Последняя тайна

Генерал Амидеи должен был ехать в Рим и перед отъездом пригласил к себе Ликату. Он долго его инструктировал: Тано следует держать в полном одиночестве, никаких контактов с внешним миром, в том числе и с Марией. В доме могут находиться только они трое: Ликата, Браччо и Феде. Никакой выпивки Тано не давать. Ежедневно представлять подробные отчеты о том, что он делал, как себя вел, что говорил. Следить 24 часа в сутки — так, чтобы у него в Риме была полная информация.

— Этого человека надо морально сломить, вынуть из него душу, а потом воссоздать заново, вдохнуть в него силы, чтобы он мог, встретившись с Салимбени, противостоять ему, — сказал генерал.

— Вы надеетесь, что нам удастся изгнать из него дьявола? — улыбнулся Давиде.

— Нет, речь идет скорее о другом: сделать так, чтобы он снова стал одержим дьяволом, и заставить работать уже на нас, — серьезно ответил Амидеи. — Вопросы есть? — официальным тоном спросил он.

Ликата покачал головой.

— Нет, генерал.

Амидеи встал из-за стола и подошел к Давиде. И прямо смотря ему в лицо, уже по-дружески спросил:

— Как вы себя чувствуете, Ликата? Последнее время у вас усталый вид.

— Иногда голова немного побаливает. Ничего, все в порядке, — отвечал Ликата.

— Если бы вы в молодости не занимались боксом, Ликата, вас сейчас уже не было бы в живых. У вас великолепная реакция; когда в вас стреляли, вы успели чуточку уклониться в сторону. Как будто вам наносили в голову удар правой. Вот так.

Генерал сделал движение рукой, словно собираясь нанести удар. Давиде мгновенно нагнул голову — сработал рефлекс. Оба засмеялись.

— Я все о вас знаю, Ликата. Когда вы играли в футбол, вы были нападающим. Вы вообще — игрок атакующего стиля.

— А вы, генерал, занимались боксом, играли в футбол? — спросил Давиде.

Генерал покачал головой.

— Меня скорее можно назвать защитником. Защищаю всех нас, а особенно своих подчиненных. Мне бы в одиночку, без вас, Ликата, с Тано не справиться. С ним нужен именно нападающий, такой, как вы. Вы его одолеете.

— Не знаю, не знаю, генерал, чем это кончится, — задумчиво проговорил Ликата.

— Это можете сделать только вы, — продолжал Амидеи. — Вы с ним похожи друг на друга: тяжелое прошлое, неясное будущее, а в настоящем — обуревающая вас злость ко всему, что видите вокруг… Вы одержите верх, Ликата, и он пойдет за вами, подчинится вам. Буду ждать ваших донесений. Ежедневно!

— Слушаюсь, генерал. Будет исполнено, — поклонился Ликата и вышел.

Затем Амидеи вызвал к себе Феде и велел позвонить Салимбени. Феде набрала номер, трубку снял сам сенатор.

— Вы узнаете меня? — спросила Феде.

— Нет, синьорина, — неуверенно ответил Салимбени.

— Я недавно заходила к вам. Слушайте внимательно. Наш общий знакомый хочет поговорить с вами. Ровно через неделю он позвонит вам, чтобы условиться о встрече. Только без этих фокусов, как в тот раз. Вы согласны? Ответьте только да или нет.

После довольно долгой паузы на другом конце провода прозвучало неуверенное «да». Феде повесила трубку.

В отсутствие генерала дни тянулись монотонно, похожие один на другой. Все трое почти не отлучались из дома. Давиде ежедневно посылал в Рим факсом письменные донесения генералу. Было похоже, что он ведет дневник, только записывает в него все не о себе, а о Тано.

На шестой день произошел очередной срыв. Глубокую депрессию у Тано сменила вспышка бешеной ярости. Он начал крушить в своей комнате мебель, перебил всю посуду. По всему дому разносились его дикие крики, страшная ругань и проклятия.

— Сволочи, мерзавцы! Выпустите меня или отправьте в тюрьму! — вопил он. — Всех вас замочу! Ни хрена вы со мной не сделаете, не надейтесь, ублюдки!

В заглянувшую в комнату Феде Тано запустил лампой. Когда к нему вошел Ликата, он еще пуще распалился.

— Ненавижу всех вас, а тебя больше всех! Убью, не подходи!..

— Ломать мебель бесполезно, — спокойно проговорил Ликата, — успокойся. Этим ты себе не поможешь.

Тано набросился на него с кулаками.

— Пришибу! Легавый проклятый!

— На, бей, если от этого тебе станет легче! Давай, выпусти пар.

Тано нанес Ликате удар в солнечное сплетение, от которого тот согнулся пополам. Но тут же сам получил правой в челюсть и рухнул на пол. Однако сразу же вскочил и вновь накинулся на Давиде, словно в истерике выкрикивая что-то бессвязное.

Тано оказался достойным противником. Несколько его ударов достали Ликату. Но Давиде был сильнее и опытнее: изрядно измолотив Тано, он отшвырнул его в угол комнаты и тот уже не смог подняться. Вид у обоих после яростной схватки был соответствующий: взлохмаченные, задыхающиеся, в рубашках, выбившихся из брюк.

Давиде перетащил стонущего Тано на постель, обтер ему лицо и прошептал на ухо:

— Помни свое обещание! Встреча с Салимбени уже назначена. Ты должен сделать это. Должен хотя бы ради Марии!

В комнату вбежали Браччо и Феде. Девушка закричала:

— Хватит, Давиде! Оставь его,

— Не беспокойтесь. Уже все в порядке. — И, погасив свет, оставил Тано одного.

Дочь «Архивиста»

После разговора с прокурором Лоренцо Рибейра никак не мог прийти в себя. Хотя внешне он хранил обычное спокойствие, Лоренцо не мог подавить в себе досады, даже некоторой растерянности и чувства собственного бессилия, которых никогда еще ему не приходилось испытывать. Как же так? Он все заранее тщательно продумал, каждый шаг, словно следующий ход в сложной шахматной партии, которую он неоднократно разыгрывал в уме. Все ложилось одно к одному и должно было обеспечить победу. Но сразу по прибытии в Милан его поджидало первое непредвиденное обстоятельство: фотографа Беллини, который обещал принести имевшуюся у него одну старую чрезвычайно ценную фотографию, вдруг убили при таинственных обстоятельствах — неизвестно кто и почему. А имей он эту фотографию, Лоренцо мог бы получить неограниченную власть над своими восточноевропейскими партнерами — этой мерзкой кучкой стариков — жадных интриганов, недобитков прежних тоталитарных режимов. Теперь, когда с него потребовали огромную сумму золотом, также неожиданно возникает новое непредвиденное обстоятельство: его счета в банке оказываются заблокированы из-за какой-то чертовой анонимки. Кто мог ее прислать? Кто может с такой точностью знать обо всех тонкостях финансовых операций унаследованных им отцовских фирм? Лоренцо чувствовал, что почва уходит у него из-под ног и решил посоветоваться со старым Картой, знавшим все секреты мафии.

Чтоб не привлекать внимания, они встретились вечером на улице. Карта был, как всегда, в черном, вид у него был мрачный и торжественный.

Он сообщил Рибейре, что в Италию из Африки вернулся Тано Каридди.

— Я думал, его уже нет в живых, — отозвался Лоренцо.

— Сорная трава живуча. Ведь я вам говорил, — напомнил Карта, — что, узнав о гибели Купола, слетятся стервятники…

Лоренцо, ничего не скрывая, рассказал Карте о том затруднительном положении, в котором он очутился — срочно нужны огромные суммы, а он лишен возможности их получить.

— Может быть, стоит обратиться к Тано? — спросил он мнение Карты. — Тано — финансовый гений, у него огромный опыт в таких делах, он может помочь мне выкарабкаться из этой ловушки, в которую я попал.

— Тано Каридди — ядовитая змея, все, кто имеет с ним дело, гибнут. Послушайтесь меня. Не повторяйте этой ошибки, — подчеркивая каждое слово, произнес Карта. — Бренно и так уверен, что вы заодно с Тано. Это опасно.

— Но кто же все-таки мог прислать эту проклятую анонимку? Что это за новый неизвестный враг? — спросил Лоренцо.

— Другой стервятник. Больше некому. Это дело рук «архивиста».

— Архивиста? — переспросил Лоренцо.

— Да, так мы называем Эспинозу. У него заведены дела на всех важных людей. Это он повинен в смерти семейства Линори и моего маленького Нинни. При помощи своих бумажек он может погубить кого хочешь. А если не выходит, подсылает убийц. Эспиноза был самый главный. И сейчас еще, видать, может вредить.

