Повседневная жизнь французов во времена Религиозных войн

Предисловие

Ближайший соратник Генриха Наваррского, крупный поэт эпохи Возрождения гугенот Теодор Агриппа д'Обинье (1552—1630) оставил в наследие потомкам создававшийся почти тридцать лет поэтический цикл под названием «Трагические поэмы», где описывает беды и страдания, выпавшие на долю Франции из-за непримиримости ее детей в вопросах веры. Пройдя сквозь пламя и безумие гражданской войны, зная жизнь двора и коридоров власти, поэт со всей страстью призывает к миру и справедливости, сулит возмездие гонителям истинной, то есть протестантской веры и уверен в конечном ее торжестве. Трагическое мироощущение сторонника гонимой веры и поэтический талант д'Обинье лучше любых документов убеждают в правоте дела гугенотов, а апокалипсические картины религиозной смуты, написанные с потрясающим эмоциональным накалом, никого не оставляют равнодушными.

Но если наше знакомство с пламенной поэзией Агриппы д'Обинье состоялось всего несколько лет назад[1], то роман А. Дюма «Королева Марго» популярен в России давно, и именно он, написанный в духе искреннего сочувствия к гонимым гугенотам, утвердил в нашем сознании ряд исторических стереотипов: королева-мать Екатерина Медичи — коварная итальянка, интриганка; Гйзы — заносчивые, мстительные, рвущиеся к власти; адмирал Колиньи — благородный предводитель гугенотов; Карл IX — нерешительный король, находящийся под материнским влиянием; герцог Анжуйский (а затем король Генрих III) — набожный любитель роскоши и светских развлечений; герцог Алансонский (после восшествия на престол брата — герцог Анжуйский) — обиженный интриган; королева Марго — гуманная красавица; ее супруг Генрих Наваррский (будущий король Генрих IV) — славный малый, себе на уме. Все эти персонажи наиболее ярко проявляют себя во время кульминационного события Религиозных войн — в ночь с 24 на 25 августа 1572 года, канун праздника святого Варфоломея, когда католики Парижа истребили 3 тысячи гугенотов — как своих соседей, так и тех, кто приехал на свадьбу Маргариты Валуа с Генрихом Наваррским. Ответственность за резню в ночь святого Варфоломея во многом ложится на Екатерину Медичи, которую современники часто именовали Макиавелли в юбке. Отличаясь неслыханным лицемерием (ей опасались верить даже тогда, когда она говорила правду), она равнодушно относилась к религии и крайне неравнодушно к власти. Желая выдать замуж свою дочь Маргариту за протестанта Генриха Наваррского, она, как утверждают, пошла на подлог, и не имея папского согласия на задуманный ею брак, сфабриковала письмо от имени своего посланника при папском дворе. В подложном письме сообщалось, что его святейшество дает разрешение на этот союз.

Трагедия Варфоломеевской ночи произвела на современников огромное впечатление. Под предлогом борьбы с еретиками многие католики уничтожали своих личных врагов. Так, например, граф де Бюсси д'Амбуаз, выведенный в романе А. Дюма «Графиня Монсоро» рыцарем без страха и упрека, 24 августа заколол своего кузена гугенота Антуана де Клермона. Бюсси долго судился с кузеном по поводу маркизата Ренель, а когда появилась возможность, безнаказанно устранил претендента на наследство. По случаю победы над еретиками папа римский устроил торжества с фейерверком, а его католическое величество, испанский король Филипп II, получив известия из Парижа, как говорят, впервые засмеялся. После Варфоломеевской ночи массовые избиения гугенотов начались во французской провинции, в результате чего было уничтожено около 20 тысяч человек. Этот всплеск жесточайшего насилия стал апогеем борьбы, которую буквально каждодневно вели жители королевства, как организованно, так и спонтанно, уверенные, что в конце концов конфессия, к которой они принадлежат, одержит верх и полностью устранит противника с религиозного, а заодно и с политического поля. Прошли десятилетия, и конфессиональные распри утратили свою остроту, а Варфоломеевская ночь — печальный символ религиозной нетерпимости стала одной из вех мировой истории, формирующих наше повседневное представление о временах минувших.

