10

Из монументального дома без вывески я вышел в глубокой задумчивости. Завернул за угол и побрел тихим переулком куда глаза глядят. Мимо тянувшегося по его сторонам квартала, производившего впечатление запущенности, к затянутому зеленой строительной сеткой зданию. Здание это, предназначенное для капитального ремонта, видел еще из кабинета Котова. Шел, глядя себе под ноги, подальше от оживленных улиц центра города. Было о чем подумать!

Получалось, что Анька права: достаточно сделать один неверный шаг, и он потянет за собой вереницу событий, способных испоганить твою жизнь. Не успеешь и глазом моргнуть, как понесет по кочкам так, что костей не соберешь. И шаг этот, судя по всему, я сделал, но последствия его в полной мере оценить не мог. Если то, что Котов назвал договоренностью, виделось мне расплывчато, то фигура Феликса обрела новые черты. Говорят, муж и жена — одна сатана, хотя, прожив вместе долгие годы, многие имеют друг о друге весьма смутные представления. О друзьях этого, конечно, не скажешь, только и нас с Филом многое объединяло. Я знал его едва ли не всю сознательную жизнь, а выходило, что не знаю совсем. Достаточно было ему выпасть на время из сферы моего внимания, как… Что — как? Да ничего! Разве он обязан согласовывать со мной свою жизнь? Если это меня обижает, то на обиженных, говорили в детстве, воду возят. Всячески нас с Нюськой поддерживал, а в трудный момент пригрел на своей широкой, покрывшейся жирком груди. Кем был бы я без него? Журналистишкой на подхвате, актеришкой без ангажемента в театре российского абсурда? Не мне его критиковать, не мне осуждать…

Но как ни был я занят своими мыслями, не мог не заметить, что в пропитанном автомобильным выхлопом воздухе повисла напряженность. Жара и не думала спадать, однако все вокруг, как бывает перед грозой, притихло, и только пульс в висках отдавался глухими ударами. Остановился в тени развесистого дерева, достал сигареты.

Тысячу раз прав Феликс, что никогда и никому ничего не рассказывает! Чем бы кто ни занимался, о делах лучше помалкивать, целее будешь. Американцы не дураки, как кого ни спросишь, ответ один: файн! И улыбка в тридцать два зуба, пусть зачастую вставных. Меньше надо говорить с людьми, если хочешь сохранить иллюзию осмысленности мира. Особенно с детьми. Не стоит отравлять светлые души сомнениями, очень скоро у них заведутся собственные. Да и опасное это дело, от ребенка, как в сказке о голом короле, можно узнать о своей персоне такое, с чем потом придется жизнь доживать. И ведь не подашь на малыша в суд за оскорбление человеческого достоинства, хотя бы за неимением последнего.

Котов к разряду детей не принадлежал, но и от него я узнал о себе нечто новое. Раздувал ноздри, хорохорился, а оказалось, что нет, не герой! Не то что съездить по гладкой морде, продолжал я ковырять в себе гвоздиком, слова поперек сказать не мог. Да, Эдуард Владимирович! Как скажете, Эдуард Владимирович! С моим толстым удовольствием, Эдуард Владимирович!.. Тьфу! Но как теперь ни уничижайся, а Аньку, что меня оправдывало, отмазал вчистую…

Кстати, надо бы ей позвонить! Достал мобильник и направился к переходу через улицу. Внутреннее недовольство собой требовало движения, только так удавалось его немного приглушить. Для пешеходов горел красный свет. Нашел ее номер, набрал, в ответ длинные гудки. Попробовал дозвониться еще раз, только тут она взяла трубку.

— Это я! — сказал я, как сделал бы на моем месте каждый мужчина.

Хотя можно было этого и не говорить. Следуя указаниям, Анька прежде чем ответить посмотрела на номер. Молодец, с ее бдительностью да в разведчики, а она прозябает в докторах. Ни тебе славы, ни достойного общества, не говоря уже о копеечной зарплате. Жила бы сейчас в Париже или в Нью-Йорке, днем помаленьку шпионила, а вечерами, в свободное от адюльтера время, работала на ключе. Дипломатические рауты, мужики во фраках, сама по пояс в декольте…

Поскольку я замолчал, она забеспокоилась:

— Что-нибудь случилось? Что, говори!

Контуры небоскребов Манхэттена растаяли в тумане, смылись акварельной краской Елисейские Поля. Зеленый человечек на светофоре уже отчаянно мигал, так что через улицу я несся вприпрыжку. Как если бы было не все равно, стоя на какой из ее сторон обрадовать Аньку. Запыхался с непривычки.

