Последняя инстанция

Глава 15

— Почему вы берете на себя вину за ее гибель? — спрашивает Бергер. — Почему вы сказали, что повинны в ее смерти?

— Потому что им был нужен я, — отвечает Шандонне. — Видимо, они пришли сразу после моего ухода и такое с ней сотворили.

— Эти люди проследовали за вами и в Ричмонд, сэр? Зачем вы сюда приехали?

— Я приехал сюда из-за брата.

— Поясните поподробнее, — просит Бергер.

— Узнал о найденном в порту трупе и тут же понял, что это мой брат Томас.

— Чем зарабатывал на жизнь ваш брат?

— Они с отцом занимались грузоперевозками и судоходством. Он был на несколько лет старше меня. Томас всегда хорошо ко мне относился. Виделись мы не часто, зато брат отдавал мне свою одежду, когда она становилась ему не нужна, и всякие другие вещи. Я уже вам рассказывал. И деньги. Помню, когда мы встретились в последний раз, месяца два назад, в Париже, он предчувствовал недоброе.

— Где именно в Париже вы встречались с Томасом?

— Предместье Сент-Антуан. Ему нравилось, что там много молодых художников и ночных клубов, и мы встречались в каменной аллее. У «Двора трех братьев», где обретаются ремесленники, или у «Американского бара», где за деньги к вам подсядут девочки. Он дал мне денег и сказал, что собирается в Бельгию, в Антверпен, а оттуда — в вашу страну. И с тех пор я о нем ничего не слышал, пока не узнал про труп на корабле.

— Как до вас дошли печальные известия?

— Я уже упоминал, что мне легко раздобыть газеты. Люди выбрасывают, я подбираю. Многие туристы, которые не говорили по-французски, читали международные выпуски «Ю-Эс-Эй тудей». Там опубликовали небольшую заметку о найденном в порту трупе, и я сразу понял, что это мой брат. У меня даже сомнений не оставалось, вот и поехал в Ричмонд. Хотел убедиться.

— Как вы сюда добрались?

Шандонне вздыхает. На его лице снова написана усталость. Касается воспаленного рубца возле носа.

— Неприятно о таком рассказывать.

— Почему же вам неприятно?

— Не хочу, чтобы информацию использовали против меня.

— Сэр, вам лучше быть со мной откровенным.

— Я — карманник. Достал бумажник из пальто, которое один человек по неосмотрительности повесил на какой-то памятник на Пер-Лашез, знаменитейшем кладбище Парижа, где похоронены некоторые из членов моей семьи, — гордо заявляет он. — Американский болван. Большой бумажник; в таких помещается и паспорт, и билет на самолет. Вынужден признаться, я часто так поступал. Такова плата за бродячую жизнь, а с тех пор как на меня объявили охоту, я оказывался на улице все чаще.

— Охотились за вами те самые люди? Агенты федеральных служб?

— Да-да. Спецагенты, судьи — да кто угодно. Я тут же отправился в аэропорт, пока этот человек не успел сообщить в полицию о пропаже документов, а то взяли бы меня тепленьким прямо у трапа.

— Когда вы вылетели и из какого аэропорта?

— Из аэропорта Шарля де Голля. Так-так, скажем, в прошлый четверг.

— Шестнадцатого декабря?

— Да. Прилетел рано, сел на поезд до Ричмонда. В бумажнике еще оставалось семьсот долларов.

— Тот бумажник с паспортом у вас до сих пор при себе?

— Что вы. Я не так глуп, чтобы носить с собой ворованный паспорт. Сразу выбросил его в мусорный бак.

— Где именно?

— На вокзале в Нью-Йорке. Где именно, не скажу. Сел на поезд...

— И за все время этих перемещений никто на вас не смотрел? Вы не брились, сэр? Попутчики на вас не обращали внимания?

— Волосы я уложил в сетку и надел шляпу. Длинные рукава, поднятый воротник. — Он на миг заколебался. — Еще у меня есть один трюк, к которому я частенько прибегаю, когда выгляжу как теперь, если не успел освободиться от волос. Надеваю маску. Такую, знаете, которую надевают аллергики, чтоб закрывала рот и нос. И еще ношу черные хлопчатобумажные перчатки и большие очки с затемненными стеклами.

— И в таком облачении вы летели в Нью-Йорк, а потом ехали на поезде?

— Да. Срабатывает безотказно. Люди сами отворачиваются, со мной даже рядом никто не захотел сидеть. Зато я прилег и отоспался.