Формированию представлений о прошлом в значительной степени способствует художественная и мемуарная литература. Поэтому, обращаясь к трагической истории Религиозных войн, почти на сорок лет (до принятия Нантского эдикта) разделивших Францию на два противоборствующих лагеря, мы в первую очередь вспоминаем образы, знакомые нам по книгам и фильмам, и только во вторую — то, что пишут в учебниках по истории. Но мы знаем, что и авторы-беллетристы опираются на работы историков. Сюжеты, именуемые «Королева Марго», «Екатерина Медичи», «Карл IX», «Гаспар Колиньи», известные нам по романам А. Дюма, Проспера Мериме («Хроника царствования Карла IX») и Мишеля Зевако («История рода Пардальянов») основаны на трудах французских историков XIX века, когда в исторической науке преобладало политическое направление. Героями политической истории выступали монархи, политики и их ближайшее окружение, иначе говоря, правящие круги. Основной темой тогдашних работ, посвященных Религиозным войнам, были гонения, которым подвергались малочисленные — по сравнению с католиками — гугеноты со стороны государства, иначе говоря королевского двора, а также поддержка, которую оказывало население, в подавляющем большинстве исповедовавшее католическую религию, государственной политике репрессий. Например, главным героем крупнейшего французского историка XIX столетия Жюля Мишле был вождь гугенотов Гаспар Колиньи, фигура яркая и неоднозначная. В частности, Колиньи был одним из тех, кто предлагал отправить французские войска в Нидерланды, чтобы, помогая тамошним протестантам, одновременно вести войну с католической Испанией, давним противником французской короны. Но, как пишет выдающийся французский историк Ж. Ле Гофф, история политическая, бывшая прежде «становым хребтом» истории, теперь стала ее «копчиком». В XX веке история заключила прочный союз с социальными науками, появились фундаментальные исследования, посвященные социальным и ментальным характеристикам минувших эпох.

Социологический подход к истории зачастую разрушает традиционные представления о тех или иных исторических периодах. История, увиденная глазами социума, одной или нескольких общественных групп, из которых состоит этот социум, нередко обретает совершенно иную окраску, нежели история, увиденная «сверху», глазами выдающихся людей или государственных деятелей своего времени. И хотя в давние времена не было ни социологических опросов, ни статистики в их современном понимании, собранные по крупицам сведения о мировоззрении людей удаленных от нас эпох, словно мозаика, складываются в удивительную картину мира, непохожую и одновременно необычайно похожую на ту, которую мы видим сегодня. Непохожую, потому что причины, побуждающие людей совершать те или иные шаги, обусловлены их ментальными установками, зависящими от исторических условий, от конкретной эпохи. Похожую, потому что человек всегда остается человеком, всегда будет любить и ненавидеть, радоваться и испытывать боль, обуреваемый честолюбием будет рваться к власти и во имя любви к ближнему совершать подвиги. Так, например, в предисловии к «Трагическим поэмам», замечательный поэт и переводчик Александр Ревич писал: «Книги Агриппы д'Обинье оказываются пророческими для нашего века, для его последних десятилетий. Тогда был трагический конец шестнадцатого века, теперь мы живем в трагическом конце 20-го. Прошло четыре столетия, но мы сталкиваемся с теми же самыми вопросами жизни, морали и политики». Перефразируя эти слова, можно сказать, что книга французского историка Жана Мари Констана «Повседневная жизнь французов во времена Религиозных войн» рассказывает о жизни, морали и политике, какими они были во второй половине XVI столетия.

