Повесть о ледовом комиссаре

В ЛЕДЯНОМ ПЛЕНУ

Первого сентября 1933 года у самой северной оконечности Азии — мыса Челюскин, неожиданно собралась целая эскадра.

Мощные ледоколы и транспортные суда бросили якорь в проливе Вилькицкого, омывающем крайний «населенный пункт» Таймырского полуострова. Населенным, впрочем, он стал совсем недавно, когда ледокольный пароход «Русанов» высадил на пустынный и дикий мыс Челюскин первых зимовщиков, построивших тут полярную станцию. Прошел год зимовки, и мало-помалу стали рассеиваться тайны пролива, соединяющего Карское море с морем Лаптевых.

О ледовой обстановке в проливе Вилькицкого капитаны теперь осведомлены сводками, передаваемыми по радио с мыса Челюскина.

Радиосвязь и сеть метеорологических станций, создаваемых ГУСМП, меняли стратегию полярных плаваний.

К концу 1933 года на трассе Великого Северного морского пути уже действовало двадцать две полярные станции. Они оказывали судам, плавающим в арктических водах, большую помощь, не только сообщая погоду и сведения о состоянии льдов, но и обеспечивая надежную радиосвязь с материком.

Арктика была включена в грандиозный план великих работ пятилетки. Началось планомерное освоение огромных ледяных просторов. Широкий фронт наступления на природу Крайнего Севера возглавил Отто Юльевич Шмидт. И делал он это со всей присущей ему страстностью.

Начальник Главсевморпути вникал во все «мелочи» своего огромного хозяйства. Он посещал свои далекие владения, знал, чем и как «дышит» каждая зимовка. Почти всех новых полярников, отправлявшихся на Крайний Север, он инструктировал лично. Сам принимал непосредственное участие в организации экспедиций, уходивших в неизведанные морские просторы к далеким северным рекам.

…В проливе Вилькицкого собрались суда, шедшие с запада на восток и в обратном направлении. Одни позволяли себе здесь кратковременную передышку после тяжелых схваток со льдами Карского моря, другие — словно набирались сил для предстоящего им штурма ледяных просторов.

Когда тезка северного мыса — «Челюскин» корабль, отправлявшийся в самую дальнюю и самую трудную экспедицию, 1 сентября 1933 года вошел в пролив, первым его приветствовал краснознаменный ледокол «Красин», вписавший своими блестящими походами немало ярких страниц в историю завоевания Арктики. Вслед за «Красиным» подал голос «Сибиряков». Затем загудел басом «Седов». Завыли сирены ледокола «Русанова», парохода «Сталин». Гудки и сирены кораблей северной эскадры нарушили тишину сурового океана и спокойствие его обитателей — морских зверей.

Капитан В. И. Воронин в свою очередь три раза нажал ручку пронзительно голосистой сирены «Челюскина» и приказал бросить якорь.

Шмидт в своей обычной нерпичьей куртке стоял на капитанском мостике, любуясь ледоколами, словно адмирал, производящий смотр военным кораблям перед большим морским сражением. Он и в самом деле был адмиралом ледового флота, идущего в бой за овладение необъятными просторами Арктики.

Одиннадцать пароходов стояли на якорях у мыса Челюскин, а сколько их было в пути. Шмидт вспомнил, что за всю предыдущую историю, вплоть до этого хмурого сентябрьского дня, только девять кораблей обогнули северную оконечность Азии. Вот какое широкое наступление начали советские люди в полярных водах! И человек, возглавлявший его, задумался о той ответственности, которая легла на его плечи. Ведь он все-таки не моряк, он только ученый!

Отто Юльевич не долго стоял, облокотившись на фальшборт. Не время сейчас предаваться раздумьям.

«Раз партия послала его на эту работу, он будет делать порученное дело. А если ошибется — поправят, к тому же у него надежные испытанные помощники!»

…На горизонте показалось темно-серое облако. Быстро гонимое ветром, оно приближалось к стоявшим пароходам и окутывало их плотной завесой.

Из тумана, низко стелившегося над волнами, вынырнул моторный катер и пришвартовался к борту «Челюскина». По шторм-трапу первым поднялся на палубу начальник экспедиции на «Сибирякове» профессор Визе — соратник начальника ГУСМП по предыдущим походам.

Затем появились гости и с других кораблей.

Под вечер они стали разъезжаться. С «Челюскина» спустили на воду большой мотовельбот. Волна разыгралась, и мотовельбот подбрасывало то вверх, то вниз. Пассажиры подпрыгивали, поддерживая друг друга. Их собралось человек пятьдесят. Последним спустился Шмидт.

— Все? Больше нет желающих? — спросил он и, как всегда безукоризненно вежливый и заботливый, приказал мотористу сначала развезти гостей по их судам. Сам начальник Главсевморпути сошел на «Красин», чтобы провести на нем летучее совещание.

Туман все сгущался. В безмолвной мгле заблудился моторист вельбота Александр Иванов. Три часа блуждал он по заливу. Иванов на суше работал шофером у Шмидта, и уговорил его взять с собой в экспедицию. Он очень гордился тем, что за тринадцать лет работы с Отто Юльевичем никогда не опоздал подать ему вовремя машину. А здесь на воде, не то, что на суше — в первый раз безнадежно опаздывает. Далеко за полночь добрался он до «Красина». Шмидт ждал его и велел отвезти не «домой» — на корабль, а на полярную станцию мыса Челюскин: надо познакомиться с делами и там!

Уже рассветало, когда он вернулся на пароход.

В утренней дымке четко вырисовывались силуэты кораблей. Среди приземистых ледоколов с толстыми, высокими трубами «Челюскин» казался самым неприспособленным к тяжелому плаванию во льдах.

«Уж больно он длинен и широк» — говорили бывалые полярные моряки. Они в шутку называли его «водоколом». Но именно «Челюскин» шел по Великому Северному морскому пути.

Имя подштурмана русского флота Семена Челюскина, первого из европейцев, которому удалось в 40-х годах прошлого столетия, достичь северной оконечности Азии, присвоили совершенно новому пароходу, еще не имевшему своей морской «биографии». Он только что был построен в Дании по заказу советского правительства и предназначался для обслуживания дальневосточной линии Владивосток — Колыма.

Капитан Воронин впервые поднялся на борт «Челюскина» в Ленинграде. Вместе с Шмидтом он обходил корабль и хмурил свои, нависшие над голубыми глазами, густые брови.

Нет, «Челюскин» ему явно не нравился.

Правда, на пароходе были непривычно просторные для ледокольных судов и хорошо обставленные каюты для членов экипажа и пассажиров. Вокруг стен столовой и красного уголка стояли диваны и мягкие кресла, обтянутые светлой кожей. За стеклами шкафов сверкали золотыми литерами корешки книжных переплетов. Удобств было много, но наметанный глаз полярного кораблеводителя не задерживался на них, он сразу заметил существенные недостатки в конструкции судна.

«Челюскин» был очень широк для корабля водоизмещением в 7500 тонн. Непрочные скуловые его части будут поэтому принимать неизбежные удары льдин под прямым углом. Нельзя похвалиться и рулем, он мало послушен и плохо защищен ото льда. Об остальных более мелких недостатках и говорить не стоит…

Опасения Воронина стали сбываться, как только «Челюскин» вышел в открытое море. Его качало сильно и стремительно, как настоящий ледокол. Но ледоколом, увы, он не был.

И все же «Челюскин» не случайно был выбран для дальнего и очень тяжелого плавания. Почему?

Ответ заключался в одном слове:

— Уголь!

Все первоклассные ледоколы, которыми располагала наша страна, были сконструированы для ближних, а не для дальних рейсов. В их трюмы вмещалось недостаточно угля для длительного плавания, и они совсем не могли брать какой-нибудь добавочный груз.

«Челюскин» мог взять с собой столько угля, что ему хватило бы на путь от Мурманска до Владивостока. А сколько разных грузов — продовольствия, снаряжения требовалось экспедиции! А разборные дома, которые предполагалось попутно доставить на остров Врангеля.

Впрочем, была еще одна более важная причина для того, чтобы выбрать «Челюскин». В беседе с корреспондентами газет Отто Юльевич сказал об этом так:

— Успехи, достигнутые в области исследования Арктики в течение первой пятилетки, завершенные походом «Сибирякова», позволяют по-новому подойти к освоению морей и берегов нашего Крайнего Севера. Многое еще нужно исследовать и закрепить, но мы создали достаточную базу для того, чтобы подойти к Арктике по-хозяйски. Арктика теперь не только поглощает материальные средства и человеческую энергию, но и вносит свой вклад в народное хозяйство страны. Чтобы обследовать и окончательно закрепить Северный морской путь, повторяется прошлогодний рейс «Сибирякова». Однако он будет существенно отличаться от него, носившего исключительно исследовательский характер. …Поход «Челюскина» послужит проверкой проходимости Северного Ледовитого океана не только для ледоколов, но и для транспортных кораблей, конечно, специально приспособленных. В этой экспедиции будет применяться опыт, накопленный в первом сквозном плавании по Северному морскому пути. Почти половина команды «Сибирякова» перешла на «Челюскин». Экспедиция на «Челюскине» имеет и хозяйственную задачу — доставить на остров Врангеля смену зимовщиков и грузы…

У Отто Юльевича был уже не малый опыт трех полярных экспедиций. И на этот раз Шмидт лично руководил подбором кадров и снабжением одной из самых больших экспедиций, когда-либо отправлявшихся в Арктику.

«Челюскин» пришел в Ленинград, как говорится, «голый». На новом судне, только вышедшем из верфи, не было ничего из того, что годами скапливается на старом «обжитом» корабле. Нужны были матрацы и мореходные карты, ложки и сложные оптические приборы, полотенца и хронометры… Все это надо было достать, закупить, заказать заводам, а иногда просто «одолжить» у научных учреждений.

Нелегко было получить для участников экспедиции необходимую теплую одежду. Шмидт особо настаивал на том, чтобы для каждого человека на «Челюскине» имелась малица (меховая шуба с капюшоном, надеваемая через голову), специальная кожаная обувь на теплой подкладке, спальный мешок.

В 1933 году наша промышленность спальных мешков не выпускала. Приходилось делать специальный заказ на них. Снабженцы никак не могли найти подходящую для этого фабрику и пытались уговорить начальника экспедиции отказаться от такой «роскоши», как спальные меховые мешки.

Отто Юльевич рассказал им тогда о том, как готовился к походу на Северный полюс Георгий Седов, мужеством которого он непрестанно восхищался.

Как известно, Седов снаряжал свою экспедицию на скудные пожертвования частных лиц. Когда его судно «Святой Фока» было готово к отплытию, на проводы в архангельском порту собрались многие именитые «отцы города». Один подвыпивший купчина, настолько же богатый, насколько невежественный, сказал Седову на прощание:

— «Вот, Георгий Яковлевич, собрались вы на север и поистратились изрядно на всякую меховую одежу. Ехали бы лучше к Южному полюсу, теплой одежи тогда не понадобилось бы — юг ведь… — и денежки были бы целы»…

— Может быть, нам тоже изменить маршрут! — улыбаясь в бороду, насмешливо закончил Отто Юльевич.

Меховые спальные мешки сослужили челюскинцам отличную службу. Благодаря им была сохранена не одна жизнь в ледовом лагере.

«Челюскин» в основном был снаряжен в Ленинграде. Но кое-что не успели там получить, и погрузка завершалась в Мурманске. Сюда пришли грузы из Сибири и с Украины, из Вологды и Омска…

Наконец, три тысячи пятьсот тонн высококачественного угля и восемьсот тонн разнообразных грузов размещены в трюмах и на палубах «Челюскина». Полоса, обозначающая ватерлинию, скрылась под водой. До предела нагруженный корабль глубоко осел.

Зато на «Челюскине» есть все необходимое, чтобы сто двенадцать человек могли жить с комфортом, не уступающим условиям жизни в большом городе, вести научные исследования, работать, охотиться, отдыхать.

10 августа на «Челюскине» развели пары.

Получив разрешение начальника экспедиции, капитан Воронин отдал приказ поднимать якоря.

«Челюскин» начал медленно разворачиваться.

На мачтах кораблей, стоявших у причала, взвились сигнальные флажки:

«Желаем благополучного плавания и скорого возвращения».

Традиционное приветствие на этот раз было не совсем по существу. «Челюскин», приписанный к порту Владивосток, не должен был возвращаться в Мурманск.

…Корабль миновал маяк, одиноко возвышающийся на острове Седловатый, и вышел в Баренцево море — первое на пути к далекой цели.

Началась обычная морская «непрерывка». Каждые четыре часа били склянки и менялись вахты.

Люди, свободные от дежурства, отдыхали от сутолоки погрузки. Тихо на пустынном море. Лишь изредка, рассекая волну, покажется косатка. На горизонте маячат кажущиеся неподвижными рыбацкие тральщики.

Тишина и на палубе «Челюскина». Слышны лишь всплески легкой волны, разбивающейся о борта, да мерный стук машины.

Когда ветер посвежел и достиг шквальной силы, «Челюскин» проявил свои наихудшие качества. Его качало так сильно, что крен временами достигал пятидесяти градусов. Тяжелогруженое судно, вздрагивая, неуклюже переваливалось с боку на бок, черпая бортом воду.

На третий день плавания показались вдали скалистые берега Новой Земли.

Экспедиционная жизнь входила в свою колею. Начались планомерные научные исследования. Запускались шары-пилоты, измерялась глубина моря.

Приступили к занятиям кружки самообразования. Больше всего записавшихся было в группу по изучению немецкого языка. Занятия с ней проводил О. Ю. Шмидт.

Пройдя Маточкин Шар, «Челюскин» вошел в суровое и коварное Карское море. Резко похолодало. Стали попадаться редкие льдины.

