Повесть о Морфи

XI

«Аравия», лайнер первого класса, шла на восток.

Вздымаясь и опускаясь, нос её резал зелёную воду Атлантики, и жирно шлёпали рассеченные воды по выпуклым чёрно-белым бокам корабля.

Погода стояла отличная.

Долгие летние дни просиживал Пол на палубе, на полосатом, парусиновом шезлонге, лениво следя за облаками, плывущими в небе. Пол ехал один. Клубы в Новом Орлеане и Нью-Йорке предлагали ему провожатого, но он предпочёл отказаться. Отказался он и от денег. Деньги у него были — он не хотел ничьей помощи, он должен был победить Европу один на один.

Он был один и совершенно счастлив.

Через двенадцать дней — время, близкое к рекорду тех лет, — «Аравия» вошла в Ливерпульский порт. Пол пересел в железнодорожный вагон, хоть этот вид сообщения ему совершенно не понравился. Высадившись на лондонском вокзале, Пол с трудом нашёл кэб. Никто не встречал его, он слегка обиделся.

Он приказал везти себя в гостиницу. Краснолицый кэбмен в цилиндре с кокардой влез на высокие козлы позади седока и щёлкнул бичом.

Через полчаса Пол был на Стрэнде. Коридорный, похожий на министра, отвёл Пола в просторную холодную комнату и попросил уплатить за неделю вперёд. Пол уплатил и лёг спать.

Через час он проснулся, ему было холодно. Пахло пылью и плесенью, где-то под полом скреблась мышь.

Пол позвонил и попросил растопить камин. Его лихорадило.

Заспанная горничная, похожая на кильку в локонах, растопила камин, посмотрела на Пола выжидательно, зевнула и вышла.

Дрожа под одеялом, Пол пристально глядел в огонь.

Шурша, распадались огненные холмики, оранжево-чёрные тени бегали по ним. Мышь продолжала скрести.

Пол согрелся и уснул.

Проснулся он поздно и сразу вспомнил, что сегодня — 22 июня, день его рождения. Ему исполнился двадцать один год.

Пол усмехнулся под одеялом. Сегодня уже могла бы состояться церемония допущения в суд… Но стоит ли спешить? Перед ним — бесконечно долгая жизнь, адвокатура успеет, десять раз ему опротиветь. Сейчас перед ним стоят более важные, более ответственные задачи. Надо решать их, а адвокатура подождёт.

Так обычно рассуждает Юность.

Пол оделся и пошёл завтракать. Он сел у окна и потребовал газеты. Ни в одной из лондонских газет не было ни строчки о его приезде, Лондон не знал о нём.

Пол удовлетворённо улыбнулся, но где-то в глубине души равнодушие прессы обидело его. Как примирить это противоречие, он не знал.

Прогуляв по Лондону весь день, Пол рано пообедал и отправился в шахматный клуб.

На протяжении веков шахматы пользовались весьма малой популярностью среди коренных англичан, всему предпочитавших сначала медвежью травлю, а затем бокс и футбол.

Интерес к шахматам зародили выходцы с Европейского континента. Великий Филидор прожил в Лондоне долгие годы, и вокруг него собралась небольшая кучка восторженных почитателей и последователей. Когда Филидор умер, сильнейшими игроками Лондона были его ученики: преподаватель Саррот, эмигрант де Бурблан, архитектор Паркинсон и торговец музыкальными инструментами Льюис. Реакционная деятельность Священного союза, в посленаполеоновскую эпоху пресекавшая всякое проявление свободной мысли в Европе, пополнила Лондон новой многочисленной волной политических эмигрантов. Русские, поляки, венгры, итальянцы — все они обосновались в Лондоне, и среди них было немало сильных шахматистов. Пришельцы оживили и развернули в Англии шахматную жизнь. Шахматные клубы стали насчитываться десятками, они существовали чуть ли не в каждом кафе. От бородатых поляков и итальянцев шахматная страсть передалась коренным лондонцам. В одном из кафе некий мистер Глидден организовал специальную шахматную комнату, ставшую впоследствии знаменитым «Диваном».

Глидден обставил в восточном вкусе заднюю комнату своей табачной лавки на Кинг-стрит в Ковентгардене. Он закупил несколько десятков шахматных комплектов; и предоставил всё это в распоряжение шахматистов. В «Диване» можно было также заказывать кофе и другие напитки.

