Последний стратег

Глава одиннадцатая АЛЕКСЕЕВСКАЯ ОФИЦЕРСКАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ

ак-то у адъютанта генерала Алексеева ротмистра лейб-гвардии Кирасирского Его Величества полка А. Шапрона состоялся разговор с начальником, с которым у него сложились самые доверительные отношения:

— Михаил Васильевич, отчего у вас, ещё до октября 17-го, родилась мысль начать создавать подпольную военную организацию?

— Всё было просто, ротмистр. После неудачи генерала Корнилова установить в России твёрдую власть я понял, что дальнейшее правление «временных» ведёт к гибели нашего Отечества. Решил объединить людей военных, неравнодушных ко всему творившемуся вокруг них.

— Уже тогда вы видели перед собой цель этого дела?

— Смутно. Но ясно осознавал то, что надо иметь хоть какую-то точку опоры в борьбе за спасение России.

— На кого в столице вы тогда думали опереться в первую очередь?

— Конечно же, в первую очередь, на военную молодёжь, на младшее офицерство, понюхавшее на фронте пороха. Таких людей в Петрограде были тысячи и тысячи: в резервных полках, командированных, в различных формируемых командах, изгнанных за жизненную позицию большевистскими комитетами.

— Но ведь вы делали ставку и на столичных юнкеров?

— Разумеется. Ведь какая у России существовала офицерская школа. Какие училища с прекрасными традициями были в столице: Павловское и Владимирское пехотные, Михайловское и Константиновское артиллерийские, Николаевские кавалерийское и инженерное, военно-топографическое, офицерские классы. А кадеты-старшеклассники?

— Юнкера в Новочеркасске в первое время составляли половину вашей Алексеевской организации.

— Да, военная молодёжь первой слетелась из столиц на Дон, чтобы в солдатских шинелях стать в строй добровольцев.

— А как вы намеревались, Михаил Васильевич, действовать там, в Петрограде?

— По простой схеме. В нужный час члены организации военного подполья сходились в боевые отряды, добывали оружие и начинали борьбу за власть.

— Но ведь в Петрограде факт скопления офицеров не столичного гарнизона мог вызвать интерес со стороны местного Совета?

— Разумеется, такая опасность была. Потому и появилась мысль приступить к пуску бездействующих заводов, чтобы под видом рабочих разместить там офицеров, верных идее.

— Значит, у вас была мысль выступить ещё до падения Временного правительства.

— Была, ротмистр, пусть ещё не совсем до конца осознанная. Думалось предъявить «временным» наши требования, подкрепив их угрозой применения военной силы. А в случае неудачи - пробиваться на Дон, к атаману Каледину.

— А с ним у вас на этот счёт соглашение было?

— Да, такая договорённость с донским атаманом у меня существовала. Пусть и устная, но Алексей Максимович всегда был человеком слова...

С адъютантом генералу Алексееву повезло. В самом начале своей деятельности по созданию подпольной военной организации он познакомился с командиром кирасирского эскадрона, Алексеем Шапрон дю Ларрэ, который добровольно стал адъютантом бывшего Верховного главнокомандующего, зачинателя Белого дела. В Добровольческой армии он дослужится до генерал-майора и отличится в боях, командуя 2-м офицерским конным генерала Дроздовского полком. Будет женат на Наталье Лавровне, дочери генерала Корнилова...

Оказавшись в городе на Неве фактически не у дел, Алексеев начал работу по организации борьбы с большевиками. Одним из первых, к кому обратился Михаил Васильевич, был главнокомандующий войсками Петроградского военного округа полковник Г. П. Полковников, один из последних выдвиженцев растерявшего почти всю полноту власти в стране Временного правительства.

О нём Алексеев знал следующее. Потомственный донской казак из станицы Кривянской. Закончил Михайловское артиллерийское училище и Николаевскую академию Генерального штаба по 1-му разряду. Воевал в Маньчжурии. Первую мировую войну начал командиром сотни 12.-го Донского казачьего полка. Перед своим последним назначением командовал 1-м Амурским казачьим полком. Во время корниловского выступления перешёл на сторону Временного правительства, чем заслужил личное доверие Керенского.

Алексеев обратил внимания на Полковникова, когда ознакомился с его приказом по войскам Петроградского военного округа. В нём тот пытался объяснить людям военным из столичного гарнизона, что революционная анархия, потеря организованности и утрата дисциплины могут разрушить Русскую армию до основания. В приказе от 18-20 октября 1917 года говорилось:

«.Несмотря на тяжёлые дни, переживаемые страной, в Петрограде продолжаются безответственные призывы к вооружённому сопротивлению и погромам и вместе с тем с каждым днём усиливаются грабежи и бесчинства. Такое положение дезорганизует жизнь граждан и мешает планомерной работе правительственных органов. В сознании ответственности и долга перед Родиной, приказываю:

1. Каждой воинской части, согласно особым распоряжениям, в пределах района своего расположения, оказывать всемерное содействие органам городского самоуправления, комиссарам и милиции в охране государственных и общественных учреждений.

2. Совместно с районным комендантом и представителем городской милиции организовать патрули и принять меры к задержанию преступных элементов и дезертиров.

3. Всех лиц, являющихся в казармы и призывающих к вооружённому выступлению и погромам, арестовывать и отправлять в распоряжение коменданта города.

4. Уличных манифестаций, митингов и процессий не допускать.

5. .5. Вооружённое выступление и погромы немедленно пресекать всеми имеющимися в распоряжении вооружёнными силами.

6. Оказывать содействие комиссарам в недопущении самочинных обысков и арестов.

7. Обо всём происходящем в расположении частей доносить в штаб округа...

Главнокомандующий Петроградским военным округом».

Алексеев прибыл в окружной штаб, располагавшийся близ Зимнего дворца, в гражданском: пальто, шляпа. Полковников был заранее предупреждён о визите и с нетерпением ждал генерала, с которым лично знаком ещё не был:

— Ваше превосходительство. Представляюсь - полковник Полковников.

— Георгий Петрович, мой визит в штаб столичного округа официальным назвать никак нельзя. Поэтому обращайтесь ко мне не по-военному. Называйте меня по имени и отчеству: Михаил Васильевич.

— Слушаюсь.

— Я на днях ознакомился с вашим приказом по петроградскому гарнизону. У вас больше достоверной информации о положении дел в столице. Вы считаете, что «временные» уже растеряли в ней всю полноту власти?

— Точно так. Мои приказы исполняются только в военных училищах. Из них наиболее надёжны Павловское и Михайловское артиллерийские.

— А резервные полки Гвардии? Другие запасные части?

— Они в руках различных агитаторов, как своих доморощенных, так и приходящих из районных советов. Особенно активны большевики. В солдатских казармах всё больше гостит кронштадтских матросов. Те признают власть только своего Центробалта во главе с унтер-офицером Дыбенко.

— Неужели нельзя опереться в наведении порядка в столице на гвардейские полки?

— Думается, что пока нет. Или уже нет.

— Почему? Ведь гвардейцы всегда были цветом русского воинства.

— От тех гвардейцев, Михаил Васильевич, в столице мало кто остался. Лейб-гвардия почти вся выбита в боях на фронте. А здесь, в полковых казармах, только выздоравливающие и запасники.

— А офицерский состав резерва Гвардии?

— Среди него кадровых офицеров почти нет. Единицы. Все остальные во фронтовых полках. А командиры военного времени и сегодняшние прапорщики ситуацией в ротах и батальонах уже не владеют. Фактический командир полка сегодня - это полковой солдатский комитет.

— Но есть же в гарнизоне здоровые элементы. Понимающие, что Отечество в смертельной опасности.

— Есть: это прежде всего офицеры кадры. Но в столице им себя не проявить. Соотношение сил не то. Да есть ещё одно большое «но».

— Какое «но», Георгий Петрович?

— Кадровые офицеры стоят за монархию в России, какой бы она ни была. За Керенского и его «временных» погибать в бою с революцией мало кто будет. Особенно из фронтовиков.

— А как ведут себя казаки гарнизона?

— Донской казачий полк в Петрограде единственный. И он уже объявил себя в идущих событиях нейтральным.

— Можно ли властям Керенского опереться на милицию?

— Уже нет. В городских окраинах она уже во многих местах заменена отрядами красногвардейцев больших заводов.

— Значит, разоружить противников правительства в Петрограде нельзя?

— Нельзя, Михаил Васильевич. Это уже не гипотеза, а аксиома. Реальность нашего дня. Запасов оружия у революционеров оказалось намного больше, чем предполагали в штабе округа.

— Итак, петроградский гарнизон опорой правительства уже не является.

— В лучшем случае можно надеяться на его нейтральность. Это максимум, что я смогу сделать на посту главнокомандующего войсками Петроградского округа.

— Тогда у меня к вам, Георгий Петрович, есть один вопрос. Как к офицеру Российской императорской армии.

— Я готов его выслушать, Михаил Васильевич.

— Можно ли на вас положиться в деле спасения России от революционной анархии?

— Можно, ваше превосходительство. Я казачий офицер и присяге не изменю...

Алексеев не ошибся в Полковникове. Тот стал активным членом создаваемой тайной офицерской организации. И вошёл в неё не один, а привлёк к её деятельности ещё многих единомышленников, вместе с которыми ему впоследствии пришлось сражаться в рядах белой Добровольческой армии на российском Юге.

Впоследствии, узнав о том, что Полковников в марте 1918 года погиб в бою в Задонской степи, Михаил Васильевич с горечью скажет:

— Это был тот самый офицер, который попытался взять власть в красном Петрограде в свои руки. В последних числах октября 17-го года...

Алексеев говорил о событиях в столице, которые вошли в историю Гражданской войны в России как юнкерский мятеж в Петрограде. Полковник Полковников, отстранённый от занимаемой должности правительством Керенского за «нерешительность» в борьбе с восставшими, не покинул тогда столицу. Он стал одним из организаторов «Комитета спасения Родины и революции», став командующим его армии. Правда, армией её было назвать никак нельзя, поскольку Комитет опирался только на часть столичных военных училищ.

Ради исторической правды следует сказать, Полковников и его единомышленники-контрреволюционеры пошли тогда на шаг отчаяния. Взять власть в Петрограде, огромный, многотысячный гарнизон которого колыхнулся в своей массе на сторону второй уже за 1917 год революции, было безрассудно. Тем более что едва ли не единственной военной силой «мятежа» были юноши с красными юнкерскими погонами на плечах, мечтавшие стать офицерами Русской армии...

...Считается, что Алексеев стал создавать в Петрограде подпольную военную организацию 16 октября 1917 года. Немного позже она будет называться Алексеевской офицерской.

Считается, что он поддерживал через доверенных посланцев связь с быховскими узниками. Корнилов и Алексеев поняли, что самой судьбой им суждено стать боевыми соратниками. Вопрос был только в одном: коль скоро?

На первых порах создания организации Алексееву ближайшим помощником стал его личный адъютант ротмистр А. Г. Шапрон дю Ларрэ, теперь уже бывший командир эскадрона лейб-гвардии Кирасирского Его Величества полка, расформированного советской властью одним из первых. Он привлёк в организацию немало своих однополчан и знакомых офицеров.

Алексеев говорил тем, кто добровольно становился под трёхцветное знамя Белого движения:

— Уличные бои в Петрограде нам не выиграть. Но на Юге, на берегах Дона и Кубани мы станем той силой, которая способна возродить российскую державность...

Михаил Васильевич строил создаваемую им подпольную военную организацию по принципу «офицерских пятёрок». Члены их знали только друг друга, руководитель «пятёрки» - старшего. «Пятёрки» должны были стать ядром новой русской армии, которая получит название Добровольческой.

В организацию привлекались прежде всего те офицеры, которые помнили свой долг перед старой Россией. Вскоре довольно многочисленное отделение организации появилось и в Москве. В неё вступали не только офицеры-фронтовики, но и юнкера, кадеты старших классов.

Учредитель белого подполья требовал от своих доверенных лиц:

— Помните одно: пятёрки желательно создавать из однополчан. Из людей, которые повоевали на фронте и верят в своих боевых товарищей...

— Юнкеров привлекайте прежде всего из тех училищ, которые дрались с Красной гвардией. Из таких, как Михайловское артиллерийское...

— Обращайтесь к георгиевским кавалерам - офицерам, ударникам, нижним гвардейским чинам. Они герои фронта и долг перед Отечеством должны помнить свято...

При участии Алексеева была создана организация «Белый крест». Учредителем её стало «Совещание общественных деятелей». Через неё для нужд Белого движения шёл сбор средств в финансовых и промышленных кругах обеих столиц: Петрограда и Москвы. Организация носила характер благотворительного общества, оказывая помощь военным, которые по разным причинам лишились крова и средств к существованию, - советом, деньгами, одеждой, железнодорожными билетами, рекомендательными письмами.

Именно «Белый крест» занимался отправкой первых групп добровольцев на казачий Дон. После октября «контрреволюционная» организация была вскоре разгромлена, а её «вина» перед новой властью полностью доказана.

...В том, что Временное правительство падёт если не сегодня, то завтра, Алексеев уже не сомневался. Поэтому он спокойно отнёсся к телеграмме (содержание ему стало известно в тот же день) главного начальника Петроградского военного округа, направленной в Ставку и в штаб Северного фронта в ночь с 24 на 25 октября:

«Главковерх, копия Главкосев

Доношу, что положение (в) Петрограде угрожающее. Уличных выступлений, беспорядков нет, но идёт планомерный захват учреждений, вокзалов, аресты. Никакие приказы не выполняются. Юнкера сдают караулы без сопротивления.

Казаки, несмотря на ряд приказаний, до сих пор из своих казарм не вышли. Сознавая всю ответственность перед страною, доношу, что Временное правительство подвергается опасности потерять власть, причём нет никаких гарантий, что не будет попытки к захвату Временного правительства.

Гла(в)новокр петроградский полковник Полковников».

Может быть, именно то, что положение в Петрограде стало действительно «угрожающим», и окончательно подтолкнуло генерала Алексеева к последующим действиям. Михаил Васильевич сказал в кругу близких ему людей:

— Сопротивление большевикам надо начинать сейчас, пока они не взяли власть в столице. Позднее начинать сражаться за Россию будет намного сложнее... Теперь нам просто преступно сидеть сложа руки перед лицом большевистской революции...

Глава Временного правительства покинул Зимний дворец и беспрерывно заседавших там министров с портфелями и без портфелей незадолго до штурма. Керенский оставил охваченный революционной сумятицей Петроград на автомобиле американского посольства под звёздно-полосатым флагом. При этом он выразил полномочному послу Вашингтона в России Фрэнсису благодарность за помощь и доверительно сказал:

— Вся эта афера (Октябрьская революция. - А.Ш.) будет ликвидирована в течение пяти дней. Поверьте моему слову, господин Фрэнсис...

Алексеевская военная организация за октябрьские дни заметно умножилась. Теперь она насчитывала несколько тысяч человек, в своей массе офицеров и юнкеров, хотя подлинная её численность для истории осталась неизвестной. Причина в том, что её создатель и его ближайшие помощники соблюдали конспирацию.

Алексеевская военная организация для тех дней действительно могла стать серьёзной боевой силой. Но в ходе октябрьских событий офицерское подполье почти бездействовало. Только около сотни человек во главе со штабс-капитаном В. Д. Парфёновым произвели ряд нападений на большевиков.

Возникает вопрос: почему «алексеевцы» не встали на защиту Зимнего дворца, последнего прибежища Временного правительства? Ведь отряды добровольцев, профессиональных военных, спаянных воинской дисциплиной, могли стать той силой, которая вступила бы в бой с отрядами Петроградского совета, бравших по сути дела бескровным «штурмом» Зимний дворец после выстрела носового орудия крейсера «Аврора».

Ответ на этот вопрос кроется в следующем. Подавляющее число членов Алексеевской военной организации были монархистами по своим политическим и нравственным убеждениям. «Временные» же были для них одними из главных виновников гибели старой России. В них не верили и им не доверяли.

Когда по столице поползли слухи, что Зимний дворец вот-вот подвергнут атаке, что в Неву вошли боевые суда из Кронштадта с десантом вооружённых матросов на борту, Алексеев сказал своему адъютанту ротмистру Шапрону:

— Боя за дворец не будет. Газеты на сей счёт зря будоражат и без того напуганного обывателя.

— Почему? Ведь известно, что к дворцу стягиваются отряды из ряда юнкерских училищ, донцы, женский ударный батальон смерти.

— Стягиваются? Но будут ли они умирать за социалиста Керенского, против которого ополчились такие же социалисты из большевиков? Вот в чём вопрос.

— Похоже, что Зимний дворец падёт без боя.

— Безусловно. Его просто будет некому защищать и умирать за республику, сотворённую для народа и армии «временными».

— Михаил Васильевич. Что будет в России, когда власть в Петрограде окажется у большевиков?

— Они начнут насаждать Советы по всей стране. Вот тогда-то и прольётся первая кровь.

— Значит, быть войне Гражданской, как в своё время во Франции, как в Американских Штатах?

— Гражданская война в России больше будет напоминать кровавую смуту времён царя Шуйского и князя Пожарского. И нам придётся принять в ней участие с самого начала.

— Я готов, ваше превосходительство. Присяге на верность Богу, царю и Отечеству не изменял...

Октябрьский переворот Алексеев принял как политическое событие из числа неизбежных: революционная ситуация в Петрограде развивалась у него на глазах. Неизбежное случилось. Керенский после бегства из Зимнего дворца не смог пойти военным походом на красный Петроград. С политической арены русской Смуты он исчезал.

Теперь предстояло решить — где подымать знамя Белого движения? В первопрестольной, где начались уличные бои? На одном из фронтов, где имелось больше всего воинских частей из разряда «нейтральных» и «выжидающих»? На Юге, в казачьих областях?

Алексеев уловил «желание» своих сторонников устремиться на Дон. Там, в колыбели казачьей вольницы, у власти находился известный своей твёрдостью атаман А. М. Каледин. Генерала от кавалерии, одно время командовавшего 8-й армией Юго-Западного фронта, Михаил Васильевич знал лично и потому мог рассчитывать на полную поддержку.

Действительно, атаман Войска Донского сразу же принял октябрьские события в столице, что говорится, в штыки. Получив телеграфное сообщение о свержении Временного правительства, генерал Каледин разослал по России, в том числе в могилёвскую Ставку, телеграммы о своей полной поддержке свергнутого правительства.

Войсковой глава казачьего Дона во всеуслышанье объявил, что он берёт на себя всю полноту исполнительной власти в Донской области. И что советскую власть в красном Петрограде законной не признает.

В Новочеркасске стало заседать войсковое правительство. Атаман Каледин не уставал говорить о том, что ныне у вольного Дона нет другой объединяющей цели, кроме одной - борьбы с большевиками.

...Советская власть быстро «обустраивалась» в Петрограде и на большей части России. Начались аресты потенциальных противников, прежде всего из числа «реакционного» офицерства и «буржуазного элемента». Дальнейшее пребывание генерала Алексеева на берегах Невы становилось опасным, поскольку он открыто высказывался против Советов ещё при Керенском.

Его уговаривали как можно скорее отправиться на Дон. Но Алексеев колебался. Трудно объяснить почему, но он всё ещё не терял надежды на то, что вот-вот политическая ситуация в Петрограде изменится к лучшему. Он понимал, что заблуждается, но всё же «луч надежды» не оставлял его.

Бывший Верховный главнокомандующий Российской республики убыл из Петрограда 30 ноября. В тот день он отдал приказ о переброске своих людей на Дон. Воззвание к офицерам и юнкерам встать на борьбу с большевиками было словесным. Оно передавалось по цепочке, из уст в уста.

Алексеев уезжал на казачий Юг по подложному паспорту на имя отца жены инженера Щетинина, которая трудилась сестрой милосердия Кауфманской общины общества Красного Креста. Община была названа в честь генерала Кауфмана, покорителя Хивинского ханства и генерал-губернатора Туркестана. Михаила Васильевича в пути сопровождал адъютант ротмистр Шапрон, тоже переодетый в цивильную одежду.

Был выбран не прямой путь по железной дороге на Дон, а кружной: Москва — Царицын - Тихорецкая - Ростов - Новочеркасск.

К этому времени на Дон, в города Новочеркасск и Ростов, было уже отправлено несколько десятков членов Алексеевской военной организации - петроградцев и москвичей. Половину из них составляли юнкера и студенты. Готовились к отъезду новые группы добровольцев, которых требовалось снабдить деньгами, железнодорожными билетами и во многих случаях документами.

Провожавшим его вечером на вокзале генерал Алексеев, одетый в штатское драповое пальто с чужого плеча, на прощание говорил:

— Через несколько дней будем на донской земле, у атамана Каледина. Туда стекаются мои добровольцы. Нашей России суждено, чтобы на Дону возродилась Русская армия...

— Обязательно возродится, восстанет из пепла. Под трёхцветным, российским флагом...

— Только теперь она будет называться Белой добровольческой...

Глава двенадцатая СОЗДАНИЕ БЕЛОЙ ДОБРОВОЛЬЧЕСКОЙ АРМИИ

Алексеев прибыл в столицу Всевеликого войска Донского город Новочеркасск утром 2 ноября. Вместе с ним на местном вокзале сошла с поезда группа верных ему людей - шесть офицеров и юнкеров из Петрограда. Этот день 2 ноября принято считать началом биографии Добровольческой армии. Хотя название - Добровольческая она получила только в конце декабря того же 1917 года.

По странной игре судьбы последние остатки белой Русской армии покинули Крым тоже 2 ноября 1921 года. Так прошло ровно четыре года непримиримой вооружённой войны, которая в истории получила название Гражданской...

Первым человеком, которому генерал Алексеев нанёс деловой визит, был атаман Каледин. Человек решительного склада, введший в Области войска Донского своей властью военное положение.

Разговор в кабинете старинного атаманского дворца носил деловой характер и долгим не был. Генералы понимали друг друга с полуслова. А. И. Деникин так описал в своих «Очерках русской смуты» для истории этот разговор:

«…Тот (атаман Каледин. – А. Ш.) стал жаловаться на сложность положения и недостаток сил:

— Так, Михаил Васильевич, трудновато становится. Главное, меня очень беспокоят Ростов и Макеевка. Положим, в Ростове и Таганроге у меня надёжные люди, а вот в Макеевке сил не хватает...

— Церемониться нечего, Алексей Максимович, - Алексеев был настроен очень решительно.

— Вы меня извините за откровенность: по-моему, много времени у вас на разговоры уходит, а тут ведь, если сделать хорошее кровопускание, то и делу конец...».

Оказавшись в Новочеркасске, Алексеев в первые же дни «определяется в стратегии» Белого движения. Составляется план ближайших действий. С доверенным человеком в Могилёв отправляется письмо на имя генерал-майора М. К. Дитерихса, соратника по Юго-Восточному фронту и сослуживца по штабу Ставки:

«...Дело спасения государства должно где-либо зародиться и развиться. Само собой ничего не произойдёт...

Только энергичная, честная работа всех, сохранивших совесть и способность работать, может дать результаты...

Слабых мест у нас много, а средств мало, давайте группировать средства главным образом на юго-восток, проявим всю энергию, стойкость...

Откуда-то должно идти спасение от окончательной гибели, политической и экономической. Юго-восток имеет данные дать источники такого спасения. Но его нужно поддержать, спасти самого от потрясения. Вооружимся мужеством, терпением, спокойствием сбора сил и выжиданием...».

Алексеев, зная, что Юг становится прибежищем большого числа офицеров, по разным причинам оставивших свои части, пишет статью для новочеркасской газеты «Вольный Дон». С её страниц он обращается к армейскому офицерству со страстным призывом «спасения Родины»:

«Русская государственность будет создаваться здесь. Обломки старого русского государства, ныне рухнувшего под небывалым шквалом, постепенно будут прибиваться к здоровому государственному ядру юго-востока...».

В том первом разговоре с донским атаманом Алексеев попросил о главном:

— Алексей Максимович. Я прошу вас, своего боевого товарища, дать на Дону приют русскому офицерству.

— Михаил Васильевич. Я знаю, что офицеров и юнкеров прибыло из центральных губерний в Новочеркасск и Ростов уже немало. Вам, как я понимаю, нужна крыша в донской столице?

— Да, именно. Место, где можно собирать офицеров и военную молодёжь. Где, наконец, приезжающие могут жить.

— Что ж, такое место в Новочеркасске есть. Бывший лазарет номер два на Барочной улице пустует, он немалый. Берите его под свою штаб-квартиру.

— Вот за это я вас, Алексей Максимович, пресердечно благодарю. От всех моих соратников...

Так у добровольцев в Новочеркасске по адресу улица Барочная, дом номер 39 (на углу с Платовским проспектом) появилось помещение, сразу же превращённое в «замаскированное» офицерское общежитие № 1. Здесь имелись запасы постельных принадлежностей и белья на 250 человек.

Этот дом и стал для истории колыбелью белой Добровольческой армии. Свой штаб генерал Алексеев устроил на той же Барочной улице, в доме номер 56.

Член Государственной думы Л. В. Половцев, начальник инженерной части Добровольческой армии, в своих воспоминаниях «Рыцари тернового венца» так описывает появление генерала Алексеева на Дону:

«…В начале ноября 1917 года в Новочеркасске, столице донского казачества, появился скромно одетый, преклонного возраста господин в очках, с видом профессора. Господин этот о чём-то хлопотал, его видели постоянно у атамана; он собирал у себя военную молодёжь и беседовал с офицерами.

По городу ходили разные слухи о каком-то заговоре; рассказывали, что Дон идёт на Москву, чтобы положить конец издевательствам над Россией; называли даже разных походных атаманов, которые якобы уже назначены.

Через несколько дней дело разъяснилось. Этот господин оказался генералом Михаилом Васильевичем Алексеевым, бывшим начальником штаба Императора Николая II, а впоследствии Верховным главнокомандующим Русской армии при Временном правительстве...».

Первое добровольческое воинское формирование было создано алексеевским приказом уже 4 ноября, на третий день после приезда Михаила Васильевича в столицу донского казачества. Им стала Сводно-офицерская рота, в которой числились и юнкера. Ротой командовал штабс-капитан В. Д. Парфенов, служивший ранее в лейб-гвардии Измайловском полку. На фронт Первой мировой пошёл добровольцем, заслужив воинской доблестью первый офицерский чин. Фронтовые рекомендации были выше всяких похвал.

К середине ноября в Новочеркасске уже находилось 180 человек добровольцев. С этого времени запись в Алексеевскую военную организацию на Дону велась уже официально, без «сокрытия».

О том, как в конце 17-го года отправлялись добровольцы на Дон, рассказал в мемуарных «Записках юнкера 1917 года» Иван Лисенко из петроградского Константиновского артиллерийского училища, участник октябрьских боев:

«...Училище доживало последние дни. Юнкера несли все внутренние наряды и уборку лошадей. Производилась сменная езда. Солдаты ничего не делали, митинговали и формировали батарею для посылки в Москву, где ещё дрались. Наконец перед фронтом училища генералом Бутыркиным был прочитан декрет Совнаркома о расформировании училища. Причём юнкера, достигшие призывного возраста, должны были отправиться в части, а остальные по домам. Генерал Бутыркин со слезами благодарил нас и говорил, что мы с честью держались до конца. Бесконечно грустно и тяжело было на душе.

В училище юнкер Янишевский сообщил мне, что идёт запись юнкеров и офицеров для отправки в Новочеркасск, где генерал Алексеев будет вместе с атаманом Калединым формировать добровольческие части или вливать добровольцев в казачьи полки, и что формирование явится кадром для восстановления армии.

Запись и выдачу денег производил юнкер Мино. Мы немедленно же записались, получив деньги и удостоверения, что мы казаки Донской области, окончившие агитаторские курсы. Удостоверения были на бланках Союза казачьих войск. Последние дни в училище проходили в сборах и приготовлениях к отъезду, записалось около 150 юнкеров. С увлечением рвались красные плакаты на лампасы, а вечером 10 ноября наша партия, 20 юнкеров, выехала с Николаевского вокзала, имея льготные билеты до Новочеркасска и словесное приказание явиться на Барочную улицу, номер 54...».

Свидетельства очевидца того, как пробирались на Дон алексеевцы, оставил в своих «Воспоминаниях» генерал- лейтенант А. С. Лукомский, один из «быховцев»:

«...Я поехал через Рязань и Воронеж в Новочеркасск.

Этот переезд был для меня очень тяжёлым. Вагон был страшно переполнен, и я от Москвы до станции Лисок, то есть более 36 часов, принуждён был стоять, не имея возможности ни разу присесть.

В вагоне, в котором я помещался, ехало человек 10 молодёжи в солдатской форме. Всю дорогу они держали себя довольно разнузданно, но манера себя держать не соответствовала их физиономиям, и мне казалось, что они умышленно себя держат как распущенные солдаты и явно шаржируют.

Так как в Лисках (на границе Донской области) они остались в вагоне, то для меня стало ясно, что это юнкера какого-нибудь военного училища или молодые офицеры, пробирающиеся на Дон.

После отхода поезда от станции Лиски эта молодёжь стала устраиваться на освободившихся местах. Я подошёл к одной из групп и попросил уступить мне верхнее место.

— А ты кто такой? - услышал я от одного из них ответ на мою просьбу.

Я тогда сказал:

— Ну вот что, господа, теперь вы можете уже смело перейти на настоящий тон и перестать разыгрывать из себя дезертиров с фронта. Последняя категория и та сбавляет тон на донской территории. Я — генерал, очень устал и прошу мне уступить место.

Картина сразу изменилась. Они помогли мне устроиться на верхнем месте, и я с удовольствием улёгся. Ноги мои от продолжительного стояния опухли и были как колоды...».

В пределы Донской области вело шесть железнодорожных линий. С севера: Москва - Воронеж - Новочеркасск; с запада: Харьков - Лихая - Новочеркасск и Синельниково - Ростов; с юга - Владикавказская и с востока две линии от Царицына, с пересадками на станции Лихая и на станции Тихорецкая. Передвижение по ним неизбежно должно было встретить неоднократный контроль революционной власти.

Контроль вначале был слабый, неорганизованный, поверхностный, но затем стал серьёзным. Вооружённым патрулям, осуществлявшим проверку пассажирских поездов, мог броситься в глаза, несмотря на одежду, «офицерский вид»; культурная речь; случайные, не «пролетарские» манеры...

Могло быть и недоверие к представленным документам, если они не подтверждались убедительными объяснениями владельца.

Местные советы в ноябре и даже декабре месяце ещё не имели строжайших предписаний от имени Ленина и Троцкого о введении «революционного контроля» на железных дорогах, которые вели на Дон. Благодаря этому в Новочеркасск из Петрограда смог пробраться маленькими группами весь старший курс Константиновского артиллерийского училища.

На Дон рвалась прежде всего военная молодёжь, не обременённая семейными узами. Журналист Б. Суворин, свидетель создания Добровольческой армии, описал такой случай своей жизни в Новочеркасске:

«...Как-то раз я вышел из гостиницы. В гору поднималась кучка кадет. Старшему было не больше 17 лет, другим лет 14-15. Они нерешительно подошли к гостинице и, не доверяя «штатскому» («вольному», как говорили солдаты), стали рассматривать список живущих в гостинице. Я вернулся и спросил их:

— Что вам нужно, молодые люди?

Кадеты, посмотрев на меня, почему-то назвали первое попавшееся имя, которого, конечно, не было в списке проживавших в гостинице:

— Мы ищем господина Хорькова.

Тогда я спросил их в открытую:

— А вы разве не ищите армию генерала Алексеева?

Глаза кадет, по виду старшеклассников, загорелись «прекрасным молодым блеском». Они молча смотрели на меня. Впереди меня стоял мальчик в знакомом мне мундире. Я спросил его:

— Вы кадет Михайловского Воронежского корпуса? Мой отец был кадетом первого выпуска вашего корпуса.

От этого вопроса «лёд недоверия» ко мне со стороны юношей сразу растаял. Кадет-михайловец ответил:

— Так точно!

Сразу же заговорили другие его товарищи:

— А я из Орловского корпуса.

— А мы вот вдвоём из второго Московского...

После этого кадеты весело сознались, что приехали в Новочеркасск из разных мест России, как-то разом встретились на местном вокзале и теперь желают поступить в Добровольческую армию генерала Алексеева...».

Во второй половине ноября алексеевцы (треть их составляли офицеры) имели уже три формирования. Помимо Сводно-офицерской роты были созданы Юнкерский батальон (сперва отдельная рота) и Сводная Михайловско-Константиновская батарея, основу которой составили юнкера двух петроградских артиллерийских училищ - Константиновского и Михайловского.

Начала формироваться Георгиевская рота (в середине ноября в ней числилось до 60 человек, преимущественно нижних чинов - георгиевских кавалеров).