Впереди стлался темный, как дождевая туча, туман.

Скоро туман рассеялся и началось единоборство корабля со льдами. «Челюскин» шел легким льдом небольшой сплоченности, в 4–5 баллов. Можно сказать, что до настоящего арктического льда корабль еще не добрался, но уже начались на нем неприятности. Срезало тридцать три заклепки. По обоим бортам разошлись швы и появилась небольшая течь. А в носовом трюме № 1 течь уже солидная. Повреждено двенадцать шпангоутов. В корпусе глубокие вмятины.

Надо беречь судно — впереди еще длинный путь.

Механики «Челюскина» придумали поставить добавочные деревянные крепления к поврежденным шпангоутам. Для этого надо было перегрузить уголь из носового трюма в угольную яму средней части корабля, а также на корму. Дело это весьма трудоемкое.

Шмидт вспомнил знаменитые авралы на «Сибирякове». Вот уже проверенный в арктических экспедициях способ быстрого проведения больших работ!

И на «Челюскине» был объявлен всеобщий аврал. Почти все участники экспедиции, за исключением двухлетней Алочки Буйко — дочери вновь назначенного начальника зимовки острова Врангеля и женщин, были разбиты на бригады.

«Челюскин» стоял затертый льдами. Когда палубу окатили водой, смыв следы угольного аврала, челюскинцы вышли погулять вокруг судна. В это время на горизонте показался силуэт ледокола.

Это шел «Красин», легко расталкивая льдины. Они, словно мячики, отскакивали от его массивного корпуса. Казалось, что нет для него непреодолимых препятствий, дай только его котлам вдоволь топлива. А уголька он «съедает» немало — 100–125 тонн в сутки!

«Красину» было поручено кратчайшим путем вывести «Челюскин» на чистую воду в средней части Карского моря. Он двинулся вперед, расчищая дорогу, за ним в кильватере шло экспедиционное судно. Канал, оставляемый «Красиным» во льдах, был узким и извилистым. Неповоротливый, широкий «Челюскин» с трудом пробирался по нему. Через восемь часов благополучно вышли на участок моря, свободный ото льда. Тут пути двух кораблей разошлись. «Красин» взял курс на гавань Диксона, где его ждали пароходы Ленской экспедиции, а «Челюскин» двинулся дальше на восток.

«Челюскин» шел, огибая скопления льдов, через каждые три-четыре часа делая остановку для гидрологических работ.

На тринадцатый день пути внезапно лот показал очень малую глубину — всего 14,5 метра. Сразу же застопорили машину. Измерили еще раз — 14,5 метра. Обеспокоенный Воронин дал команду «малый ход» и распорядился измерять глубины каждые десять минут. Они не менялись. В чем дело? Судя по картам, здесь мелководья не должно быть. А оно налицо.

Кругом густой туман. Корабль идет вслепую, в сплошном «молоке». Каждую минуту можно сесть на мель. Рисковать нельзя, и капитан приказывает отдать якоря и ждать прояснения погоды.

Ранним утром, когда рассеялся туман, вахтенные увидели на траверзе в двух-трех с половиной милях очертания неизвестной земли.

С корабля можно было хорошо разглядеть обрывистые берега и заснеженные долины острова, окруженного плавающим многолетним льдом.

Так вот почему здесь такая малая глубина!

Но что это за таинственный остров поднялся со дна морского на пути «Челюскина»?

Напрасно искали его на карте. Согласно карте, ближайший остров лежал примерно в 50 милях отсюда к востоку. Это был остров Уединения, открытый норвежским промышленником Иогансеном на зверобойной шхуне «Нордланд» в 1878 году и им же нанесенной на карту.

Шмидт знал про этот, если не таинственный, то, во всяком случае, полутаинственный остров. Он проходил в 1930 году на «Седове» в местах, где, по определению норвежца, должен был находиться остров Уединения, и не видел там никакой земли. Зато в 25 милях к юго-востоку седовцы обнаружили неизвестную дотоле землю, которую назвали именем одного из участников экспедиции — Исаченко. Туман и недостаток времени не позволили тогда исследовать новый остров. «Сибиряков» в прошлом году тщетно искал остров Уединения в том месте, где ему было положено находиться по старой карте, но тоже не нашел.

Вот почему на карте, изданной в 1933 году, которой пользовались Воронин и его помощники, под контуром острова Уединения была надпись «положение сомнительно», а рядом с островом Исаченко стояло примечание «существование сомнительно».

Конечно, нужно было воспользоваться случаем, чтобы тщательно осмотреть «спорный» остров.

Желающих побывать на неведомой земле оказалось столько, что Отто Юльевичу пришлось составить твердый список тех, кто поедет на берег. Он был неумолим и включил в список только научных работников и журналистов. Две шлюпки-ледянки, специально приспособленные для плавания в полярных водах, вмещали шестнадцать человек. У ледянок скошенные, пологие форштевень и ахтерштевень, боковые полозья-кили, позволяющие быстро выталкивать легкую шлюпку и волочить за собой по льдине.

На носу первой ледянки стоял Шмидт, ловко отталкивая багром плывшие навстречу льдинки. Пробираясь по разводьям, шлюпки через два часа подошли к кромке прочного берегового припая, и каждый занялся своим делом. Геолог начал собирать образцы местных пород. Зоолог зарядил ружье, надеясь подстрелить представителей островной фауны. Физик приступил к магнитным наблюдениям. Геодезист установил инструменты для того, чтобы по солнцу определить координаты.

Шмидт и еще несколько человек с ним пошли искать какие-нибудь следы пребывания человека на этой, казалось, нехоженой земле. Если это остров Уединения, то здесь после Иогансена ведь побывал и Отто Свердруп.

Свердруп не смог астрономически определить местонахождение острова Уединения, но бегло описал его и оставил здесь памятный знак.

Но сколько ни ходили по заснеженным долинам, пересеченным руслами замерзших ручьев, Шмидт и его спутники, обнаружить остатки знака, установленного полярным капитаном, им не удалось. Примерно через год экспедиция на «Седове» этот знак нашла.

По старой традиции мореплавателей челюскинцы соорудили на острове гурий — знак, отмечающий место астрономических и магнитных наблюдений. Из камней сложили высокую пирамиду, а внутри замуровали бутылку со вложенными записками. Быть может, когда-нибудь другая экспедиция ступит на эту пустынную землю и по записке люди узнают о том, кто побывал здесь до них…

В тот же день над ледяным безмолвием Карского моря зарокотал мотор самолета.

На палубе «Челюскина» стоял самолет-амфибия конструкции Шаврова — «Ш-2». Называли его ласково «шаврушкой».

В предыдущем году в походе «Сибирякова» отсутствие разведывательного самолета сильно отражалось на ходе экспедиции. Начальник Главсевморпути особо был озабочен тем, чтобы в новом арктическом походе у парохода были надежные зоркие «глаза».

«Глазами» в эту экспедицию был лучший в то время наш полярный летчик — Михаил Сергеевич Бабушкин.

С ним-то и летал Шмидт над «таинственным» островом. Погода была на редкость солнечной для этого времени года, и удалось сделать точные зарисовки и заснять остров с воздуха.

«Шаврушка» вторично в тот день поднималась в воздух. На этот раз с Бабушкиным пошел в глубокую разведку капитан Воронин. Самолет взял курс на восток, в тот район, где, судя по карте, должен был быть остров Уединения. Летали часа два, но никакой суши не увидели.

Сомнений быть не могло — случайно обнаруженная земля есть остров Уединения и остров Исаченко одновременно. Значит, одному и тому же острову дали ошибочно два названия. Однако как истый научный работник, не спешащий с выводами, все и всегда досконально исследующий, профессор Шмидт запросил по радио мнение профессора Визе, находящегося на «Сибирякове». Тот ответил, что считает, что посещенный остров и есть остров Уединения, неверно нанесенный на карту.

Лоция Карского моря была исправлена.

…«Челюскин» переменным ходом шел на северо-восток. Приходилось то огибать тяжелые льды, то осторожно пробивать ледовые перемычки. Часто делались воздушные разведки.

31 августа личный состав экспедиции увеличился на одного человека. У Доротеи Ивановны, жены геодезиста Василия Гавриловича Васильева, отправлявшихся зимовать на остров Врангеля, родилась дочка. Счастливые родители за неимением на корабле ЗАГСа решили зарегистрировать новорожденную у капитана.

Васильев принес в капитанскую каюту завернутую в пушистое одеяло крохотную девчурку. Владимир Иванович Воронин расправил свои пышные усы, надел очки и с очень важным видом раскрыл вахтенный журнал.

— А как мы ее назовем? — спросил капитан.

Посовещались и решили, что нужно дать девочке имя, напоминающее о месте ее рождения. Было предложено много вариантов, но выбор пал на имя Карина. Оно всем понравилось.

— Так и запишем! — сказал Воронин и начал водить пером по бумаге, повторяя вслух:

«5 часов 30 минут у супругов Васильевых родился ребенок — девочка. Имя девочки — Карина. Счислимая широта 75°45′5″, долгота 91°06″…»

Отто Юльевич, присутствуя при этой необычной морской церемонии, чуть заметно улыбнувшись, подсказал:

— А на какой глубине? Не забудьте о глубине, Владимир Иванович!

Воронин обмакнул перо в чернильницу и добавил: «Глубина 52 метра».

…Мыс Челюскин стоит почти на половине маршрута Мурманск — Владивосток.

Первая половина пути прошла трудно. Что ждет впереди?

Ближайшие два моря — море Лаптевых и Восточно-Сибирское — не внушали особых опасений, но лежавшее за ними коварное Чукотское море, в котором, как это стало известно, была очень тяжелая ледовая обстановка, могло принести не мало неприятностей.

Как идти «Челюскину» дальше — одному или вместе с ледоколом «Красиным»? Чтобы решить это, начальник Главсевморпути пригласил на совещание Воронина, капитана «Красина» Легздина и помощника начальника Ленской экспедиции — опытного ледового капитана Сорокина. На совещании выяснилось, что у «Красина» в Карском море сломался вал одной из трех машин и он наполовину потерял свои ледокольные качества и поэтому мало чем мог помочь «Челюскину». Было решено продолжать путь в Тихий океан самостоятельно, без посторонней помощи. Большие надежды возлагались на разведку береговой авиации. Однако они не оправдались.

После шестнадцатичасовой стоянки «Челюскин», отсалютовав судам северной эскадры, пошел по проливу Вилькицкого в море Лаптевых.

В этом море почти не было льдов, но были штормы, и какие!

Бешеный девятибалльный шторм обрушился на пароход. Корабль трепало так, что люди едва держались на ногах.

Только на четвертые сутки прекратилась сумасшедшая качка. Люди, измученные вынужденной бессонницей и беспрерывным напряжением, наконец свободно вздохнули.

Из моря Лаптевых в Восточно-Сибирское можно пройти проливом Лаптева (между островами Ляховского и Новосибирскими) или проливом Санникова.

Пролив Лаптева был мелководен для «Челюскина», имевшего глубокую осадку, но и в проливе Санникова наткнулись на малые глубины. При плохой видимости, в тумане и снегопаде, встретили новое препятствие. Не льды — так штормы, не штормы — так мелководье!

«Челюскин» двигался самым малым ходом, поминутно измеряя глубину.

На рассвете 9 сентября повстречались редкие, но большие льдины. Чем дальше, тем больше ледяных полей. Пришлось опять отклониться от курса, по которому Воронин вел корабль к острову Врангеля.

«Челюскин» вступил в совершенно неисследованный район арктических вод, в район, где, как предполагалось, находится легендарная Земля Андреева, названная так по имени сержанта русской армии, будто бы видевшего эту землю во время путешествия по льду с Медвежьих островов в 1764 году. Вопрос о существовании этой Земли, якобы расположенной к западу от острова Врангеля, два столетия интересовал исследователей, но из-за тяжелых льдов никто не мог проникнуть в этот район «белого пятна».

Шмидту очень хотелось поискать мифическую землю, но помешал густой туман. К тому же пошел снег. Падая на воду, он не таял, а, плавая, покрывал все море белым одеялом.

Вскоре «Челюскин» подошел к кромке тяжелых льдов и принужден был повернуть. Так и на этот раз Земля Андреева не была обнаружена.

Сразу же после моря Лаптевых на «повестке дня» встал остров Врангеля.

Начальник экспедиции созвал совещание, на котором обсуждались планы выгрузки имущества, идущего на станцию и факторию, и о возведении там построек.

Отто Юльевич захотел еще раз проверить планы намеченных работ. Он сидел в конце стола, сжимая бороду в кулак, и задавал научным работникам, отправлявшимся на остров Врангеля, вопрос за вопросом. Его интересовали и очередность построек и индивидуальные планы каждого из зимовщиков.

А корабль между тем очень медленно пробивался на восток. Темпы его продвижения тревожили Шмидта, почти не сходившего с капитанского мостика. Засунув руки в карманы нерпичьей куртки, он не сводил глаз с горизонта. Внешне он был спокоен.

Отто Юльевич решил лично проверить возможность подхода к острову Врангеля. Он связался по радио с летчиком Кукановым, находившимся в это время на Чукотке.

15 сентября в солнечный день «Челюскин» остановился недалеко от мыса Биллингса. Кругом был тяжелый лед, но в небольшой полынье весело поблескивала вода. В эту полынью сел прилетевший гидросамолет Куканова.

Вместе со Шмидтом сел в кабину самолета начальник зимовки на острове Врангеля Буйко. Взяли с собой «гостинец» — ящик лимонов для островитян.

Во время всего полета к острову Врангеля под крылом были бесконечные белые ледяные поля, с тенями от ропаков, с полосами разводий и пятнами майн. Вряд ли «Челюскин» сможет подойти к нему!

