Повесть о Морфи

V

Мокрое утро висело над миром. Седло скрипело.

Проклятый Джимми, когда он выучится седлать? Чавкая, копыта месили рыжую грязь. Ветер швырял в лицо водяную пыль.

Судья завернулся плотнее в шерстяной, пахнущий псиной плащ. Слезть, переседлать? Не стоит, до города осталось совсем немного. Мысли плелись безрадостно и лениво. Противное время — эти зимние дожди. Вот и ещё один год кончается. Уходит в вечность. Впрочем, жалеть его незачем, это был скверный год.

Дела судьи материально ухудшились. Он сделал по-своему, как всегда. Он прогнал Мюрэ, но имение не стало доходнее. Француз воровал, но знал хлопководство до тонкости. Впрочем, сидеть за одним столом с жуликом достаточно противно, прогнать его следовало давно. Стоит ли вообще возиться с хлопком — вот что нужно решить.

Север не хочет покупать, маклеры разоряются, плантаторы тоже. Судья усмехнулся, вспомнив лицо Аллисона, И ярость охватила его. Аллисон решил купить его, как покупают кусок мяса на базаре.

Далёкий печальный звук заставил судью поднять лицо.

В сером небе плыл журавлиный клин. Он летел к югу медленно и низко, птицы с трудом взмахивали намокшими крыльями. Устали, бедняги. Когда-нибудь, не скоро, и человек полетит, куда захочет. Разумеется, не на этих дурацких шарах, конечно нет.

Люди придумают что-нибудь получше. Он не увидит этого, но Пол, пожалуй, увидит. Но только будет это не здесь, не в Луизиане… Ах, дорогие соотечественники, чёрт бы побрал ваши тупые головы и жадные руки. Неужели вы не видите, что сеете?..

— Эй, судья! — громко закричали сзади. Судья натянул поводья. Его нагонял закутанный всадник. Судья узнал худую серую лошадь, потемневшую от дождя.

— Доброе утро, отец Амброз. В такую погоду за лисицами?

— Какие, к чёрту лисицы! — сердито сказал священник. — На ферме у Джойсов умирает старуха. Вы слышали новости, судья?

— Новости? Нет. Я не был вчера в городе.

— Ха! — оживился священник. — Город сошёл с ума! Вчера пришло известие: какой-то Саттер или Суттер словом, какой-то паршивый эмигрант… Швейцарец, кажется…

— И что же?

— Он ставил водяное колесо для своей лесопилки.

— Это и есть ваши новости? — усмехнулся судья.

— Не перебивайте меня. Суттер ставил водяное колесо для своей лесопилки. И вот выгреб из желоба чистого золота на шесть тысяч долларов. Недурно для начала?

— Да, — сказал, подумав, судья. — Для начала недурно. А где это случилось, отец Амброз?

— Не так уж далеко от нас с вами! Это было в Калифорнии, в долине реки Сакраменто.

— А это не враки?

— Я сам видел номер «Калифорнийского курьера», судья. Дурак Суттер тут же продал свой участок за сто тысяч. Эти эмигранты — бараны, клянусь богом. А вдруг там миллион?..

— А почему не сто миллионов? Что же будет дальше, отец Амброз?

— Начнётся золотая лихорадка, судья. Начнётся золотое безумие, великое переселение народов, небывалая волна убийств и всяких преступлений…

Они остановились на перекрёстке дорог. Дождь перестал, небо медленно прояснялось.

— Скажу вам по секрету, судья…

— А старуха Джойс?

— Неважно, она подождёт. Все Джойсы — крепкие люди. Я скажу вам по секрету: мне опротивела эта страна. За два цента я готов переселиться на Север!

— Но ведь там нет ни лисиц, ни форелей!

— Только это меня и останавливает, — грустно сказал отец Амброз. — Зато там собрались все деньги Америки и все умные головы Америки. Это стоит, пожалуй, лисиц и форелей…

— Не берусь советовать, отец Амброз, — вздохнул судья.

— Ладно, я заеду к вам, и мы поговорим обо всём поподробнее. Привет миссис Морфи!

