Повседневная жизнь Тайной канцелярии

Крепость и подворье

Местопребыванием Тайной канцелярии в Северной столице стала Петропавловская крепость. Там же находились в предварительном заключении подследственные. В 1715 году в крепости была «взята в разработку» группа взяточников и казнокрадов, среди которых главным был петербургский вице-губернатор Я. Н. Корсаков. В 1718 году шло следствие по делу царевича Алексея, содержавшегося в Трубецком бастионе, где он и преставился 26 июня – через день после вынесения приговора. В казематах этого бастиона, находившегося на наибольшем удалении от парадных Петровских ворот, были устроены первые арестантские помещения, остававшиеся там даже после того, как в 1724 году в бастионе разместился Монетный двор.

При Петре I колодники сидели в камерах внутри крепостных стен – казематах или «казармах» «у Кронверских», «у Васильевских», «у Невских» и «у Петровских ворот»; в Алексеевском равелине (такие же помещения использовались под склады артиллерийских припасов и пороха или под архивы правительственных учреждений, в том числе архив Коллегии иностранных дел). Подследственных Тайной канцелярии могли размещать на гарнизонной гауптвахте; более знатных заключенных содержали в домах обер-коменданта и гарнизонных офицеров. Только со времен Екатерины II в крепости появились специальные тюремные корпуса, о которых еще пойдет речь ниже. Руководство и чиновники Тайной канцелярии обретались в отдельном, более комфортабельном помещении – так называемом «первом комендантском доме»: в документах упоминаются не только «казармы», где содержались колодники, но и «передняя светлица», «светлица секретарская», «судейская светлица» и восемь маленьких «конторок».[151]

В марте 1731 года Сенат во исполнение императорского указа повелел Ушакову «для отправления оных дел канцелярии быть в Преображенском на Генеральном дворе и именовать оную канцелярию тайных розыскных дел ‹…›. К тем делам определить сенатского секретаря Василья Казаринова и давать ему то жалование, по чему сенатским секретарям по штату определено: по шести сот рублев в год; подьячих определить тех, которые в доношении вашем написаны, кроме канцеляриста Гуляева ‹…›; и сторожей двух; заплечных мастеров двух же человек определить вам по своему рассмотрению; на дачу той канцелярии служителем жалованья и на кормовые колодникам и посылаемым в городы на прогонные деньги и на прочие канцелярские расходы отпускать ту сумму, которая положена была по штату на бывший Преображенской приказ по три тысячи по шестидесят рублев на год по ассигнации штатс-конторы; ‹…› для караулов в канцелярии и у колодников и посылок определить сержанта капрала, да солдат 30 человек с переменою лейб-гвардии из московского баталиона».[152]

Так Тайная канцелярия возродилась – сначала на «историческом» месте – под Москвой на «Генеральном дворе» Преображенского приказа, но уже в январе следующего года вместе с другими центральными учреждениями переехала в Петербург и снова разместилась в Петропавловской крепости.

В 1730-е годы для прикрытия куртины между двумя западными бастионами (Зотова и Трубецкого) был построен Алексеевский равелин – треугольное фортификационное сооружение, названное в честь царя Алексея Михайловича. Новое укрепление отделялось от основной части крепости рвом с водой (засыпанным в конце XIX века) и стало на долгие годы скрытой от глаз посетителей тюремной частью крепости.

Тайная канцелярия в разное время занимала в крепости разные строения, которые ныне не сохранились: в 1732 году она была размещена в бывшей Главной аптеке, в 1738-м переехала в деревянный дом на северном берегу крепостного канала недалеко от собора, а в 1748 году – в другое специально для нее выстроенное каменное здание вблизи Меншикова бастиона; ей же принадлежали Смирительный и Казенный комисский («комиссии проекта нового Уложения) дома, места расположения которых не установлены.[153] Однако известно, что новые «деревянные покои» в Алексеевском равелине начали строить в декабре 1769 года по распоряжению тогдашнего генерал-фельдцейхмейстера Г. Г. Орлова. К концу века они пришли в «великую ветхость», и на их месте в 1797 году сенатский архитектор Петр Патон возвел каменный «трехугольный» одноэтажный дом; подрядчиком при строительстве стал рижский купец Ветошников, выигравший «тендер» с торгов за сумму в 23 640 рублей.[154] Об этих помещениях мы еще расскажем читателям, когда речь пойдет о «клиентах» Тайной канцелярии.

