Последняя гимназия

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Глухое, давно сдерживаемое недовольство старшими наконец прорвалось.

Его, конечно, можно было потушить в самом начале, но уж очень заманчивым представлялось воспитателям разбить и расколоть на два лагеря школу, противопоставить друг другу старших и младших…

Шкида издавна делилась на четыре отделения, из которых четвертое и третье считались старшими, а второе и первое младшими. Это не были обычные школьные классы, в которых регулярно по весне происходят экзамены и переводы, – шкидцы сидели в своих

отделениях, куда их определял заведующий, – год, два, три, четыре, не переходя из одного в другое.

В первые годы сортировка ребят была равномерней и новичков в равной мере сажали во все классы…

В последнее время в старшие отделения из новичков никто не подходил, и все они оседали в первом и во втором отделениях…

И в то время, как младшие классы разрослись и пополнились, старшие не только остановились в росте, но потеряли Цыгана, Быка, Бессовестина, Гужбана, Лёньку, Гришку, Дзе, еще нескольких человек и наконец Душку. Осталось всего двадцать два человека, десять в четвёртом, двенадцать в третьем отделении, которых на лето решено было слить в одну группу.

Против этих двух десятков стояло шестьдесят семь человек младших.

И это была не детдомовская мелюзга, не мелочь, которую можно припугнуть и разогнать, а такие же ребята, как и в третьем и четвертом отделениях, не подошедшие туда только по знаниям, – сильные, изворотливые, отчужденные от старших и вдобавок вооруженные ножами и самоделками…

Работай по прежнему Юнком, он сумел бы переварить и во всяком случае сдержать всю новую массу. Теперь же новички сами обрабатывали неустойчивых младших шкидцев.

Случай с Душкой – третьеклассником – еще более обострил натянутые отношения между старшими и младшими. Знали, что Душка работал не один, что у него в классе есть ещё двое помощников, видели, что с ним дружат и защищают его Иошка, Фока, Бобер… Догадывались, что именно Иошка, Фока, Бобер устроили ему побег…

Разговоры и толки становились день ото дня ожесточенней и грозней. Иошка никуда не мог показаться без Фоки, боялся избиений.

За Иошку, за Фоку, за Бобра, за Душку ненавидели

теперь всех старших… Спорили по уборным, по всем углам старшие с младшими и, часто забывая, что были недавно друзьями, хватались то за ножи, то за шпалера.

А в учительской спокойно и чинно собирались педсоветы и комиссии, распивались педагогические чаи и изредка с удовольствием замечалось, что вражда между старшими и младшими растет.

Началось с пустяка. Из-за кошки.

Белая толстая кошка вылезла, приятно облизываясь, из бетонной помойки и спрыгнула на землю. Мамонтов и Арбузов, игравшие в ножички, бросили игру и кинулись к кошке. Та заметалась во все стороны и наконец юркнула на лестницу в ломаный флигель…

Шкидцы пустились следом.

Через минуту с крыши постройки раздались веселые радостные голоса. Лениво слонявшиеся на дворе ребята, сорвавшись, побежали к флигелю, побежал и дядя Коля, дежурный халдей, пришедший на службу ради воскресенья пьяным…

– В перекидку кидай! – взволнованно закричал дядя Коля: – А то она, подлая, на ноги встанет и ухряет, стерва!

– Знаем! – ответили сверху: – Не убежит!

А день был ясный, теплый, солнечный… С улицы слышался праздничный звон трамвая, и стая голубей носилась над двором, перелетая с крыши на крышу.

Над флигелем завертелось в воздухе белое пятно и глухо, куском мяса ударилось в булыжник двора… Кошка попробовала подняться на перебитые лапы, но перевернулась на бок и задрожала… Шкидцы окружили издыхающее животное. Движения его становились все мельче и мельче, и из разбитого рта, вместе с капельками крови, вылетали хриплые, булькающие звуки, словно кошка захлебывалась водой.

Тогда из толпы выступил Верховка и прихлопнул её по голове водопроводной трубой.

– Сволочи! – закричал с бревен у стены Будок: – задрыги чёртовы!… За что кошку убили? Трогала она вас, да?…

Дядя Коля спохватился и, тряся своими широченными галифе, отошел в сторонку, а Будок спрыгнул с бревен и подошел к ребятам…

– Вам бы только мучить кого! – продолжал он, и его худощавое, в веснушках лицо подергивалось от отвращения. – Вам бы только избиения организовывать, черти…

– Им делать больше нечего, – поддержал с бревен Голый Барин и тоже подошел к толпе. Он взглянул на размозженную кошачью голову и отвернулся.- Сволочи вы, ребята!