— Но зачем ему вредить мне? — растерянно спросил Рибейра.

— Возможно, его кто-то заставил, — подсказал Карта. — К примеру, Бренно. Надо кончать с обоими стервятниками — и с Тано, и с Эспинозой.

— Не торопись, сейчас еще не время. Мне не до того, — проговорил Рибейра.

— Сорную траву надо рвать с корнем и чем скорее, тем лучше, пока она все не задушила, — изрек Карта.

— А как добраться до этого архива? Где он его хранит? — спросил, немного помолчав, Рибейра.

— Этот вопрос задаете себе не вы один. Из-за бумажек Эспинозы люди ночей не спят. Многие хотели бы их заполучить, — ответил Карта.

— Ну а ты сумел бы? — задал вопрос «старшему» Лоренцо.

— Почему бы не попробовать? — как всегда лаконично ответил Карта. — А что потом делать с Эспинозой?

— Да делай с ним что хочешь. Ну его ко всем чертям! — ответил Рибейра. — Только держи меня в курсе. Сообщи поскорее.

Карта молча поклонился и исчез в темноте.

Судья Сильвия Конти сидела за письменным столом у себя в прокуратуре и ломала голову, задавая себе вопрос, кто же прислал им анонимную справку о банковских операциях отца, а потом сына Рибейра. На мафию это не было похоже: мафиози вряд ли систематически изучают тонкости финансовых операций итальянских и зарубежных банков. Все ее внимание до сих пор поглощало само письмо с множеством цифр: номера банковских счетов, перечисленные суммы, даты… Сейчас же она сделала самое простое: взглянула на подколотый сзади к бумагам конверт. Это был простой коричневатый канцелярский конверт. Адрес прокуратуры отпечатан на пишущей машинке с явным дефектом: буква «п» выскакивала над строкой. На марке явственно читался почтовый штемпель: «Бергамо»… Значит, письмо пришло из этого города близ Милана. Обладать такими сведениями о крупных банковских операциях, так умело подобрать и расположить их мог лишь один человек — сам не мафиозо, но верный друг мафии. Он и ее старый знакомый — Антонио Эспиноза! Как же ей раньше не приходило это в голову!? Рано она его сбросила со счетов.

Сильвия подозвала своего верного помощника — сержанта Джуньи — немолодого многоопытного полицейского и попросила его принести записи о лицах, посещавших Эспинозу в тюрьме. В журнале посещений фигурировал только один человек — дочь Эспинозы Ирене. «Местожительство: Бергамо, аллея Свободы, 18. Место работы: Бергамо, Исторический архив». Так, может быть, письмо прислала дочь Эспинозы? Сильвия решила сейчас же поехать к ней, благо до Бергамо недалеко — за час она туда доберется.

Вскоре на фоне высоких альпийских предгорий в ясном прозрачном воздухе перед сидевшей за рулем Сильвией четко вырисовался изящный силуэт Бергамо. Этот город — один из самых живописных в Ломбардии: остатки древних крепостных стен, величественные палаццо, пышные храмы всех эпох — от XII до XVIII века. Вместе с тем Бергамо — и важный культурный центр — театры, университет, музеи, огромная библиотека и Исторический архив, где работала Ирене Эспиноза. Город причудливо раскинулся на двух уровнях: Старый город на горе, а Новый — внизу, в долине. Соединяет их, кроме извилистых улиц, фуникулер.

Массивное старинное палаццо, в котором находился Исторический архив, отыскать оказалось нетрудно. Оно стояло в самом центре Старого города, близ площади Гарибальди. На вопрос, где найти Ирене Эспинозу, швейцар сказал, что она в главном читальном зале.

— Вы Ирене Эспиноза? — спросила Сильвия молодую коротко стриженую девушку, печатавшую за столиком на пишущей машинке.

Девушка была интересная, с тонкими чертами красивого лица. На вид ей было года двадцать три-двадцать четыре.

— Да, я, — удивленно ответила она. — Чем могу быть вам полезна?

Сильвия представилась, вызвав у девушки еще большее удивление, если не замешательство.

— Не волнуйтесь, всего лишь маленькая служебная проверка, — сказала Сильвия. — Давно вы здесь работаете?

— Уже лет пять, — ответила Ирене.

— И чем же вы конкретно занимаетесь?

— Регистрацией и классификацией различных документов, не открытых для всеобщего пользования, — ответила девушка.

— Иными словами, храните секретный фонд?

— Да, что-то вроде того.

Разговаривая с Ирене, Сильвия подошла к пишущей машинке и резко вытащила из нее страницу, на которой Ирене успела напечатать всего несколько строк.

— Что вы делаете? — испуганно воскликнула Ирене.

— Видите ли, странное совпадение: у вашей машинки прыгает буква «п», такой же дефект у машинки, на которой напечатан адрес на этом конверте. — Сильвия достала из сумочки конверт и показала его Ирене. — Пожалуйста, расскажите мне подробно, в чем состоит ваша работа, покажите документы, которые вы обрабатываете.

Девушка повела Сильвию во внутренние помещения архива.

За их беседой внимательно наблюдал, закрывшись газетой, один из посетителей читального зала — пожилой мужчина с седыми усами в черном костюме. Это был Джакомо Карта. Он приехал сюда почти сразу же вслед за Сильвией, ход его мыслей был почти такой же, как у судьи Конти. И необходимые сведения он получил из ее же кабинета.

Подежурив некоторое время у подъезда, Карта дождался знакомого человека — мелкого чиновника миланской прокуратуры. Он работал там секретарем.

— Здорово, Джелуццо, — приветствовал он его, неожиданно вырастая словно из-под земли. — Молодец! Знатно устроился — секретарь в прокуратуре…

Чиновник, невысокий пожилой человечек, увидев Карту, задрожал от страха.

— На Сицилии, помнится, ты работал на нас. А теперь на кого работаешь? — грозно спросил Карта.

— Конечно, на вас, на вас, — торопливо произнес Джелуццо. — Ты что, Карта? Спрячь пистолет. Что тебе от меня нужно?

— Где фотографии, которые были у убитого Беллини?

— Клянусь, не знаю. Никогда о них не слышал.

— Вы получили анонимное письмо насчет банковских счетов Рибейры. Тебе известно, кто его прислал? — задал следующий вопрос Карта.

— Только что слыхал: думают, что дочка старого Эспинозы.

— А где она живет не знаешь?

— Работает в Историческом архиве в Бергамо, — сказал секретарь.

— Значит, говоришь, в Бергамо… Вот оно что… — задумчиво проговорил Карта и, не поблагодарив и не попрощавшись, ушел, оставив секретаря радоваться, что дешево отделался.

Как только Сильвия уехала, Ирене бросилась звонить по телефону отцу. Известие о том, что судья Сильвия Конти побывала у дочери, потрясло Эспинозу. Под ударом оказалось самое драгоценное для него в жизни: дочь и архив.

— В архиве вся моя жизнь! И твоя тоже! — кричал он в трубку. — Это наше будущее! В этих документах — подлинная, а не официальная история нашей страны, все ее тайные болезни! Когда я скажу, ты сможешь опубликовать эти документы в печати! Не теряй ни минуты, отбери то, что помечено, как самое важное — папки и кассеты — и немедленно уезжай из Бергамо. Не знаю куда, подальше, за границу! Обо мне не беспокойся. Пока не звони мне. Ни в коем случае! Я сам дам о себе знать.

Ирене умоляла отца беречь себя, просила тоже спрятаться.

Эспиноза попрощался с дочерью, повесил трубку и погрузился в глубокое раздумье. Только сейчас он по-настоящему почувствовал, как он стар и как от всего устал. Потом поднялся с кресла, принял лекарство, запил его. И вдруг с неожиданной яростью изо всех сил швырнул бутылку с минеральной водой в угол комнаты. Бутылка разлетелась на мелкие осколки по всей гостиной.

В то время, как Ирене звонила отцу, Карта, выйдя из архива, по ближайшему автомату вызвал Сантино. Тот уже уложил девчушку и сам улегся спать. Карта приказал ему немедленно прислать ему надежного водителя — кого-нибудь из их людей — с автофургоном в Бергамо. Он будет ждать на площади Гарибальди.

— Есть тут одна работка, — пояснил он, — с собой пусть никого больше не берет. Дело деликатное. Поможет мне его чисто обделать.

— Понял, — ответил Сантино, — сейчас пришлю.

Ирене в панике начала собирать документы. Папки и кассеты она набросала в большую картонную коробку. Теряя туфли, чуть не роняя тяжелый ящик, она дотащила его до машины, поставила на заднее сиденье. Включила зажигание и выехала из внутреннего двора на улицу. Там ее уже терпеливо дожидался белый автофургон — небольшой, но массивный. За рулем сидел Стинко, рядом с ним Карта.

