Потерянный среди домов

Глава 6

Неделей позже я наткнулся на младшую сестру Грета, Марго, в Хидден-Велли. Ей было четырнадцать, она была тощая и не слишком красивая, но удивительно сексуальная. Я хочу сказать, в ней было что-то, что немедленно заставляло чувствовать свой промах. Она как-то явилась к нам в коттедж в маленьком купальнике из трех треугольников, и я не мог оторвать взгляд от ее недоуздка. Закончилось тем, что мы принялись играть в какую-то тупую игру в воде с целой толпой ребятишек, и я посадил Марго себе на плечи, эти костлявые маленькие колени торчали по обе стороны моей головы, и говорю вам, все было так, словно не укусить ее потихоньку просто невозможно.

В общем, она курила сигарету на балконе, мы начали болтать и через некоторое время отправились прогуляться на поле для гольфа. Выяснилось, что она через несколько дней уезжает в лагерь. Она была младшей вожатой в лагере Скугог. Только представьте себе: всю ночь шлепать этих ребятишек, а потом возвращаться и петь песни у костра, и ребята-вожатые ждут, когда все лягут спать, чтобы остаться с нею наедине. Может быть, у меня чересчур живое воображение, но вы меня понимаете.

Закончили мы, сидя на холме, глядя на шале, где проходили танцы. Был теплый вечер и мягкая трава, а еще какая-то магия во всем, ансамбль уже играл. Через некоторое время Марго легла на спину в траве и, посмотрев на звезды, сказала:

– Что бы ты сделал, если бы это был твой последний день на земле?

– Не знаю, – сказал я, – а ты?

– Лучше не буду тебе говорить. А то возбудишься. – Она положила руки под голову.

На одну секунду я лишился дыхания.

– Нет, я в порядке, скажи.

– Наверное, легла бы с кем-нибудь в постель. Не хочется умирать, ни разу не сделав этого. Но ты уже, наверное, делал это.

Она глядела на меня, моя голова покрылась иголками и булавками. У меня было такое чувство, что она ждет, когда я ее поцелую, но я не хотел, чтобы все пошло не так, чтобы она с визгом скатилась с холма, и пришлось бы вызывать полицию, и все бы знали, что я – совратитель малолетних.

Я лежал рядом с ней, глядя на звезды, словно какое-то дерьмо, и невзначай моя рука легла рядом с ее рукой. Она ее не отодвинула. Я коснулся ее руки. Я почувствовал, что она слегка двинула пальцами. И тут я сел, делая вид, что потягиваюсь, и посмотрел на нее сверху, а потом наклонился и погладил ее щеку пальцами.

– Что? – спросила она.

– У тебя на щеке травинка.

– О, – сказала она, глядя прямо на меня. – Ты ее снял?

Я наклонился и поцеловал ее. У нее был чудесный рот, влажный и теплый, и следующее, что я знал, что мы катились по траве, я терся о нее бедрами, пока не почувствовал, что снова двигаюсь к темной планете. Д потом все стало совершенно белым, и было такое ощущение, словно какой-то мерзкий бес покинул меня. Я вам скажу, для юной девушки она была несомненно опытной. Потом она спросила, можно ли ей посмотреть, и расстегнула мои шорты, и приспустила белье, и стала смотреть на мой член, далее вроде провела по нему рукой и потом понюхала свои пальцы. Господи Иисусе.

Мы спустились с холма и отправились в шале. Я болтал со всеми. В самом деле, я чувствовал себя кинозвездой. Не помню, чтобы я когда-нибудь так классно себя чувствовал, словно я не могу ничего сделать неправильно.

Вернувшись домой, я рассказал об этом Харперу. На его лице отразилось что-то вроде паники, как будто я сделал что-то плохое, но у меня было чувство, что тут что-то еще. Как будто какому-то парню привалило слишком много удачи. Поначалу это классно, но через некоторое время очень хочется, чтобы он провалился в тартарары или что-то вроде этого. Или как минимум заткнул свой поганый рот. Что довольно трудно сделать. Я хочу сказать, одна из величайших вещей в девушках – это рассказывать о них другим парням. И если быть честным, я вообще не чувствовал себя плохо, я думал, что все это – просто класс, в особенности то, как она понюхала пальцы, исключая лишь одно – мысль о Скарлет, как она слушает об этом и лицо ее становится пустым. Так что я решил поберечь ее. Просто записать это в перечень плохих вещей, которые я совершил и о которых никому ничего не надо знать.