К середине века в распоряжении Тайной канцелярии имелось в крепости почти два десятка зданий. В них было 42 колодничьи палаты – в «Старой тайной», «Старой оптеке», бывшей гарнизонной бане, в «старой Трезиной» (то есть канцелярии архитектора Доменико Трезини); в караульнях и казармах у крепостных ворот, в новом Иоанновском равелине и неизвестных помещениях «против магазейна», «на Монетном дворе», или «в доме у печатей».

Об интерьерах собственно канцелярских помещений мы имеем скудные сведения. Сидевший в крепости в конце 1750-х годов немецкий пастор Теге так описал их: «Пройдя ряд комнат, в которых сидели секретари и писцы, я введен был в длинную, прекрасно убранную присутственную залу. За столом, покрытым красным бархатом, сидел один только господин». Возможно, за бархат пруссак принял сукно, к тому времени уже несколько десятков лет покрывавшее стол следователя; во всяком случае, в канцелярской расходной книге 1718 года указано, что «сукно красное» было куплено для стола дьяка Ивана Сибелева. Там же упоминается о заказе сундуков «с нутряным замком» для хранения дел.[155]

Особым следственным изолятором и тюрьмой, кроме Петропавловской крепости, служил Шлиссельбург, расположенный недалеко от столицы, но в неприступном месте – на Ореховом острове на Неве, у ее истока из Ладожского озера. Именно в этой крепости содержали царицу Евдокию Федоровну (1725–1727), князей Долгоруковых (1738–1739), Бирона (1740–1741), Н. И. Новикова (1792) и свергнутого императора Ивана Антоновича.

Можно сказать, что в ведении Тайной канцелярии находилась также часть «немецкого кладбища» на Выборгской стороне – там хоронили арестантов, умерших от болезней или усердных трудов следователей.

Московский филиал Тайной канцелярии при Петре I занимал бывшее подворье рязанских архиереев в начале Мясницкой улицы, принадлежавшее митрополиту Стефану Яворскому.[156] В послепетровское время его архивы хранились в селе Преображенском. С другой стороны, указ Московской сенатской конторы от 18 марта 1762 года предписывал асессорам, секретарям и канцелярским служителям Московской конторы Тайной канцелярии «быть же при сенатской конторе у исправления о присылаемых по важности колодниках и представлениях дел в прежних их должностях особой экспедицией; и те дела им исправлять в тех покоях, где межевая канцелярия находилась».[157] Возможно, какое-то время так и было, но в 50-х годах XVIII века контора опять оказалась в Преображенском.

Строения ветшали, и в 1748 году Василий Казаринов жаловался начальству на отсутствие нормального архивохранилища «по силе генерального регламента» и невозможность для чиновников быстро получать информацию по прежним делам. Секретарь Михаил Хрущов направил в августе 1751 года в Петербургскую канцелярию доношение «о ветхости тайной конторы покоев и казарм и острога и протчего и о строении за тою ветхостию тайной конторы вновь». К тому времени «острог почти весь сгнил и в некоторых местах скважины и весь валитца, через которые скважины может человек пролезть; и на малые казармы звено повалило; и оные казармы и на них тако ж и на больших казармах и над конторою крышки весьма ветхи, от чего во время дождя превеликая течь; в нужниках нижние окошки сгнили, в которые может человек без нужды пролезть – за ветхостию их чинить никак невозможно».