Хотел девушку разыграть, но ее голос дрожал, и я сказал:

— Пора выполнять обещанное!..

Странно было слышать, но она не произнесла ни слова. Я успел достать новую сигарету и прикурить ее у прохожего, а Аня все дышала в трубку, словно после стометровки с барьерами. И только потом, как будто смысл слов доходил до нее с альфы Центавра, произнесла «ой!». И заплакала, потому как иначе хлюпающие на манер засорившейся раковины звуки объяснить было нечем.

— Тебе… тебе это дорого стоило?

Я огляделся по сторонам. Если принять нагромождение домов за природу, то в ней что-то изменилось. То ли общий фон потемнел, то ли на город упала духота.

— Пустяки! У меня дар ладить с людьми. Стоит с кем-нибудь заговорить, как он тут же идет мне навстречу. Особенно если от него ничего не требуется. От такой навязчивости устаешь, трудно бывает человека не обидеть…

Кусочек неба над головой стал отдавать фиолетовым. Гроза будет, думал я, продолжая произносить подворачивавшиеся под руку слова. Оно и самое время, за целый месяц не выпало ни капли. А как было бы здорово, если бы на Москву обрушился ливень! Можно было бы выйти под его струи и, воздев к Господу руки, стоять, пока тебя не заметят из райских кущ.

— Главное быть открытым миру и не таскать за пазухой булыжник, даже если визуально это увеличивает размеры бюста, — продолжал я чесать языком, чтобы только заполнить вакуум. Он набирал силу где-то под сердцем. — Люди любят, когда им говорят, будто они похожи на великих мира сего. Скажи такому, что он выглядит, как мумия Тутанхамона, и человек будет благодарен тебе по гроб жизни…

Не знаю, где она воспитывалась и воспитывалась ли вообще, в приличном обществе не принято перебивать старших, только вдруг задумчиво заметила:

— Странно как-то ты звучишь! Такое чувство, что боишься замолчать…

Наглое существо, а ведь мы, насколько я помню, даже еще и не женаты! Ладно бы это сказала Нюська с ее опытом затяжной окопной войны, откуда у Анюты приемы рукопашного боя? Препираться в жару по телефону — хуже некуда, но и упускать возможность попенять ей за наглость мне не хотелось.

— А я, к твоему сведению, не колченогий рояль, чтобы меня настраивать! Помнишь Смоктуновского в «Гамлете»: вы хотите на мне играть, а играть на мне нельзя-а-а!..

Но она меня не слушала, а как бы в продолжение сказанного уточнила:

— …словно в лихорадке!

Нужен был дождь, очень нужен! Между тем туча притормозила, зависла в нерешительности над крышами дальних домов.

— Где ты находишься? В городе? — Умолкла, что-то подсчитывая в уме. — Встретимся на нашей лавочке на Тверском через час! Нет, опоздаю… лучше через полтора…

— Только не воображай, что ты мне что-то должна! — начал было я, но в ухо уже сыпались дробью короткие гудки.

Кто бы мог подумать, что у такой милой женщины столь авторитарный и решительный характер. Но и лицемерить лишний раз не стоило, видеть ее я хотел. Шел по улице в толпе и пытался понять, что со мной случилось. А что случилось — это точно! Жизнь на вкус стала другой. Какой? Это мне еще предстояло узнать. От себя не уйти, начать ее с чистого листа не удастся, но прошлое уже успело подернуться дымкой. Я чем-то жил все эти годы, чему-то радовался и огорчался, но теперь этого было не рассмотреть. Наверное, моими глазами на мир мог смотреть вышедший из долгой и опасной болезни человек.

А еще я думал о Феликсе, потому что не мог о нем не думать. Нет, он меня не предал, а пытался защитить от ненужной, а то и разрушающей личность информации. Если бы это было не так, я бы взял жирный фломастер, вымарал его из своей жизни и пусть не скоро, но забыл. Я ему верил и, пожалуй, больше, чем себе. Правила, по которым он играет с Котовым, мне не были известны, и слава Богу! В мире зазеркалья, где ему приходится вращаться, выкрутасы политики и большие деньги создают миражи, это не может не откладывать на людей отпечаток. Да человек никогда и никому не говорит всей правды, даже себе. Особенно себе…

