Подозреваю, что, случись мне повторить этот опыт сейчас, были б те же страсти, только в профиль. Если «прелестное» стало ширпотребом, я искала бы другого прелестного. Само это звание - «вещь для ребенка» - обладает огромным мобилизационным потенциалом, в нем есть призыв и приказ: заложи душу, иди и купи, «розавинькое» и душистое, гигроскопичное и гипоаллергенное, проверено электроникой и прошло тройную перегонку, - ребенок должен расти среди красивых вещей, все лучшее детям, таков наш закон. В какой-то момент наступает трезвость - относительная: это когда встряхиваемся и понимаем, что забота о ребенке - это битое антоновское яблоко за двадцать рублей кило, а не «джонатан» с пятью слоями воска за восемьдесят, что теплые носки надо покупать у рыночных бабушек, а не в «Атриуме» и что, наконец, наволочки Ивановского комбината предпочтительнее шелковых, на них снятся настоящие детские сны. Самое трудное в родительстве - утрата придыхания, признание общих мест, низких истин оголтело мещанствующей родни и приоритета полезного над прекрасным.
Но однажды настает момент, когда мы уже не влияем на вещественную среду своего ребенка, или участвуем в этом очень слабо. Он подросток, тинейджер, и к нему прирастают, как мусор, чужие, вздорные и в массе своей враждебные взрослые вещи, притворяющиеся «молодежными».
Эти вещи совмещают коня и трепетную лань - непристойность и буржуазность, фрондерство и гламур, высокие технологии и дремучие назначения. Шмотки. «Гаджеты» - бессмысленные, без конца ломающиеся мобильники и плейеры. Губная помада категории «три вокзала». Лифчики, уместные в порнофильме. Глянцевые журналы. Молескины.
Иными словами, в доме множится пакость. И мы - с переменной кротостью - отдаем за нее трудовые рубли.