Где-то в начале августа раздался телефонный звонок. Трубку взяла старушка, немного поговорила, а потом вышла на задний двор, где мы пускали стрелы в картонную коробку.

– Мальчики, – сказала она, в руках ее дымилась сигарета, – завтра мы возвращаемся в город.

– Фантастика, – отозвался я. – Кто умер?

Она строго посмотрела на меня:

– Нам придется встать с птицами, и я не хочу, чтобы мы долго провозились. Так что приготовьте свои вещи сегодня вечером, о'кей?

Когда она вошла в дом, Харпер прошептал:

– Должно быть, старик.

На следующее утро, около полудня, мы отправились в город.

Был прекрасный день, все вокруг сверкало, как тогда, когда ты счастлив. Харпер уселся впереди со старушкой, болтая о том о сем. Я сидел сзади, читая журналы и глядя в окно. Это была утомительная поездка, я проделывал ее тысячу раз, знал все камни и маленькие ресторанчики у дороги, ружейный магазинчик, мост, поворот на Брейс-бридж, длинную гряду перекатывающихся холмов, а потом больше не на что было смотреть – между Барри и городом. Когда все закончилось и мы въехали на свою улицу (дома теперь стояли так мило, близко друг к другу), мне показалось, что наступил уже другой день.

Я помчался к парадной двери, мама закричала мне вслед, чтобы я взял что-нибудь из вещей. Я поднялся в комнату прислуги и позвонил Скарлет. Я боялся, что у нее будет занято или ее нет дома. Но она была там.

– Я вернулся, – сказал я.

– Когда выйдешь прогуляться?

– А когда нужно?

– Сегодня вечером, – сказала она. – И поторапливайся. Я должна тебе кое-что показать.

Это было все, в чем я нуждался. Я слетел вниз по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, и выскочил к машине.

– Хорош! – буркнул Харпер.

– Мальчики, – предостерегающе сказала мама. Путешествие несколько взвинтило ее нервы. Ей хотелось поскорее войти в дом, выпить чуток и поднять вверх ноги.

Я любил возвращаться в город. Любил, как пахнет моя комната в ту секунду, когда только открываешь дверь и входишь. В моем ящике было полно барахла: заколка для килта от одной старой подружки, любовное письмо от Дафни Ганн на голубой рифленой бумаге (в самом деле, она не казалась уродиной, пока не бросила меня), «Искатель-45», сломанный транзистор. Все это я выложил на кровать. Но чувство новизны быстро исчезло, и я сунул все обратно в ящик, не перебрав и половины.

В тот вечер я вышел, чтобы повидаться со Скарлет. Это был один из тех великолепных вечеров в городе, когда чувствуешь, словно кто – то зовет тебя. Я хочу сказать, ты почти слышишь голоса: «Выходи, выходи». Я направился к Форест-Хилл-роуд и уже через пол-квартала пустился вприпрыжку. Не думаю, чтобы я когда-нибудь был так счастлив, мне было чего ожидать, Скарлет, я снова в городе, то, как пахнет воздух, огни, мерцающие в окнах, машины, проезжающие мимо, – всего этого было больше, чем могло вместить мое существо. Я разговаривал с собой вслух, пытаясь объяснить воображаемой аудитории, как все потрясающе, как будто недостаточно было просто думать об этом. Я должен был на самом деле высказаться, найти подходящие слова. Срезав путь через маленький парк, где обычно катался на санках с Кенни Уитерсом, я повернул налево на Чаплин-Кресент. От розовых кустов шел аромат. Ну что за цветок, скажу я вам. Как будто наркотик или что-то вроде этого. Один вдох заставляет чувствовать, как будто впереди тебя ждет счастливая случайность, как будто наступят лучшие времена. Но в эту ночь на Чаплин-Кресент я впервые не ожидал новой жизни. Впервые у меня была именно такая жизнь, какую представляешь себе, когда нюхаешь розы.

Наверное, к двери подошел ее отец. Это был высокий долговязый парень с усами, в белых сливочных слаксах и дорогой рубашке. Но вот в чем странность. Его волосы были начесаны на лоб в битловской стрижке. Очень странно для такого парня. Я старался не смотреть на него. Я хочу сказать, не считая волос, он был довольно классного вида парень, немного похожий на Эррола Флинна.

– И кто бы ты мог быть такой? – спросил он.

– Саймон, – ответил я. – Саймон Олбрайт. Я – друг Скарлет.

– О да, Скарлет, – сказал он, складывая руки, как будто пытался вспомнить, когда в последний раз ее видел.

У меня появилось отчетливое впечатление, что он меня дурачит.