Поднял голову. Ноги сами привели меня на Тверской. Я стоял на том месте, с которого была видна макушка бронзовой головы Александра Сергеевича. На ней отдыхал голубь. Я смотрел на наглую птицу и думал: как при знании человеческой природы его угораздило написать про науку чтить самого себя. Не нашлось никого ему сказать, мол, очнитесь, верный мой приятель, посмотри вокруг. Кому она, эта наука, нужна? В школе преподавать ее некому, а потом уж поздно, жизнь во всяком случае не научит…

Побрел вниз по бульвару. Тем временем на город наползла набравшая угрожающий цвет туча. Висевшая в воздухе напряженность превратилась в нервозность. Страшно хотелось выпить. Кафушка находилась поблизости, но зайти в нее я побаивался. Не было желания напороться на чертову ведьму, мало ли что еще придет ей в голову. Заглянул с опаской через витринное стекло, за стойкой, на мое счастье, стояла молодая женщина. Одного взгляда на меня ей хватило, чтобы потянуться к бутылке и нацедить в стакан пятьдесят граммов водки. Положила на бумажную тарелочку бутерброд с копченой колбасой. Именно это мне и было нужно, а еще поговорить. О чем-нибудь постороннем, чтобы вымести из головы метлой кружившие хороводом мысли.

По-видимому, девушка тоже соскучилась по человеческому общению, потому что очень скоро рассказывала:

— Представляете, ездила тут с приятелем на Волгу, думала отдохнуть, так над водой серый дым стелется! Ощущение, я вам скажу, жутковатое. Хотели пожить в кемпинге недельку, упросила тетку меня подменить, так на второй день сбежали. Безумное какое-то в этом году лето, люди вконец остервенели, друг на друга кидаются…

Вытащила из протянутой ей пачке сигарету.

— Так это была ваша родственница?

— Успели с ней познакомиться?.. — стрельнула в меня глазами барменша. — Странная, да? Все так говорят! Жизнь у нее не сложилась, вот и вбила себе в голову, что ясновидящая и может предсказывать будущее…

Не то чтобы все это время я чувствовал гнет пророчества, но мне как-то сразу полегчало. Люди недолюбливают ведуний, даже зная, что те врут напропалую. Боятся, что мысль материальна. С души свалился камень, здоровенный, должно быть, булыжник. Но и настроение девушки за стойкой заметно изменилось. Она вдруг погрустнела, как бывает, когда люди вспоминают о чем-то неприятном.

Не желая ее беспокоить, я положил деньги на стойку и направился к выходу, как вдруг, непонятно для кого из нас двоих, она сказала:

— И что странно, предсказания сбываются…

Потянув на себя ручку двери, я оказался на улице. Пересек проезжую часть и опустился на ближайшую скамью. Первые крупные капли дождя уже разбивались о землю. Ураганный ветер стих, и потемнело так, что впору было зажигать фонари. По противоположной стороне бульвара бежали в поисках укрытия люди. Ливень хлынул разом, разверзлись небесные хляби. Я ждал его, я его призывал. Только он мог смыть с души тоску и разогнать морок подступившей липкой дури. Вода по гравию центральной аллеи текла рекой, пришлось забраться на лавку с ногами. Молнии рубили одна за другой, раскаты грома слились в канонаду. Рядом упала сломанная ветка. Рубашка и джинсы промокли до нитки. Пачка сигарет в кармане раскисла, смял ее и кинул в урну. Попал. Сидел на бульваре один-одинешенек. Все в руках Божьих, думал я, задирая к небу голову, чего зря суетиться! Все будет так, как будет, и уж точно никак иначе…

Женщина под бетонным козырьком театра отчаянно размахивала руками. Дождь все не унимался, стоял между нами стеной. Спустив ноги в поток, я пересек чавкающий под ногами газон, перелез через чугунный заборчик. Машины в пробке на Садовом кольце глушили от безысходности моторы, впереди, в тоннеле под Новым Арбатом передвигаться можно было только на лодках. На лобовых стеклах работали обезумевшие «дворники».

Мокрая, как курица, Аня наблюдала за тем, как я лавирую между бамперами. В облепившем тело платьице она выглядела очень сексуально. Потоки дождя захлестывало под козырек, и она то и дело расправляла складки намокшей ткани. Сломанный зонт держала в руке, словно трофей. С меня текло, как со снеговика в Сахаре в знойный полдень, но небо над головой уже просветлело, а над дальними крышами стало совсем ясным и голубым.

