Повесть о Морфи

IX

В это время, до первого конгресса, в Нью-Йорке ещё не было специально шахматных клубов. Однако так не могло оставаться долго. В Нью-Йорк стекались люди со всех концов земного шара. Волна революций в Европе выбросила в Новый Свет очередной поток эмигрантов, а среди этих людей очень многие — русские, поляки, венгры, итальянцы — любили и знали шахматы.

Эмигранты заразили «шахматной болезнью» коренных нью-йоркцев, и сборища шахматистов стали возникать стихийно.

Летом 1857 года немец с труднопроизносимой фамилией Гиппенкухентанненрейтер (которого все звали просто Гипп) держал сосисочную с подачей пива на Манхэттене. Заведение Гиппа пользовалось заслуженной популярностью у коммивояжёров, страховых агентов, мелких газетчиков и прочего городского люда, кормящегося резвостью. Как-то репортёр газеты «Громовержец» потребовал у Гиппа, кроме гарнира к сосискам, ещё и шахматную догу с фигурами. Вокруг играющих немедленно образовалась толпа зрителей. Гипп смекнул, что с такой поддержкой его пиво и сосиски пойдут ещё лучше. Он прикупил десятка два шахматных комплектов и стал выдавать их по первому требованию. Так возник, хоть и в замаскированной форме, первый в Нью-Йорке шахматный клуб. Приманка Гиппа подействовала — вслед за шахматистами в его сосисочную пришли журналисты и литераторы, а вскоре Гиппу пришлось расширять дело. Он прикупил помещение соседнего бара, у владельца которого не хватило мозгов, чтобы подавать посетителям шахматы вместе с коктейлями…

Репортёр «Громовержца» был выходцем из Англии и назывался Фредерик Майлс Эдж. О шахматах он имел лишь отдалённое представление, но, как всякий толковый репортёр, был необычайно чуток к любой сенсации. Когда летом Теодор Лихтенгейн, уроженец Кёнигсберга и один из сильнейших шахматистов Нью-Йорка, раздавал посетителям афишки о предстоящем Всеамериканском шахматном конгрессе, Фред Эдж сразу понял, что без сенсаций тут дело не обойдётся. Он попросил, чтобы его включили в состав оргкомитета, посулив взамен «всемирную поддержку прессы». Комитет подумал и зачислил Эджа на должность одного из секретарей будущего конгресса. Впоследствии комитету не пришлось в этом раскаиваться.

Открытие конгресса было, намечено на 6 октября, но многие его участники съехались значительно раньше.

В ясный и погожий сентябрьский денёк группа будущих конгрессменов заседала у Гиппа за пивом и разговорами.

Судья Мик из Алабамы — образец южного джентльмена ростом в шесть футов четыре дюйма — без обиняков заявил присутствующим, что результат предстоящего турнира определяется только одним — приедет или не приедет к началу маленький луизианец Пол Морфи, которого судья Мик имеет честь знать лично.

— Неужели он так силён, судья? — с заметным немецким акцентом спросил Луи Паульсен, долговязый коммерсант из города Дюбюка, штата Айова. Выходец из семьи шахматных мастеров (даже сестра его Амалия играла, говорят, в силу мастера!) Луи Паульсен родился в Германии, в княжестве Липпе-Детмольд. Ему только что исполнилось 25 лет, но он жил в Штатах не первый год, успешно торгуя в Дюбюке табачными изделиями и привозным из Европы вином.

Луи Паульсен пользовался среди американских шахматистов прочной репутацией: он свободно играл две и три партии вслепую одновременно, а стиль его славился необыкновенным упорством в защите и умением использовать малейшие ошибки противника. Предсказания судьи Мика он выслушал с явным недоверием.

— Судья Мик проиграл сам этому Мерфи или Мурфи! — захохотал толстый Джэмс Томпсон, владелец роскошного ресторана и знаток гамбита Эванса. — А теперь уверяет нас в том, что он сильнее всех! Сильнее кошки зверя нет, не так ли, судья?

Мик смотрел на Томпсона с нескрываемой жалостью.

— Мне будет жаль вас, Томпсон, если вы попадётесь ему.

— А я буду очень рад! — кричал Томпсон. — Я буду играть с ним гамбит Эванса и разделаю его под орех, этого вашего Мурфи, или Морфи, или как там его зовут!

