николаю II. Тот, ставя на представление своё «высочайшее» одобрение, спросил:

— Генерал Алексеев. Это тот самый генерал, под которым во время рекогносцировки снарядом убило лошадь? Под Мукденом, не так ли?

— Совершенно верно, ваше величество.

— Кроме личной храбрости у представленного к награждению Золотым оружием, наверное, есть ещё и другие генеральские достоинства?

— Есть, ваше величество. Несомненные. В войне с Японией генерал-майор Алексеев заявил о себе как о весьма перспективном старшем чине квартирмейстерской службы.

— Академию закончил.

— Да, ваше величество. Генерального штаба по первому разряду. Награждён был Милютинской премией.

— Похвально. Возьмите его на заметку и после войны представьте к выдвижению по штабной линии в округах. Или лучше для начала армейской жизни пусть послужит ещё в Генеральном штабе, в его главном управлении.

— Будет исполнено, ваше величество...

Думается, что после этого случая генерал Алексеев оказался в поле зрения Николая II. Тот о русской армии, как и его предшественники на всероссийском престоле, пёкся всегда. Перспективные же военачальники, да ещё с боевым опытом, требовались для любой армии.

Из Маньчжурии генерал-квартирмейстер расформированной по случаю подписания мирного договора армии возвращался домой по железной дороге. Алексеев, да и не только он один, был поражён размахом революционных беспорядков, которые царили почти по всей линии Транссибирской железнодорожной магистрали.

Ещё в ходе войны в одном из писем супруге он писал о своих чувствах после прочтения во фронтовом «Манчжурском вестнике» сообщения о событиях 9 января 1905 года в российской столице. Речь шла о столкновении войск с «толпой» у Нарвских ворот и Александровского сада:

«Трудно судить по короткой телеграмме, но мне рисуется внутреннее наше положение опасным. Брожение ищет выхода. Этот выход может быть дан мерами предупредительными, но силы накопившиеся могут и не дождаться этих мер, и прервать все преграды, и вылиться в форму, образец которой нам даёт история. Для мирного выхода опять же нужен человек и нужно не упустить время. Но человека нет, а сколько пропущено времени.

Вразуми Бог тех, кому вверена судьба России, пошли им умение вывести на глубокое место её исторический корабль, носящийся ныне между опасных скал без руля, без опытного капитана, без разумных, решительных и смелых лейтенантов.

Я весь теперь двоюсь душой между нашими здесь неважными делами и событиями в России. Опасное, тревожное время в Петербурге, мне страстно бы хотелось быть с тобою и своими малышатами (детей супругов Алексеевых звали Николай, Клавдия и Вера. - А. Ш.).

Нужно, однако, отбывать общую страдную русскую пору так, как складывает это судьба. В общем, действительно тяжёлая година, и переживать её приходится родине без видных деятелей. Можно сказать, что здесь власть и судьба в руках ходульных, мнящих, но не твёрдых, ну, а в Петербурге ты сама знаешь...».

То на одной, то на другой станции, на зданиях вокзалов мелькали красные флаги. Эшелоны с демобилизованными солдатами превращались в неуправляемые воинские команды на колёсах. Среди солдат сновали агитаторы всевозможных социалистических партий. Воинская дисциплина пала в считанные дни, среди солдат было много пьяных. Офицеры и младшие командиры растеряли большую часть своей уставной власти.

На Транссибе, по которому из Маньчжурии в Россию шли десятки и десятки воинских эшелонов, царила революционная анархия. Алексеев смотрел на всё это «безобразие» из окна вагона. В голове мелькала только назойливая и тревожащая ум мысль:

— Смута. Русская смута. Как во время царей Шуйского и Лжедмитрия...

— Что будет завтра с Россией? Погибнет или укрепится после смуты?..

Михаил Васильевич и ехавшие с ним в одном вагоне офицеры-фронтовики не расставались с личным оружием. В вагон во время остановок не раз пытались вломиться пьяные солдаты, за спинами которых мелькали возбуждённые лица людей штатских, оружия в руках не державших.

— Революция! Долой самодержавие! Власть народу!..

Но при виде рук, положенных на расстёгнутые кобуры наганов, нижние чины как-то сразу трезвели и торопились покинуть вагон. Проливать кровь никому не хотелось. На железнодорожных станциях то там, то здесь звучали винтовочные выстрелы.

На одной из железнодорожных станций, в Самаре, в вагон вбежал мальчишка - продавец газет. Он торопливо выговаривал:

— Самарские ведомости. Поэт Соловьёв пишет стихи о войне с Японией. Читайте свежий номер!

— Сколько стоит?

— Пятак, господин генерал.

— Возьми монету.

Действительно, во всю первую полосу аршинными буквами шла надпись «Поэт Соловьёв пишет стихи о Японской войне». Ниже броские стихотворные строки:

Дальше читать стихотворение Михаил Васильевич не стал, чтобы не окунуться в мир грустных воспоминаний. Но ему подумалось: «Какие обидные для россиянина строки. И куда только цензура смотрит...».

С прибытием в Санкт-Петербург генерал-майор Алексеев вернулся к исполнению обязанностей по прежней должности. Но не надолго. В конце сентября 1906 года Михаила Васильевича, имевшего прекрасные аттестации за Русско- японскую войну, ожидало большое повышение по службе.

Императорским указом он был назначен на должность 1-го обер-квартирмейстера Главного управления Генерального штаба.

Глава третья МЕЖДУ ДВУМЯ ВОЙНАМИ

Главное управление иначе называлось оперативным. Оно руководило военными учениями в округах, штабными играми, известными Царскосельскими манёврами под столицей, на которых в обязательном порядке присутствовал сам государь. Через Главное управление Генерального штаба проходила разработка совершенно секретных планов на случай возможных войн.

Михаил. Васильевич оказался на новой должности, как на «своей». При разработке документов к его голосу прислушивались старшие начальники, которые прониклись к подчинённому генералу немалым доверием за широту его познаний, немалый военный и армейский опыт. За способность, наконец, мыслить стратегически. В Главном управлении говорили:

— Алексееву долго у нас не работать. Вырос из должности...

— Он же готовый начальник штаба военного округа у государственной границы...

— Теперь с оперативной работы его на профессорскую в Николаевскую академию никак не сманить...

Алексеев был последователен в признании вероятных союзников и противников России в будущей большой европейской войне. Он считался откровенным «противником» Германии, в которой видел главную военную опасность для Отечества. Не случайно Михаил Васильевич говорил сослуживцам:

— Германия в своей основе имеет Прусское королевство. А Пруссия ещё с Семилетней войны стремилась к территориальным захватам. Историю, господа, забывать нельзя... Но Алексеев не мог не знать о том, что официальный Берлин долгое время искал путей политического сближения с сильной Российской империей. За сближением на дипломатическом поприще должно было последовать сближение в военных вопросах.

Свидетельства таким «поискам» появились вскоре после завершения Русско-японской войны. Даже несмотря на то, что Берлин в той войне явно «маячил за спиной Страны восходящего солнца».

Берлин искал союзников. Не случайно в октябре 1907 года появился на свет секретный протокол между Россией и Германией по Балтийскому вопросу, подписанный в Санкт-Петербурге. От России - товарищем министра иностранных дел К. А. Губастовым. От Германии - статс-секретарём (министром) иностранных дел бароном фон Шеном.

