Постоянная должность

ГЛАВА 10

Брэйду показалось, что внезапно резко похолодало и солнечные лучи, падавшие на его плечи, перестали греть. Голос Кэпа Энсона доносился откуда-то издалека, а привычный шум людей, отдыхавших в парке, замер.

Брэйд был обеспокоен в первую очередь не угрозой потери средств к существованию и нарушения привычного образа жизни. Он вспомнил о Дорис. Она это предсказывала. А он, Брэйд, упрямо утверждал, что этого не произойдет. Как он теперь посмотрит ей в глаза?

Ему не приходило в голову, что Кэп Энсон мог ошибиться, мог неправильно понять Литтлби. Поэтому выводы, сделанные Энсоном, лишь усилили беспокойство, возникшее у Брэйда после холодного приема у Литтлби вчера утром.

— Это было связано с у… — Брэйд остановился, чуть не сказав «с убийством», и продолжил: — …с тем, что произошло с Ральфом Ньюфелдом?

Энсон казался озадаченным.

— Вы имеете в виду несчастный случай с Ральфом?

— Да.

— Он ничего не сказал об этом. Какая здесь может быть связь? Вопрос заключается в результативности исследований. Вы недостаточно печатаетесь.

— Печатайся или погибай! — с горечью сказал Брэйд, пожал плечами и отвернулся.

— Что же, вы это знаете, Брэйд. Это старая история. Для университета ценность преподавателя определяется его репутацией.

— У меня вряд ли были выдающиеся аспиранты, — раздраженно сказал Брэйд и почти тотчас же устыдился своих слов: не было никакого смысла перекладывать вину на кого-то другого.

— В какой-то мере справедливо. А кто в этом виноват?

— Чего же вы хотите от меня? Чтобы я дрался за субсидии, которыми мог бы привлечь аспирантов? Я не собираюсь этого делать. Я уже давно принял такое решение, Кэп: я никогда не отправлюсь со шляпой в руке в Вашингтон, предлагая бессмысленный проект, рассчитанный только на то, чтобы выманить деньги. Я не считаю свои исследования чем-то выдающимся. Я исследую то, что интересует меня, — только и всего. Если на это стоит расходовать государственные средства, то я возьму их, но безо всяких дополнительных условий. Если же нет, обойдусь и без них.

Он сказал все это с раздражением, мысленно оправдывая себя перед практичными людьми, считавшими глупостью, что он приравнивает бедность к добродетели, а процветание рассматривает как некий грех.

— Не торопитесь, Брэйд! Вы же знаете мое мнение об этой бешеной погоне за субсидиями вокруг нас. Я ничего подобного и не предлагаю. Но зачем вы так расстраиваетесь? Не могли бы вы подыскать себе другую работу? — Он устремил на Брэйда проницательный взгляд.

Брэйду было трудно так же твердо смотреть на Энсона. Что ему ответить? Разве ему не ясно, что здесь существует своего рода обратная связь: отсутствие повышения в должности обусловливает дальнейшее отсутствие повышения, и поскольку он много лет работает внештатным преподавателем, то при любой возможности его повышения, естественно, возникают вопросы: почему он так долго был внештатным, какие у него недостатки, что его так долго не повышали? И вместо ответа на эти вопросы повышение опять задерживают. С каждым годом отвечать становится все труднее. Дело не в том, что он слишком стар, чтобы сменить место, или плохой специалист, — нет, просто он чересчур долго засиделся на своей нынешней должности.

Брэйд мгновенно представил себе вежливые беседы во время турне по химическим факультетам, вежливые рукопожатия преподавателей этих факультетов, вежливое обсуждение его и их исследований, вежливый обмен препринтами вежливость до оскомины.

И вся эта вежливость будет сводиться только к тому, что у всех хватит такта не задать единственного действительно важного вопроса: почему вы так долго были внештатным преподавателем, мистер Брэйд? Почему ваш университет отпускает вас, вместо того чтобы повысить в должности?

Можно ли им ответить: меня не хотят повысить потому, что до сих пор не повысили; они отпускают меня потому, что им надоело не повышать меня?

Он все еще пытался не опускать глаз под взглядом Энсона.

— Знаете, Брэйд, я могу использовать свое влияние, чтобы помочь вам.

