Повелители сумерек: Антология

Сергей Удалин Большая разница

Гайдуки нагрянули в Решинари в канун Георгиева дня перед самым рассветом. Быстренько окружили село, зажгли факелы и принялись под заливистый, захлёбывающийся собачий лай сгонять народ на площадь перед церковью. Впрочем, даже матёрые сторожевые псы умолкали и пятились от плетня, когда мимо них проезжали два всадника на холёных мадьярских жеребцах.

Передний — кряжистый, усатый мужчина средних лет в ярко-красной бекеше и высокой меховой шапке — на ходу отдавал приказания. Но по тому, как он оглядывался на спутника, закутанного в чёрный шерстяной плащ безусого молодого человека с непокрытой головой, сразу становилось ясно, кто здесь главный. Волосы у безусого были ярко-рыжего цвета, и когда мимо пробегали гайдуки, казалось, что именно от головы начальника они и зажигали свои факелы.

Безусый всю дорогу молчал и лишь одобрительно кивал, наблюдая за действиями подчинённых. По всему видать, что управляться с селянами им не впервой. Угроза поджечь дом подгоняла даже самых неторопливых, и через четверть часа все жители села, от малых детей до немощных стариков, собрались на площади. Тут рыжеволосый спешился и наконец-то заговорил:

— Радуйтесь, селяне! С кровавыми убийцами Батори покончено навсегда. Новый господарь Трансильвании князь Ференц Ракоци скоро наведёт здесь порядок, и вы заживёте спокойно и счастливо. И в первую очередь он повелел извести всякую нечисть, которая развелась по всей стране при попустительстве злокозненного негодяя Габора Батори. Для этого он и прислал нас сюда из Клуж-Напоки.

Ну, старик, — обернулся он к старосте, не такому уж и дряхлому на вид бородачу, не успевшему впопыхах надеть безрукавку и теперь поёживающемуся от утренней прохлады, — рассказывай, есть ли у вас в округе морои?

— Как не быть, — хмуро ответил тот. — Чай, не где-нибудь, а в Трансильвании живём.

— Чего ж ты тут стоишь? Показывай, где они хоронятся.

— Так, господин хороший, кабы мы это знали, давно бы сами справились, — виновато пробасил староста. — А те, кто знал, уже не расскажут.

Рыжеволосый зыркнул на него пронзительно-голубыми глазами, но затем самодовольно усмехнулся:

— Ну, старый, ты, видать, просто спрашивать не умеешь. Гляди, как это делается. — И он кивнул усатому, стоявшему по правую руку. — Начинай, хорунжий!

Разъяснений не требовалось. Дело было нехитрое и уже привычное. Гайдуки по одному подводили селян к хорунжему, а тот доставал из мешка головку чеснока и выдавал по дольке каждому испытуемому. Крестьяне морщились, но старательно прожёвывали, после чего стражники отводили их в сторону.

Вдруг одна довольно миловидная девица с длинной чёрной косой, седьмая или восьмая по счёту, поперхнулась, закашлялась и выплюнула чеснок на землю. Все замерли в испуге, даже собаки на мгновение перестали брехать. От неподвижного хищного взгляда рыжеволосого у многих по спине пробежал холодок.

— Повторить! — коротко распорядился он.

Хорунжий буквально вбил в рот несчастной новую порцию. Всхлипывая и пряча глаза, она всё-таки разжевала едкую чесночину и после пристального осмотра — не утаила ли чего за щекой — заняла место среди прошедших испытание.

Зато следующий за ней тщедушный паренёк даже не попытался попробовать чеснок на вкус. Отвернул голову, дёрнулся было бежать, но тут же забился в цепких руках гайдуков. По толпе прошёлся ропот, но тут же утих от зычной команды рыжеволосого:

— Проверить!

Один из стражников поднёс нож к горлу паренька, чтобы и не думал рыпаться, а второй резко дёрнул за ворот рубахи. На бледной, с синими прожилками шее только намётанный глаз смог бы разглядеть крошечные красные точки. Но гайдуки как раз и были народом бывалым.

— Укушенный, ваше благородие, — чётко доложил тот, что рвал ворот.

Парнишка сразу обмяк и повалился бы на колени, если бы его всё ещё не удерживали под локти.

— Показывай, кто тебя кусал.

Крестьяне опять загудели, многие стали оглядываться по сторонам, но острые пики гайдуков убедили их, что лучше оставаться на месте. Да и укушенный в сопровождении четырёх стражников, к всеобщему облегчению, направился не к ним, а в сторону кладбища.

