Потому что красивый

Людовик XVI

— Что он там болтает? — адресуется за кулисы Берю.

Поскольку кулисы отсутствуют, отвечаю я:

— Он спрашивает, будет или нет!

— Что, наши кошельки или жизни?

Реплика приводит меня к мысли, что, действительно, можно и задать вопрос главному клоуну.

— Что должно быть, дорогой Август? — спрашиваю я его голосом, который не дрожит.

Взгляд из смотровой щели сквозь толщину румян останавливается на мне на момент. Надеюсь на ответ. Вместо этого малый сухо бросает:

— У нас нет времени, выкладывайте!

— Но, сеньор, что выкладывать? — восклицает Дороти. — Что вы от нас хотите? Денег?

Адресат пожимает плечами в черно-белую клеточку. Несмотря на его непроницаемый грим, я чувствую его озабоченность. Совершенно очевидно, что эти господа явились сюда с определенной целью и события развиваются не по задуманному плану. Почему? Еще один листок с вопросом в пухлое досье. Все бессмысленно в течение этого невероятного вечера. Все подстроено, фальшиво, опасно. Драматический вечер в своей основе.[25]

И не сомневайтесь, основа-то высшего качества.

Скрипач вращает кольты вокруг указательных пальцев точно так, как Джон Уэйн в ковбойских, голливудских фильмах.

Он бросает приятелю, стоящему на страже у двери в холл:

— Который час?

Саксофонист — это говорящие часы нашего трио, он подключен к службе времени.

— Одиннадцать двадцать! — сообщает он.

Скрипач злобно сплевывает.

— Хватит, — говорит он. — Никто не хочет высказаться?

— Но высказаться о чем? — восклицает аббат. — Объяснитесь же, наконец.

— Закрой пасть, церковничек! — прерывает человек в огненном парике.

Его толстый красный нос сияет, как лампочка. На его лице нарисована широчайшая улыбка, но эта улыбка фиксирует выражение скорби. Индивидуум ужасен в своих белых перчатках, сжимающих черные рукоятки кольтов.

— Я вижу, — говорит он, — это скромность, а? О'кей, очень хорошо, сейчас приму вас по очереди тет-а-тет в моем кабинете.

Он делает знак саксофонисту занять свое место, ибо его позиция идеальна, чтобы контролировать весь салон. Тактик. Наполеон комнатной стратегии. Он открывает дверь, выключает свет в холле и делает мне знак.

— Ты, красавчик, двигай сюда!

Я повинуюсь тем более охотно, что оказия «сделать что-либо» представляется мне весьма удобной. Один на один в затемненном холле я смогу доставить себе удовольствие. Но я быстро разочаровываюсь, ибо едва переступив порог, он говорит мне:

— Стоп! Повернись, подними руки и двигайся спиной. Без сюрпризов, у меня два распределителя, которые лупят сами.

Повинуюсь.

— Пяться еще! — приказывает малый…

Пячусь. Рукоятка собственной хлопушки стесняет мне живот. Если бы я мог схватить ее и прыгнуть…

Если бы я мог схватить ее и прыгнуть, я сделал бы худшую из глупостей. Под прицелом двух самострелов шансы выжить были бы такими мизерными, что я мог бы отправить их вам в конверте так, что ребята с почты ничего бы не заметили.

— Стой!

Останавливаюсь.

Великий техник, вновь говорю я вам. Он сохраняет дистанцию. Он знает, что «ствол в спину» — это для плохих газетных опусов и что значительно легче внушать противнику уважение, когда ты вне пределов его прямой досягаемости.

— Хорошо, говори, это ты? — требует он металлическим жестким голосом.

— Я что?

— Хватит, проваливай!

Никогда еще переговоры не были столь короткими, вы не находите?

— А, нет; подожди! — передумывает он.

Я замираю.

— Поговори со мной!

— Мне не о чем с вами говорить.

— Плевать. Скажи мне, что тебе не о чем со мной говорить, но говори!

Все более и более поразительно!

— Мне нечего вам сказать. Я снова говорю, что мне нечего вам сказать. Я опять и опять говорю вам, что мне нечего вам сказать…

— Сделай жест в сторону салона.