«Какое влияние?! — подумал Брэйд с безнадежной горечью. — Ох, Кэп, Кэп, какое у вас влияние!»

— Или же, — продолжал Энсон, — если вы предпочитаете оставаться в университете, то заставьте их держаться за вас, боже мой! Вы располагаете временем до июня: раньше они не соберутся сделать вам предупреждение. Создайте что-нибудь до этого!

— Создать что-нибудь… — повторил Брэйд. — Что именно?

Энсон с такой силой ударил тростью по гравиевой дорожке, что камешки с треском взлетели.

— Неужели вы капитулируете? Боритесь, дружище! Вы находитесь в университете не для того, чтобы прозябать. Наука — это борьба. — Он сжал старческий кулак.

«Но я затем и служу в университете, — мысленно воскликнул Брэйд, — чтобы не быть вынужденным пускать в ход кулаки! На свете хватает драки в тех местах, где хорошо платят».

Джинни стремительно выбежала из обезьянника. Ее прямые темные волосы были заплетены в две тугие косички. При каждом шаге гравий вылетал из-под ее туфелек.

— Папа, ничего, если я пойду смотреть пресмыкающихся?

Брэйд взглянул на дочь, какое-то мгновение не узнавая ее.

— Да, конечно, — ответил он. — Где это?

— Вон там. Видишь вывеску?

— Ты хочешь, чтобы мы пошли с тобой, Джинни? — Брэйд протянул к ней руку. В нем неожиданно проснулось сильное желание прижать ее к себе и побаюкать. Ему казалось, что это хоть на миг принесло бы ему успокоение.

Но Джинни ничего не подозревала и смотрела на вход в помещение для пресмыкающихся. Она отошла за пределы досягаемости и сказала:

— Я могу пойти одна. Я скоро вернусь.

И она исчезла — самостоятельная маленькая особа одиннадцати лет. Брэйд спросил:

— А что насчет работы, которую проводил Ральф?

— Кинетика? — Энсон сделал недовольное лицо я энергично покачал головой. Забудьте все это.

— Как «забудьте»? Она же открывает совершенно новые возможности применения органических реакций. Если бы я мог сделать заключительные выводы (он неожиданно заговорил с воскресшей надеждой), я бы опубликовал статью, которая вызовет сенсацию.

Энсон мягко положил руку на плечо Брэйду, так что тот на мгновение остро ощутил, что между ним и стариной Кэпом существуют такие же взаимоотношения, как у Брэйда со своими аспирантами.

— Если бы я был на вашем месте, то попытался бы проложить новый путь. Я избрал бы новую и слабо изученную область деятельности, сделал бы в ней какое-нибудь сенсационное открытие — такую область, куда еще не вторглись все эти парни, получающие субсидии. Посмотрите на этого орла!

Брэйд удивленно взглянул на птицу в клетке на высоком столбе. Ее глаза были закрыты, крылья сложены. Она медленно открывала и закрывала клюв, словно старик, бормочущий во сне.

— Ну и что?

— Видите ли, прежде всего он плотоядное животное. Он питается мясом. Обезьяны в том домике могут есть и насекомых, но в основном они питаются фруктами и другой растительной пищей. Однако травоядные обезьяны стоят ближе к плотоядному человеку, чем плотоядный орел. Какое отражение находит подобное обстоятельство в химии этих трех существ?

— Что вы имеете в виду?

— Я говорю о сравнительной биохимии. О химических отличиях различных видов организмов. Большинство биохимиков очень слабо знают органическую химию. А ваши специальные познания позволят вам далеко пойти, а? И это должно быть увлекательно. — Энсон показал на помещение для пресмыкающихся. — В чем заключается пищеварительная адаптация питона с точки зрения химии, который, не разжевывая, заглатывает целое животное, затем несколько дней переваривает его и потом опять не ест в течение, возможно, многих месяцев?

— Боже мой, Кэп! — воскликнул Брэйд, невольно улыбнувшись. — Я не буду знать, даже с чего начать.

— В этом-то все и дело! Прокладывайте свой собственный путь!

— Нет, Кэп, нет! Меня не привлекает работа с животными.

Энсон нахмурился.