Балтийский протокол практического значения не имел. Но когда впоследствии о нём стало известно, генерал Алексеев на одном из служебных совещаний заметил:

— Наша держава могла оказаться втянутой в неприятности на балтийских водах.

— Но протокол реализации не получил.

— Пусть так. Берлин пустых для себя договоров не заключает...

Любопытно, что пятидесятилетний генштабист уже тогда привлекал к себе внимание людей, которым было суждено стать его сподвижниками по Белому движению. Именно благодаря их воспоминаниям до нас дошли характеристики Михаила Васильевича Алексеева.

Крупнейший военный историк, теоретик русского Зарубежья, белоэмигрант Н. Н. Головин хорошо знал Алексеева лично. Их близкое знакомство состоялось тогда, когда Головин в годы Первой мировой войны длительное время исполнял должность генерал-квартирмейстера Ставки Верховного главнокомандующего. Он писал:

«...Генерал Алексеев являлся выдающимся представителем нашего Генерального штаба. Благодаря присущим ему глубокому уму, громадной трудоспособности и военным знаниям, приобретённым им самим в индивидуальном порядке, он был на голову выше остальных представителей русского Генерального штаба».

В этой оценке обращает на себя внимание то, что Головин подчёркивает: обширные, энциклопедические познания в военных науках Михаил Васильевич приобрёл в «индивидуальном порядке». То есть он всю свою сознательную жизнь занимался самообразованием, познавая то, что не дала ему даже Николаевская академия Генерального штаба.

Генерал А. С. Лукомский, воевавший в годы Гражданской войны на Юге России, став белоэмигрантом, писал в своих мемуарах об Алексееве довольно много.

«Отличаясь громадной работоспособностью и пунктуальностью при выполнении работы, генерал Алексеев являлся образцом, по которому старались равняться и другие участники полевых (инспекторских. - А.Ш.) поездок. Играло здесь роль, конечно, и то, что, хотя во всех этих поездках генерал Алексеев являлся якобы равным со всеми другими участниками поездки, получая и выполняя одинаковые с другими задачи, он, будучи ближайшим помощником начальника Генерального штаба, являлся фактически лицом, которое влияло на аттестации участников поездок и от заключения которого могла зависеть дальнейшая служба и старших, и младших офицеров Генерального штаба».

Хотя Алексеев покинул столицу, его профессорская деятельность не осталась не отмеченной. 16 декабря 1908 года он был избран почётным членом конференции Императорской военной академии.

Война в Маньчжурии порой напоминала о себе. Михаил Васильевич стал одним из деятельных добровольных помощников Комитета по сбору пожертвований на сооружение православного храма, который был бы памятником русским морякам, оставшимся в море без могил - храма «Спаса на водах».

В состав комитета вошли более пятидесяти человек. Среди них были вдова вице-адмирала С. О. Макарова, родители лейтенанта С. П. Огарёва с броненосца «Наварин», и жена капитана 1-го ранга С. П. Шеина, командира крейсера «Светлана», сестра лейтенанта графа В. Н. Игнатьева с эскадренного броненосца «Император Александр III» и другие. В том числе морской министр и начальник Главного морского штаба.

Инициативу поддержал российский министр внутренних дел П. А. Столыпин, который направил государю соответствующий доклад. Император Николай II начертал на нём собственноручно:

«Согласен и всецело сочувствую мысли увековечить память моряков».

Комитет по сбору средств на сооружение православного храма «Спаса на водах» разослал по всей России «Воззвание», в котором говорилось следующее:

«...Над тысячами героев-мучеников сомкнулась безжалостная морская бездна, не осталось по ним следа, и негде над прахом их помолиться. Но не может с этим примириться сердце русского народа! Помянем же героев, принявших за Родину-мать мученический венец, сооружением в столице России в знак народной благодарности и в назидание потомству храма-памятника подвижникам, по морям разбросанным без могилы, без креста. В сей храм, с начертанными на стенах именами погибших моряков-братьев, на сияние Креста, на свет лампад, на призыв молитвенных поминовений слетятся чистые души непогребённых, и тут, в Святом Доме этом Божием, обретут они себе усыпальницу вечную!..»

Святейший синод разрешил провести кружечный сбор по церквам Российского государства. Купеческий банк открыл специальный счёт. В числе добровольных взносов был и взнос от имени офицеров и генералов Генерального штаба.

Строительство храма началось в 1910 году на берегу Невы, ближе к Финскому заливу, при впадении в Неву Ново-Адмиралтейского канала. Храм-памятник возводили художник-архитектор М. М. Перетяткович, инженер-строитель С. Н. Смирнов и прославленный скульптор Б. М. Микешин. Во время торжеств при закладке Спаса на Водах в его фундамент был замурован солдатский Георгиевский крест. Внутренняя отделка храма производилась по рисункам академика Н. А. Бруни.

Храм-памятник погибшим в Цусимском морском сражении русским морякам был торжественно открыт 31 июля 1911 года в присутствии императора Николая II и членов императорской фамилии, высших государственных и церковных лиц. В торжествах приняла участие делегация Генерального штаба, в том числе и генерал Алексеев.

Спас на Водах стал одним из самых почитаемых храмов российской столицы, особенно в среде военных моряков и участников Русско-японской войны. Однако историческая судьба православный храм не уберегла.

Цусимский храм Спас на Водах был уничтожен до фундамента в конце марта 1932 года при С. М. Кирове, фактическом главе города Ленинграда. Как православную церковь храм ликвидировали («национализировали») ещё в 1918 году. Было запрещено в нём богослужение, а само здание отдано под «культурные нужды» близлежащего завода...

30 октября 1908 года Михаил Алексеев производится в чин генерал-лейтенанта. С его получением он теперь входит не только по служебному положению, но и по воинскому званию в ряды высшего генералитета Русской армии.

Одновременно с присвоением чина генерал-лейтенанта Алексеев назначается на новую должность. Она оказалась той, которую ему в ходе Русско-японской войны прочил император Николай II, - начальник штаба приграничного Киевского военного округа.

«Высочайшим приказом 30 августа 1908 года за отличие по службе произведён в генерал-лейтенанты с назначением начальником штаба Киевского военного округа».

Прощание с сослуживцами прошло в трогательной обстановке. Из оперативного отделения Генерального штаба уходил на повышение работник не просто опытный, а ещё и авторитетный, деятельный и работоспособный. В прощальном «особом» приказе начальник Генштаба засвидетельствовал следующее:

«...Вся предшествующая служба Алексеева отмечена верным и настойчивым служением его интересам армии и, в частности, генеральному штабу на разнообразных должностях, которые он занимал... Он всегда брал на себя львиную долю работы и стремился быть незамеченным...».

Между тем в Европе назревала большая война. И то, что Российская империя в предстоящем конфликте не могла остаться нейтральной, было ясно всем.

В Генеральном штабе спешно, в режиме самой строгой секретности вносились коррективы в мобилизационные планы. Начальника штаба Киевского военного округа не раз вызывали в Санкт-Петербург для обсуждения вопросов развёртывания Русской армии в преддверии войны и о её начале. Мнения Михаила Васильевича становятся авторитетными: его соображения по вопросам стратегии теперь оспаривались в высшем эшелоне военной власти не часто.