– И ты тоже хорош! – огрызнулся Верховка, который прихлопнул кошку из жалости. – Тоже хорош, халдеям пятки лижешь.

– Я… – поперхнулся Голый и сжал кулаки.- Ну-ка повтори еще раз, что ты сказал!…

– Факт, лижешь! – крикнул, отступая, Верховка: – Сашкецу своему, зануде!

Про Сашкеца Верховка сказал нарочно, чтобы поддеть Голого… Так и вышло… Голый Барин побелел, закусил губу и изо всей силы саданул по скуле первоклассника.

Дальше всё завертелось.

Верховка "слетел с катушек". Арбуз двинул по уху Будка, Будок Арбуза. Мамонтов с Калиной набросились на Голого. С бревен подхватились старшие, с задворок примчались младшие. Первые кричали: "наших бьют", вторые: "наших бьют"; началась свалка, которую прекратил только звонок на обед и появление Сашкеца.

– Как! – кричал в четвертом классе Иошка: – нас начали бить!… Нас?… Бить?… Младшие?… Эта

сволочь, которая смывается от затрещины. Давно им не попадало, что начали задирать нос. Они уж месяц ходят и грозят "избиениями", проучить их надо как следует.

– Избить! – рявкнул Купец: – Наших?., наш класс бить?… Убью первого!

– Правильно.

– Бить!

– А ведь их много, младших, – попытался говорить Фока. – В одиночку они, пожалуй, и нам накладут.

– Младшие?… Нам?… – возмутился Иошка. – Нам накладут?… Брось, Фока, проповеди разводить… Наш один с ихним десятком справится… Нечего разговаривать теперь с ними, а встретим – и прямо в морду…

– Правильно!

– Бить младших!

Усвоивший последнюю истину третьеклассник Щенок, вытянутый придурковатый парнишка с неестественно громадной головой и тупыми зеленоватыми глазами, взял в руки толстую суковатую палку и вышел из класса.

Через минуту с лестницы несся дикий истошный вой. Выбежавшие на помощь ребята увидели, как извивался и орал на ступеньках лестницы похожий сейчас на издыхающую кошку Сухарик, нещадно и методически избиваемый Щенком…

Их с трудом растащили. Сухарик встрепенулся и, вскочив на ноги, убежал. Шкидцы были смущены случившимся и старались не глядеть друг на друга. Даже воинственный Купец и тот пробасил:

– Дура!

Однако Щенок чувствовал себя героем. Громко рассказывал, хихикал, качая своей огромной, похожей на ветряную мельницу, головой, а, когда на него в классе перестали обращать внимание, снова тайком отправился наверх.

И сейчас же в столов-ой вырос и грохоча покатился гул, топот, удары, крик.

– Ребя… ребя… – а-а-а… – визжал Щенок. – Не буд… Ребя… ребя-а-а-а…

В столовой было темно. Посередине у стола возилась, и кого-то била под столом куча ребят. Из-под стола слышался надрывной, воющий визг:

– Ребя… ребя-а-а-а… Не б… ребя-а-а-а…

– Щенка бьют! – закричал Воробей. Старшие высыпали в столовую. Избивавшие Щенка разбежались, напоследок закидав под стол палки, швабры и кочерги. Из-под стола, не переставая выть, вылез Щенок; голова и нижняя губа его были рассечены; все лицо в ссадинах и синяках, рубаха изорвана в клочья и окровавлена…

– Кто бил? – спросил Иошка, хотя было ясно, что это младшие мстят за Сухарика. Щенок, не отвечая, продолжал выть…

И тогда Фока сказал, решительно застегивая пиджак:

– Надо организовать карательную экспедицию!…

Старшие выступили.

Первое отделение заперли на замок и у дверей поставили сторожевых. Второклассников загнали в класс и первым делом отобрали все ножи и шпалера. Потом началась расправа… Класс перегородили доской на две части, у доски стало трое "карателей", а остальные подгоняли к ним поочередно второклассников.

Первым был Купец. От его кулаков шкидец кувырком летел за доску; по дороге Воробей одним тычком хлестко расквашивал ему нос, а за доской Фока наводил окончательный лоск.

Покончив со вторым классом, каратели перешли в первый и там повторили точно такую же экзекуцию.

За вечерним чаем, ковыряя мизинцем в ухе, Викниксор говорил:

– Опять драки… Вечно не сидится этим младшим, вечно им надо с кем-нибудь воевать… Александр Николаевич, младших – без прогулок и без отпусков… Пусть образумятся.

