Повесть о Морфи

XIX

Он был с каждым днём всё страшнее, этот проклятый барабан. Аболиционистов вешали на фонарных столбах десятками. «Истинных патриотов» Юга охватила паническая шпиономания.

Отряды в серой форме шли бесконечной вереницей. Армией Юга командовал Пьер Борегар, луизианский француз, старый и опытный вояка. Джеральд Аллисон, назначенный военным губернатором Нового Орлеана, формировал полки, бригады и батальоны. Вербовка шла ходко, армия росла как на дрожжах.

Рядовой южанин, такой же нищий и бесправный, как негры, устремился погибать за сохранение рабовладельческого строя. Он поверил в старую ложь — что во всех бедах Юга, как и в нищете самого южанина, повинны проклятые янки. Эти янки идут сюда, чтобы освободить негров и разорить Юг окончательно. Надо задать янки хорошую трёпку, чтобы этого не случилось! А тогда цены на хлопок резко повысятся, и жизнь станет прекрасной…

Отряды в серой форме шагали бодро, ими командовали бывалые, бесстрашные люди. Все эти люди принадлежали к вымирающему, обречённому классу феодалов, но сами они не сознавали этого.

Более того, они верили в то, что будущее принадлежит им, что они идут на смерть за правое дело.

Они были офицерами, воевавшими с Мексикой, присоединявшими Техас, хладнокровно истреблявшими индейские племена.

Это были опытные убийцы, воодушевлённые патриотическими идеалами. Их было сравнительно немного, но драться и умирать они умели.

А с Севера, через Иллинойс и Канзас, двигалась многочисленная армия таких же увлечённых и обманутых людей в синей форме, которые именовали себя «федералистами».

Эти люди не умели и не любили драться, но их вели самые высокие идеалы эпохи, вышитые на знамёнах.

Сталевары Питтсбурга, фермеры Айовы, ремесленники Новой Англии, рыбаки Ньюфаундленда, они шли в бой за уничтожение подлого рабства, за освобождение негров, за подавление мятежа, ослабляющего только ещё нарождавшуюся мировую державу.

Они верили: достаточно уничтожить южных мятежников и предателей, чтобы царство божье водворилось на американской земле. Дух великой американской революции 1775 года парил над северными войсками. Впрочем, над южными он парил тоже, так, по крайней мере, утверждали ораторы. Но Северная армия была демократичной — в ней не котировались ни происхождение, ни деньги отцов.

Она шла в бой за Справедливость и очень удивилась бы, узнав, что её обманывают, что горстка банкиров и промышленников ловко подменит высокие идеалы своими деловыми интересами.

Однако Северная армия делала исторически прогрессивное дело. Она уничтожала остатки феодального строя в высоко развитой капиталистической стране. Перед выходом на мировую арену американская буржуазия должна была добиться монолитности в собственной стране, последыши феодализма могли бы помешать ей в начинающейся борьбе.

И синие отряды шли в бой, распевая «Янки-Дудль» и «Тело Джона Брауна лежит в земле». Немало было среди них и эмигрантов, боровшихся раньше за свободу в Европе и вынужденных покинуть её навсегда.

На дальних полюсах огромного Американского континента — в Нью-Йорке и Новом Орлеане или Ричмонде — задачи и цели войны казались предельно ясными: надо было победить врага и установить свою правду.

Но невозможно ясно представить себе ту кровавую суету, которая царила в средних штатах — в Кентукки, Северной Каролине, Мэриленде и Виргинии.

Граница по реке Потомак была условной, никто не охранял её. В одной и той же семье один сын уходил к сецессионистам, надевал серую форму и сражался за право Юга на отделение.

Другой сын сочувствовал неграм — он надевал синюю форму и шёл освобождать их. Порой братья встречались в бою и убивали друг друга — литература тех лет полна такими случаями.

Когда мобилизация в Новом Орлеане была объявлена, Пол Морфи написал Джеральду Аллисону, как военному губернатору, прося дать ему назначение в армию, по его усмотрению.

Ответа он не получил и отправился требовать объяснений.

Секретарь (сам губернатор Пола не принял) весьма сухо пояснил мистеру Полу Морфи, что, поскольку он хорошо известен своими связями с Севером, армия Конфедерации в нём не нуждается.