Священник повернул лошадь на правую дорогу. Судья подхлестнул свою лошадку и поехал в город. Когда он подъехал к своей камере, никто не вышел ему навстречу. Тяжёлый замок висел на дверях. Что это могло значить? Ну и задаст он головомойку Питерсу и его полисменам! Кряхтя, судья слез и отпер мокрый, успевший заржаветь замок. Он сел к столу и задумался.

Это золото, о котором говорил отец Амброз… Немало крови прольётся там, на реке Сакраменто. Вся нечисть обоих континентов слетится на золотой звон. Любопытно, очень любопытно. Пожалуй, лет пятнадцать назад он и сам не усидел бы на месте, поехал бы взглянуть на золотую лихорадку поближе…

Дверь хлопнула. Вбежал горбатенький Питерс, бледный и дрожащий от возбуждения.

— Судья Морфи, сэр! — заговорил он, жадно хватая ртом воздух. — Я с вами покончил, сэр! Я больше не служу клерком в судебной камере, нет, сэр, не служу!

— Что это значит, Питерс? — спросил судья.

— Я свободный человек, сэр! — взвизгнул Питерс. — Никто не может заставить меня работать! Я уезжаю наконец! Могу я уехать или должен просить у вас разрешения?..

В комнату боком вдвинулся полисмен О'Хара.

— Что с Питерсом, О'Хара? — спросил судья. — Он пьян или взбесился?

— Не смейте оскорблять меня, сударь! — закричал горбун. — Я больше не служу у вас, и я уезжаю!

— Мистер Питерс уезжает, ваша честь! — насмешливо сказал полисмен. — Я полагаю, мистер Питере едет в Калифорнию.

— Да! Да будьте вы прокляты! Вы ещё попомните Питерса! Я уезжаю в Калифорнию и вернусь богатым человеком!..

Он выбежал, бешено хлопнув дверью. Наступила тишина.

— Он погибнет, О'Хара, — грустно сказал судья.

— По всей вероятности, ваша честь. Какие шансы могут быть у такой мелюзги…

— А где Мэлони?

— Уехал в Калифорнию, ваша честь.

— Так. Весь город помешался. А вы, О'Хара, вы не едете в Калифорнию?

— Я стар и тяжел, ваша честь. Вот будь я помоложе…

— Спасибо и на этом. Видимо, священник был прав. Но это ничего не меняет. Подыщите мне другого клерка, О'Хара.

— Слушаю, ваша честь.

— Запомните мои слова, О'Хара. Это не имеет значения, ибо ничего не меняет, но я скажу вам: это начало конца.

— Конца чего, ваша честь?

— Конца Юга. Центр перемещается. Вам понятно, О'Хара?

— Нет, ваша честь.

— Возможно, это и лучше. Можете идти, О'Хара. Судья остался один и зашагал по пыльной камере.

Половицы скрипели и стонали под ногами. Жизнь проходила мимо, как пароход мимо рыбачьей лодки. Шли часы, а он всё шагал.

Перед обедом в камеру вошёл Джереми Хорн.

— Доброе утро, судья Морфи! — Обвисшее лицо приветливо улыбалось.

— Что скажете, Хорн? — Судья был подчёркнуто сух, он терпеть не мог маклера.

— Пустяковое дельце, судья. С Горячих Ключей бежало четверо негров.

— Какое вам до этого дело, Хорн? Горячие Ключи принадлежат, насколько я знаю, Джеральду Аллисону…

— Это поместье действительно принадлежало мистеру Аллисону, судья, — вздохнул маклер. — Но пути господни неисповедимы. Теперь Горячие Ключи принадлежат мне, Джереми-Джошуа Хорну.

— Что такое? Вы шутите, Хорн?

— Вот купчая, судья. Собственно говоря, моё полное имя — Джэкоб-Джереми-Джошуа ван дер Хорн, судья. Я принадлежу к старинному голландскому роду негоциантов… Так вот, судья, из этого поместья бежало четверо негров. Мне нужен приказ об аресте, и немедленно. Иначе негров переправят на Север по проклятой «подземной железной дороге».

— Вы отлично знаете, Хорн, что по законам штата Луизиана для поимки беглого негра приказа об аресте не требуется.