Столичное начальство обеспокоилось возможностью побега арестантов и разрешило провести ремонт. Однако явившийся в контору для осмотра «фронта работ» архитектор Василий Обухов вынес вердикт, что ворота и застенок «весьма ветхи» и острог придется возводить вновь. Затем обсуждением сметы и строительством новых зданий занялся Сенат. Хрущов меж тем запросил канцелярию, где возводить новые строения: «на том же ли, или вблизости того на другом где месте, или же на Генеральном дворе», пояснив: «Ежели повелено будет строить против старых покоев, то оные покои весма будут тесны и колодников спрашивать повытчикам неудобны. А паче казарм весма мало, что по важным делам колодников сажать негде. И буде на прежнем месте повелено канцелярским служителям для исправления дел сидеть, тако ж и колодников где будет содержать? А по мнению тайной конторы надлежит старых покоев до того времени, покамест вновь сделают, не ломать, а те новые покои строить, уступя от конторы и от солдатской караульни вперед к горе, в праву сторону, или на том месте, где старое генерального двора строение имеется. Но токмо тайная контора сама собою, не доложа Тайной канцелярии, такого к строению места определить опасна». Опытный секретарь беспокоился не только об удобстве доставления колодников на допросы, но и о хранении документов и предлагал обязательно «для хранения дел ‹…› сделать каменную архиву за железными решетками, дверьми и затворами и к ней небольшую палату, где приказным служителям для разбирания дел сидеть».

Архитектор Обухов представил план и описание строений, благодаря которому мы теперь можем представить, какие помещения входили в состав Московской конторы Тайной канцелярии. Для нее предполагалось построить «шесть жилых светлиц с тремя сенми и протчим ‹…› из соснового лесу с принадлежащим показанным в том реестре украшением столярною и штукатурною работами и красками; да из елового лесу»; «для офицеров и солдат караульни и между ими сени»; острог – в длину около 40, а поперек – около 37 саженей (85 на 79 метров), с воротами и калиткою в них, в остроге десять больших и девять малых казарм, а между ними сени с навесами (сюда же входил «застенок с принадлежащим»); архив, а при нем «две полатки каменные ‹…› с сводами и с крышкою лещадною, дверьми, решетками и затворами железными, с одной печью и каменным крыльцом»; предусматривалось также сооружение дощатой конюшни.

После утверждения плана и сметы летом 1752 года состоялись торги на строительный подряд, которые в итоге выиграли московский купец Кондратий Кузнецов и крестьянин Емельян Варыханов из деревни Жулебино – вотчины П. Б. Шереметева. М. Хрущов донес в Тайную канцелярию: «А сего ж сентября 21 дня с подрятчиками о том всем строении в тайной конторе контракт с поруками заключен, и вчерашнего числа тайной конторы покои и протчее строение (кроме каменной архивы) заложено и строением начато».[158]

В новых покоях в середине века имелись «серебряная судейская чернилица, печать канцелярская, зерцало деревянное вызолоченное, часы стенные медные, ветхие с корпусом, зеркало в рамах, портрет блаженныя и вечно достойныя памяти государыни императрицы Елисаветы Петровны» – эту обстановку зафиксировал документ 1763 года. Здесь же находились «святые образа и церковные книги и ризы церковные, покупанные некоторые на казенные, а большею частию на колодничьи деньги по их желаниям».[159]

Спустя 20 с лишним лет контора снова сменила адрес: в 1774 году для проведения особо важного следствия над Емельяном Пугачевым и его ближайшими соратниками Тайной экспедиции были предоставлены старые палаты рязанского архиерейского подворья. После окончания дела дом на Мясницкой так и остался за московским филиалом до упразднения ведомства. 14 мая 1801 года генерал-прокурор А. А. Беклешов сообщил московскому военному губернатору И. П. Салтыкову: «Его императорское величество высочайше указав состоящий под бывшею в Москве Тайною экспедицией дом, что был до этого Рязанское подворье, отдать в ведомство приказа общественного призрения». Но даже после передачи площадей здесь еще некоторое время жили прежние начальники и сторожа экспедиции. В 1819 году подворье стало домом Библейского общества, а затем опять поступило в духовное ведомство, и в него перевели Московскую духовную консисторию, ранее располагавшуюся в Чудовом монастыре в Кремле.

При переселении на Мясницкую сыскное ведомство сохранило и «острог» в селе Преображенском. В декабре 1761 года А. И. Шувалов просил у Сената 5 195 рублей на его ремонт – но, кажется, так их и не получил: накануне смерти императрицы Елизаветы высших чиновников империи волновали другие проблемы, а потом вопрос и вовсе стал неактуальным в связи с упразднением Тайной канцелярии. В 1763 году Сенатская контора в Москве предложила «строения» Тайной конторы продать с торгов, но Екатерина II рассудила, что они «впредь для содержания колодников нужны быть могут». В результате комплекс зданий конторы и острога с десятью «большими» и девятью «малыми» казармами и караульней, «каменной архивой» и «ветхой избой» для служителей так и остался во владении нового сыскного ведомства.