Одновременно шла запись в белую студенческую дружину. Она пополнялась ростовской и новочеркасской учащейся молодёжью. Основу дружины, которая в скором времени превратится в Студенческий батальон, составили 180 человек Ростовского среднего коммерческого училища - три его старших класса.

Есть свидетельство того, как ростовская учащаяся молодёжь агитировалась в эту воинскую часть создававшейся белой Добровольческой армии:

«...Офицеры пришли в среднее коммерческое училище, которое они окончили 2-3 года назад, и объясняют директору свою миссию: призвать молодёжь к защите Родины, Дона, Ростова, семьи, Церкви. Наконец - к защите самой школы. Директор колеблется и вызывает инспектора и священника. Священник, не раздумывая, твёрдо заявляет:

— Вы хотите звать молодёжь на убийство? — и требует, чтобы офицеры оставили свою мысль.

Директор поддерживает священника особым доводом:

— Если уйдут старшие ученики, с кем останется училище?

Инспектор молчал.

Офицеры возражали, утверждая, что их доводы в настоящее время совсем неубедительны, так как красная власть разрушает все законы Божеские и человеческие, все традиции... Семью, школу.

Наконец, уступив настойчивости офицеров, начальство училища дало им разрешение переговорить с учениками.

Для молодёжи не нужно было много слов, не нужно было красноречие, чтобы, обратившись к внутреннему, сокровенному, святому её чувству, увлечь её на служение и неизбежные жертвы для Родины. Три старших класса коммерческого училища записались добровольцами в армию...».

Эти первые части Добровольческой армии росли быстро. Сводно-офицерская рота, сформированная 4 ноября, уже 15-го числа выделила из своего состава Юнкерскую роту. Местом проживания ей выделили лазарет № 23 на Грушевой улице, поскольку лазарет на Барочной улице был переполнен.

К этому времени в обеих ротах - Офицерской и Юнкерской, было приблизительно равное число бойцов, по 150 человек. Первой командовать генералом Алексеевым был назначен фронтовик штабс-капитан Некрашевич, погибший в марте 1918 года при штурме Екатеринодара.

Юнкерской ротой, развёрнутой вскоре в батальон, командовал штабс-капитан Парфенов, личность героическая. Перед тем как получить производство в офицеры, доброволец команды конных разведчиков лейб-гвардии Измайловского полка был награждён Георгиевскими крестами всех четырёх степеней. Откровенный монархист, он оказался деятельным участником Алексеевской военной организации. Погиб полковник Парфенов, назначенный командиром пехотного полка врангелевской Русской армии, летом 1920 года в Крыму.

Парфеновская рота первоначально состояла из четырёх взводов. Первый составили юнкера пехотных училищ, главным образом из столичного Павловского. Второй взвод состоял из юнкеров артиллерийских училищ, третий («флотский») - из гардемарин и морских кадет, четвёртый - из кадет и учащейся молодёжи. Но в таком составе Юнкерская рота просуществовала всего четыре дня.

19 ноября в Новочеркасск прибыло около сотни юнкеров столичных Константиновского и Михайловского артиллерийских училищ. Они принимали самое активное участие в октябрьских событиях в Петрограде и оружия в борьбе с новой властью слагать не собирались. По решению Алексеева, из Юнкерской роты был выделен второй взвод, который вместе с прибывшими добровольцами образовал особую часть - Сводную Михайловско-Константиновскую батарею, получившую своё название по артиллерийским училищам Петрограда.

Батарея, пока ещё не имевшая ни одного орудия, сразу же достигла численности 250 человек. 60 юнкеров были михайловцами, остальные - константиновцами. Сводной батареей стал командовать штабс-капитан Шаколи, курсовой командир Михайловского артиллерийского училища. Это был единственный курсовой офицер из двух училищ, последовавший на Дон за своими воспитанниками и подтвердивший свою запись в Алексеевскую военную организацию делом.

Сводная Михайловско-Константиновская батарея разместилась в здании Платовской гимназии. А Юнкерская рота, отдавшая ей свой взвод артиллеристов, уже через несколько дней снова выросла до 150 человек и была развёрнута в трёхротный Юнкерский батальон. Две её роты были юнкерские, а третья называлась кадетской.

Позднее все три первые части белой Добровольческой армии, создаваемой Алексеевым, организационно слившись, образуют Офицерскую генерала Маркова дивизию. Но это произойдёт не на Дону, а на Кубани. Георгиевская же рота позднее вольётся в Корниловский полк...

Сразу стал вопрос об оружии. Только часть офицеров-добровольцев сумела провезти с собой личное оружие: револьверы, браунинги. Винтовки и карабины были единичны. Атаман Каледин заверил Алексеева, обратившегося к нему с просьбой помочь вооружить членов его военной организации:

— Михаил Васильевич. Донское правительство поможет вам, нашим союзникам, вооружиться...

Войсковой атаман сдержал слово. Вот всего лишь две справки о том, как вооружались в Новочеркасске первые прибывшие туда алексеевцы:

«8 ноября из арсенала было получено для Общежития №1 24 винтовки, по 30 патронов на каждую, в Общежитии же насчитывался к этому дню 41 человек».

«10 ноября через артиллерийское управление было проведено разрешение атамана на выдачу организации 274 винтовок, по 120 патронов на каждую, а также 18револьверов (в револьверах была острая нужда и в частях Войска Донского), каковые и были получены».

Кроме того, в эти же дни атаман Каледин обещал передать Алексеевской организации половину пулемётов, которые были отобраны у гарнизона Хутунка (там стояли запасные пехотные полки) при его разоружении. Но, несмотря на бдительный надзор, хутунским большевикам удалось скрытно увезти пулемёты ещё до начала разоружения в близкий Ростов. Там пулемёты были надёжно спрятаны в рабочих окраинах.

После разоружения калединскими казаками гарнизона Хутунка в середине ноября винтовки и патроны доставлялись алексеевцам подводами и автомобилями каждый раз в мере, далеко превышающей потребность наличного состава. Это делалось по прямым распоряжениям атамана Каледина. Поэтому к началу первых боев с красногвардейскими отрядами добровольцы оказались достаточно хорошо вооружены.

В первых числах ноября военным комендантом станции Шахтная, поручиком Фёдоровым по собственной инициативе было роздано проезжающим на Дон под знамёна генерала Алексеева офицерам 120 винтовок и около двух с половиной тысяч патронов. Это вызвало большое негодование атамана Каледина. Но не сам факт передачи оружия добровольцам, а то, что это совершалось открыто, на глазах у всех.

За поручика заступился сам Алексеев. Он лично по такому случаю посетил атаманский дворец:

— Алексей Максимович, мне только что доложили, что вы собираетесь отдать поручика Фёдорова под полевой суд?

— Как его не судить, Михаил Васильевич? Комендант станции раздаёт оружие Войска Донского. Где гарантия того, что все сто двадцать трёхлинеек и патроны попали в руки ваших людей?

— Могу доложить вам, господин атаман, что все до единой винтовки со станции Шахтной находятся в моей организации.

— Тогда поручика прощаю. Только пусть в будущем такие вольности согласует с донским атаманом...

Казачий генерал Каледин продолжал вооружать Алексеевскую организацию. 17 ноября в распоряжение особой команды добровольцев был передан броневой автомобильный дивизион, имевший несколько двухпулемётных и однопушечных броневиков. Однако материальная часть их оказалась изношенной и бронемашины часто выходили из строя.

К 18 ноября весь личный на тот день состав формируемой Добровольческой армии - около 800 бойцов - был вооружён. Винтовок хватало и для формирующейся белой студенческой дружины, и на прибывающих каждодневно добровольцев.

Для последних вручение на месте винтовки-трёхлинейки или кавалерийского карабина с сотней патронов становилось «приятным сюрпризом». Особенно при воспоминании о том, как полковые солдатские комитеты отбирали у своих офицеров любое оружие...

К слову сказать, войска Красной армии, посланные против Дона, были вооружены намного лучше белых войск, прежде всего артиллерией и пулемётами. Причина крылась в следующем. После расформирования старой Русской армии подавляющая часть её вооружения была сдана воинскими частями местным Советам в центральных губерниях России. Почти все арсеналы с их огромными запасами военного времени и оборонные предприятия находились там же.

...Жизнь на Дону сразу же столкнула алексеевцев с немалыми трудностями не только бытового, но и финансового характера. Все вновь прибывшие в Новочеркасск регистрировались в бюро записи. Они подписывали особые записки о своём желании служить добровольцами в течение ближайших четырёх месяцев. Денежного оклада бойцам первое время не полагалось. Всё «армейское» содержание ограничивалось лишь пайком.

Затем добровольцам стали выплачивать в качестве жалованья (по тому времени «нищенского») небольшие денежные суммы ассигнациями в размере от 100 до 270 рублей офицерам, от 30 до 150 рублей солдатам. Кроме того, тем добровольцам, которые имели здесь семьи, полагалась небольшая денежная прибавка.

Один из ближайших помощников Алексеева в те «новочеркасские дни» Л. В. Половцев, написавший в эмиграции воспоминания «Рыцари тернового венца», - так рассказывает о первых днях зарождения белой Добровольческой армии:

«Ближайшими сотрудниками ген. Алексеева были в то время: его адъютант рот. Шапрон, начальник штаба полк. Веденяпин, подп. Лисовой и кап. Шатилов; начальник строевой части, бежавший из быховской тюрьмы ген. граф И. Г. Эрдели; начальник хозяйственной части - член Гос. думы Л. В. Половцев (автор воспоминаний. - А. Ш.), по политическим вопросам - член Гос. думы Н. Н. Львов, С. С. Щетинин и А. А. Ладыженский.

В Ростове и Таганроге работал председатель общества заводчиков и фабрикантов В. А. Лебедев.

Для сбора добровольцев с фронта в Киеве была создана особая организация, во главе которой стоял ген.-кав. А. М. Драгомиров и член Гос. думы В. В. Шульгин.

На первый призыв ген. Алексеева отозвалось около 50 офицеров и юнкеров, бежавших в Новочеркасск из Петрограда и Москвы после октябрьских стычек с большевиками. Из них были составлены кадры первых воинских частей: офицерского и юнкерского батальонов.

Прибывали добровольцы и из соседних местностей — ободранные, без белья, без сапог, в каких-то опорках. Их надо было разместить, одеть, обуть и кормить, а денег было мало.

Получив самые широкие обещания денег со стороны различных общественных организаций в Москве и Петрограде, ген. Алексеев приступил к выполнению своего плана, имея в кармане 10 000 руб., занятых им у частного лица. На эти 10 000 руб. и жили несколько дней кадры будущей армии.

Постепенно стали поступать в кассу местные пожертвования, но в ничтожных размерах. Наконец наступил момент, когда стало ясно, что завтра надо бросить всё дело, потому что денег больше нет.

Помочь делу решили сами добровольцы. Наиболее состоятельные из них, не имея сами наличных денег, воспользовались своими кредитоспособными именами и выдали векселя. По учёте векселей, при содействии Н. Н. Львова, в местных банках получилась сумма около 350 ООО руб., которые и спасли дело на некоторое время.

Одному Богу известно, какие мучительные часы переживали Алексеев и его сотрудники в это время.

Поставив на карту всё - и доброе имя, и жизнь, и всё своё прошлое, — увидев полную возможность осуществления своей мечты о великом деле, ген. Алексеев мог оказаться в самом ужасном положении.

Ведь от великого до смешного один только шаг. А разве не смешно было бы для бывшего Верховного главнокомандующего собрать армию в 50 человек и затем распустить её.

Но ген. Алексеева эта мысль не пугала. Он хлопотал, просил, умолял и, хотя с величайшими затруднениями, но армия создавалась и увеличивалась...».

О том же писал и генерал А. И. Деникин в своих «Очерках русской смуты»:

«Было трогательно видеть, как бывший Верховный главнокомандующий, правивший миллионными армиями и распоряжавшийся миллиардным военным бюджетом, теперь бегал, хлопотал и волновался, чтобы достать десяток кроватей, несколько пудов сахару и хоть какую-нибудь ничтожную сумму денег, чтобы приютить, обогреть и накормить бездомных, гонимых людей».

Сам Деникин прибыл по железной дороге на Дон с документами «помощника начальника перевязочного отряда Александра Домбровского.

…Положение алексеевцев в столице Всевеликого войска Донского было шатким. Атаман Каледин остро чувствовал настроение казачества, уставшего от бед военного времени и желавшего вернуться к жизни мирной, не особо тепло относящегося к оседавшим на Дону офицерам-добровольцам. Перспектива вооружённых схваток в Донской области, неизбежность мобилизаций, реквизиций продовольствия, фуража и коней, пожары и погромы его население воодушевляла, скажем прямо, мало.

В одной из частых бесед атаман Каледин прямо сказал об этом своему недавнему начальнику:

— Михаил Васильевич. По станицам казаки, возвратившиеся с фронта, ведут не самые ласковые разговоры о Новочеркасском офицерстве из ваших добровольцев.

— Об этом, Алексей Максимович, я знаю. Но ваши донцы глубоко заблуждаются. Власть большевиков скоро будет им костью в горле.

— Большевики пока не сунулись на Дон. Побаиваются казаков.

— Побаиваются до поры до времени. Пока отряды Красной гвардии не получили толковых командиров и декретов советской власти из Петрограда.

— Но всё же ваша организаторская деятельность по сбору Белой армии многим донцам сегодня не по душе.

— Как мне тогда поступать дальше, чтобы не осложнять жизнь хозяев? Скажите откровенно.

— Мне трудно об этом говорить, но я бы посоветовал вам, уважаемый Михаил Васильевич, перенести свою деятельность из Новочеркасска.

— Куда, например?

— Или на степной Северный Кавказ, в Ставрополь. Или на Волгу, в город Камышин.

— Алексей Максимович. Я уже послал в те края своих полномочных представителей. А вот перебазировать туда созданные два батальона не могу.

— Тогда, Михаил Васильевич, вы осложняете мне на сегодняшний день атаманство. Скажу об этом честно.

— Вы ошибаетесь, господин атаман. Наоборот, не осложняю.

— Почему?

— Когда у вас на границах Донской области пойдут первые бои с красными отрядами, белые добровольцы в тот же час придут на выручку к верным вам и долгу казакам..

— За такое слово, Михаил Васильевич, премного благодарен. Мне известно, что большевики в Ростове готовят восстание. А казачьих сил у меня в городе раз-два и обчёлся.

— В таком случае помогите моим добровольцам ещё раз винтовками, патронами и обмундированием. Особенно шинелями и сапогами. О провианте уже и просить стыдно.

— Хорошо. Такой приказ будет отдан войсковому интендантству. Только с патронами у меня самого плохо. Но поделюсь...

В Новочеркасск продолжали каждодневно стекаться добровольцы. Прибывали и недавние быховские арестанты, соратники Корнилова. Один из них, генерал-лейтенант А. С. Лукомский, так описал в воспоминаниях своё появление в столице Донского казачьего войска:

«В Новочеркасск поезд пришёл поздно вечером 23 ноября (6 декабря) 1917 г.

На вокзале был дежурный офицер, который указывал приезжавшим офицерам и юнкерам, где им можно остановиться.

Я поехал переночевать в общежитие, а утром 24 ноября (7 декабря) перебрался в гостиницу.

Первое лицо, которое я увидел в гостинице, был председатель Государственной думы М. В. Родзянко, которого под видом тяжелобольного и в загримированном виде доставили из Москвы в Новочеркасск.

Затем я встретился с генералами Деникиным, Романовским и Марковым, добравшимися накануне благополучно до Новочеркасска.

От них я узнал, что в Новочеркасске - генерал Алексеев, который в полном согласии с атаманом Донского казачьего войска приступил к формированию добровольческой армии для борьбы с большевиками.

Генерал Алексеев приехал в Новочеркасск в первых числах ноября.

Я пошёл к нему.

М. В. Алексеев сказал мне, что он решил сформировать на Дону добровольческую армию; что в Петрограде и Москве им образованы общества для помощи офицерам; что эти общества поддерживают тесное общение с общественными организациями, помогающими им материально, и они будут направлять на Дон всех желающих офицеров, юнкеров и кадетов старших классов; что союз общества офицеров, со своей стороны, примет все меры для облегчения желающим офицерам пробраться на Дон и из других районов.

Я на это ответил, что мне представляется необходимым, чтобы он кликнул клич, призывающий офицеров немедленно направляться на Дон; что его имя среди офицеров очень популярно и на его клич потекут на Дон не сотни, а десятки тысяч офицеров.

Генерал Алексеев на это мне ответил, что сам он об этом думал, но сделать это он пока не смеет.

— Как же я могу обратиться с таким воззванием к офицерам, раз в моём распоряжении нет средств? Ведь я теперь, когда имеется всего около пятисот офицеров и юнкеров, я не сплю по ночам, как мне их прокормить, как их одеть.

На это я ответил, что - будет сила, будут и деньги.

— Рассудить надо; без этого вы, Михаил Васильевич, армии не сформируете. Ведь надо знать нашу общественность: они не дают и не дадут больших средств, пока не будут уверены в успехе, пока в вашем распоряжении не будет достаточной силы. А вы не можете собрать эту силу, не имея средств. Получается заколдованный круг. Повторяю, что не только можно, а должно рискнуть.

Генерал Алексеев сказал, что он ещё подумает.

Прощаясь со мной, генерал Алексеев сказал, что нам надо в ближайшие дни условиться относительно дальнейшей совместной работы.

25 ноября (8 декабря) генерал Деникин и я пошли к донскому атаману генералу Каледину.

Генерал Каледин принял нас очень серьёзно, сказал, что, работая в полном согласии с генералом Алексеевым, он убеждён, что генералу Алексееву удастся сформировать хорошую добровольческую армию, а ему - донскую. Затем он сказал, что очень рад приезду на Дон целой группы генералов, которые могут наладить организационную работу, но, - прибавил генерал Каледин, - имена генералов Корнилова, Деникина, Лукомского и Маркова настолько для массы связаны со страхом контрреволюции, что я рекомендовал бы вам обоим и приезжавшему генералу Маркову пока активно не выступать; было бы даже лучше, если бы вы временно уехали из пределов Дона.

После этого генерал Каледин добавил:

— Я отнюдь не настаиваю, чтобы вы уезжали с Дона. Если вас это не устраивает, то оставайтесь, и вы будете гостями донского казачества...».

Деникин и Марков, пока оставаясь без конкретных должностей, уехали налаживать, связи в столицу Кубанского казачьего войска город Екатеринодар. Лукомский отправился ещё дальше, к терским казакам, в город Владикавказ. Но уже вскоре им суждено было возвратиться назад, в Новочеркасск.

Сам Алексеев не раз пытался наладить деловые отношения с Кубанью. Туда он инкогнито совершил две поездки. В 20-х числах ноября генерал побывал в Екатеринодаре на заседании правительства «Юго-Восточного союза». Но поездка оказалась малопродуктивной. Вернувшись в Новочеркасск, он так сказал о её результатах:

— В Екатеринодаре не думают о том, что скоро окажутся под ударами большевиков из Ставропольской губернии. Громко говорят о своей автономии, забывая, что Кубанская область является частью России...

Из Новочеркасска Алексеев направил несколько доверенных лиц на российские окраины. В начале января 1918 года в район Кавказских минеральных вод командируется полковник Я. А. Слащёв, недавний командир гвардейского Московского полка. Ему ставилась задача создать на Северном Кавказе офицерские организации, которые бы стали источником пополнения Добровольческой армии.

Михаил Васильевич возлагал на миссию Слащёва большие надежды. В Пятигорске и других городах Кавказских минеральных вод скопилось большое число офицеров, прежде всего с Кавказского фронта. Там же проживали соратники бывшего Верховного главнокомандующего - генералы Рузский, Радко-Дмитриев и другие.

Полковник Слащёв выглядел достаточно авторитетной фигурой для обращения к фронтовому офицерству: за войну был пять раз ранен и дважды контужен, награждён орденом Святого Георгия 4-й степени и Георгиевским оружием, участник почти всех боев лейб-гвардии Финляндского полка, в рядах которого прошёл почти всю Первую мировую войну, прежде чем стать командиром другого, не менее известного полка русской гвардии.

Из Пятигорска на Дон Слащёв вернулся в подавленном состоянии. И потому разговор с Алексеевым у него состоялся без свидетелей:

— Яков Александрович, вы виделись с генералом Рузским?

— Да, Михаил Васильевич. Он много расспрашивал о делах организации добровольцев и просил вам кланяться.

— Вы спросили его, как он относится к идее Белого движения?

— Генерал Рузский сомневается в том, что эта идея спасёт Отечество и победит революционную анархию.

— Значит, бывший главнокомандующий армиями Северного фронта не торопится стать в наши ряды.

— Это так. Впрочем, как и другие генералы, ныне отдыхающие на Минводах.

— А что думает тамошнее офицерство?

— Города там, и особенно Пятигорск, переполнены офицерами с Кавказского фронта. Но лишь немногие из них откликнулись на мой призыв. Все чего-то выжидают. Даже казачьи офицеры, осевшие в терских станицах, и те не хотят браться за оружие.

— Может быть, Яков Александрович, время для них ещё не пришло? Но где боль за гибнущую Россию?

— Мне думается, Михаил Васильевич, что эта боль придёт к ним тогда, когда Советы начнут офицеров ставить к стенке как своих врагов.

— Так оно и будет. Совет народных комиссаров не будет церемониться с классовыми врагами...

Посланцы Алексеева, пока не «встал» сплошной линией Донской фронт, регулярно пробирались по железной дороге в Москву и Петроград. Михаил Васильевич стремился создать там сильное антибольшевистское военное подполье, на которое можно было опереться в грядущих боях. Особые надежды возлагались на деятельность подпольного Национального центра, общее руководство которым осуществлял Н. Н. Щепкин.

Военной организацией Национального центра с ведома Алексеева руководил его бывший сослуживец, генерал- лейтенант Генерального штаба Н. Н. Стогов. Георгиевский кавалер, командующий Юго-Западным фронтом, в январе 1918 года он прибыл в Москву и поступил там в Красную армию как военный специалист. Военспец Стогов с мая по август того же года был начальником Всероссийского главного штаба. И одновременно с полковником В. В. Ступиным возглавлял... подпольную Добровольческую армию Московского района.

Стогов оказал немало ценных услуг командованию белой Добровольческой армии, поставляя информацию разведывательного характера. Когда осенью 1919 года чекисты начали аресты руководителей Национального центра, Стогову удалось бежать из Москвы и с риском для жизни перейти линию фронта на юге.

Позже, оказавшись в эмиграции, во Франции, Стогов постоянно сотрудничал с многими белоэмигрантскими изданиями. Он возглавлял Общество офицеров Генерального штаба в Париже и Объединение офицеров лейб-гвардии Волынского полка, был почётным председателем Союза российских кадетских корпусов и Союза георгиевских кавалеров.

В своих многочисленных публикациях Николай Николаевич высоко отзывался о генерале Алексееве. Тот, в свою очередь, перед самой своей смертью, в разговоре с Деникиным, говорил так:

— В красной Москве Стогов сейчас самый отважный патриот нашей России.

— Ещё бы мне не знать. За что вы так любите его, Михаил Васильевич?

— За фронтовые дела и совместную службу в императорском Генеральном штабе.

— И, должно быть, за какой-то подвиг в Мировой?

— Угадали, Антон Иванович. Мне пришлось подписывать на него представление к Святому Георгию.

— За что?

— Как мне помнится, в марте 15-го, он, командир 3-го Финляндского стрелкового полка, лично повёл свой последний резерв на штурм высоты в Карпатах, только что отбитой у нас германцами.

— Дай Бог ему с Щепкиным продержаться в Москве как можно дольше.

— Стогов будет работать на белую идею до последнего. Единожды данной присяге он не изменит. Это не Брусилов. Л ведь тоже был Верховным...

Алексеев сумел связаться со своими единомышленниками и в далёкой от Дона Сибири, куда так рвался в первое время своего пребывания в Новочеркасске Корнилов. Посланцем Алексеевской военной организации в Сибири был генерал В. Е. Флуг.

С ним Михаил Васильевич сошёлся на Русско-японской войне. Флуг был генерал-квартирмейстером полевого штаба царского наместника на Дальнем Востоке адмирала Алексеева, а затем генерал-квартирмейстером 2-й Маньчжурской армии. В 1914 году командовал 10-й армией Северо-Западного фронта. Но за успешные действия против германской 8-й армии и взятие города Сувалки был отчислен от занимаемой должности со следующей формулировкой - «за опасную активность». Отчисление явилось следствием интриг генерал-квартирмейстера штаба фронта генерала М. Д. Бонч-Бруевича, ставшего после октября 1917 года одним из ближайших военных советников председателя Совнаркома В. И. Ульянова-Ленина.

Флуг прибыл в Новочеркасск в декабре 17-го и сразу «поступил» в распоряжение Алексеева. Тот довольно скоро подобрал ему задание:

— Василий Егорович. Мне помнится, что после Маньчжурии вы остались на Дальнем Востоке?

— Да, Михаил Васильевич. Государь пожелал видеть меня военным губернатором Приморской области и наказным атаманом Уссурийского казачьего войска. Там я и получил погоны генерал-лейтенанта.

— Долго вы пробыли в восточных сибирских краях?

— Да без малого четыре года. Когда в 1909-м был назначен начальником 37-й пехотной дивизии.

— У вас в Сибири остались надёжные связи?

— Разумеется. Как я понимаю, Михаил Васильевич, меня ожидает поездка в Сибирь?

— Вы угадали. Ехать туда надо в самом скором времени. У вас будут все полномочия от штаба Добровольческой армии и Национального центра.

— Моя задача в Сибири?

— Организация антибольшевистского движения на основе идей Белого дела...

Генерал Флуг тайно пробрался с российского юга в Сибирь в начале 1918 года. В июне он вошёл в состав «Делового кабинета» генерала Хорвата во Владивостоке. Налаживал контакты с союзниками старой России по Антанте. Участвовал в формировании белогвардейских частей, которые затем вошли в состав колчаковской Сибирской армии. В самом конце того же 1918 года Флуг, по заданию омского правителя адмирала Колчака, вернулся на юг России в распоряжение генерала Деникина.

Стогов, Слащев и Флуг были только самыми именитыми представителями «зачинателя Белого дела» на местах. Десятки и десятки офицеров и людей далеко не военных по заданиям Михаила Васильевича совершали тайные поездки по ту сторону линии фронтов Гражданской войны. Все они имели одну задачу.

Добровольцы в Новочеркасске (а потом и Ростове) жили по уставам старой Русской армии. Обязательным было воинское обучение, несение караулов и дневальной службы. Алексеев следил за тем, чтобы такой ритм жизни, пока ещё отчасти мирной, первых добровольческих частей не менялся.

Один из добровольцев, Даниил Свидерский, выпускник реального училища, получивший погоны прапорщика в 1916 году, ушедший в эмиграцию в чине штабс-капитана, оставил после себя воспоминания «Поход к Ледяному походу». В них он описывает Михаила Васильевича таким, каким его видели на Дону первые прибывшие туда офицеры и юнкера:

«Итак, снова мой караул, хождение взад и вперёд, чтобы не заснуть стоя, таблица с пропусками, пуговка звонка к караульному начальнику и непреодолимое желание прислониться к чему-либо и загнуть.

И в последние секунды моего погружения в сладкий сон вдруг широко открывается наружная дверь, и в тамбур входит какой-то офицер в шинели (пальто) мирного времени. Часовой в тамбуре вытягивается в струнку. Офицер входит в прихожую, останавливается, снимает свои старомодные очки, вытаскивает из кармана носовой платок и протирает очки.

Я старательно приглядываюсь к офицеру: кто он и что он? Офицер - старик, старая-престарая шинель когда-то имела лучший вид, но сохранились ещё красные генеральские отвороты; на голове рыжая кубанка (мне совсем ещё не знакомая!), погоны сильно помятые, видно, что генеральские, звёздочек пока на них не вижу.

Сама личность генеральская - круглолицый, седые усы, растрёпанные, как у кота, в разные стороны, глаза не «грозны», нос картошкой и красный от холода...

«Должно быть, генерал в отставке», - подумалось мне. Совсем уже близко я, к ужасу, замечаю, что на погонах этого «отставного» никаких звёздочек нет и не бывало!! Значит - полный генерал! - захолодело в моей голове.

За всю свою недолгую военную жизнь я никогда ещё не отдавал никакому начальству честь винтовкой, а только шашкой или рукой. И если даже юнкер в тамбуре перед полным генералом стал только смирно, то что же делать мне, разнесчастному? А генерал, взглянувши на меня, надел свои очки и спрятал свой платок. Уже ничего более не соображая, я стал смирно, генерал кивнул мне и направился к лестнице.

— Ваше превосходительство! - дрожащим голосом выдавил я из себя: - А пропуск? Пожалуйте ваш пропуск? Вёз пропуска я не имею права пропустить вас!..

— Пропуск?! Какой пропуск? У меня никакого пропуска нет!

— А я не имею права пропустить без пропуска!

— А вы знаете, кто я такой?

— Никак нет, Ваше превосходительство!

— Ну, я совсем не знаю теперь, как же мне быть с вами, голубчик! Может, вы вызовете вашего караульного начальника?

— Слушаюсь, Ваше превосходительство! - с облегчением ответил я и ухватился за спасительную пуговку звонка.

Через пару секунд, в течение которых «страшное начальство» довольно внимательно рассматривало меня, показался на лестнице наш дежурный полковник. Но, увидя стоящего около меня, он вдруг переменился в лице, как- то обдёрнул себя, поправил со всех сторон и подскочил к генералу с рапортом. Генерал выслушал рапорт, пожал ему руку, и они вместе уже вступили на лестницу. Вдруг генерал оборачивается ко мне... и, смеясь, говорит:

— А вы - молодец! Так и нужно! В особенности в наше время! - И они пошли наверх...

Я остался стоять на месте в полном обалдении и уже без всяких признаков сонливости... Через пару минут сбежал по лестнице мой полковник и, чуть не лопаясь от смеха, спрашивает:

— А вы знаете, кого вы не пустили? Разве вы его никогда не видели?

— Никак нет! Не знаю и не видел никогда!

— Это же был сам генерал Алексеев!..»

События на российском Юге, где начиналась Гражданская война, стали развиваться стремительно. Прапорщик Крыленко, ставший «на час» Верховным главнокомандующим советской России, направлял на границы Дона красногвардейские отряды с карательными задачами. В Макеевском районе Донецкого бассейна была объявлена «Донецкая Социалистическая Республика».

Черноморский флот прислал атаману Каледину ультиматум. Революционные моряки из Севастополя грозно требовали «полного и безвозвратного» отречения от атаманской власти:

«...Немедленно признать власть за Советами рабочих и солдатских депутатов».

На что войсковой атаман Донского казачества, прочитав телеграмму, заметил по поводу «матросской угрозы»:

— Менять волю казачества Дона, избравшего меня атаманом, - это не топить турецкие парусные шхуны-угольщики на войне...

...Число добровольцев в Новочеркасске всё увеличивалось. В ноябре из Могилёва прибыл, а вернее сказать - пробился Георгиевский пехотный батальон. Пусть не в полном составе.

Он был сформирован из раненых фронтовиков - георгиевских кавалеров, которые проходили после выздоровления тщательный отбор. По замыслу императора Николая II такому батальону предстояло стать элитной частью сражающейся Русской армии, поскольку каждый его боец являлся действительно доблестным воином. Причём многие солдаты являлись обладателями полного банта «Егориев» — крестов всех четырёх степеней.

Бойцы Георгиевского батальона отличались «примерной» бодростью духа, пехотной выучкой и дисциплинированностью. Это были подлинные рядовые герои Первой мировой войны. Они стали первыми нижними чинами Русской армии (не считая разве небольшого числа ударников), которые в Новочеркасске пополнили ряды создававшейся белой Добровольческой армии.

В ночь на 26 ноября в соседних с Новочеркасском городах Ростове и Таганроге вспыхнули вооружённые восстания, подготовленные местными большевиками-подпольщиками. Но удержать Ростов и Таганрог в своих руках военно-революционные комитеты смогли только несколько дней.

Атаман Каледин оказался в сложном положении. Подавить вооружённые выступления в Ростове и Таганроге можно было только военной силой. Но ещё совсем недавно генерал на Третьем Войсковом Кругу сказал, что «ему страшно пролить первую кровь». И когда он решился «её пролить», то казаки за ним не пошли. Недавние фронтовики воевать ни с кем не хотели.

Каледин в тот же вечер пришёл в добровольческий штаб на Барочной улице и сказал:

— Михаил Васильевич! Я к вам за помощью. Будем как братья помогать друг другу. Всякие недоразумения между нами кончены. Будем спасать, что ещё возможно спасти.