— Брэйд, если вы сделаете это, то тогда, уверяю вас, я смогу уговорить Литтлби забыть его намерения не возобновлять с вами контракта, в крайнем случае уговорю его дать вам благоприятную возможность проявить себя в новой области. На этом основании он может даже повысить вас. Это вполне вероятно.

— Благодарю, Кэп, но даже и в этом случае…

— Вы боитесь только потому, что это новое дело?

— Нет, но это должно заинтересовать меня, а в настоящее время меня интересует только кинетика. Я попытаюсь продолжить работы Ральфа.

Энсон встал.

— Теперь я ухожу, Брэйд. Вы совершаете ошибку.

Брэйд смотрел на удалявшуюся фигурку со столь смешанными чувствами, что вряд ли мог сам разобраться в них. Бедняга! Он все еще раздает темы, все еще диктует область исследований! Конечно, он ненавидит кинетику и механизм реакций. Именно потому-то он и устарел.

Брэйд ощущал некоторый подъем, вызванный лишь обещанием Кэпа Энсона замолвить за него словечко. Но это был ложный подъем: ведь на самом деле Энсон не сможет поколебать Литтлби. Брэйд был в этом уверен. Теперь только сам Энсон все еще верит в свое могущество.

Что же касается исследований Ральфа… Брэйд попытался воскресить тот слабый проблеск надежды, который был у него несколько мгновений назад, но это ему не удалось. Несомненно, если бы он изучил книгу Рейнка по кинетике… Но он достаточно часто просматривал ее, поэтому понимал, насколько тяжело ее освоить — возможно даже, что это будет ему не под силу. Он сидел на скамейке в ожидании Джинни, чувствуя себя очень одиноким.

Брэйд и Джинни вернулись домой около четырех часов. Дорис бросила на них деловой взгляд и сообщила:

— Звонил Фостер. Он хотел поговорить с тобой.

— О чем, ради всего святого?

— Он не сказал. Кажется, он был сильно раздражен тем, что я взяла трубку, и хотел определенно знать, будешь ли ты сегодня вечером у Литтлби. Я сказала ему, что будешь.

— Гм, а что, по-твоему, ему было нужно?

— Я не знаю точно, но вот что я тебе скажу. Его голос звучал очень весело. В нем было какое-то скрытое оживление, понимаешь? Поэтому, зная Фостера, я могу предполагать, что он припас для тебя какую-то плохую новость.

Плохую новость? Каких еще новостей можно было ожидать в эти дни? Возможно, это та же самая плохая новость, которую уже сообщил Кэп Энсон, только теперь дополненная, отполированная до блеска и искусно упакованная для доставки?

Но Брэйду все же удалось сохранить присутствие духа.

— Не накличь беды, Дорис! Если звонил Фостер, то от него можно ожидать чего угодно — возможно, даже новый неприличный анекдот, который он только что услышал. А теперь у меня осталось полчаса, чтобы вздремнуть, так что хватит об этом.

Он разделся и лег, но не заснул. В нем начал медленно закипать гнев. Он мог понять, когда Литтлби обсуждал подобный вопрос с Кэпом Энсоном: Энсон был старейший деятель факультета и, кроме того, первоначальный научный руководитель Брэйда. Но обсуждать это с Фостером…

«Ловкач», — подумал о Фостере Брэйд с внезапной злобой. Он смотрел на потолок, как будто перед ним был белый экран, на который последовательно проецировались его воспоминания. Теперь он припомнил первую встречу с Фостером, когда тот был еще молодым человеком, не достигшим тридцати лет, свежеиспеченным выпускником одного из университетов Среднего Запада. Фостера водили по лабораториям и представляли преподавателям факультета. С самого первого раза он произвел внушительное впечатление. Он был самоуверенно весел, знал, какими исследованиями занимается каждый, со знанием дела обсуждал все вопросы, причем казалось, что он вовсе не изучил все это заранее, хотя именно так оно, конечно, и было.

Брэйд не взлюбил Фостера за его манеру выставлять себя хозяином любой пяди земли, на которую ступала его нога.

Брэйд несколько раз беззвучно произнес: «Ловкач Фостер». Казалось, эта кличка унижала Фостера, ставила его на свое место.