Однако в 1780 году начальство Тайной экспедиции вновь заинтересовалось прежним владением и выяснило, что к тому времени деревянные постройки уже основательно подгнили и срочно требовали ремонта. По указанию московского главнокомандующего генерал-аншефа В. М. Долгорукова инспектор Каменного приказа инженер-капитан Михаил Мажиров составил план строений. Из него следует, что внутри обнесенного «стоячим палисадом» квадратного острога имелись две деревянные «номерные казармы» для узников и деревянный же корпус для персонала Тайной конторы; в центре острога стояла каменная «палатка», в которой так и хранился архив, поскольку в 1762 году сенатские чиновники отказались его принять по недостатку места. К счастью для историков, бумаги не пострадали – «палатка» стояла «в твердости»; однако ее крыша также требовала починки. Была составлена смета на ремонт – всего 622 рубля. Но к тому времени Тайная контора уже располагала вместительным Рязанским подворьем, и князь В. М. Долгоруков счел за благо перевести архив туда, а деревянные постройки в Преображенском продать на слом, поскольку в них «нужды предвидится тем менее, что ныне по благости Господней настоит спокойствие и тишина».[160]

После ликвидации Московской конторы Тайной экспедиции одно из принадлежавших ей строений на Мясницкой улице – трехэтажный дом рядом со зданием консистории – было передано под квартиры чиновников. В начале прошлого века бывший «дом ужасов» решили снести. Там уже не сохранилось пыточное оборудование, но в помещениях остались вбитые в стену кольца и крючья. Бытописатель Москвы Владимир Гиляровский передает со слов очевидца забавную деталь: в одной из комнат, где якобы в старину присутствовал при пытках сам Шешковский, постоялец использовал в качестве посудного шкафа глубокую нишу (аршин в глубину, полтора в ширину и два с небольшим аршина в высоту), представлявшую собой не что иное, как закрывавшийся железной дверью «каменный мешок», в который стоймя помещали преступников.

Доходы и расходы

Государство не слишком щедро финансировало деятельность одного из своих важнейших учреждений. Попробуем, насколько это возможно, составить представление о бюджете Тайной канцелярии.

На какие средства жили служащие грозного ведомства? Только старшие чиновники – секретари и обер-секретари – получали более или менее приличные деньги (порядка 500–600 рублей в год, а наиболее заслуженные, как упоминавшийся Николай Хрущов, и больше), сопоставимые с окладом армейского полковника. Годовое жалованье протоколиста во второй четверти XVIII века составляло 200–300 рублей. Рядовые канцеляристы получали, в зависимости от чина и стажа, от 80 до 150 рублей; подканцеляристы – 30–80 рублей, а копиисты – еще меньше.

Штаты и оклады служащих Тайной канцелярии и ее конторы в 1753 году согласно «ведомости, коликое число в Москве в Тайной канцелярии, тако ж и в Санкт-Питербурге в Тайной конторе (в это время в связи с приездом императрицы в Москву Тайной канцелярией стало называться московское отделение, а петербургское – наоборот, Тайной конторой. – И. К., Е. Н.) канцелярских и нижних чинов служителей имеется, и почему каждый в год жалованья получает»,[161] выглядели следующим образом:

Можно отметить, что служащим Тайной канцелярии платили несколько больше, чем их коллегам из других учреждений: там канцеляристы получали от 70 до 120 рублей в год; разброс в жалованье самой массовой категории чиновников – копиистов – был от высшего из указанных в переписи 1737 года (90 рублей) до низшего (15 рублей); последнее сопоставимо с оплатой труда мастеровых, которым по причине ее недостаточности полагался еще натуральный паек.[162]

Но дело в том, что в других конторах и канцеляриях были широко распространены относительно безгрешные «акциденции» (выплаты и подношения чиновникам за написание прошений, оформление бумаг или ускорение их оборота без подлогов и каких-либо иных нарушений закона), не говоря уже о «наглых» хищениях и более сложных комбинациях с казенными деньгами; это являлось своеобразной компенсацией низкого социального статуса и убогого материального положения. Служащие Тайной канцелярии таких прибыльных статей не имели, а потому проигрывали в доходах собратьям-чиновникам на более «хлебных» местах.