Автор рассматривает историю через призму социологии, старается увидеть далекое время как бы изнутри, глазами тех мужчин и женщин, на чью долю выпали основные тяготы смутных лет. И достаточно знакомый период истории, известные с детства персонажи начинают раскрываться с иной, неведомой прежде стороны. Книга Констана разрушает сложившиеся в нашем сознании стереотипы, показывая неоднозначность поступков и первых лиц государства, и народных масс, чье религиозное рвение и стремление к очищению и спасению выливались в вакханалии жестокости и насилия. Привлекая мемуарную литературу и материалы новых архивных изысканий, автор показывает, что межконфессиональная рознь, проявления религиозного фанатизма одинаково отвратительны как со стороны господствующей, так и со стороны гонимой религии. Разумеется, ученые-историки уже не раз анализировали события тех далеких лет с самых разных позиций, но их работы были достоянием главным образом специалистов. Труд Ж. М. Констана адресован широкому читателю, которому автор по-новому рассказывает о событиях известных, анализирует факты малоизвестные и приводит данные, полученные сравнительно недавно.

Желая быть объективным и отобразить всю сложность тогдашней религиозно-политической ситуации во Франции, автор показывает, что, одерживая верх, и протестанты, и католики жестоко расправлялись со своими противниками, что обе стороны относились друг к другу одинаково нетерпимо, что целью многих вооруженных отрядов была не столько защита той или иной веры, сколько разбой и грабеж. «Вооруженный сброд имеет всюду власть, И наши города бесстыдно грабит всласть», — писал Агриппа д'Обинье.

И протестанты, и католики использовали в качестве оружия религиозную догматику и обвиняли друг друга в пособничестве Сатане. Гугеноты именовали папу Антихристом, а Екатерину Медичи сравнивали с Иезавелью, женой библейского царя Ахава, который под влиянием жестокой супруги отвернулся от Господа и стал служить Ваалу[2]. Роль Ахава в данном случае отводилась сыну Екатерины, нерешительному и зависящему от матери королю Карлу IX. Католики считали веру реформатов дьявольской, ибо изгнанные из тел одержимых католическими экзорцистами бесы нередко проповедовали основы протестантизма. В результате религиозной вражды пришел в упадок замок в Амбуазе, где провел последние годы жизни великий Леонардо да Винчи (скончался он в 1519 году в соседнем замке Кло-Люсе, подаренном ему королем Франциском I). Крах «заговора в Амбуазе», первого крупного вооруженного столкновения между гугенотами и католиками, случился в июне 1560 года. Когда двор прибыл в Амбуаз, дворяне-протестанты совершили неудачную попытку выкрасть пятнадцатилетнего короля Франциска II, старшего сына Екатерины Медичи, находившегося под сильным влиянием кардинала и герцога де Гизов, дядей его жены, шотландской королевы Марии Стюарт. Двор жестоко расправился с заговорщиками, протестантов убивали и бросали в воды Луары, вешали на балконах и стенах Амбуазского замка, где их трупы, испуская жуткое зловоние, висели до тех пор, пока их не склюют птицы. После этих трагических событий короли — из династии Бурбонов, пришедшей на смену династии Валуа, — разлюбили Амбуаз. Людовик XIII несколько раз приезжал туда охотиться, а Людовик XIV превратил замок в место заключения.

Анализ кризиса монархической власти, процедуры выборов в Генеральные штаты[3] и оценка наказов, которые жители, в том числе и сельские, давали своим депутатам, существенно дополняют оценку ситуации, сложившейся в стране. Автор приводит множество данных, подтверждающих, что существовавшая форма монархии, в сущности, не устраивала ни протестантов, ни католиков, и что и те и другие стремились к сепаратизму. Автор пишет, что как только города, где были созданы отделения Лиги, равно как и города, оказавшиеся во власти протестантов, оказывались свободными от королевских войск, они немедленно начинали устраивать свою жизнь по образцу свободных республик, давно уже существовавших на большей части территории Европы: в Германии, Италии и Нидерландах. Но сепаратизм, допустимый в вышеуказанных странах, являвшихся политическим объединением более или менее независимых государственных образований, в такой централизованной стране как Франция грозил крахом государства и утратой национальной независимости. В надежде на территориальные приращения за счет ослабевшего соседа испанский король Филипп II поддерживал борьбу католической Лиги не только с гугенотами, но и с твердым в католической вере королем Генрихом III — особенно когда появился шанс посадить на французский престол ставленника испанской короны. А так как понятие свободы чаще звучало в проповедях пасторов, нежели католических проповедников, то нередко французские дворяне, как католики, так и гугеноты, объединялись в своем стремлении запретить пасторам рассуждать о государстве, дабы с течением времени во Франции не появились люди, желающие организовать независимые общины, что будет крайне вредно и для короны, и для дворянства.