В 1912 году в Первопрестольной состоялось секретное совещание руководителей Военного министерства, Генерального штаба, командующих военных округов и начальников их штабов. Они были собраны по императорскому указу для обсуждения и утверждения плана развёртывания Русской армии в случае войны с Германией и её союзницей Австро-Венгрией.

Генерал-лейтенант Алексеев оказался не просто участником того «высокого» заседания. Он приехал из Киева с твёрдым намерением защитить и обосновать свои стратегические воззрения на предстоящую войну. Свои мысли Михаил Васильевич изложил в докладной записке под названием «Общий план действий». Она носила откровенно критический характер плана мобилизации военной силы России, утверждённого императором Николаем II два года назад, в 1910 году.

Первым человеком, который ознакомился с докладной запиской, стал военный министр генерал от кавалерии В. А. Сухомлинов. Он хорошо знал Алексеева по работе в Генеральном штабе. Поэтому руководитель московского совещания наложил на записке резолюцию:

— Только для служебного пользования. Ознакомить всех участников совещания.

Записка военному министру Сухомлинову пришлась не по душе. Он видел между её строк свои недочёты. Предложения начальника Киевского окружного штаба пугали главу Военного ведомства категоричностью суждений в вопросах стратегии. Но оставить докладную «без законного хода» Сухомлинов не мог.

Алексеевская записка наделала среди участников совещания много шума. Её автору пришлось услышать немало возражений. Причём возражало большинство участников московского совещания:

— Михаил Васильевич. Почему вы настаиваете на ведении в начальный период войны активной обороны?

— Причин здесь несколько. Главная заключается в том, что наши вероятные противники в лице Берлина и Вены сумеют мобилизовать свои армии раньше нас.

— Почему вы так считаете?

— У австрийцев и особенно германцев хорошо развита сеть железных дорог. И протяжённость их далеко не та, что в России.

— Вы имеете в виду Восточную Пруссию?

— Не только её. Германские дивизии могут прибыть из Баварии, например, к нашей границе раньше, чем дивизии сибирских стрелков на берега Немана или Вислы.

— Но сибирские корпуса могут быть отправлены в Царство Польское или Литву по «зелёной улице», без помех на Транссибе. Вы учитываете?

— Пропускная способность Транссиба мне известна ещё с Русско-японской войны. Железнодорожники не смогут дать единовременно достаточное число эшелонов и паровозных бригад.

— Чем это грозит мобилизационному плану, утверждённому государем?

— Тем, что этот план в самом начале войны будет сорван сразу в трёх восточных военных округах: Омском, Иркутском и Приамурском. А ведь в них расквартированы пять стрелковых корпусов, одиннадцать сибирских стрелковых дивизий с частями боевого усиления.

— Хорошо. Бели согласиться с вами, Михаил Васильевич, на предмет ведения активной обороны в начальный период войны, то тогда почему вы настаиваете на выборочном участке последующего стратегического наступления? А не на Наступлении по всей линии фронта?

— Удар должен, на мой взгляд, наноситься на одном стратегическом направлении.

— В своей записке вы называете два направления?

— Точно так. Восточная Пруссия и австрийская Галиция.

— Почему именно они? А не в направлении Берлина? Ведь от Вислы до Одера, что говорится, рукой подать.

— Подать рукой можно только по карте. Если мы будем ив Польши наносить удар по Берлину, то получим не менее сильный удар с севера, из Восточной Пруссии.

— Но с её стороны мы можем прикрыться надёжным заслоном. И к тому же там заканчивается возведение крепостей Ивангорода и Варшавской. Они современны и хорошо вооружены.

— Крепости могут не устоять. И к тому же, на мой взгляд, австрийцы обязательно помогут своим союзникам из района Кракова.

— Но наши войска могут отразить и этот удар.

— В начальный период войны силы Русской армии в Царстве Польском не могут быть распределены одновременно на трёх стратегических направлениях. Мы можем, не прорвавшись к Берлину, оказаться в мешке. Если, разумеется, не заслонимся от неприятельских ударов из Восточной Пруссии и от Кракова.

— Михаил Васильевич. Нам кажется, что вы недооцениваете силу Варшавского военного округа. А это пять армейских корпусов в составе девяти дивизий пехоты, в том числе одной гвардейской, двух стрелковых бригад. Одной кавалерии в Варшавском округе сколько. Шесть кавалерийских дивизий, одна казачья, гвардейская кавалерийская бригада из Уланского Его Величества полка и Гродненского гусарского. Такой ли конницей не наносить удар по германской столице?!

— Такой кавалерийский удар, на мой взгляд, проблематичен и опасен для нас.

— Чем же?

— Наша кавалерия не обучена действовать в больших массах. На военных манёврах после Русско-японской войны совместные действия нескольких дивизий конницы не отрабатывались. Это известный факт. Он не секрет и для генеральных штабов Германии и Австро-Венгрии. Поэтому там многотысячного конного рейда с русской стороны могут не опасаться.

— Но мы можем успеть отработать на учениях такой кавалерийский удар.

— Согласен, можем. Но для начала надо внести соответствующие изменения в Кавалерийский устав, а только потом начать организацию взаимодействия кавалерийских и казачьих дивизий на манёврах.

— Отработать взаимодействие на уровне дивизий конницы можно. Это вполне реально.

— Но в случае прорыва на Берлин нам придётся сводить кавалерию в корпуса. А здесь у нас, как в известной поговорке, конь не валялся.

— Хорошо, это вопрос спорный. Что вы понимаете под активной обороной? Есть ли у вас какие-нибудь тактические новшества?

— Я предлагаю в своей записке сразу же перейти пехотными группами и кавалерией границу в Восточной Пруссии. В первый же день войны. И навязывать германцам, которые выдвигаются к границе, встречные бои. Прежде всего лёгкой казачьей конницей.

— Но ведь на казаков можно возложить и другие боевые задачи.

— Казачьи сотни могут вести ближнюю разведку. Ведь есть же у Суворова в его «Науке побеждать» слова о том, что казаки везде пролезут.

— Значит, Михаил Васильевич, вы против одновременного наступления по всей линии фронта?

— Категорически против. Это противоречит реальным возможностям нашей армии, мобилизационной способности государства...

На московском совещании начальник штаба Киевского военного округа генерал-лейтенант Алексеев не получил одобрения своих предложений большинством военачальников, в том числе и военным министром Сухомлиновым.

В. А. Сухомлинов больше всего уповал на кавалерийский удар. Такое было вполне понятно: бывший блестящий эскадронный командир лейб-гвардии Кирасирского Его Величества полка, получивший за доблесть в Русско-турецкой войне 1877-1878 годов орден Святого Георгия 4-й степени, долгое время служил в гвардейской коннице. Одно время командовал 6-м лейб-драгунским Павлоградским полком и Офицерской кавалерийской школой, командовал кавалерийской дивизией.

Того, что армия технически преображалась, военный министр Сухомлинов почти не замечал. К заботам и трудностям артиллерийского ведомства относился с прохладцей. Он жил воспоминаниями турецкой войны, которая прославила его имя. В Русско-японскую войну командовал Киевским военным округом и сражений на полях Маньчжурии не знал.