Но и эти честные деньги надо было еще вовремя получить. Жалованье выплачивали трижды в год («по третям») – в январе, мае и сентябре; но при Петре I и в первые годы после его смерти состояние финансов было плачевным, и деньги редко платили вовремя, а то и вообще не выдавали. Исключение не делалось даже для опоры режима – гвардии и Тайной канцелярии. В сентябре 1724 года П. А. Толстой и А. И. Ушаков просили выдать их подчиненным хотя бы по 50 рублей, ибо они служат «безленостно», но впали во «всеконечную скудость» и «весьма гладом тают», поскольку не видели жалованья уже полтора года.[163]

До нас дошли также просьбы канцеляристов в вышестоящие инстанции о выдаче им жалованья за треть или за две трети года «для их сущей бедности и пропитания». Порой перевод из Москвы в Петербург ставил чиновника в трудное финансовое положение. Подканцелярист Петр Иванов в 1751 году осмелился доложить прямо А. И. Шувалову (без уведомления своего начальства, то есть с нарушением служебного порядка), что он «пришел в несостояние своего здоровья», «за неполучением на майскую треть сего году жалования» занял 30 рублей «на пропитание» своего немалого семейства – жены и троих детей. Иванов слезно просил не переводить его из Москвы, поскольку он не сможет тогда расплатиться с долгами из годового жалованья в 40 рублей. Но начальство просьбу не уважило, и подканцелярист отправился в путь; правда, задержанное жалованье ему все-таки выдали.[164]

Впоследствии таких долгих просрочек не было. В 1761 году деньги за «сентябрьскую треть» сотрудники Тайной канцелярии получили в декабре: С. И. Шешковскому причиталось 122 рубля 63 копейки (вообще-то ему полагалось больше, но был произведен вычет месячного жалованья за повышение в следующий чин коллежского асессора); протоколисту Матвею Зотову – 82 рубля 50 копеек; регистратору Илье Емельянову – 66 рублей; четверым подканцеляристам от 19 рублей 80 копеек до 26 рублей 40 копеек; двум копиистам по 9 рублей 90 копеек.

Самым высокооплачиваемым в этом списке оказался штаб-лекарь Христофор Геннер – он получил 132 рубля жалованья и 16 рублей 66 копеек квартирных денег. Самым низкооплачиваемым был почему-то палач Василий Могучий (все же работа физическая, тяжелая и ответственная – но, видимо, не такая уж частая) – ему выдали всего 4 рубля 95 копеек.[165] Его предшественник Максим Окунев жаловался на свой восьмирублевый оклад, тогда как на прежней службе в Вышнем суде он якобы получал 12 рублей да еще два четверика муки и гарнец крупы в месяц и два фунта соли в год. Въедливый Ушаков проверил – и установил, что платили палачу не 12, а 10 рублей, но провиант действительно выдавали; однако в Петербурге с доставкой продовольствия дело обстояло хуже, соль для выдачи отсутствовала – вместо нее полагались несколько прибавочных к окладу копеек.[166] Судя по документам Тайной канцелярии, с тех пор палаческое жалованье так и не было увеличено.

Кроме того, надо было обеспечивать пропитанием отправляемых с мест для следствия колодников и их конвоиров. Так, в 1732 году солдаты-семеновцы во главе с капралом Федором Дувязовым, доставлявшие восемь арестантов из Псковской провинции в Москву, получили «на корм» по алтыну в день на человека, что в сумме составляло 6 рублей 84 копейки – по тем временам немалые деньги. К ним нужно прибавить расходы на ямские подводы, исходя из существовавших прогонных расценок: от Пскова до Новгорода (по деньге за версту) – 3 рубля 34 копейки, а от Новгорода до Москвы (по алтыну за 10 верст) – 6 рублей 68 копеек; таким образом, прогоны с четырех телег (по два колодника на каждой), отмеривших 736 верст, обошлись казне в 10 рублей 2 копейки.