Достав мокрый, хоть выжимай, платок, я вытер мокрый, словно только что из-под душа, лоб.

— Хорошая погода, не правда ли?

Аня продолжала молча меня рассматривать. Пришлось пригладить по возможности волосы и вообще приосаниться.

— На тебя, как на живца, можно ловить сексуальных маньяков.

Она даже не улыбнулась. Не знаю, что выглядывала на моем лице, но смотрела не отрываясь. В штиблетах хлюпало, я снял их и вылил грязную водичку. Любимые, они никогда уже не будут выходными. Носки, прежде чем выкинуть в урну, зачем-то выжал. Асфальт под ногами не успел остыть, и это был приятно. На улице тем временем начали появляться первые прохожие. Пробегая мимо, они с интересом на нас поглядывали.

— Представляешь, какое совпадение, в Тадж-Махал тоже не пускают в обуви!

Анька продолжала молчать, но глаза у нее, впрочем, как и все остальное, были на мокром месте.

Я ее опередил.

— Не стоит, Анют! Плакать в дождь бессмысленно, никто не заметит…

Но слезы из глаз уже текли, через них она и улыбнулась. Закусила губку.

— Я… бывшего мужа… чтобы за Катькой в случае чего приглядел…

— А что, дело хорошее! — одобрил я. — Неча мужиков распускать, а то сядут на голову!

Улыбка Аньки стала шире, но и слезы потекли обильнее. По-видимому, эти явления были между собой как-то связаны.

— Думала, все, жизнь кончилась…

— Со мной такое происходит регулярно! Приятель мой, эскулап, рекомендует в таком случае напиться в лоскуты, и в этом есть логика. Тогда наутро тебе становится настолько тошно, что вся предыдущая жизнь кажется одним большим праздником…

Над быстро сохнущим тротуаром поднимался пар, висел в напоенном влагой воздухе. Стены домов отдавали накопленное тепло. Бульвар по обе стороны центральной аллеи оживал. Приятно было бы пройтись до метро босичком, но в лужах плавали бензиновые разводы, пришлось обуться. Шли бок о бок, как будто знали куда, и уж точно — зачем. Не глядя друг на друга, как гуляют вместе, но каждый сам по себе, засидевшиеся в браке пары.

И в вагоне метро стояли, как чужие, то есть едва ли не обнявшись. Миллионы людей спускаются под землю в надежде найти единственного человека — где ж его еще искать, как не в толпе? — но тщетно, и поиски откладываются на завтра. Потому что у каждого дня есть завтра и приходит оно с убийственной регулярностью. Когда-то, когда в прессе обсуждалась тема потерянности человека в большом городе, я предложил мэру выделять в каждом поезде по вагону для измученных одиночеством. Так и сделали, но ничего хорошего из этого не получилось. В то время как состав фактически возил воздух, там возникала страшная давка. Однако сама идея хоть как-то развлечь народ понравилась, и теперь в подземке колесит передвижная картинная галерея. Подумывают, не запустить ли по кольцу вагон-ресторан или как минимум вагон-бар…

В квартире за день скопилась духота. Мы вошли в нее задумчивые, словно по приговору суда. Чувство было такое, что нами двигает фатум. В деловитом спокойствии ощущалась обреченность. Сгорая от страсти, люди срывают друг с друга одежды, я тоже дал Ане банный халат и показал, где ванная комната. Открыл все окна. Воздух пах дождем. Стянул с себя успевшую высохнуть рубаху и долго курил, наблюдая, как меняется вдали цвет предзакатного неба. Если бы кто-то сказал мне, что такое возможно, я рассмеялся бы ему в лицо, но теперь это происходило со мной.

Потом… Что потом?.. Потом все было, как и бывает потом, но как-то механически, как если бы мы были не любовниками, а партнерами по сделке, и соитие наше предусматривал параграф контракта. Какой параграф? Думаю, о взаимопомощи высоких договаривающихся сторон при возникновении форс-мажорных обстоятельств.

Когда я вышел из душа, Аня сидела в кресле, поджав под себя ноги. Устроилась уютно, как будто это ее законное место в доме. Кто знает, может, так оно и было. Волосы на затылке собрала в пучок. Посмотрела на меня спокойным долгим взглядом и перевела его на картину на стене.

— Твоя жена? Красивая женщина! Как ее зовут?

— Догадайся с первого раза!