— Не горячитесь, судья. Мы знаем, что у вас мягкое сердце, а вы должностное лицо штата, сэр. Неграм устроил побег аболиционист[5] из Новой Англии по имени Джон Робинсон. Приказ об аресте нужен мне для него. Судья на минуту задумался.

— Нет, Хорн, — сказал он решительно. — Не дам я вам приказа об аресте. Против этого человека у меня нет ничего, кроме вашего слова.

— Слово моё кое-что значит в этом городе! — улыбнулся маклер.

— Нет, Хорн, — судья встал со стула. — Ловите негров, это ваше право. Но для ареста белого человека нужны доказательства, а у вас их нет. Принесите доказательства, и я подпишу приказ.

— Сожалею, судья, очень сожалею. Возможно, мистер Робинсон и сам поблагодарил бы вас за приказ об аресте…

Маклер направился к двери.

— Минутку, Хорн! — окликнул его судья. — Скажите, что вы думаете о золотой лихорадке?

— Бог мой, судья! — усмехнулся маклер. — Не всё ли мне равно? Для умного человека золото рассыпано повсюду, надо лишь уметь подбирать его во славу божью!

Он вышел, а судья вновь зашагал по камере. Интересно бы взглянуть на лицо Аллисона, когда он подписывал купчую. Проклятая гиена, поедающая трупы.

Мысли его перебил громкий лай. Свистнула плётка, лай перешёл в визг. На пороге камеры стоял огромный детина. — Можно войти, мистер?

— Войдите.

На детине была одежда траппера. Кожаный камзол и бобровая шапка блестели от дождя. Высокие, выше колен, болотные сапоги были покрыты грязью и тиной. Веснушчатое голубоглазое лицо с полуоткрытым ртом вспотело от робости.

— Добрый день, мистер! — У верзилы был писклявый, почти детский голос. — Меня зовут Дэв. Дэвид Харт из Теннесси. Мистер Хорн велел мне обождать тут полчасика. Собачек я подвязал, мистер, не беспокойтесь.

Он уселся на застонавший стул и снял шапку.

— Вы и есть судья, мистер? — спросил он почтительно.

— Да. А вы кто, мистер Харт?

— Я? Я сын старого Харта, мистер, — сказал верзила с горделивой скромностью. — Я второй сын Эмоса Харта, первого негролова Теннесси. Работаю вместе с папашей и старшим братцем Джэйкобом. У нас восемь пар собачек, лучших во всём штате. Теперь мистер Хорн пригласил нас — меня и братца Джэйкоба — поработать тут у вас в Луизиане.

Мистер Харт-младший оказался разговорчивым парнем. Он достал пачку чёрного прессованного табаку, отрезал здоровенную жвачку и сунул её за щёку.

— Угодно табачку, мистер? Нет? Как вам угодно. Челюсти его мерно двигались.

— Бог даст, у вас тут будут хорошие заработки. Мистер Хорн сказал: негры бегут сотнями…

Коричневый комок перелетел через комнату и метко шлепнулся в плевательницу. Судья с интересом проследил за его полётом.

— Сколько же вам платят, мистер Харт?

— По пятнадцать монет с головы, на хозяйских харчах и хозяйском корме для собачек, — с готовностью сообщил верзила. — Папаша сказал, что если мы с братцем Джэйкобом принесём домой триста долларов, то сотню он пожертвует на церковь, а на остальные… — Дэвид Харт стыдливо запнулся и прибавил, улыбнувшись во весь рот: — А на остальные устроит мою свадьбу… Человеку следует жениться, не так ли, мистер? Мы с Нэнси Бригг давно решили пожениться, но папаша позволил только сейчас.

— Понятно. А что, Дэвид, мистер Харт — очень благочестивый человек?

— Папаша? — благоговейно переспросил Дэвид. — Папаша наш — столп церкви, постоянный староста. Он знает библию наизусть до самой застёжки! Папаша — учёный человек, мистер, не то, что мы. По воскресеньям он говорит проповеди.

— А по будням ловит беглых негров. Отличное ремесло. Скажите, Дэвид, а как вы насчёт того, чтобы поймать для мистера Хорна одного белого человека?

Верзила уронил шапку.