Говоря о кризисе власти, автор напоминает, что XVI век в истории Франции является веком Ренессанса и гуманизма, а годы правления Карла IX (1560—1574) приходятся на эпоху Плеяды[4], именуемой также временем великого поэта Ронсара. В этот период не только большая часть элиты, но и сам монарх разделяют идеалы флорентийского гуманиста и философа-неоплатоника конца XV века Марсилио Фичино, полагавшего, что истинный государь, добродетельный, искренний и справедливый, должен вести свой народ вперед по тропам добронравия и воспитывать его в страхе перед Господом и в любви к Нему. Королю не следует применять насилие, ибо тогда он превратится в тирана. Поэтому монарх должен руководствоваться правилами божественной мудрости, основанной на милосердии. Екатерина Медичи вдвойне почитала философию неоплатоников, ибо, во-первых, была родом из Флоренции, а во-вторых, восторженной поклонницей своего свекра короля Франциска I, покровительствовавшего ученым, литераторам и художникам. На фоне усиливавшихся культурных контактов с Италией Екатерина Медичи не преминула окружить себя соотечественниками. Однако парижане крайне отрицательно оценивали участие чужеземцев в управлении королевством, студенты часто затевали драки с проживавшими в Париже итальянцами, а авторы памфлетов вопрошали, доколе Франция должна сносить торжество неправды и порока, терпеть правительницу из чужой страны, насаждающую свою политику огнем и кровью. Аристократический гуманизм в искусстве и философии плохо уживался с гуманизмом в политике и религиозных отношениях.

Противостояние католиков и гугенотов во Франции явилось частью общеевропейского процесса, начавшегося в XVI веке и известного под названием Реформации, сложного религиозного и социального движения, принявшего форму борьбы с всеобъемлющим господством католической церкви в духовной, политической и экономической областях. В начале XVI века границы мира, orbis terrarum, окружавшего человека, значительно расширились. Открытие Америки, морского пути в Индию, первое кругосветное путешествие заложили основы будущей мировой торговли. Европа оказалась в состоянии кризиса, связанного с развитием в недрах общества новых экономических отношений и сопровождавшегося депрессией и нарушением жизненного уклада. Стремительно росли цены, увеличивалась стоимость жизни и сокращались доходы населения. Ощущая необходимость изменений в ментальной сфере, папская курия проводила активную политику вмешательства в европейские дела, тем более что освоение новых земель требовало не только людских, но и интеллектуальных ресурсов. Открыв для себя новое человеческое сообщество, европейцы восторженно перечисляли его многочисленные чудеса. «Мы нашли другой мир!» — воскликнул Монтень в своих «Опытах». Надо было не только научиться извлекать золото из неведомых стран, но и осмыслить увиденные там чудеса в духе христианской веры.