Брэйд закрыл глаза. Раз дело дошло до того, что его собираются вышвырнуть, сделав при этом всеобщим посмешищем, он найдет способ отомстить им. Сейчас ему показалось неизбежным, да и нетрудным изучение всех вопросов, необходимых для завершения исследований Ральфа. Он подыщет другое место, опубликует результаты и сделает переворот в науке, работая на новом месте. Пусть другой университет разделит с ним его славу!..

Он находился на грани между сном и бодрствованием. Его планы мести искажались, приобретая фантастический характер. К действительности его вернул голос Дорис: «По-моему, пора одеваться».

Литтлби жил в одном из старых пригородов, где земельные участки сохраняли нетронутыми и бдительно охраняли от вторжения мелкой буржуазии, чтобы не изменить его «социальное лицо», а также низкий земельный налог. Литтлби приобрел здесь участок лет десять назад и сейчас владел домом, сохранившим аромат старины, причудливым, но не лишенным комфорта.

Миссис Литтлби встретила их у самого входа. Ее серовато-коричневые волосы — казалось, они не могли даже поседеть — были тщательно уложены, хотя и не имели вида прически. У нее были глаза, как бы созданные для очков, хотя она никогда их не носила, а платье настолько безвкусно, что почти придавало ей оригинальность.

Она всегда очень тепло и внимательно относилась к своим гостям, никогда не забывая фамилий, должности или недавно полученных поощрений. Уже только за это она нравилась всем.

Тепло улыбаясь, она сказала:

— Профессор Брэйд, как мило, что вы смогли прийти! Миссис Брэйд, какое у вас очаровательное платье! Будьте добры, оставьте головные уборы и пальто в гардеробной… О профессор Брэйд, я очень расстроилась, узнав о несчастье с вашим аспирантом! Я тогда сказала мужу, что бедный юноша избавился от своих бед, но какое испытание для его семьи и научного руководителя! Я даже собиралась отложить нашу вечеринку, но так как многие на нее рассчитывали…

Брэйд пробормотал вежливую ответную фразу, улыбаясь, и кивая головой, и стремясь скорей ускользнуть за пределы досягаемости. Миссис Литтлби обменялась еще несколькими словами с Дорис, а затем ее внимание отвлекли новые гости.

Комната продолжала заполняться. После того, как придут все приглашенные, двойная дверь в главную столовую откроется, два официанта, занятые в настоящее время сервировкой стола, исчезнут, а гости выстроятся в затылок, чтобы получить порцию ветчины и сыра, мясные тефтели со спагетти, запеченные бобы и капустный салат. Позже они встанут опять в очередь за кусочком торта и чашкой кофе.

Быстро оглянувшись, Брэйд с удовольствием убедился, что поблизости нет Фостера. У него не было никакого желания, чтобы его оплакивал и предавал земле человек, который от всего этого только выиграет. Старшему преподавателю Меррилу Фостеру вся эта история только на руку. Он достаточно энергичен, чтобы грубее и настойчивее проталкиваться к штатной должности, чем это когда-либо делал Брэйд. Единственное, что могло ему мешать, — это препятствие в лице Брэйда. Когда Брэйда не станет, повышение Фостера не задержится.

Брэйда передернуло. В конце концов университет — это всего лишь частица окружающего мира. Плющ* — не граница джунглей, это просто воображаемая линия, отделяющая одни джунгли от других. Цель здесь, в университетских джунглях, может быть другой, но метод все тот же. Это метод промышленника, охотящегося за правительственной субсидией перед расширением производства. Никакого различия…

Брэйд чуть было не подскочил, когда кто-то неожиданно коснулся его плеча. Он оглянулся. Это был Фостер, с серьезным выражением на широком багровом лице. Фостер крепко схватил Брэйда за рукав.

— Послушай, Лу! Мне надо поговорить с тобой.

Брэйд принужденно усмехнулся.

— Звучит зловеще. Плохая новость?

— Я не знаю, плохая или нет. Я просто подумал, что тебе следует знать об этом.

Фостер с беспокойством огляделся по сторонам. На них никто не обращал внимания, и он еще крепче ухватил Брэйда за рукав. Понизив голос, он продолжал:

— Это насчет Ральфа Ньюфелда.

— Насчет Ральфа?

— Шш… Слушай, какой-то детектив или что-то в этом роде ходит и расспрашивает. Его фамилия — Доуни. Он говорил с одним из моих ребят, и мне передали. У этого парня создалось впечатление, будто Доуни считает, что Ральф умер не из-за несчастного случая!