Рыжеволосый с ними не пошёл. Уже рассвело, и ему и отсюда было прекрасно видно, что творится за кладбищенской оградой. Паренёк указал на старую, уже осыпавшуюся могилу с завалившимся набок крестом. Хорунжему принесли заранее заготовленный осиновый кол. Усатый воин долго примеривался, а потом воткнул заострённую палку в могильный холмик. Дюжий гайдук поднял над головой прихваченный в кузне молот. В этот момент с бугорка вновь посыпалась земля, крест накренился ещё сильнее, и кое-кому из собравшихся на площади почудился короткий и глухой стон.

Гайдуку, видимо, тоже почудился, потому что ударить как следует у него не получилось. Кол углубился едва ли на локоть. Раздосадованный силач замахнулся снова и на этот раз приложился от души, с оттяжкой и уханьем. Но его голоса никто не расслышал.

Ни одна трембита не смогла бы издать звук такой высоты, какой разнёсся над сельским кладбищем. И уж конечно, не было бы в нём такой боли, отчаяния, ярости, злобы и ещё чего-то трудно уловимого. Наверное, обиды. Хотя кому и на кого тут следовало обижаться?

Народ на площади ещё долго не мог прийти в себя. Мужчины и женщины одинаково тяжко вздыхали и истово крестились на купол церкви. И только появление гайдуков с укушенным вернуло их к действительности.

— Больше никого не знаешь? — со зловещей ухмылкой спросил у паренька рыжеволосый.

Тот отчаянно затряс головой, но так и не смог произнести ни слова.

— А если ещё чесночку?

— Н-н-нет, н-не знаю, — выдавил-таки из себя несчастный.

— Ну и ладно, — с неожиданным равнодушием заключил предводитель гайдуков. — Уберите его, он мне больше не нужен.

Паренёк приободрился и почти радостно зашагал за конвоирами. Но дошёл только до хорунжего. Бывалый воин плавным бесшумным движением выдернул из ножен саблю и с одного удара снёс бедняге голову. Очень аккуратно, отработанным, точным движением, так что даже кровь брызнула в противоположную от него сторону. Гайдуков тоже не замарало, привычные ко всему ребята на замедлили шаг и теперь направлялись к притихшей толпе, продолжающей осенять себя крёстным знамением. Возмущаться жестокостью хорунжего никто и не думал. Всё правильно — укушенный мороем после смерти сам мороем становится. А жить пареньку и так оставалось недолго — чахотку ни с чем не спутаешь.

Дознание продолжалось ещё около часа. Выявили троих укушенных, обезвредили ещё одно логово мороя. Но каждый раз толпа вздыхала всё тише, крестилась не так истово и замерзала под взглядом рыжеволосого на всё меньшее время. Наконец ему и самому надоело. Стариков и детей проверять и вовсе не стали.

— Заканчивай, — вполголоса приказал безусый хорунжему. — Скажи только, пусть хвороста принесут побольше и трупы жгут подальше от села. Не хватало ещё аппетит себе испортить.

Он повернулся к старосте, подмигнул ему и весело спросил:

— Ну, старый, в дом-то пригласишь, за стол посадишь? Проголодался я что-то. А она, — рыжеволосый указал тонким пальцем с длинным, чуть загибающимся ногтем на ту девушку, что закашлялась от чеснока, — она мне за столом прислуживать будет. Ну, что встал-то? Дорогу показывай!

Он шутливо подтолкнул старика в спину и двинулся за ним следом, наступая чёрными остроносыми сапогами на длинную утреннюю тень, тянущуюся от проводника. И только тут все заметили, что сам рыжеволосый тени не отбрасывает.

— Пресвятая Дева! — охнула немолодая дородная крестьянка, стоявшая у него за спиной. — Да он же сам… морой!

— Ты, тётка, о том, чего не понимаешь, лучше не болтай! — одёрнул её дюжий гайдук, тот самый, что забивал кол в могилу. — Какой же он морой? Морои — это мёртвые кровопийцы, из могил по ночам встающие. А их благородие — стригой. Стригои — они живые, солнечного света не боятся, и чесноком их не проймёшь. И у нового господаря они в большой чести. Так что помалкивай, если хочешь до преклонных лет дожить.

— Да как же это? — не унималась женщина. — Он же дочку мою с собой увёл! А ежели укусит?

— Знамо дело, укусит, — согласился гайдук. — Сам же сказал, что проголодался. А какой же барин кровушки крестьянской не любит? Так ведь не убьёт же небось! Ничего, стерпится, привыкнет.

И стражник направился вслед за начальником. Пожилая крестьянка хотела ещё что-то сказать, но передумала, подняла глаза к нему и зашептала молитву.

А в небе над освобождённой Трансильванией поднималось солнце новой счастливой жизни.