– И во сколько ты должен был увидеться со своей подружкой Скарлет?

– В девять вечера.

– А который теперь час?

– Девять вечера!

– Сейчас четверть десятого. У тебя что, нет часов? – Он подождал секунду, затем разразился смехом. – Входи, входи, – сказал он. – Я просто валяю дурака.

– Приятно было с вами познакомиться, мистер Дьюк, – сказал я.

В гостиной сидели пухлая женщина в красном платье и лысый парень, которого я раньше где-то видел.

– Я – Барри, – сказал лохматый. – А это моя жена Шерри. И я уверен, ты знаешь Элви.

Вот где я его видел. У этого лысого парня было телевизионное шоу, где он показывал старые черно-белые фильмы и брал интервью у людей, которыми никто ни капельки не интересовался. Знаете, вроде оператора какого-нибудь фильма 1940 года. Только бы он не подумал, что я поклонник знаменитостей. Однако старина Элви излучал доброжелательность ко мне и был вполне мил. Некоторые люди просто любят новые лица. Полагаю, он был одним из них.

– Присаживайся, пожалуйста. Эмили сейчас выйдет, – сказала женщина с британским акцентом.

Эмили?

На одну секунду мне показалось, что я в чертовой сумеречной зоне. Вы знаете, когда парень попадает не в тот дом и уводит не ту подружку, и никто ничего не замечает.

– Эмили, – позвала она. – Эмили.

Я услышал голос Скарлет из ванной комнаты:

– Господи! Подождите!

– Твой друг здесь.

– Ну, скажите ему, чтобы он подождал. Дверь ванной захлопнулась.

– Девочка отлично выражает свои мысли, – сказал я и оглядел комнату в надежде на улыбки. Ничего подобного.

– Итак, когда ты взялся за дело, Саймон? – спросил Барри. Он откинулся на стуле, в руке большой зеленый бокал, один из тех, которыми пользуются в замках, и я ясно понял, что он меня дурачит.

– За какое? – спросил я.

– Дело с нарушением закона.

– У меня нет ни малейшего представления, о чем ты говоришь, – сказал Элви, подмигнув мне. Я подумал, что его дружок уже всех затрахал и он хочет, чтобы я это знал.

– Я хочу сказать, когда ты начал нарушать закон? – продолжал Барри, как будто в первый раз я его проигнорировал. – Некоторые считают, что его нарушают все. А другие люди верят, что закон – священная обязанность. Я говорю, что закон есть закон и каждый, черт побери, должен ему повиноваться. Как насчет тебя?

– Зависит от закона, – сказал я.

– Хотелось бы знать, что это означает?

– Типа я не чувствую, что мое неотъемлемое право гулять где вздумается и подбрасывать взрывчатые вещества в дома, пока люди спят.

Он нахмурился.

– Это шутка, Барри, – сказала женщина.

– Но ты полагаешь, что нарушать некоторые законы совершенно нормально, – сказал он. – Я правильно тебя понял?

– Да. Точно.

– Какие, например?

– Ну, давайте посмотрим. В каких случаях, я думаю, нормально нарушать закон… К примеру, когда я перехожу улицу в неположенном месте. Если улица пустая, я не буду мучиться бессонницей от того, что перешел ее в неположенном месте.

– Значит, ты полагаешь, у тебя есть право решать, какой из законов стоит уважать.

– Ну…

– Не думаешь ли ты, что это самонадеянно? Только представь, если все станут так считать, а заодно выдумывать законы по ходу дела. Где мы окажемся?

– Но я – не все, – сказал я.

– Хочешь сказать, ты умнее остальных. В каком ты классе?

– В двенадцатом.

– И ты полагаешь, что образование в двенадцать классов дает тебе право нарушать закон? Крайне безответственное мнение.

– Но, дорогой, – сказала жена Барри, – ты сам все время нарушаешь закон. Превышаешь скорость. Это нарушение закона.

– Таково мое самоощущение, и я, черт побери, не собираюсь извиняться за это. Так, Саймон? Саймон понимает. – Он откинулся на стуле, словно мы умоляли его продолжать, но нет, нет, благодарю вас, этого было достаточно.

У меня в груди появилась легкая дрожь, руки вспотели, как это бывает, когда меня атакуют. Каким-то образом из таких бесед всегда выходишь с чувством, что не прав.

– На какой фильм идете? – спросил меня Элви.

– «Гигантский Данте», – сказал я.

– О, замечательно. – Он подмигнул мне еще раз.