Спорить с ним генштабистам, занимавшимся вопросами стратегического развёртывания Русской армии, не приходилось по одной веской причине. Он пользовался неизменным расположением императора Николая II и особенно императрицы Александры Фёдоровны. Последняя, как известно, своё влияние на решение военных вопросов в Российском государстве оказывала немалое.

Сухомлинов оставался на посту военного министра до июня 1915 года. За время своего пребывания на посту главы Военного ведомства он успел «повоевать» с Государственной думой, пользуясь неизменной поддержкой Николая II. Тот был в восторге от его докладов, всегда лёгких и оптимистических, и обычно не советовал выступать в Думе, особенно если на заседании присутствовали самые ярые противники военного министра М. В. Родзянко и А. И. Гучков:

— Что вам с ними спорить - вы же мой министр. И этим должно быть всё сказано...

«Свалить» Сухомлинова с поста военного министра не смогли даже усилия великого князя Николая Николаевича-младшего и председателя Совета министров В. Н. Коковцева. Первый в начале Первой мировой войны являлся Верховным главнокомандующим России и предъявлял Военному ведомству самые серьёзные претензии из-за недостатка артиллерийских снарядов и армейского имущества.

Сухомлинов сумел избежать и разбирательства «личных грехов». Так, дворянство Полтавской губернии через своего губернского предводителя сделало всеподданнейшее представление императору о неблаговидных поступках военного министра в бракоразводном процессе его жены с полтавским дворянином Бутовичем. Подобное дело могло вполне «свалить» другого министра, но только не любимца царской четы.

И всё же в 1915 году Сухомлинова освобождают от поста военного министра. Под давлением возмущённой военными неудачами общественности его привлекают к следствию по обвинению в «противозаконном бездействии, превышении власти, служебных подлогах, лихоимстве и государственной измене».

Николаевскому любимцу пришлось посидеть и под домашним арестом, и в Трубецком бастионе Петропавловской крепости, и в «Крестах». Следствие шло при Николае II и Временном правительстве. Хотя большинство обвинений не подтвердилось, в сентябре 1917 года Сухомлинова всё же приговорили «за неподготовленность армии к войне» к бессрочной каторге, заменённой тюремным заключением с лишением всех прав собственности.

Интересно, что соучастницей его государственных преступлений называлась жена. Но суд под председательством сенатора Н. Н. Таганцева её оправдал, хотя уголовного осуждения бывшей полтавской помещицы требовали ни много ни мало два романовских министра юстиции — А. А. Хвостов и А. А. Макаров. В противном случае они грозили императору собственной отставкой.

При Советской власти заключённый в «Кресты» 70-летний царский генерал попал под амнистию. Летом 1918 года он покинул Россию и выехал в Финляндию, а оттуда в Берлин, где и умер, успев оставить после себя нашумевшие в среде белой эмиграции «Воспоминания»...

Московское совещание утвердило Алексеева в правильности своих стратегических воззрений. Его не смутило даже то, что многие армейские военачальники так и не увидели в предложениях «разумного зерна». Да и сам император Николай II, и руководство российского Генерального штаба стояли тогда «на перепутье» при выборе стратегических решений относительно войны против Германии и Австро-Венгрии.

Возражения возражениями, но всё же в ранее утверждённый плав пришлось вносить серьёзные коррективы. Большинство из них вносилось по предложению генерал-лейтенанта Алексеева. В итоге мобилизационный план 1910 года оказался пересмотренным.

С тяжёлыми раздумьями возвращался Михаил Васильевич в Киев. Было ясно одно: Россия не успеет подготовиться к большой войне. Не успеет даже закончить те военные реформы, которые начались после поражения в Русско-японской войне.

Понимал он и другое. В случае военных неудач политическая ситуация в огромной державе могла накалиться и революционное брожение могло приобрести невиданный ранее размах. Баррикады на Пресне, «советы» в сибирских городах, разложение войск могли повториться. Такие разговоры не раз велись в кругу близких Михаилу Васильевичу людей:

— А что тогда будет?..

— Устоит ли 300-летняя романовская империя?..

— И кто может прийти ей на смену?..

— Какая государственная сила и власть?..

— В какой роли может оказаться Русская армия?..

Дел у начальника окружного штаба хватало. Его труды не остались незамеченными в Военном ведомстве. В Санкт-Петербурге решили, что генерал-лейтенанту Алексееву пора дать самостоятельное командование, открыть перспективы для роста как генерала-единоначальника.

В июле 1912 года Михаила Васильевича назначают командиром 13-го Армейского корпуса Московского военного округа, штаб которого располагался в городе Смоленске.

К тому времени было уже очевидно, что вопрос о большой европейской войне решён окончательно. Говорить приходилось только о том, когда она «вспыхнет» и в каком составе начнут вооружённую борьбу две коалиции: Антанта и Центральный блок. Больше всего прочили в союзники Германии и Австро-Венгрии султанскую Турцию. В Стамбуле просто не могли пропустить возможность ещё раз повоевать с Россией за Кавказ и Крымское ханство.

Исходя из этого и строилась тактическая подготовка войск. Она велась по новым уставам, которые максимально учитывали опыт Русско-японской войны 1904-1905 годов. Уставы дополняли различные секретные распоряжения из Военного министерства и Генерального штаба. Командиру 13-го Армейского корпуса их поступало всё больше и больше.

По наиболее серьёзным из них генерал-лейтенант Алексеев собирал служебные совещания офицеров корпусного штаба с приглашением командиров дивизий, пехотных полков и одномерных с дивизиями артиллерийских бригад.

— Надо готовить офицеров батальонного и ротного звена действовать в поле грамотно и инициативно...

— Присутствовал на учениях 142-го пехотного Звенигородского полка из 36-й дивизии. Бодрым видом и полевой выучкой солдат доволен. Но где же взаимодействие полка в атаке с приданной ему артиллерийской батареей дивизионной бригады?..

— Задача полковому начальству: как можно быстрее поставить в строй прибывших на днях призывников...

— Отслуживших унтер-офицеров и фельдфебелей агитируйте оставаться на сверхсрочную службу. Армии нужны кадровые младшие командиры...

— В 141-м пехотном Можайском полку нет полковой истерии. Такую памятку надо создать, чтобы нижние чины, да и офицеры знали боевой путь своей воинской части. Ведь годом основания Можайского полка является 1796 год. Эпоха Петра Великого, его Азовских походов...

— В Каширском полку лазарет содержится в неприспособленном для медицинских нужд строении. Полковому начальству приказываю подыскать под лазарет в городе Брянске более пригодное здание. Просить от моего имени содействия у градоначальника...

— Из Рижского уезда Рязанской губернии от родителей солдата 143-го пехотного Дорогобужского полка Леонида Докучаева на имя полкового командира пришло письмо. В нём жалоба на местные власти, которые отказали в малом солдатской семье. Отправить соответствующие письма старосте села Пронино и ряжскому уездному начальству. Письма подписать лично командиру полка...

— Командирам полков и дежурным по полку служебной обязанностью считать снятие пробы с варки в солдатских котлах...