Движение за религиозные преобразования, направленные на освобождение верующих от повседневной опеки католической церкви, зародилось в Германии. Основоположником его явился Мартин Лютер, автор «Тезисов» (95 тезисов против индульгенций, 1517). Затем движение быстро распространилось на соседние Нидерланды и Швейцарию, преодолев водные преграды, добралось до Англии и постепенно проникло во Францию. И везде утверждение новой веры было сопряжено с человеческими жертвами. Пламенные проповедники враждующих сторон убеждали свою паству, что только их вера позволит человеку спастись, и возбужденные толпы во имя спасения бросались убивать своих конфессиональных противников и громить места отправления культа. В Нидерландах борьба конфессий постепенно перешла в освободительную борьбу против владычества Испании. В Англии Реформация носила преимущественно политический характер. Она была начата «сверху» — королем Генрихом VIII и завершена его дочерью, королевой Елизаветой I. Войны между католиками и протестантами в Германии завершились в 1555 году Аугсбургским миром, заключенным императором Священной Римской империи Карлом V и германскими протестантскими князьями, принявшими формулировку «Чья страна, того и вера». Однако такое решение подходило только к раздробленной на мелкие владения Германии, когда любой мог перебраться в соседнее княжество, где была установлена «правильная» вера.

Несмотря на «молодость» учения реформатов, в нем с первых же шагов стали формироваться различные направления. Единодушно идеологи Реформации сходились только в том, что человек для спасения своей души не нуждается в посредничестве церкви, а потому залог спасения не во внешних проявлениях религиозности, а в вере каждого в искупительную жертву Христа. Такие представления вели к отказу от церковной иерархии. Единственным источником веры сторонники Реформации провозглашали Священное Писание (Ветхий и Новый Заветы).

Во Францию учение реформатов проникло в 20-е годы XVI века. Но так как к этому времени в стране уже прочно утвердилась королевская власть и было достигнуто территориальное единство, то такого широкого распространения, как в Германии и некоторых других странах, оно не получило. Добившись абсолютной власти, французские короли сумели подчинить себе церковь, оградив себя тем самым от избыточных притязаний римской курии и крепко привязав к себе клир французский. Важным шагом в этом направлении был Болонский конкордат, заключенный Франциском I с папой в 1516 году. Согласно этому договору, король получал право сам назначать людей на высшие церковные должности, предоставляя папе право всего лишь утверждать их. Взамен папа ежегодно получал часть доходов, поступавших во французскую церковную казну. Взяв в свои руки рычаги управления церковной карьерой, король фактически отдал церковное поприще в распоряжение дворян: прелатов и высших церковных чинов стали набирать исключительно среди отпрысков дворянских фамилий.

В 1530—1540-е годы протестантизм начинает активно распространяться во Франции. Из соседней Швейцарии и, в частности, из Женевы, где полновластно правит идеолог Реформации Жан Кальвин, в страну проникает наиболее суровая форма протестантизма — кальвинизм, и к середине века французские сторонники учения женевского реформатора становятся многочисленной и достаточно сплоченной организацией. Главным догматом кальвинизма является учение об абсолютном предопределении. Кальвин учил, что Бог еще до сотворения мира предназначил одних людей к погибели, а других к спасению. Этот приговор абсолютен и неизменен для человека. Вера в Бога и моральная правильность человека свидетельствует о том, что ему предопределено спасение. Разумеется, человеку не дано постигнуть Божий промысел, однако по некоторым признакам, как например, профессиональное преуспеяние, об этом можно догадываться. Следовательно, каждый был обязан трудиться и совершенствоваться, уповая на то, что именно его Господь сделает своим избранником. Так, например, успешный предприниматель, рачительный и бережливый хозяин явно благословен Богом. Поэтому протестанты[5], среди которых преобладали городские жители, трудились, не покладая рук, и, проявляя буржуазную бережливость, отменяли многочисленные католические праздники и увеличивали число рабочих дней, что при тогдашней корпоративной организации труда вызывало сильнейшее раздражение ремесленников-католиков. Многие из горожан считали гугенотов «мерзкими чудищами» только за то, что те не чтили святых, в праздники которых работать было запрещено. «Добрые святые» дарили пятьдесят пять дополнительных дней отдыха в году; когда же праздник святого приходился на воскресенье, то, согласно обычаю, накануне все прекращали работу в полдень. При существовавшем в то время четырнадцатичасовом рабочем дне это были не лишние выходные.