Из Бергамо лучами расходятся несколько автострад. На Милан, через Монцу, на Брешию, на юг — к Тревильо, на север — на Лекко, к озеру Комо. Есть еще две дороги — тоже на север — одна вдоль долины реки Брембо, другая — вдоль долины реки Серио. Ирене решила ехать вдоль Серио — она самая из всех пустынная. Этот крутой горный серпантин не очень-то любят автомобилисты. Дорога короткая, кончается в Клузоне — места тихие, они меньше привлекают миланцев и вообще туристов. А дальше по горным дорогам можно будет добраться до какого-нибудь маленького селения, передохнуть в пансионе или на пустующей сейчас лыжной базе, отдышаться и продолжать путь — до границы со Швейцарией рукой подать.

Белый фургончик следовал за машиной Ирене неотступно, держась на некотором расстоянии позади. Но когда отъехали от Бергамо подальше, фургон подошел почти вплотную, и только тут Ирене осознала грозящую опасность. Сначала фургон несколько раз сильно ударил ее машину в багажник, потом стал оттеснять на встречную полосу. По одну сторону узкой дороги стеной вздымалась гора, по другую, за белыми каменными столбиками ограждения, шел крутой откос, а внизу под ним зияла пропасть. Фургон старался прижать ее машину к столбикам — или сбросить, или подставить под первую же встречную машину. Дорога петляла все круче, что ждало за очередным поворотом — неизвестно. Начало смеркаться. Ирене была классным водителем, да и машина, которую ей подарил отец, была мощная и надежная. Ирене не теряла хладнокровия и надежды уйти от неизвестных преследователей. Дорога петляла все сильнее, но и Ирене все время петляла по дороге, не давая шоферу фургона возможности обдумать маневр. Карта начинал нервничать и торопил вцепившегося в руль Стинко. Стрелять Карте не хотелось — это должно выглядеть как дорожная авария.

Ирене уже начала отрываться от преследователей, когда на очередном вираже на нее из-за поворота выскочил большой грузовик. Белый фургон прижался к горе. Грузовик с ревом ударил машину Ирене в лоб и умчался. Машина перелетела за ограждение, перевернулась, на какое-то мгновение задержалась на откосе и сорвалась в бездну. Послышался глухой удар, и вверх взметнулись языки пламени, взвился столб черного дыма. Все было кончено.

Карта и Стинко молча стояли у обочины и смотрели, как далеко внизу пламя лижет бока машины. Рядом с горящей машиной пылали маленькие костры — догорали папки и кассеты, высыпавшиеся из коробки, вылетевшей через оторванную дверцу машины. Ненавистный Эспиноза лишился и дочери, и своего проклятого архива. Мщение Карты началось, но в душе у «старшего» не было радости. Да жаль было и архива — кто знает, наверно, он мог бы еще пригодиться и Рибейре, и ему самому.

Вперед по одной дороге

На следующий день после их дикой драки Тано, как ни в чем не бывало, свежевыбритый, аккуратно — волосок к волоску — причесанный, вошел в комнату Давиде и сказал, что готов позвонить Салимбени. Как раз истекла неделя после того, как с Салимбени говорила Феде. Давиде показал рукой на аппарат.

Тано набрал номер Салимбени.

— Я хотел бы поговорить с синьором Этторе Салимбени. Скажите только, что звонит Тано. Он поймет.

Когда секретарша передала трубку Салимбени, Тано тихим, спокойным голосом, не глядя на стоящего рядом Ликату, проговорил:

— Да, это я. Через три дня. Будь у себя на вилле в Стрезе и жди меня. Только один. Никаких споров и возражений. Да или нет.

Когда на том конце провода раздалось «да», Тано положил трубку.

Очень поздно, уже в начале ночи, Давиде услышал в комнате Тано шорох, потом его осторожные шаги по коридору. Тано определенно собирался выйти из дома. Давиде набросил куртку и покрался за ним.

Тано шел по парку в сторону ограды. То и дело он пропадал из виду в темноте среди стволов деревьев. Стараясь не отставать, Ликата шел за ним. Вынул пистолет: кто знает, что может взбрести в голову этому непредсказуемому и невероятно хитроумному человеку. Может быть, днем он звонил Салимбени лишь для отвода глаз. До конца доверять ему не приходилось.

Вдруг Ликата увидел, что Тано спокойно опускается на скамеечку под деревом, Он сидел, обхватив голову руками и глубоко задумавшись. Вокруг стояла тишина, только изредка вскрикивала какая-то ночная птица.

Давиде неслышно подошел и сел рядом с Тано.

Тано неожиданно заговорил. Тон его был спокойный и грустный.

— В первый год, что я провел в тюрьме, камера-одиночка у меня была без окна, только под потолком находился квадратик для вентиляции. Через него я видел небо. Когда угол камеры делался черным, я знал, что пришла ночь, когда синим — вечер, когда розовым — начинало светать, а когда белым — наступал новый день… Скоро я поеду к Салимбени. Но прежде, чем отправиться к нему в Стрезу, я хочу навестить в Милане Марию… Знаешь, наши родители были очень бедны, а Мария росла хилым, больным ребенком. Все время плакала, всех боялась. Ей грозило попасть в сумасшедший дом. Но у нас на Сицилии есть обычай: если родился мальчик, воду, которой обмывают роженицу, выплескивают на улицу, — значит, мужчина не должен сидеть дома, перед ним открыт весь мир, а если родилась девочка, этой водой поливают горшочки с базиликом, который держат на кухне, — значит, женщина должна никогда не покидать свой дом. Вот Мария и сидела всегда дома, взаперти. Всю жизнь провела дома. Она такая хрупкая, пугливая. Ее так легко обидеть… Нет, справедливости в этом мире не найти… — добавил он со вздохом.

— Но ведь это по вине также и таких, как ты, — заметил Ликата.

— Тебе сломали жизнь, ты столько хлебнул горя и еще печешься о справедливости, — усмехнулся Тано.

— Знаешь, прежде чем умереть, мне хотелось бы все-таки увидеть торжество справедливости, ну хотя бы в чем-то малом, хотя бы однажды. И ты должен помочь, чтобы эта моя мечта осуществилась, — проговорил Давиде.

— Да, я встречусь с Салимбени, — понимая ход его мыслей, сказал Тано. — Но Салимбени чертовски хитер. Боюсь, он почувствует во мне перемену. Но если мне удастся подцепить его на крючок, прошу вас: отпустите меня. Ведь я выполню то, что обещал. Купите нам с Марией два билета на самолет, и я клянусь — вы никогда больше обо мне не услышите. Сделайте это хотя бы ради Марии.

— Но разве ты не понимаешь, — возразил Ликата, — что ты для Марии — смертельная угроза. Как только мы перестанем охранять вас, они с вами разделаются. Вам от них не уйти.

— Мы уедем далеко, там нас никто не достанет. У меня есть крохотный островок в океане у берегов Сенегала. Вдали от судоходных линий. Мы будем жить там вдали от всех. Обещай, что вы нас отпустите.

— Я не могу ничего тебе обещать, — покачал головой Давиде. — Пока не поздно, может отступишь?

— Куда? — с горькой улыбкой ответил Тано. — Отступать уже некуда, позади ничего нет.

— В таком случае идем вперед! — сказал Давиде. — Вместе. По одной дороге.

— Хорошо. Но только до тех пор, пока я не найду ту, что мне больше по сердцу, — отозвался Тано. И помолчав добавил: — Мне нет никакого дела до вас всех — ни до вашего спецподразделения, ни до Амидеи, ни до тебя… Я лишь хочу свести баланс, восстановить равновесие…

— Ну а что потом? — спросил Ликата.

— Потом — каждый сам по себе! — ответил Тано.

— Сам по себе… — беззвучно повторил Давиде.

Покопавшись пару часов в фондах специального хранения Исторического архива, Сильвия сделала важное для себя открытие и теперь, вернувшись в Милан, пришла доложить о нем своему шефу. Вскоре после того, как в архив поступила работать Ирене Эспиноза — дочь того самого Эспинозы и начала заниматься «спецхраном», в дар архиву поступило большое количество документов — «фонд» некоего покойного синьора Фалаччи. По завещанию дарителя условием хранения «фонда» было не вскрывать переданные документы до 2020 года. «Фонд Фалаччи» приняла на хранение и зарегистрировала Ирене Эспиноза. И самое интересное, что никакого покойного синьора Фалаччи не существовало в природе.