Алексеев просиял и, сердечно обняв Каледина, ответил:

— Дорогой Алексей Максимович! Всё, что у меня есть, рад отдать для общего дела. Пошлю в бой всех, кто значится в строю Добровольческой армии.

— Михаил Васильевич, под Ростовом надежда вся на добровольцев. От себя могу послать в бой пока только Донской пластунский батальон и сотню казаков-юнкеров Новочеркасского училища.

— Не волнуйтесь. Ростов у большевиков мы отобъём обязательно. Даже таким малым войском...

Тут же Алексеев отдал приказ своему адъютанту ротмистру Шапрону:

— Поднимите по тревоге Сводно-офицерскую роту, роту георгиевских добровольцев, Юнкерский батальон. Его командира поручика Мезерницкого срочно ко мне. Всех наших людей, имеющих оружие, поставить в строй...

В полночь из Новочеркасска в Ростов отправился на железнодорожном составе сводный добровольческий отряд, пополненный местной казачьей молодёжью, студентами, пришедшими со своими винтовками и кое-как обмундированными, юнкерами Новочеркасского казачьего училища. Отрядом командовал полковник князь Хованский, выходец из лейб-гвардии Литовского полка.

Первая кровь пролилась на станции Нахичевань. Командир Юнкерского батальона Мезерницкий, закончивший Гражданскую войну в чине полковника и вернувшийся в Советский Союз из эмиграции в ноябре 1921 года вместе с генералом Слащевым, так описывал то событие в своих воспоминаниях:

«…K станции подъехали четыре красноармейца. Увидя нас, один крикнул: «Золотопогонная сволочь уже здесь! Бей их и айда к нашим!» Но было уже поздно. На выстрелы вбежали юнкера, и через минуту двое из красных валялись с пробитыми лбами, а другие двое бились в руках державших их юнкеров...».

Добровольцы заняли позицию под Ростовом. Красные отряды начади атаку железнодорожной станции Нахичевань со стороны города, но, попав под ружейный и пулемётный огонь, отхлынули обратно.

Пока под городом шёл бой, атаману Каледину удалось «призвать к исполнению казачьего долга» несколько войсковых частей. Они вернулись недавно с фронта и оказались «менее распропагандированными». Теперь судьба Ростова и Таганрога была решена.

Подошедшие казаки подавили восстание. В уличных боях особенно отличилась Сводно-офицерская рота добровольцев-алексеевцев, спешно переброшенная из Новочеркасска. Выучка и дисциплина, боевой дух сказали здесь своё решающее слово.

Ростов был взят в первый декабрьский день. Впереди атакующих шёл «блиндированный» поезд, вооружённый пулемётами. Их расчёты укрывались за штабелями шпал, которые и являлись «броней» этого первого, безымянного бронепоезда белых в Гражданской войне. Машинистами на паровозе были юнкера, знакомые с его управлением, поскольку настоящие машинисты сбежали.

Пять дней боев за Ростов обернулись для добровольцев при их малочисленности тяжёлыми потерями почти 150 человек.

Так белыми в первый раз в Гражданской войне штурмом был взят город Ростов-на-Дону. Исход боя решил генерал-майор Назаров, который подоспел на помощь добровольцам с двумя полевыми пушками, прислугу которых составили несколько офицеров-артиллеристов, команда фельдшеров и таганрогские гимназисты.

По дороге из Таганрога в Ростов батарея обстреляла на реке Дон отряд судов Черноморского флота, который шёл с десантом революционных моряков на помощь восставшим рабочим и солдатам-запасникам. Метким огнём одно судно было потоплено, остальные повернули назад, в сторону моря.

Отряд генерала Назарова числом в 50 человек подоспел к месту боя в самую критическую минуту. Орудия развернулись и открыли беглый огонь по защитникам Ростова, оказавшись у них в ближнем тылу. Артиллерийский огонь и решил исход штурма.

Алексеев нашёл время, чтобы в самые ближайшие дни встретиться с начальником таганрогского гарнизона, которого ранее знал как генерал-майора Генерального штаба.

— Анатолий Михайлович, от лица командующего Добровольческой армии генерала Корнилова премного благодарим вас за артиллерийскую поддержку. За решительность, за личную храбрость.

— Михаил Васильевич, я только исполнил свой долг. К тому же я артиллерист, заканчивал Михайловское училище.

— Я знал вас с весны 1916 года как командира 2-й Забайкальской казачьей бригады. Как вы оказались на Дону?

— В октябре был проездом к новому месту службы на Кавказский фронт. Встретился с атаманом Калединым, и тот удержал меня при общем развале армии у себя.

— Остальное я знаю. Алексей Максимович назначил вас начальником Таганрогского гарнизона.

— Точно так, Михаил Васильевич. Случилось же так. Ехал с одного фронта на другой, а оказался на третьем...

Судьба генерал-майора Назарова в самом скором времени сложилась трагично. 15 декабря 1917 года он стал походным атаманом Донского казачьего войска, ближайшим помощником Каледина. После самоубийства последнего Большой Войсковой Круг 30 января 1918 года избрал генерала войсковым атаманом.

Когда Донской фронт под натиском красных войск рухнул, Назаров отказался покинуть Новочеркасск с отрядом нового походного атамана генерала Попова. На заседании Войскового Круга он мужественно встретил командующего донской Красной гвардии войскового старшину Голубова, обещавшего амнистию всем калединцам накануне захвата Новочеркасска. 18 февраля по приказу Голубова казачий генерал-майор Назаров был расстрелян. Согласно рассказам очевидцев, команду на расстрел войсковой атаман подал сам.

Войсковой старшина Голубов, инициатор массовых расстрелов без суда раненых в боях офицеров, не ушедших с добровольцами за Дон (расстрелы проводились в Нахичеванской роще), не избежал кары за содеянное. Во время восстания донского казачества весной 1918 года на митинге в одной из станиц он был убит студентом, братом расстрелянного офицера...

На совещании командиров после «ростовского дела» генерал Алексеев сказал:

— Господа офицеры. Считайте, что белая Добровольческая армия приняла своё крещение кровью. Своей и врага.

Отношение атамана Каледина к добровольцам довольно быстро изменилось в самую лучшую сторону. Но сам он оказался в двусмысленном положении. Казачество Дона в конце 1917 года в своём большинстве неодобрительно относилось к появлению на донской земле офицерской Алексеевской организации. Войсковой атаман же видел в добровольцах реальную воинскую силу, верного союзника, который не покинет фронт против «совдепов» в трудные дни.

Одной из первых забот Алексеева стало размещение по лазаретам Новочеркасска привезённых туда раненых добровольцев. Отпевание убитых при штурме Ростова юнкеров состоялось в Новочеркасском соборе. Среди погибших оказались и донские казаки, поэтому на похоронах народу было много. Михаил Васильевич произнёс, как писали потом очевидцы, «исключительно сильную» речь, обратившись в сторону лежащих в гробах добровольцев со словами:

— Орлята! Где были ваши орлы, когда вы умирали...

Эти слова прозвучали в адрес казаков-фронтовиков.

Участник боев за Ростов, получивший тяжёлое ранение, юнкер Константиновского артиллерийского училища В. Ларионов в своих эмигрантских мемуарах «Последние юнкера» писал о времени пребывания в новочеркасской «Больнице Общества Донских Врачей»:

«...Добровольная сестра милосердия, дочь Верховного главнокомандующего генерала Алексеева, Клавдия Михайловна Алексеева, была моим ангелом-хранителем, дни и долгие вечера боролась она за мою жизнь. Всегда бодрая, энергичная, она не отступала перед трудностями жизни, и, глядя на неё, верилось в лучшее будущее и в конечную победу.

Её младшая сестра, Вера Михайловна, такая же идейная и целеустремлённая, готовая жертвовать всем для раненого, - просиживала ночи над тяжело раненным юнкером Малькевичем, стараясь его спасти.

Третьей добровольной сестрой нашей палаты была дочь генерала Корнилова, Наталья Лавровна.

Довелось мне увидеть в лазарете и... глубоко уважаемых мною людей. Посетил нашу палату бывший Верховный, начальник Штаба Государя, генерал Алексеев. Очевидно, дочери ему успели подробно рассказать о раненых, ибо он обращался к каждому как к знакомому, спрашивал о здоровье, о настроении, об училище.

Старый Верховный главнокомандующий Российской армии производил огромное впечатление умом, своим обращением, дружеской непринуждённостью...».

С началом второй половины ноября осложнилось положение Дона в плане сохранения порядка и внутренней безопасности. Это объяснялось следующими обстоятельствами. Тысячи и тысячи солдат с фронтов Мировой войны ехали через Область Войска Донского домой. Они на каждой железнодорожной станции грабили местных обывателей, добывая себе таким образом пропитание. Администрации железных дорог дезертиры угрожали оружием, требуя отправки в первую очередь именно их поездов, не считаясь с установленным расписанием.

Порядок жизни на тихом Дону нарушался. У областного правительства и войскового атамана не было сил его поддерживать, тем более что дезертиры в большинстве своём ехали с оружием. Кроме того, таким беспорядком пользовались большевистские Советы, настраивая массу самовольно покидавших войну фронтовиков против «контрреволюционного» Дона и казачества.

Всё это заставило атамана Каледина обратиться к генералу Алексееву, число добровольцев которого увеличивалось с каждым днём, за помощью:

— Михаил Васильевич. Я пришёл к вам, как к союзнику, просить о помощи.

— Вам, как я понимаю, нужна сила для поддержания порядка на железнодорожных станциях?

— Да, люди в военной форме, при погонах, с оружием, с чувством долга. Способные обуздать мародёров и дезертиров одним своим решительным видом.

— Считайте, что добровольцы, господин атаман, в вашем распоряжении. Готов высылать из Новочеркасска вооружённые патрули на те станции, которые вас беспокоят.

— Но в моей просьбе, Михаил Васильевич, есть одна тонкость. Обязательная для ваших людей.

— Какая?

— Поскольку речь идёт о поддержании порядка на Дону, старшими патрулей должны быть только казачьи офицеры.

— Что ж, Алексей Максимович, я не против. Лишь бы от этого была польза Дону...

В тот же день Алексеев приказал выделить в распоряжение Донского правительства необходимое число добровольцев для несения патрульной службы на железнодорожных станциях области. Группами по пять и более человек, под командой казачьих офицеров, получив винтовки и патроны и по десять рублей суточных на десять дней, добровольцы отправлялись нести службу на самых различных узловых станциях. Причём атаман Каледин брал под контроль станции не только Дона, но и ближайшие к его границе.

Первые подобные командировки в «приграничье» показали, насколько они опасны. Добровольческим патрулям сразу же пришлось столкнуться, в лучшем случае, с «глухим» сопротивлением: когда вооружённые дезертиры утихомиривались, лишь выкрикивая в адрес людей в офицерских погонах оскорбления.

Но так было далеко не на всех станциях. В Дебальцово патруль добровольцев с казачьим офицером так и не смог установить порядок на вокзале. Более того, его под угрозой оружия вынудили покинуть станцию, где скопилось сразу несколько эшелонов с фронта, для которых требовались паровозы.

На станции Иловайской добровольческий патруль, появившийся на перроне, едва не был растерзан толпой вооружённых дезертиров, в которой оказалось немало пьяных. Положение спас сотник Греков, который следовал с фронта с командой кубанских казаков. И хотя дело до кровопролития не дошло, людям в погонах пришлось покинуть Иловайскую.

Этот случай стал поводом для сотника Грекова сформировать конный партизанский отряд, в который по своей воле вошли и люди из Алексеевской военной организации. Он привёл его в подчинение донскому атаману и стал наводить порядок на железной дороге. Грековские бойцы прибывали на станции, где останавливались слишком буйные эшелоны с дезертирами.

Вскоре забот у сотника Грекова умножилось. В районе каменноугольных шахт стали создаваться местные Советы рабочих депутатов, стоявшие на «большевистской платформе». В шахтёрских городках появились красногвардейские, пока свои — местные отряды, благо оружия всюду много. Грековцы повели войну с ними...

Атаман Каледин был прав, когда назначал старшими патрулей на железнодорожных станциях не офицеров-добровольцев, а казаков. Алексееву однажды с болью пришлось выслушивать рапорт штабс-капитана Николая Скоблина (будущего начальника Корниловской дивизии в звании генерал-майора и агента советской разведки во время эмиграции во Франции):

— Господин штабс-капитан, вы были старшим из добровольцев в патруле на станции Зверево.

— Точно так, ваше превосходительство.

— Что за конфликт там произошёл у нас с казаками?

— На станцию прибыл эшелон с 28-м Донским казачьим полком. Он нас поразил своим порядком, полным наличием офицеров. Ротмистр Лактионов из ахтырских гусар, бывший в патруле, подошёл к группе казаков и поприветствовал их, сказав: «Теперь у Дона есть свои боевые части».

— Что ответили ротмистру на приветствие?

— Казаки посмотрели на нас, как на чужаков. Какой-то урядник стал помахивать зло плетью, заявив буквально следующее: «Убирайтесь отсюда! Вам у нас на Дону делать нечего!»

— Что было дальше?

— Подоспел старший патруля, войсковой старшина Морозов. Он узнал в уряднике своего земляка из станицы Семикаракорской и урезонил его. Хотя дело дошло до ругани.

— Сложно было нести службу на этой станции?

— Сложно. Нас там было всего пять человек. Не знали покоя ни днём, ни ночью. С винтовками не расставались. Но службу несли: за эти десять дней на станции не было ни одного случая грабежа или мародёрства по отношению к местным жителям.

— Хорошо, штабс-капитан. Утром я виделся с атаманом Калединым. Он, видимо со слов войскового старшины Морозова, хорошо отозвался о службе вашего патруля. Как старшему объявляю вам благодарность.

— Служу Отечеству!

— А теперь идите, отдыхайте после командировки...

Посылка патрулей из добровольцев на железнодорожные станции Донской области продолжалась до января следующего года. Были случаи, когда командированные на станции офицеры и юнкера становились жертвами конфликтов, которые всё чаще разыгрывались на станциях российского Юга...

Между тем Алексеевская военная организация направляла на Дон всё новых и новых добровольцев, хотя тем и приходилось всё труднее «просачиваться» по железным дорогам.

6 декабря в Новочеркасск прибыл, переодетый в простого мужика-крестьянина, генерал от инфантерии Корнилов. Для добровольцев его приезд стал подлинным праздником.

Стало ясно: на арене зарождавшей Гражданской войны появился проверенный военный вождь. После получения такого сообщения в красном Петрограде забили тревогу. Там поняли, что на казачьем Дону собирается главная антибольшевистская сила. А не где-нибудь на Волге или в Сибири.

Бежать из Быхова Корнилову помог генерал-лейтенант Духонин, который в ноябре находился при исполнении обязанностей Верховного главнокомандующего. Когда в Ставке стало известно, что в Петрограде советским правительством назначен новый Верховный - прапорщик (!) Крыленко и что он с большим отрядом революционных балтийских моряков едет в Могилёв, то это означало для последних корниловцев одно - расправу. Балтийцы не скрывали своих намерений. Духонин предупредил о смертельной опасности Корнилова и сидевших с ним под стражей четырёх генералов.

19 ноября в 11 часов вечера Корнилов вышел из здания Быховской тюрьмы к ожидавшему его в полном строю Текинскому конному полку. Поздоровавшись на туркменском языке с всадниками в полосатых красных халатах, Лавр Георгиевич сел на коня, и лично преданный ему полк отправился в свой последний путь.

Генералы Деникин, Лукомский, Марков и Романовский уехали из Быхова на Юг по железной дороге. Местом встречи был оговорён, естественно, город Новочеркасск.

О бегстве Корнилова и последних заключённых из Быхова в Могилёве стало известно только на следующий день, то есть 20 ноября. По телеграфу местным Советам и командирам красногвардейских отрядов были отданы строжайшие распоряжения:

- перерезать пути Текинскому конному полку всеми имеемыми воинскими силами, устроить в удобных местах засады;

- выяснить маршрут движения полка корниловцев;

- разгромить «мятежных» корниловцев и арестовать самого генерала Корнилова;

- для поимки бежавших с ним царских генералов проводить строжайшую проверку документов во всех поездах, следующих в южном направлении...

Около станции Унеча на Черниговщине Текинский полк при попытке пересечь железнодорожное полотно попал в засаду. Он неожиданно оказался под пулемётным огнём бронепоезда красных и понёс большие потери в людях.

На следующий день текинцы вновь попали в засаду на лесной дороге. От пулемётного огня они вновь понесли потери в людях. Л при переправе через реку Сейм на плохо замерзшем болотистом берегу лишились многих лошадей.

Тогда Корнилов решил, что верным ему туркменским всадникам будет безопаснее идти без него. Переодевшись крестьянином и с подложным паспортом, Лавр Георгиевич направился на Дон один...

Собравшимся в столице Всевеликого войска Донского лидерам антибольшевистского движения сразу стало ясно, что отношения - Алексеева и Корнилова - никуда не годятся.- Тот и другой откровенно метили в военные вожди Белого дела, имея на то, как говорится, полное основание. Закрытое совещание генералов и оказавшихся в Новочеркасске общественных деятелей из столиц, думских политиков (атаман Каледин не присутствовал) только обострило проблему.

Совещание на правах хозяина открыл Алексеев, к тому времени уже окончательно расставшийся с гражданской одеждой, с белым Георгиевским крестом на генеральском мундире:

— Господа. Сегодня мы с вами собрались для решения одного важного вопроса: на каких организационных принципах будет строиться Добровольческая армия, которую мы создаём на Дону.

Михаил Васильевич какие-то доли минуты помолчал, вглядываясь в лица собравшихся. Затем продолжил:

— Новая русская армия должна строиться на принципах старой армии, императорской. Полное единоначалие, строжайшая воинская дисциплина, патриотизм, клятвенная преданность России.

Присутствующие одобрительно закивали головами, перебрасываясь друг с другом короткими фразами. Алексеев дал слово Корнилову:

— Лавр Георгиевич, мы просим вас высказаться.

Корнилов встал и, как предыдущий выступающий, осмотрел сидящих. Он мог в душе радоваться, поскольку большинство людей в военной форме были его единомышленниками - «корниловцами», «быховскими арестантами». Говорить сразу начал с главного:

— Любая армия начинает создаваться с назначения командующего. Военная сила должна иметь своего вождя, иначе она не станет силой. Во главе белой Добровольческой армии должен стоять один человек, боевой генерал, способный повести за собой людей в бой.

Корнилова поддержали все. Но каждый понимал, что кандидатур может быть только две: Алексеев или Корнилов. И что двоевластие в рядах добровольчества просто немыслимо.

Алексеев предложил следующее решение вопроса:

— Я предлагаю Лавру Георгиевичу взять на себя всецело формирование армии и её управление. На себя же я готов возложить финансовые вопросы и политику, как внутреннюю, так и внешнюю.

Слово взял Корнилов:

— Такая параллельная деятельность будет вызывать трения. Я буду вынужден постоянно выпрашивать деньги в условиях, когда каждая копейка на счету. Когда же армия превратится в силу, начнутся неизбежные трения и во внутренней политике на освобождённых от большевиков территориях.

Алексеев вежливо спросил своего оппонента, не поднимаясь:

— Какой бы власти хотели вы, уважаемый Лавр Георгиевич, на посту командующего Добровольческой армии?

— Только полной власти единоначальника. Если этого мне не будет дано здесь, то я отправлюсь воевать с большевиками в Сибирь. Хотя я знаю, что именно Михаил Васильевич начал создавать белую армию добровольцев, а не я и никто другой.

Слова Корнилова «создали» тишину в комнате. Ситуация становилась конфликтной. Все прекрасно понимали, что если уйдёт Корнилов, то среди добровольцев неизбежно произойдёт раскол. Значит, у руля белой армии должны стоять оба: два авторитетнейших генерала от инфантерии, два георгиевских кавалера, два бывших Верховных главнокомандующих России в Мировой, ещё не закончившейся войне.

Алексеев понимал, что без Корнилова создание армии будет сопряжено с большими трудностями. И в то же время он не хотел уходить от военного руководства добровольцами. Ведь основу собравшихся в Новочеркасске людей составляли бойцы из созданной им в столицах подпольной организации офицеров и юнкеров. Алексеев решил искать компромисс:

— Вы, Лавр Георгиевич, поезжайте в Екатеринодар и там самостоятельно приступайте к формированию частей Добровольческой армии. А я останусь на Дону.

Корнилов отказался, сказав решительно:

— Это не выход из положения. Это будет для Белого дела ещё хуже.

— Почему вы так считаете?

— Находясь на таком близком расстоянии друг от друга, мы, Михаил Васильевич, уподобились бы с вами двум содержателям балаганов, зазывающим к себе публику на одной и той же ярмарке.

— Так где же, по вашему мнению, выход?

— Мне нужен простор для боевой работы. Предлагаю вам, Михаил Васильевич, остаться на Дону. А я переберусь в Сибирь. Там для меня найдётся работа.

Но против такого «распыления» командных личностей дружно выступили приехавшие в Новочеркасск представители «Национального центра»: князь Трубецкой, Струве, Фёдоров, Львов, Белоусов и Милюков.

Алексеев дал слово Милюкову:

— Говорить много сейчас не надо. Мы не на думской трибуне. От московских и петроградских общественных организаций, выступающих против большевистской узурпации государственной власти, убедительно прошу генералов Корнилова и Алексеева в одной упряжке нести тяготы по созданию белой армии на юге. Только вдвоём вы осилите это дело.

Корнилов с места коротко бросил:

— Я готов только на самостоятельную боевую работу. Двоевластия не терплю со времени появления комиссаров Керенского в армии.

Милюков ответил:

— Московские общественные организации поручили мне заявить здесь, на Дону, что руководители антибольшевистского военного движения могут рассчитывать на моральную и материальную поддержку из центра только при одном обязательном условии.

— Каком же, Павел Николаевич?

— При условии, если все три генерала - Алексеев, Корнилов и Каледин будут работать на юге России совместно. А для этого надо вам распределить обязанности. Если такое соглашение будет достигнуто и подписано, то я беру на себя заботу о передаче этого документа руководству Антанты, союзнику России.

Спор грозил затянуться. Но тут слово взял до этого молчавший генерал Деникин:

— Я предлагаю золотую середину. Вся военная власть переходит в руки генерала Корнилова. Гражданская и внешние сношения - в руки генерала Алексеева. Всё, связанное с Донской областью, остаётся за атаманом Калединым.

Совещание на том и порешило. Было оговорено, что принципиальные вопросы должны разрешать все три генерала.

Так первым командующим белой Добровольческой армии стал генерал от инфантерии Лавр Георгиевич Корнилов, сын простого сибирского казака, не имевший «буржуазного происхождения» и «капиталов».

Под стать ему был и генерал от инфантерии Михаил Васильевич Алексеев, сын николаевского солдата, «примерно» выслужившегося к концу своей жизни в офицеры.

Корнилов сам выбрал себе помощника на должность начальника штаба. Его предложение без всяких раздумий принял генерал-лейтенант Лукомский. Друг друга «быховские узники» прекрасно знали по совместной работе в Могилёвской Ставке.

На следующий день Корнилов сказал своему начальнику штаба:

— Здесь, на Дону и на Северном Кавказе, мы с Михаилом Васильевичем будем во многом зависеть от местных войсковых атаманов. Не они, а мы у них в гостях. Мало мне верится в успех белой работы здесь, на Юге.

— А где тогда, Лавр Георгиевич, по вашему мнению, перспектив больше?

— В Сибири. Я её хорошо знаю и верю в неё. Убеждён, что там антибольшевистское дело можно будет поставить широко. Здесь же мог справиться и один Алексеев. Жаль, что Милюков и его думские политики задержали меня на Дону и не пустили в Сибирь. Именно там следует начинать работу, чтобы не упустить время...

В середине декабря создаётся Донской гражданский совет или, как его ещё называли, Всероссийское правительство. Его возглавили три генерала - Алексеев, Корнилов и Каледин. Это был по сути дела триумвират первого в годы Гражданской войны антибольшевистского правительства.

В Гражданский совет вошли на правах «рядовых» членов М. Фёдоров, князь Г. Трубецкой, П. Струве, П. Милюков и... известный «террорист-бомбист» Б. Савинков, соратник министра-социалиста Керенского. Его появление в Новочеркасске оказалось для всех большой неожиданностью.

Объявившись в столице Дона, Савинков сперва нанёс визит вежливости атаману Каледину. Разговор у них шёл без свидетелей и, по всей вероятности, не сложился. Казачий генерал симпатий к людям, подобным Савинкову, не испытывал. Более того, он считал их прямыми виновниками гибели России.

После посещения атаманского дворца Савинков отправился на Барочную улицу, в офицерское общежитие. С интересом он смотрел, как на улице строились поротно добровольцы. Отметил, что все были в новых, хотя и залежавшихся на новочеркасских складах шинелях, при погонах. Винтовки-трёхлинейки по виду потёртых прикладов прошли не одни руки.

Дежурный по общежитию поручик из гвардейцев, косо поглядывая на известного эсера-боевика, всё же проводил гостя к генералу Алексееву.

Так же неприветливо встретил Савинкова и ротмистр Шапрон. Но спросил посетителя с привычной учтивостью:

— Как прикажете доложить Михаилу Васильевичу?

— Скажите просто: приехал Савинков.

Генерал Алексеев встретил бывшего комиссара Временного правительства при Ставке Верховного главнокомандующего и товарища военного министра сдержанно, но доброжелательно:

— Какими судьбами, Борис Викторович, вы на Дону, в Новочеркасске.

— Скажу прямо, Михаил Васильевич. Хочу служить великой миссии Белого дела.

— В каком же качестве вы себя видите, ведь вы не будете просить записать вас в пехотную роту?

— Конечно, нет. Ведь я, как вам известно, не просто штабс-капитан или подпоручик. Я Борис Савинков. Это имя знает вся Россия. Оно само за себя говорит.

— Согласен насчёт вашего имени. Так кем бы вы желали быть в наших рядах?

— По моему глубокому убеждению, возглавление вооружённой борьбы с большевиками одними генералами более чем ошибочно. Особенно в политическом плане. Народная масса отнесётся к Белому делу, как к контрреволюционному начинанию.

— Но ведь, как вы сами понимаете, вам, Борис Викторович, командование поручить нельзя. Вы же не военный.

— Михаил Васильевич. В обязательном порядке должно быть создано политическое совещание. Лично я готов хоть сегодня войти в его состав.

— Что даст такое политическое совещание Белому делу?

— Моё присутствие в нём. Моё имя, как и имя генерала Корнилова, придадут начатому вами делу вооружённой борьбы с большевизмом чисто патриотическое начало, лишённое всякого контрреволюционного смысла.

— Думаю, Борис Викторович, что в вашем предложении, возможно, есть рациональное зерно...

На следующий день Алексеев и Каледин, как два члена Донского триумвирата, обратились к Корнилову с предложением сотрудничества с Савинковым и теми силами, которые стояли за его спиной. Но монархист Корнилов сначала ответил категорическим отказом:

— Ни за что, господа генералы! Бомбист и добровольцы в одной связке! Это же уму непостижимо...

Алексееву и Каледину стоило немалых трудов уговорить командующего армией согласиться. Корнилов признал, что в Гражданской войне нужны союзники. Тем более из числа людей решительных, да ещё «с именем».

Главный аргумент заключался в словах Алексеева:

— Если Савинков будет работать с нами, то он будет несомненно полезен.

— А если нет?

— Работая от нас отдельно, он может сильно навредить делу.

— Значит, нам выбирать не приходится, Михаил Васильевич?

— Не приходится, Лавр Георгиевич.

— Хорошо, убедили. Я согласен на сотрудничество с Савинковым.

— Тогда будем считать, что дело о союзничестве улажено. А там время покажет...

Сказал своё слово и атаман Каледин:

— Без уступки демократии мне не удастся обеспечить пребывание на Дону Добровольческой армии...

В итоге члены триумвирата решили создать политическое совещание. В его состав вошли: Алексеев (председатель), Корнилов, Каледин, Деникин, Лукомский, Романовский, Струве, Милюков, князь Трубецкой, Фёдоров и Савинков. Из одиннадцати человек шесть носили генеральские погоны.

Деникин категорически отказался участвовать в работе политического совещания. За всё короткое время его существования Антон Иванович ни на одно заседание так и не пришёл.

Савинков настоял на том, чтобы в политический совет были введены его люди. Речь шла о трёх социалистах: бывшем комиссаре Временного правительства в 8-й армии Вендзягольском, «донском демагоге» Агееве и председателе крестьянского съезда, бывшем ссыльном и эмигранте Мазуренко. Белым генералам пришлось уступить.

Политический совет, однако, не просуществовал и месяца. Он перестал функционировать после переезда штаба Добровольческой армии в Ростов.

Деникин так охарактеризовал «участие» Савинкова в деятельности по формированию Добровольческой армии:

«Участие Савинкова и его группы не дало армии ни одного солдата, ни одного рубля и не вернуло на стезю государственности ни одного донского казака, вызвало лишь недоумение в офицерской среде...».

Последний разговор Алексеева и Савинкова состоялся в Ростове:

— Михаил Васильевич. Политическая ситуация требует, чтобы я уехал с Юга в центр, в столицы.

— Что вас принуждает к этому, Борис Викторович?

— Мне необходимо войти в сношение с некоторыми известными демократическими деятелями сперва в Москве, затем в Питере.

— У вас будут ко мне какие-нибудь просьбы?

— Да, Михаил Васильевич. Две. И весьма серьёзные.

— Какова первая из них?

— Мне надо удостоверение за вашей подписью. Оно даст мне право создавать из офицерства подпольные организации и поднимать восстания против большевиков.

— Где вы их намерены поднимать?

— На берегах Верхней Волги. Например, в Ярославле и Рыбинске. Там у меня надёжные, верные люди.

— Хорошо. Такое удостоверение с моей подписью вы можете получить хоть сегодня. Какая вторая просьба?

— Михаил Васильевич. Для создания большого антибольшевистского движения мне необходимы деньги.

— Но, уважаемый Борис Викторович, вы же знаете стеснённость Добровольческой армии в финансах. Денег у меня для вас просто нет.

— Что ж, тогда мне придётся искать источники финансирования самому.

— А что прибывшие с вами социалисты?

— Комиссара Вендзягольского я отправляю в Киев для связи с Юго-Западным фронтом, поляками и чехословаками. Остальные едут со мной в Москву.

— Вы знаете, что большевики ужесточили пропускной режим на железнодорожных станциях?

— Не волнуйтесь, Михаил Васильевич. Я старый конспиратор...

Деникин в книге «Борьба генерала Корнилова» писал о нелюбимом им социалисте-террористе Савинкове так:

«Удостоверение за подписью Алексеева открывало ему новые возможности. Его именем он начал собирать офицерство, распыляя наши силы, и организовывать восстания, которые были скоро и кроваво подавлены большевиками».

К этому можно добавить, что офицеры-монархисты не раз делали неудачные попытки организовать покушение на ненавистного им товарища военного министра Временного правительства. Так что Савинков чувствовал себя в стане белых «неуютно»...

Первую половину января 1918 года генерал Алексеев проработал над документом, получившим впоследствии название «Воззвание к народам Юга и Юго-Востока России». В нём формулировались цели и организационные основы белой Добровольческой армии. Воззвание объявляло, что создаваемая на казачьем Дону армия есть:

«...Организованная военная сила, способная противостоять надвигающейся анархии и немецко-большевистскому нашествию.

Первая непосредственная цель Добровольческой армии - противостоять рука об руку с доблестным казачеством вооружённому нападению на Юг и Юго-Восток России. Все русские люди, собравшиеся здесь со всех концов нашей Родины, должны защищать до последней капли крови самостоятельность областей, давших им приют и являющихся последним оплотом русской независимости, последней надеждой на восстановление Свободной Великой России...».

Автор воззвания писал дальше о патриотическом долге всех сынов российского Отечества. Они должны:

«...Встать на страже гражданской свободы, в условиях которой хозяин земли русской - её народ - выявит через посредство избранного Учредительного собрания свою державную волю, перед которой должны преклониться все классы, партии и отдельные группы населения. Ей одной будет служить создаваемая армия, все участвующие в её образовании будут беспрекословно подчиняться законной власти, поставленной этим Учредительным собранием...».

«Воззвание к народам Юга и Юго-Востока России» заканчивалось призывом ко всем, кто исповедовал верность Великой России:

«...Летать в ряды Российской рати...».

Алексеев призывал к оружию «всех, кому дорога многострадальная Родина, чья душа истомилась к ней сыновней болью».