В холодильнике была только водка и большой галлон тоника, а из закуски несколько пакетиков с орешками. Выставив найденное богатство на журнальный столик, я поместился в кресле напротив. С той женщиной, что на портрете, посидеть экспромтом никогда не получалось. Возможно, в этом была и моя вина, а может быть, моя исключительно.

— Анна! Ее зовут Анна, как тебя.

Аня вернулась к разглядыванию картины. Смотрела долго, и интерес ее выглядел естественным. Не думаю, что в ее характере было играть на публику.

— Расскажи мне о ней! Как ты ее зовешь?

Я взялся за бутылку.

— Тебе с тоником?

Налил на дно высоких стаканов водки и разбавил ее один к трем. Сбегал на кухню за лимончиком. Пока нарезал его дольками, изошел слюной.

— Энергичная, деловая, очень неглупая. Немного уставшая… от меня! Хорошо зарабатывает. — Счел нужным пояснить: — Как и все министерство, паразитирующее на отечественной культуре. Дорого и со вкусом одевается. — Протянул ей выпивку. — Вкус привил я.

Аня взяла стакан и поставила перед собой на столик.

— Похоже, от скромности ты не умрешь!

— Правду, писал Булгаков, говорить легко и приятно! Что еще?.. — Задумался. — Неплохо говорит по-английски, особенно последнее время. Как звал?.. Нюсей! Хотя, почему звал, и сейчас зову! — Сделал пару глотков и вытряхнул из пачки сигарету. — Может, хватит о ней? Давай лучше поговорим о сходстве геномов человека и обезьяны. Оно достигает девяноста семи процентов, не знаю, как тебя, а меня это здорово обижает!

Улыбка Ани стала фальшиво сочувственной.

— Юмор как форма защиты от жизни? Мне это тоже знакомо… — Она все еще продолжала улыбаться, но как-то по инерции, а вывод сделала совсем уж неожиданный: — Получается, у вас с женой всё как у всех! — Поднесла в задумчивости к губам стакан, но не отпила, а вернула его на журнальный столик. — Сначала, как только и бывает в начале, потом пришли к молчаливому соглашению, что вместе будете до первой любви. А ее, как назло, ни у нее, ни у тебя не случилось!

Говорила Аня вроде бы о нас с Нюськой, но имела, судя по всему, в виду себя. Посмотрела мне в глаза.

— Ты ей изменял?

Я встретил ее взгляд с присущей мне твердостью.

— Извини, конечно, только чем мы с тобой только что занимались?

Она глаз не отвела.

— А раньше?

Я пожал неопределенно плечами, так неопределенно, что неопределенней не бывает.

— О прошлом не хочется, люди по большей части его выдумывают…

Казалось бы, ответ был дан, но Аня свою мысль продолжала развивать:

— Ты хороший любовник, Дэн…

Я продолжал улыбаться, но кто-то ехидный, обретавшийся в вечно бодрствующей части моего мозга, внятно произнес: все, старичок, приехали! Я окаменел. По зыбкому экрану памяти скользнула и исчезла картинка. Другая женщина в другой жизни произнесла эти слова. Но таких совпадений не бывает! Вдруг стало больно дышать. Когда это было? Где?.. Неужели все повторяется и мы плывем в потоке времени по кругу, иногда выныривая в очередную жизнь? Ведь было же, было! Мысли мешались, меня вдруг охватила беспричинная тревога. Собственные глаза я видеть не мог, но не сомневался, их выражение стало жалким, как у того мальчишки в психушке. Он точно знал, что такое помрачение ума…

— Что с тобой? Я сказала что-то не то? Но…

— Все в порядке! Извини.

Надо было срочно успокоиться, найти то реальное, на что можно опереться. Вечер. В доме напротив зажигаются окна. Я чувствую прикосновение ветерка. Дежавю? Да нет! Просто жизнь состоит из ограниченного набора ситуаций! Тасуя их, она притворяется, будто разнообразна. Детали забываются, вот и создается впечатление уже случавшегося. Это не безумие, я нормален. Стресс, чрезмерные нагрузки, а тут еще дура барменша и Котов со своей идеей шоу! Моей, кстати, идеей…

Поднялся из кресла и вышел на кухню. Остановился у открытого окна. Закурил. Руки дрожали. Обернулся. Аня замерла в дверном проеме. Куталась в халат, собрала его у горла в кулак. В неверном свете улицы лицо ее казалось очень бледным.

— Я тебя напугал?

Сделал к ней шаг, остановился напротив.