Куканов посадил машину на воду около косы, на которой выстроились в ряд постройки полярной станции.

Гостей встретили четыре человека — жена начальника острова Минеева, радист и два эскимоса. Сам начальник находился в это время у эскимосов, живших на северном побережье острова. Супруги Минеевы зимовали уже четвертый год. После отправки самолетом основной группы зимовщиков жена начальника острова взяла на себя обязанности метеоролога.

Шмидт и будущий «хозяин» острова внимательно осматривали жилой дом, баню, радиостанцию, склад. Все помещения требовали ремонта. На снегу лежали пирамиды моржового клыка, бивней мамонта, добытые эскимосами и приготовленные к отправке на материк. Всюду были развешаны для просушки шкуры белых медведей. В специальном сарае, ожидая погрузки на пароход, резвились медвежата.

Минеева рассказала, что запасы пищи и одежды на острове достаточные. Плохо только обстояло дело с топливом, сожгли уже весь плавник и пустили в дело ящики…

Разведка ясно показала, что «Челюскину» не удастся подойти к острову. Встала еще новая сложная задача — помочь «врангелевцам».

Наутро, тепло попрощавшись с мужественной полярницей, радистом и эскимосами, Отто Юльевич вылетел на станцию мыса Северного.

Мыс Северный — одно из самых величественных и в то же время грозных мест побережья Ледовитого океана. В прошлом году, когда здесь проходил «Сибиряков», на мысе, как, впрочем, и во всем восточном секторе Советской Арктики, не было станции.

Шмидт не мог налюбоваться на отличные, только что завершенные постройки, жилые и вспомогательные помещения новой большой полярной станции. Начальник зимовки Петров с гордостью показывал свое хозяйство.

Вечером к мысу Северному подошел «Челюскин». Перебраться с берега на пароход на шлюпке было невозможно. Бухту забило льдом. Шмидт и Буйко пешком, перепрыгивая с льдины на льдину, отправились «домой».

Полет на остров Врангеля, как писал впоследствии О. Ю. Шмидт, показал, что «пролив Лонга между материком и островом весь покрыт льдом… У острова лед стоял плотно. „Челюскин“ явно не мог подойти к острову с южной стороны, но восточнее, в сторону острова Геральда, и далее на юго-восток льды становились более разреженными. Поэтому было принято следующее решение: идти сначала к Берингову проливу, чтобы выполнить эту часть задания; из района Берингова пролива пытаться идти на север и затем на северо-запад к острову Врангеля; если же подход окажется невозможным и с этой стороны, то выгрузить дома и прочее имущество в одном из пунктов Чукотского полуострова, построив таким образом станцию, которая будет во всяком случае полезна, а на остров Врангеля отправить самолетом уменьшенный состав для смены зимовщиков».

Надвигалась зима. Море закрыло сплошным ледяным панцирем. Полыньи между паковыми полями затянуло молодым, тонким, еще прозрачным, но уже упругим льдом.

Найти чистую воду буквально с каждым часом становилось все труднее и труднее. Неуклюжий и широкий «Челюскин» застревал в узких разводьях.

От сильных ударов об лед треснул форштевень — нос корабля, гнулись шпангоуты — ребра судна, слетали заклепки в трюмах.

Льды сплачивались все больше и больше. «Челюскин» уже не передвигался самостоятельно, а дрейфовал вместе со льдом, в который был словно впаян.

Его вынесло к Колючинской губе — роковому месту, где столько полярных экспедиций потерпело аварии.

Это не было случайностью. Колючинская губа, по мнению Шмидта, — залив, глубоко вдающийся в материк, и движущийся мимо лед как бы всасывается в него. Так было и с «Челюскиным». Его вынесло к входу в Колючинскую губу и затерло.

Движение льда остановилось, а всего в двух километрах отсюда лед быстро дрейфовал в желанном направлении на восток, к Берингову проливу.

1 октября был день рождения Отто Юльевича. Товарищи готовились отметить его торжественным ужином, а утром неожиданный сюрприз — к пароходу подъехали на двух собачьих упряжках пятеро чукчей. С берега они заметили приближающийся корабль и примчались за 25 километров.

Шмидт воспользовался этим случаем и вместе с метеорологом Комовым, знавшим чукотский язык, поехал на берег.

Население в этом районе Чукотки редкое, и Шмидт сумел «мобилизовать» только четыре собачьих упряжки. На нартах решено было отправить на берег больного кочегара, врача и еще шесть человек прикомандированных специалистов. Начальник экспедиции перед походом обещал учреждениям, которые «одолжили» их ему, вернуть этих людей в первую очередь в случае задержки «Челюскина». Шмидт сдержал свое слово. Руководство этой небольшой, но трудной экспедицией, которая должна была дойти по льду залива до мыса Джинретан и оттуда около трехсот километров по материку до мыса Дежнева, где их примет ледорез «Литке», было поручено секретарю Шмидта, участнику всех его экспедиций, комсомольцу Муханову.

На корабле стало на восемь человек меньше.

Льды по-прежнему держали «Челюскина» в своих цепких объятиях.

Чего только не придумывали челюскинцы, чтобы вырваться из ледяного плена!

Радист Иванюк, например, представил Отто Юльевичу предложение пробить канал между ледоколом и полосой плавучего льда. Он даже подсчитал, что для этого понадобится двадцать дней, если будут работать все челюскинцы. Отто Юльевич, улыбаясь, взялся за карандаш. Очень быстро он показал автору проекта, что допущены две ошибки — неправильно учтена толщина льда и преувеличена возможность того, что может сделать один человек, работая восемь часов. Математику понадобились считанные минуты, чтобы произвести новый расчет. Оказалось, что для того, чтобы прорубить канал нужной ширины и глубины, понадобится… не менее года.

Пробовали откалывать лед вокруг корабля, взрывать его аммоналом.

Ничего не помогло.

Залив был плотно забит льдом в несколько слоев, как пирог начинкой.

^{«Челюскин» во льдах.}

5 октября внезапно переменился ветер, и во льду образовалась трещина, достаточно широкая для прохода судна. Обстановка изменилась так быстро, что люди едва успели по штормтрапу подняться на борт.

Но недалеко ушел «Челюскин» своим ходом. Льды снова вцепились в него «мертвой хваткой».

Дрейф закружил пароход. По воле ветра и течения его носило вместе со льдом то в одну, то в другую сторону. Несколько раз его проносило мимо мыса Сердце-Камень и снова относило на север.

После нескольких петель дрейф льдов, а вместе с ними и парохода принял юго-восточное направление.

4 ноября корабль был в полумиле от чистой воды, по которой могли бы свободно плыть даже парусные шхуны. «Челюскин» добрался за одну навигацию до Берингова пролива. Фактически задача экспедиции была выполнена. И, чтобы преодолеть ничтожный остаток до открытого моря, челюскинцы не щадили ни своих сил, ни взрывчатых веществ.

В лед закладывали снаряды по 120 килограммов аммонала. Корабль содрогался от грохота взрывов. Но лед не поддавался, образовывались лишь небольшие воронки с мелкой ледовой кашей.

Стояла ясная тихая погода. Мороз доходил до 25 градусов. Очень быстро нарастал новый лед. Но люди были упорны. Из последних сил таскали они на плечах по торосам тяжелые двадцатикилограммовые банки со взрывчаткой. Их усилия стали, наконец, давать как будто бы положительные результаты. Но, увы, то, что разбивали взрывчаткой за день, за ночь снова превращалось в сплошной лед.

Внезапно налетевшие тайфуны стремительно погнали мощные массы воды из Тихого океана в Ледовитый. Начался обратный дрейф. «Челюскина» вместе с огромным ледяным полем, в которое он вмерз, выбросило из Берингова пролива в Чукотское море и повлекло на север.

Корабль был в Беринговом проливе, но пройти его ему не довелось.

Борьба людей со стихией на этот раз оказалась непосильной.

«Челюскин» постепенно, но неуклонно удалялся от границ чистой воды. Через два дня он был уже в 70 милях от нее.

Пришлось попросить помощи у другого судна.

Шмидт написал радиограмму начальнику экспедиции на ледорезе «Литке» Бочеку: «…мы обращаемся к вам с просьбой оказать нашему пароходу содействие в выводе из льдов силой ледореза „Литке“. Зная о трудной работе, проведенной „Литке“, и имеющихся повреждениях, мы с тяжелой душой посылаем эту телеграмму…»

12 ноября «Литке» вышел из бухты Провидения и направился в Чукотское море. Круглые сутки «Челюскин» поддерживал с ним радиосвязь. На корабле с пристальным вниманием следили за продвижением «Литке».

Израненному в длительных схватках со льдами «Литке» идти было чрезвычайно трудно. Он встретил на своем пути почти непроходимые ледяные поля. 17 ноября Бочек радировал Шмидту о том, что команда «Литке» искренне и горячо стремилась помочь «Челюскину», но обстоятельства сложились так, что ледорез сам скоро будет в положении бедствующего судна.

Семнадцатое было очень «невезучим» днем для челюскинцев. Утром при попытке взлететь для ледовой разведки самолет Бабушкина задел за торос и надолго выбыл из строя.

Сломался румпель, и «Челюскин» стал неуправляемым.

И вот радиограмма с «Литке», лишавшая экспедицию последнего шанса на выход из ледового плена.

Как всегда в трудные моменты, Шмидт обратился за советом к своим ближайшим помощникам. Капитан, штурман, заместители начальника экспедиции собрались в его каюте. Он прочел радиограмму.

— Ну, у нас не военный совет в старину, где всегда начинал младший по званию офицер, — шутливо заговорил Отто Юльевич и обращаясь к Воронину спросил: — Что скажете вы, Владимир Иванович?

— Что сказать? «Литке», как видно, не в силах нам помочь, — ответил после недолгого раздумья капитан.

Последним на совещании высказался Шмидт.

— По-видимому, по единодушному мнению всех присутствующих, на ледорез надежда плохая. Отпустим его, товарищи!

Эти слова имели и скрытый смысл. Они означали: давайте готовиться к зимовке, товарищи!

«Литке» ушел. Всем было ясно, что теперь из ледового плена не выбраться.

Зимовка — явление не новое и не столь уж редкое в Арктике. Но одно дело зимовка у берега, в безопасности, а другое — среди движущегося льда. Сильного сжатия льдов «Челюскин» не выдержит. Поэтому надо исподволь подготовить все необходимое на случай катастрофы, не теряя, однако, надежды, что линии сжатия пройдут где-нибудь вдали и пароход уцелеет.

Начальник экспедиции потребовал от хозяйственников, чтобы никто на корабле не знал о приготовлениях к выходу на лед. Зачем зря тревожить людей!

Только пять человек во главе с энергичным завхозом комсомольцем Борисом Могилевичем были в курсе дела. Скрытно, по ночам, в глубине трюмов корабля пять пар рук сортировали груз. Делалось это для того, чтобы необходимые аварийные запасы были сложены в таких местах парохода, откуда удобнее и быстрее можно их выбросить на лед.

Начальник экспедиции уделял особое внимание моральному состоянию челюскинцев. Он больше всего боялся тоскливого ничегонеделания, пустого, незаполненного времени. Поэтому на корабле шла разнообразнейшая учеба, проводились спортивные игры, читались лекции и доклады. Часто в роли докладчика выступал Шмидт.

В это время в далекой Москве начался XVII партийный съезд.

В дни съезда челюскинцы особенно остро воспринимали свою оторванность от страны, и более всех Шмидт. Он за предыдущие годы привык быть в центре партийной жизни. И стараясь в какой-то мере смягчить эту оторванность, долгими часами не снимал наушников радиоприемника, жадно ловил передачу хабаровской радиостанции.

После каждого очередного заседания съезда в красном уголке корабля вывешивался бюллетень о его работе, составленный Шмидтом.

А «Челюскин» продолжал свой дрейф. Он двигался со льдами то на север, то на запад, выписывая причудливые петли, но в общем не выходя из небольшого района, к северу от Чукотского побережья.

Один раз в декабре льды расступились. Вновь заработал винт парохода, но разводья кончались тупиками. Потом море снова замерзло и на этот раз окончательно. Однако машину «Челюскина» не останавливали, поддерживая пар в одном из боковых котлов. А вдруг погода изменится!

У всех еще теплилась надежда, что дрейф вынесет корабль на чистую воду. Поэтому всех, от начальника и капитана до повара и уборщицы, беспокоил вопрос об угле. Хватит ли его? Угля в бункерах оставалось мало. Его выдавали кочегарам по килограммам, как ценнейший продукт. В помещениях поддерживалась температура не выше 10 градусов тепла. Особенно холодно было в большой, с двумя окнами, выходящими на север, каюте Шмидта, на спардеке. Но никогда никто не слышал жалоб Отто Юльевича на холод. Он протестовал, когда в его каюту пытались поставить дополнительные секции отопления. В каюте Шмидта было 3–4 градуса.

В конце декабря начались сильные морозы, пурга и метели.

…В газетах страны была помещена коротенькая заметка:

«„Челюскин“ 10 января (радио). Дрейф „Челюскина“ в Ледовитом океане, шедший в декабре на север, повернул в январе на юго-восток. Сильный северо-восточный ветер взламывает многометровые ледяные торосы, лед с громадной силой и шумом напирает на пароход. Корпус выдерживает сжатие, но приняты меры на всякий случай: заготовлены на палубе продовольствие, палатки и спальные мешки для спуска на лед. Научные работы продолжаются. Начальник экспедиции Шмидт».

К тому времени уже все люди были распределены по бригадам, а продовольствие, теплая одежда, топливо и хозяйственное оборудование разложены в строгом порядке по борту. Каждый челюскинец знал, что ему надо будет делать во время аварии, неизбежность которой понимали, однако, далеко не все.