Однако формирование Добровольческой армии шло медленно. Едва ли не самой веской причиной стало то, что красноармейские заставы всё более умело вели «чистку» железнодорожных составов, которые направлялись на юг, прежде всего в Донскую область. Выявленных при проверке документов офицеров и юнкеров зачастую расстреливали На месте. Поэтому далеко не всем добровольцам удалось пробраться в Новочеркасск.

Но порой прибывали большие группы. Удивительные организаторские способности проявила М. А. Нестерович, по мужу Берг (Нестерович-Берг), одна из самых замечательных женщин - участниц Белого движения.

18-летней девушкой в 1914году Мария Нестерович пошла добровольцем на фронт Первой мировой войны. В одном из боев сестра милосердия попала в неприятельский плен.

После возвращения из плена работала в московском отделении комитета «Союза бежавших из плена», созданного не правительством, а солдатами. Нестерович-Берг пользовалась в комитете огромным влиянием и по его документам смогла переправить из Москвы в Донскую и Оренбургскую казачьи области большое число участников боев с Красной гвардией в Первопрестольной.

Работа Марии Нестерович была связана с известным риском. В первый день сдачи Александровского военного училища, которое являлось оплотом антибольшевистских сил во время октябрьских боев в Москве, к ней за помощью обратились 32 офицера и несколько юнкеров. Они просили её помочь им выехать из Москвы в казачьи области.

Прибыв в комитет «Союза бежавших из плена», Нестерович ознакомила солдат-комитетчиков с «планом работы». В тот же день было устроено заседание комитета, и белые офицеры, переодетые нижними чинами, получили документы бывших пленных, подписанные председателем комитета Крыловым.

Нестерович была откровенна с фронтовиками-комитетчиками. Многие из них участвовали в боях на стороне белых. На том заседании она заявила солдатам:

— Дорогие мои, я хочу быть вполне откровенной. Ведь у нас с вами была одна цель - помочь оставшимся в плену. Вам известно, что с первого дня войны, - мне было восемнадцать лет, - я уехала на фронт. Многие из вас знают, сколько я выстрадала в плену и как на вас же продолжала работать, освободившись из плена. Вы помните, что я застала в комитете, и видите - что оставляю, уходя из него. А уйти необходимо. С болью покидаю вас, но теперь мой долг - помочь несчастным офицерам и их семьям.

Когда Нестерович закончила свой по-женски взволнованный монолог, солдаты-комитетчики долго молчали. Им было трудно сделать выбор: на чью сторону встать в тех событиях? Первым заговорил председатель комитета Крылов:

— Мария Антоновна! Неужели вы нас считаете такими же подлецами, как тех, что с красным бантом ходят? Неужели мы не заслужили вашего доверия и тех офицеров, с которыми дрались против большевиков? Рассчитывайте на нас - всё сделаем, что вы скажете, и пойдём, куда скажете.

В тот же день на бланках комитета «Союза бежавших из плена» были оформлены проездные документы. Вечером того же дня 142 человека поездом отправились в сторону Новочеркасска. Ехали они с разных московских вокзалов «врассыпную». Каждый отъезжающий получил на дорогу по сто рублей.

Нестерович в 1917 и 1918 годах совершила несколько поездок на Дон и в Оренбург, сопровождая группы добровольцев, которые уезжали из Москвы по подложным документам. Ей не раз приходилось спасать офицеров от верной гибели, поскольку красноармейские заставы на железнодорожных станциях «ставили к стенке» каждого подозреваемого «кадета» и «контрреволюционера».

Работой комитета «Союза бежавших из плена» интересовались не только атаманы Дутов и Каледин, но и генерал Алексеев. Для них сестра милосердия служила не только источником информации, но и курьером для передачи посланий и приказаний.

Личная встреча Михаила Васильевича с Нестерович состоялась во время её первого посещения Новочеркасска. После того как они познакомились, Алексеев сказал с благодарностью:

— Мария Антоновна. Весьма признателен вам за тех добровольцев, которых вы направили на Дон после октябрьских боев в Москве. Как на сегодня ситуация?

Выслушав, генерал сказал:

— Сейчас нам, как ни странно, нужны не люди, а деньги. Армию надо на что-то содержать.

— Михаил Васильевич. Обещаю вам, что с рекомендательным письмом обойду всех московских банкиров, которые мне лично известны.

— Признателен вам за желание помочь Белому делу. Вот для москвичей удостоверение.

На небольшом листе бумаги машинописью значилось следующее:

«Генерал М. В. Алексеев знает лично сестру милосердия М. А. Нестерович, бывшую на Дону и оказывающую большие услуги вновь формирующейся армии».

— Спасибо, Михаил Васильевич, за доверие.

— Что вы, Мария Антоновна. Это вам нижайший от моих добровольцев поклон. Скажите, сколько вам лет?

— Двадцать один.

— Да, потому много и делаете, что ещё так молоды. Отчёта себе не отдаёте, как это опасно. Вы русская?

— Нет, полька.

— Полька? Тем похвальнее. У меня к вам огромнейшая просьба.

— Какая, господин генерал?

— У многих наших офицеров остались в Москве семьи. Помогите им от имени вашего комитета, если можете, какими-то, пусть и небольшими, средствами. Список семей с адресами уже составлен моим адъютантом.

— Хорошо. Думаю, что помочь сможем.

— В последующих делах держите связь с капитаном Алексеевым, моим однофамильцем. Он в армии ведает делами контрразведки...

Нестерович возвращалась вместе со своим товарищем по антибольшевистскому подполью Андриенко. Их не раз выручали в пути документы, полученные в комитете «Союза бежавших из плена».

В Москве Нестерович сразу отправилась к финансисту Оловянишникову, на которого надеялся лично знавший его генерал Алексеев. Прочитав письмо, банкир сказал:

— Передайте Алексееву, что денег мы ему не дадим. Пусть берёт их где угодно - в Англии, Америке, Франции. У нас денег нет.

— Но генерал Алексеев рассчитывает на денежную помощь москвичей...

Оловянишников сказал, как отрезал:

— Напрасно надеется. Позвольте, милостивая сударыня, с вами раскланяться...

Следующий визит Нестерович нанесла известному московскому промышленнику Гучкову. Тот внимательнейшим образом прочитал адресованное ему с Дона письмо и сказал:

— Я весь к вашим услугам. Сделаю всё, что только могу сделать.

— Мне лично ничего не нужно. Но прошу вас, сделайте это для спасения вашей родины.

— Вашей родины! А разве Россия вам не родина?

— Моя родина - Польша. А гибнущую Россию мне жаль, Николай Иванович. От генерала Алексеева убедительнейшая просьба. Добровольческая армия крайне нуждается в деньгах. Требуется хотя бы сто тысяч рублей.

— Могу дать для передачи генералу Алексееву только пять тысяч. И объясняю, почему так мало. Сейчас я занят отправкой офицеров в Сибирь. Туда идут из Москвы большие суммы, а оружие и снаряды доставят японцы. У меня с ними связь.

— Можно ли нам будет рассчитывать ещё на вас?

— Безусловно. Помощь Дону я лично уже оказываю. Передайте Алексееву и атаману Каледину, что на днях в Новочеркасск должен прибыть санитарный поезд номер четыре, из Ставки, из Могилёва с запасами медикаментов и перевязочным материалом на полтора миллиона рублей. Заведует поездом мой зять Карпов, а сестрой милосердия едет моя дочь. Поезд вышел из Могилёва, как будто направляясь через Дон на Кавказский фронт.

— Добровольцы и атаман Каледин вам за это будут премного благодарны, Николай Иванович.

— Что вы, Мария Антоновна. Сущие пустяки...

«Санитарный поезд Императрицы Александры Фёдоровны» благополучно прибыл в Новочеркасск. Медицинская часть и казачьего Войска Донского, и Добровольческой армии получили благодаря трудам одного из братьев Гучковых значительное «пополнение».

После Оловянишникова и Гучкова связная генерала Алексеева посетила немало московских банкиров и промышленников. Большинство из них в помощи не отказывали, но денег давали мало. Так, граф Олсуфьев передал три тысячи рублей. Состоятельнейший банкир Второв - десять тысяч. Его супруга со слезами в глазах просила Нестерович:

— Господи, пусть только они наступают на Лиски и дальше к нам. Москва их засыпет золотом...

Зимой поток желающих сражаться под знамёнами Белого движения не иссякал. В среднем за день приезжали в Новочеркасск и записывались в ряды белой армии 75-80 добровольцев. Алексеева и Корнилова радовало то, что это были бойцы, на которых можно положиться в самом трудном деле. Их не надо было гнать в бой, уговаривать и агитировать: в атаку они поднимались по первому же приказу своего командира и шли в лоб на пулемётный огонь.

Нижних чинов из числа фронтовиков прибывало мало. Белую армию пополняли в самом начале 1918 года больше всего молодые офицеры, юнкера, студенты, кадеты и гимназисты старших классов. Многих привлекала «романтика» начинавшейся Гражданской войны:

— Хочу умереть за единую и неделимую великую Россию!..

Сложность формирования Добровольческой армии состояла и в следующем. Винтовок, огнестрельных припасов, обмундирования, обуви и другого снаряжения на войсковых складах Дона почти не оставалось. Хуже всего было с орудиями и снарядами к ним.

Оружие и патроны добывали как только могли. Отбирали у проходивших через Ростов и Новочеркасск воинских эшелонов, едущих с фронта «по домам». Покупали и меняли на продукты питания через скупщиков в железнодорожных поездах, проходивших через Область Войска Донского.

Наконец, для захвата оружия стали посылаться небольшие экспедиции в соседнюю с Доном Ставропольскую губернию. На её территории в начале 1918 года стали сосредотачиваться большевистски настроенные воинские части, которые прибывали сюда с развалившегося Кавказского фронта.

Новочеркасск оказался на российском Юге едва ли не единственным центром, где создавались добровольческие формирования. Такие же части появились и на Кубани, в её столице Екатеринодаре, но они предназначались главным образом для защиты города от красных. Те стали угрожать Екатеринодару со стороны Тихорецкой, важного узла железных дорог, и портового Новороссийска, где «властвовали» революционные моряки Черноморского флота, пришедшие сюда на кораблях из Севастополя.

Русский фронт прекращал своё существование. Прибывавшие на Дон казачьи части хотя и не растеряли своей организованности, личного оружия и лошадей, но воевать не хотели. Казаки стремились поскорее разъехаться по станицам и хуторам, возвратиться к семьям, которые не видели несколько лет. Старики корили молодёжь, но проку из этого не было.

Тогда атаман Каледин встал на путь формирования добровольческих, так называемых «партизанских» отрядов, в которые охотно шли офицеры, донские юнкера и гимназисты. Но среди командиров таких «летучих» отрядов оказалось немало авантюристов, поощрявших грабёж местного населения.

Однако были командиры «партизан», которые оказались, как говорится, на своём месте. В боях с красными отрядами на границах Донской области отличились войсковой старшина Семилетов и особенно бесстрашный есаул Чернецов, прозванный за свои молодецкие набеги «белым дьяволом».

Фигура Василия Чернецова, происходившего родом из станицы Усть-Белокалитвенской, была характерной для начала периода Гражданской войны на Дону. После окончания Новочеркасского казачьего юнкерского училища Чернецов вскоре оказался на Первой мировой войне. Осенью 1915 года он уже носил звание сотника 26-го Донского казачьего полка из 4-й Донской казачьей дивизии. Был организатором и командиром сводной партизанской сотни при штабе этой дивизии, или, говоря современным языком, - конного разведывательно-диверсионного отряда.

В начале 1917 года после очередного ранения есаула Чернецова отправили для лечения на родной ему Дон. После выздоравления был назначен военным комендантом на Макеевские угольные рудники. Там и застал боевого фронтового офицера Октябрь. Уже в конце ноября Чернецов сформировал на Дону один из первых партизанских отрядов для борьбы с Советами.

Первоначально отряд насчитывал всего около 250 человек. Это были офицеры-добровольцы, преимущественно казачьи, учащаяся молодёжь. Особенно большое пополнение дала Новочеркасская имени атамана Платова гимназия.

В декабре партизанский отряд совершил свою первую карательную экспедицию в Донецкий каменноугольный бассейн, где вёл бои против отрядов Красной гвардии, беспощадно расправляясь с большевиками. После возвращения в Новочеркасск отряд был переформирован, и в него влилась пулемётная команда 17-го Донского казачьего полка. В последних числах декабря 1917 года чернецовцы захватили узловую железнодорожную станцию Дебальцово.

Произведённый Донским Войсковым Кругом сразу в полковники, Чернецов свои набеги на территорию Донецкого угольного бассейна совершал из Новочеркасска. Получив сведения о том, что на такой-то железнодорожной станции появился красногвардейский отряд или мародерствующий отряд дезертиров, он спешил туда. Бойцы, получив винтовки и патроны, грузились в теплушки, и поезд отправлялся в бой с новочеркасского вокзала.

Не доезжая до нужного места, чернецовцы выгружались, разворачивались в цепь и штурмовали железнодорожную станцию. В таких набегах партизан поддерживали орудийные расчёты юнкеров-добровольцев. Это было выполнение боевых приказов Алексеева, а затем и командующего Белой армией Корнилова. Вскоре полковнику Чернецову поручили «держать» Донской фронт в районе железнодорожных станций Лихая - Каменская...

Формирование Добровольческой армии затрудняло и отсутствие денег. Частные пожертвования, доставка средств из Москвы не решали проблемы. Тогда генералы Алексеев и Корнилов договорились с донским атаманом и представителями Государственного банка на Юге о том, что они возьмут из местных банковских отделений и ростовского казначейства тридцать миллионов рублей.

Половина этой суммы пошла на нужды формирующейся Донской армии, другая - Добровольческой армии. Так рачительный и экономный Михаил Васильевич оказался «обладателем» пятнадцати миллионов рублей.

Донской триумвират пошёл и на печатание при ростовском отделении Государственного банка новых денежных знаков. Была создана «экспедиция заготовления денежных знаков». Но дело дальше рисунков не пошло. Печатные машины установили и клише изготовили только к середине февраля 1918 года, когда неблагоприятная обстановка вынудила Добровольческую армию оставить Ростов и двинуться в поход на Кубань.

В самом конце декабря «заявили» о себе союзники России по Антанте. В Новочеркасск из Москвы прибыли по одному представителю от военных миссий Великобритании и Франции. Они интересовались ходом формирования Добровольческой армии, бойцы которой симпатий к Германии не питали.

Союзники пообещали командованию Белой армии помощь пока только деньгами. Договорились, что сумма в сто миллионов рублей будет передана генералу Алексееву по десять миллионов в месяц, начиная с января 1918 года. Однако получить первые деньги от Антанты белые добровольцы из-за развернувшихся боев не сумели.

К середине января 1918 года Добровольческая армия превратилась в небольшую, численностью около пяти тысяч человек, армию, пусть и слабо вооружённую и снаряженную, но в моральном отношении сильную.

На Дон прибыл Славянский ударный полк, которому вернули его прежнее название - Корниловский. Вместе с полковым командиром М. О. Нежендевым в Новочеркасск «просочились» полтысячи нижних чинов и полсотни офицеров. Почти все они были георгиевскими кавалерами за отличия в боях на Юго-Западном фронте. Капитан Генерального штаба Неженцев пользовался большой любовью генерала Корнилова ещё тогда, когда был начальником разведывательного отдела штаба его 8-й армии.

Теперь в состав армии кроме Корниловского ударного полка входили Офицерский, Юнкерский и Георгиевские батальоны, четыре артиллерийские батареи, инженерная рота, офицерский кавалерийский эскадрон и рота гвардейских офицеров, морская рота, дивизион смерти Кавказской дивизии, несколько партизанских отрядов, другие части. Из учащейся молодёжи Ростова формировался Ростовский добровольческий полк.

Структура Добровольческой армии во время её пребывания на Дону постоянно менялась. Роты превращались в батальоны. Создавались новые отряды, которые часто именовались по именам своих командиров.

Вскоре добровольцы получили отличительный знак новой Русской армии. Это был нашиваемый на рукав угол из трёх лент трёх цветов национального флага ушедшей в историю старой России.

...Наиболее остро стоял вопрос с вооружением. Алексеев, а потом и Корнилов так наставляли командиров отрядов:

— Оружие для себя добывать любыми способами. Покупайте, отбивайте, выпрашивайте.

А. И. Деникин писал о том, как собиралось вооружение Белой армии, в своих мемуарах следующее:

«Высокопоучительна история создания добровольческой артиллерии. Одну батарею (два орудия) украли в 39-й дивизии, ушедшей самовольно с Кавказского фронта и обратившей Ставропольскую губернию в свой лен. Сборный офицерско-юнкерский отряд произвёл ночной набег на одно из селений, расположенных в районе Торговой (Ставропольской губернии, вёрстах в полутораста от Новочеркасска ), где квартировала батарея, отбил у солдат два орудия и привёз их в Новочеркасск.

Два орудия мы взяли в донском складе с разрешения комитета для отдания почестей на похоронах добровольческого офицера и «затеряли».

Одну батарею купили у вернувшихся с фронта казаков-артиллеристов, послав к ним полковника Тима невского, который споил команду и уплатил ей около 5 тысяч рублей. Можно себе представить наше огорчение, когда донцы неожиданно отказались от сделки ввиду того, что войсковой штаб назначил в батарею пополнение, и неизвестно было, как оно отнесётся к самоупразднению. Послали телеграмму в донской штаб, который поспешил отменить своё распоряжение.

Наконец, в начале января команда в составе около 40 офицеров и юнкеров была откомандирована в Екатеринодар за уступленными нам кубанским атаманом пушками. На узловой станции Тимашевской вагон с добровольцами окружили казаки местного Кубанского полка, и, когда после долгих споров добровольцы, не желая пролития крови, согласились сдать оружие, с тем что их пропустят в Екатеринодар (в этом их заверил и штаб-офицер Кубанского полка), казаки перецепили вагон и под сильным конвоем отправили его... в Новороссийск, сдав добровольцев военно-революционному комитету.

Несколько человек на полном ходу выбросились из вагона и вернулись в Ростов, остальные томились почти восемь месяцев в Новороссийской тюрьме в ожидании той участи, которая постигла там вскоре несчастных офицеров Варнавинского полка.

Команда контрминоносца «Керчь» совместно с советскими властями города сняла с транспорта, отходившего от пристани с 491-м Варнавинским полком, выданных солдатами после некоторого колебания всех офицеров полка. В тот же день, 18 февраля, офицеры, помещённые на баржу, были раздеты, связаны, изувечены, изрублены, расстреляны, а затем сброшены в море. Через несколько месяцев трупы несчастных стали всплывать на поверхность воды.

По счастливой случайности артиллеристы остались целы и были выручены вступившими в Новороссийск в августе 1918 года частями Добровольческой армии...».

Появились у Добровольческой армии и свои «военно-воздушные силы». Дело с их возникновением обстояло так. В Таганроге находился авиаремонтный завод, на который под видом рабочих устроились два белых лётчика из числа фронтовиков. Под предлогом испытания отремонтированного аэроплана они поднялись в воздух, сделали круг над городом и улетели в сторону Новочеркасска...

В один из январских дней состоялся военный совет Добровольческой армии, на который был приглашён атаман Каледин. Обсуждался один вопрос - оперативная ситуация, которая складывалась вокруг Донской области. Военный совет вёл командующий Корнилов. Доклад делал начальник армейского штаба Лукомский.

— Кольцо красных войск начинает сжиматься вокруг Донской области. Нам угрожают со стороны Донецкого бассейна по железным дорогам, ведущим на Таганрог, Батайск и Новочеркасск, на станциях Зверево и Лиски, со стороны Воронежа, Торговой и Тихорецкой.

— Откуда Дону грозит на сегодня большая опасность?

— Мне видится, что со стороны Царицына и Ставропольской губернии. А также из Терской области.

— Какие силы там у противника?

— Прежде всего это полки туркестанских стрелков, полностью большевизированные, с Кавказского фронта. И хорошо известная нам 39-я пехотная дивизия.

— Каков их численный состав? Хотя бы приблизительно можно сказать, Александр Сергеевич?

— По нашим сведениям, эти части имеют как минимум половину своего штатного состава. Красным командирам удалось удержать в кавказских частях большую часть нижних чинов. Все они имеют фронтовую закалку.

— Что ещё имеют на Юге большевики?

— Создано много красноармейских отрядов из иногородних на казачьих землях. Отмечается тот прискорбный факт, что и кубанские казаки наличествуют в их составе.

— С оружием и прочим воинским снаряжением у противника, думается, сегодня проблем нет.

— Точно так, Лавр Георгиевич. Противник хорошо обеспечен оружием. Артиллерии и железнодорожных эшелонов у него в достатке. К тому же тыловые запасы Кавказского фронта по ту сторону гор оказались в руках местных советов.

— Когда добровольцы, на ваш взгляд, могут начать наступательные операции?

— По моему мнению, когда численность армии будет доведена как минимум до десяти тысячи бойцов.

— Какие меры для этого предлагает штаб армии?

— Есть предложение перенести центр формирования Добровольческой армии в город, где имеются большие людские резервы.

— Вы имеете в виду Ростов?

— Да, именно. По подсчётам штаба армии на Дону, в городах Ростове и Таганроге осело примерно семнадцать тысяч офицеров. Но основная их масса ещё колеблется и не принимает участия в белой борьбе.

— Хорошо. Будем считать, что вопрос о переводе армейского штаба и основных сил в Ростов нами решён. Как к этому отнесётся атаман Каледин?

— Лавр Георгиевич, вы знаете, что подвижка на Дону в нашу пользу началась. Я принимаю на себя охрану границ Дона. Но мне нужна ваша помощь.

— Какой вы её видите?

— Я прошу вас оставить в моём распоряжении часть добровольцев. Они станут боевым ядром создаваемой Донской армии.

— Предложение принято. В Новочеркасске мы оставляем Офицерский батальон и одну батарею. Они будут прикрывать его с севера, со стороны Донецкого бассейна.

— Благодарю. Мне хотелось бы, чтобы добровольцы взяли на себя ещё и защиту Таганрога.

— Туда уже направлены надёжные заставы...

В середине января генералы Алексеев и Корнилов и штаб Добровольческой армии перешли в Ростов. Сюда же перешли основные силы Белой армии. В городе Таганроге расположился Офицерский батальон полковника Кутепова, который поддерживала своими штыками 3-я Киевская школа прапорщиков. Она была переведена из Киева в Таганрог в начале ноября 1917 года и стояла там гарнизоном. Школа состояла из двух рот общей численностью 400 человек.

На левый берег Дона, в Батайск был переброшен дивизион полковника Ширяева, который позднее усилили Морской ротой, сформированной преимущественно из флотских офицеров. От Батайска вперёд к станции Степной выдвинули крепкую заставу.

Морской ротой командовал капитан 2-го ранга В. Н. Потёмкин, один из героев Русско-японской войны 1904-1905 годов. Будучи мичманом в 19 лет, в Цусимском морском сражении он принял командование над гибнущим миноносцем «Громкий», после того как командир и все другие офицеры корабля погибли. Получив тяжёлое ранение в ногу, бросился в морскую воду только тогда, когда миноносец стал тонуть. Был подобран японцами, которые сообщили русскому командованию о героической гибели «Громкого» и доблести командовавшего им офицера. Тот, после возвращения из плена, был награждён золотым оружием.

В Первой мировой войне капитан 2-го ранга Потёмкин командовал эсминцем на Балтике. Стал одним из первых добровольцев, бежав из Гельсингфорса, где находился под арестом. Во время обороны вокзала в Батайске получил тяжёлое ранение в голову и потерял глаз. По этой причине участия в 1-м Ледяном Кубанском походе не принимал. Впоследствии командовал бронепоездом «Князь Пожарский», чья команда отличилась в боях за Харьков. Последней должностью в Белой армии, уже в Крыму, было командование военным транспортом «Ялта»...

Оградившись таким образом от возможных внезапных нападений противника, Добровольческая армия на считанные дни «замерла» в Ростове. Население города будоражили различные слухи. Враждебное отношение к добровольцам сказывалось на собраниях, митингах, сходах.

Тогда донские министры (в том числе и избранные от местных крестьян-иногородних) и глава Ростовской думы, чтобы успокоить местное население, пригласили к себе для беседы генерала Алексеева. «Законных поводов» имелось два:

Во-первых, рабочие манифестации в эти дни принимали резолюции такого содержания:

«Пусть армия существует, но, если она пойдёт против революции, она должна быть расформирована».

Во-вторых, состоявшийся крестьянский съезд иногородних Донской области тоже принял схожую резолюцию:

«Добровольческая армия должна быть под контролем объединённого правительства, и, в случае установления в ней элементов контрреволюционных, таковые элементы должны быть удалены немедленно за пределы области».

Алексеев не отказался от такого приглашения, а принял его с благодарностью. Так он получал прекрасную возможность рассказать жителям крупнейшего города Дона о целях создания Добровольческой армии. Разговор начал председатель Донского кабинета министров:

— Господин генерал, крестьянский съезд поручил нам всесторонне познакомиться с организацией, деятельностью и задачами Добровольческой армии.

— Я готов ответить на все интересующие вас вопросы, господин председатель.

— Тогда первый вопрос. Кем создана армия, которая на днях вступила в Ростов?

— Армия создана союзом, организовавшимся в Москве в октябре 1917 года для спасения России. Это дело было поручено лично мне, генералу Алексееву.

— Из каких элементов формируется армия?

— Из беженцев, прибывающих в Донскую область из центральных губерний.

— На какие средства существуют на Дону ваши войска?

— На добровольные пожертвования граждан. Часть средств дают наши союзники.

— Скажите, пожалуйста, даёте ли вы какие-либо обязательства, получая эти средства?

— При обыкновенных условиях я счёл бы подобный вопрос за оскорбление. Но сейчас я на этот вопрос отвечу. Добровольческая армия не принимает на себя никаких обязательств, кроме поставленной цели - спасения России. Добровольческую армию купить нельзя.

— Существует ли, господин генерал, какой-нибудь контроль над армией?

— Честь, совесть, сознание принятого на себя долга и величие идеи, преследуемой Добровольческой армией и её вождями, служат наилучшим контролем, с чьей бы то ни было стороны.

— Значит, вы не подчиняетесь демократическому правительству Донской области?

— Разумеется, нет, господа министры.

— Не сможете ли вы ответить на вопрос: почему союзники поддерживают Добровольческую армию?

— Потому что мы, борясь с большевиками, вместе с тем продолжаем войну и с немцами. Кроме того, защищая хлебородный угол России от большевиков, мы тем самым отстаиваем его и от немецких поползновений, что выгодно для наших союзников, - вот почему им, затрачивающим на борьбу с немцами миллиарды, ничего не стоит рискнуть небольшой суммой на поддержку движения, совпадающего с их интересами.

— Каковы ваши надежды на будущее?

— Я твёрдо верю в полное очищение России от большевизма. В этом нам окажут поддержку российская интеллигенция и крестьянство, которое уже устало от большевиков и готово принять хоть плохонького царя, лишь бы избавиться от насильников.

— Разрешите задать вам ещё один, последний вопрос? Если вы не враг демократии, то как бы вы отнеслись к тем воинским формированиям, которые предложила создать Ростовская дума из демократических элементов?

— Ничего не имею против принятия их в Добровольческую армию. Конечно, если они откажутся от всего того, что сделало из Русской армии сброд.

— Простите, генерал, но ещё один, последний вопрос. Кто стоит во главе командования Добровольческой армии?

— Генералы Корнилов и Деникин.

Ростов продолжал жить шумной жизнью богатого города. Работали торговые конторы, банки, магазины, лавки. Процветала спекуляция. В ночных клубах и игорных домах местные воротилы сорили деньгами. Были открыты двери кинематографов, театров, ночных притонов. Давались концерты. Казалось, что о борьбе с большевиками среди состоятельной части горожан никто и не думал.

Один из участников Гражданской войны на Дону, оказавшись в эмиграции, писал о тех днях так:

«Богатый Ростов смотрел на своих защитников как на лишнюю обузу, может быть, и справедливо считая, что горсть героев всё равно не спасёт его от большевиков, а вместе с тем помешает как-нибудь договориться с ними...».

Но был и другой Ростов. Генерал А. П. Богаевский, избранный в феврале 1919 года войсковым атаманом Всевеликого войска Донского и остававшийся им до конца своей жизни, в своих «Воспоминаниях» писал о пребывании добровольцев в этом городе следующее:

«Положение становилось всё более и более тяжёлым... Рабочие же и всякий уличный сброд с ненавистью смотрели на добровольцев и только ждали прихода большевиков, чтобы расправиться с ненавистными «кадетами».

Малопонятное озлобление против нас со стороны рабочих было настолько велико, что иногда выливалось в ужасные, зверские формы. Ходить в тёмное время по улицам города, а в особенности в Темернике, было далеко не безопасно. Были случаи нападений и убийств...

Посоветовавшись с Корниловым, ради предотвращения возможных эксцессов я (генерал-майор Богаевский был командующим белыми войсками Ростовского района. - А. Ш.) объявил город на «военном положении»...».

Из своей ростовской штаб-квартиры Алексеев «не уставал» писать письма с просьбами оказать денежную помощь Добровольческой армии. Шли призывы давать «патриотические пожертвования» на Белое дело. Коммерческие банки Ростова согласились дать Алексееву под векселя 350 тысяч рублей ассигнациями. На большее ростовские банкиры не пошли.

(Когда добровольцы в начале 1918 года оставят Ростов, то те же коммерческие банки по первому требованию командования красногвардейских отрядов, занявших город, и созданного большевиками местного Совета выдадут 18 миллионов рублей на содержание Красной армии...).

Положение тем временем становилось на Юге всё более сложным. Началась агония Донского фронта. Его теперь держали только отчаянно дравшиеся белые партизанские отряды, Офицерская донская казачья дружина и части Добровольческой армии. Все они наступающему противнику проигрывали прежде всего в численности бойцов, не уступая в боевом духе.

Все железные дороги, которые вели из Европейской России в Ростов и Новочеркасск, были в руках большевиков, установивших на станциях самый жесточайший контроль за пассажирами. Приток добровольцев почти прекратился. Теперь на Дон просачивались только отдельные смельчаки. Казачество в своём большинстве всё ещё надеялось «остаться в стороне» от происходивших событий.

Скоро стало ясно, что, оставаясь на месте и отбивая атаки красных войск теперь уже с трёх сторон, Добровольческая армия сознательно обрекала себя на поражение. По этому поводу Алексеев сказал командующему:

— Лавр Георгиевич. Мы скоро будем совершенно окружены и погибнем.

— Значит, Михаил Васильевич, вы за поход?

— Да. Армия должна быть в атакующем движении. Иначе её ждёт гибель.

— Дело нашей солдатской чести спасти армию Белого дела.

— Мы её обязательно спасём. Наши батальоны станут полками, а полки превратятся в дивизии. Только нам надо время.

— Вы правы. Пусть только история даст нам самое короткое время.

— У меня такое предчувствие, что такое время мы проведём в кровавой борьбе.

— Пусть будет так, как хочет Господь. Но верю в то, что белые добровольцы обязательно пойдут в поход на освобождение нашей Первопрестольной, златоглавой Москвы-матушки.

— Дай Бог, чтобы такое случилось как можно раньше...

Командование Добровольческой армии искало себе союзников. В город Екатеринодар был послан полномочным представителем «быховец» генерал-лейтенант И. Г. Эрдели. Ему ставилась задача поддерживать связь с Кубанским правительством и атаманом Кубанского казачьего войска. Алексеев просил посланца:

— Надо подготовить кубанское казачество к доброжелательной встрече добровольцев. Из Ростова мы можем отступить только на юг, но никак не в Сельские степи...

В ряд областей Северного Кавказа откомандировали офицеров, знакомых с местными условиями. Надежда получить помощь от кавказских горцев не оставляла Корнилова с Алексеевым. Они знали, что вернувшиеся с фронта всадники Черкесского, Кабардинского, Осетинского, Ингушского, Чеченского и двух Дагестанских конных полков симпатий к большевикам не питали.

Обнадёживало то, что со второй половины декабря в рядах Добровольческой армии действовала целая воинская часть из горцев - прибывший с фронта в Ростов Ударный дивизион Кавказской кавалерийской дивизии. Его командиру полковнику Ширяеву и помощнику ротмистру Дудареву удалось сохранить дивизион в числе 80 человек - трети списочного состава - и привести его на Дон. За неимением коней горцы первое время воевали в пешем строю. Для руководства в пехотных боях были приданы офицеры-добровольцы.

Посланным в горы офицерам поручалось войти в связь с лидерами горцев и начать набор добровольцев. Алексеев инструктировал посланцев:

— Ставшие большевистскими части с Кавказского фронта в поисках продовольствия буквально грабят аулы. Горцы страшно возмущены этим. Призовите их к борьбе...

