Повесть о заколдованных шакалах. Древние тамильские легенды.

IV. ПОВЕСТЬ О ТОМ, КАК СУНДАРАР БЫЛ ОБРАЩЕН В РАБСТВО ВО ВРЕМЯ СВОЕЙ СВАДЬБЫ

Сундарар.

История эта[109] произошла в той благословенной стране, где владычествует прекрасноглавый, чья голова украшена луною, Гангом, змеей и цветком кондрей[110]. В той земле это случилось, где лица женщин подобны холодной луне, а глаза их словно красные карпы, стремящиеся к ушным серьгам. Для того чтобы учение Шивы, основанное, на великих ведах, процветало в той стране, милостью Шивы и вследствие совместного тапаса всех жителей в городе Тирунавалуре[111] и родился Сундарар. Он родился у превосходного Садаянара и у его жены Исейньяни, женщины безупречной и целомудренной. Он родился в семье праведных брахманов, которые из поколенья в поколенье рабски служили тому, с кем Парвати всегда рядом, всегда бок о бок. Он рожденье свое вновь на земле обрел, чтобы стихами своими преуменьшить зло и спасти землю[112]. Родители дали ему имя Намби Аруран[113]. На ноги младенца они надели золотые кольца, на шею — ожерелье, изображающее пять видов оружия Вишну[114], а пеленки его они украсили драгоценными камнями. И вот однажды, когда блистающего поясом червонного золота его катали на улице в коляске, увидел мальчика царь той стороны[115] Нарасинга-Мунеяр. И ощутил вдруг великий царь неодолимую любовь к этому ребенку. Он пошел к родителям его и во имя давней их дружбы упросил отдать ему мальчика. Затем он провозгласил его своим сыном и обращался с ним, как с принцем. Воспитывался же принц в согласии с обычаями брахманского своего рода.

Светел был облик этого мальчика, на груди носил он три брахманские нити. И так, изучая древние шастры[116], расцветая в благополучии и совершенстве, достиг он прекрасного брачного возраста.

Тогда Садаянар, отец его, решил в соответствии со знатным своим происхождением женить единственного сына на девушке, равной по красоте богине Лакшми[117]. Он выбрал дочь славного и родовитого брахмана Садангави, происходящего из одного древнего рода в Путтуре[118]. Когда по просьбе Садаянара добродетельные и мудрые знатоки обычаев готры[119] поведали об этом Садангави, тот с превеликой охотой согласился. Лицо его расцвело от счастья, и стал он говорить о том, как следует устроить эту женитьбу. Еще сказал он, что вполне доволен женихом, что ничего лучшего для дочери он и пожелать не может: ведь обычаи и уклад их жизни одинаковы[120], а это всего важнее для благополучия брака.

Услышав от него слова согласья, старцы отправились к родителям того, кто в будущем стал великим поэтом[121]. Ликуя сердцем, старики подробно обсудили свадебное дело, а затем, учтя царский ранг жениха[122], сделали оглашение о дне свадьбы. Тогда вышли на улицы благородные мужчины, а следом женщины, чьи глаза подобны прекрасным карпам. Держа в руках о́лу с оглашением, они отправились к саду, что был некогда разбит в старом городе; деревья конгу[123] росли в том саду. Оттуда навстречу им вышли лотосоликие девушки и почтительным поклоном скромно приветствовали их. И все ликованьем своим увеличивали радость будущего бракосочетания. А хвала, что они возносили, укрепляла благоприятные знаменья, столь необходимые для свадебных трудов.

Затем мужчины поставили высокие столбы для праздничного пандара[124], повесили гирлянды цветов. Вот уже завершены все приготовления, и, согласно обычаю прежних дней, плечи жениха украшают гирляндами цветов, в бутонах которых роятся пчелы, а на руки его надевают браслеты, скрученные из золотой проволоки. Вот звонкие бамбуковые палочки прянули о тугую кожу барабанов — благозвучный гром приветствует жениха! И вот уже исполнены все свадебные обряды, исполнены без малейшего отклонения от предписания великих вед.

Отшумело ночное празднество, захватившее весь старый брахманский город. Взошло солнце. Оно заглянуло во все окна, словно страстно желало увидеть прекрасного жениха, чья грудь была украшена гирляндами медовоароматных цветов.

А жених, всех превзошедший в тонком знании вед, свершив утренние обряды, облачился в свадебные одежды. О, как дрожали на груди его брахманские нити, когда в указанное астрологами время вошел он в комнату для омовений, наполненную венками и гирляндами!