Мик только махнул рукой. Томпсону было за пятьдесят лет. Хвастовство его в сочетании с упрямством вошло в пословицу. Что толку переубеждать такого тупицу? Пол Морфи переубедит его сам, за доской. Только бы он добрался сюда из своей Луизианы, за тридевять земель…

— Турниры с выходящими — чертовская штука, джентльмены, — задумчиво сказал коренастый и рыжий пруссак Теодор Лихтенгейн. — Ведь сильнейшие могут столкнуться рано и повышибать друг друга. Круговая система кажется мне надёжнее, джентльмены.

— Но сколько времени она требует! — сказал молодой Даниэль Уиллард Фиске, главный секретарь конгресса. — Мы стеснены в средствах, джентльмены, не следует об этом забывать. Конгресс не имеет возможности длиться сверх положенного времени.

— Кстати, Фиске, у вас нет известий из Нового Орлеана? — спросил Мик.

— Судья всё о своём! — захохотал Томпсон.

— У нас была депеша, судья, — ответил Фиске. — В ней говорилось, что мистер Пол Морфи едет пароходом по Миссисипи. Затем он рассчитывает подняться до Вашингтона по реке Потомак, а там сядет на поезд до Нью-Йорка. Вот всё, что я могу сообщить вам, джентльмены…

Пол Морфи подплывал тем временем по коричневому быстрому Потомаку к столице Соединённых Штатов. Он провёл в Вашингтоне два дня, осматривая Капитолий и прочие исторические места города. Всё это было не так уж интересно, а по архитектуре Вашингтон был гораздо скучнее Нового Орлеана. Однако Пол радовался всему и чувствовал себя отлично. Впервые в жизни он ехал в путешествие, впервые ехал самостоятельным, обеспеченным молодым джентльменом. Перед отъездом он снял с собственного банковского счёта свои собственные три тысячи долларов. Миссис Тельсид тяжело вздохнула, узнав об этом, но не сказала ни слова.

Пол взял каюту первого класса на пароходе и бесконечно долго плыл на нём против течения великой Миссисипи. Никогда ещё не заезжал он так далеко от дома, и чем дальше отодвигался дом, тем острее дразнило Пола любопытство.

Он ощущал себя Цезарем, пересекающим Рубикон, и великий восторг предстоящих приключений дурманил его голову, как в мальчишеские годы. Он был полон собой, он не нуждался ни в ком. За всё время путешествия он не завязал ни единого знакомства.

Иногда он думал о предстоящих шахматных боях, стараясь с полной беспристрастностью взвешивать свои шансы и шансы противников. Здесь сформировалась одна черта Пола Морфи, неизменно удивлявшая его современников впоследствии: Пол всегда был склонен чуточку переоценивать силы противников и недооценивать свои собственные. Он знал твёрдо: недооценка противника — тяжёлый грех. Он решил уберечься от него и по излишней добросовестности переходил в другую крайность.

Эта черта вошла в характер Пола так же прочно и незыблемо, как и знаменитая старофранцузская вежливость, создавшая ему такую популярность в Старом Свете.

Но обо всём этом Пол тогда не думал. Он ехал на первый в своей жизни турнир. Он ехал один и был совершенно счастлив. Когда он прибыл в Нью-Йорк, то первым делом снял номер в гостинице, а затем, умывшись и переодевшись, отправился в заведение герра Гиппа, о котором ему уже было известно. Никто не знал его в лицо, кроме судьи Мика, а Мик в этот день отсутствовал. Никто не обратил внимания на маленького, изящного джентльмена, спокойно и скромно вошедшего в шумную сосисочную.

Пол доедал свои сосиски, когда вошёл Стэнли, старый шахматист, хорошо знавший Пола по Новому Орлеану. Он бросился к нему с распростёртыми объятиями.

— Вы приехали, мой мальчик! Я невероятно рад, что вижу вас здесь! — Он тряс Полу руки с такой силой, что едва не оторвал их. — Теперь вы зададите перцу северянам, покажете им, что в доброй старой Луизиане тоже умеют играть! Джентльмены, это мистер Пол Морфи, сильнейший игрок Юга! Прошу любить его, как меня!

Шумный Стэнли не привлёк к себе особого внимания. Лишь секретарь конгресса Перрэн подошёл познакомиться с новоприбывшим, а заодно и проверить его шахматную силу. Принесли доску, и через двенадцать ходов Перрэн оказался в безнадёжном положении.

