Постоянная должность

ГЛАВА 6

Брэйд застыл на месте — отчасти от оглушительного удара трости, но больше потрясенный словами Энсона. Его рука непроизвольно потянулась назад, нащупывая ручку кресла, но поймала лишь воздух. Энсон продолжал уже спокойнее:

— Вы не можете отрицать, что ответственны за это, Брэйд.

— Кэп, я… я… — попытался что-то сказать Брэйд.

— Вы были его научным руководителем. Вы отвечали за все, сделанное им в лаборатории. Вы должны были знать каждый его шаг, каждый помысел. Вам следовало выбить из него дурь или вышвырнуть его, как это сделал Рейнк.

— Вы имеете в виду моральную ответственность? — Брэйд почувствовал слабость и в то же время колоссальное облегчение. Как будто моральная ответственность за юношу была совершенным пустяком. Он наконец нащупал кресло и сел.

— Послушайте, Кэп, но ведь профессор должен спекать своих аспирантов все же в каких-то определенных границах.

— Вы не дошли до этих границ! И я не виню в этом лично вас. Это лишь часть общего положения вещей. Исследования превратились в какую-то игру. Ученая степень стала чем-то вроде приза, которым награждают аспиранта за то, что он несколько лет торчит в лаборатории, а в это время профессор в своем кабинете составляет прошения о субсидиях. В мое время степень нужно было заработать. Аспиранту за это ничего не платили. Ничто так не обесценивает научную работу, как стремление добиться результата ради денег. Мои аспиранты работали над диссертацией до изнеможения, ради нее они умирали с голоду, и все же кое-кто из них так ее и не защитил. Но те, кому это удавалось, знали, что добились того, что нельзя купить. Ради этого стоило проливать кровь. Вы читали работы, которые мы выпускали?

— Вы же знаете, Кэп, что я их читал. Многие из них стали классическими, с искренним уважением заверил Брэйд.

— Ха! — Энсон несколько смягчился. — А почему они, по-вашему, стали классическими? Потому что я направлял их. Когда было нужно, я приходил и в воскресенье, и — господь тому свидетель — так же поступали и они. Мне приходилось работать и ночами, и столько же работали и они. Я постоянно контролировал их. Я знал все их помыслы. Один раз в неделю каждый из моих аспирантов приносил копии своих записей, и я их просматривал вместе с ним, страница за страницей, слово за словом. А скажите-ка мне, что вы знаете о записях Ньюфелда?

— Меньше, должно быть, чем мне следовало бы знать, — пробормотал Брэйд. Он почувствовал себя неловко, но в то же время понимал, что Кэп Энсон впадал в крайности, и многое из сказанного им говорилось лишь для того, чтобы задеть Брэйда. Именно Энсон ввел в университете тетради с двойными листами, белыми и желтыми, с проложенной между ними копировальной бумагой. Мельчайшие детали всех экспериментов (в идеальном случае и все размышления) аспиранты записывали в тетради, а желтые копии отрывали по перфорированной линии и через определенные промежутки времени передавали научному руководителю. Брэйд также следовал этому правилу, как и большинство преподавателей, хотя и не со скрупулезностью Энсона. Но в конце концов Энсон — это уже человек-легенда… А сейчас просто старичок, с которым каждый обращался мягко, уважая его прошлое.

— Вы знали Ральфа, Кэп? — спросил Брэйд.

— Что? Нет. Я несколько раз проходил мимо него. Для меня он был просто одним из тех физико-химиков, которые болтаются в лаборатории органической химии.

— Вы что-нибудь знали о его работе?

— Я знаю, что он изучал кинетику, вот и все.

Брэйд был разочарован. Очевидно, некоммуникабельность Ральфа была абсолютной. Даже Кэп Энсон не смог сломить ее.

Весь этот разговор был как бы тенью былых дней, когда со всеми бедами в конечном счете обращались к Кэпу.

— Кэп, мне сказали странную вещь. Она мучает меня с самого утра. Мне сказали, что Ральф Ньюфелд ненавидел меня.

Кэп Энсон опять сел, вытянул ревматическую левую ногу и осторожно положил трость на край стола. Затем он спокойно произнес:

— Вполне возможно.

— Возможно, что ненавидел? Но почему же?

— А вы помните Кинского?