– Это ведь один из наших фильмов, не так ли? – добавила женщина.

– Боюсь, что так, – ответил Элви и слегка вздрогнул, словно кто-то собирался стукнуть его газетой.

Я посмотрел на Барри. Он сидел, уставившись в свой стакан.

В гостиную вошла Скарлет. Ее глаза были накрашены темным. Некоторые девушки выглядят очень хорошенькими с таким страшным макияжем. Я почувствовал в комнате запах ванили.

– А, вот и ты, – сказал ее отец.

– Нам надо идти, – сказала Скарлет. На ней были черные шорты и белая футболка.

– Скажи мне вот что, Саймон, – сказал Барри. – Я полагаю, ты думаешь, что нам следует легализовать проституцию. Это бы тебе понравилось, разве не так?

– Папа!

– Ну, разве не так?

– Честно говоря, не знаю, мистер Дьюк. Никогда об этом не думал.

– Это не единственная вещь, о которой ты не думал. Ты и вправду уверен, что школа подготовит тебя к жизни?

– Ну, мистер Дьюк, я планирую…

– Вздор! Брось все это, парень. Вырасти! Выйди отсюда и стучись в двери.

– В какие двери? – спросил я.

– Просто приведи ее назад нетронутой, вот и все, что я говорю! – проревел он.

– Барри! – взмолилась его жена. Элви подмигнул снова.

– Куда вы направляетесь, между прочим? – спросил Барри.

– Они идут на фильм, дорогой.

– Что за фильм?

К этому моменту я уже передвинулся к двери.

– «Гигантский Данте», – сказал я.

– Это наш, точно? – спросил Барри.

– Господи Иисусе, – прошептал я.

Но он перешел к действиям. Подошел к кофейному столику и схватил телефонную трубку, волосы все еще свисали ему на лоб, словно у дурацкого мальчишки.

– Алло, – сказал он, – это Барри Дьюк из «Юниверсал пикчерз». Мне нужна пара билетов на сегодняшнее вечернее шоу. – Он хихикнул и поднял палец, чтобы призвать меня к тишине. Затем улыбка сползла с его лица. – Дьюк, – сказал он. – Барри Дьюк.

– Ох-ох, кто-то, кажется, отправится ко всем чертям, – сказала Скарлет, сидевшая на ручке кресла.

– Дьюк, – повторил он медленно, но с явным раздражением. – Д-Ь-Ю-К.

Я уже готов был выпрыгнуть в окно. Он прикрыл рукой трубку.

– Невежды, – сказал он. – Говорил им сотню раз. Набирайте канадцев!

– Может быть, она новенькая, – прошептала Шерри. – Во всяком случае, она хоть как-то говорит по-английски.

– Готово! – сказал Барри, швыряя трубку.

– Отлично сделано, дорогой.

– Кто – то почти потерял работу, – сказала Скарлет.

– В самом деле, мистер Дьюк, я не хотел устраивать здесь перепалку. Я пошутил насчет взрывчатых веществ.

– Ну что ж, говори, говори, я продолжаю слушать. Но это не шутка, если ты спросишь меня. Из-за таких шуток все и случается.

– Ради всего святого, Барри, что – все? – сказала Шерри.

– Ты не читаешь газеты. Что, не знаешь?

Мы открыли дверь и уже ступили за порог, как он выкрикнул:

– Не стоит меня ненавидеть! Я проверял твою отвагу, вот и все. Будь благодарен, что это делал друг. Чертовы идиоты! Ничего больше не могут выдержать.

Уже в коридоре, за дверью, Скарлет сказала:

– Утром у него будет ужасное похмелье.

– Надеюсь на это, – сказал я. – Прости великодушно.

– Не принимай на свой счет. Он просто любит спорить. Полагает, что это заставляет людей думать.

– О чем?

– Боюсь, его задело твое замечание о взрывчатых веществах. Я слышала из ванной. Он подумал, что ты над ним смеешься.

– Так оно и было.

– Ну, ты не должен был. Очень неприятно, когда мальчишка над тобой потешается. Практически у всех на глазах.

Она ступила в лифт.

– Ты думаешь, я был груб? – спросил я.

Она вздохнула, словно бы потеряв интерес к обсуждаемому предмету.

– Нет, только немного высокомерен. Но они действительно любого могут вывести из себя. Ты думаешь, я все это придумала, да? – спросила она.

– Что?

– Что он – большая шишка.

– Нет, – сказал я. – Не думаю.

– Он может достать билеты куда угодно.

– Готов поклясться. Между прочим, кто такая Эмили? – спросил я.