Вполне возможно также, закончил секретарь, что военные власти сочтут необходимым интернировать мистера Морфи до конца войны. Правда, конец этот не так уж далёк, доблестная Южная армия одерживает победу за победой…

Пол не сдался. Он разыскал Дэна Джойса, товарища по колледжу Сен-Жозеф, и обратился к нему.

Дэн успел окончить Вест-Пойнтскую военную академию, война дала ему майорские эполеты и командование одной из артиллерийских бригад Конфедерации.

Он посмотрел на Пола и покачал головой.

— Ты совсем не вырос, Морфи! — сказал он укоризненно. — С таким ростом тебя невозможно принять в армию. К тому же ты ещё и близорук… Знаешь, что? Напиши президенту, что ты бывал в Европе, знаешь языки и хотел бы стать дипломатом. Люди там нужны. До свидания.

Пол ушёл домой и написал лично президенту, предлагая свои услуги. Он упомянул о знании языков, о связях при европейских дворах, о том, как важно для Конфедерации добиться признания себя Европой как самостоятельной и суверенной державы…

Пришлось ждать долго. Шарль Мориан успел за это время уйти на фронт с луизианской бригадой стрелков генерала Хэя. Наконец пришёл долгожданный ответ — секретарь Джефферсона Дэвиса ответил Полу коротким отказом.

Рука Джеральда Аллисона доставала далеко? Или собственная популярность обернулась против него?

Пол заперся в своей конторе на Роял-стрит.

Никто не нуждался в нём, перенести это было нелегко.

Война шла уже полгода.

Шла война, и южане выигрывали сражение за сражением. Борегар и Джонстон разбили северного генерала Мак-Дауэлля при Манассасе, в Виргинии. Остатки северян бежали в беспорядке до самого Вашингтона.

Бравый генерал Томас Джэксон по кличке Каменная Стена бил и гнал северян в долине реки Шенандоа.

Твёрдой линии фронта не существовало — наступления обеих сторон шли узкими языками. Боевые клинья южан входили в живое тело страны больнее и глубже, северяне несли огромные людские потери, неумение воевать обходилось им дорого.

Президент Авраам Линкольн призвал к оружию шестьсот тысяч человек и собирался призвать ещё миллион.

Это не помешало южному генералу Роберту Ли разбить наголову северного главнокомандующего Мак-Клеллана, перейти реку Потомак и вторгнуться в Северные штаты.

Вашингтон был под угрозой войск мятежников, Линкольн переехал на Север. Мак-Дауэлль и МакКлеллан были отрешены от командования. Судьба Севера висела на волоске.

Так кончился первый год войны.

Жестокие, смелые, прекрасные наездники и стрелки, южане уверенно разбивали неумелые полки северных ремесленников, фермеров и эмигрантов. Они добились ряда блестящих побед, но положение их за этот год стало окончательно безнадёжным.

Победить они не могли хотя бы потому, что запасы оружия и снаряжения были на исходе. Северный флот блокировал побережье, закупорив все южные порты.

Морская торговля с Европой и Южноамериканским континентом прекратилась полностью.

Серая форма сносилась, целые бригады щеголяли в синей одежде, отбитой ранее у северян. Не было сапог, спичек, мыла.

Мастерские, на скорую руку построенные в Атланте, Джорджия, выпускали никуда не годные ружья.

Пушки, полученные с Севера ещё до войны, тоже износились и отказывались служить. Часто орудие взрывалось при выстреле, убивая и калеча прислугу.

— Одной опасностью меньше! — мрачно острили южане, когда орудие выходило из строя.

И тогда Север перешёл в решительное наступление.

Его солдаты постепенно научились воевать, приобрели опыт и боевую сноровку. Но главное было не в этом.

Севером руководили трезвые политики, понявшие и усвоившие уроки первого года войны.

Теперь Север воевал по-другому: он воевал сапогами, мясными консервами, полевым телеграфом, сотнями миль новых железных дорог, построенных специально для того, чтобы обслуживать наступающую армию в синих мундирах.

Миллиарды долларов вошли в игру. Бездарные генералы могли проигрывать сколько угодно отдельных сражений — это ничего не меняло. Могучая машина богатого государства стояла за их спиной, ресурсы людей и вооружения были неисчерпаемы. И, как всегда бывает в таких случаях, у побеждающей стороны появились способные полководцы.

Последние феодалы с упорством отчаяния защищали проигранное дело, история была против них, мужество не помогало.