— В 13-м сапёрном батальоне, где солдаты маются животами, почистить завтра же колодцы питьевой воды...

Приказания корпусного командира, как правило, заканчивались следующим:

— Об исполнении доложить на моё имя к такому-то числу...

Алексеевские требования к подчинённым ему командирам были строги. Но и тактичны, давая начальству достаточно времени на исправление, устранение и недопущение впредь служебных ошибок.

«Уставной порядок», «организованность войск» для Михаила Васильевича не были какими-то догмами. Он видел ещё со времени службы прапорщиком, а потом ротным командиром в 64-м пехотном Казанском полку в порядке и организованности то, что готовило войска к войне.

Алексеев часто вспоминал слова вице-адмирала С. О. Макарова, сказанные им ещё до порт-артурской эпопеи:

— Помни войну!

Михаил Васильевич порой дополнял широко известное военному человеку макаровское изречение своими словами:

— Помни войну последнюю, Русско-японскую. Но готовься к войне иной и тактически, и технически…

Однажды в самом конце 1913 года Алексеев собрал корпусное начальство вплоть до батальонных командиров на служебное совещание. О его повестке он объявил в своём выступлении:

Из Генерального штаба через окружной штаб пришёл перевод добытой нашей агентурой «Секретной записки германского Большого генерального штаба». Она посвящена состоянию нынешней Русской армии. Мне приказано ознакомить вас с этим поучительным документом.

Увидев, что некоторые собравшиеся начали открывать чернильницы, Михаил Васильевич заметил:

— Записей прошу не делать. Содержание германской «секретной записки» должно войти в наше сознание…

Алексеев, прежде чем начать читать присланный документ, сказал:

— Примечательно то, что в немецком Большом генеральном штабе считают, что военное дело в России переживает подъем. Послушаем теперь, чем это германцы подтверждают.

Генерал-лейтенант вышел из-за стола на середину небольшого зала, в котором проводились служебные собрания.

— После войны в Маньчжурии в военном деле России наблюдается значительный подъем. В связи с быстрым хозяйственным ростом государства появилась возможность предоставить управлению армии средства, значительно превосходящие расходы всех других держав на оборону страны.

Здесь Михаил Васильевич добавил от себя:

— Германский Большой генеральный штаб скромничает. Военные расходы Германии в бюджете 1913 года значительны как никогда. Не только наша Россия ходит в лидерах.

После отступления генерал-лейтенант стал читать дальше:

— России таким образом удалось устранить не только проблемы материального оснащения, вызванные войной на Востоке, но и осуществить вооружение и снабжение армии современными военно-вспомогательными средствами и довести её таким путём до уровня больших западноевропейских армий.

Вновь остановившись, Алексеев заметил:

— А вот качественных изменений в нашей полевой артиллерии германские генштабисты не заметили. Они отмечают только увеличение численности у нас тяжёлой артиллерии и успехи в создании новых систем крепостных и осадных орудий. Так ли это? Давайте спросим командира нашего мортирного дивизиона полковника Русанова.

Полковник Русанов встал со своего места.

— Валерий Юрьевич. Что вы скажите о германских суждениях о состоянии тяжёлой артиллерии русской армии?

— Думаю, что в немецком Большом генеральном штабе дана справедливая оценка.

— В чём вы видите её правильность?

— Немецкая агентура схватила главное. Наши мортирные дивизионы вооружены теперь 48-линейными мортирами образца 1910 года. А более тяжёлые орудия, 120-линейные гаубицы Круппа, немцы знают не хуже нас. Они хоть и образца 1904 года, но не устарели на сегодняшний день.

— Есть ли претензии к боеприпасам? В Русско-японскую войну нарекания имели место.

— Снаряды к нашим дивизионным мортирам поступают из Брянского артиллерийского арсенала. Качество хорошее. Другое дело, сколько боеприпасов будет получать армейская тяжёлая артиллерия с началом войны.

— А что вы можете сказать о наших полевых пушках?

— Поступающие в войска трёхдюймовки неплохи. Вот их германскому Генштабу следовало бы заметить в своей «секретной записке».

— Думается, что немцы их проглядели. Или почему-то хитрят.

Корпусной командир продолжил чтение:

— ...Путём увеличения окладов жалованья и пенсий было достигнуто омоложение и увеличение офицерского корпуса.

Михаил Васильевич обратился к слушателям:

— Как можно прокомментировать такое немецкое суждение?

Встал командир 142-го пехотного Звенигородского полка Сапожников:

— В Большом германском генеральном штабе замечают, что русское офицерство помолодело после войны с Японией. А что касается повышения денежного довольствия, то большим оно не стало. Известно, что гвардейский поручик получает намного меньше квалифицированного мастера с Невского или Обуховского заводов столицы.

Алексеев резюмировал:

— О жалованье говорить не будем. Не нам обсуждать правительственные решения на сей счёт. Денежное довольствие армии и флота строится из финансовых возможностей государства. Слушаем дальше.

Михаил Васильевич взял новый лист машинописи и стал читать:

— Обильные прибавки и введение германских организационных принципов обеспечили возможность создания почти не существовавшего раньше унтер-офицерского корпуса из сверхсрочного. Как мы можем прокомментировать такое суждение?

Слова попросил подполковник Русанов:

— Хочу заметить, что после Крымской войны многие унтер-офицеры, служившие при государе императоре Николае I, остались на сверхсрочной. А сколько их сдали экзамены на первый офицерский чин прапорщика!

— Но всё же проблема со сверхсрочнослужащими у нас есть.

— Есть только в пехотных полках. В артиллерии эта проблема решается.

— Чем вы это объясняете, Валерий Юрьевич?

— Тем, что вчерашним деревенским парням артиллерия даёт технические знания. Да ещё какого уровня. Тут и механика, и математика, другие научные познания.

Из зала кто-то заметил:

— К нам приходят призывники больше безграмотные или малограмотные. Солдат с образованием выше начальной церковно-приходской школы почти нет в последних призывах.

За подполковника Русанова ответил корпусной командир:

— Беда наша ясна. Грамотных и знающих азы математики действительно мало среди новобранцев. Такие у нас идут в артиллерию, а пехотные полки грамотных бойцов почти не получают.

Кто-то из командиров пехотных полков сказал:

— Надо изменить правила распределения новобранцев и лишить артиллеристов особых прав выбора людей. А то выхода пока не видно.

Корпусной командир словно ждал такой реплики:

— Выход здесь есть, и он ждёт усилий наших офицеров, прежде всего имеющих училищное образование. Есть ли в корпусе полки, в которых нет вечерних школ для нижних чинов?

— Они есть и в артбригадах, и в мортирных дивизионах и даже в сапёрных батальонах дивизий.

— Вот это похвально. Через год-два наш солдат должен уметь читать, писать, знать арифметические правила. И... знать полковые исторические памятки. Солдат должен видеть себя причастным к полковой славе.

После перерыва Михаил Васильевич сказал:

— А теперь послушаем, как оценивают германские генштабисты русского солдата. В «секретной записке» есть специальный раздел под названием «Людские ресурсы Русской армии».