Друзья умастили кожу жениха благовонным маслом и на скамью с золотыми ножками поставили большой сосуд с прозрачно чистой водой, где плавали лепестки цветов. Омыв его холодной водой, они натерли его сандаловой пастой, дабы сверкало красотой тело того, кто прежде был Шиве своей любовью приятен[125]. Закутавшись в красивую шелковую одежду, которую прежде пропитали ароматным дымом ахилового костра[126], он сам платком осушил свои волосы, обстриг кончики ногтей и надел благоухающий венок. Покрыл он свое тело свежей камфарной пастой и благоприятствующей браку сандаловой и мускусной пастой. А три нити сверкали на груди его.

Украсил он себя букетами, венками, ожерельями из цветочных лепестков, нераскрывшимися бутонами. Крупными драгоценными камнями, сверканием своим тьму прогоняющими, он себя украсил. Так он вполне подготовил себя для завершающего обряда. И вот наконец священным пеплом украсив свой лоб, Намби воссел на лошадь, украшенную золотыми колокольчиками, приносящими счастье.

Все-все жители города вышли на улицы, чтобы общим ликованьем почтить величье царского жениха и брахманскую его мудрость. Везде звучала свадебная музыка, повсюду слышались славословья, и женщины нежными голосами желали новобрачным многих лет счастья и громко распевали свадебные гимны. Весь мир восхищался и радовался. Гости на конях, на слонах и в повозках теснились в свадебном шествии, обменивались шутками и приветствиями. Юноши, чьи плечи были увиты гирляндами ароматных цветов, толпы брахманов, поющих стихи из вед, — все смешались. От жары и тесноты волновались упругие женские груди, покрытые пастой из кунгумы[127], — груди, что прекраснее свежих плодов манго и нежнее бутонов лотоса.

И вся эта густая толпа, звенящая ножными браслетами, серьгами и другими драгоценными украшениями, сверкающая всеми красками павлиньих хвостов, была подобна вздымающемуся морю. Пронзительно звучали трубы, развевались опахала из хвостов мускусных быков. Плыли зонтики, колыхались флаги, сотканные из цветочных гирлянд. Так шествие достигло Путтура, что назван был «Путтуром свадебным», после того как Шива там овладел Парвати[128].

Навстречу Намби вышли жены путтурских брахманов. Они несли кувшины с чистой водой, зажженные светильники, горшки с проросшими семенами, свежие цветы и траву дарбха. Рассыпая порошки благовоний и разбрызгивая ароматную сандаловую воду, приблизились они к жениху.

— О! Так он красив, что глаза не устают глядеть на его красоту! — так женщины меж собой шептались. — Велики, видно, девочки этой заслуги[129], да и нам выпало немалое счастье лицезреть эту свадьбу, которой радуется земля.

Они запели сладкозвучные песни и стали кружиться в танце.

Говорили одни:

— Этот принц, будто волной, всколыхнул нас своим взглядом.

— О, какого чудного юношу этот яростный конь к нам несет! — говорили другие..

— Он святое воплощение цветущей юности, — так говорили нежные жены, когда мимо них жених проезжал.

Намби между тем приблизился к свадебному шатру, сошел с коня и вступил в пандар. Гости приветствовали его, дуя в раковины. Звуки эти были подобны глухому ворчанью грома в грозовом небе.

А теперь я расскажу о том, что произошло в пандаре. Рассказом этим был я спасен[130].

Вдруг в пандар явился не знакомый никому брахман. Он был стар и шел медленно, чуть спотыкаясь. Его высокий лоб был покрыт священным пеплом, а седые, в косицы заплетенные волосы колыхались от старческой дрожи головы. Ушная серьга оттягивала дряблую мочку, на груди болтался рубин, через плечо — брахманские нити. Белое одеяние с плеч его слабых опадало. В одной руке держал он зонтик, защищаясь им от солнечного зноя, в другой — бамбуковый посох.

Но был он старчески изысканно красив в ветхом своем дхоти[131] и в белых одеждах, перепоясанных травяной веревкой.

Да разве он — не средоточие красоты, не олицетворение великолепной зрелости? И не воплощена ли в нем прекрасная спокойная старость, к которой пришел он по испытанному пути, указанному святыми ведами?..

Когда незнакомец явился в пандар, там уже начали свершать свадебный обряд согласно предписаниям мудрых вед, прежде изреченных устами Шивы[132]. И вот, встав перед Намби и перед всем собранием, старик сказал:

— Вы все слушайте мое слово!

Собравшиеся брахманы и жених, льву подобный[133], оглядев пришельца, так ему сказали:

— Хорошо! Ваш приход для нас — благо, он — плод тапаса нашего. Что должно быть сказано, скажите!