«С тех пор как „Челюскин“ был зажат и попал в дрейфующий лед, — сообщал в одной из своих радиограмм Шмидт, — его судьба зависела в значительной степени от случая».

Этот роковой случай наступил 13 февраля. Катастрофа произошла в Чукотском море на северной широте в 68 градусов 16 минут и западной долготе 172 градуса 50,9 минуты.

В этот день, как говорил один из челюскинцев: «Всю злобу, которую только могла излить Арктика на непрошеного гостя, она излила сразу — послала пургу, мороз и нордовый ветер».

После полудня начальник экспедиции и капитан корабля, стоя на полубаке, с тревогой всматривались сквозь пургу в льды, которые перекатывались друг через друга, как гребни морских волн, и прислушивались к гулу торошения.

Льды нагромождались друг на друга, образуя огромные белые гряды. Они росли непреклонно, неумолимо надвигаясь на «Челюскина». Огромный, высотой до восьми метров ледяной вал покатился на пароход. Словно живая, громада льдов подползла к обреченному кораблю, потрясла его несколькими толчками и оглушила залпом ударов, подобных артиллерийскому огню.

Судно медленно, рывками подалось назад, накренилось.

Страшным ударом разорвало левый борт. Этот пролом еще не означал потопления, так как прошел выше ватерлинии. Но лед продолжал наступать. Был дан сигнал «ледяной тревоги», расписание которой заранее было составлено по распоряжению Шмидта. С привычной организованностью и дисциплиной люди встали на заранее известные им места и начали выгрузку аварийных запасов.

У трапа стояли Шмидт и Воронин, отдавая распоряжения. Отсюда им хорошо была видна вся картина выгрузки. Люди при виде невозмутимо спокойных своих командиров тоже сдерживали волнение и работали энергично и быстро.

А лед продолжал свое медленное, но неотразимое наступление, нажимая на левый борт парохода.

Прорвало подводную часть корабля. Вода хлынула в машинное отделение.

Под новым напором льда лопнул борт.

Носовая часть парохода стала быстро погружаться в воду.

Самолет Бабушкина, стоявший на носу, был в последнюю минуту сдвинут на льдину.

Корма поднималась все выше и выше.

Было выгружено уже все намеченное по плану, часть людей стала сбрасывать за борт все, что могло пригодиться. Другие же оттаскивали грузы подальше от гибнущего судна.

Оставались считанные минуты жизни корабля.

К спокойно стоявшему Шмидту подошел его заместитель по хозяйственной части Копусов и сказал:

— Вот так, Отто Юльевич, кончается наша экспедиция.

Шмидт внимательно посмотрел на него и очень серьезно сказал:

— Гибель «Челюскина» еще не конец экспедиции… Все будет хорошо… — И тут же спросил: — Все ли выгружено?

— Все, кроме спирта, — ответил Копусов.

— Ни одного грамма не брать, — решительно приказал Шмидт.

Когда стало заливать пассажирскую палубу, был отдан приказ:

— Все на лед!

Вдруг Отто Юльевич вспомнил, что орден Ленина, полученный им за поход на «Сибирякове», остался на френче в каюте. Не задумываясь о риске, он бросился в полузатопленную каюту. Орден был спасен.

Шмидт и Воронин в последний раз окинули глазами палубу и, убедившись, что никого не осталось, стали спускаться на лед. И тут же, как будто пароход ждал, когда все покинут его, высоко поднялась корма, нос опустился в море.

^{Гибель «Челюскина» (с картины художника Сварога).}

В эту минуту на палубе появился с испуганными глазами где-то задержавшийся завхоз Могилевич.

— Борис, прыгай! прыгай! — закричали все.

Но Могилевич поскользнулся и упал, на него обрушились обломки капитанского мостика, с грохотом покатившиеся бочки и придавили его.

«Челюскин», приняв вертикальное положение, быстро исчезал в воде.

Огромный столб пара закрыл уходящий корпус. И когда густая завеса рассеялась, парохода уже не было, и вместе с ним не стало и прекрасного товарища, комсомольца Бориса Могилевича.

Орден Красной Звезды, которым он был посмертно награжден вместе со всеми челюскинцами, был передан Музею Арктики в Ленинграде.

Сто четыре человека остались на льдине у роковой полыньи, потрясенные гибелью судна и товарища.

Мела пурга.

Сутулился больше обычного Шмидт. Засунув руки в карманы куртки, он задумчиво стоял на невысоком ропаке, окруженный челюскинцами.

Он прекрасно понимал, что на его плечи ложится невиданная по тяжести ответственность за судьбу людей, ставших пленниками арктической стихии. Всякая неудача будет в той или иной степени приписана ему, Шмидту. Катастрофа произошла в такое время года и в таком глухом участке Арктики, что на быструю помощь надеяться было трудно. Значит, сто с лишним человек должны будут жить на дрейфующей льдине много дней, много недель, может быть, много месяцев. Они должны быть все сыты, одеты, иметь кров над головой. Они должны спокойно ждать помощи, крепким, единым и бодрым коллективом. И он, начальник этого единственного в своем роде поселка на льдине, должен принять все меры к тому, чтобы не было среди ста этих очень разнородных людей и следа паники, недисциплинированности… С чего начать?

Сквозь быстро густеющие сумерки Шмидт рассматривал своих товарищей по экспедиции, волей «ее величества Арктики» ставших робинзонами, потерпевшими кораблекрушение и выброшенными на ледяной остров. Многие из них были случайно одеты в ватники, ботинки и сапоги, кое-кто забыл рукавицы, а мороз перевалил за тридцать градусов. Люди были разгорячены авралом по выгрузке. Нервы их, конечно, напряжены до предела. Надо как-то их успокоить!

Начальник экспедиции подозвал своего заместителя по политической части:

— Проведите перекличку… Это то, что сейчас нужно…

День уже кончился. Белесая тьма окутала людей. И, когда называлась очередная фамилия, из темноты слышался лаконичный ответ: «здесь» или «жив».

Перекличка показала, что все налицо, все… кроме Могилевича.

Перекличка, кроме того, как на это и надеялся Шмидт, сыграла определенную организующую роль. Когда люди окружили небольшой ледяной холм и услышали фамилии своих товарищей, у них возникло знакомое «чувство общего собрания». Они поняли, что на льдине не одиночки, а советский коллектив. И это было самое важное.

Теперь можно и нужно сказать им несколько слов.

Митинг был кратким. Он длился всего пять-шесть минут.

Очень спокойно и деловито Шмидт сообщил, что советское правительство знает о катастрофе. «Челюскин» держал связь с берегом до последней минуты. Скоро эта связь будет восстановлена. Продовольствия и теплой одежды выгружено достаточно. Значит, на льду можно будет жить не так уж плохо, пока не придет помощь, а она придет обязательно.

Успокоенные словами начальника, которому они привыкли безоговорочно верить, потерпевшие крушение, мокрые, усталые и голодные люди принялись налаживать свою необычную жизнь.

Одни получали меховую одежду и спальные мешки, другие ставили палатки и по распоряжению Отто Юльевича укладывались отдыхать.

Женщины и дети были уже под «крышей». Они воспользовались палаткой, поставленной на лед еще за месяц до катастрофы физиком для своих наблюдений.

Теперь надо посмотреть, как идут дела у Кренкеля. Радист с помощниками из заранее скомплектованной радиобригады устанавливал изгибавшуюся, как удочка, радиомачту. Рядом люди, вбивая колышки в лед, разбивали палатку. Ветер хлопал по полотнищам, рвал их из рук.

На рассвете Шмидт, не сомкнувший в ту ночь глаз, пришел в радиопалатку.

Тихим голосом, чтобы не слышали окружающие, он спросил Кренкеля:

— Как дела? Не связались еще с Землей?

— Пока нет, — виновато ответил радист… — хотя все предупреждены еще с парохода, — и после короткой паузы добавил: — Трудно поймать нашу волну, станция уж очень маломощна, но я уверен, там слушают и мы свяжемся.

— Буду ждать, с нетерпением ждать, — сказал Шмидт и ушел к месту аварии, где уже кипела работа. Сортировались и складывались в штабеля спасенные запасы.

Вскоре Кренкель услышал ответ радиостанции Уэллена и стремглав выскочил из палатки с торжествующим криком:

— Отто Юльевич! Радио!

В первый и последний раз челюскинцы увидели своего руководителя бегущим, как мальчишка.

Но и тут Шмидт остался верен себе:

— У меня большая радиограмма! — спокойно сказал он. — Может ли Уэллен подождать, пока я буду писать?

Через десять минут Кренкель получил записанную в журнал радиограмму № 1, кончавшуюся такими словами: «…заверяем правительство, что несчастье не остановит нас в работе по окончательному освоению Арктики, проложению Северного морского пути. Начальник экспедиции Шмидт».

Приступая к передаче, радист на мгновение задумался: какой поставить адрес отправителя.

Потом тряхнул головой и отстучал ключом: «Лагерь Шмидта».

Так родилось название «Лагерь Шмидта», не сходившее два месяца с уст людей во всем мире.

15 февраля Кренкель послал в эфир очередное донесение.

«Второй день челюскинцы живут на льду. Ночью прояснело. По звездам определили свое местонахождение: 67°17′ северной широты, 172°51′ западной долготы. Перед погружением „Челюскина“ мы разрезали канаты, которыми на палубе были прикреплены строительные материалы, бочки и другой палубный груз. Расчет оказался правильным: значительная часть грузов всплыла. Теперь вытаскиваем изо льда бревна, доски и другой материал. Заканчиваем постройку барака на пятьдесят человек с двумя камельками. Приступаем к постройке кухни и сигнальной вышки для указания места спасательной экспедиции. Надеемся построить и второй барак. До берега 130 километров. Все здоровы, полны энергии. Шмидт».

Не кучка отчаявшихся, ожидающих, гибели людей, а «Лагерь Шмидта» — организованный, уверенный в конечной победе коллектив вступил в борьбу с ледяной стихией. Каждое утро миллионы людей искали в газетах лаконичные, но всегда бодрые телеграммы с пометкой: «Полярное море. Лагерь Шмидта». Что там, на льдине? Как прошел день? Какова погода? Что предпринимают челюскинцы?

Над лагерем бушевала пурга. Сквозь нее пробивались скупые, короткие строки сообщений. Стояли сорокаградусные морозы, а на льдине шла кипучая жизнь. Люди строились и обживались.

Предстояла нелегкая жизнь и тяжелая напряженная работа. Как сделать, чтобы коллектив челюскинцев показал образец выдержанности, стойкости и организованности?

Для коммуниста Шмидта ответ на этот вопрос мог быть только один — с помощью всех коммунистов.

Повестка дня первого заседания бюро партийной организации на дрейфующей льдине была краткой, всего один вопрос: «Сообщение О. Ю. Шмидта».

Сохранился протокол этого заседания, вот выдержка из него: «…Отныне каждый шаг коммуниста, каждый поступок должны быть строго продуманы, взвешены. Каждое слово коммунистов в любом разговоре с беспартийными товарищами — в палатке во время отдыха, на льду во время работы, в случайных беседах — должно быть непрерывной политической работой, которая здесь, в новых, трудных условиях, с успехом заменит нам массовую работу прежнего типа. В любую минуту, в любой обстановке коммунист обязан личным поведением возбуждать мужество беспартийных товарищей».

По предложению Шмидта было принято решение расселить коммунистов так, чтобы в каждой палатке был хотя бы один «полпред» партии, а также объявлен конкурс на самую благоустроенную культурную палатку.

Сам Шмидт жил до этого в маленькой горной одноместной палатке, которая была с ним еще на Памире. В этой неотепленной палатке он ночевал в спальном мешке.

^{В лагере. О. Ю. Шмидт за утренним туалетом.}

Потом он перебрался в так называемую «штабную палатку», вернее, в хибарку, сколоченную из досок и фанеры, поверх которых был натянут брезент.

Здесь жили и работали три радиста. Шмидт и до переезда на «новую квартиру» проводил тут немало времени.

Отсюда, из «штабной палатки», радисты открывали окно в мир. Самое важное для челюскинцев была связь с «Большой Землей». Жить вместе со всей страной, ее интересами, ее дыханием — в этом был ключ для преодоления трудностей. Шмидт принимал все меры для того, чтобы в его лагере слышали голос Москвы. ТАСС составлял специальную сжатую сводку о событиях дня только для лагеря Шмидта. Ее через радиостанцию на мысе Северном принимал радист на дрейфующей льдине.

Обычно около пяти часов вечера Отто Юльевич выходил из холщовой радиорубки. Он держал в руке порядочно засаленный радиожурнал. Спокойным, размеренным шагом шел Шмидт по поселку на льдине. Из всех палаток вылезали челюскинцы, на ходу застегивая полушубки и ватники. Все шли следом за ним в барак. Отто Юльевич садился на ящик, сбрасывал свою меховую тужурку и разворачивал радиожурнал.

— Можно начинать? — обычно спрашивал он и ровным голосом зачитывал только что принятую информацию.

Челюскинцы узнавали из этой сводки, как идут спасательные работы, где находятся ледоколы, где летят самолеты. Они слушали сообщения о том, как грохочут залпы рабочего восстания в Вене, что нового в Германии и Японии, как идет строительство заводов и фабрик в родной стране. Шмидт не только читал, но и комментировал все сообщения: ведь в бараке много матросов, кочегаров, плотников. Голос Москвы должен быть понятен всем.

Однажды, когда Отто Юльевич вошел в барак с радиожурналом, все заметили, что он чем-то взволнован.