Оборванные солдаты Конфедерации угрюмо умирали под натиском превосходящих сил. Потери южан в боях стали крупными и всё увеличивались, а резервов не было. В каждой семье Юга были убитые и искалеченные, недовольство быстро росло.

Первые военные неудачи подорвали мощь Юга. По всей стране начался ропот.

В эти трудные месяцы Пол Морфи жил с семьёй в Новом Орлеане, в старом доме на Роял-стрит.

Он был окружён плотной стеной ненависти, его называли открыто «северянином», «изменником», «янки».

Старики, потерявшие сыновей на войне, грозились поджечь его дом и повесить его самого на первом фонаре.

Владельцы лавок бойкотировали миссис Тельсид и Эллен, приходилось покупать припасы в негритянских лавчонках на чёрном базаре.

Военные неудачи южан становились всё упорнее, ропот в городах нарастал, становился опасным. Президент Дэвис отменил «хабеас корпус» — основной закон конституции о неприкосновенности личности, — тысячи недовольных и просто подозрительных заполнили городские тюрьмы.

Всё складывалось так, что дожидаться развязки не приходилось. Поздним вечером Пол отправился в дом своих троюродных братьев — Эдмунда и Эдгара Хинкс. Их отец, Дэвид Хинкс, был смотрителем новоорлеанского морского порта и приходился кузеном судье Алонзо Mорфи. Эдгар Хинкс также работал в морском порту, занимая там важный пост.

Спустя несколько дней военный губернатор города выдал разрешение на выезд миссис Тельсид Морфи и двум её детям, Полу, двадцати пяти лет, и Эллен, двадцати двух лет.

Семейству Морфи разрешался переезд в Гавану, на Кубе, на неопределённый срок. Они могли взять с собой наличные деньги и ценные вещи, но продавать недвижимость не допускалось.

Пароход «Васко да Гама» увёз семейство Морфи на Кубу в бурную сентябрьскую ночь 1862 года.

Предосторожность оказалась излишней — через несколько недель Северный флот подошёл с моря и блокировал устье Миссисипи. После короткой осады морская пехота северян пошла на штурм города. Новый Орлеан был взят без особых потерь. Джеральд Аллисон и его офицеры бежали в глубь страны.

Чудесная погода стояла на Кубе в эту осень.

Весело и беззаботно шумела блестящая Гавана, кубинские плантаторы делали прекрасные дела.

Даже к приватирам и каперам[12] воюющих сторон люди относились спокойно, считая их неизбежным коммерческим риском.

Один удачный рейс с избытком окупал потери. Нарядные, выхоленные сеньоритос[13], дымя драгоценными сигарами, сидели в кафе и фланировали по солнечным улицам Гаваны.

Все были довольны: главный торговый конкурент — Южные Штаты Северной Америки — надолго вышел из строя, занятый войной. Куба стала монополистом, Европа вынуждена была платить за табак и сахар столько, сколько с неё спрашивали. Плантаторы разбогатели за один год.

В роскошном шахматном клубе на Гран-Виа, «Сентро Астуриано» день и ночь играла музыка, звенел дорогой хрусталь и журчала надменная испанская речь.

Потомки конквистадоров считали шахматную силу признаком истинного кабальеро. Уже не один раз посещали Гавану заезжие маэстро и много лет спустя рассказывали бедной Европе о щедрости кубинских меценатов.

Сеньор Пабло Морфи был встречен восторженно. Он победил Америку и Европу, он говорил по-испански, как кастильский идальго. В нём текла кровь Сида-Кампеадора, каррамба! Его носили на руках.

Шахматный клуб был отныне переименован, он стал носить славное имя героя. Был основан шахматный журнал под тем же названием — «Эль Пабло Морфи».

Богатейший сеньор Домингец — шахматный президент — встретил Пола получасовой пышной речью.

Пол провёл в Гаване месяц и за этот месяц переиграл со всеми именитыми любителями Кубы. Сильнейшему из них — сеньору Сельсо Гольмайо — он давал вперёд коня, правда с переменным успехом. На пешку и ход успеха не удалось добиться никому.

Однажды сеньор Домингец сказал, иронически улыбаясь, что сильнейшим шахматистом Кубы, собственно говоря, является не сеньор Сельсо.

— А кто же тогда? — спросил Пол.

Сеньор Домингец улыбнулся ещё презрительнее и пожал жирными плечами.