Тогда незнакомец обратился к жениху:

— Должен ты ныне завершить нашу прежнюю великую тяжбу, а уж потом ты свершишь свой свадебный обряд.

Жених несравненный[134] так отвечал старику:

— Если и вправду есть у тебя ко мне тяжба, то свадьбы я не свершу, пока дело не закончу. Скажи, в чем это дело.

— Слушайте же, о брахманы! — сказал старик. — Этот навалуран[135] — мой раб. Вот и все, что я хотел вам сказать.

Услышав это, люди, что стояли и сидели в шатре, все рассмеялись:

— Думает ли он, этот старик, что говорит!

А жених, житель священного Навалура, поглядел в упор на брахмана и засмеялся:

— Да, разумное слово ты сказал!..

Старый же брахман, облаченный в ветхий дхоти, весь трясясь от старости, продолжал, глядя в лицо смеющемуся жениху:

— В стародавние времена отец твоего отца выдал мне долговую расписку. Поэтому ныне ты мой раб… Эй, раб, над чем ты смеешься?

У благородного, из незапятнанного рода происходящего Арурана исчезла улыбка с лица. Он сказал:

— Этот человек говорит, будто чистый брахман может быть рабом другого брахмана. Не сумасшедший ли он, этот старик?! — Сказал, а сам вдруг почувствовал, что уже зарождается в нем великая любовь к тому старому брахману.

— Пусть я сумасшедший, пусть даже я — злой дух. Ты столько дурного сказал обо мне, что уж никакими поношеньями не удивишь меня. А ведь ты совсем не знаешь меня. Эй, раб, тебе следует поменьше говорить![136]. Как раб ты должен делать рабскую работу и подчиняться!

Сердце Намби таяло, наполняясь любовью, но слова старика распаляли его гнев!..

— Если долговая расписка существует, то сейчас я буду знать всю правду, — Сказал жених, глядя на того, в ком уже чувствовал друга[137]. — Так покажи скорей закладную!

А брахман ему в ответ:

— Тебе, рабу, нельзя видеть расписку. Вот им, брахманам, я покажу ее, а ты должен повиноваться и делать рабскую работу.

Тогда жених, все более гневаясь, подошел к брахману. Мог ли он знать, что дерзнул приблизиться к тому, к кому не смели приближаться Вишну и Брахма. Как только увидал брахман, что жених хочет выхватить у него расписку, тотчас побежал он от него через весь пандар. Однако Намби стал нагонять старика. Звеня ножными кольцами, жених подбежал к нему вплотную и выхватил расписку.

— Разве пристало брахману обращать в рабство себе подобного! — воскликнул жених и разорвал закладную. Вскрикнул тогда старик. Вскрикнул и за руку Навалара[138] схватил. Но люди разняли их.

— О муни, обучающий священным ведам, — обратились гости к старику, — ты в этом мире великого порядка встал на дурной путь и затеял ссору. Так скажи нам, откуда ты.

Старый брахман так ответил им:

— Я живу неподалеку, дом мой — в Веннейналлуре[139]. Но я утверждаю, что жених совершил нечестный поступок. Он выказал грубую силу и, насильно, выхватив из моих рук расписку, разорвал ее. Но, так дурно поступив, жених тем самым доказал, что он — раб.

Аруран же взглянул на брахмана, на дряблые мочки его ушей, обремененные кольцами, и подумал: «Да, этот старик тягаться горазд». Но уже чуял он великую приверженность к этому старому брахману. Однако Аруран сказал:

— Если ты из Веннейналлура, то ступай туда, чтобы там вести с нами свою неправедную тяжбу[140].

Брахман же в ответ:

— Хорошо! Пусть даже в Веннейналлур пойдем мы, где издревле живут брахманы. Там я покажу этим знатокам четырех вед подлинную олу и обращу тебя в рабство.

Он пошел впереди, опираясь на посох, а жених быстро последовал за ним, словно влекомый его священным ликом: так магнит тянет за собою кусок железа! Пошли и родственники жениха, и его близкие.

— Что ж теперь будет! — говорили они.

Вскоре приблизились они к Веннейналлуру, городу, где издревле живут брахманы.

Здесь они предстали перед советом брахманской общины. Старый брахман обратился к собранию славных знатоков священного писания:

— Этот житель Арура своими руками разорвал закладную олу, доказывающую, что он обязан мне служить как раб. Вот в чем моя жалоба, о мудрецы!

Брахманы из собранья так ему ответили:

— Айя![141] Подумай, что ты говоришь! Ведь на этой великой земле брахман не может быть рабом брахмана!