— Так вы подозреваете, что это и есть знаменитый «архив Эспинозы»? — спросил генеральный прокурор.

— Не подозреваю, а совершенно в этом уверена, — твердо сказала Сильвия.

— Но как?.. Хранить такие документы в Историческом архиве?..

— Это самое надежное место. Кто же станет их искать в государственном учреждении?

— И что же вы предполагаете предпринять? — спросил прокурор.

— Немедленно вернуться в Бергамо, конфисковать этот «фонд» и арестовать Ирене Эспинозу, — решительно ответила Сильвия.

Но только Сильвия успела вернуться в свой кабинет, как было получено сообщение о гибели дочери Эспинозы. Заехавший к Сильвии Давиде столкнулся с ней во дворе прокуратуры.

— Скорее, Давиде! Едем! — крикнула Сильвия, открывая дверцу полицейской машины.

— Куда? Что опять стряслось? — спросил Ликата.

— Убили дочь Эспинозы! — выдохнула Сильвия.

У сбитого ограждения на узкой горной дороге толпилась небольшая кучка людей, в стороне стояло несколько полицейских машин, «скорая помощь» и красная пожарная машина. У подведенного к самому обрыву подъемного крана суетилось несколько человек в ярко желтых жилетах и касках. Они осторожно, не спеша поднимали со дна пропасти, зияющей внизу под дорогой, какой-то длинный белый сверток. Вверх медленно плыли на канатах носилки с крепко привязанным к ним перепеленатым, как мумия в простыню, обгоревшим телом Ирене. Это все, что осталось от той общительной, красивой девушки, которая только этим утром знакомила Сильвию с хранилищами архива. Заморосивший холодный дождь делал это зрелище еще печальнее.

— Поедем, Давиде, — сказала Сильвия. — Тут нам нечего больше делать. Надо сообщить ее отцу.

— Благодарю за то, что вы лично пришли ко мне с этим известием, — проговорил Антонио Эспиноза, обращаясь к Сильвии. — Вы самый гуманный человек из всех, кого я только знаю. — Эспиноза сидел в глубоком кресле, сохраняя внешнее спокойствие. Только голос его звучал надтреснуто, и речь замедлилась. Однако он был по-прежнему велеречив и надменен. — Я всегда любил окружать себя красивыми, редкими вещами, — продолжал он и обвел рукой гостиную — коллекцию фарфора в стеклянных горках, книги в шкафах, картины, двуликую, как Янус, куклу на маленьком столике. — Вот посмотрите на эту географическую карту на стене: на ней указан год — 1497-й; может быть, рисовавший ее наивный картограф плавал на кораблях Колумба, открывал Америку… Он изобразил противоположности в природе — то, что существует вечно и создает равновесие: приливы и отливы, восход и заход солнца, новолуние и полнолуние, штормы и безветрие… В природе все имеет два полюса… Жизнь и Смерть, Добро и Зло…

Я ожидал, что мне придется расплачиваться за причиненное зло, что может случиться нечто подобное. Все эти годы я жил с ужасом в сердце, но старался этого не показывать другим. Вы думаете легко жить, тая в себе ужас? Я надеялся искупить содеянное. Если бы Ирене удалось уехать за границу, она опубликовала бы, когда я окончательно сошел бы со сцены, собранные мною материалы, и все бы в Италии содрогнулись, узнав в какой мерзкой клоаке они живут, в каком дерьме сидят… И мы сами этому способствовали, мы тоже несем за это свою долю ответственности… А теперь, извините меня — я хотел бы остаться один. Я устал…

Сильвия и Давиде слушали старика, не перебивая, хотя эта неуместная болтовня их раздражала, так же как и лезшая в глаза большая двуликая кукла в роскошном платье. Теперь, когда он, наконец, кончил, Ликата резко спросил:

— Мы разыскиваем некоего Сантино Рокки. Он обвиняется в похищении сестры Тано Каридди — Марии. Может быть, вам известно, где он скрывается?

— Ну почему вы не хотите оставить меня в покое? — плаксивым тоном произнес Эспиноза. — Откуда мне знать? Имейте ко мне сострадание хотя бы в такой момент!

— Мне жаль вашу погибшую дочь, а не вас. Вы здесь жестикулируете, рассуждаете, а ее уже нет в живых. Нет, Эспиноза, вы не вызываете у меня абсолютно никакого сострадания, — жестко сказал Давиде прежде чем уйти.

Четыре женщины

От Эспинозы Сильвия и Давиде поехали в больницу к Марии. Мария продолжала находиться в полубессознательном состоянии. Приходя в себя начинала всхлипывать, шептать, что она не хочет больше жить, или принималась звать Тано.

Сильвия присела на край постели и стала успокаивать ее, гладить ее лицо и волосы. Ликата же вновь принялся расспрашивать Марию о случившемся.

— Ну, опиши подробнее, какие они были! — настаивал он. — Что было видно в окно, какие звуки до тебя доносились?

Мария в ответ лишь плакала и стонала. Сквозь всхлипывания она повторила, что насильники были большие, грязные, страшные, у одного из них были золотые зубы, а за окном было темно. Наконец вспомнила, что все время слышала шум поезда.

— Да хватит тебе, Давиде! — потеряв терпение, воскликнула Сильвия. — Ты с ума сошел! Перестань ее мучить! — и чуть ли не силой оттащила его от постели Марии.

Давиде проводил Сильвию домой и зашел к ней. Оба они изрядно устали за день. Однако Сильвия тотчас бросилась к телефону и начала звонить по делам. Она категорически потребовала от коллег из полицейского управления, чтобы розыск насильников не откладывали до завтрашнего утра, а начали немедленно. Приметы одного из них — золотые зубы. Искать надо в районе железнодорожных станций, в домах вдоль путей…

— И активизируйте поиски Сантино Рокки, мы ведь дали вам фоторобот, — кричала она в трубку. — Жду ваших сообщений.

Давиде на кухне разогрел кофе и принес чашечку Сильвии. Не вставая из-за письменного стола она, наконец, улыбнувшись, выпила и поблагодарила его.

Потом пересела на маленький диван и показала Ликате на место рядом с собой.

— Садись, Давиде, расскажи о себе. Ты то исчезаешь, то появляешься. Чем ты сейчас занимаешься?

Давиде, улыбнувшись, ответил:

— Мы ведь условились, судья, что вы не будете меня допрашивать.

Сильвия не отставала:

— Но ты можешь хотя бы сказать в общих словах, что вы там делаете в вашем спецподразделении?

— Да, наверно, то же самое, что и ты, — ответил Давиде, — только чуточку менее элегантно, чуть погрубее — вот так, как я, например, допрашивал Марию.

— Извини, Давиде, за мою резкость в больнице, — проговорила Сильвия.

— Да нет, ты была совершенно права. Сильвия встала и подошла к Давиде.

— В прошлый раз ты сказал, что хотел рассказать что-то важное… Собирался даже написать, — проговорила Сильвия.

— Да, действительно… Но, наверно, не стоит… Ничего существенного… — неуверенно отозвался Давиде.

— Ты что, собираешься уходить?

— Да, мне пора, нужно идти, — не глядя на Сильвию ответил Ликата.

Но сам оставался стоять посреди комнаты. Сильвия приблизилась к нему вплотную, и он поцеловал ее на прощанье в щеку. Потом поцеловал еще раз в губы. Сильвия обхватила руками его за шею.

Так, обнявшись, сбрасывая с себя на ходу одежду, они начали медленно двигаться к спальне. Давиде осыпал поцелуями лицо, шею, плечи Сильвии.

Сняв с себя все, они упали на постель. Нежные ласки становились все горячее, страстнее. Казалось, вся накопившаяся в них нежность и страсть вырвались, наконец, наружу.

— Неужели мы еще можем быть счастливы? Ни о чем не думать? — прошептала Сильвия.

— Сейчас я думаю только о тебе, — отозвался Давиде.

Они сжимали в объятиях друг друга все крепче, все исступленнее. Это было не юное, нетерпеливое желание, а зрелая выстраданная страсть глубоко любящих людей.

Они откинулись на подушки, только когда почувствовали полное изнеможение. Давиде лежал, не снимая руки с груди Сильвии. Она вновь прижалась к нему всем телом и проговорила со счастливой улыбкой:

— Я и не предполагала, что мы все еще способны на такое…

О всем, что происходило в миланских тюрьмах, да и в прокуратуре становилось довольно скоро известно Бренно через его людей — они у него были повсюду. Одной из полученных новостей Бренно решил как можно скорее поделиться с преданным ему Сантино. Для конспирации они назначили встречу в условленном месте в машинах. Бренно с Марко в своем черном автомобиле ждали Сантино целых полчаса, и Бренно уже начал терять терпение. Наконец Сантино приехал и сказал, что он запоздал потому, что укладывал девчонку, а она никак не желала засыпать.