Брэйд, конечно, знал о Кинском. Из всех аспирантов Энсона Джозеф Кинский оказался самым лучшим. Он теперь работал в Висконсине и широко прославился благодаря осуществленному им синтезу тетрациклина и новым данным о механизме действия антибиотиков, полученным как косвенный результат исследования этого синтеза.

— Он был наилучшим. Абсолютно самым лучшим из моих ребят, — широко улыбнулся Энсон. — А вы полагаете, что Кинский не испытывал ко мне ненависти? Я знаю, бывали моменты, когда он готов был убить меня. Мы почти все время были с ним на ножах. Господи боже, Брэйд, я хотел бы, чтобы и вы ненавидели меня немного больше!

— Я вообще никогда не питал к вам ненависти, Кэп.

— Это, наверное, потому, что я с годами становился мягче и дряхлее, и поэтому мои аспиранты — хуже. Я возлагал на вас надежды, Брэйд…

Брэйд ощутил боль от такой формулировки. Энсон «возлагал» на него надежды. Теперь уже он их больше не возлагает.

Неожиданно Энсон спросил:

— Кстати, вы знаете, что Кинский навестит нас в понедельник? И я хочу, чтобы вы познакомились с ним. Коллеги по учебе все-таки. — Энсон тяжело поднялся, убрал письмо и взял в руку трость. — Я увижу вас завтра утром, Брэйд.

— Хорошо, Кэп, только не забывайте, пожалуйста, об этих лекциях по технике безопасности.

Оставшись один, Брэйд снова почувствовал тяжесть на душе. Энсон может сколько угодно говорить о ненависти со стороны аспирантов как о своего рода обряде посвящения в рыцари или свидетельстве выдающегося мастерства преподавателя, но ни один из этих доводов не был применим к Брэйду. Почему же Ральф должен был ненавидеть его? Или же Джин Мэкрис лгала? Или ошибалась? Как найти подтверждение ее словам? Кто может знать Ральфа достаточно хорошо, чтобы подтвердить или опровергнуть это? Брэйд его не знал, но, черт побери, были же люди, близкие к нему по совместной работе, его коллеги-аспиранты.

Он посмотрел на стенные часы. Еще не было одиннадцати. До обеда у него не было ничего важного. Определенно ничего такого, что могло бы сравниться по важности с этим.

Брэйд снял трубку и позвонил домой. Ответила Дорис, ее «алло» прозвучало нейтрально. Оно ничем не выдавало ее душевного состояния.

— Алло, Дорис! Все в порядке?

— Конечно. А как дела у тебя? Что нужно было профессору Литтлби?

Он вкратце рассказал ей обо всем. Она слушала, не прерывая.

— Он не намекал, что это твоя вина?

— Нет. Но относился ко мне как к невольному соучастнику в преступлении. Это дурная слава для факультета, а поскольку Ральф — мой аспирант, следовательно, запачкан и я. По-моему, он хотел бы, чтобы мы не показывались у него завтра вечером.

— А по-моему, мы должны быть там, — сказала Дорис решительно.

— Я ему сказал, что мы придем.

После короткой паузы Дорис спросила:

— А как ты себя чувствуешь?

— Довольно странно. Я стал своего рода знаменитостью. Тебе следовало бы посмотреть на моих студентов на лекции. Я думаю, что ни один из них не слышал ни слова из того, что я говорил. На факультете вообще все ждали, что я или потеряю сознание, или выхвачу пистолет и начну стрелять, или еще что-нибудь в этом роде. Кэп Энсон представлял приятное исключение.

— Да? А что он сделал?

— Ничего. Это-то и было приятно. Он дождался, когда я кончу читать лекции, и начал говорить о своей книге. Сегодня это было единственным проблеском нормальности.

— Хорошо. Будь осторожен… И слушай, Лу, не играй в сыщики. Ты понял, что я хочу сказать?

— Понял. До свидания, Дорис.

Брэйд мрачно усмехнулся заключительному замечанию Дорис. Не играть в сыщики? Боже мой, если бы только он знал, как надо играть в эту игру!

Он опять снял трубку и попросил деканат.

— Мисс Мэкрис? Профессор Брэйд.

— Да, профессор Брэйд. Не могу ли Я чем-нибудь помочь вам?

— Не можете ли вы дать мне номер домашнего телефона аспирантки Роберты Гудхью?

Голос Мэкрис стал оживленнее:

— Конечно, профессор Брэйд. Ее сегодня нет?

— По-моему, нет.

— Я надеюсь, что Роберта не заболела, — сказала она сочувственно. — Вы хотите, чтобы я позвонила ей вместо вас?