На это одинокий[142] старец отвечал так:

— Расписка, которую он разорвал, была выдана мне его дедом. Значит, и он — должник мой.

Тогда лучшие из того собрания обратились к жениху:

— Если этот брахман действительно показал тебе такую расписку, то неужели ты надеялся выиграть тяжбу, разорвав олу?

А старик сказал:

— Пусть этот жених, не ведающий отклоненья от благого пути, скажет, что он обо всем этом думает.

И молвил тогда опечаленный Намби:

— О мужи, познавшие все священные книги! Вы знаете, что я — адишайва! Так неужели этот брахман может сделать меня своим рабом? Нет, это — иллюзия, это майя[143], что недоступна пониманью ума! Нет, нет, мне не под силу все это понять!..

Когда Намби Аруран сказал эту речь, праведные брахманы обратились к старцу:

— Ты говоришь, что он — твой раб в этом мире. Жестокие эти слова ты должен теперь доказать. Либо сошлись на древний обычай, либо покажи расписку, либо представь свидетельство соседей — одного из этих доказательств достаточно.

На это брахман отвечал:

— Та расписка, которую ты в гневе порвал, была лишь копией. Подлинную же олу я сохранил, и ею смогу подтвердить свои слова.

— Покажи!

— Я покажу. Но только если вы способны рассудить нас, не прибегая к насилью.

— О мудрый знаток четырех вед! Такому позору свершиться мы не дадим.

Старик ушел, но вскоре вернулся в собранье. И увидел Намби в руках у старика подлинник закладной. Подчиняясь приказу собрания, он принял у него расписку, почтительно поклонившись. Потом осторожно развернул ветхий свиток олы, расправил его и стал читать:

— Я, вед великих знаток, адишайва, уроженец Навалура и Арура житель, понимая двоякость вытекающих из сего последствий[144], написал в доме великого муни и здесь же отдаю ему, брахману старому, Сумасшедшему[145] из Веннейналлура расписку в том, что я и мои потомки будем наследственными его рабами. К этому вот моя подпись.

Услышали это брахманы, взглянули на неподделанные подписи и молвили:

— Это все правильно! — и добавили, обратившись к Сундарару: — Айя! Сам посмотри и скажи: доподлинно ли это деда твоего светлая подпись?

Намби молчал, а старик сказал брахманам:

— Теперь я предъявил ему расписку, из которой явствует, что он — мой раб. Если же сохранилась другая подпись его деда, то сравните ее с подписью на этой оле и скажите сами, есть ли тут подлог.

Так и сделали великие брахманы. Они повелели принести из хранилища другую олу с подписью деда жениха. Сравнив ее с первой, они сказали:

— О да! Подписи вполне подобны. Дело это закончено!

Вот что объявили члены собрания:

— О Намби, Арура житель, отныне ты принадлежишь этому старому муни, знатоку вед великих. Тяжбу ты проиграл, твой долг — повиноваться, как положено рабу.

Намби воскликнул:

— О, может быть, теперь мне приличествует молчать, но я не согласен с этим решеньем, хоть и вынесло его столь высокое собранье!

Тогда святые брахманы сказали дряхлому истцу:

— Великий муни! Покажи нам твой дом, о котором говорилось в расписке. Покажи, что принадлежит тебе в этом городе, в нашем славном городе.

И муни, который победил в тяжбе, сказал:

— Что ж, если ни один из вас не знает, где я живу, идемте, я поведу вас.

Он вышел, и вслед за ним двинулось все собрание великих брахманов, а с ними и Намби. Вот дошли они до храма Тируваруттурей[146], и первым вошел туда старик. Затем вошли остальные, но вдруг остановились, недоумевая: «Куда же он — исчез, этот старик, выигравший тяжбу?»

И стали восклицать они тогда:

— Что же это значит? Он «вошел в храм Шивы, как в свой дом!..

А Намби, который первым последовал за стариком, теперь стал громко звать его. И тут в небесах явился ему тот божественный старик. Рядом с прекрасной женщиной восседая на быке[147], явился он. Да, это был Шива.

И сказал Шива:

— Прежде на Кайласе ты был нашим рабом, но потом родилась в тебе страсть к женщинам, и тогда по веленью нашему ты вновь родился на земле. Теперь мы пришли за тобой, чтобы освободить тебя от рабства бесполезной жизни и обратить тебя в иное, высшее рабство!..

Услышав этот голос свыше, жених застонал, подобно теленку, что услышал призывное мычание кормящей его буйволицы. От волненья волосы у него зашевелились, и, почтительно склонившись, он приложил руки к голове.