Кальвин не отличался особой терпимостью к своим идейным противникам. Обосновавшись в Женеве, он быстро превратил город в монастырь с весьма строгим уставом: закрыл таверны, запретил танцы, отвел строго определенные места для публичных собраний, распутников наказывал тюрьмой и высокими штрафами, подверг регламентации частную жизнь, запретив мужчинам носить пестрые одежды и украшения, а женщинам надевать золотые украшения на голову, носить более двух колец на руках и такого рода одежды, которые создают впечатление распущенности. Живопись, театры, разного рода игры стали также объектом преследования. С теми, кто открыто выступал против учения Кальвина, идеолог протестантизма расправлялся точно так же, как и католики. С его попущения в 1547 году был казнен некий Грюэ, считавший, что наказания следует налагать только за государственные и уголовные преступления. Самым громким делом, в котором проявилась нетерпимость Кальвина, было сожжение на костре известного испанского философа, теолога и врача Мигеля Сервета, автора сочинения «Восстановление христианства», где содержались резкие нападки на сторонников реформатской церкви. Кальвин, как и Лютер, одобряли смертную казнь для колдунов.

К началу кровопролитных войн между католиками и гугенотами светлые оптимистические идеалы Ренессанса, воспетые жизнелюбцем Рабле в его истории великанов Гаргантюа и Пантагрюэля, меркнут. В проповедях священников, в предсказаниях астрологов, которыми полнились издаваемые в то время «Календари» и «Альманахи» (тогдашняя «массовая» литература), говорилось о скором конце света, об эпидемиях чумы и прочих бедствиях. Мрачные слухи, подобные известию о смерти любимого многими герцога Карла Смелого, загрызенного волками, распространялись мгновенно, наводя ужас на города и деревни. Христианские назидания и грозные астрологические прогнозы сопровождались устрашающими картинками. В столь напряженной атмосфере проблема спасения души приобретала особую важность. Средневековый менталитет, все еще преобладавший среди большей части населения, заставлял страшиться любых перемен, и малейшее покушение на привычный ход событий расценивалось как гибельных шаг, препятствующий спасению. Католики, с фанатичной яростью защищавшие обрядовую сторону своей церкви, считали, что нарушая привычный ход вещей, гугеноты открывают дорогу неизвестному, неведомому, которое в те времена непременно связывалось с нечистым, дьяволом, с кознями Сатаны. Для гугенотов же, напротив, учение Кальвина устраняло коллективный страх перед неведомым, царивший в то время в сознании людей. Гугенот был уверен, что он оправдан уже самой своей верой, что его вера обеспечивает ему место божьего избранника и спасение. Идея предопределения, высказанная Кальвином в его «Наставлении в христианской вере» (1536), вселяла спокойствие в душу верующего, и он чувствовал себя избранником Господним. Новая рациональная система освобождала человека от навязчивой заботы о собственном спасении и от сомнений, а потому не нуждалась в ритуалах, которые защищало католическое население. И не мысливший себя вне церкви человек XVI столетия, запуганный монахами, пасторами, «массовыми» изданиями, ограбленный солдатней, цеплялся за веру как за островок спасения и был готов на все, чтобы отстоять этот свой островок. Разгул фанатизма становился частью повседневной жизни рядовых французов.

