Последний суд

ГЛАВА 5

В то время как управление по борьбе с кражами произведений искусства вкушало горькие плоды международного сотрудничества, Джонатан Аргайл занимался своим непосредственным делом. Его посетила блестящая идея. Мюллер упоминал, что «Сократ» входил в серию картин, объединенных темой суда. Значит, «Сократа», вероятнее всего, купит обладатель других картин этой серии, будь то музей или частный коллекционер. Если, конечно, они не разбросаны по разным коллекциям. Аргайл решил выяснить местонахождение других картин и собрать их вместе. Возможно, из этого ничего не получится, но все же стоит попытаться.

Кроме того, он любил книжную работу. Ради хлеба насущного он занимался уламыванием клиентов, выжиманием денег, поиском выгодных сделок, и все это не доставляло ему никакого удовольствия. Слишком прозаичные занятия. А вот провести часок в библиотеке — это уже было делом для души.

Он подумал, с чего начать. Хотел позвонить Мюллеру, но вспомнил, что тот, должно быть, в этот час уже на работе, а рабочего телефона Мюллер ему не давал.

Аргайл знал о картине только то, что ее написал художник по фамилии Флоре — в левом нижнем углу стояла нечеткая, но достаточно разборчивая подпись. По некоторым признакам Аргайл определил, что картина написана в 80-е годы восемнадцатого века и относится к французской школе.

Молодой англичанин начал методично отрабатывать версии — как Фабриано, только спокойнее. Он начал с «библии» историков-искусствоведов — со справочника Тима и Беккера. Двадцать пять томов на немецком языке. К счастью, его скромных познаний в немецком хватило для того, чтобы понять главное.

«Флоре, Жан. Художник, умер в 1792 году». Это уже кое-что. Список картин и музеев. Всего шесть строчек, только самое основное. Не значительный художник. Статья содержала ссылку на заметку, опубликованную в газете «Изящные искусства» в 1937 году. Это был биографический очерк некоего Жюля Гартунга, однако и он прояснил некоторые детали. Жан Флоре родился в 1765 году во Франции, в 1792-м революционеры отправили его на гильотину. И правильно сделали, если верить тексту. Флоре написал серию картин на тему закона для графа де Мирепуа. Потом, когда произошла революция, он донес на своего патрона. У графа конфисковали все имущество, семья оказалась в нищете. Обычное дело для того времени.

Статья была написана в 1937 году и не содержала никаких указаний на местонахождение картин, за исключением «блестящей» догадки, что семейству Мирепуа они больше не принадлежат.

Пытаясь выяснить, куда же подевались картины, Аргайл перелопатил горы литературы по французскому искусству, истории и неоклассицизму, перелистал все музейные путеводители. Он уже начал действовать на нервы библиотекарю, который устал таскать ему книги, когда удача наконец улыбнулась ему. Довольно свежая информация содержалась в выставочном каталоге за прошедший год. Он только-только поступил в библиотеку, и Аргайл расценил это как особое везение.

Картина Флоре числилась в каталоге скромного вернисажа, который проводился где-то на окраине Парижа. Организаторы вернисажа не придумали ничего лучше, как назвать его «Мифы и возлюбленные», очевидно, не найдя другой возможности объединить классические и религиозные сюжеты с полуголыми девицами, изображающими дриад. Сопроводительный текст намекал на игру фантазии в идеализированном мире грез французского высшего общества. «Даже я написал бы лучше», — подумал Аргайл.

Несмотря на слабую аргументацию заявленной темы вернисажа, Аргайл преисполнился самых добрых чувств к организаторам, увидев лот номер 127.

«Флоре, Жан, — прочитал он с бьющимся сердцем, — „Казнь Сократа“. Написана приблизительно в 1787 году. Входит в серию из четырех картин, изображающих классические и религиозные сюжеты на тему правосудия. Суд над Сократом и Иисусом символизирует неправый суд, а суд Александра и Соломона — торжество справедливости. Все картины находятся в частных коллекциях».

Далее шло подробное изложение сюжета каждой картины. Увы, все это нисколько не приблизило Аргайла к намеченной цели: найти покупателя, желающего иметь всю серию целиком. Две картины оказались вне досягаемости: «Суд Соломона» находился в Нью-Йорке, а «Суд Александра» — в немецком музее. «Суд Иисуса» пропал много лет назад и считался утраченным.

«Похоже, старику Сократу придется коротать свой век в одиночестве, черт бы его побрал», — подумал Аргайл.

Как ни странно, в каталоге не упоминалось, где в настоящий момент находится «Казнь Сократа». Не указывалось ни имени, ни адреса владельца. Просто «частная коллекция», и все.