— Сегодня мы получили из Москвы правительственную телеграмму. К ней не нужны ни вступления, ни пояснения, — сказал Шмидт. — Я просто прочту ее вам:

«Лагерь челюскинцев (полярное море), начальнику экспедиции т. Шмидту. Шлем героям-челюскинцам горячий большевистский привет. С восхищением следим за вашей героической борьбой со стихией и принимаем все меры к оказанию вам помощи. Уверены в благополучном исходе вашей славной экспедиции и в том, что в историю борьбы за Арктику вы впишете новые славные страницы».

Стоявшая в бараке тишина сменилась ликующими криками. И если до сих пор кое-кого на льдине пугала неуверенность, то теперь ей совсем не осталось места.

А ведь в первые дни были в лагере Шмидта люди новички в Арктике, предлагавшие спасаться пешком по льдинам.

Как только Шмидт узнал об этих разговорах, тотчас же созвал общее собрание челюскинцев.

Он долго рассказывал им об участниках арктических экспедиций прошлого, погибших вследствие неорганизованности.

— Им не на кого было надеяться, — говорил Отто Юльевич. — Кто в капиталистическом мире будет тратить деньги, и притом немалые, для спасения людей, терпящих бедствие? Они были предоставлены сами себе — спасайся, кто может. Расчет на собственные силы — расчет одиночек. А у нас здесь коллектив советских людей. За нами заботливая Родина!

— Тут кое-кто предлагает пешком добираться до берега. Давайте разберемся все вместе, насколько целесообразно это предложение! Как вы думаете, сколько километров в день может пройти человек по торосистому льду?

— Берусь пройти верст десять, — уверенно заявил один из плотников.

— Предположим, в первый день и пройдете, — согласился Шмидт. — На второй день будет много труднее, может подняться пурга на несколько дней, и вы не сделаете и шага. На пути, несомненно, встретятся разводья. Переплыть их не на чем, обойти невозможно, они часто тянутся на десятки километров. Значит, надо ждать, когда вода покроется льдом.

— В одном месте замерзнет, а в другом появится новое разводье, — вставил реплику Бабушкин.

— Правильно, — согласился Отто Юльевич. — Следует еще добавить, что лед дрейфует не к берегу, а от берега.

— Смею вас заверить, что по льдам Чукотского моря больше трех-четырех километров в сутки не пройдешь, даже не встречая разводий. Кое-кто из вас, наверное, читал «Записки штурмана Альбанова»? В 1914 году он во главе группы в 14 человек ушел с корабля Брусиловской экспедиции «Святая Анна», затертого льдами. Они хорошо подготовились к походу; сделали санки, лодку, сшили палатки. И что же? Через 75 суток только двое дошли до земли, остальные погибли.

— Сейчас нас отделяет от земли примерно 140 километров, — продолжал Шмидт. Переход в лучшем случае займет не менее 25–30 суток. Чтобы взять с собой продовольствие на этот срок, палатки, примуса, спальные мешки, надо будет не только загрузить имеющиеся у нас нарты, но и часть тяжелого груза взвалить на плечи. Да и самим придется одеться потеплее. Как же при этих условиях мы сможем доставить на берег женщин, детей и слабых мужчин?

— При температуре в минус сорок весьма вероятны случаи обморожения. Может также легко случиться, что, проваливаясь между торосами, некоторые из участников перехода сломали бы ноги или получили бы растяжение связок, хотя даже натертой ноги будет достаточно, чтобы человек вышел из строя. Ясно, что этот план — план выживания сильнейших и спасения их ценою гибели остальных — для нас категорически неприемлем.

— Мы, коммунисты, обсуждали этот вопрос. Наше спасение заключается в том, чтобы ждать, даже если бы пришлось ждать долго.

Люди вернулись в свои палатки успокоенные, они привыкли всегда и во всем безоговорочно верить Шмидту.

А он, заложив руки за спину, долго ходил по уснувшему лагерю.

…О роли Отто Юльевича на льдине, дрейфовавшей в Чукотском море, очень хорошо написал известный польский литератор Корнель Макушинский:

«…Когда другие засыпают, не зная, проснутся ли они, он бодрствует. Он — предводитель обреченной команды. Если бы всех охватило безумие, он должен остаться непреклонным, если бы всех ослепила снежная буря, он должен сохранить ясность взгляда и глядеть, непрестанно глядеть… Когда никто не видит, лицо его сереет, как пепел, а сердце его, может быть, плачет, но об этом никто не узнает. Он отгоняет от лагеря бешеного пса отчаяния, он проясняет, он всюду и бодрствует над каждым».

Старший радист лагеря Кренкель принужден был максимально экономить энергию аккумуляторов. Поэтому по приказу начальника ледовый лагерь не принимал и не передавал частных телеграмм. Это распоряжение выполнялось неукоснительно.

Кренкель вспоминал впоследствии, что Отто Юльевич как-то сказал, что скоро день рождения его сына. Радист предложил ему послать по эфиру хотя бы пять слов поздравления. Шмидт наотрез отказался: «Лагерь частных телеграмм не посылает».

Но этот человек большого сердца знал, как важно вовремя подбодрить уставшего товарища и каким могучим фактором бодрости является радостная весточка из дома. И он, всегда такой прямой, на этот раз пошел на хитрость.

Когда над лагерем спускалась тишина ночи и люди засыпали богатырским сном, Шмидт и Кренкель бодрствовали. В штабной палатке не угасало желтое дрожащее пламя коптилки. На стене четко вырисовывались две близко склоненные друг к другу головы. Кренкель быстро записывал в тетради, что тихо диктовал ему Шмидт.

А на следующее утро лица тех, кто больше других потерял надежду, освещались радостью. Оказывается, радист сообщил им «по секрету» вести, которые ночью принял от их семей. Слова привета от жен, матерей, детей, которые ждут не дождутся их на «Большой Земле».

Люди прибегали к Шмидту, чтобы с ним поделиться своей радостью, и от этого покрасневшие от бессонных ночей его глаза приобретали необыкновенно теплый блеск. Ведь это он оживил надеждой сердца и придал новые силы уставшим в борьбе со стихией. И аккумуляторы при этом не разряжались…

…На следующий день после гибели «Челюскина» специальным постановлением Совнаркома СССР была организована правительственная комиссия по оказанию помощи пленникам льдов. Ее возглавил Валериан Владимирович Куйбышев.

По его указанию в Арктике была создана чрезвычайная тройка по спасению челюскинцев, в которую вошел и Петров — начальник зимовки на мысе Северном, так недавно принимавший у себя в гостях начальника Главсевморпути.

Штаб спасения челюскинцев организован и руководит операциями широкого масштаба.

Очень скоро убедились в том, что на оленях и собаках по торосистым льдам Чукотского моря до лагеря Шмидта добраться невозможно. От собак отказались. Правда, в дальнейшем этот «четвероногий транспорт» сыграл важную роль в переброске челюскинцев уже по Чукотскому полуострову.

Ледоколы отправлялись в дальний путь на другой конец мира, через океаны и моря.

Главная надежда возлагалась на самолеты, хотя опыт применения авиации в тяжелых полярных условиях был тогда еще невелик. Однако после первого в истории полета над ледяными просторами русского военного летчика Нагурского в 1914 году самолеты хотя медленно, но прочно завоевали себе признание в Арктике. Ими стали пользоваться и для ледовой разведки, и для переброски людей. Все это учитывал Шмидт, когда радировал в Москву:

«…самолеты всего реальней, пока не сломался наш аэродром».

Шмидт правильно предвидел ту огромную роль, которую сыграли советские летчики в челюскинской эпопее.

В капиталистических странах не верили, что наши летчики в тяжелых зимних условиях смогут пролететь по неизведанным маршрутам и спасти людей. Иностранные газеты писали, что если даже часть самолетов дойдет до Чукотки, то все равно сесть на неровный лед беспокойного Чукотского моря они не смогут. В этом сомневались даже такие опытные полярные исследователи, как Отто Свердруп и Рийзер Лярсен — пилот, сидевший у штурвала самолета Руала Амундсена в его полете на Северный полюс в 1925 году.

Находились маловеры и у нас. Смелая ставка на самолет, как основное средство спасения челюскинцев, вызывала опасения и у некоторых советских полярников.

Штаб спасения и его председатель В. В. Куйбышев буквально осаждался сотнями телефонных звонков, писем и телеграфных предложений о различных, часто фантастических способах вызволения 104 советских людей из ледяного плена. Многие из них были и трогательны и смешны одновременно. Так, один товарищ хотел спасти челюскинцев канатами с кошками — крюками на концах, при помощи которых людей зацепили бы и втянули со льдины в самолет. Другой проектировал особый конвейер-канат с корзинами, забирающими пассажиров на движущийся самолет. Третий изобретал какие-то шары-прыгуны…

В феврале 1934 года на арктическом побережье находилось четыре советских самолета — один на мысе Северном, два на мысе Уэллен и четвертый в бухте Провидения. Такого количества машин, причем довольно изношенных, было, конечно, недостаточно для организации спасательных операций.

По распоряжению правительственной комиссии из Владивостока на Чукотку пароходом «Смоленск» были отправлены пять военных самолетов звена Каманина. Два самолета плыли на пароходе из Петропавловска-Камчатского. Одна машина в разобранном виде на платформе, прицепленной к курьерскому поезду, мчалась из Москвы в Хабаровск. Оттуда должны были вылететь три самолета. Кроме того, опытный полярник Г. А. Ушаков и летчики М. Т. Слепнев и С. А. Леваневский выехали в Америку, чтобы закупить там самолеты и перебросить их со стороны Аляски на Чукотку.

По плану правительственной комиссии на Чукотке для полетов в ледовый лагерь должны были сконцентрироваться 18 самолетов.

Тем временем в туманной мгле полярного моря на льдине, дрейфовавшей по воле ветров и течений, люди не ждали пассивно, когда придет к ним спасение.

Они трудились не покладая рук.

Как найти достаточно большую и ровную площадку для посадки и взлета самолетов на многолетней, чуть ли не сплошь торосистой льдине, на которой обосновались потерпевшие кораблекрушение?

А найти надо было обязательно.

— Мы не можем допустить, чтобы из-за отсутствия «аэродрома» самолеты не сняли бы нас со льда! — неоднократно говорил Отто Юльевич, мобилизуя челюскинцев на расчистку ледяных посадочных полос.

Первый «аэродром» находился в трех километрах от лагеря. Это была площадка однолетнего льда, еще не очень поврежденного сжатиями и торосообразованием, длиной в 600 метров и шириной в 150. Площадку надо было расчистить, сбить с нее ледяные ропаки и твердые, как камень, снежные бугры. Делать это пришлось чуть ли не голыми руками, так как почти все ломы и пешни, выгруженные на лед, пошли ко дну вместе с «Челюскиным», опрокинувшим льдину, на которой они лежали. Случайно уцелели только два лома и несколько лопат.

И все же «аэродром» был приведен в порядок. На краю его поднялась палатка — «комендатура», в которой неотлучно находились четыре человека. От летного поля до лагеря было проложено «шоссе» — пробита дорога в высоких грядах льдов, расставлены вехи.

Все было готово к приему самолетов. Но их не было. И день за днем радио приносило одни и те же вести:

— Снежные метели и плохая видимость не позволяют самолетам вылететь.

21 февраля около площадки началась подвижка льда. На трещине, прошедшей наискось площадки, началось торошение льдов. «Аэродромники», бессильные что-либо сделать, молча, с ужасом смотрели, как лезут вверх льдины, как выступившая из трещины вода заливает с таким трудом расчищенное поле.

^{…Еще одна трещина — рисунок Ф. П. Решетникова.}

Наутро люди в пургу и сорокаградусный мороз снова принялись за свой, поистине сизифов труд, начали ломать ледяные глыбы и на руках переносить их подальше от взлетной полосы.

Тринадцать раз за время жизни челюскинцев в лагере Шмидта жестокие силы стихии сводили на нет сверхчеловеческие усилия его обитателей. Тринадцать раз подвижка льдов ломала вновь и вновь создаваемые в разных местах «аэродромы». И все же челюскинцы всегда были готовы принять воздушные корабли с Большой Земли.

В неравной борьбе со льдами победили люди, победил крепко сплоченный коллектив. Посадочная площадка была особой заботой Шмидта. Его, в рыжей меховой куртке, в горных ботинках поверх шерстяных чулок, с развевающейся по ветру бородой, видели всюду, где шла работа. Не один десяток километров он выхаживал за день, стремясь быть в курсе всех деталей жизни на «вверенной» ему льдине. Он появлялся то в камбузе, как по-морскому называли в лагере кухню, то в бараке, где, после того как торошением его разорвало пополам, шли ремонтные работы, то в «булочной», и обязательно ежедневно на аэродроме.

…В одной радиограмме из лагеря говорилось:

«Наша льдина треснула в нескольких местах, образовались канавы в несколько метров шириной. Быстро перетащили продукты в более безопасное место, перекрыли канавы мостками».

Из коротких, сдержанных радиограмм Шмидта, публиковавшихся в газетах, страна многое знала о жизни ледового лагеря. Многое, но не все.

Каждое сжатие было испытанием мужества и дисциплинированности челюскинцев, стоившим им огромного напряжения сил. Каждое сжатие разрушало какую-то часть с огромным трудом проведенной работы. И опять приходилось восстанавливать разрушенное стихией.

Это была жизнь на «вулкане» готовом вот-вот извергнуть губительную лаву.

И все же советские люди, ставшие пленниками льдов, живя в холоде, не очень сытно питаясь, тяжело работая, находясь в вечной опасности, не унывали, не хныкали, бодро шли навстречу трудностям. По вечерам после трудового дня в бараке и палатках читали вслух книги, играли в самодельные шахматы, беседовали, подчас спорили.

Особенно оживленно было в штабной палатке. Сюда каждый вечер приходили «на огонек» многие челюскинцы. Их привлекали интересные, увлекательные беседы Отто Юльевича.