Он стал читать новый листок:

— Людской материал России надо считать хорошим. Русский солдат силён, непритязателен и храбр, но неповоротлив, несамостоятелен и негибок умственно. Он легко теряет свои качества при начальнике, который лично ему незнаком, и в соединениях, к которым он не привык. Поэтому хорошие качества русской пехоты при прежнем методе боя в сомкнутых соединениях могут проявиться лучше, чем теперь. Русский солдат мало восприимчив к внешним впечатлениям. Даже после неудач русские войска быстро оправятся и будут способны к упорной обороне.

Закончив читать, Алексеев спросил:

— Что можно сказать об оценке германским Большим генеральным штабом нашего солдата. Не правда ли, уж очень рационально она звучит?

— Более чем рационально, Михаил Васильевич. Словно из авторов этой записки никто не был наблюдателем в Маньчжурии и под Порт-Артуром.

— Почему не был. Германских советников в японской армии в 1904-м было предостаточно.

— Тогда они должны были видеть, насколько верен русский солдат воинской присяге.

— Да, немецкие генштабисты это выделили отдельным положением. Слушайте этот абзац внимательно. В нём говорится о политических настроениях в нашей армии.

Генерал-лейтенант Алексеев, видевший воочию революционный бунт на железнодорожных станциях Транссиба, прочитал:

— В последние годы в русской армии имели значительный успех революционные устремления, особенно в технических войсках. Но в общем русский солдат ещё верен царю и надёжен.

Один из командиров пехотных полков заметил:

— Довольно странная оценка. Русского солдата трудно обвинить в отсутствии патриотизма на войне.

— Они дают оценку в преддверии ожидаемой войны в Европе. Германцы же прагматики, реалисты. Немецкий Генштаб уже видит войну против России. Об этом в записке говорится не впрямую, но касательно.

— Зачитайте, пожалуйста, Михаил Васильевич.

— Хорошо, читаю. Оценка будущей войне даётся в разделе о людском материале. Вот она: война против Германии и Австрии встретила бы популярность среди русского населения.

— Но должна же быть у германцев какая-нибудь оговорка про нашу слабость?

— Она есть. Дальше говорится следующее: живущие в России поляки должны быть признаны не совсем надёжными.

— И это всё. А про Кавказ, где война тлеет с прошлого столетия, ничего не говорится?

— Ничего. По-видимому, в немецком Генштабе считают там положение на сегодняшний день вполне стабильным.

— Если немцы так расписали достоинства и слабые стороны нижних чинов нашей армии, то они не могли не сказать о нашем офицерстве. Есть ли там что-нибудь о нас?

Собравшиеся оживились. Нечасто приходилось слышать «из первых уст» оценку самому себе.

Попросив соблюдать тишину, Алексеев начал читать:

— Офицеры и чиновники. Если хороший солдатский материал не удаётся хорошо обучить, то в этом виноваты офицеры всех чинов. Недостатки русского народа проявляются среди них в особенно сильной степени. Офицеры обладают личной отвагой, но у них нет чувства долга и ответственности. Необходим постоянный контроль старших начальников всюду и во всём, чтобы не допустить всяческого рода служебных непорядков. Преимуществами русских офицеров являются хладнокровие и крепкие нервы, не сдающие даже в самых затруднительных положениях. Но русский офицер очень любит личные удобства, вял физически и умственно, несамостоятелен и беспомощен при внезапных событиях. Русский офицер готов пойти на предприятия, связанные с особыми трудами и опасностями, если он предполагает, что об этом станет всеобще известно. Если этот импульс отсутствует, то часто даже в самом ответственном положении он найдёт для себя удобный выход. Офицеры Генерального штаба много занимаются научными работами, но предпочитают деятельность в канцеляриях практической работе в войсках.

Оглядев притихших командиров, Алексеев спросил:

— Как вам нравится такая оценка?

— Есть над чем поразмыслить, Михаил Васильевич. Но о том, что наши офицеры любят личные удобства - это уж слишком. Пусть германские генштабисты посмотрят, как живёт наш ротный командир.

— Согласен, что авторы записки не все увидели. И о чувстве долга перед Отечеством мы с германским Большим генеральным штабом спорить даже не будем. Война покажет...

«Первый звонок» Великой войны пришёл в Россию короткой телеграфной строкой из столицы Австро-Венгерской империи города Вены:

«28 июня около 11 часов дня в Сараеве сербским террористом убиты наследник престола эрцгерцог Франц Фердинанд и его жена Софья Гогенберг».

Европа тогда ещё не подозревала, что несколько револьверных выстрелов, прозвучавшие в боснийской столице на набережной реки Миляцка, станут первыми выстрелами из многих миллионов Мировой войны, в пламени которой оказалась большая часть планеты Земля. И что супружеская чета австрийского престолонаследника станет первой жертвой опять же из числа многих и многих миллионов погибших людей.

Сербский террорист Гаврила Принцип тоже не подозревал, что его роковой выстрел станет обвинительным актом в нападении Австро-Венгрии на Сербское королевство, которое произойдёт ровно месяц спустя после покушения. Первая мировая война официально начнётся с первого залпа австрийских батарей по сербской столице Белграду.

Известный итальянский историк Луиджи Альбертини напишет о тех револьверных выстрелах на набережной Сараево:

«Сербский террорист стрелял не только в грудь австрийского принца, он метил в самое сердце Европы...».

Слова Альбертини, конечно, звучат преувеличением. Но в Вене с 28 июня 1914 года думали иначе. Созданная по указанию австрийского монарха специальная комиссия «своё дело знала». Неслучайно в состав комиссии входили На правах её руководителей люди, «понимающие ситуацию»: министр по особым поручениям Понграц и начальник осведомительного отдела Генерального штаба Австро-Венгрии фельдмаршал-лейтенант Август Урбански фон Остримиец.

Правда, комиссия начала выдавать в газетных публикациях «свою продукцию» уже после начала Первой мировой войны. Но какова была эта «продукция»?

В декабре 1915 года венгерская газета «Пештер ллойд» опубликовала содержание «некоторых сербских трофейных документов». Заголовок газетной статьи звучал сенсационно: «Тридцать лет тайной дипломатии России на Балканах!»

Затем официальная правительственная газета «Нойе фрайе прессе» сообщила, что в руки вышеназванной комиссии попала «секретная переписка» российского императора Николая II с сербским королём Петром I, которая подтверждала прежние обвинения Вены против России и Сербии. И таких газетных «уток» из «трофейных сербских документов» читатели воюющей Европы узнали немало.

Россию обвинить в прямом участии в террористическом акте на сараевской набережной было просто невозможно. Но вот попытаться убедить мир, что «рука» из Санкт-Петербурга «подталкивала» к этому террористов, - такое делалось. И что в этом деле был замешан российский военный агент (военный атташе) полковник В. А. Артамонов. Но тот сумел доказать своё полное алиби.

Категорически отверг причастность к сараевскому убийству русского дипломата Артамонова и руководитель тайной сербской офицерской организации «Объединение или смерть», известной также как «Чёрная рука», полковник Димитрий Димитриевич по прозвищу Апис (что означает «священный бык»). На судебном процессе Димитриевич категорически отверг все обвинения в адрес России. По приговору салоникского военного трибунала руководитель «Черной руки» и многие его соратники из числа сербских офицеров были расстреляны.