И тут в небе, заполненном звуками[148], пролился обильный дождь из цветов. Земля, преисполнившись радостью, расцвела, ее жители замерли в восторге, и великие веды вскричали изумленно. И заговорил тогда тот, кто, олу предъявив, поэтом великим[149] завладел:

Так сказал тот, чьи уста некогда пропели веды.

А Намби ответил:

Тогда прекрасноглазый, на друга милостиво глядя, соизволил изречь:

— Ты назвал меня сумасшедшим, так воспевай же меня отныне под именем Сумасшедшего!

Вот так расстроилась свадьба Сундарара, так стал петь он, чтобы спасти эту землю всю и все миры другие. И первое его песнопение[150] начиналось словами:

А невеста Сундарара, дочь брахмана Садангави из Путтура, так и не став женой поэта, покинула вскоре земную жизнь и достигла небесного мира Шивы.

Шли дни. Сундарар прославлял в стихах своего Шиву, пока не овладело им желание посетить великий храм в Чидамбараме. Он пустился в путь, перешел реку Пенней, и вот поэт уже идет вдоль ограды «золотого зала». Но внутрь храма пока не входит.

Вечерело. Утомленный долгим путем по жаре, поэт уснул неподалеку, во дворе одного небольшого монастыря. И тут, когда совсем уже стемнело, вошел какой-то старый-старый брахман и наступил на голову спящего. Поэт тотчас проснулся и спросил, отчего, мол, этот старик ему на голову ногу поставил. Тот ответил, что подслеповат стал к старости, а в темноте-то и подавно ничего разобрать не может. Повернулся Сундарар на другой бок. Но только заснул, как тот брахман опять наступил ему на голову. Поэт рассердился:

— Что ж это такое?! — говорит. — Или тебе, старик, ногу некуда поставить — только мне на голову? Не понимаю я тебя, старик!

— И впрямь не понимаешь, — отвечает брахман, — если во второй раз не можешь меня узнать.

Сказал и тут же исчез.

Стыдно стало Сундарару, что опять не признал он господина своего Шиву. И, печальный, запел он тогда чудные стихи, начинающиеся словами:

Наутро посетил он великий храм Чидамбарама, а затем совершил паломничество в Шийяли, где сочинил стихи, начинающиеся словами: «О ты, кто смерть отринул и рожденье!»

Так повсюду странствовал он и у каждой святыни, у каждого храма воспевал Шиву, пока не пришло ему время вернуться в родной Арур. Навстречу ему вышли благочестивые жители этого города. Он же направился прямо к храму друга своего и, остановившись перед оградой, произнес первые слова новых стихов: Ты и море, и берег морской…» Но только вошел Сундарар в храм, как раздался голос Шивы:

— Эй, друг! Надень-ка снова свой свадебный наряд и поскорее! Ведь ты женщиной еще не насладился — перед самым сочетанием я твой брак расстроил.

Послушался поэт и с того дня ходил только в свадебном наряде.

А в то время жила в Аруре одна совсем еще юная девушка из касты храмовых прислужниц. Звали ее Паравай. Раз шла она с подругами в храм, а навстречу им Сундарар. Только увидел он ее, как захватило его всего страстное желание. И она тоже, только лишь взглянула на Сундарара, вся задрожала от нежности и от желания ласк. Стал поэт расспрашивать людей, откуда эта девушка, кто ее родители и прочее. А когда разузнал о ней все, что следовало ему знать, тут же бросился в храм, приник к стопам владыки, что некогда брак его расстроил, и молвил:

— Шива, если б ты знал, как нужна мне эта девочка! Дай мне скорее жениться на ней!

Охотно согласился несравненный; он-то знал, что Паравай в прошлом своем рождении тоже пребывала на Кайласе, в раю Шивы, что она и была той прислужницей прекрасной по имени Камалини, в которую с первого взгляда влюбился Сундарар. А Паравай в ту же ночь стала просить Шиву соединить ее с Сундараром. Уже на следующий день быстро сыграли свадьбу, и поэт обрел наконец свою женщину.

Новобрачный с еще большим рвением принялся прославлять Шиву и тех, кто с любовью почитал его. Была создана, тогда молодым поэтом его знаменитая поэма: «О рабах Шивы священные стихи»; она начиналась словами: «Брахманам, в Тиллай живущим, рабам Шивы, — я раб».