В тридцатых годах XIX столетия дело пошло отлично, пришлось расширять помещение. Все известные шахматисты эпохи перебывали в «Диване». Здесь играли Попард, Фрэзер, Даниэлс, Сцен, Уильямс, Перригол, Александер и другие. Здесь начинал свою карьеру до того, как перебраться в кафе «Де ля Режанс», молодой Лионель Кизерицкий. Ветераны Льюис и Джордж Уокер, в 1833 году открывший первый в лондонской печати регулярный шахматный отдел, избрали «Диван» своим постоянным местопребыванием и почти не покидали его до самой смерти.

Здесь Говард Стаунтон получал коня вперёд, и здесь же он стал первым шахматистом эпохи.

Сент-Аман, Андерсен, Гаррвитц, Клиг — все знаменитости, бывая в Лондоне, обязательно посещали «Диван». Здесь они встречались с ведущими лондонскими шахматистами: Боденом, Барнсом, Бэрдом, Лэве, Фалькбеером, Уормолдом, Кэмпбеллом, Брайеном и другими. Иоганн Левенталь, обосновавшись в Лондоне в 1851 году, начал бывать в «Диване» постоянно.

В середине XIX века Лондон был шахматной столицей мира, нигде в другом месте люди не играли в шахматы так много и так азартно. Накал шахматных боёв в «Диване» напоминал исторические дни скакового дерби.

Некий мистер Хаттмэн решил создать «Дивану» конкуренцию и основал новый Вестминстерский шахматный клуб, также знававший славные дни. В 1833 году там играли свои матчи Лабурдоннэ и Мак-Доннель, а число членов клуба дошло до трёхсот человек…

Однако с 1838 года мистер Хаттмэн попал в полосу финансовых затруднений, и Вестминстер-клуб захирел: чем больше народу в нём обедало, тем невыгоднее это оказывалось хозяину.

Экономический расчёт был сделан неправильно.

Хаттмэн начал устраивать вечера карточной игры, и это немедленно отразилось на репутации клуба. Хаттмэн перешёл на музыкальные вечера, и первичная цель клуба стала постепенно теряться. Вскоре Хаттмэн обанкротился, клуб стал влачить жалкое существование, прозябая на подачках своих состоятельных членов. Наконец остатки Вестминстерского клуба влились в «Диван» и были поглощены им.

В пятидесятых годах неутомимый Джордж Уокер организовал новый шахматный клуб, названный Сент-Джордж-клубом, главным образом в его честь. Клуб начал работать в самом аристократическом квартале Вест-Энда, среди его членов насчитывалось немало громких дворянских фамилий: лорд Рочестерский, лорд Ревенсворт, достопочтенный Чарлз Муррэй, лорд Кларенс Пэджет, м-р Брук-Гревилль и прочие и прочие. Членов клуба было 150 человек, каждый уплачивал взнос в три гинеи ежегодно. Организационной частью заправлял энергичный и состоятельный мистер Б. Смис.

Однако и этот аристократический клуб оказался недолговечным. Финансовые дела его ухудшились, а мистеру Б. Смису вскоре надоело нести за свой счёт расходы и убытки. Секретарь Сент-Джордж-клуба мистер Томас Гэмптон даже предоставил для его нормальной работы собственную просторную квартиру на Кинг-стрит, но это ненамного продлило дни умирающего клуба.

Однако титулованные клубы Вест-Энда могли рождаться и умирать сколько им угодно. В Лондоне был ещё один клуб, не знавший ни упадка, ни финансовых затруднений. Он назывался просто «Лондонский шахматный клуб» и помещался в самом сердце Сити, возле государственного разменного банка.

Что общего между Каиссой и Маммоной? Как могло сочетаться величавое спокойствие шахмат с азартом биржевых маклеров? Оказывается, нет ничего невозможного в нашем мире.

Вот шумный ресторан Партелла. Комнаты первого этажа рядом с рестораном заняты биллиардными столами, здесь с утра до ночи слышится сухой костяной стук шаров.

Поднимемся выше — и мы попадём в настоящий старый Лондон и колыбель английских шахмат.

В правом углу сидит председатель клуба, учёный мистер Монгредьен, решительный человек с бакенбардами. Он один из сильнейших любителей Лондона. Монгредьен несколько слаб в дебютах, но умеет зато выкручиваться из самых безнадёжных положений, его тактической изобретательности нет конца. Рядом с ним — мистер Джордж Медлей, секретарь клуба.

Биржевой маклер по профессии, Медлей часто убегает на часок с биржи, чтобы сыграть партию в шахматы. Играет он энергично и напористо, как и полагается биржевому маклеру.