Младшие не образумились…

Кося Финкельштейн, приходящий ученик, появлялся в Шкиде с чисто поэтической небрежностью раз или два в неделю. В это памятное июньское утро он беспечно шел по темному шкидскому коридору. Орава младших налетела на поэта, смяла, бросила на пол; кто-то хлестнул раза два по морде, а кто-то сразмаха саданул в спину ножом…

Кричавшего диким и нечеловеческим голосом Косю отыскали и перенесли в четвертое отделение старшие… Рана, правда, была неглубокой (ножу помешало толстое драповое пальто) и когда её залили иодом, сразу перестала кровоточить, но уже сверху примчался третий класс. Купец рычал от злости, глядя на Косину спину, а Иошка схватил раненого Финкельштейна и голого, волосатого, трясущегося от холода поволок за собою по классу.

– Ребята, – визжал он, словно это не Финкельштейна, а его ударили ножом, – неужели не отомстим за Косю? Неужели будем смотреть, как обнаглевшие малыши избивают и убивают наших товарищей…

– Карательную экспедицию!

– К чёрту экспедицию!… Бить их!… Бить всех до потери сознания!

– Бить! – заревел Купец. – Собирайся, ребята!

Узнававший все шкидские новости последним, Сашка стоял в это время в музее и, оглядываясь на дверь, втихомолку забавлялся своим недавно сделанным шпалером. В маленьких его глазках светилось нескрываемое довольство; он то гордо поднимал шпалер, то запихивал его за пояс и с вывертом выхватывал обратно; то крался по музею, словно кого-то преследуя, то яростно размахивал своим оружием, воображая, что сидит на коне и отстреливается от невидимого противника.

Внезапно дверь распахнулась, и Сашка налетел с наведенной самоделкой на вошедшего Иошку, который

держал за руку полуголого, трясущегося от холода волосатого Финкельштейна.

– Сашка! – торжественно заговорил Иошка: – во время войны университеты и музеи закрываются. Пришло время, когда шкидские шпалера начинают сами стрелять. На нас напали. Класс требует, чтобы ты шел бороться заодно с ним.

– А что случилось? – заморгал Сашка.

– Сегодня утром твоего товарища чуть не убили… Посмотри на косину спину! Это сделали младшие.

– Младшие? – неожиданно для себя самого затрясся Сашка. – Младшие бьют наших?… Косю ножом?… Так бить же их, сволочей, надо!

– Бить! – подхватил Иошка…

– Бить! – неуверенно проблеял Финкельштейн…

Младшие, проведав, что их снова собираются громить, в перемену собрались в коридоре перед своими классами. Их было шестьдесят семь человек, они вооружились кусками штукатурки, палками, кусками проводов и веревками, на концах которых привязаны были железные гирьки; не разъединенные на два класса, они чувствовали себя раз в десять уверенней…

– Стой крепко! – подбодрял ребят Мамонтов.- А кто винта нарежет – удохаем потом до-смерти!

Два десятка ворвавшихся в коридор старших наткнулись на плотную, завывшую стену.

Но, к несчастью, первоклассники испугались мчавшегося впереди Купца и дрогнули, а Купцу еще кто-то засветил в глаз литой чугунной гирькой.

– Бей!… – заревел он, врезаясь в толпу, как бык, наклонив голову и расшвыривая своими огромными кулаками ребят. – Бей на мою голову!…

Справа от него двигался Фока, от тренированных боксерских кулаков которого младшие отлетали как мячики; за ними шли и лупили всех попадавшихся под руки остальные старшие. Узкий, темный коридор дал им неожиданное преимущество, и младшие побежали.

Остаток наиболее яростно оборонявшихся загнали

в первое отделение и начали избивать. Воющие младшие перелетали от одного карателя на кулаки другого. Фока наводил лоск, а Купец, поймав в углу Верховку, ударившего Финкельштейна ножом, уселся на нем и медленно, не слушая криков, гвоздил его по шее кулаками.

В Шкиде наступило видимое успокоение. После обеда все ребята выбрались на двор и, не обращая друг на друга внимания, принялись каждый по-своему развлекаться.

Тут же, на дворе, резвился сынишка Викниксора, Костя, или Кронпринц в словесном обиходе шкидцев. Этот кронпринц считал всех ребят своими рабами: дарил им пощечины, лягался, когда они проходили мимо, запускал камнями и землей, – словом, развлекался неудержимо.

Сейчас, наскучив возиться с песочком и лопаточками, он глядел на развалившегося с видом победителя на бревнах Купца, который подставил солнцу свое толстое лоснящееся лицо. Это лоснящееся лицо и привлекло внимание Кронпринца; он подошел ближе, наморщил свой лобик и, не говоря ни слова, с чисто-монаршей небрежностью отвесил крепкую оплеуху.

В следующий момент голова Кронпринца уже была зажата между коленями Купца, а сам шкидец неторопливо снимал ремень.