Брэйд изумленно смотрел на Фостера. Он провел немало часов за размышлениями, в которых связывал имя Фостера только с дополнительными новостями о возможном увольнении, больше ни с чем.

— Так говорит детектив?

— Черт побери, Лу, я не знаю, что говорит детектив! Но как я тебе сказал, он разговаривал с моим парнем и интересовался, как шла работа Ральфа, не находился ли он в подавленном состоянии, не говорил ли о каких-нибудь неприятностях?

Их прервала миссис Литтлби, предложившая коктейли. С пьяной усмешкой Фостер отрицательно покачал головой, но Брэйд быстрым движением взял один бокал и немного отпил из него, не сводя глаз с Фостера.

— Что ты хочешь этим сказать, Меррил?

— Я думаю, что полиция подозревает самоубийство.

Брэйд ждал этого слова, но, произнесенное вслух, оно потрясло его. (Самоубийство все же лучше, чем убийство, не так ли? Это своего рода выход, не так ли?) Он спросил Фостера:

— Почему же самоубийство?

— А почему бы нет?

— Его работа шла нормально.

— Ну и что? Что ты знаешь о его личной жизни?

— А ты-то знаешь что-нибудь такое, что наводило бы на мысль о самоубийстве?

Брэйд не хотел, чтобы его слова прозвучали вызывающе, но, должно быть, напряженность последних дней отрицательно сказывалась на его самоконтроле.

Фостер отреагировал моментально. Он враждебно сдвинул брови.

— Слушай, не набрасывайся на меня! Я всего-навсего хочу сделать тебе одолжение и предупредить тебя. Если же ты собираешься затеять ссору, то считай, что я тебе ничего не говорил.

— А почему ты говоришь так, будто это непосредственно связано со мной? резко спросил Брэйд. — Если даже было самоубийство…

Неожиданно между ними возник Рейнк. Пристально глядя на них, он спросил:

— Что за разговор о самоубийстве?

Брэйд раздраженно взглянул на него и промолчал. Фостер слегка пожал плечами, как бы говоря, что он сделал свое дело, и если Брэйд собирается об этом кричать, то пусть и отвечает за последствия. Затем он сказал:

— Мы просто говорили о Ральфе Ньюфелде.

— Самоубийство? — Губы Рейнка растянулись в ехидную усмешку, он вытянул палец, почти касаясь им груди Брэйда. — Вы знаете, я в это верю. Этот парень был сумасшедший, настоящий сумасшедший. Нам повезло, что он не вздумал забрать с собой и все здание химического факультета, взорвав всех нас.

Брэйда лихорадило. Они стояли по обе стороны от него. Каждый из них жаждал уверовать в самоубийство. Почему? Внутренний голос нашептывал ему: «Самоубийство лучше, чем убийство, это выход, это выход…» Однако, не взвешивая фактов, не рассуждая и не размышляя, он знал, что жаждет правды больше, чем какого-либо выхода. Фактически единственным реальным выходом была правда, все остальное было иллюзией.

— А почему самоубийство? — спросил Брэйд. — Так ли легко поверить в самоубийство? Ему оставалось самое большее полгода до защиты диссертации.

Рейнк все еще ехидно усмехался.

— Вы в этом уверены? Как у него шла работа?

— Очень хорошо! — отрезал Брэйд.

— Откуда вы знаете?

Брэйд хотел было уже ответить, как заметил поставленную ему Рейнком ловушку. Он не знал, как избежать ее, и его молчание означало только то, что Рейнку самому придется подтолкнуть его туда.

— Должно быть, — продолжав Рейнк, — это он сам говорил вам, что его работа идет хорошо.

— Конечно, говорил, — вызывающе подтвердил Брэйд.

— А откуда вам было знать, что он говорит вам правду?

— У меня есть копии его записей.

Улыбка Рейика стала шире, Фостер тоже начал улыбаться. Брэйд внезапно заметил царящую в комнате тишину, увидел небольшие группы людей, прекративших разговоры и смотревших в его сторону, заметил Дорис, которая стиснула рукой платок и прикусила нижнюю губу.