Члены этого клуба — трезвые и положительные люди, у них нет титулов, но суммы банковских счётов таковы, что на них можно купить полдюжины лордств.

В Лондонском шахматном клубе можно найти людей для любой сделки — они финансируют строительство железной дороги или любое ваше предприятие, если вы сумеете им понравиться…

Оглянитесь, и вы увидите некоронованных королей британского рынка. Это они ведут английскую коммерцию вперёд, через моря и океаны. Это они заставили английские пушки загреметь у ворот Пекина и открыли Японию для мировой торговли.

Отцы их овладели Индостаном и заложили основы британской колониальной империи. Дети в 1846 году заставили правительство отменить высокие пошлины на зерно во имя пресловутого «фритредерства», свободы торговли. Они заявили титулованной аристократии: «мы, люди среднего класса, банкиры, фабриканты и торговцы, являемся силой и величием Британии!»

Этим людям удалось ограбить половину земного шара, и они мечтают о второй половине.

Эти люди основали Лондонский шахматный клуб для самих себя, и они не позволят ему угаснуть. Не таковы люди Сити: если в клубе останется один член, он из собственного кармана будет поддерживать свой клуб до последнего пенни.

Лондонский шахматный клуб был основан пятьдесят лет назад, в 1807 году. Его первым председателем был мистер Огастэс Хэнкей, а членами-учредителями — сэр Астлей, знаменитый хирург сэр Иссак Лайон Голдсмид и другие.

Пока не было найдено собственное помещение, члены клуба встречались в кофейной Томаса в Корнхилле, на «Зерновом дворе».

Затем клуб перебрался в собственное здание. Здесь игрались исторические матчи Стаунтон — Гаррвитц, Гаррвитц — Горвиц, Гаррвитц — Уильямс и другие.

Сильнейшими игроками клуба были Монгредьен, Слоус, Дж. Уокер, Мэдли, Моод, Гринэуэй и Брэйн.

И всё же, прибыв в Лондон, Пол отправился не в Лондонский, а в Сент-Джорджский шахматный клуб: здесь он рассчитывал увидеть организаторов предстоящего в Бирмингеме британского шахматного съезда.

Погода испортилась, лил нудный лондонский дождик, проникающий, казалось, сквозь кожу. У Пола был сильный насморк, болела голова.

Войдя в зал Сент-Джордж-клуба, Пол разыскал мистера Томаса Гэмптона, секретаря, и представился ему.

Растерявшись на мгновение, Гэмптон громко представил Пола окружающим. Его встретили вежливо, но без особого любопытства. Пол был представлен как чемпион Соединённых Штатов, а это звучало не так уже громко.

Лондонцы учтиво взирали на хрупкого юношу, стоявшего перед ними, и отдавали должное его костюму и умению держать себя. Пол всегда был неравнодушен к своим туалетам. От новоорлеанского портного он умел добиться строгого шика и чистоты линий. Рубашка немного помялась в чемодане, но была снежной белизны и безупречного покроя. Лакированные ботинки на пуговицах обтягивали маленькие, как у ребёнка, ноги.

— Он похож на джентльмена! — на ухо сказал один из членов клуба другому.

— Но на мужчину не похож нисколько! — фыркнул тот.

Он был прав. Маленькое, точеное, безбородое лицо Пола выглядело странно среди лихих усов и солидных бак. Он слишком походил на девушку, переодетую в костюм английского дэнди. Бородачи невольно смотрели на него покровительственно.

— Мистер Морфи, сэр! — заявил Гэмптон, когда окончились приветствия. — Мы десять дней назад направили вам сообщение о том, что съезд переносится на вторую половину августа. Неужели вы не получили его?

— Очевидно, мы разминулись в пути! — с улыбкой ответил Пол. — Но в этом нет ничего страшного, джентльмены; я счастлив, что прибыл в Англию, и с радостью поживу среди вас эти полтора месяца.

— Вы впервые в Европе, мистер Морфи?

— Впервые, мистер Гэмптон, и надеюсь увидеть здесь много интересного. А теперь вы, быть может, предложите мне партнёра для лёгкой партии?

Из игроков первой силы не присутствовало никого. Мистер Гэмптон несколько растерянно подвёл к Полу молодого юриста Льюиса, не имевшего никакого отношения к своему знаменитому однофамильцу. Пол управился с ним за десять минут. Это была первая победа на двадцать втором году его жизни, начавшемся лишь сегодня. Пол вновь подошёл к Гэмптону и сказал ему, что охотно скрестил бы оружие с кем-нибудь из сильнейших игроков клуба.