– Пусти! – утробно завизжал Кронпринц. – Я папе скажу, он тебя в изолятор посадит!… Пусти-и…

– Ах, сволочь! – искренне изумился Купец.- Такой плашкет и такая стерва? Вот тебе!… Вот тебе!… За оплеуху, за накатку! – добродушно приговаривал он, стегая воющего Кронпринца. – Для твоей же пользы пойдет, гаденыш… Ну, а теперь иди, накатывай…

Кронпринц, держась за ягодицы, плача побежал разыскивать отца.

– Попадет тебе, Купа! – встревоженно заговорил Голый Барин, на своей шкуре испытавший крутой нрав и скорую расправу Викниксора. – Выгонит ведь, смотри…

– А что ж? – лениво ответил, снова разваливаясь на бревнах, Купец. – Мне, по правде сказать, братишки, здесь порядочно, надоело, ей-богу!…

За ужином старшие лишились сразу четырех своих товарищей.

Во-первых, Купцу было велено немедленно убираться из Шкиды, а когда друзья выгоняемого Воробей и Кальмот подняли протестующий крик, взбешенный Викниксор выгнал и их. Во-вторых, он сказал Фоке:

– Вот что… твои родители просили отпустить тебя на лето из школы домой… Я не возражаю… Можешь сегодня и уезжать.

Обрадованный Фока, довольный предстоящей свободой, не докончив ужина, ушел сдавать казенное белье…

Провожали сразу всю четверку. Все четверо были настроены весело и бодро. Фока радовался отпуску, остальные… свободе…

– Ничего, ребята… – бодро говорил Купец.- Работку подыщем – работать будем… Я работать люблю, не бойсь. А спать теперь и на улице можно. Тепло…

Вечером Голый Барин принес из уборной новость, что младшие сговариваются напасть ночью и отомстить за поражение. Старшие стали подсчитывать свои силы: в четвертом классе осталось шесть человек, в третьем двенадцать – все народ жидкий и не крепкий, к дракам не приспособленный. Ушли Купец и Фока – первые силачи – и Воробей – великий драчун.

Старшим стало жутко; велели Сашке сходить наверх и пошпионить.

Через минуту шкидец вернулся расстроенный.

– Сговариваются о чем-то! – сообщил он. – Все во втором классе собрались.

– Ну, а дальше что?…

– Больше ничего не узнал. Кто-то к двери пошел, и я смылся…

– Может, нам у них шпиона завести? – предложил Червонец-Шамало, тощий и длинный дылда с пухлыми, толстыми губами. – Химик тут часто ходит, он не дерется из-за без руки, – может, согласится?

– Вряд ли, – промямлил Сашка: – они там сами предлагают Химику у нас пошпионить.

– Восемнадцать на шестьдесят семь, – рассуждал Иошка: – четверо на одного. Нет, ерунда – в открытую у нас ничего не выйдет. Надо всем толпой ходить, из класса не вылезать. В спальне они нас наверное не тронут, они сами в трех спальнях, пока соберутся, мы уже с класс выберемся…

Утром в умывальнике младшие встретили старших мокрыми, свернутыми в жгуты полотенцами, которые, как цепы, забарабанили по головам… Старшие побежали…

В столовой по какому-то поводу Викниксор заговорил о картах и воровстве. Второклассник Васильев, а за ним Розен и Верховка стали рассказывать, что они знают про проделки старших. На возмущенный Иошкин крик: "лягавый" – Верховка, оскалясь и нехорошо заблестев глазами, ответил:

– А буду говорить! Охота – и никто не запретит.

Тогда заговорили все, и старшие и младшие, и Викниксор за полчаса узнал столько, сколько не узнал бы за год, но младших было больше, говорили они больше и в конце-концов заведующий сказал:

– Мне теперь все ясно! Александр Николаевич, старших – без отпуска… Мы потом все разберем…

У себя в классах старшие поклялись отомстить фискалам. Вспомнили про отобранное во время карательных экспедиций оружие. Вытащили ножи, зарядили и спрятали в карманы шпалера. А младшие, прослышав

о планах врагов, вооружились кирпичами, палками, гирями. И неизвестно, какой жутью кончилось бы готовившееся побоище, если бы вечером в столовую не пришел озабоченный Викниксор.

– Вот что, ребята, завтра мы переезжаем на дачу в Павловск. В полдень приедут грузовики, а вы с утра приготовьте к укладке свои постели… Потом вот еще что. В старших классах осталось восемнадцать человек, поэтому все они будут объединены в одну группу. Кроме того, к ним переводятся десять человек из второго отделения. Андреев, Корницкий и еще другие. Я назову их после… А сейчас попьете чай и приметесь за укладку вещей.