— Какого типа жест?

— Указывающий!

— Что?

— Неважно.

— Как вам нравится Брак на левой стене? — забавляюсь я, указывая на картину.

— Спасибо, катись и не рыпайся.

— Это все?

— Проваливай, заср…ц, я тороплюсь!

Я балдею, возвращаясь к другим. Все вопрошающе смотрят на меня. Я остаюсь каменным. Слишком Сан-А занят собственными мыслями, чтобы удовлетворить любопытство других.

— Ты, крошка!

Это фальшивый скрипач обращается теперь к Инес. К Инес: крошка! Бывают же хамы, на которых ничто не производит впечатления.

Какой-то просвет забрезживает в этой тарабарщине. Довольно сумасшедшая мысль, но, мне кажется, укладывающаяся в логику развития ситуации.

Говорю себе «ин гроссо модо» такую штуку: «А если это зловещее трио состоит из убийц? Забудем нашего, который справа от меня, в конце концов, он не единственный, занимающийся этим деликатным ремеслом. Не надо забывать, что кое-что происходит не только в Галери Лафайет, но также и у Нино-Кламар… Так, трио убийц. Они выступают в конце вечера. Некий тип им оппонирует: мой риканец. Они берут его на клык, то есть, пардон, на нож и оккупируют дом. Для чего этот их номер? Чтобы позволить кому-то обнаружить себя и указать им, кого они должны убить. Вы следите за моими разъяснениями, симпатяги и симпатюги? Потому что они действуют, как и Мартин Брахам, не зная, кого они должны укокошить и по чьему приказу. Так что они должны провести опрос, чтобы найти одновременно и преступника, и жертву! Черт, вот это грандиоз, дайте мне тройную премию сверх положенного.

Перечитайте предыдущий абзац, чтобы не дергать меня потом дурацкими вопросами.

Почему они спешат?

Потому что мы на острове, а они должны убраться в нужный час. Вот они и суетятся. Они намерены уехать вовремя. С выполненным делом и полученным гонораром.

В темном холле Инес еле различима.

Она говорит. Отсюда не слышно. Затем она делает жест. У скрипача правильная тактика. С первой фразы он узнал, является ли она похоронным агентом, который укажет «пациента»: Когда он спросил меня «значит, это ты?», и я ответил «я», что?» — это высветило мою сущность. Однако, отправив меня назад так быстро, он бы дал понять всем другим, что я не сказал ничего и никого не указал. Было бы неловко задержать и заставить жестикулировать только организатора высококлассной работы. Вот почему все вынуждены пройти маленький церемониал.

После Инес очередь Дороти. Затем Мартин Брахам. Потом Берю. Аббат и Алонсо в конце…

Слугами он пренебрегает.

Он появляется из тени, скрестив руки на груди, не опуская револьверов. Как настенная коллекция оружия. Подходит по очереди к сообщникам. Шепчет каждому что-то на ухо.

Выходит.

Это похоже на какой-то языческий обряд.

Впрочем, все обряды всегда языческие; язычество и ритуал неразделимы.

— Долго еще будет продолжаться этот маскарад? — бросает Алонсо двум музыковедам.

Молчание.

Неожиданно горничная начинает плакать. Ее рыдания разносятся по салону, как плач козленка.

«Их только двое, — думаю я. — Если я брошу наш клич Берю, каждый возьмет своего и будь что будет!»

Я не двигаюсь.

Я должен.

Я должен бы был.

Но вот что, какая-то странная сила парализует меня. Действительно ли это ошибка, что я поддался колдовству момента?

Возвращение скрипача.

Сан-Антонио, у которого ушки на макушке, сразу замечает, что в кармане у мужика толстый пакет из оберточной бумаги, перетянутый лентой.

— О’кей! — говорит мистер Фальшскрипач своим приятелям.

В голосе триумф. И я понимаю, что он только что прикарманил вознаграждение.

Значит, он должен выполнить контракт… Если он честный убийца!