— Пожалуйста, мистер Морфи! — радушно ответил секретарь. — Имеете вы какие-нибудь возражения против мистера Барнса, видного члена нашего клуба?

— Возражений нет, мистер Гэмптон.

— Отлично. Каков будет размер ставок?

Пол поморщился.

— Нельзя ли обойтись вообще без ставок, мистер Гэмптон? — тихо спросил он.

Гэмптон поглядел на Пола удивлённо и несколько презрительно (или Полу это показалось?).

— У вас нет средств, мистер Морфи? — спросил он тоже вполголоса.

Пол вспыхнул, но тут же сдержался.

— У меня есть средства, мистер Гэмптон, но я не люблю игры на ставку вообще! — сказал он отрывисто. — Впрочем, если ваше обыкновение таково, я готов принять любую ставку!

— Зачем же любую? — ласково сказал Гэмптон. — Мы можем установить совсем маленькую ставку. Скажем, пять фунтов партия. Согласны, мистер Морфи?

— Согласен.

— Вот и отлично. Вы очень сговорчивый партнёр, мистер Морфи, мне как организатору это весьма приятно видеть. Начать игру вы сможете хоть завтра. Или вы предпочитаете отдохнуть после путешествия?

— Я предпочитаю начать игру завтра, мистер Гэмптон!

— Очень хорошо. Я предупрежу Барнса и прошу вас быть здесь завтра в восемь вечера.

— До завтра, мистер Гэмптон!

И Пол ушёл из клуба. Он шагал по Стрэнду, предаваясь горьким мыслям. Стоило пересекать Атлантику, чтобы встретиться с каким-то безымянным Барнсом… Но делать нечего, начинать надо снизу, иначе до Стаунтона ему не добраться. Интересно, как он играет, этот Барнс. Чёрт возьми, завтра я покажу ему!

Но завтра он ничего не показал. Барнс оказался длинноногим шотландцем с лошадиным профилем, он честно зарабатывал свой хлеб, работая клерком в конторе, а к шахматному приработку относился столь же добросовестно и серьёзно.

Похрипывая вонючей трубкой, не произнося ни слова, Барнс умел долгими часами неподвижно сидеть за доской. Он отбил все атаки Пола и выиграл обе партии в эндшпиле.

Пол вернулся домой поздней ночью подавленный и опустошённый. Он искал себе оправдания в плохом самочувствии, но не нашёл его. Ведь оба проигранных эндшпиля он считал ничейными — как же мог, как смел он проиграть их!

На ночь Пол принял большую дозу снотворного, и ему удалось забыться.

На следующий день история повторилась. Барнс снова отбил все наскоки и выиграл обе партии.

Пол до утра ворочался в кровати, снотворное не действовало. Он десятки раз восстанавливал в памяти ход всех четырёх проигранных партий. Он играл их слабо, гораздо слабее, чем мог бы играть. Пол застонал от ярости, вспомнив, как Гэмптон с равнодушной вежливостью выразил ему своё сочувствие. Он закусил подушку, почти физическая боль терзала его.

За игрой наблюдало полдюжины зрителей, результат ничуть не удивил их. Приезжего мальчика учат играть, вот и всё.

Неужели Барнс играет сильнее Пола Морфи, чемпиона Соединённых Штатов? Неужели этот заурядный ремесленник силой опыта и трудолюбия сломит все его порывы, погасит их, как догоревшую свечу? Боже, но ведь таких игроков здесь много, их десятки и сотни!..

Пол вскочил с кровати и забегал в рубашке по комнате.

Его озарило, он понял истину, она была проста и жестока.

В Европе играли лучше, средний уровень был выше американского. Вот и вся разгадка. В Европе играли лучше, он должен был учесть это и быстро перестроиться.

Разве он, Пол Морфи, не умеет играть эндшпиль? Надо лишь отказаться от азартных атак. Надо всё время помнить о грядущем эндшпиле, всё время иметь его в виду. Раз в Европе играют так, значит, и ему надо постигнуть эту стратегию, овладеть ею. Это скучно, но ничего не поделаешь. Быть может, потом, сверху, он продиктует свою стратегию, ныне ещё неизвестные законы игры…

Тусклая заря забрезжила в стёклах, Пол вспомнил ослепительные рассветы Луизианы. Да, здесь всё иначе, и это он обязан понять и усвоить. Другого пути нет. Пол снова забрался в кровать и вскоре задремал. Проснулся он свежим и бодрым.