— Какая прекрасная нянька! — ухмыльнулся Бренно. — Ты бы укачал ее, спел бы колыбельную.

— У меня свой способ. Я укачиваю вот этим, — зло сказал Сантино, показывая на пистолет под курткой. — После этой колыбельной никто не проснется.

— Что, ты и девчонку пришил?.. — испуганно спросил Бренно.

— Да нет, ей я просто дал капель… Спит как сурок, — пробурчал Сантини.

— Слушай, у меня для тебя приятное известие. Мать девчонки перевели из следственного изолятора в общую камеру. Теперь надо заняться ею — это повеселее, чем нянчить ребенка. К ней надо кого-нибудь подослать — напомнить, что если она не скажет, где фотографии Беллини, то и ее дочке и ей самой хана.

Сантино молча кивнул и пошел к своей машине.

Вернувшись домой, он застал малышку не спящей — проснувшись, Франческа весело играла в кровати и что-то лепетала. Сантино решил, что, пожалуй, пора девочку искупать. У него была куплена детская ванночка и припасено все необходимое для купания. Выкупав ребенка, как заправская няня или заботливая мать, он насухо вытер Франческу, надел на нее рубашечку, закутал в одеяло, потом напоил молоком и уложил спать на ночь. А сам отправился организовывать «разъяснительную работу» с этой упрямицей Ниной в женской тюрьме.

На следующий день, когда Нину вместе с другими заключенными повели умываться в душевую, в кабину, где она мылась, зашла немолодая носатая женщина для секретного разговора. Две ее подруги стояли на стреме, чтобы никто не помешал.

— Нельзя ходить такой растрепой, — начала женщина, дергая Нину за распущенные волосы. — Ты должна следить за собой, аккуратно причесываться, не то обреем наголо, — продолжала она. — Вот, возьми себе это, — и протянула ей бигуди.

Нина сразу узнала одну из своих старых бигуди, которым дома любила играть Франческа. Понятливая в таких делах Нина обрадовалась, лицо ее сразу помолодело и похорошело от радостной улыбки.

— Где моя девочка? У кого она?

— С ней все в порядке. Ей живется, как в раю, она у хорошего человека. Но если не скажешь, где фотографии, которые были у Беллини, никогда не увидишь больше ребенка и сама не выйдешь отсюда живой.

У Нины был богатый тюремный опыт. Она не боялась этих страшных баб, знала, как себя с ними вести. Но и понимала, что эти угрозы не пустой звук, и впрямь опасны. О каких фотографиях идет речь, она действительно не знала. Что делать? Пока что она решила по-прежнему держать язык за зубами — это главная заповедь каждого уроженца Сицилии — и не давать себя разжалобить. Поэтому на очередном допросе, сколько ни бились Сильвия и Мартина, они ничего не смогли от нее добиться.

— Кому звонил в Прагу Беллини по обнаруженному в его записной книжке номеру? Кто этот Ячек или Яцек? Что связывало Беллини с молодым профессором Джорджо Каневари?

В ответ на все вопросы Нина лишь упрямо мотала головой и молчала.

Потом Мартина показала Нине какие-то бумаги и сказала, что нужно их подписать, если Нина не возражает против того, чтобы ее сына Николу усыновила одна хорошая семья. Об этих людях навели все необходимые справки — у них мальчику будет действительно хорошо. Он будет учиться в школе, летом уезжать на каникулы из города и регулярно навещать мать.

— Нет, лучше отдать его куда-нибудь далеко… В Австралию… — пробормотала Нина.

— Вам что, нет дела до ваших детей? — изумленно спросила Мартина.

— Не хочу их видеть. Никогда в жизни, — как заведенная повторяла Нина.

Сильвия и Мартина только переглянулись.

Судьбу содержащейся в женской тюрьме, ничем не примечательной, малограмотной женщины — беспутной Джаннины, матери трех детей и сожительницы убитого фотографа Беллини, помимо ведущей следствие судьи Конти и адвоката Мартины Феррари, очень близко принимали к сердцу самые различные люди, в том числе и Лоренцо Рибейра, который всерьез продолжал ухаживать за ее адвокатом.

Лоренцо пригласил к себе на ужин Мартину, надеясь получить ответ на сделанное ей заманчивое предложение у него работать.

Разговор он начал с заданного словно мимоходом вопроса, как дела у ее подзащитной. Мартина подробно рассказала Лоренцо обо всех обстоятельствах этого странного дела и поделилась с ним своими сомнениями: она твердо убеждена, что Нина не убивала Беллини, но тогда почему же она берет на себя вину, зная, что это грозит ей тридцатью годами тюрьмы? Почему она отказывается от своих детей? Если хочет спасти настоящего убийцу, то неужели готова заплатить за это такой высокой ценой? Лоренцо спросил, не поделился ли Беллини перед смертью какой-то тайной с Ниной, не оставил ли ей распоряжений. Нет, о его делах Нина либо ничего не знает, либо это скрывает.

Наконец заговорили о предложении, сделанном Мартине. Девушка наотрез отказалась от высокого жалованья и от собственного офиса.

— Вы что, заранее выучили текст своего ответа, — с улыбкой спросил Лоренцо, не подавая вида, что обескуражен отказом.

— Да, — в тон ему ответила Мартина, — две ночи не спала, все придумывала, как я вам это скажу.

Тогда Лоренцо изменил тактику и стал жаловаться на посыпавшиеся на него в Италии неприятности и просить Мартину по-дружески ему помочь.

— Разве справедливо, что мои банковские счета ни с того ни с сего заблокировали на основании какого-то анонимного доноса? — спросил он. — Я собираюсь опротестовать в законном порядке это решение прокуратуры и хочу просить вас юридически оформить жалобу, — сказал Рибейра. — Я прошу вас лишь просмотреть все банковские документы и решить, жулик я или честный человек. В зависимости от этого вы и примете решение, стоит ли со мной сотрудничать. Подумайте еще несколько дней над моим предложением. А пока вы можете приходить работать сюда, тут найдется достаточно места, — добавил Рибейра и повел Мартину осматривать дом.

— Буду ждать вашего ответа, — прощаясь с Мартиной, сказал Рибейра.

Поведение Нины становилось все более странным. На следующий день она устроила в тюрьме истерику, барабанила кулаками в двери, бросалась на решетку, требуя, чтобы к ней немедленно вызвали судью Сильвию Конти. А когда Сильвия приехала, Нина лишь безучастно на нее поглядела и отказалась с ней разговаривать. Видно было, что человек зашел в тупик: не знает, что делать. Причем Сильвия была уверена в непричастности Нины к убийству. Сильвия распорядилась привезти из приюта ее детей.

Нина оживилась. Стала расспрашивать Николу, как им живется в приюте и, не поверив, что им там хорошо, велела рассказывать Серене, шутила с детьми. Когда Серена спросила, скоро ли мама вернется из тюрьмы, Нина ответила:

— Мне тут хорошо. Здесь есть телевизор, можно гулять, здесь только женщины, а мужчин не пускают.

— Значит, я тоже смогу тут жить? — спросила маленькая Серена.

— Нет, сюда берут не всех, а только тех, кто заслужил это право. Вот, как, например, я.

— Зачем ты меня звала? — попробовала еще раз выяснить Сильвия.

— Ни за чем, — отрезала Нина, и, поцеловав детей, пошла за конвойной в свою камеру.

Вернувшись в камеру, Нина долго стояла перед висящим на стене маленьким зеркалом и вглядывалась в свое лицо. Потом с отсутствующим видом пошарила на полочке, нашла чью-то коробочку с косметикой и выломала оттуда зеркальце. Пошла, легла на свою кровать и перерезала осколком зеркала вены на запястьях обеих рук.

Сильвия и Мартина еще не успели уйти из тюрьмы, когда услышали о попытке самоубийства Нины. Во весь дух они бросились вверх по этажам к ее камере. В ответ на властные требования Сильвии перед ними беспрепятственно открывали все бесчисленные двери и решетки. Нину они нашли лежащей в луже крови на спине на своей койке. Помощи ей еще никто не оказал, и женщина истекала кровью. Мартина быстро и умело туго перетянула ей полотенцами запястья, а Сильвия распорядилась вызвать «неотложную», чтоб отправить Нину в больницу. Затем приказала установить в больнице охрану и позвонила Ликате, попросив его приехать.