Так жил поэт со своею молодой женой, наслаждаясь любовью и прославляя владыку своего. Однако невелики оказались его доходы, и часто в доме не было ни единой медной монетки, ни зернышка риса. А жил в те времена в Кундрануре один старый крестьянин. Очень нравились ему те стихи, которые Сундарар слагал в честь Шивы. Чувствовал он, что Шива любил поэта, что нравились Шиве хвалебные песнопения. И стал крестьянин каждый день посылать Сундарару рис и масло, чтобы ни поэт, ни его молодая жена не знали недостатка в еде. Так продолжалось много месяцев, пока не наступила в Куидрануре страшная засуха. Старые запасы риса вскоре иссякли, а нового урожая не предвиделось. Очень страдал старик от того, что теперь он носил поэту рис не большими кулями, а маленькими горсточками. А в тот день, когда впервые ничего не принес он Сундарару, так ему стало тяжко, что лег он спать, не поев, хотя у него самого оставалось еще немного риса. Только заснул он, как явился к нему Шива и говорит:

— Велика, старик, твоя заслуга передо мной и перед любимым моим рабом. Но ты не горюй! Я тебе доставлю столько риса, сколько ты в жизни не видывал.

Просыпается старик, вроде бы должно уже утро наступить, а в доме темно, свет в окошке едва брезжит. Удивился он, выглянул на улицу. Видит, перед домом насыпана целая гора самого лучшего риса! Такая высокая, что из-за нее и солнца не видно! Очень обрадовался крестьянин, но потом опечалился: «Как же такую гору риса, — подумал он, — смогу я переправить в Арур к Сундарару?» Тут-то снова является ему Шива и говорит:

— Ни о чем не заботься, ступай в Арур. Гора сама за тобой придет.

Удивился старик, но поспешил к городу. Только сообщил он Сударару о случившемся, как мгновенно все закрома в доме поэта, а также в домах всех его родичей и друзей наполнились рисом.

И снова стал Сундарар ходить от святыни к святыне, сотни стихов сложил. Подобно меду, лились стихи из его уст, с изумлением глядели жители дальних городов и деревень на чудесный этот источник, что всю страну Чола заполнил любовью к Шиве. А Паравай оставалась дома и вела хозяйство. Рис у нее теперь был всегда. Однако ей требовалось еще немало денег — и на наряды и на многое другое, что нужно молодой красивой женщине. А откуда взять денег паломнику, чье единственное богатство — любовь к Шиве? И оттого порою становилось грустно поэту во время его странствий по дорогам и рощам южной страны. Подумывал он, что неплохо бы разбогатеть немного, да только как это сделать? И вот однажды, когда поэт был в одном храме близ Чидамбарама, очень ему вдруг захотелось спать. Вошел он тогда в какую-то хижину, где отдыхали паломники. Но там не оказалось ни ложа, ни циновки для спанья. Тогда Сундарар собрал несколько обожженных кирпичей, положил их на пол вместо постели, а самый большой кирпич — под голову и крепко заснул. Просыпается видит: под головой у него не кирпич лежит, а слиток золота с кирпич величиной. Радостный, взял он слиток и, вернувшись в Арур, отдал его своей жене. А сам вновь пустился в странствия. Десятки святынь посетил он и каждую прославил чудными стихами. Вернулся в Арур, а жена ему говорит:

— Сама не понимаю, но твое золото все уже разошлось; то одно надо купить, то другое, опять в доме ни монетки.

Стал думать Сундарар, где бы достать еще золота. И вот однажды, когда он был на южном берегу реки Каверн, то пропел новую песнь во славу Шивы, а после стал просить у него золота. Только произнес поэт последние слова своей просьбы, как щедрый Шива низвергнул к его ногам целую груду золота. Возликовал Сундарар, однако тут же сообразил: даже небольшую часть этого богатства ему не под силу самому отнести в Арур. И стал он просить Шиву, чтобы тот перенес это золото к нему домой.

— Хорошо, — ответил Шива, — отправляйся домой и ты найдешь это золото на дне храмового пруда.

Пустился Сундарар в путь, но перед уходом отломил маленький кусочек золота от одного слитка. Возвратился Сундарар домой и говорит жене:

— Золота теперь у нас сколько хочешь.

А Паравай даже рассмеялась.

— Где же, — говорит, — твое золото?

— На дне храмового пруда-.

— Пойдем скорее туда.

Пришли они к берегу пруда. Сундарар вошел в воду стал шарить по дну, но золота не было. В другом месте поискал, а жена на берегу все смеется. Но ни на секунду не усомнился поэт в том, что золото найдется. А когда весь пруд обошел он, все время при этом произнося стихи во славу Шивы, вдруг вскрикнула Паравай: прямо возле нее лежала груда золотых слитков. Подбежал поэт, стал смотреть, все ли золото на месте, и видит, тот слиток, от которого он прежде отломил только кусочек, теперь заметно уменьшился: едва половина осталась. Очень огорчился божий любимец:

— Что же это, возлюбленный мой владыка! Ведь я отломил только крошечный кусочек от этого слитка, а здесь и половины не осталось! Сделай скорей, чтобы он стал как прежде.