Новый судебный процесс по делу тайной офицерской организации «Объединение или смерть» состоялся в Югославии в 1953 году. Он посмертно реабилитировал полковника Димитрия Димитриевича и его товарищей, полностью сняв все «террористические» обвинения в адрес «Черной руки».

Убийца эрцгерцога Франца Фердинанда принадлежал к тайному обществу боснийской молодёжи «Млада Босна» («Молодая Босния»). Оно было создано в 1910 году сразу же после аннексии Австро-Венгрией бывших турецких провинций Босния и Герцоговина. При этом австрийские власти «покорили огнём и мечом» сербские земли. Неслучайно Гаврила Принцип на суде заявил:

— Главным мотивом, который руководил мною, было стремление отомстить за сербский народ...

Перед прибытием эрцгерцога в Сараево, австрийские войска провели крупные манёвры на границе с Сербией. В той напряжённой обстановке на Балканах такие действия расценивались как откровенная провокация. «Млада Босна» стала готовить покушение на наследника австрийского престола.

Трудно назвать случайным совпадением то, что эрцгерцог Франц Фердинанд прибыл в Сараево после окончания военных манёвров на боснийской земле рано утром 28 июня. Выбор дня прибытия в соседней Сербии могли принять за вызов: это был день национального праздника Святого Витта, годовщины исторической битвы на Косовом поле.

В 1389 году в ходе ожесточённого и кровопролитного сражения сербская армия была разбита превосходящими силами армии османского султана Мурада I. И православная славянская страна попала под вековое турецкое иго.

Однако Косово поле давало Сербии историческую надежду вновь обрести свободу. В ходе той битвы национальным героем стал воин Милош Обилич, сразивший турецкого султана. Обилия и стал тем образом, который вдохновил участников «Млада Босны» на покушение на австрийского престолонаследника.

В Сараево действовала целая группа террористов: шесть человек во главе с Д. Иличем и Г. Принципом. Они были вооружены револьверами и бомбами, полученными от тайной организации сербских офицеров «Объединение или смерть». Сценарий убийства эрцгерцога Фердинанда очень напоминал план покушения на российского императора Александра II.

Австрийский император Франц Иосиф перенёс гибель престолонаследника «без особого страдания». Он даже, по свидетельству очевидцев, сказал:

— Для меня одной заботой стало меньше...

Однако официальная Вена, ещё не дождавшись дня, когда тела супругов примет мавзолей дворца Амштеттен, обвинила Сербию в организации сараевского убийства. Под этим обвинением зримо «просматривалась» Россия, которая на Балканах покровительствовала Сербскому королевству и Черногории.

Судьба же Гаврилы Принципа была трагична. Всю Первую мировую войну он просидел в тюрьме в городе Терезиенштадте, где умер в апреле 1918 года. Его труп был тайно похоронен в тюремном дворе. В 1920 году состоялось перезахоронение останков Принципа в братской могиле с другими умершими участниками заговора младобоснийцев на кладбище в Сараево. На могиле была установлена мемориальная доска со стихами Принципа, которые он написал в тюрьме:

В российской столице в те дни мало кто всерьёз отнёсся к возможным последствиям убийства наследника австрийского престола в Сараево. Одной из причин такого благодушия стала депеша посла России в Вене Н. Н. Шебеко своему шефу, министру иностранных дел С. Д. Сазонову.

«Трагическая кончина эрцгерцога Франца-Фердинанда мало отразилась на здешних финансовых кругах и на бирже - этом показателе настроения деловой части населения. Курс государственной ренты не поколебался, и это объясняется здесь видами на более спокойную и миролюбивую политику правительства в ближайшем будущем...».

Но в бывшей прусской, а ныне общегерманской столице Берлине с сараевским убийством связывали далеко идущие планы. Германский посол в Вене Г. Чиршки послал своему рейхсканцлеру Бетман-Гольвегу телеграмму весьма воинственного содержания.

Рейхсканцлер, получив венскую телеграмму, поспешил с ней в приёмную императора Вильгельма II.

— Телеграмма, надеюсь, из дружеской нам Вены?

— Точно так, ваше императорское величество.

— Что сообщает Чиршки? Читайте самое главное о венском шуме после Сараево. Остальное можно опустить.

— Посол сообщает: ...в Вене со стороны серьёзных людей я неоднократно слышу пожелания, что нужно раз и навсегда свести счёты с сербами.

Император Вильгельм жестом руки остановил рейхсканцлера:

— Эти лица должны говорить твёрже: не раз и навсегда, а теперь или никогда. Читайте дальше.

— Надо прежде всего предъявить Сербии ряд требований и, если она их не примет, действовать энергично.

— Правильно мыслит наш венский посол.

— Я пользуюсь всяким поводом, чтобы сдержанно, но весьма настоятельно и серьёзно предостеречь от необдуманных шагов.

Эта строка из телеграммы «взорвала» императора Вильгельма II:

— Кто его уполномочил на это? Очень глупо. Это его совершенно не касается, это исключительное дело Австрии думать о соответствующих шагах. После скажут, когда дело пойдёт скверно: Германия не хотела!!! Пусть Чиршки соблаговолит оставить этот вздор. С сербами надо покончить именно сейчас.

— В Вену сегодня же будет послана депеша с разъяснениями. Что ещё передать послу в депеше?

— Сообщите Чиршки, что я, как союзник Вены, буду твёрд в отношении Сербии. Сербы - это банда грабителей, которых нужно прибрать к рукам за их преступления...

Обо всех перипетиях сараевского покушения Михаил Васильевич Алексеев узнает уже в ходе Первой мировой войны. Но в последний июньский день 1914 года, держа в руках свежий номер «Московских ведомостей» с сообщением об убийстве эрцгерцога Франца Фердинанда, он скажет сослуживцам:

— Похоже, что Австрия в самые ближайшие дни нападёт на Сербию. И тогда России придётся вступиться.

— Но это же война?

— Не просто война, а большая европейская война Антанты против Австрийской империи и её союзницы Германии.

— В таком случае, Михаил Васильевич, Россию ждёт роль победителя. На её стороне будут воевать Франция и англичане.

— О том, будет ли Россия победительницей, говорить, наверное, не стоит. Война пока никому не объявлена. Но мы с вами будем сражаться за Отечество как русские офицеры, верные своему долгу...

12 июля 1914 года Австро-Венгрия предъявила Сербии уничтожающий и унижающий ультиматум. Одновременно началась мобилизация одиннадцати армейских корпусов. Сербский престолонаследник Александр телеграфировал всероссийскому императору Николаю II о трагическом положении своего Отечества. Тот ответил:

— Россия никогда не останется равнодушной к судьбе Сербии...

Узнав о таком ответе государя России, старый сербский воевода Пашич воскликнул:

— Есть Бог на небе, а царь в России!..

Развитие событий на Балканах «подталкивались» из Берлина. Император Вильгельм II, прочитав телеграмму германского посла в Лондоне К.-М. Лихновского, резюмировал её содержание следующим образом:

— Австрия должна получить на Балканах господствующее положение по отношению к другим меньшим странам за счёт России. Иначе нам не будет покоя...