Двойная игра

Карта возился со своими голубями во дворе дома на окраине города Комо, куда его выслали с Сицилии. Городок этот, к северу от Милана, раскинулся на берегу большого одноименного озера — на самой его южной оконечности, ближайшей к ломбардской столице. Голуби, воркуя, важно расхаживали по двору, взлетали на верхушки высоких конусообразных клеток, которые мастерил для них сам Карта. В рубашке с расстегнутым воротом, с закатанными рукавами он совсем был не похож на того мрачного старомодного господина, каким он казался на людях. Сейчас это был пожилой ушедший на покой крестьянин за своим любимым занятием, а не грозный «старший», вызывавший трепет.

Вдруг Карта услышал шум подъехавшей машины и поднял голову. Во двор вошли двое — Бренно с сыном Марко. Третий — телохранитель — остановился у ворот и смотрел им вслед.

Бренно был в прекрасном настроении.

— У тебя тут как в раю. Тишина, белые голубки, — сказал он, ухмыляясь. — А нам, бедным, постоянно приходится заниматься тем, что творится на грешной земле. Ни минуты покоя.

— Не тебе жаловаться на жизнь, Бренно. У тебя и так уже все схвачено, — отвечал Карта. — Чем могу быть тебе полезен?

— Скажи ему ты, — подталкивая Марко, проговорил Бренно.

Изо дня в день, терпеливо, не упуская ни единой возможности, Бренно старался приобщать Марко к делу, учил его, чтобы сделать из этого увальня, маменькиного сынка, настоящего мужчину — своего помощника, а потом и преемника. Марко помедлил, потом, облизнув губы, нерешительно начал:

— Отец хочет… — потом поправился: — Мы тут с отцом подумали и решили… что на встречу между Тано Каридди и Этторе Салимбени, — Марко обернулся к отцу и спросил: — Папа, он знает, кто такой Салимбени?

— Не задавай дурацких вопросов. Кто не знает сенатора Салимбени! — ответил Бренно.

— Так вот, чтоб на их встрече на вилле у Салимбени, — продолжал Марко, — присутствовал также ты.

— Разве ты не доверяешь Салимбени? — спросил Карта.

— Я никому не верю, — ответил Бренно.

— Значит, и мне, — отозвался Карта.

— Ты мне там нужен вот для чего: надо понять, что задумал этот ползучий гад Тано. Ты знаешь его и сумеешь разгадать, блефует он или у него в рукаве припасен туз, какие у него козыри. Ненавижу эту змею. Пока она ползает, нельзя ни на минуту спускать с нее глаз. И если только она осмелится высунуть жало, мы тотчас должны размозжить ей голову! — Бренно задыхался от ненависти.

Такая же ненависть к давнему врагу Тано переполняла и сердце Карты, но «старший» хорошо владел собой и только бесстрастно сказал:

— Я бы это сделал с превеликим удовольствием.

— Считай, что получил мое благословение, — усмехнулся Бренно. — Но еще рано.

— Чего откладывать? Я раздавил бы эту змею сразу, — сплюнув, пробурчал Карта.

— Нет, не спеши. Сначала посмотрим, что он замышляет, — проговорил Бренно и крикнул охраннику, чтобы тот принес из машины пакет.

Когда охранник принес пластиковый пакет, Бренно вытащил из него завернутый в газету сверток и небрежно швырнул на стоящий во дворе ящик.

— Вот, держи. Это тебе за беспокойство. Разверни, — сказал он Карте. — Здесь половина суммы — 50 миллионов лир, остальные — потом… Жду твоих сообщений.

Тем временем Тано одевался перед предстоящей встречей. Он давно уже не покидал стен своей комфортабельной тюрьмы, не выходил на улицу. Тано тщательно побрился, завязал галстук, причесал свои еще густые черные волосы. Он стоял перед зеркалом и долго всматривался в свое лицо: он хотел унять дрожь рук, придать физиономии ее прежнее бесстрастное выражение, а взгляду — пугающую людей неподвижность, словом, стать прежним Тано Каридди.

Надев пиджак, он вышел из своей комнаты и сказал ожидавшей его Феде:

— Я готов. Поехали!

Феде вновь выглядела элегантной шикарной секретаршей. Она взяла сумочку с подготовленным Браччо мощным передающим устройством и оружием и пошла вслед за Тано вниз к машине. Во второй машине — начиненном хитрой аппаратурой фургончике — разместились генерал, Ликата и Браччо. Операция «Порто Стреза», от которой они так много ждали, началась.

Порто Стреза — маленький порт курортного городка Стрезы на западном берегу Лаго Маджоре — ближнем к Милану из озер Северной Италии, идущих почти по самой границе со Швейцарией. Лаго Маджоре означает «большее» озеро, хотя озеро Гарда и превосходит его по размерам, да и Комо ненамного меньше. Порто Стреза находится напротив крошечных Борромейских островов. Эти красивейшие места, как сама Стреза, так и островки, — цель паломничества туристов со всего света. По берегам озера тянется цепочка огромных отелей, к водам озера сбегают громадные парки вилл как старинной, так и более современной архитектуры. Однако в это время года на идущей вдоль озера автостраде и в самой Стрезе было довольно пустынно.

В парке, окружающем построенную в духе классицизма виллу Салимбени, никого не было видно, ворота были открыты. Фургон остановился в некотором отдалении от въезда в парк, в нем остался Браччо, который должен был обеспечивать связь между всеми участниками операции и вести запись на пленку. Давиде с сильным биноклем расположился наблюдать за происходящим за оградой в кустарнике ближе к воротам, а Амидеи — немного подальше по другую сторону. Вскоре должны были прибыть Тано с Феде.

Наконец, послышался шум мотора и в ворота въехал автомобиль. Но это была не их машина. Из нее вышел мужчина и направился к дому. Под портиком его встретил Салимбени. Остановившись у украшавших вход двух каменных львов, они обменялись рукопожатием. Вид у Салимбени был удивленный: он явно не ждал этого гостя. Тот ему что-то начал объяснять.

— Внимание! — сказал в переговорное устройство Давиде. — Я узнаю приехавшего. Это Карта, раньше он был «старшим» у семьи Линори.

— Первое непредвиденное обстоятельство! — отозвался генерал. — Смотрите в оба! Карта очень опасен.

— Да-да, я ждал вас. Ваш шеф предупредил меня о вашем приезде, — сказал со своей лисьей улыбкой Салимбени Карте. — Мы с вами составим прекрасный дуэт.

— Надо еще, чтобы дуэт этот спелся, — холодно ответил Карта.

Салимбени и Карта вошли в дом. Не прошло и нескольких минут, как Браччо доложил, что подъезжает машина с Тано и Феде. Их встретил Салимбени и провел в вестибюль, а оттуда в гостиную.

В наушниках Ликаты послышался писк — Феде включила микрофон передатчика, находящегося у нее в сумочке.

Ликата доложил:

— Феде вышла на связь.

— Вы, наверно, знакомы, — проговорил Салимбени, глядя на Тано и Карту. — Вас не надо представлять друг другу.

— В последний раз я видел его с пистолетом в руках, когда он убил ни в чем не повинного человека, — сурово проговорил Карта. Перед глазами у него ожила сцена: Андреа Линори, лежащий на полу в луже крови, и бегущий к машине Тано, не успевший даже спрятать пистолет.

— Что делает здесь этот человек? — спокойно спросил Тано.

— Он представляет интересы некоторых наших сицилийских друзей, — ответил Салимбени.

— Но разве мы не договорились, что на встрече нас будет только двое? — сказал Тано.

— Да, но, понимаете, я уже раньше пригласил его и не успел отменить наше свидание, — попытался оправдаться Салимбени.

Затем, бесцеремонно обняв Феде за плечи, он легонько подтолкнул ее к двери:

— Вам, синьорина, лучше подождать в вестибюле. Тут у нас мужской разговор, и вам, наверно, будет скучно…

— Эй, убери лапы! Это тебе не одна из твоих секретарш! — резко одернул его Тано.

— Вы тоже должны были приехать один, — злобно сказал Салимбени.

Феде взяла со стола свою сумочку и вышла в вестибюль. Салимбени плотно притворил за ней двери. Феде с сумочкой в руках осталась стоять у самой двери.

В фургончике у Браччо медленно крутились две большие бобины — на пленку записывалось каждое услышанное слово.

Карта отошел в сторонку, не мешая хозяину виллы беседовать с Тано.

— Ты явился сюда меня шантажировать или хочешь договориться? — прошипел Салимбени, подойдя почти вплотную к Каридди.

— Я про тебя все знаю, — бесстрастно проговорил Тано. — В Африке ты обделывал дела на миллиарды с экспортно-импортной компанией «Сирт» — поставки продовольствия, лекарств, а также и радиоактивных отходов… Мне известны все подробности, даже то, как полгода назад, подписав договор в ресторане отеля «Локамбо», ты поднялся в номер с девкой, которую тебе там подсунули…

— Это мои личные дела, они тебя не касаются… Откуда тебе что-то известно?