– О, это просто детское имя. Только родные зовут меня так. Для остальных я Скарлет.

– А какое имя стоит в твоем свидетельстве о рождении?

– Не знаю. Вероятно, Эмили. Какое это имеет значение? Скарлет нравится мне больше. Пошли, – сказала она. – Тебя занесло не в ту сторону.

И мы поехали вниз на лифте. Но я был не в себе. Я хочу сказать, когда я не нравлюсь людям, то обычно считаю, что это моя вина, что я сделал что-то, чтобы спровоцировать это. Был слишком напыщенным или что-то в этом роде. И обычно я бываю прав. В любом случае это было глупо, мне почти хотелось вернуться в квартиру Скарлет, продолжить разговор, быть забавным, сказать что-то по-настоящему умное, заставить всех полюбить меня, включая и ее отца, а потом удалиться. Только так я мог бы наслаждаться дальнейшим вечером.

Но было слишком поздно, мы спешили в это чертово кино.

Мы пошли в «Империал» недалеко от Дандас-стрит, старое величественное место с красными плюшевыми креслами и высоким куполообразным потолком. В окошке нас ждали билеты. Женщина с блондинистой прической, уложенной конусом, выдала их нам. Мне она показалась вроде как нейтральной, но Скарлет так не думала.

– Видел, что я имела в виду? – прошептала она. – Больше не хочет нажить себе неприятностей.

Мы сели у прохода. Свет погас. Скарлет положила ноги на переднее сиденье, а руки сунула между ними.

Иногда во время фильма я чувствовал, как она смотрит на меня, и на секунду возникало чувство, что она пытается понять, красивый я или нет. Мне не нравится, как я выгляжу со стороны. У меня не очень запоминающиеся черты и слишком мягкий подбородок, я это знаю, лицо скорее приятное, чем красивое, так что я не люблю, когда люди подолгу на меня смотрят. Наконец она занялась фильмом, но так и не обратилась ко мне, отчего я занервничал. Я хочу сказать, если она подумала что-нибудь хорошее, то был смысл об этом сказать.

В общем, я тревожился. Думать плохо о человеке, с которым находишься рядом, есть самая худшая форма одиночества.

– Что ты хотела мне показать? – прошептал я.

– Скажу позже. – Скарлет даже не позаботилась оторвать взгляд от экрана.

Фильм кончился, и мы вышли на улицу.

– Ну, совершеннейшая гадость, – сказал я.

– Да?

– Такое чувство, что весь покрыт паутиной.

– А мне понравилось.

– Неправда. Не может быть. Это никому не может понравиться.

– Говори за себя.

– Все эти карлики, извращенцы и ужастики. Боже, где они выкопали такое отродье?

– Ну и эксперт. Это просто люди, Саймон.

– Но не из тех, кто живет со мной по соседству, не из тех. Боже, этого достаточно, чтобы поверить в принудительную эвтаназию.

– Это еще что такое?

– Милосердное убийство.

Скарлет глубоко вздохнула. Так делают, когда не хотят позволить рассердить себя.

– Еще мне понравилась главная песня.

– Песня в порядке. Как она называлась?

– Откуда мне знать?

– Итак, чем бы ты хотела теперь заняться?

– Фильм меня добил. В самом деле, я выдохлась.

– Хочешь домой?

– Может быть. Здесь ничего интересного.

– Почему твой отец заинтересовался этим фильмом? – спросил я через минуту.

– Потому что он приносит деньги, Саймон. Ясно?

К тому времени, как мы добрались до перекрестка, с меня было достаточно. Поэтому я просто сказал:

– Скарлет, я тебе больше не нравлюсь? Ведь так?

– Нет, все в порядке, – сказала она.

– Я не уверен. У меня такое чувство, что ты смотрела на меня весь вечер, будто я какой-то голубь, залетевший на балкон к твоим родителям.

Она расхохоталась.

– Господи Иисусе, Саймон. – Она прошла еще немного, потом остановилась. – Боже, это самая странная вещь. Она просто прорывается через все, – сказала Скарлет.

– Что такое?

– О боже, это означает, что ты мне снова нравишься. Не стоит обижаться на меня за это, хорошо? Не надо. Действительно не могла дождаться, когда тебя увижу. Как будто этого слишком много, понимаешь? А потом, когда увидела тебя в гостиной, это было вроде как разочарование. Я представляла себе, что ты выглядишь по-другому, ну что-то в этом роде. В общем, о боже, я почувствовала… он мне больше не нравится. А потом ты сказал эту глупость про голубя, и это снова был ты, и я подумала: о боже, в конце концов, он мне нравится. Как будто мы восстановили связь в ту самую секунду, как ты сказал это.