В середине января из Екатеринодара в Ростов пришла телеграмма от генерала Эрдели. Он сообщал, что выезжает в штаб Добровольческой армии вместе с князем Девлет-Гиреем (Девлет-хан-Гиреем), который обещал выставить до десяти тысяч черкесов на войну с красными. Эрдели телеграфировал:

«…Князь Девлет-Гирей предлагает нам помощь и готов поднять на борьбу с большевиками весь черкесский народ».

По прибытии в Ростов Девлет-Гирея с ним состоялась встреча, в которой участвовали Алексеев, Деникин, Лукомский и Эрдели.

— Уважаемый князь, вы подтверждаете своё обещание генералу Эрдели выставить десять тысяч черкесов?

— Да, подтверждаю. И не только черкесов. На мой призыв откликнутся и другие горские народы. Кавказ велик, и его люди чтут мой род.

— Сколько вам, князь, потребуется времени на это?

— В первые две недели я могу поставить в строй две тысячи конных, вооружённых за свой счёт черкесских джигитов. Остальные встанут под мои знамёна за полтора, самое большее - два месяца.

— Какое содействие вы ждёте от нас, командования Белой армии?

— Мои воины нуждаются в денежном содержании, чтобы воевать за нового царя в России. Надо будет покупать и коней, и винтовки.

— Какую сумму вы хотели бы получить на это дело?

— Прошу выдать мне единовременно около миллиона рублей. Остальные деньги готов получить несколько позднее. И ещё мне нужно девять тысяч ружей.

Алексеев и Корнилов при этих словах молча переглянулись. Было очень сомнительно, что князь сможет собрать в горах Черкесии десять тысяч всадников. Добровольческий Черкесский полк Кавказской туземной («Дикой») дивизии насчитывал всего четыре конные сотни. Но перед встречей было решено, что в деле с Девлет-Гиреем надо рискнуть.

— Уважаемый князь. Вы поставили перед собой трудную задачу собрать в горах такое огромное конное войско.

— Если будет дан миллион рублей или пусть даже чуть меньше, то лавина с гор обрушится на красных в самом начале весны. И сомнёт их в степях.

— Но мы можем дать вам только двести тысяч рублей. Казна нашей армии более скромна, чем хотелось бы.

— Всего двести тысяч! В таком случае я прекращаю с вами, господа генералы, разговор до лучших времён. Позвольте откланяться. Меня ждут в горах...

Князь Девлет-Гирей в сопровождении свиты телохранителей уехал из Ростова в Екатеринодар крайне обиженный. Уговоры его давнего знакомого генерала Эрдели не подействовали. Ввязываться в войну между белыми и красными «за просто так» горский владелец не желал. Советская власть его пока мало чем обидела. Ещё не успела «прижать» как своего потенциального классового врага.

Последующие события Гражданской войны показали, что «проект Девлет-Гирея» не был осуществим. Когда черкесы ополчились против большевиков за страшные по последствиям реквизиции скота и прочего провианта, их вооружённые отряды занялись только упорной защитой своих аулов. «Вытащить» же горскую конницу воевать на равнине оказалось задачей сложной.

...В последних числах января красные войска овладели Батайском, расположенным против Ростова на левом берегу Дона. Оттуда был выбит сводный белый отряд генерала Маркова.

Советскими отрядами был занят и город Таганрог, в котором вспыхнуло восстание рабочих. В ходе уличных боев таганрогский гарнизон силой всего в четыреста штыков (3-я Киевская школа прапорщиков) был большей частью истреблён. Только небольшой части юнкеров удалось с боем вырваться из города к станции Марцево на соединение с добровольцами. Киевские юнкера влились в состав Юнкерского батальона, понёсшего к тому времени в боях большие потери.

Под этим приморским городом добровольцы выдержали первый серьёзный бой. Полковник Кутепов, чей Офицерский батальон был подкреплён частью Георгиевского полка и донским партизанским отрядом Семидетова, дважды разбил отряды красного военачальника прапорщика Сиверса у железнодорожной станции «Матвеев Курган». Победа далась легко, поскольку яростному напору плохо управляемых, преимущественно недисциплинированных матросских отрядов добровольцы противопоставили воинскую выучку и воодушевление офицерских рот.

Вокруг Ростова-на-Дону возникло кольцо окружения. К началу весны 1918 года оно стало неудержимо замыкаться.

В те дни Михаил Васильевич писал своим родным:

«Горсточка наших людей, не поддержанная совершенно казаками, брошенная всеми, лишённая артиллерийских снарядов, истомлённая длительными боями, непогодою, морозами, по-видимому, исчерпала до конца свои силы и возможности борьбы. Если сегодня-завтра не заговорит казачья совесть, если хозяева Дона не станут на защиту своего достояния, то мы будем раздавлены численностью хотя бы и ничтожно нравственного врага.

Нам нужно будет уйти с Дона при крайне трудной обстановке. Нам предстоит трудный, по всей вероятности, пеший путь и неведомое впереди, предначертанное Господом Богом. Трудно сказать, как всё устроится.

Если мне Богом суждено погибнуть, то со мной погибнут и те, кто несёт на себе тот же крест. Всю жизнь прожил честно. Хуже то, что погибнет такое дело, от которого ожидались известные результаты. За это будут нарекания. Но если бы кто знал ту невыразимо тяжёлую обстановку, при которой прожиты последние три месяца.

Это было сплошное мученье. Голова забита, и я не могу молиться так, как я умел молиться в былые тяжёлые дни моей жизни. Я всегда получал облегчение моему сознанию, моей душе...».

Донской атаман Каледин, чувствуя всю серьёзность положения и поняв, что своими силами он Дон не удержит, связался по телеграфу со штабом Добровольческой армии:

— У аппарата атаман Каледин.

— У аппарата Корнилов, Алексеев. Слушаем вас.

— Предлагаю в ближайшие дни сосредоточить главные силы добровольцев под Новочеркасском.

— Это тактически неверно. Мы потеряем Ростов и окажемся в ловушке.

— В таком случае молодая Донская армия свою столицу не удержит.

— Но в противном случае может погибнуть Белое дело.

— Вас понял. Приглашаю завтра на заседание Донского правительства.

— Обстановка не позволяет нам оставить Ростов. К вам прибудет начштаба армии генерал Лукомский...

Командованию Добровольческой армии было ясно, что калединцам не удержаться на сей раз против натиска красных. Поводов к такому неутешительному выводу было два.

Во-первых, всех поразила гибель «белого дьявола» Чернецова. Этот кумир белого Дона, командуя сводным добровольческим отрядом из офицеров, гимназистов, кадетов, студентов, только-только разбил в станице Каменской части казачьего Военно-революционного комитета. Но ответным ударом красные разгромили чернецовцев, а сам командир белых «партизан» был изрублен шашками.

Обстоятельства гибели были таковы. 21 января одна из двух сотен чернецовского отряда вместе с командиром в результате боя с 27-м Донским казачьим полком была захвачена в плен. В тот же день большинство пленных было расстреляно и зарублено. Самого полковника Чернецова зарубил лично председатель Донского казачьего военно-революционного комитета подхорунжий Подтёлков. Спустя недолгое время сам Подтёлков будет повешен донскими казаками, поднявшимися на антибольшевистское восстание.

Во время своего последнего приезда в Новочеркасск, на одном из митингов казаков, всё ещё веривших в то, что начавшаяся Гражданская война обойдёт стороной тихий Дон, полковник Чернецов бросил такие слова:

— Да, я погибну! Но также погибнете и вы! Разница между моей и вашей смертью будет в том, что я буду знать, за что я умираю. И умру с восторгом. А вы не будете знать, за что умираете, и погибнете в глухом подвале, с тупым молчанием, как овцы на бойне...

Более боевого командира у атамана Каледина не имелось.

Деникин писал в мемуарах:

«Со смертью Чернецова как будто ушла душа от всего дела обороны Дона. Всё окончательно развалилось».

Во-вторых, вернувшиеся с фронта казачьи полки, мобилизованные на войну с большевиками, расходились по домам. Лукомский описывал в своих мемуарах такой разительный пример:

«4 февраля в Новочеркасск пришёл походным порядком из Екатеринослава, в блестящем виде, 6-й Донской полк.

Просто не верилось глазам.

Все офицеры на местах, полная дисциплина, никаких комитетов.

Полк заявил, что он хочет сейчас же идти на фронт.

Полку была устроена торжественная встреча.

После молебствия на соборной площади атаман (А. М. Назаров. - А.Ш.) и председатель донского правительства благодарили полк, прибывший в таком блестящем виде.

Трогательно было видеть, как глубокие старики-донцы подходили к полку и, кланяясь до земли, благодарили славных станичников за то, что они поддержали честь и славу Дона и не поддались искушению большевистской пропаганды.

6 февраля полк был отправлен на фронт, а 8 февраля, под влиянием агитаторов, отказался сражаться...».

До этого события, около двух часов дня 29 января, застрелился в атаманском дворце генерал-лейтенант Алексей Максимович Каледин. Твёрдой рукой он пустил себе револьверную пулю прямо в сердце. Перед этим атаман собрал членов Донского правительства и сказал им следующее:

— Господа казаки. На сегодняшний день для защиты Донской области на фронте находится всего лишь 147 штыков.

Ответом на эти слова было молчание областных министров. Атаман продолжил:

— Положение безнадёжно. Население не только нас не поддерживает, но настроено враждебно. Сил у нас нет, сопротивление бесполезно. Я не хочу лишних жертв, лишнего кровопролития. Предлагаю сложить свои полномочия и передать власть в другие руки. Свои полномочия войскового атамана я слагаю.

И во время обсуждения он добавил ещё несколько слов:

— Господа, короче говорите. Время не ждёт. От болтовни Россия погибла!

Атаман Каледин перед самоубийством написал письмо генералу Алексееву:

«Уважаемый Михаил Васильевич!

Казачество идёт за своими вождями до тех пор, пока вожди приносят ему лавры победы, а когда дело осложняется, то они видят в своём вожде не казака по духу и происхождению, а слабого предводителя своих интересов, и отходят от него. Так случилось со мной и случится с Вами, если Вы не сумеете одолеть врага...

Генерал Каледин».

Самоубийство Каледина на какой-то миг «качнуло» донское казачество на сторону белого дела. Большой Войсковой Круг избрал новым войсковым атаманом А. М. Назарова, а походным - генерала П. X. Попова. Корнилов назначил представителем Добровольческой армии при Донском правительстве генерал-лейтенанта Лукомского, который передал должность начальника армейского штаба генерал-майору Романовскому.

События разворачивались тем временем стремительно. 9 февраля красные войска под командованием настойчивого Сиверса начали штурм внешних полевых укреплений города Ростова. Город обстреливала тяжёлая артиллерия. Окружение добровольцев стало реальностью.

О командующем колонной красногвардейских отрядов (затем 5-й советской и 2-й ударной армиями) бывшем прапорщике 26-летнем Рудольфе Фердинандовиче Сиверсе среди добровольцев ходили легенды. Говорилось прежде всего о его большевистской ненависти к белым и желании изничтожить их «на корню». Сивере являлся руководителем операции по ликвидации на Дону «каледиищины».

Неся большие потери, Корниловский ударный полк отступал в городскую черту. Добровольцы не имели успеха и на таганрогском направлении. Их части таяли с каждым днём от боевых потерь, болезней, обмороженный и утечки слабых, потерявших душевное равновесие.

Верховный руководитель Добровольческой армии встретился с её командующим. Разговор был предельно краток.

— Лавр Георгиевич, нам надо спасти хотя бы горсть людей, чтобы сохранить великую идею спасения России.

— Возвышенных слов, Михаил Васильевич, не надо. Но путь на юг через Батайск нам большевики отрезали.

— Значит, остаётся единственный путь из Ростова — на Аксайскую станицу.

— Да, он единственный. Из Аксая можно выйти на станицу Ольгинскую, переправившись по льду через Дон. Лёд здесь, как мне донесли, достаточно крепок даже для орудийных упряжек и обозных саней.

— Когда прикажете армии выступать, Лавр Георгиевич?

— Этой же ночью, Михаил Васильевич. Завтра могут начаться уличные бои, в которых мы увязнем и зазря потеряем сотни бойцов.

— Согласен. Оставаться в Ростове - значит сознательно и совершенно бесполезно идти на смерть. Сколько времени армии и штабу даётся на сборы?

— Выступаем из города ровно в двенадцать. Что будем делать с ранеными и больными?

— Предлагаю тяжело раненных и больных разместить на городских окраинах у надёжных обывателей. А часть, под видом простых солдат, оставить в лазаретах.

— Трудно оставлять наших бойцов в городе. Тех, кого большевики найдут, - расстреляют без суда. Но положение безвыходное и потому с вами согласен. Распоряжение командирам отдам сейчас же...

Сборы действительно были короткими, поскольку добровольцы большого обоза не имели. Алексеев в прощальном письме своим близким написал следующее:

«Мы уходим в степи. Можем вернуться только, если будет милость Божья. Но нужно зажечь светоч, чтобы была хоть одна светлая точка среди охватившей Россию тьмы».

Многие добровольцы уходили из Ростова в 1-й Кубанский поход в подавленном настроении, поскольку они сознательно отказывались от всего самого дорогого в жизни, по сути дела бросая свои семьи на произвол судьбы. Деникин в своих «Очерках Русской смуты» писал:

«Там (то есть в большевистском тылу. - А. Ш.) были... брошены наши семьи, обречённые на существование, полное вечного страха перед большевистской расправой, если какой-нибудь непредвиденный случай раскроет их имя...».

Для Деникина это были не пустые слова. В Ростове оставалась его молодая супруга Ксения Васильевна. Она жила в городе с паспортом на своё девичье имя в одной армянской семье, которая немало рисковала из-за пребывания в её доме жены бывшего царского генерала, которому суждено было в самое ближайшее время возглавить Добровольческую армию.

Оставлял семью на чужой территории и командующий Добровольческой армией Корнилов. Оставалась на Дону и жена бывшего Верховного главнокомандующего России. Она получила от мужа фальшивые паспорта на имя Афанасьевых и с двумя дочерьми скрывалась в отдалённой от железных дорог станице Мелиховской.

Но Гражданская война не обошла и глухую степную станицу Мелиховскую. Дочь генерала Алексеева, Вера Михайловна, потом вспоминала:

«...Станичники и станичницы атаковали нашу хозяйку - кто мы такие, откуда мы, как она нас пустила. Пришлось возвращаться в Новочеркасск, где наша старая хозяйка отвела нас к своей знакомой на окраине города. У этой доброй женщины мы провели первые, самые страшные, дни большевистской расправы над Новочеркасском».

Глава тринадцатая ПЕРВЫЙ КУБАНСКИЙ «ЛЕДЯНОЙ» ПОХОД

В полночь генералы от инфантерии Корнилов и Алексеев, генерал-лейтенант Деникин в окружении немногих штабных офицеров встретились в вестибюле просторного дома ростовского миллионера Парамонова. (Здесь был штаб Белой армии, а вскоре разместится ростовское ВЧК.) Посмотрев на часы-луковку, вытащенные из нагрудного кармана кителя, Корнилов сказал:

— Пора выступать.

Разобрав стоявшие в козлах винтовки и кавалерийские карабины, закинув за плечи «тощие» вещевые мешки, генералы и офицеры вышли на ночную улицу и зашагали туда, где уже выстроилась в походном порядке белая Добровольческая армия. Она оставляла Ростов, чтобы в скором времени, возвратившись на донские берега, с боем занять его.

Добровольцы уходили из негостеприимного города в полном молчании. Большинству думалось одно: куда идём, что ждёт впереди?

Поздно вечером основные силы Добровольческой армии сосредоточились в большой задонской станице Ольгинской. Здесь командующий армией Корнилов, дав своим бойцам четыре дня на отдых, провёл реорганизацию войск:

— Белая армия должна иметь стройность. Как старая Русская армия. Организационную неразбериху мы оставим красным...

Вся пехота добровольцев сводилась в три полка, которые по численности равнялись разве что батальону по штатам военного 1914 года. Офицерским полком силой в 570 штыков командовал генерал С. Д. Марков, бывший начальник штаба фронта. Полк был сформирован из понёсших в последних боях тяжёлые потери 1-го, 2-го и 3-го Офицерских батальонов, Военно-морской роты, дивизиона смерти Кавказской кавалерийской дивизии, ставшего пешим.

Во главе Партизанского полка (около тысячи человек) был поставлен генерал А. П. Богаевский. Полк был создан из пеших донских партизанских отрядов.

Во главе Корниловского ударного полка (тоже около тысячи штыков) остался полковник М. О. Неженцев.

Кавалерию объединили в четыре отряда (дивизиона) примерно равной численности. Всего набралось более 800 конников. Один из них был офицерским, второй - из конных партизан полковника Чернецова, третий - из донских казаков, четвёртый был сводным.

Был создан артиллерийский дивизион в составе десяти расчётов трёхдюймовых орудий. На каждый ствол имелось всего по шесть снарядов.

По численности пехоты белая Добровольческая армия на то время была меньше штатного расписания пехотного полка военного 1914 года более чем на полторы тысячи человек. По численности кавалерии - меньше кавалерийского или казачьего шестисотенного полка на тот же год. В артиллерийском дивизионе полевых орудий имелось на треть меньше...

В станице Ольгинской командующий Корнилов, пряча глаза, приказал штатским оставить армию. Многие были членами семей офицеров.

Состав белой Добровольческой армии, этого детища Алексеева и Корнилова, был поразителен. Из 3700 бойцов её, которые покидали Ростов-на-Дону, 36 были генералами и 242 - штаб-офицерами, то есть старшими офицерами. 20 из них числились за Генеральным штабом.

Половина армии -1848 человек заслужили офицерские погоны на фронтах Первой мировой войны. Из них штабс-капитанов было 251, поручиков - 394, подпоручиков - 535, прапорщиков - 668, в том числе произведённых из юнкеров старших курсов.

Нижних чинов в Белой армии числилось 1067 человек. Из них кадетов и юнкеров - 437. При войсках находилось 118 гражданских беженцев и большое число врачей и медицинских сестёр.

Четверо суток стоянки в станице Ольгинской пошли не только на реорганизацию армии, но и на спешное комплектование обозов. Без них добровольческие части могли оказаться в крайне затруднительном положении, особенно по части перевозки раненых и больных.

Лошади и повозки покупались у местного населения с большим трудом и за баснословную цену. Речи о реквизициях не велись. Корнилов и Алексеев отказались от такого способа снабжения армии, стараясь сохранить у людей порядочный облик белого добровольца.

Из-за инфляции бумажный рубль равнялся пяти довоенным копейкам. Станичники и крестьяне-иногородние под любым предлогом уклонялись от продажи хлеба, лошадей, скота, фуража и других продуктов за ассигнации. И с удовольствием соглашались на натуральный обмен на промышленные товары.

В казне у Алексеева находилось всего 6 миллионов кредитных билетов и казначейских обязательств. Но для содержания даже такой небольшой армии, по численности меньшей одного пехотного полка, этих миллионов давно обесцененных бумажных денег было недостаточно.

В станице Ольгинской состоялся военный совет, который обсудил дальнейшие планы действий. В работе совета приняли участие генералы Корнилов, Алексеев, Деникин, Романовский, Лукомский, Марков и несколько строевых офицеров, приглашённых лично командующим. Присутствовал и походный атаман Донского казачьего войска генерал Попов.

Военный совет открыл Корнилов:

— Четырёх дней отдыха в Ольгинской нам хватит, чтобы закончить реорганизацию армии. После этого предлагаю начать походное движение на Екатеринодар, сметая на пути всё большевистские заслоны.

Слово попросил Лукомский:

— Лавр Георгиевич, что нам даст Кубанская область, где во главе войска и местного правительства стоят автономники?

— На Кубани мы сможем численно усилить нашу армию. Там уже есть добровольческие формирования. После этого мы продолжим борьбу в районе, богатом людскими ресурсами, офицерскими кадрами и провиантом. Уверен, что нам там будет обеспечена полная поддержка казачьего населения и кавказских горцев.

Командующего поддержал Алексеев:

— Пока на Дону идёт неразбериха и донское казачество не определилось в борьбе после смерти атамана Каледина, нам лучше сражаться на Кубани. Там казачество явно не на стороне большевиков.

Свои сомнения высказал Лукомский, хорошо знавший Кубанскую область:

— При движении на город Екатеринодар нам нужно будет два раза переходить железную дорогу. Вернее - прорываться через неё.

— Где это по карте? - спросил Корнилов.

— Около станций Кагальницкой и Сосыка. Большевики будут осведомлены о нашем движении и преградят там путь. Они подведут к месту перехода бронированные поезда, которые у них есть.

Помолчав, Лукомский заметил:

— Походные бои обещают быть тяжёлыми. Трудно будет спасти раненых, которых много наберётся после первых же боев. Начинающаяся распутица, при условии, что половина обоза на полозьях, затруднит движение. Заменять выбившихся из сил лошадей будет нечем.

После Лукомского слово попросил донской походный атаман Попов:

— У меня есть к добровольцам такое предложение. Отряд верных присяге донцов уходит в район Зимников, где пасутся нами табуны коней. Предлагаю там вместе с нами перезимовать, спокойно отдохнуть, переменить конский состав, пополнить обозы и, после того как подсохнут степные дороги, пойти в поход на Новочеркасск и Ростов. Поднимем казачество и выбьем большевиков с Дона.

— Какими силами вы располагаете на сегодняшний день, господин атаман? - спросил один из участников военного совета.

— После боев под Новочеркасском у меня полторы тысячи сабель, пять конных орудий и сорок пулемётов.

Походного атамана Донского казачьего войска поддержал прибывший с ним полковник В. И. Сидорин, начальник штаба. Алексеев хорошо знал его как заместителя Союза офицеров армии и флота, деятельного создателя белоказачьих партизанских отрядов и участника боев за Ростов:

— Атаман прав. Нейтралитет казачества Дона кончится после первых же репрессивных мер большевиков. Тогда у нас будет прекрасный шанс вернуть себе Дон и перейти границы области.

Слово вновь взял командующий Добровольческой армии:

— При таком решении невозможно будет продолжить нашу работу. В зимовниках армия будет скоро зажата распустившейся рекой Дон и железной дорогой Царицын - Торговая - Тихорецкая - Батайск. Все железнодорожные узлы и выходы грунтовых дорог будут заняты большевиками. Это лишит армию возможности получать пополнение людьми и предметами снабжения, не говоря уже о том, что пребывание в степи оставит её в стороне от общего хода событий в России.

Корнилова поддержал Алексеев:

— Хочу высказать свои соображения в пользу мнения командующего армией. Степной район годен только для партизанских действий. Монолитность Добровольческой армии при случае зимовки в задонской степи будет нарушена. Зимовники удалены друг от друга, не обеспечены жильём и топливом. Мы сможем квартировать там только небольшими отрядами.

Корнилов вставил:

— Мы в задонских зимовниках, при всём гостеприимстве там донцов атамана Попова, потеряем к весне стройность и боеспособность армии.

Алексеев продолжил:

— Степной район, кроме немолотого зерна, сена и скота, не даст ничего для удовлетворения нужд армии. Наконец, наивно рассчитывать на то, что большевики оставят нас в покое и не попытаются уничтожить по частям. Это должны понимать даже их прапорщики Сиверс и Крыленко, не говоря о бывших генералах, перешедших на службу к Советам.

Корнилова и Алексеева поддержали Романовский и Марков. Последний высказался довольно резковато:

— Я встал в ряды армии добровольцев не для того, чтобы отлёживаться зимой в стоге сена. Я пришёл на Дон воевать с большевиками, как все бойцы моего полка...

На военном совете в станице Ольгинской Корнилов настоял на своём решении. Добровольческая армия выступила в поход на столицу казачьей Кубани город Екатеринодар.

На центральной улице армия построилась полками, батальонами, батареями. Конники спешились. В морозном воздухе раздался далеко слышимый призывный сигнал — звук серебряной Георгиевской трубы:

«На молитву!»

В замерших рядах добровольцы, от седого генерала до юного кадета, сняли фуражки и папахи. В установившейся тишине эхом пронеслось:

«Отче наш...».

Так начался 1-й Кубанский поход Добровольческой армии, получивший в истории Гражданской войны название «Ледяного».

Отправился в свой поход и донской атаман генерал от кавалерии Пётр Харитонович Попов. Он соберётся к весне в Зимниках с силами и после этого победно совершит конный рейд по станицам Нижнего Дона, в которых была установлена советская власть.

Белоэмигрантские военные историки по-разному оценивают верность решения Корнилова и Алексеева выступить в 1-й Кубанский поход. Так, авторитетный исследователь русского зарубежья, генерал Н. Н. Головин считал принятое в станице Ольгинской решение «стратегической ошибкой».

Перед выступлением командующий и верховный руководитель Добровольческой армии предупредил командиров о необходимости соблюдения известного такта в отношении населения Кубани:

— Казачество если не теперь, то в скором будущем станет опорой Белого движения...

— Требую особенно осторожного отношения к станицам и не применять реквизиции...

— Кубанцам надо доносить идеи Белого дела словом и примером, а не угрозой оружия...

Деникин так впоследствии отозвался о требованиях Корнилова и их последствиях:

«...Мера, психологически полезная для будущего, ставила в тупик органы снабжения. Мы просили крова, просили жизненных припасов - за дорогую плату, не могли достать ни за какую цену сапоги и одежду, тогда ещё в изобилии имеющихся в станицах, для босых и полуодетых добровольцев; не могли получить достаточно подвод, чтобы вывести из Аксая остатки армейского имущества.

Условия неравные: завтра придут большевики и возьмут всё - им отдадут даже последнее беспрекословно, с проклятиями в душе и с униженными поклонами.

Скоро на этой почве началось прискорбное явление армейского быта - «самоснабжение». Для устранения или, по крайней мере, смягчения его последствий командование вынуждено было перейти к приказам и платным реквизициям...».

Из Ольгинской Добровольческая армия выступила в направлении на станицу Егорлицкую. До неё было 88 вёрст. Генерал Алексеев сначала бодро шёл в голове походной колонны, опираясь на палку. Но годы давали себя знать, как и запущенная болезнь почек с её тяжёлыми приступами.

Когда Алексеев почувствовал себя плохо, адъютант настоял на том, чтобы тот сел на повозку:

— Ваше превосходительство, прошу от имени Лавра Георгиевича отдать мне ваш карабин и сесть на сани. Будьте любезны, не упорствуйте.

— Спасибо за заботу, Алексей. Придётся выполнить приказание. Мне действительно сегодня дурственно.

— Устраивайтесь поудобнее, Михаил Васильевич. Сейчас я найду вам хоть немного сена...

Шедший много вёрст рядом с санями Деникин, подбадривал своего старшего товарища:

— Михаил Васильевич, крепитесь, дорогой. Скоро пойдут кубанские станицы, там вы отдохнёте, подлечитесь немного...

Весь оставшийся путь до станицы Егорлицкой Алексеев проделал на санях, порой теряя сознание от приступов боли. Армейские врачи были бессильны чем-либо помочь генералу. Тот лежал в санях рядом с чемоданом, в котором хранилась вся армейская казна в шесть миллионов рублей обесцененных «бумажек».

Над походной колонной добровольцев реял трёхцветный российский флаг. Авангард составлял Корниловский ударный полк. Его бойцы отличались малиново-чёрными фуражками и погонами и красно-чёрными знаками-углами на рукавах шинелей и гимнастёрок.

88 вёрст «Ледяного» похода стали для добровольцев не только тяжелейшим путём в мороз по утопавшей в снегу задонской степи. По пути шло сколачивание формирований - рот, батальонов, полков в единый, крепкий воинский организм. Походные тяготы и лишения делали своё благое дело.

Добровольцы шли по заснеженной дороге с песней, которая пелась ими весь 1918 год. Называлась она «Молитвой офицера».

После начальных, печальных строк:

последние песенные слова звучали так:

Описание начала боев в 1-м Кубанском походе Добровольческой армии оставил в «Очерках русской смуты» Деникин:

«...У Хомутовской Корнилов пропускает колонну. Маленькая фигура генерала уверенно и красиво сидит в седле на буланом английском коне. Он здоровается с проходящими частями. Отвечают радостно. Появление Лавра Георгиевича, его вид, его обращение, вызывают у всех чувство приподнятости, готовности к жертвам. Корнилова любят, перед ним благоговеют.

В станице Егорлицкой Добровольческую армию встретили достаточно приветливо. Многие семьи проявили заботу о раненых, выделили продовольствие для войск. На полном станичном сборе выступили Алексеев и Корнилов, объяснив положение в России и цели Добровольческой армии.

Егорлицкая была последней станицей Донской области. Дальше начиналась Ставропольская губерния, занятая частями ушедшей с фронта 39-й пехотной дивизии. Здесь ещё не было советской власти, но были местные советы, анархия и ненависть к кадетам. Корнилов потребовал ускорить движение, по возможности избегать боев.

…B Лежанке путь преградил красногвардейский отряд с артиллерией. По команде генерала Маркова офицерский полк развернулся и, не останавливаясь, пошёл в атаку, прямо на деревню, опоясанную линиями окопов. Огонь батареи становится беспорядочным, ружейный и пулемётный - всё более плотным. Цепи останавливаются и залегают перед болотистой, оттаявшей речкой.

В обход села выдвигается Корниловский полк. За ним с группой всадников устремляется и сам Лавр Георгиевич с развёрнутым трёхцветным флагом. В рядах волнение. Все взоры обращены туда, где виднеется фигура главнокомандующего. Вдоль большой дороги совершенно открыто юнкера подполковника Миончинского подводят орудия прямо к цепи. Наступление, однако, задерживается.

Но вот офицерский полк не выдерживает: одна из рот бросается в холодную, липкую грязь речки и переходит вброд на другой берег. По полю бегут в панике люди, мечутся повозки, скачет батарея. Корниловский полк, вышедший к селу с запада через плотину, вместе с офицерским преследуют красноармейцев...».

В тех же «Очерках» их автор описывает эпизод после боя за ставропольское село Лежанку:

«У дома, отведённого под штаб, на площади, с двумя часовыми-добровольцами на флангах, стояла шеренга пленных офицеров-артиллеристов квартировавшего в Лежанке большевистского дивизиона.

Вот она, новая трагедия русского офицерства!..

Мимо пленных через площадь проходили одна за другой добровольческие части. В глазах добровольцев - презрение и ненависть. Раздаются ругательства и угрозы. Лица пленных мертвенно бледны. Только близость штаба спасает их от расправы.

Проходит генерал Алексеев. Он взволнованно и возмущённо упрекает офицеров. И с его уст срывается тяжёлое бранное слово. Корнилов решает участь пленных:

— Предать полевому суду.

Оправдания обычны: «не знал о существовании Добровольческой армии...», «не вёл стрельбы...», «заставили служить насильно, не выпускали...», «держали под надзором семью...» - Полевой суд счёл обвинение недоказанным. В сущности, не оправдал, а простил. Этот первый приговор был принят в армии спокойно, но вызвал двоякое отношение к себе. Офицеры поступили в ряды нашей армии...»

В последующих боях Добровольческой армии в ходе Гражданской войны пленные офицеры, мобилизованные в Красную армию, как правило, сразу же «призывались» в ряды белых. Расстрелу подлежали только члены партии большевиков, участники октябрьского переворота или те, чья вина в развале Русской армии на фронте была доказана их бывшими сослуживцами.

Что касается пленных красноармейцев из числа рядовых, а также мобилизованных специалистов (врачей, фельдшеров, инженеров, телеграфистов, паровозных бригад и пр.), то они, после «чистки», проводимой контрразведкой, становились пополнением белых армий. Из бывших красноармейцев формировались не только отдельные роты и батальоны, но и целые полки, входившие в состав Добровольческой армии.

Впрочем, подобная кадровая политика с неизбежной «чисткой» военнопленных проводилась и советским командованием. В рядах Красной армии, особенно к концу Гражданской войны, воевали многие десятки тысяч бывших белых военнослужащих, в том числе и из офицерства.

Командование Добровольческой армии ожидало, что противная сторона встретит белых на границе Кубанской области. По крайней мере, выставит сильные, маневренные заслоны с артиллерией. Поэтому вперёд, по степной дороге, были высланы конные разъезды. Они «добежали» до ближайших хуторов, осмотрели с холмов округу. Вернувшись, старшие команд дозорных докладывали Корнилову:

— Ваше превосходительство, путь чист. На десять вёрст и больше никаких войск не замечено...

Добровольцы с воодушевлением вступили в богатый Кубанский край. Он встретил их с искренним радушием, накормив и напоив измученных переходом по зимней степи людей. В отличие от Дона, первые же станицы и хутора дали пополнение в людях.