— У вас по-прежнему есть эта маска, шляпа, перчатки и очки?

Не найдясь, он долго молчит. Да, такую крученую подачу с ходу не отбить.

— Возможно, где-то и завалялись, — уклончиво отвечает Шандонне.

— Что вы предприняли, оказавшись в Ричмонде? — задает вопрос Бергер.

— Сошел с поезда.

Несколько минут она расспрашивает его о прибытии в Ричмонд. Где находится вокзал? Поехал ли он дальше на такси? Как передвигался по городу? Что решил предпринять по поводу смерти брата?

Шандонне вразумительно отвечает. Все, что он рассказывает, звучит вполне правдоподобно; возможно, что этот человек действительно присутствовал там и видел все своими глазами. На железнодорожной станции Амтрак, что на Стейплз-Милл-роуд, и в синем такси, которое довезло его до паршивенького мотеля на Шамберлен-авеню; там он отдал двадцать долларов за номер, опять же расплатившись наличными и под вымышленной фамилией. Тут он заявляет, что позвонил в нашу прокуратуру, дабы получить информацию о неопознанном трупе якобы своего брата.

— Я хотел поговорить с врачом, но никто не пошел мне навстречу.

— С кем вы общались? — спрашивает она.

— С какой-то женщиной. Может быть, с секретарем.

— Она назвала вам фамилию доктора?

— Да. Доктор Скарпетта. И когда я спросил, нельзя ли с ним пообщаться, секретарша ответила, что доктор Скарпетта — женщина. Так что я сказал: хорошо, можно с ней поговорить? А она как раз была занята. Я, естественно, не стал оставлять ни фамилии, ни номера телефона — не мог позволить себе подобной расхлябанности. Вполне вероятно, что за мной все еще следили. Потом под руки попалась газета, и я прочел о произошедшем накануне убийстве: за неделю до моего приезда расправились с одой женщиной из магазина. Я был потрясен, страшно испугался. Они снова здесь.

— Те самые злодеи? Которым от вас что-то нужно, как вы говорите?

— Они, они! Как же вы не понимаете? Убили моего брата и знали, что я обязательно за ним приеду.

— А они странные, эти ваши «друзья», вам не кажется, сэр? Вбили себе в голову, что, узнав из выброшенной газеты о каком-то трупе, вы решите, что это ваш Томас, украдете паспорт с бумажником и немедленно двинетесь в Ричмонд.

— Они знали, что я приеду. Я любил своего брата. Он единственный относился ко мне по-человечески. Мне обязательно надо было узнать, что произошло. Ради папы. Бедный папочка.

— А как же ваша мать? Она что, нисколько не огорчилась бы, узнав о смерти Томаса?

— Она так много пьет...

— Ваша мать алкоголичка?

— Сколько ее помню, она всегда пьяна.

— Каждый день?

— Изо дня в день, изо дня в день. А потом срывается на всех или плачет.

— Вы с ней не живете — и все-таки знаете, что она регулярно, изо дня в день пьянствует?

— Мне Томас рассказывал. Она такая с самого моего рождения. Мне всегда говорили, что моя мать — пьянчужка. И когда я захаживал в дом, она была под градусом. Мне даже кто-то сказал, что моя болезнь вызвана тем, что, вынашивая меня, она предавалась своему пагубному пристрастию.

Бергер вопросительно переводит на меня взгляд:

— Такое возможно?

— Фетальный алкогольный синдром? — размышляю я. — Вряд ли. Хотя при хроническом алкоголизме матери врожденное слабоумие и физические уродства — обычное дело, и гипертрихоз в этом случае еще меньшее из зол.

— Однако это не мешает ему искренне считать ее виноватой.

— Не исключено, — соглашаюсь я.

— Понятно, почему он ненавидит женщин.

— Если подобного сорта ненависть вообще можно оправдать, — отвечаю я.

На пленке Бергер снова допрашивает Шандонне на предмет его предполагаемого звонка в здешний морг.

— Значит, вы пытались связаться с доктором Скарпеттой по телефону, но не смогли. Что потом?

— На следующий день, в пятницу, я сидел в своем номере в мотеле и услышал по телевизору, что убили еще одну женщину. На этот раз какую-то полицейскую шишку. В экстренном выпуске новостей показывали дом погибшей, а потом подрулила черная машина — как сказали, автомобиль судмедэксперта. Той самой доктора Скарпетты. Ну и я сразу же решил поехать. Хотел дождаться ее и поговорить наедине. Взял такси и отправился туда.