Тогда Стэнли не выдержал, он почти столкнул секретаря со стула и уселся на его место. Они сыграли с Полом серию обыкновенных лёгких партий, ни на минуту не задерживая темпа игры.

Необычен был только результат: Стэнли проигрывал партию за партией почти без сопротивления.

Подошёл председатель оргкомитета, которому завтра предстояло стать председателем первого Всеамериканского конгресса, полковник Чарлз Диллингэм Мид. Вежливо поздоровавшись с Полом, он минуту наблюдал за игрой, а затем невозмутимо заметил:

— Стэнли, вы похожи на рисовое поле, атакованное индийским слоном…

Мид удалился под хохот окружающих, а Стэнли прекратил игру, сказав не без ехидства зрителям:

— Не думайте, джентльмены, что с вами мистер Морфи будет обращаться иначе.

За дальним столиком пили пиво Паульсен и Лихтенгейн.

— Что вы думаете об этом молодом человеке, Людвиг? — озабоченно спросил Лихтенгейн.

Паульсен долго грыз сухарик и, наконец, ответил:

— А вы?

— Я?.. Я полагаю, что сила его преувеличена. Возможно, он играет неплохо, но не следует забывать, что это первое его серьёзное выступление. У него нет опыта. Вы согласны со мной?

— Нет, — покачал головой Паульсен. — Нет, Теодор, я не согласен с вами. Я смотрел несколько партий этого юноши, те, что были напечатаны в южных газетах. Некоторыми из них могли бы гордиться Филидор и Лабурдоннэ. Мне кажется, что такой шахматист рождается раз в столетие. Он сильнее нас всех и должен легко завоевать первое место в турнире.

— Вы поддались общей панике, Людвиг! — сердито фыркнул пруссак. — Я не ожидал от вас этого!

Поспешно вошёл аккуратненький Фиске, генеральный секретарь конгресса, и взобрался на стул…

— Извещаю вас, джентльмены! — сказал он официальным голосом. — Конгресс и турнир начинаются завтра. Сейчас мы должны бросить жребий, чтобы определить пары первого тура. Напоминаю вам регламент: каждая пара играет матч до трёх выигранных партий, проигравший выбывает, а победители играют такие же матчи между собой. Финальный матч играется не из трёх, а из шести партий тогда, когда претендентов останется всего двое. Понятно, джентльмены? А сейчас я прошу всех пройти в главный холл «Бронкс-отеля». Там будет происходить весь турнир, комитет арендовал это помещение. Прошу всех туда, джентльмены!

Смеясь и болтая, шахматисты перебрались в роскошный холл расположенного неподалёку «Бронкс-отеля».

Бросили жребий, и судьба, любящая язвительные штучки, снова показала себя. Мистер Джэмс Томпсон должен был скрестить оружие с Полом в первом же круге, а Паульсен играл против малоизвестного Джульена Денниса.

Восемь пар, сведённых жребием, сидят за клетчатыми столами друг против друга. Восемь матчей — до трёх выигранных партий, ничьи не в счёт — определят восьмерых победителей. Снова жребий, снова игра, и от восьми останется четверо. Когда останутся двое, будет сыграно шесть партий, и победитель этого матча станет чемпионом Соединённых Штатов.

А пока восемь столиков стоят в зелёном холле «Бронкс-отеля», шестнадцать человек сидят за ними, и каждый непоколебимо верит в то, что именно ему суждено стать чемпионом.

Пол сел к столу против грузного Томпсона. Наступила густая, напряжённая тишина, над красным сукном судейского стола поднялся высокий и сухопарый полковник Мид.

Он неторопливо разгладил бакенбарды, взглянул на часы и позвонил в серебряный колокольчик.

— Начинайте, джентльмены!

Мясистая рука Томпсона двинула королевскую пешку на два поля. Пол прикрыл руками лицо, чтобы противник не смог заметить охватившего его волнения.