Станица Незамаевская первой выставила конный казачий отряд в полторы сотни шашек.

Командующий армией, не скрывая радости, сказал Алексееву:

— А что, Михаил Васильевич, истое навались кубанские казачки по старой России, по её порядкам.

— Лавр Георгиевич, одна станица — не вся Кубань.

— Почему вы так говорите?

— По собранным сведениям разведотдела, в крае есть станицы, которые ещё с осени прошлого года приняли большевистскую власть.

— Ну и что из этого? Я родом из казачьего сословия и психологию вольных людей знаю. Не пойдёт Кубань и Терек против нас на стороне красных. Никак не может пойти.

— Я, Лавр Георгиевич, очень уповаю на честь и чувство долга казачества. Но ведь и местные большевики не лыком шиты. Да и кубанские автономисты нам немало вреда принесут.

— Пусть красные сразятся с нашими добровольцами. Тогда посмотрим, кто кого осилит в чистом поле.

— Победа будет за нами. В это я верю. Но попомните моё слово, будут на нашем пути станицы не в пример Незамаевской.

— Пусть будут, Михаил Васильевич. Казак постреляет по своим и одумается...

В том споре прав оказался Алексеев, по крайней мере, на начало 1918 года. При подходе к станице Березанской, 1 марта, авангард добровольческих войск оказался под обстрелом. Град пуль летел из окопов, вырытых за одну ночь. Они приметно, чёрной полосой земли, опоясывали казачью станицу. В них засели, как оказалось, не красногвардейцы, а местные казаки-кубанцы и иногородние, проживавшие в этой станице, решившие отбиться от «кадетов». Такое решение было принято на станичном сходе.

Бой за Березанскую был краток. Добровольческая артиллерия, экономя снаряды, сделала прицельно залп-другой по линии окопов. После этого, утопая по колено в весеннем, начавшем подтаивать снегу, в атаку дружно пошли цепи корниловцев и марковцев.

Боем руководил лично генерал-майор Марков, «быховец». Популярность этого генерала, георгиевского кавалера, была среди добровольцев исключительной.

Когда он, приметный в своей огромной белой папахе, в сопровождении двух-трёх конных адъютантов влетел на окраину станицы, то сразу понял, что сопротивления не будет. Марков приказал одному из адъютантов:

— Поручик, лети к командующему. Скажи Лавру Георгиевичу, что Березанская взята. Потери - считанные единицы...

Те из местных казаков, что сидели в окопах, после второго орудийного залпа разошлись по домам, попрятав оружие. Иногородним на снисхождение рассчитывать особо не приходилось, и они поспешили покинуть станицу, уйдя на близкие Выселки.

Деникин после боя озабоченно сказал Алексееву:

— Мне что-то стало тревожно за судьбу нашего Кубанского похода.

— Почему, Антон Иванович?

— Похоже, Михаил Васильевич, что маятник настроения колеблющегося местного казачества качнулся влево. Как вы считаете?

— Этот маятник мы качнём вправо. Только для этого надо побеждать и побеждать. Любой ценой вырывать победу. А каким молодцом выглядел сегодня генерал Марков.

— Действительно, молодцом. Дай Бог, чтоб пули красных щадили его и дальше...

Корнилов с Алексеевым, посовещавшись, «доверили» наказание казаков, сидевших в окопах, станичным старикам, представшим перед генералами в полной казачьей форме, при шашках и кинжалах, с Георгиевскими крестами и медалями за последнюю Турецкую. Командующий Добровольческой армией только и сказал станичной старшине, которую казаки-фронтовики не уважили на последнем сходе:

— Старики. Вы - казаки и я, генерал Корнилов, - казак. Провинившихся судите сами. Даю вам на то полное право. Как скажете - так и будет.

Весь вечер старики пороли нагайками в станичном правлении «молодёжь», забывшую про присягу «Богу, царю и Отечеству»...

Как потом напишут военные историки, Добровольческая армия не вошла в край Кубанский, а ворвалась в него. Путь лежал на речные берега. Корнилов нацеливался к войсковой столице Екатеринодару.

Была удачно преодолёна железная дорога, по которой ходили бронированные поезда красных. Один такой бронепоезд всё же вышел на белых, но его остановили на безопасной дальности взрывом железнодорожного полотна.

Одержав верх в бою у станицы Усть-Лабинской, добровольцы в одном марш-броске вышли на берега Кубани и с ходу перешли через неё. После этого Белая армия, не обременённая обозами и артиллерией, повернула на юг. Вот здесь-то она и встретила действительно упорное, ожесточённое сопротивление.

У станицы Кореновской белым пришлось выдержать тяжёлый бой с красногвардейским отрядом численностью до десяти тысяч бойцов. Ими командовал кубанский казак из станицы Петропавловской, бывший военный фельдшер и есаул И. Л. Сорокин. Добровольцам ещё долго пришлось иметь дело с этим человеком, склонным к военному авантюризму.

Сорокин за 1918 год последовательно занимал следующие должности: командир казачьего революционного отряда, помощник командующего Юго-Восточной революционной армией, помощник главнокомандующего войсками Кубанской Советской республики, командующий Ростовским боевым участком, главнокомандующий Красной армией Северного Кавказа.

Большевистские правительства Кубанской Советской республики, Кубано-Черноморской Советской республики и Северо-Кавказской Советской республики относились к бывшему казачьему офицеру с явным недоверием. Причина этого не была секретом: член партии социалистов-революционеров (эсеров) Сорокин хотел выйти из-под политического контроля всех этих правительств, стремясь получить на Северном Кавказе, Кубани и Тереке неограниченную власть.

Такое стремление обернулось для него гибелью. После ареста по его приказу в городе Пятигорске в октябре 1918 года группы советских и большевистских руководителей он был объявлен вне закона как предатель и смещён с должности. Сорокин был арестован в Ставрополе и заключён там в тюрьму, где его застрелил «по невыясненной причине» один из конвоиров...

Кубанский военно-революционный комитет, проводивший в крае большевистскую линию, встревожился не столько появлением белых, малых числом сил, а их таранным ударом. Из города Армавира, где тогда заседал комитет, полетели директивные телеграммы, начинавшиеся и заканчивавшиеся революционными призывами. Суть их была проста: «Бей кадетов!»

В посёлках иногородних и во многих станицах стали спешно формироваться красногвардейские отряды. В них записывалась и часть казаков-фронтовиков. Начались аресты офицеров, «крепких стариков», изъятие хлебных излишков. Пошло разоружение казачьих станиц. Изымалось всё оружие, вплоть до пик и кинжалов. Произошли первые расстрелы станичных «кадетов».

Когда началось антибольшевистское восстание одиннадцати станиц Ейского отдела и казачье ополчение двинулось на городок Ейск, то оно оказалось почти безоружным. Один из белоэмигрантов так описывал это событие:

«У казаков было не более десяти винтовок на сотню, остальные вооружались чем могли. Одни прикрепили к длинным палкам кинжалы или заострённые полоски железа, другие сделали из железных вил что-то вроде копий, третьи вооружались острогой, а иные просто захватили лопаты и топоры...».

Командование Добровольческой армии стремилось пробиться в предгорья Кавказа в район черкесских аулов. Ходили слухи о том, что крупный кубанский добровольческий отряд действует в горных лесах. И сейчас находится где-то близ Горячего Ключа.

Но всё же главной целью 1-го «Ледяного» Кубанского похода оставался город Екатеринодар, в котором у власти находилось правительство так называемых «автономистов» во главе с Лукой Бычом. Но военной силы правительство Области имело на удивление мало, а на полпути к Екатеринодару, в Майкопе, сосредотачивались красногвардейские отряды.

Корнилов в те дни спросил как-то Алексеева:

— Михаил Васильевич, у вас больше местной информации. Можем ли мы рассчитывать на казачьи части екатеринодарского правительства?

— Думаю, что нет, Лавр Георгиевич.

— Почему вы считаете, что мы не договоримся с министрами-кубанцами?

— На одном из последних заседаний правительства его глава Быч заявил буквально следующее: помогать Добровольческой армия - значит готовить вновь поглощение Кубани Россией.

— Что этот Быч, белены объелся?

— Это убеждение закоренелого автономиста.

— С таким человеком нам явно сегодня не по пути.

— Не наделал бы нам этот Быч больших бед. Вот о чём я беспокоюсь...

Станицы, через которые проходили добровольцы, всё реже давали пополнение, хотя и встречали белых с чувством радости. Так было, например, в большой станице Некрасовской, которую отряд красных после митинга оставил без боя, отойдя к селу иногородних Филипповскому.

Однако далеко не все командиры красных отрядов так поступали. Когда авангард Белой армии подступил к месту переправы через реку Лабу, из камышей и с ближайшей высоты по добровольцам был открыт сильный ружейный и пулемётный огонь. Корнилов, прискакавший к месту начавшегося боя, приказал форсировать реку только ночью.

Подходившие к Лабе добровольческие части таким образом получили день отдыха. На одном из приречных хуторов собрался военный совет армии. На нём решался только один вопрос: как перехитрить большевиков?

Военный совет открыл командующий армией:

— Буду краток, господа генералы и офицеры. Получены сведения, что в Майкопе большевики сосредоточили крупные силы. И что хуже того - значительную артиллерию. Прямой путь отсюда на Екатеринодар нам закрыт. Что будем предпринимать?

Слово по старшинству взял Михаил Васильевич (после пего выступили все участники военного совета):

— Нам надо переиграть противника, пока тот не силён в тактике. Есть предложение, Лавр Георгиевич.

— Какое?

— Лабу мы ночью перейдём. Красные сами уйдут с того берега. Их мало, и пушек у них нет. Но куда нам двигаться дальше? Надо поддержать большевиков во мнении, что мы уходим на Юг. Однако, форсировав там реку Белую, нашей армии надо повернуть резко на запад, туда, где находятся черкесские аулы и кубанские добровольцы.

Корнилов после минутного раздумья сказал:

— Обманный план хорош. И будет полной неожиданностью для противника. У кого будут иные предложения? Прошу всех высказаться.

Военный совет Добровольческой армии единогласно принял план, предложенный Алексеевым. Последнее слово на совете оказалось за дежурным офицером корниловского походного штаба, неожиданно появившегося в дверях:

— Пришло донесение, что Корниловский полк после небольшой огневой стычки овладел селом Филипповским...

В Закубанье Добровольческая армия столкнулась с бедами, от которых во время пребывания в Новочеркасске и на Дону её «спасал» атаман Каледин. Армейское интендантство только налаживалось. Походных кухонь и котлов было мало. Приходилось рассчитывать только на гостеприимство казачьих станиц.

К середине похода в казне, которая хранилась у генерала Алексеева, не осталось мелких денег. Приварочные деньги и оклады стали выдавать коллективно на 5-8 человек сперва тысячерублёвыми, а потом и пятитысячными купюрами. Такие крупные банковские билеты вызывали непоборимое недоверие местного населения, когда добровольцы пытались купить продукты, одежду и обувь.

Добровольческая армия ещё не вышла в район черкесских аулов, как её постиг сильный моральный удар. Екатеринодар, к которому они так стремились, оказался оставленным потенциальным союзником - «кубанскими правительственными войсками». Они, к слову сказать, оказались малы: добровольцы - юнкера и офицеры, Черкесский полк и небольшое число конных и пеших кубанских казаков.

Этими вооружёнными силами, однако, командовал достаточно решительный человек - военный лётчик и георгиевский кавалер, штабс-капитан В. Л. Покровский, бывший командир 17-го армейского авиационного отряда в Риге. Правительство Кубанской области за победу в бою у станции Эйнем произвело штабс-капитана, фронтовика, сразу в казачьи полковники. Вскоре Кубанская рада произвела его в генерал-майоры.

Деникин в «Очерках» отзывался о нём так:

«Покровский был молод, малого чина и военного стажа и никому не известен. Но проявлял кипучую энергию, был смел, жесток, властолюбив и не очень считался с «моральными предрассудками»...

Как бы то ни было, он сделал то, чего не сумели сделать более солидные и чиновные люди: собрал отряд, который один только представлял собой фактическую силу, способную бороться и бить большевиков».

Ещё в начале февраля Алексеевым был послан порученец, который сумел 25-го числа пробраться в город, окружённый почти со всех сторон войсками красных. Атамана Кубанского казачьего войска, полковника, в будущем генерал-лейтенанта А. П. Филимонова, имевшего три диплома: московского Александровского училища, Военно-юридической академии и Императорского Археологического института, просили только об одном: продержаться в столице Кубани до подхода Добровольческой армии. В противном случае 1-й «Ледяной» Кубанский поход терял смысл и цель.

Казалось бы, что стоило кубанским добровольцам удержать город считанные дни? Но вечером 28 февраля областное правительство, атаман и добровольцы Покровского, уже генерал-майора, оставили Екатеринодар, переправившись на левый берег реки Кубань.

На следующий день, 1 марта, в Екатеринодар без боя вступили красные войска.

Покровский, численность отряда которого всё время колебалась от двух до четырёх тысяч (за счёт ухода и прихода станичников), захватив Пашковскую переправу, попытался было удержаться на противоположном от города берегу. Но после двухдневных боев, отчаявшись в ожидании корниловцев, Покровский снял заслон у екатеринодарского железнодорожного моста и увёл своих добровольцев к черкесскому аулу Вочепший.

Подошедшие туда красные отряды нанесли кубанским «кадетам» поражение. Тем пришлось, бросив обозы, по бездорожью уходить в горы к станице Калужской. После жаркого боя, в котором приняли участие даже спешно вооружённые обозники и члены Кубанской рады, станица была взята. Здесь к атаману Филимонову и генерал-майору Покровскому прибыл конный разъезд Добровольческой армии.

14 марта в соседнем со станицей ауле Шенджий состоялась встреча командного состава Добровольческой армии и белых кубанцев. На встречу прибыли генералы Корнилов, Алексеев, Деникин, Романовский и Эрдели. Вопрос обсуждался только один: о соединении.

Накануне Корнилов с Алексеевым обсудили свою позицию на переговорах:

— Лавр Георгиевич, мне думается, что Филимонов и Быч будут стараться сохранить свою автономию.

— Отделять Кубань от России мы им не позволим. Убедим.

— Убеждать придётся молодого генерала Покровского, который ещё два месяца назад ходил в штабс-капитанах. Он будет от кубанцев на переговорах.

— Его то, Михаил Васильевич, убедить будет проще всего.

— Этот казачий воздухоплаватель человек дела. Он не выступает на митингах, а с начала года насмерть бьётся с большевиками.

— Вы правы. Покровский - человек Белого дела...

Шенджийский разговор начался как деловая встреча командного состава Добровольческой армии с командиром Кубанского белого отряда. Корнилова прежде всего интересовала практическая сторона: состояние кубанских добровольцев, их численность и организация, вооружение. Только потом он сказал, обращаясь к Покровскому:

— Мы готовы влить белые кубанские войска в состав Добровольческой армии при одном непременном условии.

— Каком именно?

— При полном подчинении ваших войск командующему армией.

Последние слова смутили казачьего генерала. Он сразу же начал возражать против такого требования:

— Но правительство Кубанской области желает иметь собственную армию. Это соответствует конституции края...

— Господин генерал! О какой конституции Кубанского края может сейчас идти речь, когда кругом льётся кровь?

— Всё же я просил бы сохранить самостоятельность белого Кубанского отряда.

— Почему вы так цепляетесь за его самостоятельность? Ведь он имеет, как вы сами знаете, совершенно невоенную организацию.

— Кубанские добровольцы сроднились с отрядом, привыкли к своим начальникам. Всякие перемены могут вызвать у них недовольство.

— Такого быть не может. Ведь все они военные люди. Все в офицерских и казачьих погонах.

— И всё же я настаиваю на сохранении Кубанского отряда при передаче его в оперативное подчинение командующему Добровольческой армии.

Тут Алексеев, до этого молча слушавший, вспылил:

— Полноте, полковник. Простите - генерал-майор. Извините, не знаю, как вас и величать. Люди тут ни при чём, — мы знаем, как они относятся к этому вопросу. Просто вам не хочется поступиться своим самолюбием.

После этих слов Корнилов поднялся с лавки и внушительно сказал Покровскому:

— Одна армия и один командующий. Иного положения я не допускаю. Так и передайте своему правительству.

Докладывать Кубанскому правительству генерал-майору Покровскому не пришлось: оно уполномочило его принять решение о соединении двух белых сил. Хотя вопрос формально оставался ещё какие-то дни открытым, стратегическая ситуация требовала немедленных совместных действий. Тут же было решено: обозы на следующий день, 15-го числа, соединятся в станице Калужской, а добровольцы и кубанцы с двух сторон атакуют станицу Ново-Дмитриевскую. После разгрома в ней крупных сил большевиков и произойдёт фактическое соединение.

Прощаясь с Покровским, Алексеев как можно дружелюбней сказал:

— Не держите на нас с Лавром Георгиевичем обиду за резкость. Просто время такое, не для рассуждений.

— Обиды нет. А под Ново-Дмитриевской вы убедитесь в том, чего стоят мои добровольцы.

— Не устоит красный фельдшер Сорокин?

— Бой - не митинг, где этот есаул из Лабинского полка может перекричать любого оратора.

— Вы лично этого Сорокина знаете?

— Нет. Но наслышан много. Его даже местные большевики из советов опасаются...

Станица Ново-Дмитриевская была взята без помощи кубанских добровольцев - отчаянной атакой Офицерского полка генерал-майора Маркова. Он не стал дожидаться начавшейся в пять часов утра переправы через речку Партизанского донского казачьего полка и подхода застрявших где-то в черноземной грязи батарей. Марков решил за всех сам:

— Ну, вот что, батальонные. Ждать нам некогда. Тут все подохнем на морозе в поле. Идём в станицу.

И Офицерский полк, развёрнутый в цепь, двинулся по пахоте, ещё подернутой ночным ледком, к Ново-Дмитриевской. С её окраины ударил огонь пулемётов и винтовок. Добровольцев выручило то, что немалая часть красного отряда, не ожидавшего столь внезапной и бесстрашной атаки, грелась в ту морозную ночь по домам...

Утром красные войска со стороны соседней станицы Григорьевской беспорядочно атаковали Ново-Дмитриевскую, но были отброшены. Алексеев, наблюдавший за боем в бинокль, только и сказал своему адъютанту:

— Алексей, ты только посмотри на этих сорокинцев. Запалу много, а нет ни одного толкового поручика.

— Извините, Михаил Васильевич, но офицеры у красных есть.

— Может, и есть. Особенно прапорщики из студентов-социалистов. Только им надо поучиться командовать ротами и полками. Это ведь наука...

После проигранного боя красные батареи со стороны Григорьевской стали обстреливать оставленную станицу. Так продолжалось все дни, пока белые оставались в Ново-Дмитриевской. Батареи добровольцев молчали: снаряды были на исходе.

Через день после боя в Ново-Дмитриевскую приехали представители Кубани на новое совещание по поводу соединения двух армий - Добровольческой и Кубанской. Хотя армиями они были только по названию.

Как оказалось, краевое правительство и законодательная рада «политической» ситуацией в своих войсках не владели. Перед ними в станицу прискакали два добровольца из отряда генерала Покровского: совсем молодые пехотный подпоручик и казачий хорунжий, но оба с Георгиевскими крестами. Попросились к командующему, но Корнилов в это время находился на передовой, в марковском полку. Прибывших в станичном правлении, где разместился армейский штаб, принял Алексеев.

— Разрешите представиться, ваше превосходительство. Подпоручик Лебединцев. Хорунжий Жуматий.

— По Георгиям вижу — фронтовики.

— Точно так. С Кавказского.

— За что получили кресты?

— За взятие Эрзерумской крепости генералом Юденичем.

— Славная была победа русского оружия. С чем приехали к командующему?

— Кубанский отряд прислал нас сказать, что мы готовы подчиниться только генералу Корнилову.

— Но вы же знаете позицию вашего краевого правительства?

— Знаем, ваше превосходительство. Если оно почему-либо на подчинение не пойдёт, то все мы перейдём к вам самовольно.

— А генерал-майор Покровский?

— Он будет с нами. Мы верим в него, а он в нас. Он же доброволец, а не мобилизованный...

На переговоры приехали войсковой атаман Филимонов, генерал-майор Покровский, глава краевого правительства Быч, председатель Кубанской рады Рябовол и его товарищ (то есть заместитель) Султан-Шахим-Гирей, происходивший из знатного черкесского рода. Более представительной делегации от несоветской Кубани быть просто не могло.

От Добровольческой армии переговоры вели трое: Корнилов, Алексеев и Деникин. Последний в своих мемуарах написал следующее:

«Начались томительные и нудные разговоры, в которых одна сторона вынуждена было доказывать элементарные основы военной организации, другая в противовес выдвигала такие аргументы, как «конституция суверенной Кубани», необходимость «автономной армии» как опоры правительства и т.д. Они не договаривали ещё одного своего мотива - страха перед личностью Корнилова: как бы вместе с кубанским отрядом он не поглотил и их призрачной власти, за которую они так цепко держались. Этот страх сквозил в каждом слове.

На нас после суровой, жестокой и простой обстановки похода и боя от этого совещания вновь повеяло чем-то старым, уже, казалось, похороненным, напоминавшим лето 1917 года, - с бесконечными дебатами революционной демократии, докончившей разложение армии. Зиму в Новочеркасске и Ростове - с разговорами донского правительства, дум и советов, подготовлявшими наступление на Дон красных войск Сиверса...».

Закончить совещание помогли... разрывы снарядов на станичной площади. Это батареи красных у станицы Григорьевской дали очередной залп. Генерал Алексеев сказал гостям, показав на окна, выходившие на станичную площадь:

— Надо решать, господа кубанцы, сейчас же. Большевики не ждут, и война идёт не за вашей спиной...

Итоговый протокол объединительного совещания в станице Ново-Дмитриевской выглядел так:

«...1. Ввиду прибытия Добровольческой армии в Кубанскую область и осуществления ею тех же задач, которые поставлены кубанскому правительственному отряду, для объединения всех сил и средств признается необходимым переход кубанского правительственного отряда в полное подчинение генерала Корнилова, которому предоставляется право реорганизовать отряд, как это будет признано необходимым.

2. Законодательная рада, войсковое правительство и войсковой атаман продолжают свою деятельность, всемерно содействуя военным мероприятиям командующего армией.

3. Командующий войсками Кубанского края с его начальником штаба отзывается в состав правительства для дальнейшего формирования Кубанской армии.

Подписали: генералы Корнилов, Алексеев, Деникин, Эрдели, полковник Филимонов, Быч, Рябовол, Султан-Шахим-Гирей».

В последующие дни, в ходе которых не стихали бои за обладание Ново-Дмитриевской, в станицу прибывали кубанские добровольческие части. Они насчитывали в своём составе 2185 человек, из них офицеров - 1835, казаков - 350 человек.

Командующий Добровольческой армией генерал Корнилов провёл реформирование наличных сил. Теперь Белая армия получила следующую, достаточно чёткую, организацию:

1-я бригада, которой командовал генерал Марков:

Офицерский полк.

1-й Кубанский стрелковый полк.

1-я инженерная рота.

1-я и 4-я артиллерийские батареи.

2-я бригада, которой командовал генерал Богаевский:

Корниловский ударный полк.

Партизанский полк.

Пластунский батальон.

2-я, 3-я и 5-я артиллерийские батареи.

Конная бригада, которой командовал генерал Эрдели:

1-й Конный полк.

Кубанский полк (сперва - дивизион).

Черкесский полк.

Конно-артиллерийская батарея.

Ни в один состав из трёх бригад не был введён Чехословацкий инженерный батальон. Он начал формироваться в Ростове в декабре 1917 года из добровольцев Чехословацкого корпуса - чехов и словаков, проживавших в этом городе. Па начало февраля следующего года батальон насчитывал в своём составе около ста человек при двух пулемётах. Кроме того, в марте в его состав вошёл Карпаторусский добровольческий отряд (41 человек). Часть чинов батальона составляла личный конвой генерала Алексеева.

Командовал батальоном бывший капитан австро-венгерской армии чех Немчек. После возвращения на родину он дослужился до звания полковника (в штабе Пражского военного округа). Политическим руководителем воинской части был штатский инженер Краль. Белые чехи и словаки сражались в рядах Добровольческой армии до марта 1919 года, когда после боев под городом Мариуполем эвакуировались из России вместе с французскими частями.

...После проведённой реорганизации Добровольческая армия насчитывала в своих рядах до 6 тысяч бойцов. Командование, правда, обеспокоило то, что численность обоза удвоилась, это самым негативным образом влияло на маневренность армии.

Корнилов вновь собрал военный совет. Предстояло решать судьбу Екатеринодаре: брать город штурмом или в походном движении обойти его стороной?

Открыв военный совет, командующий Добровольческой армией предоставил слово Алексееву:

— Прошу вас, Михаил Васильевич, высказаться о стратегической ситуации на Кубани.

Алексеев подошёл к своему адъютанту, который держал, подняв вверх, рукописную карту центральной части Кубанского края:

— Прошу, господа генералы и офицеры, следить за моей указкой. Стратегическая ситуация сегодня складывается не в нашу пользу. В Екатеринодар, по данным разведки и допроса пленных, собирается всё больше красных войск. Ими удерживаются все железнодорожные ветки края...

Закончив свой доклад, Алексеев сказал:

— Лавром Георгиевичем составлен план штурма Екатеринодара. Это является целью нашего Кубанского похода. Если возьмём город, то он станет белой столицей, откуда мы поведём борьбу и за Кубань, и за Терек, и за Дон, и за Москву.

Суть Екатеринодарской наступательной операции, по замыслу Корнилова, заключалась в следующем:

Во-первых, разбить крупные отряды противника, действовавшие южнее Екатеринодара, для того чтобы обеспечить возможность переправы на левый берег реки Кубани и увеличить запас боеприпасов за счёт большевистских складов.

Во-вторых, внезапным ударом захватить большую станицу Елизаветинскую в 18 вёрстах к западу от Екатеринодара: красные здесь белых не ожидали.

В-третьих, переправиться через реку Кубань и атаковать сам город, штурмуя его до победного конца.

Закончив изложение плана операции, Корнилов заметил следующее:

— Ближайших к Екатеринодару переправ имеется две. Это деревянный мост у станицы Пашковской, где вёл бой Покровский. Там большевики должны нас поджидать. И железнодорожный мост у самого города. Но атака его, как мне сказали наши инженеры, представляет непреодолимые технические трудности. У кого какие будут мнения?

Участники военного совета все как один высказались за штурм Екатеринодара. Корнилов в заключение сказал:

— Благодарю всех. Иных мнений от вас, моих соратников по Белой борьбе, я и. не ожидал. Сегодня же вы получите для каждой бригады боевые распоряжения.

Затем встал Алексеев:

— Мы с Лавром Георгиевичем верим в ваших бойцов. В их мужество, стойкость в бою, в твёрдость духа. И в то, что их не надо агитировать за штурм...

Но бои за столицу Кубанского казачьего войска оказались намного тяжелее, чем могло предполагать белое командование. Понимали это или нет Корнилов с Алексеевым, но общепризнанным считается то, что эти два военных вождя Белого дела сознательно шли на смертельный для Добровольческой армии риск.

В двадцатых числах марта бригада генерала Богаевского после упорного и кровопролитного боя захватила станицы Григорьевскую и Смоленскую. Конная бригада генерала Эрдели налётом успешно овладела Елизаветинской, часть казаков которой сразу же примкнула к белым, вооружившись припрятанными винтовками и шашками.

Но атака на рассвете 24-го числа станицы Георгие-Афипской бригадой генерала Маркова внезапной не получилась. Когда голова наступающей колонны подошла на расстояние всего в одну версту, как-то быстро рассвело.

Часовые красных сразу заметили на открытом, совершенно чистом поле вражеские войска.

Марковцев, ещё не успевших развернуться для атаки, накрыл убийственный артиллерийский и ружейно-пулемётный огонь. В обстреле участвовал и бронепоезд. В числе первых пулевое ранение в ногу получил генерал Романовский.

Положение спас бригадный командир. Марков приказал колонне укрыться за высокой насыпью железной дороги, которая проходила поблизости по заливным лугам. Впереди виднелась окраина станицы, опоясанная протекавшей в совершенно отвесных, пусть и не очень высоких, берегах речкой Шебш с единственным через неё мостом.

Наступление на Екатеринодар приостановилось. Тогда Корнилов, стремясь не потерять инициативы, приказал Богаевскому глубоко обойти Георгие-Афипскую с запада. Получив такой приказ, 2-я бригада незамедлительно оставила станицу Смоленскую. К ней направился Корнилов со своими штабистами, чтобы лично руководить атакой.

Станица Георгие-Афипская была взята комбинированной атакой двух пехотных бригад добровольцев. Как потом выяснилось, её гарнизон составляли свыше пяти тысяч красногвардейцев с артиллерией и бронепоездами. На железнодорожной станции белые захватили склад боеприпасов, где хранилось до 700 артиллерийских снарядов. Они оказались самыми драгоценными трофеями того боя.

На станичной площади Георгие-Афипской генералы Корнилов и Алексеев провели построение бригад, участвовавших в победном бою. Когда Лавр Георгиевич стал благодарить командира Партизанского донского казачьего полка генерала Казановича за взятие станицы и железнодорожной станции, тот ответил:

— Никак нет, ваше превосходительство. Всем успехом мы обязаны Митрофану Осиповичу Неженцеву, командиру ударного полка, который носит ваше имя...

Войска Добровольческой армии стали стягиваться к станице Елизаветинской, к паромной переправе через Кубань. Встал вопрос, какими силами форсировать реку и переходить на левобережье, где стоял Екатеринодар. Алексеев предложил:

— Лавр Георгиевич, последние бои дали нам много раненых бойцов. Стало больше и больных. Все они сейчас находятся в обозном лазарете.

— Знаю, Михаил Васильевич. Бросать их нам никак нельзя. И обоз тоже.

— Думаю, что на тот берег реки надо послать в первом эшелоне бригаду генерала Богаевского. К ним там присоединится конница Эрдели. А марковцы пусть пока прикрывают армейские тылы.

— Хорошо. Приказ отдам сегодня же. Красные действительно могут ударить от аула Панахес по нашему обозу. Но тогда оставлять приходится на правом берегу треть наших сил. Не много ли?

— А что делать? Не бросать же сотни раненых и больных на расправу.

— Значит, и поступим так. После переправы 2-й бригады перевозим через реку обозы и только потом марковцев...

Переправа Добровольческой армии через Кубань в Елизаветинской шла в течение трёх суток, днём и ночью. Местный паром брал или около 15 конников, или 4 повозки с лошадьми, или полсотню человек с оружием. Удалось найти ещё один небольшой паром, правда, с неисправным тросом. Нашлось и десяток рыбачьих лодок.

За трое суток на противоположный берег перевезли около девяти тысяч добровольцев, обозников, беженцев, до четырёх тысяч лошадей и 600 повозок, артиллерийских орудий с упряжками, зарядных ящиков. Красные батареи подошедшего отряда стали обстреливать место переправы только в самый последний день, 27 марта.

В тот день командование белых вместе с кубанским правительством обсудило вопросы, связанные с занятием Екатеринодара. О том, что он будет взят, в Добровольческой армии говорили как о чём-то неизбежном и не допускающем сомнений. Кубанцы-автономисты больше слушали своих коллег, сами предлагали мало. Совещание в отсутствие Корнилова вёл Алексеев:

— В Екатеринодаре нам надо не повторить ростовской ошибки. Надо временно, до упрочения военного положения, не восстанавливать пока гражданскую власть в городе.

Члены правительства Кубанского края сразу нахмурились. Быч спросил:

— А какая власть буде в Екатеринодаре вместо нас?

— Назначим в город генерал-губернатора. Предлагаю на эту должность генерал-лейтенанта Деникина Антона Ивановича. Надеюсь, возражений нет?

Возражений действительно не последовало. Хотя чувствовалось, что кубанское правительство отнеслось к этой идее с осуждением. Но что было делать атаману Филимонову и местным министрам, когда они ехали в обозе Добровольческой армии? Им оставалось только надеяться на лучшие времена.

Алексеев тактично попросил у Быча и его коллег содействия в деле организации городского управления. Но те дали из «своих» людей только одного бывшего полицмейстера Екатеринодара на место начальника контрразведки у генерал-губернатора Деникина.

В тот же день был отдан первый приказ по казачьему ведомству. Правлениям окрестных станиц следовало немедленно прислать в состав Добровольческой армии определённое число вооружённых казаков, пеших и конных. Больше всего людей выставила станица Елизаветинская.