Изменения в культурной сфере затронули прежде всего элиту общества. Мир интеллектуалов, художников, клириков, состоятельных горожан и дворян был потрясен чередой перемен, произошедших в результате Реформации и начатой против них борьбы. Между средиземноморским миром, озаряемым отблесками уходящего Ренессанса, и территориями, подвластными Священной Римской империи, начались жестокие конфессиональные баталии. По своему географическому положению Франция оказалась между двух огней, что не могло не сказаться на ее внутреннем положении. С одной стороны, она органически восприняла гуманистические ренессансные идеалы и утонченную итальянскую культуру, гуманисты возродили интерес к античной словесности и провели огромную работу в «защиту и прославление» французского языка. С другой стороны, французские сторонники Реформации последовали за наиболее жестким, бескомпромиссным идеологом протестантизма, выступавшим против любых зрелищных искусств, а из литературы признававшим только догматические и агитационные сочинения. Противоречия вероисповеданий не могли не найти своего отражения в культуре. С началом военных действий, сразу же принявших ожесточенный характер, в литературных кругах и среди людей искусства начинается упадок оптимистических настроений, присущих гуманистам-утопистам первой половины XVI века, начинает возрастать интерес к темной стороне человеческого бытия, в искусство вторгаются трагедия и насилие. Ренессанс сменяется маньеризмом с присущим ему кризисным мироощущением, мрачностью и драматизмом, а потому органично вписавшимся в жизнь, полную опасностей. На завершившемся в 1563 году Тридентском соборе те, кто верили в доброту Творца и возможность реформировать церковь изнутри, потерпели поражение от сторонников «вооруженного» возвращения утраченных позиций и умов. Началось беспощадное движение Контрреформации, подмявшее под себя политиков, пытавшихся решить межконфессиональные проблемы мирным путем. Французы эпохи Религиозных войн читают не скабрезные и веселые «Пятнадцать радостей брака», а мрачные трагические истории Пьера Боэтюо, Верите Абанка и Франсуа де Россе. И если элита еще наслаждается возвышенной поэзией Ронсара, дю Белле и Мориса Сева, подпольно внимает трагическому пафосу стихов Агриппы д'Обинье, то на «массового» читателя (и, разумеется, слушателя, так как листовки с леденящими кровь историями вывешиваются на площадях, где грамотеи читают их вслух) обрушиваются рассказы о страшных преступлениях, зловещих кознях дьявола и ужасающих карах, настигающих и правых, и виноватых. Недаром именно из новелл времен Религиозных войн нередко черпал свои сюжеты зловещий маркиз де Сад. Большие художники того времени также изображают ужас человеческого бытия. На картинах Питера Брейгеля Старшего «Триумф смерти» (ок. 1562) и «Избиение младенцев» (ок. 1566) человек корчится в муках в объятом пламенем мире. И протестанты, и католики одинаково узнавали в таких полотнах бедствия гражданской войны. Прием запугивания используют обе враждующие стороны. Страх порождал трагическое видение мира. Реальность и фантазмы тесно переплетались и в объемных томиках, и в тонких брошюрах, где на нескольких страничках излагалась какая-нибудь короткая кровожадная история. Однако, как указывает Ж. М. Кон-стан, когда простолюдины-католики, запуганные до состояния невменяемости проповедниками и тогдашними средствами пропаганды (картинками и листовками), начинали чувствовать себя карающей десницей Всевышнего и во имя чистоты, невинности и добра отправлялись истреблять гугенотов, гугеноты, также воинственно настроенные своими пасторами, отправлялись разрушать символы чуждой им веры.

Затянувшийся почти на сорок лет религиозный конфликт завершился Нантским эдиктом, принятым королем Генрихом IV в 1598 году. Согласно этому эдикту, король, желая прекратить «смуту и распрю» между своими подданными, разрешал исповедовать «так называемую реформированную религию» во «всех городах и местах королевства» «без преследований, притеснений и принуждений». Нантский эдикт стал первой в Европе попыткой придать легальный статус религиозному меньшинству, заставить общественное мнение пойти на компромисс. Для своего времени подобного рода документ являлся поистине передовым, ибо, по словам автора, он впервые в европейской политике поставил на повестку дня понятие терпимости, «толерантности», хотя, разумеется, о терпимости в современном понимании этого слова говорить не приходится.