Так, итальянская. Этого и следовало ожидать, сейчас он предложит мне гамбит Эванса — и я приму его. Что это? Нет, он не предложил гамбит Эванса, он сыграл d3! Он хочет спокойной, самой спокойной игры. Но это значит… это значит, что он боится меня! Спокойствие. Да, он боится, он избегает осложнений. Очень хорошо. Этого слона нужно оттеснить. Вот так. Теперь пора провести удар в центре. Если он разменяет ферзей, эндшпиль будет в мою пользу. Нет, он не меняет ферзей… Но теперь у белого коня нет хорошего поля, а я захвачу ладьями обе центральные линии. Вот так. Пусть он меняет лёгкие фигуры, у меня останется слон против коня. Хороший слон — против плохого коня. Очень хороший слон, который сейчас прицелится на белого короля.

Ага, он собирается меняться ладьями. Но нет, это не проходит, здесь есть любопытное опровержение… Спокойствие, Пол, спокойствие!..

Пол откинул голову на спинку кресла. На потолке был гобелен, изображавший охоту на оленя. Охотники в зелёных камзолах трубили в рога и шпорили зелёных коней.

Он опустил глаза. Томпсон трудолюбиво сопел, уткнувшись в доску. Неужели он не видит замаскированного удара?

Томпсон протянул руку к ладье, и сердце Пола замерло: если естественный ход ладьёй будет сделан, он побьёт пешку с шахом, а затем… Затем быстро выиграет. Внимание!

Томпсон отнял руку и принялся чесать нос. Пол стиснул зубы. И вдруг Томпсон быстро и решительно сыграл ладьёй. Пол вздрогнул. Неужели он ошибся, чего-то недоглядел? Проверить, не торопиться! Да, всё правильно. Томпсон просто зевнул! И Пол побил с шахом дважды защищённую пешку. Томпсон оторопело взглянул на него, на доску, снова на него и опустил голову на руки. Пол отошёл от стола. Ему хотелось запрыгать, он кусал губы, сдерживая смех.

Томпсон задумался надолго. Лихтенгейн уже успел выиграть. Белокурый Паульсен, откинувшись на спинку кресла, беззвучно шевеля губами, рассчитывал финальную матовую комбинацию.

Пол вернулся к своему столу и быстро заставил Томпсона сдаться.

Вторую и третью партии Томпсон проиграл почти без борьбы, он был совершенно подавлен и играл, словно обречённый.

Со счётом 3:0 Пол Чарлз Морфи (Луизиана) вошёл в четвертьфинальную восьмёрку.

В восьмёрке жребий свёл Пола с судьёй Миком, которого он хорошо знал по Новому Орлеану. Он знал, что играет сильнее Мика, и Мик тоже знал это. Когда они уселись за столик, внешняя разница была разительнее, чем между Давидом и Голиафом.

— Я положу вас в карман, юноша! — пошутил Мик перед началом игры, но Пол только усмехнулся.

Он снова выиграл со счётом 3:0, и Мик ничуть не удивился этому. Теперь только Пола заметила нью-йоркская пресса.

Фред Эдж, репортёр «Громовержца», напечатал коротенькую заметку об энергичном стиле молодого южанина, который буквально «съел» обоих своих противников. Он принёс Полу газету, но тон заметки не понравился тому, он принял Эджа холодно.

Кроме Пола, в четвёрку попали Паульсен, Лихтенгейн и черноглазый Рафаэль, доктор медицины, родители которого, натурализовавшиеся итальянцы, держали когда-то зеленную лавку в Гарлеме. Черноглазый Рафаэль играл быстро и находчиво, но поверхностно, медлительному и основательному Людвигу Паульсену он не мог быть серьёзным противником.

Полу досталось играть с Лихтенгейном. Рыжеватый пруссак сильно волновался, весь апломб слетел с него, он дёргался и нервно грыз сигару.

В первой партии Лихтенгейн так забаррикадировался, что ни один из партнёров не мог играть на выигрыш.

Вторую и третью партию Пол выиграл уверенно. В четвёртой он разгромил Лихтенгейна в двадцать пять ходов, затратив на партию всего пятнадцать минут. Он вполне понял Лихтенгейна и видел его насквозь.

Они остались в финале вдвоём — смуглый маленький Пол и медлительный белокурый Людвиг Паульсен.

Газеты насторожились: наконец-то американский маэстро, уроженец Штатов, оказывает сопротивление выходцам из Европы.

Наконец-то есть надежда! Репортёры затаили дыхание.

Конгресс, закрываясь, подтвердил решение судейской коллегии: матч между двумя финалистами должен играться до пяти выигранных — без зачёта ничьих.

Незаметно пришёл ноябрь. Холодные туманы повисли над Гудзоном, деревья на скверах сгибали оголённые ветви.