Атака Екатеринодара началась ещё до окончания переправы всех армейских сил и обозов. Наступление на город повела бригада генерала Богаевского. Корниловский ударный и Партизанский полки, пластунский батальон, развернувшись в цепи, пошли вперёд. Красногвардейцы стали отступать и остановились только в трёх вёрстах от окраины Екатеринодара на линии пригородных хуторов.

Партизанские батальоны генерала Казановича, наступавшие вдоль дороги на Екатеринодар, захватили пригородный кирпичный завод. К ночи командир 2-й бригады оставил здесь только боевое охранение, а остальных людей отвёл на ночлег в Елизаветинскую.

Под вечер в армейский штаб пришло донесение, что действующие на правом крыле добровольческие батальоны взяли в жестоком бою на городской окраине кожевенный завод. В схватке отличился батальон 1-го Кубанского стрелкового полка под командованием полковника Писарева. Корнилов радостно обнял Алексеева и сказал:

— Смотрите на карту, Михаил Васильевич. Кожевенный завод расположен в черте городского управления. Это успех!

— Лавр Георгиевич, у меня самого душа ликует. Но против наших добровольцев в Екатеринодаре двадцать тысяч революционных бойцов.

— Пусть двадцать. Но каков дух у наших! В полный рост идут на пулемёты, не кланяются...

Затем начались упорные бои за одиноко стоявшую на берегу Кубани образцовую ферму екатеринодарского сельскохозяйственного общества. Её брали ударники-корниловцы Неженцева, кубанские пластуны полковника Улагая и донские партизаны Барбовича.

Корниловский штаб незамедлительно перебрался на занятую ферму и разместился в её единственном небольшом жилом домике в четыре комнаты, около небольшой рощицы безлистных тополей. От конной бригады генерала Эрдели, которая пошла в обход Екатеринодара, до сих пор не поступало никаких известий, а штурм города откладывать никак было нельзя. Упущенное время «играло» против Белой армии.

С фермы открывалась прекрасная панорама кубанской столицы. Отчётливо виднелись контуры домов предместий, кладбище и Черноморский вокзал. Всё опоясывала неровная линия окопов.

2-я бригада генерала Богаевского на рассвете стала вновь выдвигаться на позиции для атаки. Стоявшие на высотке у фермы генералы Корнилов, Алексеев, Деникин и Романовский наблюдали, как недалеко от фермы, утопая в грязи, проходили роты Корниловского и Партизанского полков.

То и дело протирая очки платком, Алексеев пытался считать людей в ротах. Заметив это, Корнилов сказал:

— Неженцев докладывал вчера о больших потерях ударников. Я приказал влить в его полк две с лишним сотни мобилизованных местных казаков.

— И что сказал о них Митрофан Осипович?

— Необученные. Больше станичная молодёжь, фронтовиков мало.

— Ничего, пообстреляются. Вспомните про наших новочеркасских кадетов.

— Да, под Ростовом они были просто юнцы. Теперь бьются в рядах Офицерского полка, да ещё как...

Наконец от генерала Эрдели прискакал долгожданный вестник. Он возбуждённо доложил о том, что белая конница захватила северное городское предместье под названием Сады, перерезала там железнодорожный путь и сейчас направляется к станице Пашковской, стоявшей на речном берегу к востоку от Екатеринодара, в десяти вёрстах от него. Станица была известна своим враждебным отношением к советской власти.

Начальник штаба Романовский после выслушанного донесения сказал:

— Вот бы подсобили нам пашковские казаки, поднявшись в тылу у красных. Как нам нужна сейчас их помощь.

Корнилов назначил штурм Екатеринодара на 16 часов 30 минут. Переправившейся через Кубань 1-й бригаде генерала Маркова приказывалось атаковать позиции красных у артиллерийских казарм. Богаевскому - наступать на хорошо видимый с фермы Черноморский вокзал.

Начался штурм. Белые батареи редким огнём подготовили взятие артиллерийских казарм на окраине города. Марковцы заняли их и закрепились. Но дальше для добровольцев последовали полные драматизма события.

Во время атаки Корниловского полка погиб его командир полковник Неженцев. Его сразили две пули, когда он поднимал своих бойцов в атаку. Партизанский полк Казановича ворвался в город, дошёл до Сенной площади и в суматохе боя оказался в тылу у екатеринодарского гарнизона, который почти весь «сидел» в окопах. Белым пришлось с боем прорываться назад.

Четвёртый день боев за столицу Кубани результата всё не давал. Вечером в тесной комнатке на ферме собрался военный совет. Присутствовали: генералы Корнилов, Алексеев, Деникин, Романовский, Марков, Богаевский и донской атаман полковник Филимонов.

Помрачневший Корнилов предоставил слово начальнику штаба:

— Доложите военному совету о противнике.

— По данным разведки, силы большевистского командования определяются в боевой линии до 18 тысячи бойцов при 2-3 бронепоездах, 2-4 гаубицах и 8-10 лёгких орудиях. Отряды противника постоянно пополняются и сменяются в окопах.

— В каком состоянии на сегодняшний день находятся части нашей армии?

— Противник во много раз превосходит нас силами и обладает большими запасами снарядов и патронов. Наши войска понесли тяжёлые потери, особенно в командном составе. Части перемешаны и до крайности утомлены физически и морально трёхдневным боем.

— Каково на сегодня состояние отдельных полков?

— Офицерский полк ещё сохранился. Кубанский стрелковый сильно потрёпан. Из партизанского осталось чуть более 300 штыков. Ещё меньше людей в Корниловском ударном: там наибольшие потери. Корниловцев после гибели Неженцева принял полковник Кутепов.

— Что боевой дух войск?

— Замечено редкое для добровольцев явление - утечка из боевой линии в тыл. Мобилизованные казаки расходятся по домам.

— А где генерал Эрдели?

— Его бригада сейчас занимает пригород Екатеринодара под названием Сады. Конница, по-видимому, ничего серьёзного в штурме сделать не может.

— Как у нас на сегодня с боевым обеспечением?

— Снарядов нет. Патронов тоже нет. Все запасы в батареях и у бойцов.

— Благодарю вас.

В комнатке наступила тишина. Все понимали, что командующий, заставив начальников лишний раз прочувствовать бедственную картину положения, тем не менее не отказался от штурма. Корнилов глухим голосом сказал:

— Положение действительно тяжёлое. Но я не вижу другого выхода, как взятие города. Поэтому я решил завтра на рассвете атаковать по всему фронту. Ваше мнение, господа?

Все участники военного совета, кроме Алексеева, ответили отрицательно. Михаил Васильевич сказал:

— Город Екатеринодар является целью Кубанского похода Добровольческой армии. Если отказаться от цели, значит, признать поход боевой и моральной неудачей.

Деникин так описывает тот военный совет:

«Мы чувствовали, что первый порыв прошёл, что настал предел человеческих сил и об Екатеринодар мы разобьёмся: неудача штурма вызовет катастрофу; даже взятие Екатеринодара, вызвав новые большие потери, привело бы армию, ещё сильную в поле, к полному распылению её слабых частей для охраны и защиты большого города. И вместе с тем мы знали, что штурм всё-таки состоится, что он решён бесповоротно.

Наступило тяжёлое молчание. Его прервал Алексеев:

— Я полагаю, что лучше будет отложить штурм до послезавтра; за сутки войска несколько отдохнут, за ночь можно будет произвести перегруппировку на участке Корниловского полка; быть может, станичники ещё подойдут на пополнение.

На мой взгляд, такое половинчатое решение, в сущности, прикрытое колебание, не сулило существенных выгод: сомнительный отдых в боевых цепях, трата последних патронов, и возможность контратаки противника. Отдаляя решительный час, оно сглаживало лишь психологическую остроту данного момента. Корнилов сразу согласился.

— Итак, будем штурмовать Екатеринодар на рассвете 1 апреля.

Участники совета разошлись сумрачные. Люди, близкие к Маркову, рассказывали потом, что, вернувшись в свой штаб, он сказал:

— Наденьте чистое бельё, у кого есть. Будем штурмовать Екатеринодар. Екатеринодара не возьмём, а если и возьмём, то погибнем...».

В последующем исследователи Гражданской войны скажут, что Алексеев на том военном совете поддержал Корнилова в его стремлении продолжать бой за Екатеринодар только из-за солидарности со своим сподвижником. Но, скорее всего, он просто старался не показать себя пессимистом среди генералитета, измотанного за эти дни не менее своих подчинённых. Позднее Михаил Васильевич скажет откровенно:

— Если бы Екатеринодар и был взят, удержать его с 300 пехотинцами и 1000 конниками не удалось бы. Правда, к нам подходили казаки, но это не было войско, это было ополчение, ниже всякой критики...

Штурм города не состоялся. На рассвете 31 марта артиллерия красных обстреляла ферму, где находился штаб белых. Снаряд пробил стену в комнате, где за столом сидел Корнилов. Один из осколков поразил его в висок, второй в правое бедро. Через несколько минут военного вождя Белого дела не стало.

Тело генерала Корнилова вынесли на носилках из штабного домика. Вокруг собрались все, кто находился в эти минуты на ферме. Подъехал генерал Алексеев, который с утра был у бойцов донского Партизанского полка. Михаил Васильевич, стараясь не терять присутствия духа, обратился к помощнику погибшего командующего генерал- лейтенанту Деникину:

— Антон Иванович, принимайте тяжёлое наследство. Помоги вам Бог!

Два генерала, знавшие и уважавшие друг друга, молча обменялись крепким рукопожатием.

Первым нарушил молчание Алексеев. Он обвёл необычно суровым взглядом из-под очков стоявших вокруг носилок офицеров и сказал, обращаясь больше к самому себе:

— Скрыть гибель Лавра Георгиевича от бойцов армии до вечера мы не сможем. Надо готовить приказ по армии о нашей общей утрате.

Такой приказ был написан, разослан в добровольческие части и там оглашён. Он гласил:

«Параграф 1.

Неприятельским снарядом, попавшим в штаб армии, в 7 часов 30 минут 31 сего марта убит генерал Корнилов. Пал смертью храбрых человек, любивший Россию больше себя и не могший перенести её позора.

Все дела покойного свидетельствуют, с какой непоколебимой настойчивостью, энергией и верой в успех дела отдался он на служение Родине. Бегство из неприятельского плена, августовское наступление, Быхов и выход из него, вступление в ряды Добровольческой армии и славное командование ею - известны всем нам.

Велика потеря наша, но пусть не смутятся тревогой наши сердца и пусть не ослабнет воля к дальнейшей борьбе. Каждому продолжать исполнение своего долга, памятуя, что все мы несём свою лепту на алтарь Отечества.

Вечная память Лавру Георгиевичу Корнилову - нашему незабвенному вождю и лучшему гражданину Родины. Мир праху его!

Параграф 2.

В командование армией вступить генералу Деникину...».

В ночь на 2 апреля тела генерала Корнилова и полковника Неженцева были преданы земле на пустыре за немецкой колонией Гначбау в 50 вёрстах севернее Екатеринодара. На месте захоронения не поставили полагающихся по такому случаю крестов и не устроили могильных холмиков. Была составлена карта местности с координатами захоронения, которая была размножена в трёх: экземплярах. Карта была отдана на хранение разным лицам, которые никак не могли погибнуть все вместе.

Когда отступающие белые оставили колонию, утром следующего дня туда вступил отряд красных. Обнаружив место неизвестного захоронения (предполагая, что белые зарыли что-то ценное), красные вырыли трупы, которые были опознаны. Останки генерала Корнилова привезли в Екатеринодар. Там над ними долго глумились, после чего труп сожгли, а прах развеяли за городом.

...Вопрос о возобновлении штурма Екатеринодара никто из генералов Добровольческой армии уже не поднимал. Об атом не говорили вслух, но каждый начальник понимал, что армия должна уйти от города. Новый командующий Деникин обсудил с Алексеевым ситуацию:

— Михаил Васильевич, нам надо уходить от Екатеринодара. Красные, по сведениям разведки, стягивают туда новые силы. У них есть то, чего нет у нас: тысячи конных, бронепоезда.

— Согласен, Антон Иванович. Каждый день промедления грозит армии гибелью. Путь отхода у нас может быть только один - на север, на Дон.

— Другого пути нет. Казачья Кубань нас не поддержала. На Дону в Сальских степях держится отряд походного атамана Попова. И успешно держится.

— У вас есть новое сообщение с Дона?

— Только поступило в штаб. Подготовка восстания в донских станицах ведётся генералом Поповым успешно: большевики своими репрессиями восстановили там против себя казаков.

— Значит, будем держать путь на Егорлицкую, а оттуда на Ростов. Как быть с ранеными, у нас их в обозе больше тысячи.

— Я говорил с атаманом Филимоновым. Он со своими кубанцами обязуется разместить человек двести наиболее тяжёлых по глухим станицам у надёжных людей.

— Когда армии будет приказано выступать, Антон Иванович?

— Без промедления, Михаил Васильевич. С закатом солнца снимаем осаду Екатеринодара и сразу уходим от города. Пока противник не оправился от понесённых потерь и не перешёл к ответным контратакующим действиям.

— Хорошо. Вы готовьте распоряжения, я поеду в полки, подбодрю людей...

От Екатеринодара Добровольческая армия совершила быстрый марш-бросок на север, к станице Старовеличковской. Командование красными войсками «прозевало» отход и потому настойчивого преследования организовать не смогло.

Была ещё и другая причина. В красном лагере царила в эти дни эйфория по поводу успешной защиты Екатеринодара от «кадетов» и гибели белого вождя генерала Корнилова. В газетах печатались сообщения о «разгроме и ликвидации белогвардейских банд, рассеявшихся по всему Северному Кавказу».

В первый день отступления войсковой атаман Филимонов спросил у предводителей Добровольческой армии:

— Антон Иванович, Михаил Васильевич, министры кубанского правительства хотят знать обстановку.

Алексеев отмолчался. Но Деникин ответил атаману откровенно и прямо:

— Если доберёмся до станицы Дядьковской, то я ручаюсь, дня три ещё проживём.

— А если красные заставы встанут на нашем пути ещё до Дядьковской?

На этот вопрос ответил уже Алексеев:

— В таком случае нам всем придётся взять в руки винтовки погибших бойцов и встать в боевую линию. Или быть позорно убитыми безоружными...

Генерал-лейтенант Деникин оказался хорошим тактиком. Он старался не идти вдоль железных дорог, а быстро преодолевать их, не давая красным стянуть к месту «форсирования» железнодорожного пути бронепоезда. Противник к такой новинке оказался не готов. Красные войска и бронесилы, собранные на узловых станциях Владикавказской дороги - в Екатеринодаре и Тихорецкой - серьёзно не мешали.

Всего белым войскам на пути своего отступления пришлось четыре раза пересекать линии железных дорог, две из которых шли на север от Екатеринодара. От станицы Успенской Деникин с Алексеевым повели Добровольческую армию, минуя стороной Белую Глину, к станице Егорлицкой.

Здесь в Добровольческую армию пришло известие, поразившее всех, от кадетов до заслуженных фронтовых генералов. Совет народных комиссаров РСФСР и ВЦИК утвердили подписанный в Брест-Литовске сепаратный мир с Германией и её союзниками - Австро-Венгрией, Болгарией и Турцией. С большим возмущением узнали добровольцы о том, какой ценой покупался этот мир. Германии и Австро-Венгрии отдавались вся Прибалтика, большая часть украинских и белорусских земель, корабли Балтийского и Черноморского флотов.

— Отдать Ригу и днепровские берега без боя - разве это не предательство по отношению к Отечеству...

— Неужели Ленин и Троцкий надеются на то, что германцы и австрийцы не пойдут дальше линии разграничения...

— Подарить такие территории?! Слов нет. Позор, поношение русскому оружию...

— За что только бился солдат России на фронтах четыре года?

— Но мы-то Русская армия, хотя и называемся Добровольческой. Мы ещё скрестим оружие с немцами...

Договор считался позорным для России ещё и потому, что она выплачивала Германии, которая победительницей в войне никак не была, «скрыто» наложенную на неё контрибуцию в размере 6 миллиардов марок золотом. Выплачивалось «за все финансовые обязательства, предусмотренные договором...».

В счёт этой огромной суммы советское правительство успело выплатить Германии только 325 миллионов рублей золотом. Впоследствии это золото по Версальскому мирному договору перешло к бывшей российской союзнице по Антанте Франции.

Брест-Литовский сепаратный мир не остановил Берлин и Вену в их планах относительно территориальных приобретений в России. Когда Добровольческая армия вышла к станице Егорлицкой, в таком недалёком от неё городе Ростове-на-Дону уже стояли немецкие войска...

«Ледяной» поход принёс Добровольческой армии славу, но не принёс ей победы на кубанской земле. Он стал одной из первых страниц в истории Гражданской войны в России.

3 октября 1918 года генерал-лейтенант Деникин учредил серебряный «Знак отличия 1-го Кубанского похода». Он представлял собой меч в терновом венде. Знак носился на Георгиевской ленте.

Всего было зарегистрировано 3698 так называемых «первопроходцев». Знак за № 1 по праву принадлежал первому командующему армии белых добровольцев генералу от инфантерии Лавру Георгиевичу Корнилову. Это было данью его памяти.

Глава четырнадцатая ГЛАВА ОСОБОГО СОВЕЩАНИЯ НА БЕЛОМ ЮГЕ РОССИИ

Вырвавшись из Кубани на южную окраину Дона, Добровольческая армия 30 апреля стала наконец-то на отдых. Армейский штаб разместился в станице Мечетинской, конная бригада - в станице Егорлицкой... Белые на всякий случай прикрылись сильными заслонами с юга от красных и с севера... от немцев, занимавших в начале мая город Ростов и часть земель Области Войска Донского.

Однако верховный руководитель и командующий Добровольческой армией покоя не знали. Как ни парадоксально, но их в те дни больше беспокоила политическая сторона борьбы с большевиками, а не военная. И вот почему:

— Михаил Васильевич, начальник штаба ознакомил вас с последней новостью из Новочеркасска?

— Разумеется, Антон Иванович.

— И что вы думаете о союзе Дона с немцами?

— Что можно сказать? Положение донской столицы от такого союза значительно окрепло. Красных отбили, пока мы воевали с большевиками на Кубани.

— Но это же прямое предательство союзнического долга.

— Разумеется. Но донские атаманы в истории не раз выглядели сепаратистами. Так что с таким фактом надо считаться.

— Нам, как я понимаю, пора позаботиться о собственных политических мерах?

— Обязательно. Не отлагая написания политического обращения к русским людям ни на один день.

— За чьей подписью будем давать?

— Только за вашей, уважаемый Антон Иванович. Теперь вы, как командующий Добровольческой армией, военный вождь Белого дела на российском Юге...

Политическое обращение к русским людям было составлено. В нём говорилось:

«От Добровольческой армии

Полный развал армии, анархия и одичание в стране, предательство народных комиссаров, разоривших страну дотла и отдавших её на растерзание врагам, привели Россию на край гибели.

Добровольческая армия поставила себе целью спасение России путём создания сильной, патриотической и дисциплинированной армии и беспощадной борьбы с большевизмом, опираясь на все государственно мыслящие круги населения.

Будущих форм государственного строя руководители армии (генералы Корнилов, Алексеев) не предрешали, ставя их в зависимость от воли Всероссийского Учредительного собрания, созванного по водворении в стране правового порядка.

Для выполнения этой задачи необходима была база для формирования и сосредоточения сил. В качестве таковой была избрана Донская область, а впоследствии, по мере развития сил и средств организации, предполагалась вся территория так называемого Юго-Восточного союза. Отсюда Добровольческая армия должна была идти историческими путями на Москву и Волгу...

Расчёты, однако, не оправдались...».

Дальше генерал Деникин указал на мотивы «исхода» армии белых добровольцев с Дона. Затем следовал краткий очерк 1-го «Ледяного» Кубанского похода. В конце политического обращения говорилось:

«...Предстоит и в дальнейшем тяжёлая борьба. Борьба за целость разорённой, урезанной, униженной России; борьба за гибнущую русскую культуру, за гибнущие несметные народные богатства, за право свободно жить и дышать в стране, где народоправство должно сменить власть черни.

Борьба до смерти.

Таков взгляд и генерала Алексеева, и старших генералов Добровольческой армии (Эрдели, Романовского, Маркова и Богаевского), таков взгляд лучшей её части. Пусть силы наши невелики, пусть вера наша кажется мечтанием, пусть на этом пути нас ждут новые тернии и разочарования, но он - единственный для всех, кто предан России.

Я призываю всех, кто связан с Добровольческой армией и работает на местах, в этот грозный час напрячь все силы, чтобы немедля сорганизовать кадры будущей армии и в единении со всеми государственно мыслящими русскими людьми свергнуть гибельную власть народных комиссаров.

Командующий Добровольческой армией

Генерал-лейтенант Деникин».

...В штабе Добровольческой армии подводили итоги. Было над чем задуматься.

И Алексеева, и его сподвижников по Белому делу интересовали прежде всего потенциальные возможности их войск.

Добровольческая армия выступила в поход 9 февраля и вернулась 30 апреля 1918 года.

«Первопроходцы» прошли по основному маршруту 1050 вёрст труднейшего пути зимнего времени и начавшейся весенней распутицы.

За восемьдесят походных дней Добровольческая армия 44 дня вела бои с превосходящими силами противника.

Вышла армия из Ростова в составе четырёх тысяч бойцов, а вернулась на донскую землю в составе пяти тысяч, пополнившись кубанцами - добровольцами и казаками.

Начала поход с несколькими сотнями снарядов, имея по 150-200 патронов на человека. Вернулась почти с тем же: всё снабжение белые добровольцы добывали ценой собственных смертей в неравных боях.

В кубанских степях Добровольческая армия лишилась своего вождя и потеряла до полутысячи человек. Она вывезла с собой на Дон свыше полутора тысяч раненых.

В память 1-го «Ледяного» Кубанского похода для истории и продолжателей Белого дела был установлен знак - меч в терновом венце...

На военном совете, который состоялся в станице Мечетинской, генерал Алексеев сказал присутствующим:

— Наша армия пришла с Кубани более сильной, чем ушла на неё. Даже с учётом утраты генерала Корнилова...

Закончил своё выступление Михаил Васильевич следующими словами:

— Нам надо готовиться к новому походу. Главная борьба ещё впереди.

...Алексееву было горько смотреть на карту бывшей Российской империи, служению которой он посвятил почти всю свою жизнь. Германия и большевистское правительство, подписав сепаратный мир, отторгали от империи Финляндию, Украину, Крым, весь Прибалтийский край с Литвой, Польшу, Молдавию, Грузию и другие закавказские земли. Одни из этих земель получали из рук германского командования «независимость», другие оказались под оккупацией немецких, австрийских, румынских и турецких войск.

Едва ли не больше всего Алексеева поражало то, что германские войска, дошедшие до Дона и Пскова, не встретили серьёзного военного сопротивления. Деникин потом напишет по этому поводу, что в те дни в России «дрался только Чехословацкий корпус». Хотя дело обстояло не так.

Германскому нашествию пытались противостоять части Рабоче-крестьянской Красной армии. Однако красногвардейские отряды, которыми в подавляющем большинстве командовали офицеры старой Русской армии, смогли только приостановить движение войск Германии.

Но факт оставался фактом. Немецкие кавалеристы поили своих коней донской водой. А с рубежа Нарвы и Пскова германские войска были готовы ринуться на бывшую столицу созданной Петром Великим Российской империи.

Думало ли белое командование сразиться с немцами? Неизвестно. Во всяком случае, союзников для себя в борьбе с большевиками в немцах оно не видело. Алексеев в разговоре по такому поводу заметил:

— Мы не можем сразиться с германскими войсками по двум причинам.

— По каким?

— Во-первых, мы от них отгорожены Красной армией и Донским казачьим войском. Во-вторых, у нас в тылу и в Москве сидят большевики...

К тому времени Алексеев и Деникин уже имели достаточно ясное представление о положении на Дону. Советская власть там так и не утвердилась. Весной 1918 года на донской земле царили хаос и насилие. Под удобным лозунгом борьбы с контрреволюцией шли бесконечные расправы и сведение счетов. В итоге в умонастроении казачества произошёл перелом.

В конце марта в низовьях Дона началось антибольшевистское восстание. Из Сальских степей выступил со своим отрядом походный атаман Попов, с ходу завладевший Задоньем. Разрозненные красногвардейские отряды отступали под натиском белого казачества всё дальше на север.

Казалось, что у Дона мог появиться атаман, настроенный крайне непримиримо к советской власти, - боевой генерал Попов, герой Степного похода. Но принять знаки власти войскового атамана ему не пришлось.

Собравшийся 3 мая в городе Новочеркасске «Круг спасения Дона» избрал войсковым атаманом генерал-майора П. Н. Краснова, бывшего командира 3-го конного корпуса. С этим корпусом Керенский пытался вернуть в Петрограде власть Временному правительству. Общедонское восстание подняло крупнейшего военного писателя русского зарубежья и Белой эмиграции, скрывавшегося в станице Константиновской, на гребень волны российской истории.

Алексеева поразило то, что новый донской правитель принял «общее стратегическое руководство немцев» в обмен на поставки оружия и боеприпасов. Правда, Краснов нашёл в том «веские» оправдания: Германия оккупировала соседние с Доном на западе земли и была готова обрушиться на территорию собственно казачьего войска.

Действительно, германское командование, не теряя в благоприятной политической ситуации времени, не скупилось на военные поставки. Благо, трофейного русского оружия и боеприпасов имелось много.

Из казаков-повстанцев атаман Краснов создал достаточно боеспособную армию и к середине лета 1918 года освободил от красных войск почти всю Область Войска Донского. После этого на Дону была создана вторая армия - запасная, получившая название «Молодой».

«Круг спасения Дона» произвёл войскового атамана, минуя чин генерал-лейтенанта, сразу в генералы от кавалерии. Хотя по традиции Казачьих войск России последнего столетия командовать любым войском, даже Всевеликим Донским, мог войсковой атаман в звании только генерал-лейтенанта. Но, как говорится, своя рука владыка...

Добровольческая армия избрала своей базой Задонье. Здесь она неожиданно получила серьёзное пополнение. Помощь пришла со стороны прекратившего своё существование Румынского фронта. Ещё в начале своей деятельности в Новочеркасске Алексеев обращался за поддержкой к командующему этим фронтом генералу от инфантерии Д. Г. Щербачёву. Но тот не решился тогда открыто встать на сторону Белого движения, хотя войска его фронта были, по сравнению с другими фронтами, менее распропагандированными.

В конце декабря 1917 года полковник М. Г. Дроздовский стал создавать в румынском городе Яссы по собственной инициативе 1-ю отдельную бригаду русских добровольцев. Делал он это вопреки приказу штаба Румынского фронта о прекращении всех военных формирований. Дроздовский был достаточно известной фигурой - георгиевский кавалер, участник боев в Маньчжурии, командир Замосцкого пехотного полка, а потом 14-й пехотной дивизии. Поэтому на его призыв откликнулись сотни добровольцев, прежде всего из офицерской среды.

Обладатель Георгия 4-й степени за личную храбрость, Дроздовский был кумиром фронтовой офицерской молодёжи. Его бригада 26 февраля 1917 года выступила из Ясс на Дон для соединения с Добровольческой армией. Дроздовский провёл через весь юг современной Украины отряд в 667 офицеров, 370 солдат, 14 врачей, чиновников и военных священников, 12 медицинских сестёр.

Когда дроздовцы вышли к Дону, там уже началось общее восстание. Бригада после упорного боя 21 апреля выбила красноармейские части из Ростова и помогла восставшим казакам удержать столицу Новочеркасск.

Оттуда отряд Дроздовского численностью уже свыше двух тысяч добровольцев двинулся в задонские степи на соединение с Добровольческой армией. 27 мая 1918 года в станице Мечетинской состоялся парад дроздовцев. Его принимали верховный руководитель Белой армии Алексеев и командующий Деникин.

Позднее Алексеев скажет:

— Такие командиры, как Михаил Гордеевич, - надежда Белого дела.

И действительно, Дроздовский, ставший в Белой армии командиром 3-й пехотной дивизии, образованной из его отряда, принял самое доблестное участие во 2-м Кубанском походе, в ходе которого Кубань и весь Северный Кавказ были очищены от красных войск.

В одном из боев в конце октября 1918 года под городом Ставрополем полковник Дроздовский был ранен в ногу ружейной пулей. Уже в госпитале командующий Добровольческой армией произвёл его в генерал-майоры. Скончался Дроздовский от заражения крови, был погребён в Екатеринодарском соборе. 3-я пехотная дивизия Добровольческой армии была названа именем своего первого командира. Она имела, как Алексеевская, Корниловская и Марковская, свою расцветку погон и фуражек.

При отступлении белых с Кубани гроб с прахом генерала Дроздовского, во избежание надругательства над ним, был вывезен в Крым. Местом нового, тайного захоронения стал Севастополь. Точное место погребения знали только шесть человек дроздовцев...

Генерал Деникин, став командующим Добровольческой армией, довольно скоро стал полноправным единоначальником. Алексеев, который теперь всё чаще болел, уже не был «соправителем» в белогвардейском руководстве, как это было при Корнилове. Однако личный авторитет бывшего Верховного главнокомандующего России был всё так же высок.

Деникин не умалял заслуг «зачинателя» Белого дела, верховного руководителя Добровольческой армии. Но и прекрасно понимал, что стратег Мировой войны никак не подходит к роли стратега в войне Гражданской. Поэтому Деникин решил «размежеваться» с Алексеевым в руководстве, как тот это сделал с Корниловым. Разговор состоялся в станице Мечетинской:

— Михаил Васильевич, дела военные, подготовка армии к новым боям вынуждают меня отказаться от прямого участия в делах общественных.

— Антон Иванович, я вас понимаю: в армии не должно быть двоевластия. Поэтому давайте поговорим как два военных человека. Я не претендую на роль главверха, и вы это, думаю, знаете. Добровольцев должен вести за собой человек более молодой. У вас безупречная фронтовая репутация. Так что вам все карты в руки.

— Но мне хотелось бы видеть вас не только как единомышленника, но и как советчика.

— Данное мне звание верховного руководителя Добровольческой армии обязывает к этому. Другого толкования обязанностей с моей стороны не будет.

— Значит, мы будем, как прежде, рядом друг с другом?

— Вне всякого сомнения, Антон Иванович. Ведь вы теперь военный вождь Добровольческой армии.

— Благодарю, Михаил Васильевич.

— Полно. У нас, я вижу, появились трудности?

— Да. Вы о них знаете не хуже меня. У нас крайне тяжело складываются отношения с новым донским атаманом Красновым. Это не Каледин и не Попов.

— Краснов сегодня ориентируется только на Германию, Ему, конечно, трудно, - немецкие войска стоят на гранит щах казачьих земель.

— Но это не должно мешать ему помнить о том, кто был союзником России в Мировой войне.

— Краснов, как и кубанский атаман Филимонов, стоит за казачью автономию. Но разве потерпит федерацию будущая Россия, освобождённая от власти большевиков? Разумеется, нет.

— Это пока вопрос будущего. Сегодня генерал Краснов должен быть нашим союзником в Гражданской войне.

— Союзник он сложный. Из Новочеркасска сообщают, что атаман не собирается пускать на донские земли добровольческие войска. Он видит в нас монархистов.

— Надо налаживать с главой Дона контакты. Надо пригласить атамана Краснова на переговоры. И провести их как можно более откровенно...

Такие переговоры состоялись в самое ближайшее время. В станицу Манычскую съехались генералы Деникин, Алексеев и Романовский - из Мечетинской, атаманы Краснов и Филимонов, и генерал Богаевский («первопроходец», занимавший теперь пост председателя управляющих делами Донского правительства) - из Новочеркасска.

В небольшой хате станичного атамана у разложенной карты прошла беседа, длившаяся до самых сумерек.

После обычных приветствий слово взял Деникин. Разговор он начал в довольно резкой форме, обращаясь к атаману Краснову, поскольку кубанец Филимонов и генерал Богаевский участия в беседе почти не принимали:

— Вот смотрите, Пётр Николаевич, диспозиция на взятие Батайска. Здесь указано, что в правой колонне действовал германский батальон и батарея, в центре - донцы, а в левой колонне - отряд полковника Глазенапа из Добровольческой армии.

— Ну и что из этого. Батайск своими силами мы взять не могли.

— Атаман, это недопустимо, чтобы добровольцы в боях участвовали на стороне немцев. Наша Белая армия с германцами не может иметь ничего общего. У меня в строю больше двух тысяч офицеров-фронтовиков. Поймите вы это!

— Антон Иванович, в борьбе с большевиками нам надо поступиться великодержавными принципами.