Согласно приведенному выше мартовскому сенатскому указу 1731 года было выделено на все канцелярские расходы 3 060 рублей в год.[167] При Петре I учреждение действовало на самоокупаемости: все траты за 1718 год покрывались «кикинскими деньгами, которые взяты со двора подполковника Ивана Соловцова, также в Санкт-Петербурге взятые из домов блаженные памяти царевича Алексея Петровича, князь Василья Долгорукова и протчими деньгами», то есть за счет конфискованных средств обвиняемых по делу царевича. Из них выдавались прогонные деньги, покупались канцелярские принадлежности, оплачивались погребение тела царевича и панихиды по нему, а по окончании следствия по распоряжению П. А. Толстого «молодым подьячим за их труд» было выплачено по 15 рублей.

Кроме принадлежностей, без которых не обходилось ни одно учреждение, – перьев, бумаги, чернил, сургуча, сундуков для хранения бумаг, – для специфической работы Тайной канцелярии требовались еще и «снасти, подлежащие к учинению колодникам экзекуции»: кнуты, клейма, щипцы для вырывания ноздрей, штампы для клеймения. Можно представить примерную сумму расходов на это оборудование: после пожара в Ярославском остроге туда из Московской экспедиции были присланы 30 кнутов стоимостью по 20 копеек и щипцы со штемпелем за 1 рубль 20 копеек – на общую сумму 7 рублей 20 копеек.[168] В конце XVIII столетия к расходам добавилась еще оплата информации секретных агентов Тайной экспедиции. Приходилось тратиться на содержание арестантов и самих следователей – закупку «корма», дров, свечей. Об условиях тюремной жизни колодников речь пойдет в другой главе нашей книги. Здесь же отметим, что она была для государства не слишком обременительной: при Петре I на нужды подследственных выдавались (только не на руки колодникам) единовременные суммы несколько раз в год. Так, в 1718 году эти средства были истрачены на лекарства (5 рублей «в разные числа»), «на покупку капусты к прикладыванию пытанным» (2 рубля), на сальные свечи.

На пропитание арестантов выдача денег первоначально вообще не предусматривалась; когда их все же стали выдавать, то ежедневная сумма составляла – в зависимости от статуса колодника – от гроша до алтына. В 1720-х годах появились нормы казенного содержания подследственных; в одном из дел 1724 года указано, что на рядовых колодников выделялось по 3 копейки в день; в середине столетия сумма была урезана до 2 копеек, но во второй половине столетия могла достигать пятака. Другой вопрос, насколько деньги реально ассигновались и как часто доходили до адресатов при немалых финансовых трудностях, когда и чиновники, и караульные больше года не получали жалованья. В таких случаях министры своей властью распоряжались выдать караульным солдатам по рублю,[169] а о зарплате сотрудникам все же просили «милостивого указа». При этом потраченные на колодников деньги для государства не пропадали: в бумагах Тайной канцелярии встречаются запросы других учреждений о ее расходах на содержание подведомственных им колодников, чтобы вычесть соответствующие суммы из их жалованья.

Между тем деньги в петровской Тайной канцелярии водились, и основные средства в ее бюджет поступали именно благодаря арестантам: туда передавались конфискованные «пожитки» осужденных, которые потом распродавались с торгов.

Порой такие поступления составляли внушительную сумму: в 1726 году дворянин Иван Сурмин просил о возвращении конфискованных у него двора и 24 882 рублей, поскольку он, как выяснилось на следствии, «не приличился ни в каком преступлении» и был оговорен «неправым доносом» фискала Семена Меньшого. Екатерина I милостиво повелела выдать пострадавшему 5 тысяч рублей – видимо, остальные деньги к тому времени уже были потрачены.