Пол жестоко мёрз, но не обращал на это внимания.

Он купил себе тёплое пальто (такое тёплое, какого у него никогда не было на родине) и полностью отдался матчу с Людвигом Паульсеном. Ставка была велика, Нью-Йорк и вся страна следили за борьбой. Время лёгких побед миновало, против Пола играл опытный и хладнокровный мастер, готовый сражаться до конца. Людвиг Паульсен вообще был очень сильным шахматистом, в игре же без часов (а часов ещё не было) он становился поистине тяжёлым партнёром. Медлительность его мышления вошла в поговорку.

Редкая партия длилась у него менее восьми часов. Полу удалось выиграть первую партию после сложной, изнурительной борьбы. Вторая партия длилась пятнадцать часов. Пол и в ней добился выигрышного положения, но поторопился и упустил победу. Он не мог простить себе этой поспешности, плохо спал ночь — и в результате проиграл на следующий день третью партию матча. Это было первое поражение за много лет.

Ночью он долго ворочался в постели, сна не было.

В середине ночи Пол встал, оделся и пошёл бродить по пустынным улицам чужого города. Шёл дождь, такой мелкий и холодный, какого никогда не бывает на Юге.

Газовые фонари бросали жёлтые блики на мокрые плащи полицейских. Редкие прохожие бежали, прикрывшись зонтами, отлакированными дождём. Пол шагал, не чувствуя, как стекают водяные капли по его лицу.

Неужели Паульсен сильнее его? Нет, этого не может быть.

Ведь я выиграл первую партию и должен был выиграть вторую. Это значит, что я могу выиграть у него. Я должен выиграть. Я проиграл третью лишь потому, что слишком расстроился из-за второй. Это ценный урок: шахматист не может, не имеет права расстраиваться из-за того, чего уже нельзя поправить. Он должен уметь отказаться от всех и всяческих сожалений. Сделанного не вернёшь, а сожаления могут погубить тебя завтра. Шахматы жестоки, середины в них нет. Надо быть либо победителем, либо побеждённым.

Так вот, я хочу быть победителем — и буду им. Это моя единственная возможность показать миру, кто я такой. Второй такой возможности, вероятно, не будет никогда. Мне надо только одно — откинуть путы, заставить себя играть в полную силу. Этой силы я и сам ещё не знаю, но я знаю твёрдо, что она есть. Я должен добраться до неё, вытащить её на поверхность.

Паульсен силён в защите, но в атаке я сильнее его, он тяжел и медлителен. И я должен победить, ибо ставки неравны: Паульсен и проиграв останется Паульсеном, а я…

Мгновенный холод обжёг ступню, башмак захлюпал.

Пол продолжал шагать по земле древнего индейского острова Манхэттена, ставшего сердцем одного из самых больших городов мира.

Паульсен избегает открытой игры, чёрными он играет любимую свою сицилианскую с ранним выходом ферзя. Неужели это хороший вариант? Навряд ли… Вернее, он должен как-то опровергаться, и мне придётся поискать — как именно… Игру белых наверняка можно усилить. А что, если…

Пол остановился и постоял минуту. Затем он бегом кинулся в гостиницу и расставил шахматы.

Утро застало его за доской. Он не ложился, но любимый вариант Паульсена был детально изучен, и в игру белых были внесены важные усиления. Четвёртая партия окончилась вничью, хотя и протекала с преимуществом Пола.

В следующей партии (снова была сицилианская) Пол пожертвовал пешку в дебюте. Паульсен неосторожно принял жертву, чёрный ферзь запутался среди белых фигур и вскоре погиб.

Это был перелом.

Боевой дух Паульсена пошатнулся. Пол начал выигрывать. В нём быстро росло горделивое сознание собственной силы, он начал рисковать, комбинировать, жертвовать фигуры и пешки. В одной из партий он пожертвовал Паульсену ферзя за лёгкую фигуру. Две ладьи и два слона развели такую бешеную активность, что белые были вынуждены сдаться на двадцать восьмом ходу.

Паульсен защищался угрюмо и молчаливо, но ничего не мог противопоставить ему, кроме усидчивости и упорства.

Пол выиграл ещё две партии подряд и закончил матч со счётом 5:1 при двух ничьих.

Цель его была достигнута, Америка обрела чемпиона.