– Значит, я тебе нравлюсь.

– Я только что объяснила. Да.

– Ну тогда и я скажу: уже некоторое время я считал, что все пошло к чертям.

– Ну, теперь ты знаешь. Теперь мы оба знаем.

– Итак, что ты хотела мне показать? – спросил я.

– Забудь об этом. Теперь это кажется глупым.

– Нет, скажи.

– Мой загар, – сказала она. – Кажется тебе, что я совсем коричневая?

После этого все встало на свои места, и невозможно было представить себе те странности, которые случились. Это снова была Скарлет, вместо той суперхолодной сучки, которая думала обо мне самые худшие и самые правдивые вещи.

Мы прошли по Йонг-стрит, ярко освещенной и суматошной субботним вечером, и повернули на запад по Блур в сторону Виллидж. Блур была переполнена автобусами с туристами, крутыми парнями на мотоциклах, тощими девицами с волосами, разделенными на пробор. Некоторые из них пахли словно ладан, этот запах чувствовался, когда они проходили мимо. Разудалые красотки танцевали высоко на втором этаже в окне «Мина Берд». Мы сунули нос в подвальный клуб через улицу; там играл ансамбль из четырех парней, они достаточно классно выглядели – с длинными прямыми волосами, подстриженными под «Кинкс», в эдвардианских куртках.

– «Это – твоя жизнь, – пели они. – И ты можешь делать с ней все, что захочешь».

Барабанщик выбил медленную дробь на барабанах и ударил по высокой шляпе палочкой. Затем они запели вместе:

Очень классно. Невообразимо классно. Один только звук тарелок, шипящий в ночи, и электрогитары, которую было слышно даже на улице, делали меня больным от восхищения и зависти. Я посмотрел на барабанщика – парнишку моего возраста, и у меня снова появилось это странное, беспокойное чувство, как будто у меня никогда не будет такой восхитительной жизни. Что я уже упустил свою лодку.

Мы вышли на улицу. Какой-то козел попытался продать мне какую-то поэзию. Я видел эту фигню в действии раньше. Эрик Поэт. С плохими зубами, очки с линзами, словно аквариумы, он был одним из самых уродливых сукиных сынов, которые когда-либо попадались на глаза. Но людям он нравился, они думали, что он настоящий человек, понимаете, настоящий живей богемный персонаж, продающий свои вирши на улице. Иногда они приглашали его посидеть у них за столиком в открытом кафе, и через минуту или две он уходил от них, предварительно сообщив, какие они буржуазные безмозглые козлы и что они сидят здесь словно дети, всасывая окружающее барахло с мыслью, что переживают настоящий опыт. Невероятно. Я имею в виду то чертово место, Йорквилль, и великий траханый обман, который так и сочился отовсюду.

Я наткнулся на своего друга, Тони Осборна, который вылетел из школы. Он стоял передо мной без ботинок, длинные волосы. Он жил с красивой девушкой над магазинчиком плакатов. Вообще-то он мне нравился, у него было магическое качество заставлять парней постарше иметь с ним дело. Но он стал для меня абсолютно классным с тех пор, как бросил школу. Как будто я был обывателем, который не видит всей картины. А его подружка была и вовсе лакомый кусочек: длинные черные волосы, костлявые узкие бедра в тесных джинсах, так и хотелось потянуться и положить руку у нее между ног. Честно.

Мы постояли у магазинчика плакатов, немного болтая обо всяком дерьме, слегка рисуясь, я старался показать, что у меня есть кое-какие дикие друзья, а он – ну, он знает зачем ему это было нужно, может быть, просто от изумления, что у козла вроде меня такая классная подружка.

В любом случае через некоторое время разговор выдохся, нам уже нечего было сказать, и мы двинулись дальше. Когда мы завернули за угол, Скарлет сказала:

– Мне нравится твой друг Тони. Он загадочный.

– Сейчас да. Только посмотрим, каким он будет загадочным, когда станет жить в картонной коробке и продавать карандаши.

– Современное общество, – сказала Скарлет, – должно предоставлять жилье всем.

Я не хочу сказать, что я сноб, но когда кто-нибудь начинает предложение со слов «современное общество», мне уже не хочется слушать, что будет дальше. Даже если эти слова слетают с губ моей подружки. Забавно, было даже какое-то облегчение в том, что Скарлет сказала что-то глупое. Это делало ее менее пугающей.