В Вене не стали ждать истечения срока ультиматума. 15 июля на улицах Белграда начали рваться снаряды с австрийских батарей, поставленных на противоположном берегу реки. Австро-Венгерская империя объявила войну Сербскому королевству.

На следующий день, то есть 16-го числа, начальник Генерального штаба генерал Н. Н. Янушкевич представил императору Николаю II на выбор и на подпись два высочайших указа. Первый - о всеобщей мобилизации в России. Второй - о частичной мобилизации четырёх военных округов, которые предназначались для действий против Австро-Венгрии: Киевского, Одесского, Московского и Казанского.

Император Николай II желал миром потушить только- только разгоравшийся очаг войны на Балканах. Он послал срочную телеграмму в Берлин германскому императору, подписавшись под ней откровенно дружественно: «Ники»:

«…B этот чрезвычайно серьёзный момент я прибегаю к твоей помощи. Слабой стране объявлена гнусная война. Возмущение в России, вполне разделяемое мною, безмерно. Предвижу, что очень скоро, уступая оказываемому на меня давлению, я буду вынужден принять крайние меры, которые приведут к войне. Стремясь предотвратить такое бедствие, как европейская война, я прошу тебя, во имя нашей старой дружбы, сделать всё, что ты можешь, чтобы твои союзники не зашли слишком далеко».

Из Берлина в Санкт-Петербург ответная телеграмма пришла в тот же день. Казалось, что подпись германского императора («Твой искренний и преданный друг и кузен Вилли») «дышала» дружелюбием.

Но содержание телеграфного послания Вильгельма II не оставляло российскому государю никаких надежд на мирное разрешение возникшего на Балканах военного конфликта:

«С глубочайшим сожалением я узнал о впечатлении, произведённом в твоей стране выступлением Австрии против Сербии. Недобросовестная агитация, которая велась в Сербии в продолжение многих лет, завершилась гнусным преступлением, жертвой которого пал эрцгерцог Франц-Фердинанд. Состояние умов, приведшее сербов к убийству их собственного короля и его жены, всё ещё господствует в стране. Без сомнения, ты согласишься со мной, что наши общие интересы, твои и мои, как и интересы всех монархов, требуют, чтобы все лица, нравственно ответственные за это подлое убийство, понесли заслуженное наказание. В данном случае политика не играет никакой роли.

С другой стороны, я вполне понимаю, как трудно тебе и твоему правительству противостоять силе общественного мнения. Поэтому, принимая во внимание сердечную и нежную дружбу, издавна связывающую нас крепкими узами, я употребляю всё своё влияние, чтобы побудить австрийцев действовать со всей прямотой для достижения удовлетворительного соглашения с тобой. Я твёрдо надеюсь, что ты придёшь мне на помощь в моих усилиях сгладить затруднения, которые могут ещё возникнуть...».

Пока шла телеграфная переписка между «Ники» и «Вилли», российский Генеральный штаб уже понял, что европейской войны не избежать.

Начальник Генерального штаба Янушкевич 15 июля посылает секретную телеграмму за № 1785 такого содержания:

«Главнокомандующему Войсками Гвардии и Петербургского военного округа Вёл. Кн. Николаю Николаевичу, наместнику на Кавказе Воронцову-Дашкову, командующим войсками Московского, Варшавского, Казанского, Виленского, Киевского, Одесского и Иркутского округов - Плеве, Жилинскому, Зальцу, Ренненкампфу, Иванову, Никитину и Эверту и наказному атаману Войска Донского Покотилло.

Сообщается для сведения: ...семнадцатого июля будет объявлено первым днём нашей общей мобилизации. Объявление последует установленною телеграммой.

Генерал Янушкевич».

Из сербского города Ниш, куда перебралось из Белграда правительство страны, в Санкт-Петербург 17 июля приходит телеграмма наследного королевича Сербского Александра. В ней были и такие слова:

«...Тяжкие времена не могут не скреплять уз глубокой преданности, которыми связана Сербия со Святой Славянской Русью, и чувство вечной благодарности за помощь и защиту Вашего Величества будет свято храниться в душах всех сербов».

Днём 17 июля император Николай II подписал высочайший указ о частичной мобилизации по мобилизационному расписанию 1910 года войск Киевского, Одесского, Московского и Казанского военных округов. А также второочередных и третьеочередных частей Оренбургского, Уральского и Астраханского казачьих войск и команд пополнения Донского, Кубанского, Терского, Уральского, Оренбургского и Астраханского казачьих войск, входящих в состав мобилизуемых округов, Черноморского и Балтийского флотов.

Телеграмму о частичной мобилизации за военного министра подписали по высочайшему повелению начальник Генерального штаба генерал-лейтенант Н. Н. Янушкевич и начальник мобилизационного отдела генерал-майор Н. А. Добровольский.

А в 7 часов вечера 17 июля 1914 года последовал императорский указ о всеобщей мобилизации.

18-го числа Берлин потребовал в ультимативной форме от России отменить мобилизацию в 24-часовой срок. Сам же объявил в Германии полную мобилизацию.

Получив такой ультиматум, император Николай II предложил императору Вильгельму II передать возникший конфликт на рассмотрение третейского суда в голландской столице Гааге. Ответом стало объявление Германией войны России 19 июля в 7 часов вечера.

В российской столице, других городах состоялись патриотические манифестации. Отвечая на требования общественности, монарх повелел переименовать Санкт-Петербург (хотя назван он был основателем не на немецкий лад, Я на голландский) в Петроград. То есть град Святого Петра в город Петра Великого...

В воинских частях, по всей России читался Высочайший Манифест об объявлении состояния войны России с Германией:

«Божиею милостию Мы, Николай Второй,

Император и Самодержец Всероссийский,

Царь Польский, Великий Князь Финляндский,

и прочая, и прочая, и прочая.

Объявляем всем Нашим верным подданным.

Немного дней тому назад Манифестом Нашим оповестили Мы русский народ о войне, объявленной Нам Германией.

Ныне Австро-Венгрия, первая зачинщица мировой смуты, обнажившая посреди глубокого мира меч против слабейшей Сербии, сбросила с себя личину и объявила войну не раз спасавшей её России.

Силы неприятеля умножаются: против России и всего славянства ополчились обе могущественные немецкие державы. Но с удвоенной силою растёт навстречу им справедливый гнев мирных народов, и с несокрушимою твёрдостью встаёт перед врагом вызванная на брань Россия, верная славным преданиям своего прошлого.

Видит Господь, что не ради воинственных замыслов или суетной мирской славы подняли Мы оружие, но, ограждая достоинство и безопасность Богом хранимой Нашей Империи, боремся за правое дело. В предстоящей войне народов Мы не одни: вместе с Нами встали доблестные союзники Наши, также вынужденные прибегнуть к силе оружия, дабы устранить, наконец, вечную угрозу германских держав общему миру и спокойствию. Да благословит Господь Вседержитель Наше и союзное Нам оружие, и да поднимется вся Россия на ратный подвиг с жезлом в руках, с крестом в сердце.

Дан в Санкт-Петербурге, в 26-й день июля, в лето от Рождества Христова тысяча девятьсот четырнадцатое, Царствования же Нашего в двадцатое.

На подлинном Собственною Его Императорского Величества рукою подписано:

НИКОЛАЙ»