Чего только не знал этот энциклопедист XX века! О чем только он не рассказывал товарищам вечерами на льдине, кружившей в полярном море, когда за окном выла пурга и ветер валил людей с ног.

Зоолог Стаханов записал в своем дневнике 44 темы бесед, которые провел Шмидт в штабной палатке в период с 14 февраля по 28 марта. Вот некоторые из них: о будущем социалистического общества, об истории Южной Америки, о теории психоанализа Фрейда, о современной советской поэзии, о формальной логике, о творчестве Гейне и его жизни, об истории германского империализма и династии Гогенцоллернов, о возникновении итальянского фашизма, об истории монашества в России, о Чукотке и ее освоении, о музыке и композиторах, о теории детерминантов, о путях развития Советского Севера, о возможности межпланетных путешествий…

В ледовом лагере состоялся суд, правда, товарищеский, и судили человека за «преступление», за которое вряд ли привлек бы его к ответственности прокурор на Большой Земле. После очередного сжатия, когда все челюскинцы бросились оттаскивать продовольствие от трещины, один человек не вышел из своей палатки. Шмидт расценил этот поступок как «бунт индивидуализма».

Приговор товарищеского суда был суров и необычен:

«Отправить на берег в первую очередь».

Приговор был встречен всеобщим одобрением. Челюскинцы, как зеницу ока, берегли спайку и крепость своего коллектива. И никто из них не хотел раньше других оставить товарищей по ледовому лагерю, вместе с которыми перенесли столько невзгод и лишений.

Список очередности эвакуации был составлен заранее. Естественно, что в число отправляемых первыми самолетами были включены дети и женщины. Некоторые из женщин отказывались лететь раньше мужчин, поскольку они по праву считали себя равными членами коллектива и чувствовали себя не менее сильными, чем те мужчины, которые стояли на дальней очереди. Шмидту стоило не мало труда их переубедить.

…Летчик Анатолий Ляпидевский дважды делал попытку долететь с Чукотки до лагеря Шмидта. Один раз ему помешала пурга, в другой — он не мог найти челюскинцев, затерянных в необъятной ледяной пустыне.

Наконец, 5 марта крылья самолета качнулись над советским поселком на льдине.

Был сильный ветер. Термометр показывал 38,7 градуса. Не верилось, что в такую погоду прилетит воздушный гость.

Радист Иванов вбежал в барак и взволнованным голосом крикнул:

— Поторапливайтесь! Нарты с отлетающими готовы? Самолет уже полчаса в воздухе!

Люди впряглись в лямки и дружно тронули нарты с багажом. За ними шли женщины. На маленьких саночках везли юных полярниц — Карину и Аллочку. Рядом с ними шагали провожающие, сменные «упряжки» и, конечно, Отто Юльевич.

Сзади в лагере, поднялся в небо черный столб дыма — это зажгли сигнальный костер для ориентира летчику.

Вскоре послышался гул мотора и показался спускавшийся двухмоторный самолет.

Но дойти до него было нельзя. Почти у самого «аэродрома» сорокаметровая полынья преградила путь. Люди в унынии остановились у ее кромки.

— Товарищи, надо строить ледяной мост! — крикнул Шмидт.

Все дружно взялись за дело, стали складывать большие куски льда и сбрасывать их в черную воду. Но забросать полынью было почти невозможно.

К счастью, из лагеря с сигнальной вышки заметили, что произошло, и штурман Марков, собрав тридцать наиболее сильных людей, послал с ними шлюпку-ледянку. Они приволокли ее по глубокому снегу. Через четверть часа Шмидт пожимал руку Ляпидевскому. Летчик привез в подарок челюскинцам две оленьи туши и, что особенно всех обрадовало, кирки и ломы для расчистки «аэродрома».

Через 2 часа 10 минут лагерь ликовал. На Большую Землю самолет Ляпидевского благополучно доставил десять женщин и двух девочек.

Воздушный мост с материка в ледовый лагерь был переброшен.

Положено начало эвакуации челюскинцев.

Трудно в то время было летать в Арктике. Радио на самолетах не было, летчики водили машины по компасу. До боли в глазах они всматривались в горизонт, стараясь увидеть среди ледяных нагромождений черный дым от костра — так находили лагерь.

Ляпидевский вылетел вторично, но на этот раз погода испортилась, лагеря он не нашел и вернулся обратно. При посадке самолет был поврежден. Вся надежда возлагалась теперь на самолеты с Большой Земли…

Борясь с пургой, туманами и штормами, через горы и моря они настойчиво пробивались к льдине.

За их героическим продвижением следила вся страна. Люди на карте отмечали путь самолетов, словно линию фронта. В лагере знали о каждой вынужденной посадке, о каждом шторме, препятствовавшем вылету…

Челюскинцы сложили и распевали такую шутливую частушку:

Жизнь в лагере шла по установившемуся распорядку: ранний подъем — завтрак — работа — скудный обед — опять работа — учеба — отбой.

У челюскинцев было очень много тяжелой физической работы, но достаточно и умственной.

В лагере появилась огромная тяга к учебе. Плотники изучали грамоту и арифметику, работали кружки по изучению истории, политэкономии, иностранных языков. Профессор Шмидт руководил семинаром по изучению диалектического материализма. Занятия проходили в форме интересной живой беседы.

Университет на льду помещался в бараке, расположенном, как «Ласточкино гнездо», на ледяном обрыве, над трещиной. Сюда со всех концов единственного населенного пункта в Чукотском море собирались «студенты». Твердого расписания составить было невозможно, так как зачастую тревожные события дня заставляли отменять занятия семинара.

Шмидт прочел тринадцать лекций, которые пользовались большим успехом.

Истекал второй месяц жизни на льдине.

В 9 часов утра 7 апреля Кренкель принял сообщение о том, что в Ванкареме приземлились самолеты Слепнева, Молокова и Каманина. В радиограмме сообщалось, что …летчики сейчас отдыхают, после чего вылетят в лагерь. Просят приготовить очередную партию улетающих.

Стали готовить улетающих… Но, при всей тщательности, «подготовка» заняла не более десяти минут, включая в нее сборы десяти килограммов разрешенного к вывозу из лагеря груза и крепкие, горячие рукопожатия остающихся.

И вот, свободные от лагерных работ, от дневальства потянулись к «аэродрому», а впереди, возглавляя их, очередная пятерка тащила нарты с вещами улетающих.

На вышке спокойно плескались полотнища двух флагов — сигнал: «Самолеты в воздухе».

Вскоре над лагерем, поблескивая красными плоскостями, показался долгожданный самолет.

Сделав три круга, летчик убавил газ и пошел на посадку. Машина быстро шла ко льду, стремясь коснуться его возле выложенного посадочного знака «Т», но боковой ветер снес самолет с прямой линии посадки. Он запрыгал, переваливаясь по мелким неровностям окружающих площадку ропачков, и врезался в громадные торосы далеко за площадкой.

Люди следили за машиной, как за гибелью очень близкого, дорогого человека, а самолет, конвульсивно приподняв лыжи, мчался на огромный двухметровый торос, но, к счастью, перепрыгнул его! Потом пробежал еще несколько метров и остановился, припав на левое крыло.

Шмидт шел быстро, но очень спокойно, точно совершая обычную утреннюю прогулку. Ничто не выдавало волнения этого железного человека, он понимал, как необходима сейчас, в эту критическую минуту, выдержка, спокойствие начальника. И только глубокая морщина от переносицы вверх по лбу и поджатые губы говорили, что ему не по себе.

В кабине открылась дверка, и на лед легко выпрыгнул Г. А. Ушаков. Лицо его тоже было совершенно спокойно. Он улыбался, словно был доволен прекрасной прогулкой. А за ним шел Слепнев, оправляя на голове форменную пилотскую фуражку.

— Отто Юльевич, — протягивая для пожатия руку, подошел к Шмидту летчик, — я сделал все, что только мог…

— Даже больше, чем следовало, — Шмидт улыбнулся, пожимая руку летчику, — здравствуйте!

Слепнев пожал плечами, немного смущенно и досадуя, и принялся выгружать из кабины пассажиров. Восемь кудлатых и остроухих чукотских псов выпрыгнули на лед.

Уполномоченный правительственной комиссии Ушаков взял с собой в ледовый лагерь упряжных собак. Они очень пригодились. Четвероногий транспорт заменил двуногий на маршруте лагерь — «аэродром».

Машина Слепнева была не очень повреждена. Ее исправили собственными силами в три дня.

Молоков и Каманин на советских самолетах Р-5 прилетели и блестяще сели на маленькую площадку вскоре после Слепнева. Каждый из них взял по пять челюскинцев и, пообещав на следующий день сделать по три рейса, улетели.

Но 8 и 9 была пурга, и только утром 10 апреля открылась регулярная авиалиния: лагерь Шмидта — Ванкарем.

Помощь пришла как раз вовремя.

Лагерь жил в беспрерывном напряженном ожидании наступления льдов.

Опасность грозила каждое мгновение.

8 апреля льды начали новое наступление на лагерь. В полдень ледяным валом снесло кухню.

9 апреля лагерь пережил самое сильное сжатие со дня гибели «Челюскина».

В 2 часа утра новый высокий ледяной вал с шумом двигался в сторону лагеря. Скоро был сметен, смыт льдом барак, погребена часть лесных материалов, совершенно разрушен «аэродром», на котором стоял самолет Слепнева.

Днем вновь повторилось сжатие, совершенно преобразившее район лагеря.

…7 апреля Шмидт весь день провел на аэродроме. Он с глубокой затяжкой курил одну папироску за другой, пуская большие клубы синего дыма в морозный воздух. Он уже давно чувствовал недомогание, а в этот радостный и в то же время беспокойный день сильно продрог.

К утру у него поднялась температура до 39,5 градуса. Больше он не вставал.

Осунувшийся, с воспаленными глазами, лежал он в палатке, но по-прежнему, хотя и с большим трудом, вникал в жизнь лагеря. Каждые два часа дежурный коротко докладывал ему о положении дел.

Товарищи настаивали на том, чтобы он как можно скорее покинул льдину, но Отто Юльевич был непреклонен:

— Я начальник. Я покину лагерь последним!

Ушаков хорошо знал Шмидта, и поэтому, вернувшись, он послал в лагерь телеграмму, предлагавшую мобилизовать для убеждения Шмидта общественное мнение челюскинцев и, если это нужно, подкрепить его даже решением партийного актива и одновременно телеграфировал в Москву Куйбышеву.

Из Москвы пришло экстренное сообщение:

«11 апреля. 4.45 московского. Аварийная. Правительственная. Ванкарем — Ушакову, Петрову. Копия Шмидту».

Принимая эту радиограмму, Кренкель поморщился, — «почему копия Шмидту?» — такого адреса еще не бывало.

«…Правительственная комиссия предлагает в срок по вашему усмотрению вне очереди переправить Шмидта на Аляску. Ежедневно специальной радиограммой доносите о состоянии здоровья Шмидта. Сообщите ваши предложения о его отправке.

Куйбышев».

Как показать такую радиограмму больному начальнику? Кренкель отнес радиожурнал его заместителю Боброву.

И вот между начальником и его заместителем состоялся разговор, зафиксированный одним из присутствующих, причем почти со стенографической точностью:

— Знаете, самолеты работают хорошо. Вывозка идет успешно. Вчера вывезли 22, сегодня 32,— сказал Бобров.

Шмидт слабо кивнул головой.

— Остается на льдине 28. Сегодня я отправил литерных.

— Что значит «литерных»? — заинтересовался Отто Юльевич.

— «Литерные» — это больные. На льдине остались одни здоровые и только один «литерный».

— Кто?

— Вы! Да, очередь за вами.

— Нет уж, извините. Забыли условие: я — последний, вы — предпоследний.

— Обстоятельства меняются. Мы же диалектики. Я здоров, а вы больны. Очередь может быть переставлена.

Шмидт улыбнулся:

— Нет, этого нельзя. Я — последний со льдины.

— Отто Юльевич! Поймите! Ведь в случае нового сжатия, мы здоровые будем стеснены вашим присутствием. Поймите, палатки могут быть разрушены! Вас же придется держать на морозе! А, если с вами что случится — это мировой скандал! Поймите, Отто Юльевич!

Шмидт задумался.

— Нет, нельзя. Все же я — начальник.

— Нет, вы уже не начальник!

Шмидт изумился:

— Меня еще никто не снимал!

Ему молча протянули журнал с правительственными радиограммами.

Отто Юльевич на минуту закрыл глаза, а потом тихо сказал своему заместителю:

— Что прикажете, товарищ начальник?

— Сейчас же мы вас оденем. Из Ванкарема высылают специально утепленный самолет для вас. Прилетит Молоков.

Только один раз была нарушена очередность эвакуации челюскинцев. Шмидт улетел не 104-м, как он хотел, а 76-м, за два дня до ликвидации лагеря.

В Ванкареме больного Шмидта перенесли на самолет Слепнева. Вместе с ним полетел Ушаков.

Предстоял трудный полет через Чукотку, Берингов пролив и горы Аляски.

^{Схема дрейфа «Челюскина» в Чукотском море.}

…Тем временем эвакуация челюскинцев шла полным ходом. На льдину прилетели еще два летчика: Доронин и Водопьянов.

Самолет Р-5 рассчитан на подъем двух человек. Молоков брал с собой шесть. В одноместную кабину летнаба он втискивал четырех челюскинцев и еще двух помещал в фанерных футлярах для грузовых парашютов под крыльями самолета.

Каманин брал в двухместную машину пять человек.

Последними покидали льдину шесть человек. Среди них был капитан Воронин, уходивший по традиции последним с «корабля», и радист Кренкель.

В два часа пять минут он передал последнюю радиограмму:

«К передаче ничего не имею, прекращаю действие радиостанции».