Близилось время ленча, и рвения у Аргайла немного убавилось. Кроме того, ему нужно было успеть купить продукты до закрытия магазинов на обед. Сегодня его очередь, а Флавия относится очень серьезно к таким вещам, как распределение обязанностей.

По идее, владелец картины должен жить в Париже, размышлял он, поднимаясь по лестнице часом позже. В обеих руках он нес пакеты, набитые водой, вином, макаронами и фруктами. Может, проверить? Тогда он смог бы написать к картине сопроводительную бумагу о происхождении — такая информация всегда поднимает цену. К тому же Мюллер сказал, что до него картина находилась в известной коллекции. Ничто так не привлекает новоявленных снобов, как сообщение, что вещь принадлежала очень известной личности.

«Вы знаете, когда-то она висела в кабинете герцога Орлеанского». Подобные фразы оказывают просто магическое действие на клиентов. Да о чем же он раньше-то думал? Нужно спросить у Делорме, откуда у него появилась эта картина. Во-первых, из соображений корректности он в любом случае должен поставить галерейщика в известность о намерении Мюллера продать картину. А из соображений профессиональной гордости Аргайлу было приятно сообщить ему, что, порывшись в библиотеке, он раскопал информацию, которая позволит ему перепродать полотно вдвое дороже, чем это удалось Делорме.

К разочарованию Аргайла, на его звонок никто не ответил. Когда-нибудь, когда европейское сообщество придет к консенсусу относительно длины стебля лука-порея, приведет к единому стандарту форму яиц и запретит все продукты, от которых можно получить удовольствие, возможно, тогда оно обратит наконец свое внимание на телефонные звонки и тоже приведет их к единому стандарту. Пока же в каждой стране существует своя система. Например, во Франции длинный гудок означает, что вы прозвонились, в Греции — «занято», в Англии это значит, что набранного номера не существует. Два коротких гудка в Англии означают, что вы прозвонились, в Германии — «занято»; во Франции, как выяснил Аргайл после долгой напряженной беседы с телефонисткой, это означало, что идиот Делорме забыл оплатить квитанцию и компания отключила ему телефон.

— Что это значит? — добивался Аргайл у телефонистки. — Как вы могли его отключить?

Откуда они только берутся, эти телефонистки? Во всем мире они одинаковы. Эти универсальные существа умудряются построить в высшей степени вежливую фразу, вложив в нее глубочайшее презрение. Всякий разговор с ними человек заканчивает униженным, оскорбленным и разъяренным.

— Просто взяли и отключили, — отрезала телефонистка. «Это всем известно, — прозвучало в ее голосе. — Сами виноваты, что заводите друзей, которые не в состоянии оплатить счет». Более того, он уловил в ее голосе убежденность, что и ему самому в ближайшем будущем грозит отключение, раз он такой настырный.

— А вы не можете сказать, давно его отключили?

— Нет.

— А вы не знаете, может быть, на эту фамилию зарегистрирован еще один номер?

— Нет.

— Может, он переехал?

— Боюсь, что нет.

Озадаченный и злой, Джонатан повесил трубку. Господи, придется писать письмо. Он уже несколько лет не писал писем. Даже забыл, как это делается. Не говоря уж о том, что пишет он по-французски еще хуже, чем говорит.

Аргайл полистал записную книжку в надежде, что всплывет какой-нибудь давний знакомый из Парижа, которого можно будет попросить об услуге. Никого. Черт.

Зазвонил телефон.

— Да, — рассеянно бросил он в трубку.

— Я разговариваю с мистером Джонатаном Аргайлом? — спросил голос на ломаном итальянском.

— Да.

— И у вас находится картина «Казнь Сократа»? — продолжил голос уже на ломаном английском.

— Да, — в третий раз повторил удивленный Аргайл. — В некотором роде это так.

— Что значит «в некотором роде»?

Голос был тихий, сдержанный, почти мягкий, но Джонатану он почему-то сильно не понравился. Было что-то странное в самой постановке вопросов. Кроме того, этот голос кого-то ему напоминал.

— Это значит, что я сдал картину на оценку в торговый дом. С кем я говорю?

Его попытка взять инициативу в свои руки прошла незамеченной. Человек на другом конце провода — что же это за акцент? — проигнорировал его вопрос.

— Вы в курсе, что картина — краденая?

Только этого не хватало.

— Я спрашиваю: с кем я разговариваю?

— С сотрудником французской полиции. Из отдела по борьбе с кражами произведений искусства, если быть точным. Меня откомандировали в Рим, чтобы вернуть работу владельцу. И я намерен выполнить задание.

— Но я…

— Вы ничего не знали. Я правильно вас понял?

— Э-э…

— Возможно. Вы в этом деле лицо постороннее, и я получил инструкции не привлекать вас к ответственности.