— Мужчины, — говорит он, — пойдемте, прогуляемся под луной. Ничего нет красивее ночного океана!

— Хотят, чтобы вышли? — спрашивает Его Величество.

— Да, господин профессор, хотят, — отвечает Мартин Брахам.

Группируемся. Аббат присоединяется к нам.

Да, не зря красотка надела брюки. Храбрая. Метрдотель съеживается и кажется совсем маленьким на фоне мебели. Он это делает напрасно: клоуны не обращают на него никакого внимания. Так же, как и на крестьянина, который остается распластанным на полу у канапе.

По-моему, эти три клоуна должны быть морскими пехотинцами или десантниками, судя по их дисциплине. Они конвоируют нас очень красноречиво, располагаясь утиным строем. Один пятится между нами.

Двое других по краям. Их шприцы направлены на нас, так что надежды мало!

— Двигайтесь вперед и медленно, — предупреждает скрипач. — И не пытайтесь что-нибудь делать.

Только он закончил фразу, происходит кое-что новенькое.

Достаточно неожиданное, должен вам сказать.

Мартин Брахам резко прыгает.

Это он-то лис?

Ты с ума сошла, крошка! Это шакал! Гепард! Он показывает прыжок гепарда. Олимпийский рекорд! На три метра без разбега.

Он прыгает к горлу скрипача.

Который открывает огонь.

Вот это грибной соус!

Только Маэстро уже распластался на земле.

Так что Алонсо, который находился на одной линии, отведывает закуски. Попробовал бы этот винегретик! Хлопушки клоуна стреляют снарядами 75-го калибра. Алонсо сразу уалонсивается. Настолько продырявлен, что его можно принять за дуршлаг. У него нет времени даже сказать «ах», да и что было бы пользы, если бы он сказал «ах», не так ли?

Затем следует какая-то черная бессмыслица. Сверхбыстрая. Фиксирую все, не успевая врубиться. Берю тоже прыгает, но помощник скрипача отвешивает ему рукояткой пистолета по урыльнику. То же и Мартину Брахаму, чья попытка провалилась. Он оглушен первым… Вокруг меня поредело.

Словно для усложнения ситуации, на пороге возникает Инес. Она осознает драму и кричит так, будто хочет разорвать небесный свод.

— На помощь! Они убили Алонсо!

— Что-о-о! — отзывается Дороги, устремляясь на террасу, где разыгрывается шахматная партия.

— Остановитесь, чертовы кошки! — орет скрипач.

Он прицеливается в обеих женщин.

— Нет! Нет! — кричит аббат.

И устремляется с удивительной быстротой на пулеметчика.

Я пытаюсь рассказывать вам все в хронологическом порядке. Это не литература. Запечатление смерти. Стилофотокамера. Дать отчет прежде всего! Столько авторов не дают отчета. Не дают даже себе отчета! Слава Богу, у Сан-Антонио всегда холодная голова!

И она заслуживает похвалы.

Потому что от бордюрного камня, обрушивающегося, как мне кажется, на мое основание черепа, бедная головушка может и закипеть.

Искры из глаз. Три полных созвездия. Дрожь в копытах. Все в тумане. Падаю на колени. Теряю ясность зрения. Какая-то пелена и вращение в моем котелке. Тем не менее я не теряю сознания полностью. Жду другого, приканчивающего удара. Но его нет. Открываю глаза. Дрожат и мерцают огоньки. Как на лодках доблестных иберийских рыбаков в разгаре сардинного дерьмового промысла.

«Давай, мой друг, давай! Встань и иди!»

Сажусь на корточки. Рывок наполняет болью кумпол. Хочу ощупать затылок. И тут обнаруживаю, что у меня в руке что-то есть.

Изумленно смотрю.

В ней револьвер.

Большой дымящийся кольт.

Откуда он взялся? Завладел ли я им, не отдавая себе отчета?

Выпрямляюсь шатаясь. Что-то мямлю. Беру себя в руки. Что-то начинает шевелиться в коробочке.

Возвращается ясное видение. Пелена спала. Я вижу.

И то, что я вижу, вздыбливает шерсть на руках и волосы на голове.