Воронин сел в машину Молокова, Кренкель к Водопьянову.

Не были забыты и восемь собак, вывезены наиболее ценные вещи.

Лагерь Шмидта в Чукотском море перестал существовать.

Это произошло 13 апреля, ровно через два месяца после гибели «Челюскина». Только оставленный на мачте красный флаг продолжал реять над льдиной, медленно кружившей в Чукотском море.

Весь мир рукоплескал советским летчикам и челюскинцам, чья эпопея вошла в историю, как непревзойденный образец мужества и героизма советских людей, находившихся на краю гибели.

Вот что сообщали газеты самых различных направлений и взглядов.

Турецкая газета «Аксамо» писала:

«Не знаешь, чем больше восхищаться — отвагой ли и героизмом летчиков, которые, пренебрегая жизнью, ринулись на помощь потерпевшим аварию, не боясь циклонов и небывалых морозов, делавших полеты невозможными, или теми, которые в пустынном море бесконечных льдов во имя науки в течение двух месяцев бестрепетно стояли перед лицом смерти и ежедневно сообщали по радио „моральное состояние челюскинцев прекрасно“. Какое счастье, что время от времени совершаются акты, возвышающие человека, пробиваясь сквозь тучи интриг и алчности, покрывающие мировой горизонт».

Французская газета «Пти журналь» указывала, что «профессор Шмидт, имя которого отмечено в „Золотой книге“ деятелей науки рядом с Амундсеном, заслуживает звания героя наших дней».

«Нью-Йорк Таймс», комментируя в передовой статье спасение челюскинцев, писала: «В течение многих лет из Арктики не поступало более драматических известий»…

«Лагерь Шмидта останется знаменитым в истории Арктики, как образцовая организация»… «Храбрость, доблесть, упорство и железная настойчивость свойственны людям советской страны»… «Славная страница в истории Арктики» — под такими заголовками газеты разных стран помещали пространные статьи о челюскинской эпопее.

Когда Ушаков с больным Шмидтом прибыли в Ном, пришло сообщение о том, что не только люди, но даже и собаки сняты со льда. Это произвело огромное впечатление. Американцы повсюду встречали советских полярников с исключительным вниманием.

В первые дни пребывания в больнице Нома положение Шмидта было очень тяжелым. У него оказалось воспаление легких — таково было заключение консилиума. Дежурный врач каждый час заходил к больному. Ушаков безвыходно дежурил в палате.

…Ночной полумрак, особая больничная тишина располагают к задушевным беседам, когда около тебя верный друг. И в одну бессонную ночь Шмидт рассказал Ушакову о том, о чем никогда и никому не говорил. Не в его характере было «открывать душу» перед другими. Но, как видно, неожиданная и тяжелая болезнь настолько подействовала на него, что он стал говорить о самом сокровенном, о том, что всегда скрывал даже от родных, о своем здоровье. Шмидт рассказал Ушакову о том «дамокловом мече», который, по выражению киевского врача, так давно висел над его головой.

— Знаете, Георгий Алексеевич! — говорил он, — я ведь человек обреченный, погибну наверняка от туберкулеза. Боролся я с проклятым недугом из всех сил, — закалял себя. По тридцать километров из Москвы на дачу пешком ходил. В Арктике в морозы носил легкую куртку и кепку, когда все кутались и спускали уши шапок… Все время стремился быть побольше на свежем воздухе… Лазил в горы… И вот на льдине меч все-таки упал на голову, он не убил сразу, а только ранил… знаю, что эта рана приведет меня когда-нибудь в могилу… Но я буду бороться, не сдамся… и, конечно, не раз еще побываю в Арктике…

Палата, в которой лежал Шмидт, находилась на первом этаже. Под окном несколько дней подряд шагал долговязый парень. Временами подходил вплотную к окну и смотрел в палату нетерпеливым взглядом. Он несколько раз пытался пройти к больному, но его не пускал в палату дежурный врач. Это был корреспондент газетно-информационного агентства «Ассошиэйтед Пресс», жаждавший взять у Шмидта интервью. Ему хотелось получить подробности жизни на льдине, так сказать, из «первоисточника». Настойчивый журналист добился своего. Когда через неделю Шмидту стало лучше, он принял его.

В больнице Нома состояние здоровья Отто Юльевича улучшилось, и он со своим спутником Ушаковым вылетел в город Фербенкс. Потом по железной дороге выехал в Сьюард, а дальше пароходом в Сиэтль и отсюда в Сан-Франциско.

В столице США — Вашингтоне Шмидт был тепло принят президентом Франклином Делонэ Рузвельтом, который долго беседовал с ним и поздравил со счастливым спасением.

^{О. Ю. Шмидт и Г. А. Ушаков в США.}

На прием в посольстве СССР в Вашингтоне пожать руку Шмидту и Ушакову пришло около пятисот официальных лиц: сенаторов, депутатов, дипломатов, ученых, писателей. Два человека бережно поддерживали под руки девяностолетнего старца, пожелавшего лично приветствовать советского героя. Это был бывший генерал, полярный исследователь Адольф Грили. В 1882–1883 годах Грили со своими спутниками девять месяцев бедствовал во льдах, вблизи Гренландии. Две экспедиции, посланные для его спасения, не достигли цели. Третья нашла его в отчаянном положении. Из 25 членов экспедиции в живых осталось только 7. Они питались «супом» из остатков кожаных подошв. Очень сердечной, и по-своему символичной была встреча двух начальников экспедиций, терпевших бедствие во льдах Арктики.

В Нью-Йорке Шмидта и Ушакова встретили мэр города и известный полярный исследователь В. Стефансон. Устраивались приемы и банкеты. Журналисты, фотокорреспонденты, кинооператоры, буквально осаждали советских полярников. Их торжественно встречали и чествовали трудящиеся Парижа.

^{Трудящиеся Парижа встречают ледового комиссара.}

Наконец, советская граница.

Радостная встреча с родными. Приветственные речи председателя Совнаркома Белоруссии, профессора Самойловича, рабочих и колхозников.

Им отвечал Шмидт:

«…Благодаря советским методам и системе партийного руководства мы сохранили людей и научные материалы. Партийное руководство и советские методы — вот ключ наших успехов, ключ ко всему, что вы о нас знаете…»

5 июня Москва радостно встречала Шмидта и Ушакова.

А в это время с другой границы СССР — уже не с запада, а с востока приближались челюскинцы и спасшие их летчики. На самолетах, собачьих и оленьих упряжках челюскинцы были переброшены из Ванкарема в Уэллен, а оттуда в бухту Лаврентия и дальше в бухту Провидения. Семи летчикам — Ляпидевскому, Леваневскому, Молокову, Каманину, Слепневу, Водопьянову, Доронину было присвоено только что введенное в стране высокое звание Героя Советского Союза.

Когда пароход подошел к Владивостоку, его встречали тысячи людей. Неожиданно на палубу посыпались душистые белые ландыши. Их метко сбрасывали с самолетов.

А потом специальным поездом в Москву.

От Владивостока до Москвы сто шестьдесят остановок — сто шестьдесят митингов. Где бы ни останавливался поезд челюскинцев, в любое время дня и ночи, его встречали со знаменами и цветами.

«Дорогой цветов» назвал один из челюскинцев путь до столицы Родины.

В Буе все без исключения челюскинцы вышли из вагонов. Навстречу им по платформе медленной усталой походкой, чуть более чем всегда сутулый, с открытой головой и сияющими любовью глазами шел Отто Юльевич. Он шел навстречу тем, с кем провел два месяца на льдине и с кем захотел вернуться в Москву.

В солнечный день 19 июня поезд челюскинцев подошел к перрону Белорусского вокзала. На привокзальной площади десятки тысяч людей. А потом украшенные цветами машины двинулись в живом людском потоке по улице Горького к Красной площади, где героев-челюскинцев ждали руководители партии и правительства. Митинг. Парад войск в честь вчерашних пленников льдов, мужество которых поразило весь мир.

…Через несколько дней по возвращении в Москву челюскинцев в Кремле состоялось совещание о дальнейшей работе Главсевморпути, насчитывавшего тогда полтора года своего существования.

На этом совещании руководители партии и правительства расспрашивали О. Ю. Шмидта и В. И. Воронина о том, что нужно сделать для обеспечения безопасности плавания по Северному морскому пути. Тогда был решен вопрос о строительстве новых четырех мощных ледоколов и двух ледокольных пароходов, плавающих поныне в составе советского арктического флота.

Гибель «Челюскина» не только не поколебала уверенности в проходимости Северного морского пути, но укрепила решимость освоить этот путь во что бы то ни стало.

В постановлении СНК и ЦК ВКП(б) от 20 мая 1934 года отмечалось, что «Сейчас уже возможно полное освоение Северного морского пути и мощное развитие хозяйства Крайнего Севера СССР».

Главное управление Северного морского пути в начале своего существования помещалось в старом торговом здании в Зарядье — некогда «деловом» центре купеческой Москвы, на Варварке. По преданию, по этой улице везли на Красную площадь на лютую казнь лихого казацкого атамана — вожака крестьянского восстания Степана Разина и поэтому улица после семнадцатого года стала называться его именем.

В доме ГУСМП был кабинет, с потолка которого спускался на двух массивных бронзовых цепях шар из граненого хрусталя. Казалось, что вот-вот начнет раскачиваться эта корабельная люстра. Сходство кабинета с капитанской каютой дополняли и карты Арктики на стенах и модель нового ледокола под стеклянным колпаком, и особая, безукоризненная «флотская» чистота.

Таким был рабочий кабинет Отто Юльевича Шмидта.

Отсюда он руководил освоением огромной территории, равной почти девяти миллионам километров, на которой мог бы разместиться не один десяток европейских государств.

Кто только не бывал в кабинете-каюте? Моряки и учителя средней школы, агрономы и торговые работники, геологи и кораблестроители, медицинские сестры и артисты… О чем только не говорилось здесь на совещаниях за длинным столом, покрытым зеленым сукном! Каких только тут не принималось решений, направленных к становлению новой жизни на пространстве от Мурманска до Берингова пролива, от Сибирской магистрали до самого Северного полюса!

Основной задачей ГУСМП являлось превращение Северного морского пути в нормально действующую судоходную магистраль. Но, кроме главной задачи, появилось множество других.

Главсевморпуть стал такой комплексной организацией, которая охватила своей хозяйственной деятельностью Арктику и весь Крайний Север, начиная от школ и торговых факторий, охотничьих промыслов и оленеводческих совхозов и колхозов до строительства портов, городов, крупных промышленных предприятий, от мощного ледового флота до первого заполярного театра.

Сюда, в этот кабинет-каюту, пришел вскоре после возвращения челюскинцев в Москву один из авторов этой книги. Его ласково встретил хозяин, усадил на диван, сам сел рядом.

— Вот, мы с вами, Михаил Васильевич, теперь и познакомимся поближе, — сказал Отто Юльевич. — Я о вас много слышал от Михаила Сергеевича Бабушкина. Вы ведь, кажется, служили вместе в Добролете?

— Служили. Хороший он человек.

— Большой шутник, — улыбнулся Шмидт. — Когда мы на льдине узнали, что к нам летит Водопьянов, Михаил Сергеевич рассказал о том, как вы потерпели катастрофу на Байкале. Как вам понравился наш Север?

— Трудно пока там летать. Баз нет. Летишь и не знаешь, что ждет тебя впереди — туман или пурга? Все время рискуешь самолетом, да и людьми. Но, откровенно сказать, полюбил я Арктику за суровость.

— Настоящего человека всегда тянет туда, где трудно, — задумчиво сказал Отто Юльевич. — Радость жизни в преодолении трудностей. А со временем, Михаил Васильевич, у нас в Арктике все будет. Аэропорты построим по всему побережью Северного Ледовитого океана. Самолеты будут регулярно летать не только днем, но и в полярную ночь… По северным морям пойдут караваны судов, путь во льдах им будут прокладывать мощные ледоколы. Я тоже крепко полюбил Арктику. Там — непочатый край работы…

Шмидт поднялся с дивана, сел за письменный стол, закурил, и неожиданно спросил:

— Что привело вас в Управление? Чем могу быть полезен?

— Пришел пожать вам на прощание руку. Миссия моя в Арктике закончилась. Должен вернуться на место моей службы, в Аэрофлот.

— Никуда вы не вернетесь, а останетесь работать в полярной авиации, — твердо произнес Отто Юльевич. — Куда вам деваться, раз вы полюбили Арктику! Начальник полярной авиации Шевелев, ну и я, войдем с ходатайством, если можно так выразиться, о переводе вас в полярную авиацию, конечно, если вы не будете возражать. Зимой 1935 года мы намечаем большой перелет на двух самолетах П-5 по маршруту Москва — Хабаровск — Чукотка и обратно. Командиром этого маленького звена хотим назначить вас.

— Какова цель этого перелета?

— Вам предстоит выяснить ряд вопросов, касающихся организации почтовой и пассажирской связи по этому маршруту, а также определить требования, которым должен отвечать самолет в условиях Дальнего Севера… Не будем зря терять время, идите к товарищу Шевелеву, он даст подробные указания… Договорились?

Так Водопьянов стал полярным летчиком.

Функции Главсевморпути все расширялись и расширялись. Может быть, в этом сказывалась увлекающаяся натура начальника Управления, стремившегося к полному и наивозможно скорому освоению северных окраин, к коренному улучшению жизни их обитателей.

Хозяйственной деятельностью ГУСМП — организации, созданной главным образом для эксплуатации Северного морского пути, прямо или косвенно охватывалось все население районов, находящихся за параллелью Якутска, где на беспредельных пространствах жили представители двадцати шести малых народов.