— О, хорошо, если так.

— Но картина нужна мне немедленно.

— Я не могу отдать вам ее прямо сейчас.

В трубке наступило молчание. Очевидно, звонивший не ожидал такого поворота.

— И почему, позвольте спросить?

— Я же говорю: я сдал ее в торговый дом. Они откроются только завтра утром. До утра я никак не смогу ее забрать.

— Назовите мне имя человека, который принял ее у вас.

— Не вижу оснований для этого, — с неожиданной твердостью заявил Аргайл. — Я вас не знаю. Может быть, вы и не из полиции.

— Я буду счастлив разубедить вас. Если хотите, могу навестить вас сегодня вечером, и тогда вы сможете удовлетворить свое любопытство.

— Когда?

— В пять часов вас устроит?

— Хорошо. Тогда до встречи.

Джонатан положил трубку на рычаг и долго стоял, обдумывая разговор. «Проклятие. Просто напасть какая-то. Все против меня». Конечно, он не рассчитывал сорвать большой куш, продав эту картину, но все же надеялся заработать хоть какие-то деньги. «Хорошо, что я успел обналичить чек Мюллера», — подумал Аргайл.

Но чем больше он размышлял, тем более странным казался ему звонок. Почему Флавия не предупредила его, что им заинтересовался ее коллега из Франции? Уж она-то должна была знать. Незнакомец свалился ему как снег на голову.

«Да… Выходит, я переправил через границу краденый товар. Неприятная история. А если я лично передам картину в руки французскому полицейскому, не послужит ли это потом уликой против меня? Мало ли что он там обещал. Может, лучше сначала с кем-нибудь посоветоваться?»

Он взглянул на часы. Флавия уже пообедала и должна быть в офисе. Он редко беспокоил ее на работе, но сегодня у него имелась веская причина, чтобы нарушить это правило.

— О, как я рада, что ты пришел, — сказала она, когда двадцать минут спустя он вошел в ее кабинет. — Значит, тебе передали мою просьбу?

— Какую просьбу?

— Я просила соседку передать тебе, чтобы ты связался со мной.

— Мне никто ничего не передавал. Послушай, случилось нечто ужасное.

— Точно, ужасное. Это ты правильно сказал. Бедняга.

Джонатан умолк, с недоумением глядя на подругу.

— По-моему, мы говорим о разных вещах.

— Разве? А ты зачем пришел?

— Я пришел рассказать о картине. Она — краденая. Мне только что звонил твой коллега из Франции. Он требует вернуть ее. Я решил посоветоваться с тобой.

Флавия даже вскочила от волнения. Новость настолько удивила ее, что она почувствовала необходимость встать и пройтись по комнате.

— Когда он звонил тебе? — спросила она. Аргайл ответил и пересказал разговор.

— Он назвался?

— Фамилии он не называл. Сказал только, что зайдет вечером поговорить о картине.

— Откуда он узнал, что картина у тебя?

Джонатан покачал головой:

— Понятия не имею. Может быть, Мюллер сказал ему? Больше некому.

— В этом-то как раз и проблема. Мюллер мертв. Его убили.

Жизнь Аргайла и так уже пошла наперекосяк из-за проклятой картины. Но убийство — это уже слишком. Просто полная катастрофа.

— Что? — только и смог сказать он. — Когда?

— Предположительно прошлой ночью. Идем. Нужно рассказать о звонке генералу. О Господи. И я уверяла его, что твое участие в этом деле — чистая случайность.

Боттандо мирно пил чай, когда они ввалились к нему в кабинет. Коллеги частенько посмеивались над ним за эту привычку. «Пить чай! Это так не по-итальянски!» Он пристрастился к чаю несколько лет назад после недельной командировки в Лондон и даже не потому, что ему так уж нравился сам напиток, тем более что итальянцы не умеют по-настоящему его заваривать, — ему понравилась идея, что посреди суматошного дня можно вдруг отбросить все заботы и дела и погрузиться в атмосферу тишины и уюта. Весь его день был размечен маленькими приятными зарубками: кофе, ленч, чай, рюмочка в баре напротив в конце рабочего дня. В эти короткие минуты он откладывал в сторону все бумаги и отрешенно отхлебывал из чашки бодрящий напиток, глядя в никуда и думая ни о чем.

Он ревниво оберегал свой покой и научил секретаршу, что отвечать в такие минуты: «Генерал на совещании. Что передать?». Горе было тому смельчаку, который рискнул бы нарушить его уединение.

На этот раз таким смельчаком оказалась Флавия. Но у нее имелось оправдание, которое она захватила с собой и усадила за столом напротив Боттандо.

— Простите, — повинилась она, чтобы пригладить мгновенно взъерошившиеся перышки Боттандо, — я не стала бы вам мешать, но эту новость вы должны услышать первым.