— Дакар — маленький город, там все становится известно, а кроме того мне много рассказывал мой друг — твой компаньон Бало, — ответил Тано.

— На кого ты работаешь? — взвизгнул, выходя из себя, Салимбени.

— Все на того же хозяина, — ответил Тано Каридди. — А ты?

— Чего же ты хочешь? — пробормотал Салимбени.

Тано Каридди сделал паузу и, подчеркивая каждое слово, проговорил:

— Я хочу с твоей помощью вновь занять подобающее мне место в деловом мире, включиться в банковскую деятельность. Я хочу, чтобы ты работал на меня, а для себя лично я требую десять процентов со всех сделок.

— Десять процентов! — заорал Салимбени. — Да ты с ума сошел!

— Не ори! — прикрикнул на него Тано. — Ты в ловушке и тебе из нее не выбраться. В обмен я предоставляю три вещи: свой опыт и связи, свою голову и свой банк.

— Да разве у тебя остались банки? У тебя же все конфисковали, — впервые вмешался в разговор молчавший до сих пор Карта.

— Я владею одним маленьким банком за границей. О нем никто не знал, и он уцелел. Его деятельность вне всякого контроля.

— Скажи, где он? Как называется? — потребовал Карта.

— Тебя это не касается, — резко ответил Тано.

Карта медленно приблизился к ним и проговорил:

— Хватит болтать. Теперь слушайте, что скажу вам я. Сядьте и не дергайтесь — никто даже не успел заметить, как у него в руке появился здоровенный пистолет. Он направил его на них и продолжал: — Не шевелиться! Хорошо, Тано Каридди. Я согласен, принимаю твои условия. Ты получишь свои десять процентов, и мы будем работать вместе. Но надо провалить африканский проект. Денежки пойдут не туда. Все операции будут проходить через твой банк. Но смотри, не пытайся нас обмануть — теперь мы в одной лодке.

— Вы не в своем уме! — закричал испуганный Салимбени. — Сейчас же уберите пистолет! — Он совершенно не ожидал такого поворота дела.

— А ты поедешь со мной, — сказал ему Карта.

— По-моему, там что-то происходит! — крикнул в радиотелефон Амидеи. — Скажите Феде, что пора вмешаться. Ликата, скорее прикройте Феде. Надо вытащить оттуда Тано!

Давиде медлил с ответом.

— Ликата, вы меня слышите? — прокричал генерал.

— Да, слышу, — ответил Ликата, не трогаясь с места.

Давиде видел, как из подъезда виллы спокойно вышли Тано и Феде, сели в свою машину, и машина выехала за ворота. Потом показались под портиком Карта с Салимбени. Они уселись в автомобиль Карты и тоже уехали.

— Все в порядке, генерал, — наконец ответил Давиде. — По-моему, операция закончилась благополучно.

Когда Амидеи и Ликата вернулись в фургончик, генерал строго произнес:

— Ликата, вы не выполнили мой прямой приказ!

— Знаю, генерал, — спокойно отозвался Давиде.

— И совершенно правильно сделали! — рассмеялся Амидеи.

В условленном месте на автостраде их ждала машина Тано и Феде.

— Все прошло нормально, — сказал Тано. — Теперь мы сможем контролировать все их финансовые операции.

— Да_э но где я возьму для вас банк? — ворчливо отозвался генерал. — Чего у нас нет, того нет.

— Банк за границей нам необходимо иметь во чтобы то ни стало, — продолжал Тано. — Иначе я буду выглядеть вруном и все сорвется. Совсем небольшой, где-нибудь подальше от Италии. А вместо банковских служащих мы посадим ваших сотрудников.

Тано был воодушевлен этой идеей, он казался по-прежнему собранным, напряженным, как готовая распрямиться пружина.

Карта остановил машину у какой-то лужайки, не проехав и нескольких километров по горной дороге. Не говоря ни слова, он жестом велел перепуганному до смерти, ничего не понимающему Салимбени выйти из автомобиля. Указав на стоящий посреди лужайки вертолет, пробурчал:

— Пошевеливайся, нас ждут, — и подтолкнул Салимбени к вертолету. Как только они влезли, вертолет сразу взлетел и вскоре опустился посреди какой-то автострады. Уже стемнело, и в темноте еле вырисовывалась стоящая у обочины машина, а рядом высокая мужская фигура. Человек был в длинном черном пальто, с непокрытой головой, и его длинные волосы развевались на ветру.

Карта жестом приказал Салимбени идти вперед, а сам остался стоять у вертолета. Салимбени пошел по направлению к незнакомцу, каждую секунду ожидая получить пулю в спину: об этом «старшем» он был уже достаточно наслышан.

— Добро пожаловать! — приветствовал его, сделав несколько шагов навстречу, незнакомец. — Не бойтесь, вам будет в нашей компании неплохо.

— Кто вы? — спросил Салимбени.

— Я Лоренцо Рибейра, — ответил молодой человек. — Вы получите от меня 20 миллиардов лир за беспокойство. Только за то, что, как уже сказал Карта, откажетесь от подписанного в Дакаре договора, провалите эту африканскую сделку. Деньги должны быть вложены в другое дело и в другом месте.

— Двадцать миллиардов? — недоверчиво переспросил Салимбени. Жадность уже победила в нем все сомнения.

— Да, двадцать. Разве мало? — насмешливо спросил Лоренцо. И добавил: — Но только после того, как дело будет сделано.

Когда речь шла о деньгах, Салимбени все понимал с полуслова. После этой встречи с Рибейрой он отправился вместе с Картой в усадьбу Бренно и очень убедительно поддакивал Карте, излагавшему разговор с Тано, который потребовал себе 10 процентов, но обещал им свою помощь и предоставлял принадлежащий ему банк за границей.

Бренно был возмущен наглостью Тано и разбушевался не на шутку.

— Почему ты сразу не всадил этому гаду пулю между глаз? — ругал он Карту.

— Там была его секретарша, на вилле, наверно, еще кто-то находился, — отвечал Карта, разводя руками.

— Надо немедленно убрать этого мерзавца, эту ядовитую змею, — бесновался Бренно, стуча кулаком и сбрасывая со стола посуду.

— Пока лучше не поднимать шума, надо обождать, — рискнул подать голос Салимбени. — Тем более что Тано, наверно, просто блефует, ничего у него нет.

Бренно в ответ набросился на него с грубой бранью.

Молчавший до сих пор Марко неожиданно вмешался, поддержав Салимбени:

— Да, мне кажется, Салимбени прав, — проговорил он, — пока не стоит поднимать шум. Выждем немного, последим за Тано.

Бренно от удивления, что сын возразил ему, высказал собственное мнение, даже замолчал. Потом более спокойно распорядился:

— Карта, вы с Салимбени должны узнать, что это за банк у Тано Каридди, где он находится, его название, какой капитал и все такое прочее. Не откладывая! — И добавил: — Мне что-то не нравится вся эта история. Надо не спускать глаз с этой змеи Тано, пусть он только попробует ужалить, мы сразу раздавим его раз и навсегда, чтобы он не мог больше пакостить!

Конец «Архивиста»

Лоренцо Рибейра не оставлял надежды либо обольстить, либо подкупить Мартину (а может быть, и то и другое вместе!), не мытьем, так катаньем заставить ее с ним сблизиться и выведать у нее все, что ей расскажет ее подзащитная. Судьба фотографий Беллини не давала ему покоя — на них он делал, может быть, главную ставку в своей игре.

Мартина вновь была у него в гостях. Он снова водил ее по огромному дому, предлагая выбрать себе комнату для рабочего кабинета, где она могла бы ознакомиться с его бумагами.

— Ну что ваша подзащитная? — как бы между прочим спросил Лоренцо. — Есть какие-нибудь сдвиги?

Мартина рассказала, что Нина пыталась покончить с собой, перерезав вены на руках, и им с судьей Конти чудом удалось ее спасти — они успели остановить кровь. Теперь она в больнице.

— Почему она это сделала? — спросил Лоренцо.

— Сама не могу понять, — отвечала Мартина. — |Тем более, я по-прежнему уверена в ее невиновности.

— Сейчас судья ее допрашивает? — спросил Лоренцо.

— Нет, пока она слишком слаба.

В это время зазвонил телефон. Извинившись перед Мартиной, Лоренцо взял трубку. Это был «старший».

— Я выполнил свое обещание, — сказал Карта. — Я доставил к тебе того человека. Теперь в награду разреши мне заняться тем, кто нужен мне. Я слишком давно этого жду.