— Белого, мистер? — Он плюнул и промахнулся, жвачка лежала на полу. — Нет, мистер, это дело не пойдёт. Наше дело — беглые негры, а белых пусть ловит шериф, это его дело.

— Цена будет другая, Дэвид! — искушал судья. Верзила мотал головой, как конь, отгоняющий мух.

— Нет, мистер, никак нельзя. Ни папаша, ни дедушка, никто в нашем роду не занимался таким делом. И собачки к этому не приучены. Нет, мистер, этого мы не можем. И в библии сказано… Не помню только как…

— Правильно, Дэвид! — сказал успокоенно судья. — Пусть белых ловит шериф! Я очень рад, Дэвид, что вы уважаете законы!

— А как же иначе, мистер? Папаша всегда говорит: человек создаёт и соблюдает законы. Тем он и отличается от скотины. И в библии, мистер, есть насчёт этого, не помню только, что именно.

— Совершенно правильно, Дэвид. К чёрту мистера Хорна, есть ещё закон и порядок в этой стране!

Дыша со свистом, как загнанная лошадь, вбежал в камеру бледный О'Хара:

— На Канал-стрит самосуд, ваша честь, убийство! Я ничего не мог поделать с толпой, там сотни. Бежим!

Все трое бежали рядом — судья, полицейский и негролов Дэвид Харт. На углу Канал-стрит бушевала толпа, проклятия и угрозы гудели над ней. Из всех окон виднелись головы и неслись воинственные вопли. Посреди толпы трое со свирепыми лицами возились с верёвочной петлёй.

— Что вы делаете? Что вы делаете, безумцы? — срывая голос, закричал судья. — Именем штата Луизиана!..

Он бросился в толпу и отлетел от чьей-то дюжей спины.

Людская стена стояла упруго и плотно, без щелей.

Судья бросился ещё раз, но стена была неприступна.

— Именем штата! Именем штата Луизиана!.. — почти беззвучно повторял судья. Он упал, чей-то сапог наступил ему на пальцы, но он не почувствовал боли. Как во сне, ледяное чувство бессилия охватило его. Он ничему не мог помешать.

Длинное тело поднялось и повисло на фонаре. Плотное кольцо сразу заколебалось, начало таять и распадаться.

Воровато озираясь, люди расходились молча. Вешатели исчезли неведомо куда. Стало совсем тихо, когда судья и О'Хара протолкались к фонарю.

— Его повесили уже мёртвым, ваша честь, — глухо сказал полицейский. Он разрезал верёвку и опустил на землю тело. Лицо было неузнаваемо.

— Кто это сделал? — яростно закричал судья. Люди расходились, пряча глаза, укоризненно качая головами.

— Стойте! Будьте свидетелями, джентльмены! — кричал судья, но свидетелей не было.

Четверо серых от ужаса негров жались к стене. Их стерёг бородатый великан с винтовкой. Дэвид Харт хихикнул:

— С удачей, братец Джэйкоб!

— Ей-богу, я ничего не сделал такого, Дэв! — чуть не плача, сказал великан. — Я только крикнул: «К чёрту аболиционистов!» — больше ничего… Я не знаю, откуда взялись все эти люди. Клянусь, я не хотел этого!

— Не беда, братец Джэйкоб! — успокоил его младший. — Это дело не наше, а шестьдесят монет мы сегодня заработали. Вперёд, черномазые!

Они ушли, уводя с собой негров. Улица опустела.

— Кто это был, О'Хара? — тихо спросил судья.

— Аболиционист, ваша честь. Северянин, я полагаю.

— Но имя, имя?

— Документов нет, ваша честь.

Неслышной походкой подошёл Джереми Хорн.

— Как же без имени, О'Хара? — тупо повторил судья.

— Запишите, судья Морфи, — мягко сказал Хорн. — Мистер Джон Робинсон, тридцати восьми лет, родом из Нью-Гэмпшира. И упокой, господи, его мятежную душу…

Маклер вздохнул, покачал головой и зашагал по пустынной Канал-стрит.

— Я отказался дать приказ об аресте, — безжизненно сказал судья. Он отвернулся, снял шляпу и долго стоял над трупом.

Шёл дождь. Окна закрывались, мерно журчали водостоки. Шёл дождь, мелкий и тоскливый зимний дождь.