Чувство сделанного важного шага, ценного приобретения прочно держалось в нём и не уходило.

Вечером он легко выиграл у Барнса две партии, а на следующий день — ещё две.

Поскольку первая серия закончилась вничью со счётом 4:4, они уговорились сыграть вторую, из восемнадцати партий.

Игра началась на следующий день. Пол чувствовал себя значительно лучше, насморк прошёл, он начал привыкать к английскому климату. Он сразу же начал выигрывать партию за партией и закончил матч с разгромным счётом 15:3.

С Барнсом было покончено, Пол снова обрёл себя и уже не понимал: как мог он проигрывать этому Барнсу неделю назад? Это было совершенно непонятно, просто загадочно.

Мистер Томас Гэмптон довольно кисло поздравил Пола с победой и предложил ему нового противника — лондонского маэстро Бодена.

— Имейте в виду, мистер Морфи, — сказал он таинственно, — что Боден — сейчас один из сильнейших шахматистов мира. Мистер Иоганн Левенталь начинает стареть, мы далеко не уверены в том, что он играет сейчас сильнее Бодена…

— Хорошо, — сухо сказал Пол. — А каковы финансовые условия мистера Бодена?

— У него нет никаких условий. Мистер Боден — обеспеченный человек, он поставил единственное условие — играть по одной партии в вечер.

— Тем лучше! — весело сказал Пол. — Это будут настоящие шахматы!

Коренастый черноусый Боден принял Пола суховато, без тёплой нотки. Играть ему не хотелось, он согласился на уговоры мистера Гэмптона просто из лондонского спортивного патриотизма.

Впрочем, в победе он не сомневался, о чём и заявил спортивным репортёрам. Боден потребовал также, чтобы игра велась без зрителей, в закрытом помещении, при одном только судье.

Пол любезно соглашался на все условия лондонского маэстро. Ему нужно было играть, а играть он мог в любых условиях.

За одну неделю он разбил Бодена со страшным счётом 5:1. Это было неслыханно, Джордж Уокер на страницах своей газеты признался, что назвал бы лжецом всякого, кто утверждал бы, что Бодена можно разбить с таким счётом.

Сам Боден негодовал из-за того, что счёт матча появился в печати: он утверждал, что матч являлся неофициальным уже потому, что игрался без зрителей, и что поэтому счёт его не следовало публиковать. Он обвинял в этом Пола, и отношения между ними навсегда остались холодными.

Впрочем, Пол не был виноват в том, что счёт матча просочился в печать. В свободный день он играл лёгкие партии в Сент-Джордж-клубе, когда к нему подошёл долговязый Фред Эдж, знакомый Полу по нью-йоркскому конгрессу.

Льстивый и искательный по-прежнему, Эдж мёртвой хваткой вцепился в Пола и уговорил нанять его, Фреда Эджа, в личные секретари без жалованья на всё время пребывания Пола в Европе.

Эдж чувствовал нюхом, что вокруг заморского гостя журналисту найдётся чем поживиться. У Пола не хватило жесткости, чтобы отвергнуть домогательства Эджа. Он пригласил его в секретари — и заложил основу ряда неприятностей в будущем.

Видимо, через Эджа и проникли в лондонскую печать результаты матча Морфи — Боден.

Счёт был столь внушителен, что о Поле заговорили все газеты. Даже брюзгливый «Таймс» снисходительно одобрил «энергичную игру молодого американца».

А молодой американец тем временем разгромил лондонского маэстро Лэве с убийственным счётом 6:0.

Пол освоился с английским ритмом жизни, он чувствовал себя уверенно и знал сам, что игра его становится всё сильнее с каждым днём. Он берёг и холил свою растущую силу. Он понял своих учителей и сумел превзойти их.

Матч со Стаунтоном становился близкой реальностью, а пока… Пока Пол сыграл ещё матчи с опытным маэстро Бэрдом.

Этот матч игрался до десяти выигранных, и, когда Пол набрал десятое очко, у Бэрда было всего одно!

Десять — один!

Теперь зашумели все газеты. Спортивная честь Британии была в опасности, чужеземца надо было обуздать немедленно.

В конце июля начался матч Пола Морфи с Иоганном Левенталем, международным маэстро, венгром, обосновавшимся в Лондоне сравнительно недавно.

Если английские игроки не сумели оказать сопротивления американскому мальчонке, может быть, это сумеет сделать бывалый венгр?