Брэйд знал, что ни одного из находящихся здесь химиков он не сможет убедить, что разбирается в кинетике настолько хорошо, чтобы судить о том, действительно ли успешно шла работа Ральфа.

Голос Рейнка стал медоточиво-приторным:

— Я знаю, каких теорий Ральф Ньюфелд придерживался вначале, и уверяю вас, что они были бессмыслицей. Я хотел предоставить ему возможность самому убедиться в этом, допуская, что ему удастся найти какой-то побочный путь, который к чему-нибудь приведет. Конечно, из этого ничего не вышло. С ним невозможно было поладить. Тогда он пошел к вам, и здесь-то было его истинное Ватерлоо. Когда аспирант занимается проблемой, подобной выбранной Ральфом, и никогда не консультируется со специалистом, он неотвратимо приближается к катастрофе.

«Для Рейнка эта ситуация должна была быть источником постоянного раздражения, — промелькнуло в сознании Брэйда. — Подумать только: Ральф никогда не консультировался у такого великого человека!»

— Вам, Рейнк, не следует отлучать его душу от церкви и обрекать ее на адские муки только за то, что он никогда не обращался к вам за помощью.

— Мне совершенно наплевать, приходил он ко мне или нет, — резко ответил Рейнк, вздернув подбородок. — Какого черта мне беспокоиться об этом? Мне просто пришла мысль, что он находился в крайне затруднительном положении. И вот что я скажу вам, Лу: ему наконец пришлось это признать. Он все кружил наобум возле своей проблемы, проводил измерения, которые осмысливал и переосмысливал до тех пор, пока не увидел, что зашел в тупик. А это означало никакой кандидатской степени. Тогда он и покончил с собой. А почему бы нет?

— Потому, — с холодной яростью возразил Брэйд, — что его работа шла хорошо. Возможно, физическая химия не моя специальность, но я все же не водопроводчик! Я всегда могу отличить вальденовское обращение от фотохимической цепной реакции. Я читал его отчеты — у него все шло хорошо.

Почему-то Брэйд не мог видеть окружающее в истинном свете, — словно туман застлал ему глаза. Все присутствующие, мужчины и женщины, казалось, обернулись к нему; в первой шеренге находились Рейнк и Фостер. А он, Брэйд, стоял на краю пропасти.

Волки! Он отбивается от волков. События истекших сорока восьми часов сконцентрировались в странно светящуюся точку. Насилие вторглось в академическую обитель и вызвало панику среди ее членов. Они мечутся в страхе и ищут способа умилостивить недружелюбных богов. Они готовы принести в жертву Брэйда, чтобы искупить свои грехи и отвратить кару. Если смерть Ньюфелда несчастный случай, то виновным окажется Брэйд. Если их заставят признать это самоубийством, они согласятся, но и в этом случае решат, что причиной послужило неквалифицированное руководство со стороны Брэйда. И, наконец (Брэйд не раз говорил себе это с холодной уверенностью), если возникнет мысль об убийстве, то подозреваемым тоже будет только один человек. Этого ведь требуют интересы факультета. Но если они считают, что он спокойно подставит под нож свою грудь, то ошибаются!

— Вы, профессор Рейнк, видимо, настолько уверены, что Ральф убил себя, что я не могу не задавать себе вопроса: а не движет ли вами сознание внутренней вины?

— Внутренней вины? — высокомерно переспросил Рейнк.

— Вот именно! Вы вышвырнули его из своей группы. Вы обрекли его на работу под руководством человека, которого считаете малокомпетентным. Вы дали ему совершенно ясно понять, что не одобряли его теорий, еще до того, как он начал экспериментировать (Брэйд повысил голос, чтобы не дать возразить собеседнику, нисколько не обеспокоенный тем, что вся комната слушает его слова), и что он вам крайне неприятен. Возможно, Ральф чувствовал, что вы разорвете его вместе с диссертацией в клочья во время защиты, независимо от того, какую ценность может представить его работа. Возможно, в минуту депрессии он не смог вынести мысли о необходимости смело выступить против мелочного тирана, неизлечимо больного тщеславием!

Рейнк, побледнев, прохрипел что-то невнятное. Фостер сказал:

— Мне кажется, нам следует предоставить это полиции.

Но Брэйд еще не кончил. Он круто повернулся к Фостеру.