Мы двинулись по Авеню-роуд. Я бросил взгляд на большие круглые часы на вершине холма. На башне колледжа Верхняя Канада. На одну секунду мне показалось, что это луна.

– Что собираешься теперь делать? – спросила Скарлет.

– Убей меня бог, не знаю.

– Можем пойти обратно ко мне. Они уже будут спать. Отец встает в пять утра. Читает периодику.

Периодику. Очень изысканно, очень по-взрослому. Некоторое время мы молчали, и я поймал себя на мысли, что гадаю, умна ли Скарлет или у нее просто хорошая память. Собирает умные словечки, которые слышит, а потом извергает их. Вроде «читает периодику».

Мы сели в автобус на Сент-Клер, в тот, который идет через Форест-Хилл. Он всегда пустой, ярко освещенный. Летит по тихим улицам. В этой части города воздух пах по-другому. Около Данвеган-роуд находился маленький круглый парк, откуда был слышен город внизу. Ее голова немного склонилась к моему плечу, я коснулся ее лица рукой, наклонил голову очень медлен – но Она что – то говорила. Я поцеловал ее.

– Идем, – сказала она и столкнула меня со скамьи. – Поехали ко мне.

Прямо говоря, я надеялся, что ее старик не будет спать и мы с ним прилично поговорим и закончим все на хорошей ноте, но он, полагаю, слишком предался возлияниям и отошел ко сну где-то в глубине их большой белой квартиры.

– Хочешь выпить? – спросила Скарлет.

– Конечно.

Она исчезла в спальне и минутой позже появилась с большими зелеными бокалами на подносе. Я слышал, как звенят внутри кубики льда.

Я взял один стакан, заглянул в него и сделал глоток. По телу пробежала дрожь.

– Господи Иисусе, Скарлет, – прошептал я. – Что это такое?

– Скотч и кола. Любимый напиток «Битлз».

Я снова посмотрел в бокал.

– Не анализируй, Саймон. Просто выпей.

– Ты уверена, что «Битлз» пили эту штуку?

– Совершенно.

Она села на край кровати и обхватила локоть, большой зеленый бокал в другой руке.

– Ты ведь по-настоящему не пьешь, да?

– Не пью моторное масло.

Через некоторое время она поставила бокал.

– Здесь слишком светло, – сказала она и набросила красный шарф на лампу.

Все в порядке? – прошептал я.

– Пока мы ведем себя тихо.

Мы легли на кровать. Несколько механически начали целоваться, как будто, знаете, это конец вечера, а мы парень и девушка, и предполагается, что пора заняться делом. Но когда я поднял ее рубашку и увидел ее тело, наклон от ребер к животу, то почувствовал, как во мне зашевелилось что-то черное.

Она была надо мной, целовала меня, затем подняла голову, посмотрела на меня и стала целовать снова. Я не люблю целоваться таким образом. Это меня стесняет. С такого угла никто не выглядит привлекательным. Но она продолжала свое дело, глядя вниз, медленно касаясь своими губами моих. Губы были сухими, она перед этим курила. Неожиданно она отвела голову и сжала мои губы зубами, да так сильно, что поранила меня. Я хочу сказать, я на самом деле почувствовал у себя во рту вкус крови.

– Господи Иисусе, Скарлет, – сказал я, садясь, – что, черт побери, с тобой происходит? Ты не в своем уме или как?

Она смотрела на меня не двигаясь, словно бы ждала чего-то. Я подумал, может быть, она слегка не в норме.

Иногда, когда я один иду по улице или смотрю в окно, я вдруг понимаю, что разговариваю со стариком. Я не видел его со времени нашей ссоры в лодке и до сих пор продолжал думать о том, что следовало ему сказать. Но даже в воображении ничего не получалось. Я начинал беседу с удачного аргумента, но его ответ, тот, который я вкладывал в его уста, всегда пробивал брешь в моей обороне, и я снова возвращался к началу. Я больше не считал его таким уж траханым негодяем. Неделями я старался избавиться от страха перед ним. И только мысль о том, чтобы стать пансионером, отрезвляла меня. Когда я думал об этом, мне становилось так стыдно (будто твои родители сдали тебя в колонию прокаженных), что я снова распалялся До того, что говорил с ним вслух прямо на улице. Иногда я представлял, как он меня ударит, а я ударю его в ответ. Иногда я даже представлял, что бью его первым. Парень, это бы так его удивило, что враз выбило бы из него все дерьмо. Бах!