Тут феноменальная память его подводит. Он не помнит ни фирму, владеющую такси, ни цвет машины, у него даже выскочило из головы, не был ли водитель чернокожим. Скажу вам, что процентов восемьдесят ричмондских таксистов — афроамериканцы. Шандонне утверждает, что, пока его везли на место преступления — адрес он узнал из «Новостей», — передали очередной экстренный выпуск. Граждан попросили проявлять бдительность: убийца, вполне возможно, страдает редким заболеванием, с которым связана его очень необычная внешность. И дали описание гипертрихоза точь-в-точь как у Шандонне.

— Теперь не остается ни малейших сомнений, — продолжает он. — Они расставили ловушки, и теперь весь мир считает, что я убил этих несчастных из Ричмонда. Меня охватила паника, сижу на заднем сиденье такси и пытаюсь сообразить, что же делать. Спрашиваю у таксиста: «Ты не знаешь доктора, о которой только что говорили? Скарпетта?» Тот ответил, что в городе ее все знают. Я спросил, где она живет, — мол, путешествую и хотел бы увидеть местную знаменитость. Мы доехали до ее коттеджного городка, но внутрь попасть не получилось, поскольку там ворота и охрана. Только мне непременно надо было ее найти. Я вышел из такси, не доезжая до места несколько кварталов. Решил разыскать доктора во что бы то ни стало, пока еще не поздно.

— Для чего не поздно? — спрашивает Бергер.

— Пока еще кого-нибудь не убили. Я должен зайти к ней и как-то убедить открыть дверь, чтобы спокойно переговорить. Боялся, что следующей будет она. Понимаете, у них такая схема. В Париже случилось все то же самое. Эти люди уже покушались на судмедэксперта, на женщину. Хорошо, хотя бы ей повезло.

— Сэр, давайте не будем отклоняться от темы. Сейчас мы говорим о том, что произошло здесь, в Ричмонде. Расскажите, что было дальше. Итак, пятница, семнадцатое декабря, позднее утро. Что вы делали после поездки на такси? Чем занимались остаток дня?

— Скитался по округе. Наткнулся у реки на заброшенное здание и зашел внутрь укрыться от непогоды.

— Вы знаете, где находится этот дом?

— Точно не скажу, где-то по соседству.

— Рядом с коттеджным городком, где живет доктор Скарпетта?

— Да.

— Вы сможете найти тот дом, где вы пережидали непогоду, сэр?

— Он не достроен. Очень большой. Особняк, где пока никто не живет. Я его узнаю.

Бергер обращается ко мне:

— Тот самый, где он предположительно обитает с тех пор, как прибыл в Ричмонд?

Киваю. Знаю этот дом. Думаю, несчастные хозяева теперь вряд ли захотят в нем жить. Шандонне говорит, что прятался в заброшенном особняке дотемна. В тот вечер он решил предпринять вылазку, а чтобы стража на воротах его не увидела, пробирался вдоль реки и проложенных за ней железнодорожных путей. Утверждает, что еще раньше стучался в мою дверь, однако никто не отозвался. Тут Бергер спрашивает меня, когда я в ту ночь вернулась домой. Отвечаю, что после восьми. Закончив работу, заехала в магазин скобяных товаров. Хотела взглянуть на инструменты — меня сильно заинтриговали необычные раны, обнаруженные на теле Дианы Брэй, и кровавые отпечатки на матрасе, оставшиеся от инструмента, которым убийца наносил удары. Именно тогда-то я наткнулась на обрубочный молоток и прикупила один для себя, а потом отправилась домой.

Шандонне продолжает: его начали терзать сомнения, приходить ли ко мне. Стало страшно: повсюду сновали полицейские машины. Один раз, когда уже стемнело, он подошел к моему дому и увидел у парадного крыльца две патрульные машины. (Они приехали после того, как Жан-Батист пытался взломать гаражные ворота, чтобы приехала полиция. Он, естественно, утверждает, что к сработавшей сигнализации не имеет никакого отношения. «Это все они — больше некому», — заявляет Шандонне. Между тем дело близилось к полуночи. Разыгралась метель.) Он спрятался за деревьями возле моего дома и ждал там, пока не уехала полиция. Теперь, по его словам, выпал последний шанс повидаться со мной. Он был твердо убежден, что его недруги уже проникли в квартал и тогда пощады мне не ждать. Так что он решился: подошел к двери и постучал.

— Чем вы стучали? — спрашивает Бергер.