— Все прошло! Я не сумасшедший, это было бы слишком просто…

Она улыбнулась. Неуверенно, как улыбаются попрошайки, когда вдруг слышат в свой адрес доброе слово. Милое, открытое лицо, я должен был ей что-то сказать. Прямо сейчас, пока был шанс хоть что-то объяснить. Потом его не будет, останется только осадок и глухое непонимание случившегося.

Вглядываясь в ее глаза, заспешил:

— Ничего страшного, сдали нервы, вот и показалось. Сон… или не сон… очень похожая на тебя женщина… те же самые слова…

Она взяла меня за руку.

— Пойдем!

Оказавшись в гостиной, усадила, словно больного, в кресло. На журнальном столике стояла водка. Налила с полстакана и подала мне. Устроившись с ногами в кресле напротив, смотрела, как я, морщась, вливаю в себя теплую отраву.

— Ты перебрал одиночества, надо выговориться! На «скорой» и не такое случалось…

Сказала просто, сидела так уютно, что, если бы я даже хотел, не смог бы сопротивляться. Напряжение постепенно отпускало, и как-то так получилось, что слово за слово я начал рассказывать ей о детстве, о школьных проказах. О том, что, получив диплом историка, оказался никому не нужен, страну уже захлестнула мутная волна бессмысленности. Началось мыканье в поисках заработка, пока после череды неудач не оказался в штате пустенькой газетенки. Только когда встретил старого школьного друга, жизнь начала помаленьку налаживаться. Втянулся в консультативный бизнес, фантазия никогда не подводила, со временем в нем обосновался.

Особенно Анюте понравился рассказ о том, как я срежиссировал постановку комедии под названием «карьера моей жены». Оказавшейся на поверку личной драмой. Зато она осталась равнодушной к истории о замене половины боевой техники армии на надувные резиновые муляжи, я-то считал эту идею одной из моих самых удачных. Финансово так оно и было. Впрочем, что с нее взять, женщина — она и есть женщина, разве ей понять выгоду для обороноспособности страны! Когда генералы сыты, и солдатам служить не в лом.

— Последние несколько лет, — закончил свой рассказ, — света белого от навалившихся заказов не видел! Бывают моменты, когда не чувствую, где кончается реальность и начинаются мои фантазии. Порой закрою глаза и вижу тебя в расписанной яркими фресками комнате с напольной вазой в углу и фонтаном…

Наверное, не самое умное было ей об этом говорить, но сказал. На улице давно стемнело. В льющемся из окна рассеянном свете лицо Ани казалось мне загадочным.

— Случайно, сексом в музеях не увлекаешься? А то есть такая разновидность психического отклонения… — Уголки ее губ дрогнули, словно таившаяся до поры до времени улыбка просилась наружу. — Я вижу мальчика, — продолжала она очень тихо, почти шепотом, — он смотрит на отличный от его собственного взрослый мир, и ему не хочется в нем жить, только альтернативы нет, приходится. Единственная возможность убежать от тусклой и несправедливой повседневности — спрятаться в своих красивых фантазиях. Способный выдумать все, и жизнь других, он не желает замечать, что грубая реальность извращает им придуманное до неузнаваемости. Что этому выросшему мальчугану можно дать, чего бы он не имел?..

Улыбка победила. Сделав из стакана глоток, Анюта распустила движением головы собранные на затылке волосы и встала из кресла. Полы халатика разошлись, она и не думала его запахивать. Шагнула ко мне. Я поднялся ей навстречу. Рука скользнула под махровую ткань, ладонь ощутила шелковистую упругость тела. Не знаю, как насчет остальных семи миллиардов, ко мне, рабу неразумному, Господь был милостив! И милость Его я держал в руках. К чему пустые слова, мы играем ими с упоением? Что, кроме консервированных в собственном соку чувств, несут нам лучшие образцы литературы? А искусство, с его набором отмычек к трепещущей душе? Нет, неспособен человеческий гений передать восторг обладания!

Морок последних дней спал с плеч вслед за халатиком Ани, и я почувствовал, что все еще жив и хочу жить.

И жить мы с Анькой хотели так долго, что рассвет застал нас без сна. Мир, о котором она говорила, сжался до ласкового тепла лежавшей рядом женщины, и ничего другого от него мне не было нужно.

Анюта обнимала меня и тихо смеялась, но вдруг, став серьезной, прошептала на ухо:

— Представляешь, какой был бы ужас, если бы на стене в гостиной висел мой портрет?..

Загрузка...