Жители северной тундры охотились за пушным зверем, а за ними словно двуногие волки рыскали торгаши — русские и иностранные, отбирая с трудом отвоеванную ими у суровой природы добычу. Этот узаконенный грабеж назывался «торговлей с инородцами». До революции, например, на Чукотском полуострове один железный топор расценивался в две шкурки бобра. За десять песцов первого сорта давали один плохонький жестяной чайник.

Торговый грабеж обитателей Крайнего Севера царской России приносил такие неслыханные барыши, что за это дело взялись предприимчивые американские «бизнесмены», успешно конкурировавшие с менее изворотливыми русскими купцами.

В годы советской власти навсегда были изгнаны с нашего Крайнего Севера иноземные и отечественные хищники-торгаши. Снабжение местного населения охотничьими припасами и предметами первой необходимости взяли в свои руки государственные торговые организации. Была создана широкая сеть факторий, на которых промысловики в обмен на пушнину, моржовые клыки и тюлений жир могли получить по государственным ценам все, что им было нужно.

Работники Главсевморпути, в ведение которого были переданы торговля с северными народами, стремились к тому, чтобы всячески расширить ассортимент товаров, покупаемых жителями Дальнего Севера, внедрять в их быт новые предметы домашнего обихода.

Советское правительство и Коммунистическая партия требовали повысить культурный уровень жизни кочевого населения и лучшим средством для этого считали хорошо организованную советскую торговлю на Севере.

Начальник Главсевморпути внимательно просматривал все отчеты факторий, беседовал с приезжающими в Москву с Севера работниками торговли, инструктировал уезжающих туда:

— Ваше дело не только уговорить человека, никогда не пользовавшегося зубной щеткой и мылом, купить их, но и научить чистить зубы и умываться. Если нужно, разденьтесь и покажите, что вы носите нижнюю рубашку и кальсоны и объясните зачем это делаете. Помогите поставить переносную печку в жилище кочевника и сами протопите ее… Вот как надо торговать на Севере…

Развитие торговли на Севере было неустанной заботой Шмидта. Выступая на хозяйственном и партийном совещании Главсевморпути, он указывал:

— Северное население не нуждается в помощи благотворительного характера. Оно нуждается в том, чтобы ему показали куда идти, дали возможность идти. Это люди талантливые, крепкие. Они выросли. Я жду от вас, — продолжал Шмидт, обращаясь к работникам Главсевморпути, — знания особенностей хозяйства каждого народа, умения найти подход к каждому народу, к каждой его племенной группе (даже в одном народе, например, чукчи — оленеводы и рыбаки совершенно разные), умения подойти так, чтобы помочь населению стать на ноги и одновременно поднять политически, вытеснить остатки кулачества, шаманов… Эту задачу должен выполнять каждый работник на месте, заведующий факторией в первую очередь, метеоролог, радист — где бы то ни было, вы все должны свой персонал научить советскому подходу к населению. Уважение должно быть не слюнтяйского характера — ах, какие симпатичные! Ах, какие у них сказки старинные? Нет, это не наш подход. Подход должен быть такой, что эта наши товарищи, которые сумели удержаться в самой суровой в мире природе и под гнетом царского правительства. Это люди достойные, им нужно протянуть руку, помочь хозяйственна организоваться…

^{Начальник Главсевморпути среди школьников Чукотки.}

Культбазы, расположенные в наиболее отдаленных северных районах, были учреждениями невиданного до того характера — настоящими комбинатами культуры. Они имели школы с интернатами, больницы, агрономические и ветеринарные пункты, Дом народов Севера и культурно-просветительные учреждения, которые вели свою работу, выезжая в тундру, — красные чумы, красные яранги, лодки и плавучие базы.

Вначале были школы, но не было учеников. Северные кочевники, подстрекаемые шаманами, не отдавали своих сыновей и дочерей в школы. Первых учеников собрали с превеликим трудом. Но, постепенно молва — этот телеграф тундры — разнесла весть о том, что ребят в интернатах хорошо кормят, их никто не обижает и учат «разговору на бумаге». Охотники и оленеводы к началу учебного года даже из отдаленных на сотни километров стойбищ сами стали привозить на культбазы своих детей. В интернатах стало тесно, пришлось их срочно расширять, так как учеников стало больше, чем мест.

А больницы? Там, где веками медицинскую «помощь» оказывали одни лишь знахари да шаманы, появились люди в белых халатах — терапевты, хирурги, гинекологи, глазные и зубные врачи. Они быстро завоевали доверие местных жителей.

Северная тундра стала жить по новому советскому закону.

Охотники начали объединяться в промысловые артели, оленеводы организовывать колхозы, кочевники переходить на оседлость. Главсевморпуть, его политотделы и парторги на местах руководили этой коренной ломкой веками сложившегося жизненного уклада северных народов.

Поэтому, когда закончился перелет Москва — Чукотка, О. Ю. Шмидт особенно заинтересовался впечатлениями летчиков о посещенных ими северных колхозах.

Однажды Отто Юльевичу рассказали о мысе Шмидта на Чукотке, который до 1934 года назывался мысом Северным. Там стоял всего десяток яранг, а за год вырос небольшой поселок из деревянных жилых домов. Чукчи стали оседать вокруг полярной станции.

— А каков там колхоз? — спросил Отто Юльевич.

— Налаживает хозяйство. «Помогают» ему очень своеобразно. Например, требуют присылки сведений о росте племенного конского поголовья и сводок об использовании отправленных туда сеялок и плугов.

— Не может быть! — воскликнул Шмидт.

Когда ему показали копии этих документов, он поморщился и с досадой сказал:

— Вот головотяпы! Есть, оказывается, еще невежды, которые не знают, что на Чукотке не сеют хлеб и не разводят лошадей!

О. Ю. Шмидт, заботясь о культурном обслуживании все возраставшего населения зимовок, поселков и строящихся в Заполярье городов, обратился к коллективам Большого и Малого театров и Московской Консерватории с просьбой сформировать бригады артистов и музыкантов для поездки в Арктику.

Певцы и балерины лучшего оперного театра страны давали концерты на самых далеких зимовках, на кораблях, в поселках Дальнего Севера, пролетев и проехав 26 500 километров.

Одновременно на гастроли в Арктику отправились мастера сцены Академического Малого театра. Не испугавшись трудностей, в Арктику поехала заслуженная артистка республики Вера Николаевна Пашенная. Результатом этой поездки было создание в 1936 году постоянного Заполярного театра имени В. Н. Пашенной.

…На страницах советских газет все чаще стали появляться названия новых городов, выраставших за полярным кругом — Амдерма, Диксон, Игарка, Тикси. В них строились порты, жилые дома, больницы, школы, магазины, клубы.

На вчера еще пустынном и «диком» Севере уже начали действовать первые промышленные предприятия. В копях далекой Якутии был выдан на-гора уголь. В рудниках Нордвика стали добывать соль. В Остяко-Вогульском округе открылся большой Беломорский мясокомбинат. Завод на Чукотке выпустил первый миллион банок рыбных консервов…

Богатства северных просторов ставились на службу страны. Богатства эти были еще мало выявлены и изучены. Что таилось в недрах суровой обледенелой земли, никто толком еще не знал.

Геологическая карта Крайнего Севера представляла по существу огромное белое пятно, с редкими небольшими островками обследованных районов.

И уже в этих районах были обнаружены залежи ценнейших ископаемых. Открытое на 70-м градусе северной широты Норильское полиметаллическое месторождение по запасам и составу руд являлось одним из величайших в мире. Тунгусские месторождения угля в несколько раз превышали запасы Донецкого бассейна. Разведочное бурение на нефть велось в Нордвике, в бухте Тикси, в бассейне реки Ухты, во многих местах Таймырской тундры. Уголь и золото, медь и плавиковый шпат, каменная соль и платина, свинец и вольфрам — были найдены в Арктике и примыкающих к ней северных районах.

А ведь широкое исследование недр Заполярья только развертывалось. Человек только начинал разбираться в «кладовой» северных земель и делал это еще очень робко. В каждом своем выступлении, каждом докладе Шмидт подчеркивал, что Главсевморпуть недостаточно интенсивно проводит геологические разведки.

В подчинении Шмидта находилась целая армия разных специалистов, работавших в системе Главсевморпути.

Многие из них отправлялись в Арктику в поисках романтики и приключений. О них так говорил Шмидт:

— Было бы нелепо спорить о том — прошел ли период романтики Севера, или нет, как меня спрашивали редакторы комсомольского журнала, которые получают письма от своих читателей с запросом: «Верно ли, что период романтики на Севере уже кончен?» Конечно, смешно так ставить вопрос. Конечно, советская романтика есть везде, где люди работают с подъемом, с радостью. Романтика не исчезает, но романтика меняет свое лицо… В советской действительности реализм и романтика прекрасно сливаются… Но даже романтика в узком своем смысле, романтика с приключениями — все это останется еще надолго…

В самом деле, о каком исчезновении романтики, отсутствии приключений можно было говорить, когда, например, товарищ, утвержденный ЦК ВКП(б) парторгом порта и полярной станции «Бухта Тикси», добираясь туда, три недели ехал на машине от Большого Невера, через Алдан до Якутска. Из главного города Якутии 800 километров он странствовал на лошадях, 1000 километров на оленях, затем 300 километров на собаках. Уже одно такое путешествие само по себе могло явиться проверкой выдержки и выносливости работника, посланного в Арктику.

…Было бы легкомысленно думать, что великая северная трасса в те годы была окончательно освоена. Еще имелись огромные трудности в проводке кораблей через льды. Еще не все участки пути были достаточно изучены, еще несовершенны были ледовые прогнозы. Но моря Арктики бороздило уже много судов.

Рос и накапливался опыт.

В 1936 году Главсевморпуть получил от правительства ответственное поручение — перебросить из Ленинграда во Владивосток несколько военных кораблей. Эти суда не были приспособлены для плавания в северных морях. Руководство чрезвычайно трудной операцией поручено было О. Ю. Шмидту.

Где всего трудней, там он должен и находиться. И может быть в ущерб повседневному оперативному руководству таким огромным и сложным комбинатом, каким являлся Главсевморпуть, его начальник отправился в свое пятое арктическое путешествие.

В конце июля в Архангельске Шмидт поднялся на борт ледореза «Литке», который повел караван во льды. Миноносцы пришли из Кронштадта через Мариинскую систему и Беломорский канал в Белое море.

Это ледовое плавание отличалось от тех, которыми раньше руководил Шмидт. Проводка военных кораблей осуществлялась впервые в истории Арктики. Узкие военные корабли очень сильно качало. Их борта страдали от ударов о лед. Ледорез шел медленнее обычного, с большей, чем всегда осторожностью. К тому же флотилию сопровождали тихоходные танкеры.

^{…К северу от Диксона экспедиция простояла почти целый месяц.}

Путь на восток преграждали густые туманы. Приходилось подолгу стоять, чтобы не столкнулись суда.

В августе в Карском море, в котором в том году была очень тяжелая ледовая обстановка, караван попал в старый лед. «Литке» и следовавшие за ним танкеры и миноносцы остановились.

В середине августа начальник экспедиции вызвал находившиеся неподалеку ледоколы «Ермак», «Ленин», ледокольные пароходы «Садко» и «Седов». Они вместе с «Литке» общими усилиями проложили в сплоченном льду достаточно широкий канал для проводки судов.

Но недолго шел караван по относительно чистой воде. Скоро встретился паковый лед толщиной в два-три метра.

К «Литке» присоединился «Ленин» и на него перешел начальник экспедиции. Всю ночь он находился то на палубе, то на мостике, то на корме, следя за тем, как ведут себя миноносцы, застрявшие во льдах. Они почти не могли маневрировать и часто требовалось обкалывать вокруг них лед.

А ледовая обстановка становилась все тяжелее и тяжелее. Шмидт вернулся на «Литке», отпустив «Ленин», который должен был проводить суда Ленской экспедиции. Продвинулись хотя мало, но в район, откуда «открыты разные пути». И опять льды сомкнулись. К северо-востоку от Диксона экспедиция билась почти целый месяц, выжидая перемены ветра и перегруппировки льдов. И все же, несмотря на необычайно трудные ледовые условия и отсутствие опыта в проводке таких судов, экспедиция окончилась успешно. В этом большую роль сыграли огромная выдержка Шмидта, его умение мобилизовать и правильно расставить все технические и людские силы.

Шмидт впоследствии рассказывал, что в течение этого месяца многие военные моряки и руководители Наркомвода ставили перед правительством вопрос о возвращении экспедиции, как неудавшейся. Другие предлагали форсировать лед и двигаться быстрее.

^{Маршрут экспедиции в 1936 году.}

Однако правительство не сделало ни того, ни другого. Председатель Совнаркома предоставил руководству экспедиции самому выбирать пути и средства выполнения задания, в зависимости от обстановки.

«Этот метод руководства, — писал потом Шмидт, — следовало бы крепко усвоить некоторым нашим администраторам, которые иногда пытаются на расстоянии „управлять“ сложной операцией, навязывают исполнителям решения и варианты, не учитывающие действительной обстановки и часто таким путем достигают обратных результатов».

Выдержка и терпение оказались правильными. Ледовая обстановка переменилась. Ледоколы вывели караван на чистую воду и привели к месту назначения.

Начальник экспедиции радировал в Москву:

«Арктический переход закончен… Все участники перехода счастливы рапортовать партии и правительству о победе, одержанной в борьбе со стихией, оказавшейся в этом году особенно упорной».

В ответной телеграмме правительства было сказано: «Ваша большевистская победа в Арктике имеет большое значение для дела обороны страны и является новым сильным призывом ко всем трудящимся Советского Союза преодолевать все и всякие трудности в борьбе за социализм».

…Тотчас же по возвращении из похода в Арктику начальник Главсевморпути начал усиленно готовиться к новой экспедиции в высокие широты.