— А может быть, его прикончила отметка, которую ты поставил ему по синтетической органике?

— О чем ты говоришь? — с неожиданным беспокойством спросил Фостер. — Мне пришлось поставить ему то, что он заслужил.

— А он заслуживал низкой оценки? Я видел его экзаменационную работу. Я химик-органик, с этим ты согласишься, и позволь мне судить о заключительной экзаменационной работе по курсу органической химии.

Фостер разволновался.

— Здесь учитывается не только заключительная работа. Сюда входят лабораторные занятия, сюда входит его поведение на лекциях…

Брэйд со злостью прервал его:

— Чертовски жаль, что никто не ставит оценок твоему поведению на лекциях или не задается вопросом, какое ты получаешь удовольствие, изводя студентов, которые не могут дать тебе сдачи. Я не удивлюсь, если как-нибудь один из них встретит тебя в узком переулке и сведет с тобой счеты.

Взволнованная миссис Литтлби подошла к ним и безнадежно мягким голосом объявила:

— Будьте любезны, пожалуйста… Теперь всем надо покушать, не так ли?

Когда Брэйд машинально двинулся в столовую, он обнаружил, что вокруг него образовался некий вакуум. К нему поспешно приблизилась Дорис.

— Что случилось? — спросила она напряженным тихим голосом. — С чего все это началось?

Сквозь сжатые зубы Брэйд проговорил:

— Оставь пока это, Дорис. Я рад, что все так произошло.

И он действительно был рад. Работы он лишился — это ясно. И теперь, когда ему нечего было больше терять, у него появилось ощущение свободы, он испытывал какое-то облегчение. То время, пока он еще пробудет в университете, фостеры, рейнки и все это племя честолюбцев не смогут больше притеснять его, не почувствовав на себе его зубов.

Он продолжал ощущать, что его избегают. Поэтому он разыскал Литтлби.

— Профессор Литтлби!

— А, Брэйд! — Механическая улыбка декана факультета была беспокойной.

— Я хотел бы предложить, сэр, чтобы лекции по технике безопасности были обязательным предметом, поскольку факультет отвечает за безопасность. Если, как вы предложили, личная ответственность за них возлагается на меня, я хотел бы, чтобы данное обстоятельство повлияло на улучшение моего служебного положения.

Он отрывисто кивнул головой и ушел, не ожидая, что ответит ему Литтлби. Это также помогло ему почувствовать себя лучше — и ничего ему не стоило. Вот что значило потерять все: никакие потери больше не страшны.

Брэйд и Дорис ушли домой настолько рано, насколько это позволяло приличие. Брэйд боролся с потоком автомобилей так, будто каждая встречная машина олицетворяла Рейнка, а каждая догонявшая — Фостера: он пробивался вперед, оттесняя тех, кто не давал ему дорогу.

— Вот так, — сказал он. — Я никогда больше не пойду ни на одну из этих вечеринок, даже если… — Он хотел докончить: «…даже если меня оставят», но не сказал этого.

Дорис до сих пор еще не знала истинного положения дел. С поразившей его мягкостью она повторила свой вопрос:

— Но из-за чего же это началось?

— Фостер предупредил меня, что полиция не принимает версии о несчастном случае. Я полагаю, что кто-то сообщил об этом полиции.

— Но зачем же? Зачем создавать новые неприятности?

— Некоторые любят создавать другим неприятности. А кое-кто даже считает это своим гражданским долгом. Все дело в том, что факультет с удовольствием примет версию о самоубийстве, чтобы на этом покончить, особенно если удастся возложить вину на меня. Проклятые дураки не знают, какую бурю они накликают на себя.

— Но…

— Никаких «но». Это — убийство. И они это чувствуют, иначе не старались бы распустить версию о самоубийстве. У Ральфа всегда под рукой был цианид натрия; чтобы убить себя, достаточно было положить в рот несколько кристаллов. А поставить эксперимент, чтобы понюхать цианистый водород? Никто не станет кончать с собой каким-то особо сложным способом, который может не сработать, когда в твоих руках — прямой и безотказный.

Его мысли опять переключились на другое. Опасность безработицы еще раз отступила на задний план перед опасностью быть обвиненным в убийстве.

----------

-

* Плющ является в США символом университета (особенно в северо-восточных Штатах). — Прим. пер.