Только оказал, как слиток стал вновь целым, даже без того маленького изъяна.

Богатым отныне сделался дом Паравай, а Сундарар опять пустился в свои странствия.

А вот что произошло потом. Жил в городке Ньяиру один брахман-адишайва по имени Ньяирукилавар. И была у этого брахмана дочь, которую звали Шанкили. Была она необыкновенно красивой девушкой, а также скромной, умной и набожной. Чем ближе подходила она к своему брачному возрасту, тем озабоченней становился ее отец. Раз говорит он жене:

— Я думаю, что на земле не найдется девушки столь прекрасной, как наша Шанкили. А где взять мужа ей под пару?

Жена отвечала ему, что над этим следует подумать, но, по ее мнению, поблизости найдется немало вполне достойных юношей из старых брахманских семей. Девушка, которая слышала весь этот разговор, вдруг упала в обморок. Она уже чувствовала, знала уже, что только тому сможет стать женой, кого сам Шива отличит и приблизит. А тут родители хотят выдать ее за какого-то простого брахманского парня!.. Очень испугались отец с матерью, привели ее в чувство, стали успокаивать, утешать, а она им говорит:

— Не выйду я ни за кого. Отпустите лучше меня в святой город Отри, там стану я в храме служить повелителю моему Парамашиве.

Родители ничего ей не ответили, а сами начали исподволь подыскивать ей жениха. И вот прибыли посланцы из соседнего селения и стали просить дочь Ньяирукилавара в жены для одного красивого и богатого брахманского юноши. Отец было согласился, но с дочерью тут такое сделалось, что он заколебался. А пока медлил ответом, двое из посланных тут же и умерли. Понял тогда отец, что не следует ему отдавать дочь замуж. А двое оставшиеся посланцев в ужасе вернулись в дом пославшего их и видят: тот тоже лежит мертвый. Ньяипукилавар же, ни минуты более не колеблясь, отправил дочь в Отри, чтобы она целиком посвятила себя великому владыке. Прожила Шанкили немного времени в замечательном этом храме, когда вдруг явился туда Сундарар. Подошел он к ограде храма и запел. Потом пошел внутрь, в чудесную Залу цветов. Там-то и увидела его Шанкили. Затрепетала вся от страсти и смущения, скрылась скорей за занавесью. Но затем, повинуясь пробудившемуся в ней чувству, вдруг быстро выбежала к поэту и надела ему на шею гирлянду алых утренних цветов. А поэт, хотя видел ее лишь мгновенье, весь пронизан был желаньем обладать молодой прислужницей Шивы. Вышел он из храма и сразу же обратился к единственному своему хозяину:

— О Шива, скорее отдай мне эту девушку! Ни ходить без нее не могу я, ни спать, ни есть, ни воспевать тебя. Я погибну, если ты сейчас же не отдашь ее мне!

И вновь повернулся Шива лицом к своему баловню, ласково поглядел на него и молвил:

— Я знаю, Сундарар, что старая страсть твоя не могла быть утолена только той женщиной по имени Параван, ибо в прошлом рожденье был ты влюблен еще и в другую женщину, которая звалась тогда Аниндитта, а ныне носит имя Шанкили. Но подожди немного, нам надо все сделать так, как она сама пожелает.

А в это время Шанкили без сна металась на своем ложе, истомленная желанием поскорёе соединиться с Сундараром. Только забылась она в легкой дреме, явился ей Шива.

— Ты хочешь стать женой раба моего?

— Хочу! Только пусть поклянется, что никогда ни на день не оставит меня. И пусть даст эту клятву не в храме, а в роще под цветущим лимонным деревом.

Улыбнулся Шива и отправился к любимцу своему, чтобы передать условие невесты. Задрожал Сундарар, когда услышал, что хочет от него его будущая жена. Понял он, что страшное может случиться, но потом, взглянув на сияющий лик бесподобного, вновь ощутил сильнейшую страсть и решился.

На следующее же утро поэт произнес клятву под лимонным деревом и после свершения надлежащих брахманских обрядов стал мужем Шанкили.