Так же обошлись со стольником Кириллом Матюшкиным, чье имущество было конфисковано в 1718 году и продано за 7 910 рублей, из которых владелец получил обратно в 1726 году 2 тысячи. Только генералу князю В. В. Долгорукову повезло больше: его вотчины были проданы казной за 6 600 рублей, но императрица распорядилась вернуть всю вырученную сумму отправлявшемуся в иранские провинции полководцу «вместо деревень»; вместе с деньгами фельдмаршал получил обратно свои книги и даже ордена.[170] Несколькими годами ранее из его конфискованной наличности были выданы 200 рублей «князь Василия Долгорукова бывшей матресе Софье Ивановой дочере».

Но больше всего посчастливилось другой «метрессе» – возлюбленной царевича Алексея. Крепостная «девка Офросинья» получила в феврале 1720 года на приданое 3 тысячи рублей «изо взятых денег блаженной памяти царевича Алексея Петровича».[171] Возможно, освобождением и щедрым царским подарком Евфросинья была обязана своей откровенности на следствии – показаниям о намерениях своего господина.

И в петровское время, и позднее бюджет Тайной канцелярии пополняли, помимо казенных средств, суммы не совсем понятного происхождения. Так, в 1748 году в приход были записаны «присланные от лейб-гвардии Преображенского полку маэора Федора Ушакова» 958 рублей, доставленные из Новгородской губернской канцелярии «с некоторого человека за вину» 10 рублей и несколько десятков рублей, вырученных от продажи чьих-то «пожитков». Всего же в ведомство Шувалова в том году поступили 6 596 рублей 25 копеек; расходы же составили 5 858 рублей 80 копеек, и остаток суммы перешел на следующий год.[172]

Как мы помним, чиновники Тайной канцелярии жалованье получали нерегулярно, но имевшиеся в «приходе» деньги самовольно тратить не могли; при ликвидации учреждения в 1726 году в его кассе имелось 5 059 рублей, которые были переданы в императорский Кабинет, да еще надлежало взыскать долг по «астраханским делам» в 10 730 рублей. Кроме того, канцелярия выдавала наличные деньги с ведома царя в беспроцентный кредит другим государственным учреждениям – коллегиям, конторам, а частным лицам (в основном офицерам гвардии) – под 12 процентов годовых.

Согласно одной из сохранившихся ведомостей, в 1759 году в Тайной канцелярии имелась в приходе крупная сумма – 14 768 рублей 45 копеек, да еще какого-то «Резвого деньги» – 5 504 рубля; расходы же «по указам» составили 9 995 рублей 38 копеек и превышали обычные траты на жалованье и содержание подследственных; таким образом, баланс был, как сейчас принято говорить, профицитным. А в 1760 году, наоборот, доходов не оказалось, и Тайная канцелярия сама получила из петербургской рентереи сначала 5 тысяч рублей, а потом еще 5 169 рублей «на известные комиссии», суть которых в ведомости не раскрывалась. Но даже при таких средствах зарплату чиновникам вовремя не платили, и руководство канцелярии вынуждено было выдавать подчиненным небольшие суммы (от 10 копеек до 25 рублей) «в зачет жалования».[173]

Движение денежных средств по имеющимся в нашем распоряжении документам проследить крайне трудно. Официальный же бюджет оставался стабильным и увеличился до суммы примерно в 4–5 тысяч рублей только в царствование Елизаветы Петровны. При этом он не всегда расходовался полностью: экономия зарплаты выходила за счет вакансий – «за малоимением служителей»: только в Московской конторе в начале 1762 года такой остаток составлял 348 рублей.

При Екатерине II он вырос ненамного, несмотря на повышение жалованья чиновникам и увеличение числа классных (требовавших офицерского чина по Табели о рангах) должностей. В 1789–1794 годах Тайная экспедиция регулярно получала из «остаточного казначейства» по 5 тысяч рублей в год. Однако их явно не хватало: в 1791 году расходы составили 6 305 рублей, а в 1793-м – 8 454 рубля. В этой ситуации недостающие средства брались из хранившихся в экспедиции сумм, полученных за проданные «пожитки» осужденных.[174]

Оклады штатных сотрудников при Екатерине II стали выплачиваться регулярно, хотя и падавшими в цене ассигнациями. Жалованье служащие получали «по штату Сената»: управляющему А. С. Макарову полагалось в 1801 году 2 250 рублей; ненамного ему уступали Е. Б. Фукс (2 тысячи рублей) в Петербурге и Николев (1 875 рублей) в Москве. Годовое жалованье обер-секретарей Молчанова и Чередина составляло 1 200 рублей. Лекарь получал тысячу рублей; чиновники IX–VIII классов – от 450 до 750 рублей, а канцеляристы Горлов и Львов – соответственно 250 и 130 рублей.