— Игра природы, сеньор мой, лузус натуре! Лучше всех играет на Кубе в шахматы негр… Самый обыкновенный раб с плантации дона Хуана-Аурелиано Сикрэ, которого вы знаете. Негра зовут Феликс. Если сеньор дон Пабло соблаговолит унизиться…

Пол соблаговолил.

Феликс оказался пожилым чёрно-синим либерийским негром с печальными умными глазами.

Он совсем не знал теории, но соображал значительно лучше, чем знатные кубинские сеньоры. Пол обрадовался негру, как родному, чёрное лицо напомнило ему детство.

Он обласкал негра, назвал дядей Феликсом, угостил сигарой и подарил ему золотую монету, когда игра закончилась.

Феликс играл с Полом на равных. Он проиграл несколько партий, но ему удалось сделать ничью — ту самую ничью на равных, о которой тщетно мечтали кубинские сеньоры.

Таким образом, репутация Феликса как сильнейшего шахматиста Кубы ещё более укрепилась. Она не избавила его, правда, от работы на сахарной плантации сеньора Хуана-Аурелиано Сикрэ…

А затем в Гавану пришёл испанский пароход «Бласко де Гарай» из Кадикса, уходивший обратно через двое суток.

— Надо ехать, мама! — сказал матери Пол. — Пароход пойдёт почти порожняком, он повезёт испанского консула.

— Ты думаешь, это остановит корсаров?

— Безусловно! На черта им нужен испанский консул?

Им нужны деньги, табак, сахар, вино — всё то, что легко продаётся и хорошо оплачивается. Что им, солить испанского консула?

— Поедем, мама! — сказала Эллен. — Мальвина беспокоится в Париже, мы так долго сидим на Кубе… Надо ехать!

— А как мы доберёмся от Кадикса до Парижа?

— Совсем несложно! Доедем в дилижансе до франко-испанской железной дороги и пересядем на поезд!

— Хорошо, дети, да будет воля божья. Семейство Морфи стало пробираться в Париж, где его ожидали родственники. Ловкий Джон Сибрандт своевременно перевёл свою торговую фирму в Европу, война почти не затронула его. Пол стремился в Париж, пожалуй, больше, чем три года назад, когда ехал в Европу впервые.

Они долгими солнечными днями сидели втроём на палубе «Бласко де Гарая». Миссис Тельсид и Пол пели вдвоём вполголоса все классические оперы с первой ноты до последней.

— Ах, Пол! — вздохнула как-то миссис Тельсид. — У тебя музыкальная память ещё лучше моей. А ведь ты даже не знаешь толком нот. Если бы с тобой заниматься с детства как следовало, ты был бы великим музыкантом!

— Возможно, мама, — рассеянно ответил Пол, — но теперь об этом поздно говорить… Давай споём лучше «Лючию де Ламмермур». Помнишь, как пела её синьора Бианки?

— Никто не пел этой оперы лучше Дженни Линд! — возмутилась миссис Тельсид. — В её лучшие годы она пела божественно!

Длинное путешествие до Парижа прошло благополучно и даже приятно. Мать и дочь были в Европе впервые и восхищались ею. Миссис Тельсид с изумлением увидела, что церквей в Испании и Франции даже больше, чем в Луизиане.

Они поселились в Париже в небольшом особнячке близ Булонского леса, и каждый занялся своими дедами.

Сначала Пол думал зайти в кафе «Де ля Режанс», повидаться со старыми друзьями, но потом отменил своё решение.

Появиться в кафе «Де ля Режанс» значило обречь себя на пышную встречу. О ней будет написано в газетах, узнает миссис Тельсид… Нет, лучше не надо! Он играл в шахматы на Кубе, но только тайком от неё, без газетной шумихи. Нет, в Париже это не удастся… И Пол решил не показываться в кафе «Де ля Режанс».

Они жили в Париже тихой жизнью, не пропускали ни одной музыкальной премьеры и жадно следили по газетам за тем, что делалось дома.

Война шла третий год, и силы Юга постепенно иссякали.

Президент Линкольн был избран на второе четырёхлетие — это означало, что нация твёрдо решила покончить с кровавым мятежом южан. Теперь никто уже не говорил об освобождении бедных чернокожих братьев, ставка стала крупнее.

Новый северный главнокомандующий, генерал Улисс Грант, в прошлом лошадиный барышник, применил жестокую тактику.

Он не был учёным стратегом классической школы вроде Мак-Клеллана и Мак-Дауэлля, он не изучал походов Евгения Савойского, Кондэ и Тюренна. Вернее всего, он даже никогда не слышал о них. Генерал Грант был человек сильной воли и беспощадной дельцовской хватки. Меньше всего страдал он сентиментальностью.