Недовольно ворча, Боттандо мысленно распрощался со своим чаем и покоем, надменно скрестил руки на груди, откинулся на спинку кресла и сердито сказал:

— Ну, выкладывайте, что там у вас.

Джонатан быстро пересказал телефонный разговор и с облегчением увидел, что Боттандо отнесся к его словам крайне серьезно. Когда Аргайл закончил рассказ, генерал поскреб подбородок и задумался.

— Еще два момента, — добавила Флавия, прежде чем Боттандо успел что-то сказать. — Когда вы попросили меня поработать с компьютером, я просто так, от нечего делать сделала запрос о «Сократе». Так вот — картина не числится в розыске.

— Это как раз ничего не значит, — отмахнулся Боттандо. — Ты сама знаешь, как ненадежна информация компьютера. Они могут внести эти данные лет через пять.

— И второе: разве в Риме сейчас есть кто-нибудь из французской полиции?

— Нет, во всяком случае, официального уведомления я не получал. И мне будет крайне неприятно, если я узнаю, что они рыщут по Риму, не поставив меня в известность. Порядочные люди так не поступают. В конце концов, существуют определенные условности. Нет-нет, я уверен: Жанэ не мог так со мной обойтись.

Жан Жанэ был alterego Боттандо в Париже. Он возглавлял французское управление по борьбе с кражами произведений искусства и поддерживал дружеские отношения с итальянскими коллегами — прежде всего с Боттандо. В общем, хороший человек. Не мог он так поступить со своим старым другом. Да и смысла не было.

— Конечно, я позвоню Жанэ и спрошу у него, но скорее всего это был налоговый инспектор. Скажите, мистер Аргайл, кто-нибудь, кроме Мюллера, знал, что картина находится у вас?

— Нет, — твердо ответил Джонатан. — Я пытался дозвониться Делорме…

— Кто это?

— Человек, который поручил мне доставить картину Мюллеру.

— Ах… — Боттандо сделал пометку у себя в блокноте. — Как, на ваш взгляд, он — сомнительная личность?

— Нет, — решительно заявил Аргайл. — То есть мне он не очень нравится, но надеюсь, я еще не потерял способности отличать людей бесчестных от людей просто невоспитанных.

Боттандо не разделял его уверенности и пометил у себя в блокноте: «Попросить Жанэ прощупать Делорме».

— Далее, — продолжил Боттандо. — Флавия рассказывала, что кто-то пытался похитить у вас картину на Лионском вокзале. Как вы полагаете, это тоже случайность?

Он задал вопрос абсолютно нейтральным тоном, но не нужно было обладать особой чувствительностью, чтобы уловить в нем изрядную долю яда. Флавия прекрасно понимала, что у Боттандо есть основания сердиться. При желании Фабриано может устроить всем им «веселую» жизнь, узнав обо всех этих совпадениях. А желание у него наверняка возникнет.

— Откуда же мне знать? — развел руками Джонатан. — В тот момент я принял его за мелкого воришку, который воспользовался ситуацией.

— Вы заявили о происшествии французской полиции?

— Нет, я торопился на поезд.

— Когда будете писать заявление, не забудьте включить в него все эти мелкие происшествия. Вы можете дать описание человека, который пытался вас обокрасть?

— Думаю, да. Правда, не знаю, насколько оно поможет. Среднего роста, среднего телосложения, каштановые волосы. Две руки, две ноги. Единственная примета — небольшой шрам вот здесь.

Джонатан коснулся лба над левой бровью, и у Флавии упало сердце.

— О черт, — пробормотала она.

— Что такое?

— Похоже, этот человек приходил вчера к Мюллеру.

Боттандо вздохнул. Вот что бывает, когда начинаешь защищать своих дружков.

— Из этого мы можем сделать вывод, что сегодня вечером вам собирается нанести визит убийца. В какое время он должен прийти?

— В пять.

— Значит, нужно торопиться, чтобы прийти в квартиру раньше. Если это — убийца, то он — страшный человек. Вы говорите, что отдали картину в торговый дом?

Джонатан кивнул.

— Ее нельзя оставлять там. Флавия, пошли за ней Паоло. Пусть поместит ее в сейфовой комнате, пока мы не решим, что с ней делать. Свяжись с Фабриано. Пусть поставит парочку вооруженных людей на улице и пару — в квартире. Я думаю, этого будет достаточно. Обойдемся своими силами, верно? И как только он появится, нужно дать ему понять, что нас много и сопротивление бесполезно. Когда схватим убийцу, будем думать, как быть дальше. Если он, конечно, придет. Главное сейчас — поймать убийцу, а с остальным как-нибудь разберемся.