С принятием Нантского эдикта завершились восемь религиозных войн, был достигнут — пусть непрочный — консенсус в обществе, и Франция смогла, наконец, вздохнуть свободно и начать восстанавливать разрушенное постоянными войнами хозяйство. Но история конфессионального противостояния на этом не завершилась. Как следует из источников, после восшествия на престол Генриха IV пасторы обнаружили среди реформатов «отсутствие дисциплины», а также «благородного огня», пылавшего в глазах защитников веры во время гражданских войн. И пасторы принялись усиленно блюсти нравы отбившейся за время войн от рук паствы. Отовсюду неслись призывы блюсти умеренность в одежде, украшениях и прическе. Гугенотам стали запрещать вступать в браки с католиками, а те, у кого жены были католичками, обязаны были обратить их в протестантскую веру. Дабы вверенное пастырям стадо соблюдало принципы кальвинистской нравственности, усилилось вмешательство церкви в частные дела, в частные отношения, была установлена система строгого надзора за паствой, пасторы не гнушались шпионских функций и назначали наказания, что порождало недовольство среди гугенотов.

Тем не менее ко времени, когда должность первого министра оказывается в руках у знаменитого кардинала Ришелье, во Франции насчитывается около миллиона гугенотов, во главе их стоит принц крови Анри де Роган, им принадлежит крупнейший порт Ла-Рошель, и, в надежде на поддержку Англии и Нидерландов, они лелеют мечту о создании отдельной республики. До окончательного примирения двух конфессий, о котором мечтал Генрих IV, все еще далеко. Впереди хорошо известная по роману А. Дюма «Три мушкетера» осада Ла-Рошели, а следом менее известное взятие последней протестантской цитадели во Франции — города-крепости Монтобан. Длительная и кровопролитная история религиозных войн во Франции завершается только в августе 1629 года торжественным въездом кардинала Ришелье в Монтобан. Сын Генриха IV, король Людовик XIII, дарует милость гугенотам и отказывается от дальнейших их преследований. Во имя национально-политического единства Ришелье окончательно отказывается от идеи сделать Францию однородной в конфессиональном отношении и сохраняет свободу вероисповедания. Понятие «француз» становится выше понятия «католик» или «гугенот».

Однако мир устанавливается прежде всего на государственном, политическом уровне. На уровне бытового сознания у католиков по-прежнему есть претензии к гугенотам. Тем более что гугенот чаще всего — человек состоятельный, образованный и работящий. А принципы самоуправления протестантской церкви, фактически превращающие каждую протестантскую общину в независимую республику, вызывают раздражение не только у соседей-католиков, но и у политиков, стоящих у руля государства. А особенно у Короля-Солнца Людовика XIV, чье изречение «Государство — это я» возведено в ранг государственной установки. Людовик XIV объявляет протестантам законодательную войну и начинает окружать их стеной запретов. Протестантам запрещается собираться вне храмов без пасторов, вступать в брак с католиками, воспитывать детей от смешанных браков в принципах реформатской веры, эмигрировать из страны, занимать и исполнять ряд должностей. Смешанные судебные палаты были распущены. Результатом запретительных мер явился принятый в 1685 году в Фонтенбло указ об отмене Нантского эдикта. Страна вновь формально становилась моноконфессиональной. Но именно формально, ибо не все гугеноты добровольно перешли в католичество, не все сумели эмигрировать в Америку или в соседние с Францией протестантские страны. Многие по-прежнему тайно продолжали исповедовать свою веру. Но понятие толерантности на многие годы исчезло из политического обихода.

Проблема терпимости, толерантности не утратило своей актуальности и в наши дни, равно как и проблема межконфессиональной розни, которая, хотя и не принимает более тех варварских форм, которые были свойственны ей в XVI столетии, к сожалению, еще не полностью отошла в прошлое. Новая книга из серии «Повседневная жизнь», посвященная жизни французов в период Религиозных войн, несомненно, привлечет внимание всех, кто интересуется историей. В настоящем предисловии переводчик стремился не только ввести читателя в проблематику новой работы Ж. М. Констана, но и немного расширить рамки исторического фона, показать ряд явлений, которые автор упоминает лишь вскользь, а также связать книгу с имеющимися у каждого из нас представлениями об истории Франции тех далеких времен.