Поняв, что слабым местом Юга являются людские резервы, генерал Грант начал стремиться к «размену», к тяжёлым, кровопролитным сражениям. Он понимал, что Юг будет обескровлен значительно раньше, чем Север, и добровольно укладывал тысячами солдат в синей и серой форме.

Собственные солдаты после кровавого штурма южной твердыни Викксбурга прозвали его «Мясником». Но Викксбург был взят, несмотря на огромные потери обеих сторон, а Грант продолжал беспощадно использовать свой численный перевес всюду, где только мог.

Всё течение Миссисипи до Мексиканского залива оказалось теперь в руках федералистов. Их новый способный военачальник, генерал Шерман, с упорством бульдога рвался на Юг, к сердцу Конфедерации — Ричмонду.

Вскоре Шерман предпринял удачный обходной марш, разграбил и сжёг столицу Джорджии Атланту и вышел к океану.

Игра подходила к концу, Север усилил нажим.

Шахтёры Огайо, иллинойсские фермеры, трапперы и торговцы Мэна шли под знамёна Линкольна добивать обанкротившееся восстание.

История ответила ясно: разъединять Соединённые Штаты нельзя. Виновные должны были понести ответственность.

Весной 1865 года Роберт Ли сдал остатки своей измученной армии генералу Улиссу Гранту.

Двадцать семь тысяч человек, больных, оборванных и голодных, сложили оружие и были отпущены под клятву верности неделимым Соединённым Штатам.

В апреле 1865 года над развалинами форта Сэмтер взвился старый флаг, пробитый ядрами батарей Южной Каролины четыре года назад. Всё вернулось к старому.

Война кончилась. Север торжествовал.

Война кончилась — и люди немедленно забыли тот основной предлог, из-за которого она велась.

Страна была измучена, опустошена и истоптана. Поля не возделывались, в каждой семье оплакивали убитых. Юг агонизировал, тысячи освобождённых негров ходили за северными войсками, громко требуя пищи.

Федеральное правительство (Авраам Линкольн пал, застреленный в театре южанином, актёром Бутсом, за спиной которого чернела зловещая тень Джефферсона Дэвиса) издало ряд законов и распоряжений по устройству негров.

Их освободили от хозяев, освободили от работы, но земли они так и не получили. Их нельзя было наказывать палками на законном основании, нельзя было покупать и продавать.

Они назывались свободными и равноправными гражданами Соединённых Штатов — и умирали с голоду вместе с жёнами и детьми. Исхудалые, оборванные, они возвращались к обработке постылых хозяйских полей.

Для них по существу ничего не изменилось — ярмо хозяина-плантатора сменилось ярмом северного банкира, взимавшего с плантатора арендную плату. Некоторые поля переменили хозяев, но не безразлично ли это для раба?

Летом 1865 года семейство Морфи вернулось на родину после почти трёхлетнего отсутствия.

Старый дом на Роял-стрит, 89 был почти цел, в нём лишь были выбиты стёкла, да крышу пробило шальное ядро в ночь штурма Нового Орлеана.

Джеральд Аллисон уже жил в своём доме, именовался «полковником» и пользовался всеобщим уважением соседей, как стойкий и непримиримый борец за свободу… Он попал под широчайшую амнистию всем мятежникам, только что обнародованную федеральным правительством. Север не хотел карать южан особенно строго, достаточно было того, что он их ограбил.

Многие плантации переменили хозяев, северные банки отныне контролировали всё. Янки облепили Юг, как облепляют мухи падаль. Они торговали, основывали предприятия, строили мануфактуры вплотную у хлопковых полей, прокладывали железные дороги и поднимали эксплуатацию негров на новую, научную высоту.

Рассмотрев свои финансовые дела, семейство Морфи увидело, что они плачевны. Некоторые банковские счета были конфискованы, а наличные деньги прожиты в Европе и во время путешествий. У Пола не оставалось вообще ничего, самой богатой из всех оказалась Эллен.

Старый дом был отремонтирован, адвокатская контора Пола была уничтожена при ремонте.

Он перебрался наверх, а весь нижний этаж решено было сдавать под торговые склады. Плата за аренду да кое-какие остатки личных состояний — вот и всё, что осталось у семейства Морфи к концу 1865 года.