— Нет, просто дайте мне номер ее телефона, пожалуйста. Да, вот еще что, мисс Мэкрис…

— Слушаю вас, профессор Брэйд.

— Вы звонили Роберте, чтобы сообщить ей о случившемся?

— Да, звонила. А разве этого не следовало делать? Я думала, что ей нужно было сообщить об этом как товарищу Ральфа по учебе, ну, и…

— Понятно. Вы звонили Эмиту и Симпсону, другим его коллегам?

На этот раз возникла пауза, и когда мисс Мэкрис ответила, в ее голосе слышалось замешательство:

— Нет, профессор Брэйд, им я не звонила. Видите ли…

— Я вижу, — оборвал ее Брэйд. — Не беспокойтесь. Скажите мне телефон Роберты.

Он стал звонить Роберте. Гудки в трубке раздавались долго, но наконец ему ответил приглушенный голос.

— Роберта? Это профессор Брэйд.

— О, здравствуйте, профессор Брэйд! Только не пугайте меня, что сегодня утром был семинар, а я о нем забыла!

— Нет ничего подобного, Роберта. Я звоню, чтобы узнать, как вы себя чувствуете.

— А! — Роберта молчала, и Брэйд представил себе, как она собирается с силами, чтобы ее ответ прозвучал как можно обычнее.

— Я чувствую себя хорошо. Я обязательно приду на лабораторные работы.

— Вы уверены, что сможете прийти?

— Вполне.

— Ну тогда, Роберта, если вы чувствуете себя хорошо, я хотел бы знать… Он остановился, чтобы взглянуть на часы. Было без двадцати двенадцать, и ему было неудобно торопить ее. Черт возьми, но ведь она живет у самого университета и может дойти сюда за пять минут. — Я хотел спросить, не смогли бы вы прийти сюда к двенадцати часам?

Опять молчание.

— Если вы дадите мне пятнадцать минут, этого будет достаточно.

— Хорошо. А что вы скажете, если я предложу вам позавтракать вместе?

Молчание. Затем настороженный вопрос:

— Вы хотите о чем-нибудь поговорить со мной, профессор Брэйд?

Брэйд решил, что нет необходимости уклоняться от прямого ответа.

— Да, Роберта.

— Относительно моих исследований?

— Нет, о личных делах.

— Я приду, профессор.

Брэйд посмотрел послеобеденное расписание занятий. Лабораторные работы будут посвящены, конечно, альдегидам и кетонам. Подготовлен опыт по получению серебряного зеркала — один из бесполезных, но эффектных экспериментов, которые предназначены для поддержания интереса у студентов. Кроме того, будет проводиться реакция получения сульфита, не вызывающая никаких практических затруднений, за исключением промывки осадка. В этой реакции применяется эфир, который легко воспламеняется. Но сегодня в опытах открытый огонь не нужен, а чтобы студенты не вздумали закурить в лаборатории, их заранее строго-настрого предупредили, что первое же нарушение правил техники безопасности повлечет за собой как наказание запрещение слушать этот курс.

Роберта тихо постучала в дверь и вошла в кабинет. Она была невысокого роста, покрой пальто оранжево-розового цвета подчеркивал коренастость ее фигуры. Волосы у нее были черные. Брэйд, кажется, не замечал этого раньше, но сейчас обратил внимание, что у нее небольшие усики, а на щеках тянется реденькая полоска волос. Она не была некрасивой, но ее нельзя было назвать и хорошенькой.

Брэйд улыбнулся и сказал несколько официально:

— Вы не будете возражать, если мы отправимся в Риверсайд-Инн? Мы поедем на моей машине, и к часу я вас привезу обратно.

Ресторан Риверсайд-Инн был полон, во им удалось найти столик на двоих с видом на реку и на шоссе, тянувшееся вдоль берега. (Природа, не оттесненная техникой, с каждым годом встречается все реже.)

Они заказали еду.

— Мне кажется, что случившееся вчера ужасно удручает вас, — сказал Брэйд.

Роберта крошила булочку и смотрела на четыре потока беспрерывно мчавшихся автомобилей. Она тихо ответила:

— Да.

— У меня возникла… мысль (он не знал, как выразить это), что вы были… дружны с Ральфом.

Роберта взглянула на Брэйда, и неожиданно ее глаза наполнились слезами.

— Мы должны были пожениться, как только он защитит диссертацию.