В конце XVIII столетия нараставшая инфляция заставила вновь увеличить содержание Тайной экспедиции. По данным 1801 года, на жалованье служащим уходило ежегодно 9 900 рублей; еще три тысячи рублей тратилось на прогоны, почту и канцелярские принадлежности.[175] Увеличились и расходы на арестантов, хотя – с учетом инфляции и роста цен – ненамного. Как следует из еженедельных рапортов офицеров охраны, в последние годы царствования Екатерины II в неделю на содержание подследственных в камерах Петропавловской крепости уходило примерно 14–15 рублей. Деньги получал начальник караула и раздавал их по «покоям» – по 2 рубля, по рублю, 50, 40, 25 и 20 копеек; он же отчитывался о проведенных закупках капусты, круп, хлеба, кваса, гороховой муки, сахара, постного масла и вина, дров, свечей, посуды, «капель и порошков» для больных, ушатов и «урыльников» для нечистот. Неизрасходованную сумму он сдавал сменному офицеру под расписку.

Мы не обнаружили сводных приходно-расходных ведомостей; однако можно утверждать, что к концу века бюджет Тайной экспедиции явно вырос: например, в 1795 году она получила из разных источников 40 595 рублей – правда, одновременно увеличились расходы на содержание арестантов, к которым прибавились «присланные из Польши особы» – видные участники восстания 1794 года под руководством Тадеуша Костюшко.[176]

Таким образом, служба политического сыска в XVIII веке государству обходилась относительно недорого и в этом смысле мало походила на аппарат современных спецслужб. Никаких местных отделений и тем более сети платных «шпионов» не было. В этом смысле она заметно уступала и современным ей органам за границей – к примеру во Франции.

В 1730-х годах в ведении лейтенанта полиции Парижа (выполнявшего в том числе аналогичные ведомству Ушакова функции) находились не только штат его центрального офиса, но и 22 инспектора с помощниками, каждый из которых имел свою сферу деятельности: уголовные преступления, проституция, надзор за иностранцами и т. д. Полиция была в курсе всех событий дневной и ночной жизни столицы – у нее на службе состояли 500 агентов и информаторов из всех слоев общества: благородные шевалье, деревенские кормилицы, слуги и служанки аристократических фамилий, рыночные торговцы, адвокаты, литераторы, мелкие жулики и содержательницы публичных домов.[177] Это – только в столице. Специальные сыщики наблюдали за особенно интересовавшими правительство дипломатами и подозрительными иностранцами. В так называемом «черном кабинете» осуществлялась перлюстрация писем. Стоила такая организация недешево (100 тысяч ливров в год – напоминаем, что это только в столице); зато король уже наутро мог получить информацию о том, что вчера сказал такой-то вельможа в салоне; сколько стоят бриллиантовые серьги, подаренные загулявшим русским «бояром» любовницеактрисе; с какой барышней провел ночь нунций его святейшества папы римского.

До подобного размаха Тайной канцелярии было далеко. В Петровскую и послепетровскую эпохи она являлась скромной конторой с малочисленным стабильным «трудовым коллективом», занятым преимущественно бумажной работой – составлением и перепиской протоколов допросов и докладов. Доставку подозреваемых и преступников осуществляли местные военные и гражданские власти. Объем работы неуклонно расширялся. От эпохи «бироновщины» в петербургской Тайной канцелярии осталось 1 450 дел, то есть рассматривалось в среднем по 160 дел в год. Но от времени «национального» правления доброй Елизаветы Петровны до нас дошло уже 6 692 дела; следовательно, интенсивность работы карательного ведомства выросла более чем в два раза – до 349 дел в год.[178]

В следующих главах нам предстоит рассмотреть, как при таких, как мы убедились, скромных финансовых, материальных и людских ресурсах решалась одна из важнейших политических задач государства – обеспечение безопасности его властей.