В любом случае в один прекрасный день мы отправились повидать его. Это было воскресенье, естественно, дерьмовые вещи всегда происходят в воскресенье. Пока мы выезжали из города, я, сидя сзади, высматривал по-настоящему паршивые многоквартирные дома и воображал, что живу там.

Мама пошла повидаться со стариком первой, comme fucking d'habitude,[6] за ней отправился Харпер. А я между тем бродил по коридорам, воображая себе всякие вещи, отчего напряжение только усиливалось. Я снова увидел безумную старую тетку; она снова бряцала по коридору, куря сигарету и приставая ко всем с разговорами. Когда наконец я вошел, старик лежал на кровати и выглядел совсем немощным, черт, скажу я вам. Но как только я его увидел, я испытал что-то вроде облегчения. В моем воображении он был более пугающим.

– Как ты? – спросил я.

– В порядке. Надеюсь, для вас не так уж трудно, черт побери, приехать сюда в воскресенье!

– Нет, – сказал я. – А что с тобой здесь проделывают?

– Черт возьми, я ужасно от этого устал. – Он посмотрел в сторону окна. – Ты подумал, о чем мы говорили?

– О какой части?

– Не юмори, – сказал он.

– Мама сказала, это не точно. Она сказала, что ты просто выставишь дом на продажу, чтобы посмотреть, что за него можно выручить.

– Она так сказала? – хмыкнул он, как будто все его уже достали и его больше ничем не удивить.

– Я вроде как надеюсь, что за это время все обойдется.

– Да, хотелось бы посмотреть, как ты сумеешь это устроить.

Долю секунды я чувствовал, как будто все происходит очень близко от моего лица. Как будто все, что мне нужно сделать, – оттолкнуть это. Черт бы его побрал, думал я, мне незачем больше слушать этот бред. Что он намерен сделать? Вылезти из кровати и погнаться за мной по коридору? Я был готов свалить из комнаты. Не хватало только еще одной провокации.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросил я.

Но старик как будто подслушал мои мысли, как будто почувствовал, что момент приближается, вроде этих цикад в полях, как раз перед тем, как они затихнут и умрут.

– Ничего, – сказал он и словно отпустил веревку. Он смотрел в окно, и мне неожиданно пришла в голову мысль, что сейчас я сильнее, чем он. Я имею в виду, физически.

– Я не стану пансионером, – сказал я.

Но в ту же секунду, как я это сказал, мне показалось, что я зашел слишком далеко. Теперь я был просто дерьмом, и заодно абсолютно незащищенным. Как будто кто-то вот-вот щелчком вернет меня на место.

То, как он посмотрел на меня, выдавало, что он меня ненавидит. Как будто он мог нажать невидимую кнопку и ликвидировать меня за просто так, вот как он смотрел. Миллион раз после я вспоминал, как он посмотрел на меня тогда, и я едва не обмочил штаны, потому что попал в настоящую беду. Но тогда это только завело меня.

– Знаешь, – сказал я, – если б я думал, что мы перейдем к обычному нашему дерьму, я бы и не почесался приезжать.

Он снова сделал гримасу, как будто у него во рту кусок гнилой рыбы.

– Ты настоящий джентльмен, Саймон, – сказал он.

Я уже готов был ответить, как неожиданно заметил слезы в его глазах. Я никогда не видел этого раньше.

– Чертово лечение, – сказал он, быстро вытирая их. – Позови свою мать, хорошо?

Я постоял секунду, не зная толком, что, черт возьми, делать.

– Позови ее, пожалуйста, Саймон.

Это «пожалуйста, Саймон» так и пронзило меня. Я хочу сказать, я это почувствовал. Это было как будто хренов кинжал прошел через мое сердце.

Я вышел в коридор.

Старушка вошла.

– Что такое со стариком? – спросил я у Харпера, который стоял со скрещенными руками, прислонившись к стене.

– Они его накачали, – сказал он, поднося указательные пальцы к вискам. – Может быть, это сделает его меньшим козлом.

Я тупо посмотрел на него.

– Они прикладывают электроды к обеим сторонам головы и пропускают разряд.

– Ради чего?

Прошла медсестра в зеленом халате. Харпер проводил ее взглядом.

– Снимает депрессию.

Я покосился на него.

– Кроме шуток, – сказал он.

– Они пропускают через человека разряд?

– Да. Как в вакуумном пылесосе. Или в тостере.

– Здорово.

Он покачал головой:

– Это правда. Как будто шарахают об пол мешок со стеклянными шариками.

– О чем ты?

– О мозгах.