— Припоминаю, там был дверной молоток. Наверное, им. — Он осушает последние капли пепси в стаканчике, и Марино на экране спрашивает, не налить ли еще. Шандонне, зевнув, качает головой. Этот мерзавец рассказывает, как он пришел в мой дом, чтобы вышибить мне мозги, и умудряется при этом зевать!

— Почему вы не воспользовались звонком? — интересуется Бергер. Это важно. Звонок активизирует систему слежения. Если бы Шандонне все-таки позвонил, я бы увидела его на экране, не открывая двери.

— Не знаю, — отвечает тот. — Увидел молоток и постучал.

— Вы обратились к хозяйке с какими-нибудь словами?

— Сначала промолчал. Потом до меня донесся женский голос: «Кто там?»

— И что же вы ответили?

— Представился. Сказал, что располагаю сведениями о неопознанном трупе, чьим делом она занимается. Попросил разрешения переговорить с ней.

— Вы сказали, как вас зовут? Назвались Жан-Батистом Шандонне?

— Да. Я сообщил, что приехал из Парижа и заезжал к ней на работу, но не застал. — Он снова зевает. — И тут происходит прямо-таки что-то невероятное, — продолжает он. — Внезапно дверь открывается, и передо мной предстает она. Приглашает войти. Едва я успел ступить на порог, как дверь за мной захлопнулась, у нее в руке откуда-то оказался молоток, и она попыталась меня ударить.

— Вдруг оказался молоток? Она его схватила? Или он сам собой возник, из воздуха?

— По-моему, эта женщина схватила его со столика в прихожей. Не знаю. Все произошло так быстро. Я пытался спастись, побежал в гостиную, молил ее остановиться, и тогда случилось самое кошмарное. Быстро, как молния. Помню только, что я оказался по одну сторону дивана, она по другую, да как запустит чем-то мне в лицо. Будто жидким огнем в глаза метнула. Никогда не чувствовал такой, такой... — Он снова всхлипывает. — Боли. Я кричал, пытался прочистить глаза. Казалось, она точно меня убьет, и вдруг в голове как вспышка молнии пронеслось: она одна из этих. Это они. Теперь-то я точно в их лапах. Надо же, сам угодил в ловушку! Все было запланировано, чтобы мой погибший брат попал именно к ней, потому что она — одна из них. Теперь меня арестуют, чтобы получить наконец то, за что они так долго боролись.

— И что же этим людям от вас нужно? — спрашивает Бергер. — Расскажите снова, потому что мне очень трудно понять, а тем более поверить в то, что вы пытаетесь объяснить.

— Им нужен мой отец! — За все время разговора Жан-Батист впервые проявил сильные эмоции. — Они хотят добраться до папы! Найти предлог, чтобы схватить его, унизить, уничтожить. Выставить все так, будто мой папуля породил убийцу, и тогда подобраться вплотную к моей семье. И все это продолжалось годы! Годы! Я — Шандонне. Посмотрите, на что я стал похож! Смотрите! Смотрите же!

Он вытягивает руки в позе распятого Христа: с его тела свисают клоки длинных волос. Сама не своя от потрясения, я вижу, как он срывает с себя черные очки и свет пронзает его слабые обожженные глаза. Я лишилась дара речи. Похоже, он ничего не видит перед собой, только слезы струятся по щекам.

— Я уничтожен! — кричит он. — Я урод, слепец, меня обвиняют в преступлениях, которых я не совершал! А все потому, что вам, американцам, захотелось казнить француза! Разве не так?! Чтобы другим неповадно было! — С громким скрипом отодвигаются стулья, Марино и Талли устремляются к подозреваемому, удерживая того в кресле. — Я никого не убивал! Эта мерзавка хотела со мной расправиться! Смотрите, что она со мной сделала!

Слышу спокойный голос Бергер, которая обращается к задержанному:

— Мы беседовали целый час. Теперь прервемся. Достаточно. Успокойтесь, не надо так волноваться.

Кадры замелькали, экран пересекли черные полосы, сменившиеся голубизной ясного дня. Бергер выключает видеомагнитофон. Я сижу, от потрясения не в силах вымолвить ни слова.

— Вынуждена признаться, — прокурор нарушает пугающую тишину в умолкшей, словно зачарованной безумной речью Шандонне, комнате, — что некоторые антиправительственные, параноидально настроенные идиоты, коих в мире немало, сочтут его откровения вполне правдоподобными. Будем надеяться, никто из них не попадет на скамью присяжных. Тут и одного хватит, чтобы все дело завалить.