— Господин войсковой атаман. Я требую уничтожения этой диспозиции.

— Как можно уничтожить диспозицию, когда она уже документ для истории. Да, донской полковник Быкадоров имел под Батайском полную победу, имея союзниками добровольцев и немцев. Подчёркиваю - полную победу. А теперь, Антон Иванович, горячиться больше не будем и перейдём к тому делу, для чего мы с вами и встретились.

— Мы приехали сюда с генералом Алексеевым и Романовским, чтобы обсудить самый важный в нашем понимании вопрос о дальнейшей борьбе с большевиками.

— Я готов от имени Войска Донского его обсудить.

— Нам надо решить, как людям военным, вопрос о командовании. Считаю крайне желательным поступление донских частей в Добровольческую армию. Ваше мнение, Пётр Николаевич?

— На сегодня я против такой постановки вопроса.

— Почему вы так считаете?

— Чтобы иметь единое командование, надо иметь единый фронт против красных. А его пока не существует.

— Тогда как вы видите наше дальнейшее сотрудничество?

— Если Добровольческая армия оставила Кубань, то она теперь может выступить на Царицын. Тогда Дон поможет вашей армии.

— Чем донское казачество может посодействовать нашему успеху на берегах Волги?

— В случае такого похода донские войска Нижне-Чирского и Великокняжеского районов будут подчинены лично вам, Антон Иванович.

— Но почему именно Царицын?

— Движение на Царицын влечёт за собой продолжение наступления на Саратовскую губернию, где настроение местного населения меняется в лучшую для нас сторону. Среди саратовского крестьянства уже начались восстания против советской власти, что обеспечит добровольцам военный успех.

— Царицын на юге России не является важным стратегическим пунктом.

— Овладение Царицыном даст Добровольческой армии хорошую, чисто русскую людскую базу, пушечный и снарядный заводы и громадные запасы всякого войскового имущества военного времени, не говоря уже о деньгах. Тогда ваша армия больше не будет материально зависеть от Дона.

— Однако в случае ухода добровольцев с границ Кубанской области Белое движение на сегодня теряет одно из стратегических направлений.

— Вы, Антон Иванович, на мой взгляд, здесь ошибаетесь. Занятие Царицына сблизит вас и нас, соединив с чехословаками и атаманом Дутовым. Образуется единый фронт против красных.

— Тогда каким вы видите направление последующего наступательного удара?

— Опираясь на Войско Донское, белые армии могли бы начать совместный марш на города Самару, Пензу, Тулу, Воронеж.

Однако Деникин продемонстрировал не просто упрямство, а показал, что в Гражданской войне он имеет собственные планы. Он заявил Краснову:

— На Царицын пока я не пойду. Я обязан раньше освободить кубанцев. Это мой долг, и я его исполню. Первый поход добровольцев на Кубань будем считать разведкой боем.

Деникина поддержал до этого молчавший Алексеев. Михаил Васильевич говорил кратко, стараясь излагать собеседникам-атаманам наиболее убедительные доводы:

— Взятие Царицына, несомненно, создаст единый антибольшевистский фронт на востоке. Но вся беда в том, что кубанцы из своей области никуда не пойдут, пока там у власти красные. На Волге добровольцы силой в две с половиной тысячи активных штыков многого не сделают.

Атаман Краснов заметил:

— Штыков у вас действительно пока немного. Но Донское войско вам поможет, как помогало при атамане Каледине.

— Помощь, Пётр Николаевич, нам действительно от Дона нужна. Но если сейчас белых кубанцев мы оставим одних, то скоро тылам Донской казачьей армии красные будут угрожать со стороны Кубани. А Добровольческая армия в это время будет штурмовать на Волге Царицын...

На совещании в станице Мечетинской присутствующие в итоге пришли к следующему: Добровольческая армия повторяет свой поход на Екатеринодар и совместно с казаками-повстанцами занимает его. После этого от красных войск очищается Кубанская и Терская области, весь Северный Кавказ. Только после этого добровольцы оказывают помощь Донской казачьей армии в операциях на царицынском направлении. В перспективе виделся совместный поход на Москву.

Краснов настаивал на немедленном выступлении добровольцев в поход на Кубань. Но Деникин и Алексеев были категорически против этого:

— Бойцам нашей армии нужен хотя бы месяц отдыха. Части надо снарядить, пополнить, довооружить...

«Ледяной» поход научил многому. Чтобы укрепить боевую силу Добровольческой армии, требовалось строжайшее разделение власти над ней. Так появился своеобразный «дуализм» в лице генералов Алексеева и Деникина. В компетенции первого находились общее политическое руководство, внешняя политика и финансовая сторона. У второго оставалось верховное управление армией и непосредственное командование.

Подобных примеров «дуализма власти» история знает немало. Но в данном случае он оказался на удивление прочным. И, прежде всего, во многом благодаря такту умудрённого жизненным опытом Алексеева.

Генералы стали проводить наращивание боевой силы Белой армии, стараясь закончить это дело как можно скорее. Прежде всего, они настаивали на том, чтобы Добровольческая армия оказалась «вне» политических течений. Алексеев не раз повторял:

— Отношение к Добровольческой армии ухудшается в связи с увлечениями некоторых офицеров политикой, назойливой бравадой, монархическими идеями…

Решал вопрос с чиноположением. В частях сплошь и рядом наблюдалось такое, например, необычное явление: офицеры в капитанском чине служили рядовыми, а их ротой командовал пусть и боевой, но поручик. Алексеев предложил не менять начальников, а записать в положении о добровольчестве следующее:

— Добровольцы прикрепляются к армии морально, а не юридически...

Генералы торопились со скорейшим выступлением во Второй Кубанский поход. Они понимали, что долгое бездействие действует на самую дисциплинированную и боеспособную армию разлагающе. Оказавшись в тылу, не у дел, войска, ещё вчера творившие на поле брани чудеса, теряют свою силу.

Об этом хорошо сказано белоэмигрантом донским атаманом Красновым в его мемуарах «Всевеликое войско Донское».

«...Обе столицы Донского войска - Ростов и Новочеркасск - стали тылом добровольческой армии. Это уж такой непреложный закон всякой армии, как бы строго дисциплинированна она ни была, что совершенно механически совершается отбор её представителей. Всё прекрасное, храброе, героическое, всё военное и благородное уходит на фронт. Там совершаются подвиги, красотою которых умилённо любуется мир, там действуют чудо-богатыри Марковы, Дроздовские, Неженцевы, там - красота, благородство и героизм.

Но чем дальше отходишь от боевых линий к тылу, тем резче меняется картина. Всё трусливое, уклоняющееся от боя, всё жаждущее не подвига смертного и славы, но наживы и наружного блеска, все спекулянты собираются в тылу. Здесь люди, не видевшие раньше и сторублёвого билета, ворочают миллионами рублей, и у них кружится голова от этих денег, здесь продают «добычу», здесь постоянно вращаются герои с громадной популярностью в тылу и совершенно не известные на фронте. Фронт оборван, бос и наг, фронт голоден, - здесь сидят люди в ловко сшитых черкесках, в цветных башлыках, во френчах и галифе, здесь пьют вино, хвастают своими подвигами, звенят золотом и говорят, говорят. Там, в передовых окопах, про политику не говорят, о будущем не думают, смерть сторожит эти думы, — здесь политиканствуют и создают такую окраску и физиономию, которой армия на деле не имеет...

В Добровольческую армию вместе с идейными юношами шли и шкурники, и эти шкурники прочно оседали в тылу и теперь наводнили Ростов и Новочеркасск...».

Алексеев вновь ищет средства для финансирования Добровольческой армии. Её требовалось прокормить, обмундировать и обуть. Михаил Васильевич пишет письмо Милюкову:

«...Если армия не добудет срочно 10 миллионов рублей, то есть почти двухмесячное её содержание, то её придётся распустить».

Алексеев демонстрирует просто чудеса в добывании средств. После долгих мытарств, от союзной Франции были получены эти 10 миллионов рублей. Деньги передал подпольный «Национальный центр».

По-прежнему сложными оставались отношения добровольцев с Донской армией, которая продолжала «состоять на довольствии у германского командования». Её командующий генерал-майор С. В. Денисов публично назвал Добровольческую армию «странствующими музыкантами».

Когда его слова передали Деникину, тот, не сдержавшись, сказал в присутствии подчинённых:

— Войско Донское - это проститутка, продающая себе тому, кто ей заплатит».

Денисов не остался в долгу:

— Если Войско Донское — проститутка, то Добровольческая армия - кот, живущий у неё».

Однако такая словесная дуэль между начальствующими чинами не мешала сотрудничеству. Атаман Краснов помогал Добровольческой армии многим, прежде всего тем, что донскому казачеству давали немцы. Оружие, приходившие от германцев с Украины, через Новочеркасск на грузовых автомобилях степью, отправлялось на железнодорожную станцию Кагальницкую. Немецкое командование знало об этом, но закрывало глаза.

Известно, что за первые полтора месяца немцы передали Донской армии из своих «российских» трофеев 11 651 трёхлинейную винтовку, 46 орудий, 88 пулемётов (в основном системы «Максим»), 109104 артиллерийских снаряда и 11 594 721 ружейный патрон. Это было в основном имущество русского Юго-Западного фронта. Многое было передано Доном Добровольческой армии.

Алексеев не знал покоя, «обеспечивая» боеспособность белых войск в политическом, финансовом, административном, внешнеполитическом и иных отношениях. Деникин же весь ушёл в дела, связанные с реорганизацией армии. Теперь она перед 2-м Кубанским походом состояла из трёх пехотных дивизий, одной конной и кубанской конной бригады. Поход «прикрывался» четырьмя бронепоездами: «Офицер», «Единая Россия», «Генерал Корнилов» и «Вперёд, за Россию».

Деникин писал с теплотой и признательностью:

«Щепетильность в этом отношении генерала Алексеева была удивительна - даже во внешних проявлениях. Помню, в мае в Егорлицкой, куда мы приехали оба беседовать с войсками, состоялся смотр гарнизону. Несмотря на все мои просьбы, он не согласился принять парад, предоставив это мне и утверждая, что «власть и авторитет командующего не должны ничем умаляться». Я чувствовал себя не раз очень смущённым перед строем войск, когда старый и всеми уважаемый вождь ехал за мной. Кажется, только один раз, после взятия Екатеринодара, я убедил его принять парад дивизии Покровского, сказав, что я уже смотрел её.

В то же время на всех заседаниях, конференциях, совещаниях по вопросам государственным, на всех общественных торжествах первое место бесспорно и неотъемлемо принадлежало Михаилу Васильевичу.

— В начале июня, перед выступлением моим в поход (2-й Кубанский. - А. Ш.) генерал Алексеев переехал из Мечетинской в Новочеркасск и попал сразу в водоворот политической жизни Юга. Его присутствие требовалось там в интересах армии. Работая с утра до вечера, он вёл сношения с союзниками, с политическими партиями и финансовыми кругами, налаживал, насколько мог, отношения с Доном и своим авторитетом и влиянием стремился привлечь отовсюду внимание и помощь к горячо любимой им маленькой армии».

Добровольческая армия выступила в свой 2-й Кубанский поход без «зачинателя» Белого дела. Он остался в столице Дона с целью организации управления освобождаемого от большевистской власти российского Юга. При генерале Алексееве создаётся военно-политический отдел, во главе которого был поставлен полковник Генерального штаба Лисовой.

Военно-политический отдел стал рабочим органом при верховном руководителе Добровольческой армии. Он состоял из 13 человек, в том числе семи офицеров. Алексеев имел собственные разведотделение и контрразведотделение, комендантскую часть, конвой и автомобильную команду.

Из Новочеркасска Михаил Васильевич налаживал сбор добровольцев в теперь уже деникинскую армию. Формированием пополнений занимались только те лица, которые имели собственноручные письменные полномочия Алексеева. Его всё чаще на страницах печати стали называть верховным руководителем Добровольческой армии.

Политическая деятельность Алексеева нажила ему немало врагов из числа бежавших от советской власти думских политиканов и общественных деятелей правого толка. Деникин вспоминал в своих мемуарах:

«…На Дону были попытки организации государственной власти и возглавления добровольческого движения, встретившие отпор со стороны генерала Алексеева: Родзянко вместе с проживавшими в Ростове и Новочеркасске общественными деятелями усиленно проводил идею созыва Верховного совета из членов всех четырёх дум. Присылал гонцов и в мою ставку. Писал мне о необходимости «во что бы то ни стало осуществить (эту) идею», так как «в этом одном спасение России».

Но при этом, к моему удивлению, ставил «непременным условием, чтобы М. В. Алексеев был абсолютно устранён из игры». Я отметил, что общее политическое руководство армией находится в руках М. В., к которому и следует обратиться по этому вопросу непосредственно...

Алексеева я не посвятил в нашу переписку - и без того между ним и Родзянко существовали враждебные отношения».

Верховному руководителю Добровольческой армии начиная с лета 1918 года пришлось столкнуться с неприязненным отношением к нему монархического союза «Наша Родина». Союз стал действовать в Киеве, имея руководителем герцога Лейхтенбергского, боевого офицера Черноморского флота, отличившегося в Первой мировой войне при овладении Кавказской армией турецкого портового города Трапезунда.

Монархисты считали бывшего начальника штаба Ставки Верховного главнокомандующего «губителем» российской императорской династии. И пытались наставить Михаила Васильевича на «путь истинный».

«Рыцарь монархии и династии Романовых» граф Ф. А. Келлер, генерал от кавалерии, в конце Мировой войны командовавший 3-м конным корпусом (10-я кавалерийская, 1-я Донская казачья и 1-я Терская казачья дивизии) и предложивший императору Николаю II силой подавить «революционный бунт» в Петрограде, списался с Алексеевым. Келлер, будучи человеком прямым и чуждым всяких политических интриг, писал в Новочеркасск:

«Верю, что Вам, Михаил Васильевич, тяжело признаться в своём заблуждении; но для пользы и спасения родины и для того, чтобы не дать немцам разрознить последнее, что у нас ещё осталось, Вы обязаны на это пойти, покаяться откровенно и открыто в своей ошибке (которую я лично всё же предписываю любви Вашей к России и отчаянию в возможности победоносно окончить войну) и объявить всенародно, что Вы идёте за законного царя».

Ответы Алексеева графу Келлеру не сохранились, и в белоэмигрантской литературе о них не говорится. Но известно, что Михаил Васильевич так отзывался о нём:

— Этот генерал заслуживает всяческого доверия добровольцев. Уже одно то, что он имеет Георгиевские кресты 3-й и 4-й степеней, говорит положительно.

Когда Киев окружили войска Симона Петлюры, генерал Келлер взял на себя руководство обороной города. Но, поняв невозможность сопротивления, распустил подчинившиеся ему вооружённые отряды. После занятия города петлюровцами он был расстрелян на Софийской площади у памятника Богдану Хмельницкому. Известие об этом сильно опечалило Алексеева:

— Ведь мы же предлагали графу вступить в ряды добровольцев. Но ему помешало то, что он свято верил в монархию...

Союз «Наша Родина» попытался расколоть на российском Юге Белое движение. К Добровольческой армии монархисты относились так, как было сказано в одном из установочных документов союза:

«Самой армии не трогать, а при случае подхваливать, но зато всемерно, всеми способами травить и дискредитировать руководителей армии. Для России и дела её спасения опасны не большевики, а Добровольческая армия, пока во главе её стоит Алексеев...».

Практическими делами противников Добровольческой армии в лице Деникина и особенно Алексеева стало создание в конце 1918 года двух монархических армий общей численностью 20 тысяч человек. Это были «Особая Южная армия» (или «Южная Российская») и «Астраханская армия». Во главе первой из них был старый знакомый Алексеева генерал от артиллерии Н. И. Иванов, бывший командующий Юго-Западным фронтом.

Иванов стал в ходе Гражданской войны союзником донского атамана Краснова. Его «Особая Южная армия» в составе трёх корпусов - Воронежского, Астраханского и Саратовского - вела бои с красными войсками на воронежском и царицынском направлениях. (Добровольцы в это время сражались на Кубани и Северном Кавказе.) Обе армии монархистов понесли большие потери, и весной 1919 года их остатки влились в ряды деникинских войск.

Эти две армии имели отличительные от добровольцев нарукавные шевроны - императорские бело-чёрно-жёлтые. А добровольцы носили «углы» государственных цветов - бело-сине-красные.

Алексеев, узнав о начале формирования новых белых армий, был очень расстроен. Он прекрасно понимал, что это раскол военных сил Белого движения, поскольку и «Особая Южная армия», и «Астраханская армия» строились на добровольческой основе. И тысячи офицеров и других добровольцев оказались не под командованием генерала Деникина.

Больше всего Михаила Васильевича опечалило то, что ряды Добровольческой армии покинуло немало офицеров твёрдых монархических убеждений. Одним из них оказался «первопроходец» штабс-капитан лейб-гвардии Измайловского полка Парфенов, первый командир Юнкерского батальона, отличившийся в боях за Ростов. Парфенов специально прибыл в Новочеркасск, чтобы представиться верховному руководителю Добровольческой армии, который хорошо знал его лично, по случаю убытия:

— Ваше превосходительство, позвольте вам представиться по случаю ухода из Добровольческой армии.

— Василий Дмитриевич, я уже знаю о вашем решении. Но ведь вы были командиром первой воинской части Белой армии, её Сводно-офицерской роты. А потом доблестно командовали Юнкерским батальоном.

— Тогда под Ростовом и Екатеринодаром, уважаемый Михаил Васильевич, я дрался за нашу поруганную Россию. Теперь я хочу сражаться за восстановление в ней монархии.

— Вы убеждённый монархист?

— Точно так. Ведь я потомственный дворянин. Офицерские погоны получил на фронте.

— Об этом я знаю. Лучшее свидетельство вашей фронтовой доблести - четыре солдатских Георгия. И куда вы теперь уходите?

— В добровольческую Астраханскую армию. Хотя она только образуется, но в ней уже много моих друзей. Особенно из полков лейб-гвардии.

— Приглашение получили, должно быть, из Киева?

— Да, от герцога Лейхтенбергского.

— Какую вам у астраханцев обещали должность?

— Пока никакой. Я готов сражаться за династию Романовых и рядовым пехотным стрелком.

— Василий Дмитриевич, мне очень жаль, что ряды Добровольческой армии покидает не просто боевой офицер, а «первопроходец».

— Но вы понимаете, ваше превосходительство, что со сторонниками республиканской России с её Учредительным собранием мне и таким, как я, просто не по пути.

— Господин штабс-капитан. Я никоим образом не пытаюсь повлиять на ваши нравственные пути. Скажу одно: обратный путь в ряды Добровольческой армии для вас, «первопроходца» и георгиевского кавалера, не будет закрыт.

— Благодарю за эти слова, Михаил Васильевич. Разрешите попрощаться с вами. Честь имею.

Алексеев мог понять умонастроения монархистов-офицеров, таких как Парфенов. Настроение Добровольческой армии было «республиканским», и не случайно в Корниловском полку пели «свою» песню, которая называлась «Царь нам не кумир».

Гвардейский штабс-капитан Парфенов сражался в рядах белой Астраханской армии с мая 1918 года по начало 1919-го. После её организационной ликвидации вернулся в Добровольческую армию, в Сводно-гвардейский полк. Там он вскоре, имея чин капитана, стал начальником команды конных разведчиков 3-го батальона того же полка...

2-й Кубанский поход начался для Добровольческой армии успешно. После взятия Екатеринодара, началось наступление в районе Ставрополь - Армавир — Невинномысская. Потом потери добровольческих дивизий в боях на Северном Кавказе были огромны: из строя выбыло до трети личного состава.

Но одновременно начался приток в ряды Белой армии кубанского казачества. Одной из причин было то, что красные стали подвергать полному разгрому казачьи станицы. Так, чтобы наказать станицу Ново-Покровскую «за измену советской власти», по ней было выпущено до тысячи артиллерийских снарядов, причём целями избирались жилые дома...

Алексеев старался как только мог снять с командующего Добровольческой армией лишние «нагрузки». Так, он разрабатывает условия денежного довольствия и вознаграждения армейским чинам. Теперь её чины стали получать суточные за время боевых действий: рядовые - 1 рубль, младшие офицеры - 1 рубль 50 копеек, командир роты - 2 рубля 50 копеек, командир полка - 4 рубля. Семейные офицеры дополнительно к жалованью получали в месяц сто рублей. Родителям погибшего добровольца, если они были старше 60 лет, полагалось пособие в одну тысячу рублей.

При командующем Добровольческой армией был создан правительственный орган, получивший название «Особого совещания». Так Михаил Васильевич Алексеев стал первым главой «добровольческого правительства» на Юге России. Постоянными членами Особого совещания являлись Деникин, его первый помощник Драгомиров и второй помощник Лукомский.

В число постоянных членов входили и все управляющие отделами Особого совещания. Их было при Алексееве десять: Государственного устройства, Внутренних дел, Дипломатический, Финансовый, Торговли и промышленности, Земледелия, Путей сообщения, Юстиции, Продовольствия и снабжения и Народного просвещения. Управляющие отделами Особого совещания исполняли функций отдельных министерств.

Задачами правительствующего Особого совещания стали следующие: разработка законодательных актов по восстановлению государственного управления и самоуправления в освобождённых от красных областях, работа но воссозданию великодержавной России, сношения с союзниками...

Одним из главных вопросов являлся, разумеется, финансовый. Сохранилась стенограмма выступления генерала Алексеева 10 июня 1918 года на совещании с правительством Кубанской области в городе Новочеркасске:

«Теперь у меня есть четыре с половиной миллиона рублей. Считая поступающие от донского правительства 4 миллиона, будет восемь с половиной миллионов. Месячный расход выразится в 4 миллиона рублей. Между тем, кроме указанных источников (ожидание 10 миллионов от союзников и донская казна), денег получить неоткуда».

За последнее время получено от частных лиц и организаций всего 55 тысяч рублей. Ростов, когда там был приставлен нож к горлу, обещал дать 2 миллиона...

Но когда немцы обеспечили жизнь богатых людей, то оказалось, что оттуда ничего не получим...

Мы уже решили в Ставропольской губернии не останавливаться перед взиманием контрибуции, но что из этого выйдет, предсказать нельзя»».

В эмиграции Деникин писал, вспоминая о том времени:

«Генерал Алексеев выбивался из сил, чтобы обеспечить материально армию, требовал, просил, грозил, изыскивал всевозможные способы, и всё же существование её висело на волоске. По-прежнему главные надежды возлагались на снабжение и вооружение средствами большевиков.

Михаил Васильевич питал ещё большую надежду на выход наш на Волгу. «Только там могу я рассчитывать на получение средств, - писал он мне. - Обещания Парамонова... в силу своих отношений с царицынскими кругами обеспечить армию необходимыми ей денежными средствами разрешат благополучно нашу тяжкую финансовую проблему».

В таких тяжёлых условиях протекала наша борьба за существование армии. Бывали минуты, когда казалось, всё рушится, и Михаил Васильевич с горечью говорил мне:

— Ну что же, соберу все свои крохи, разделю по-братски между добровольцами и распущу армию...».

Командир Партизанской дивизии полковник А.Г. Шкуро, соединившийся с войсками генерала Деникина в июне 1918 года, счёл своей обязанностью представиться Верховному руководителю. Их встреча состоялась в станице Тихорецкой.

В опубликованных в аргентинской столице Буэнос-Айресе «Записках белого партизана», который в годы эмиграции жил во Франции и работал наездником в цирке, так описывается та встреча:

«На другой день в 6 часов утра я отправился к генералу Алексееву. Не видев его с 1916 года, я поразился, как он за это время осунулся, постарел и похудел. Одетый в какой-то тёплый пиджачок и без погон, он производил впечатление почтенного, доброго старичка.

Алексеев особенно интересовался настроением крестьян Ставропольской губернии и Минералводского района. Я доложил, что, по моему мнению, население почти всюду относится отрицательно к большевизму и что поднять его нетрудно, но при непременном условии демократичности лозунгов, а также законности и отсутствии покушения на имущественные интересы крестьян; в частности, необходимо избегать бессудных расстрелов, а также не производить безвозмездных реквизиций.

Касаясь вопроса о настроении казачества, я обратил внимание генерала на прискорбные отношения, установившиеся между Радой и командованием. Алексеев возразил, что нынешний состав Рады не выражает воли населения, а роль её важна лишь в будущем, когда будет очищена вся Кубань; теперь же Рада является лишь ненужным и бесполезным придатком к штабу армии.

Относительно демократических лозунгов и о том, что Деникин не пожелал беседовать со мной на эту тему, Алексеев отозвался довольно сдержанно: у меня создалось впечатление, что между обоими генералами произошли по этому поводу какие-то недоразумения...».

Политический вес Верховного руководителя Добровольческой армии, бывшей корниловской, а теперь деникинской, был таков, что, его, например, заочно выбрали в состав белого правительства Уфимской директории.

Высказывались пожелания о том, чтобы пригласить генерала Алексеева на должность командующего армией Уфимской директории, сменив генерал-лейтенанта Болдырева, бывшего командующего 5-й армией, члена руководства «Союза возрождения России» и «Национального центра».

Однако для Михаила Васильевича это были последние, дни активной деятельности. Он тяжелобольным вместе с сыном-добровольцем Николаем приехал в Екатеринодар, только что захваченный конницей генерала Эрдели. Верховный руководитель Добровольческой армии и председатель Особого совещания поселился в отведённых ему комнатах особняка местного пивовара Ирзы на Екатерининской улице.

Теперь ближайшими помощниками Алексеева в каждодневной напряжённой работе становятся Драгомиров и сын Николай, доброволец-«первопроходец». Последний окончил за два года до начала Первой мировой войны Николаевское кавалерийское училище и в звании корнета попал служить в Польшу. Он «отвоевал» в рядах лейб- гвардии Уланского Его Величества полка до самого конца 1917 года. Вместе с полком участвовал в 33 боях, был награждён семью боевыми орденами. Покровительством отца, высокопоставленного генерала, стремился не пользоваться...

Очевидцы последних дней жизни Михаила Васильевича в Екатеринодаре свидетельствуют, что, несмотря на неоднократные предупреждения врачей, он продолжал трудиться.

Есть интересное свидетельство одного из «первопроходцев», командира 1-го офицерского пехотного генерала Маркова полка генерал-майора Тимановского, получившего среди добровольцев прозвище «Железный Степаныч». Он добровольцем-гимназистом прибыл на Русско-японскую войну, стал георгиевским кавалером. Командовал Георгиевским батальоном в Могилёвской Ставке. Записался в ряды Добровольческой армии в декабре 1917 года, прибыв в Новочеркасск с группой георгиевских кавалеров.

Тимановский виделся с Алексеевым в последние месяцы его жизни. Рассказ о встрече записал один из добровольцев:

«Генерал Тимановский инстинктивно предчувствовал близкую смерть и затеял весь разговор с целью передать слова генерала Алексеева кому-то другому, чтобы они не исчезли бесследно...

На одной из днёвок я по делам службы явился к генералу Тимановскому, начальнику дивизии. По окончании доклада генерал совершенно неожиданно для меня заговорил о генерале Алексееве, начальнике штаба Ставки Государя Императора.

— Вы ведь знаете, что я командовал Георгиевским батальоном при Ставке. Генерал Алексеев очень любил и ценил меня, не забывал и на Кубани. При редких встречах со мной он в откровенной беседе изливал свою наболевшую душу, - рассказывал генерал Тимановский.

Затем генерал придвинул свой стул ближе ко мне и продолжал:

— Однажды вечером генерал Алексеев и я сидели на скамейке дома, в одной из станиц на Кубани. Мы погрузились в свои думы. Генерал Алексеев поднял голову, тяжело вздохнул и промолвил: «Николай Степанович! Если бы я мог предвидеть, что революция выявится в таких формах, я бы поступил иначе».

И генерал Тимановский прибавил от себя:

— Старик не предвидел возможности гражданской войны, а теперь предчувствовал её катастрофический исход.

В несвязном разговоре генерал Тимановский проронил слова:

— Старика мучили угрызения совести, он жалел…»

Между тем состояние здоровья Алексеева стало резко ухудшаться. После осмотра врачами генерала поместили в местный военный госпиталь. Уже будучи лежачим больным, Алексеев продолжал сохранять за собой функция Верховного руководителя Добровольческой армии и председателя Особого совещания.

Утром 25 сентября 1918 года командующий Добровольческой армией Деникин получил от своего заместителя генерала Драгомирова записку следующего содержания:

«У Михаила Васильевича началась агония. Конец может наступить ежеминутно».

К вечеру того же дня Михаил Васильевич Алексеев скончался.

В тот же день генерал-лейтенант Деникин приказом по армии принял на себя должность главнокомандующего Добровольческой армией, юридически закрепив объединение власти и управления. Рядом не было теперь человека, равного по авторитету и способностям, ушедшему из жизни бывшему Верховному главнокомандующему…

Похороны «зачинателя Белого дела» прошли в городе Екатеринодаре 27 сентября с соблюдением всех воинских почестей, которые полагались генералу от инфантерии, бывшему Верховному главнокомандующему России и георгиевскому кавалеру. Сына сверхсрочнослужащего николаевского солдата похоронили в войсковой усыпальнице кубанского казачества - в Екатеринодарском войсковом соборе.

В связи со смертью Михаила Васильевича Алексеева вышел «прощальный» приказ по Добровольческой армии, Верховным руководителем которой он являлся до последнего дня своей жизни. Приказ гласил:

«Приказ №1

Главнокомандующего Добровольческой армии

город Екатеринодар,

сентябрь 25-го дня, 1918 года.

Сегодня окончил свою полную подвига, самоотвержения и страдания жизнь генерал Михаил Васильевич Алексеев.

Семейные радости, душевный покой, все стороны яичной жизни - он принёс в жертву служения Родине. Тяжёлая лямка строевого офицера, учёный труд, боевая деятельность офицера Генерального штаба, огромная по нравственной ответственности работа фактического руководителя всеми вооружёнными силами русского государства в Отечественную войну - вот его крестный путь. Путь, озарённый кристальной честностью и героической любовью к Родине - великой и растоптанной.

Когда не стало Армии и гибла Русь, он первый поднял голос, кликнул клич русскому офицерству и русским людям.

Он отдал последние силы свои созданной его руками Добровольческой армии. Перенеся и травлю, и непонимание, и тяжёлые невзгоды страшного похода, сломившего его физические силы, он с верой в сердце и с любовью к своему детищу шёл с ним по тернистому пути к заветной цели спасения Родины.

Бог не судил ему увидеть рассвет. Но он близок. И решимость Добровольческой армии продолжать его жертвенный подвиг до конца пусть будет дорогим венком на свежую могилу собирателя Русской Земли.

Главнокомандующий Добровольческой армии

Генерал-лейтенант Деникин».

Имя Алексеева осталось почитаемым в рядах белой Добровольческой армии до последних дней её существования. Бывший Партизанский пеший полк, сформированный из донских партизан и воевавший во 2-м Кубанском походе в составе 2-й пехотной дивизии генерала Богаевского, получил именное шефство. Это было в традициях старой Русской армии. Теперь полк назывался Партизанским генерала Алексеева пехотным полком.

В ноябре 1918 года появилась первая Алексеевская артиллерийская батарея. Ею стала 2-я батарея 2-го лёгкого артиллерийского дивизиона.

Именем генерала стала называться одна из дивизий Добровольческой армии - Алексеевская пехотная. Отличительной чертой формы алексеевцев стали фуражки с белой тульёй и чёрным околышем с тремя красными выпушками. Чёрные погоны имели красные выпушки и просветы. Весь личный состав частей имени генерала Алексеева получил шефскую литеру «А» славянской вязью.

Для награждения личного состава 1-го Конного генерала Алексеева полка был учреждён специальный знак. Он представлял собой крест с прямоугольными лучами и с возложенным на него терновым венцом, перекрещённый мечом. В центре знака - начальная буква фамилии генерала - «А». На верхнем луче креста дата - «1917».

...В начале 1920 года, во время отступления Вооружённых сил Юга России, вдова генерала Анна Николаевна, дочь Вера Михайловна и зять Михаил Константинович Борель настояли на том, чтобы прах Алексеева был перевезён в православную Сербию, тогда часть Королевства Сербов, Хорватов и Словенцев. Просьба была выполнена командованием Добровольческой армии.

Ныне на Новом кладбище в сербской столице стоит скромный памятник русскому полководцу Михаилу Васильевичу Алексееву, кавалеру 16 российских и 12 иностранных воинских наград. Кавалеру военного императорского ордена Святого великомученика и Победоносца Георгия. Стратегу Первой мировой войны. Идеологу и зачинателю Белого движения. Человеку, стоявшему у истоков Гражданской войны в России.