— Пожалуйста, занимайся себе на здоровье. Я тебе не мешаю, — проговорил Рибейра и повесил трубку.

Дверь гостиной Эспинозы резко распахнулась. На пороге стоял Карта. Антонио Эспиноза сидел в кресле рядом с постелью: теперь он и спал в этой комнате, уставленной дорогими его сердцу вещами. В руках у него была книга,

— А, это ты, — поднимая голову от книги, произнес он. — Ты что-то запоздал, я ждал тебя много раньше… Так оно и должно было случиться… Вот, сижу, читаю Бальзака. Видишь эту книгу? Прижизненное издание, гляди: 1837 год, переплетена в кожу, ручная работа. Прекрасная книга, в ней обо всем сказано, и обо мне и о тебе тоже. Я оставляю ее тебе в наследство. Можешь почитать. Ах, да, ты ведь вряд ли читаешь по-французски, — в слабом голосе Эспинозы зазвучали прежние высокомерные, насмешливые нотки.

Карта не спеша вынул свой огромный пистолет и выстрелил в стоящую на столике большую куклу с двумя лицами, разнеся ее фарфоровую голову. Затем — в китайскую вазу, в старинную карту и картину на стене… Эспиноза приподнялся с кресла и схватился за ствол пистолета.

— Ну зачем, ну зачем ты это делаешь? — спросил он плачущим голосом, — ведь это такие редкие, старинные вещи… Они так красивы, я так их любил…

— Ты убил людей, которых любил я. По твоему приказу отправили на тот свет даже ребенка. Его звали Нинни… Осталась всего одна пуля — она для тебя.

И почти не целясь «старший» спустил курок.

«Архивист» без стона сполз на ковер, усыпанный осколками фарфоровой куклы-януса. С одним из тех, кто много лет подряд направлял преступления «спрута», неизменно выходя сухим из воды, кто был повинен в гибели множества людей, в том числе капитана Коррадо Каттани, всего семейства Линори, — своих врагов, но также и друзей, наконец, было навсегда покончено. Погибла его дочь, погиб его наводящий ужас архив, погибли его красивые, редкие вещи. Теперь пришел черед сгинуть и самому эстетствующему и философствующему убийце, в своем роде тоже редкому экземпляру человеческой породы, который был так опасен именно из-за своих редкостных ума и коварства. Только безоглядная смелость, мужество Каттани, Сильвии Конти и Ликаты смогли подорвать могущество этого поистине страшного существа.

Полицейские облавы по всем злачным местам и трущобам Милана долго не давали результата — ни бармены, ни вышибалы дискотек, ни проститутки в ночных клубах, гостиницах и у вокзалов ничего не знали о человеке с золотыми зубами, а также только отрицательно качали головами, глядя на фоторобот киллера Сантино Рокки. Ликата решил лично включиться в розыск. В одном привокзальном баре он услышал историю о пяти братьях-силачах, некогда выступавших в цирке. Теперь они спились, трое куда-то пропали. Но двое, уже не очень молодые, иногда появляются — по мелочи промышляют наркотиками и «живым товаром». Внешность у них броская — оба здоровенные, с бритыми черепами, выглядят вроде панков, у старшего рот полон золотых зубов. Прозвище его «Лысый».

Ликата начал выслеживать Лысого на улочке неподалеку от вокзала, где мелкие торговцы наркотиками сбывали свой ядовитый товар. Однажды, когда вместе с сержантом Джуньи они сидели в машине, вглядываясь в прохожих, показались оба брата. Несмотря на прохладную погоду, они были в одних майках, позволявших рассмотреть их могучую мускулатуру. Однако, когда Ликата прыгнул на Лысого, тот не оказал серьезного сопротивления и только начал слабо протестовать. Второго братца держал на мушке сержант.

— Где Сантино? Говори адрес! — прорычал Ликата, нанося Лысому мощный удар в солнечное сплетение.

Тот только ойкнул, но продолжал утверждать, что ничего не знает. Ликате пришлось тут же на улице изрядно потрудиться, прежде чем измолоченный кулаками Лысый назвал адрес. Вызванная полицейская машина увезла задержанных в управление — не было никакого сомнения, что это они изнасиловали Марию. У Лысого во рту сверкало золото, жили они близ железнодорожной станции. Но Ликату, конечно, куда больше интересовал Сантино — опасный киллер и, видимо, опытный мафиозо-сицилиец. Выставив на крышу машины мигалку и включив сирену, они с Джуньи помчались в берлогу Сантино — его убежище находилось тоже в привокзальном районе. Ликата так гнал машину, что Джуньи только просил:

— Ради бога осторожнее! Мне совсем немного до пенсии!

Но хозяина они уже дома не застали. Еще когда Ликата выпытывал у золотозубого адрес, один из дружков Лысого позвонил Сантино и сообщил, что Лысого замели. Не теряя ни секунды, Сантино завернул Франческу в одеяло, бросил в сумку самые необходимые вещи, сунул в карман пистолет и выскочил из дома. Сел в машину и дал полный газ.

Осматривая пустое жилище Сантино, Ликата и Джуньи не могли скрыть своего удивления: оно никак не походило на убежище профессионального киллера. Разбросанная детская одежда, игрушки, ванночка для купания… На столе кастрюлька с кашкой, бутылка с молоком…

— Слушай, это какие-то детские ясли, — растерянно сказал Джуньи, — наверно, мы ошиблись адресом…

Ликата молча стоял посреди комнаты, но вдруг его осенило.

— Скорее в больницу! — крикнул он сержанту. — Пусть Нина нам все расскажет!

События развивались с бешеной быстротой.

Не успел Ликата задержать Лысого с братом и обнаружить убежище Сантино, как Сильвии сообщили в прокуратуре об убийстве Эспинозы. А пока полиция работала в доме убитого — обследовала тело, делала фотографии, снимала отпечатки пальцев и готовила заключения медицинской и баллистической экспертиз, Сильвия и Давиде склонились в палате над постелью Нины.

— Ну почему ты не сказала, что у тебя похитили ребенка, и что это был Сантино? Почему столько времени молчала? Ведь мы помогли бы вернуть девочку! — говорила Сильвия. — Как ее зовут?

— Франческа, — слабым голосом ответила Нина.

— Сколько ей лет?

— Точно не знаю. Еще маленькая — только начинает говорить. Как вы думаете, она еще жива? Вы ведь понимаете в этих вещах… Ее не убили?

— Нет, зачем ее убивать, — успокоил Нину Ликата. — Она им не опасна.

Женщина разразилась неудержимыми слезами.

— Если они узнают, что я раскололась, они убьют Франческу, — сквозь рыдания говорила Нина. — Ах, уж лучше бы мне умереть… Я ничего не знаю про эти проклятые фотографии, о которых у меня спрашивают. Это из-за них убили Беллини! Что мне делать, когда я, правда, ничего не знаю об этих проклятых фото?!

Сильвия и Ликата наперебой старались успокоить молодую женщину. Постепенно рыдания стихли, и Нина начала рассказывать слабым голосом о себе. Обычная история сицилийки из многодетной нищей крестьянской семьи… Когда ей было девять лет, родители продали ее батрачить на богатого соседа. Он заставлял работать ее в поле с самой зари до поздней ночи, но отец все равно пропивал все, что за нее платили. В десять лет она убежала из деревни, нищенствовала, бродяжничала, побиралась на вокзале в Неаполе. В двенадцать стала проституткой. У нее к восемнадцати годам уже родились трое детей — Никола, Серена и Франческа. От кого они, Нина не знала. Да и какая разница? «Это не важно, — сказала Нина, — главное, что это мои дети». Отцы у них разные. Чтобы детей не отобрали в приют, Нина пряталась с ними в лагере среди жертв землетрясения. Девятнадцати лет она попала в Милан и нанялась уборщицей в фотоателье к Беллини. Вскоре она стала и его сожительницей, переехала к нему с детьми. Беллини был неплохой человек — не бил ни ее, ни детей. Хлеба в доме было вдоволь. Впервые она забыла, что такое голод. Беллини был не жадный — и она, и дети были хорошо одеты и обуты… А о его делах она ничего не знает, он никогда ни во что ее, конечно, не посвящал… «Помогите мне, найдите мою девочку!» — закончила Нина свою печальную исповедь. Выслушав ее рассказ, Ликата решительно проговорил:

— Я отыщу и возвращу Франческу, где бы она ни была. Обещаю тебе.

А Франческу в это время уже заботливо устраивал в новом тайном убежище ее похититель. Беспощадный киллер Сантино Рокки успел за это время не на шутку привязаться к девчушке.