Но когда настала весна, вдруг снова потянуло поэта в странствия. Шелест нежный листьев напомнил ему о рощах родного Арура, запах весенних цветов пробудил память о чудесных ласках Паравай. Однако помнил он о своей клятве. Мучался он и томился много дней, а потом взял котомку и… Не увидела его больше Шанкили ни в тот день, ни на следующий. Ликуя, уходил поэт прочь от Ньяиру. Но только ступили его ноги на дорогу, что вела в Арур, как все его тело пронзила вдруг страшная боль и он лишился зрения.

— О Шива! — взмолился Аруран. — Я все понял! Я верил тебе и верю теперь: что бы ни сделал я, какую бы клятву ни нарушил — ты со мной! Но если ты не дал мне умереть, то зачем глаза мои света лишаешь?! Молю тебя, верни мне хоть один глаз, а боль я как-нибудь сам преодолею!

Улыбнулся отец, вернул рабу своему один глаз.

Вновь направился Сундарар к Аруру, весь сотрясаясь от боли. Шел он через славную страну Тондай, мимо великой святыни Авадутурай, по дорогам могучего царства Чола. Едва добравшись до родного города, не заходя даже к родичам, кинулся он в храм прекрасноколонный, пал ниц перед изображением владыки, воскликнул:

— Не могу я больше, о великий! Слаб я, нет у меня мощи, чтобы все это вынести! Верни мне другой глаз, избавь меня от этой ужасной боли!-

И это исполнил вечно улыбающийся повелитель южной страны. Вновь ощутил поэт и молодость, и силу дара своего, и сразу же нахлынула на него страсть к Паравай.

А Паравай уже знала, что во время своего последнего паломничества Сундарар женился на равной ему по касте Шанкили. Терзаясь ревностью, затворилась она в своем доме и никого не желала видеть. Не знала она, что пришла весна, что супруг ее вновь вернулся в Арур. Сундарар же, здоровый, жаждущий любви, созвал в храм, где он пока оставался, своих друзей и попросил сходить к Паравай и уговорить ее принять своего друга. Пошли они, но вернулись ни с чем: разъяренная женщина их и на порог не пустила. Да еще сказала, что если они не оставят ее в покое, то она лишит сёбя жизни.

Зашло солнце. Утомленный долгой дорогой поэт прилег в храмовом зале, но неутоленная любовь никак не давала ему заснуть. Тогда встал он с ложа и сказал:

— Что ж это, Шива?! Ведь ты сам дал мне эту женщину в жены, а она теперь из-за глупой ревности даже послов моих выслушать не хочет! Уговори ее принять меня этой же ночью!

Слегка пожал плечами Хозяин и пошел.

Настала ночь. Вдруг услышала Паравай стук в свою дверь. Испугалась она: «Кто б это мог к одинокой женщине прийти в столь поздний час?» Открыла. Входит незнакомый ей адишайва.

— Что вам надобно от меня? — спросила Паравай.

— Тебе, я думаю, следует принять твоего супруга, великого Намби из Арура.

Так прекрасен был облик незнакомца, что не могла женщина выгнать его. Но сказала:

— Как же вы, при столь высокой касте вашей, можете мне говорить такие низкие, недостойные мужчины слова? Намби больше не супруг мне!

Улыбнулся обращающий в рабство. Ничего не сказал. Ушел. Вновь с улыбкой явился в храм к Сундарару.

— О прекрасноглазый! — вскричал поэт. — Ты улыбаешься, значит — все в порядке, и я могу сейчас же идти к ней?!

— Нет, мой Намби, — отвечал Шива. — Ослепленная ревностью, она не послушала меня. Ничего я не смог сделать.

— Шива! — взмолился Аруран — Я погибну без этой женщины. Кто же еще утолит любовь мою? Умоляю тебя, попробуй сходить к ней еще раз. Кто сможет устоять перед тобой?

— Ладно, попробую, — отвечал божественный гонец.

И снова пошел он к Паравай. Но пошел со свитой небожителей и духов, на этот раз в своем божественном обличии.

И вот снова услышала Паравай шум за дверью. Открывает — тот адишайва, но в ином обличье! Пала она к его ногам, заплакала и засмеялась.

— О великий! Я тебя узнала. Я смирила ревность. Пускай приходит Намби!

И пришел тогда к ней Намби. А с небес ливнем пролились на землю чудесные цветы. И возликовали все боги и люди все.

Вот что случилось с Намби из Арура, с поэтом Сундараром, с тем любимцем Шивы, который в прежнем своем воплощении был влюблен в двух прислужниц, а в этом — стал их мужем. Вот что было с рабом великого, пока он вновь вечной обители Шивы не достиг.

А достиг он ее еще молодым, на тридцать первом году жизни. К этому сроку сумел он уже полностью исчерпать свою страсть и привязанность к земному существованию.