Позывной «Курсант» — 4

Глава 16 Я начинаю понимать реальное положение вещей

Можно было бы подумать, что после моих слов Шипко со всех ног кинулся что-то рассказывать, каяться или выпытывать ответы у меня. Ну или хотя бы как минимум потребовал объясняться. По крайней мере, это выглядело бы логично в сложившихся обстоятельствах. Вроде момент накаленный, самое время выложить карты на стол. Я — ему в рожу обвинения. Он — мне. Но… «Вау» не произошло, как говорил один мой товарищ в прошлой жизни.

Панасыч просто многозначительно хмыкнул, в одно мгновение успокоился и… абсолютно нормальным голосом поинтересовался:

— Я так понимаю, с местом, которое тебе нужно, возникла проблема? Судя по твоему лицу, где искать то, ради чего мы проехали немаленькое расстояние, ты не знаешь. Кроме общего понятия «сарай» есть еще какие-нибудь данные или координаты? Детали, может?

Я растерянно моргнул и на автомате сначала кивнул, потом отрицательно покачал головой, имея в виду ответ сразу на два вопроса. Это было неожиданно, вот такой его очередной перепад настроения.

Только минуту назад Шипко был готов порвать меня. У него точно в голове сложились какие-то свои подозрения. И в первую очередь эти подозрения основываются на том, что я ни черта не помню из того, что должен. Ну… Ладно. Справедливости ради, я бы на месте Панасыча тоже решил, мутный какой-то пацан. Подставой попахивает. Однако, он тоже не совсем нормальный, скажем прямо. Конспирация эта непонятная. Зачем строить из себя того, кем ты не являешься? Как человек с биполяркой ведёт себя.

— Понятно. Ну идем к заведующему коммуной. Попробуем выяснить, что там произошло с твоим сараем. Глядишь, скажет что-нибудь путное. Хотя… — Чекист покачал головой. В пользу от предстоящей встречи он явно не верил.

После этого Панасыч преспокойненько развернулся и направился к дому. Будто ничего не произошло, будто не было сейчас между нами напряжённой стычки. Я-то думал, как бы до драки дело не дошло, а он опять исполняет номера.

— Псих… — прокомментировал я ему в спину. Других слов просто не нашлось.

Так орал, так хватал, слюной брызгал, а в итоге — пшик.

— Товарищ сержант государственной безопасности… — я поторопился догнать его. — Немного непонятно, мы с вами о чем-то поговорим или как? Вы знаете, количество вопросов увеличивается с каждой минутой нашего совместного времяпровождения. И потом, вы обещались посвятить насчёт Николая Николаевича. Между прочим, вопрос немаловажный. Я так понимаю, в вашем представлении товарищ Клячин должен вызывать у меня негативные эмоции.

— В моем представлении ты должен его ненавидеть. А у вас, я погляжу, прекрасные товарищеские отношения. Чуть ли не родственные. Он о тебе говорит с некоторым теплом.

— Ненавидеть? — я даже не стал скрывать своего удивления.

Нет, Клячин точно играет в моей истории определённую роль, не вопрос. Часы отцовские откуда-то у него появились. Однако, для ненависти должны быть более серьёзные причины, кроме того, что с моей помощью и моими руками человек желает подставить Бекетова.

— Ты нерусский, что ли? Или я вдруг начал говорить на китайском? С остальным-то языками ты, вроде бы, более-менее знаком, — ответил он, не оборачиваясь. — Сказал же, дело сделаем, потом выясним, кто, что и как. Я не собираюсь торчать здесь до скончания веков. Нас ждут с определённым результатом, а этим результатом пока даже и не пахнет.

Панасыч поднялся по ступеням, открыл дверь и вошел в дом. Я, само собой, проскользнул следом. Хотя раздражало меня теперь не только изменившееся состояние, связанное с дедом, но и вот это дурацкое поведение чекиста тоже. Я бы ему пинка отвесил с огромным удовольствием. Или леща. Чтоб перестал вести себя таким идиотским образом.

— Вот гадство… — вырвалось у меня, когда мы оказались внутри.

Я остановился, пытаясь привести мысли в порядок. Другой вопрос, что они, эти мысли, моего стремления к упорядоченному не разделяли, прыгали, как блоха по уличной собаке.

Просто все вокруг выглядело очень знакомым. Меня вообще не удивило, что в доме, построенном для тех, кто когда-то был уличной шпаной, — паркетные полы. Все же они недешевые. Наверное. По крайней мере, в современности. Я знал, они такими и должны быть. Знал, потому что уже видел их. Вернее, видел дед, но теперь, выходит, и я.

Вообще окружающая действительность сильно отличалась от того же детдома. Будто это не коммуна, а какое-то культурное заведение. Причём, я точно знал, что здание, в котором сейчас нахожусь, строили специально для беспризорников. Знал! Стены, расписанные слегка поблекшими от времени рисунками, тоже выглядели вполне привычно.

Я прекрасно помнил, что в доме есть ванные комнаты, душевые. Что все помещения здесь светлые и удобные. Что все вещи коммуны: мебель, посуда, школьное оборудование — приобретены доброкачественные, по возможности хорошие и крепкие.

С одной стороны, это новое состояние «знания» выбивало из колеи. С другой — выходит, если в моей голове вылезли эти воспоминания, то и другие тоже вполне могут быть. Например, относительно Берлина. Все. Я — Алеша Реутов. Это уже понятно. Так что, возможно, жизнь станет проще, с той точки зрения, что она теперь реально моя.

— Что опять не так? — Шипко нахмурился. Ему тоже пришлось остановиться, а он явно хотел побыстрее разобраться с тем, что касается коммуны.

Мы топтались посреди просторного холла. Вернее, я топтался, оглядываясь по сторонам, переваривая свое новое состояние, а Шипко просто застыл рядом с недовольной физиономией.

— Все не так, — ответил я, сдерживая эмоции.

Это был ядреный коктейль. Раздражение, отчаяние, в то же время — облегчение и понимание, дорога есть с этого момента только одна. Мне до самого конца придётся прожить дедову судьбу. И самый главный минус подобной перспективы — теперь я и сдохнуть могу раньше положенного. А значит, на отгребись уже не получится. Раньше-то я как думал, раз дед дотянул до моего рождения, значит, все в любом случае будет хорошо. Но при изменившихся обстоятельствах выходит, не факт. Теперь и дотяну ли — большой вопрос, и с внучком — тоже непонятно.

Панасыч собрался спросить еще что-то, но в этот момент в холле, где мы остановились, появился невысокого роста крепенький мужик. Под шерстяным свитером отчетливо проглядывало пузико, рожа у него была какая-то лоснящаяся, жидкие волосики лежали набок, прикрывая «озеро надежды», которое четко распложилось прямо на макушке.

— Кто такие? — с ходу спросил он, но тут же получил от Шипко красноречивый взгляд, который мужика явно озадачил. С таким выражением случайные люди смотреть не будут.

— Из Москвы мы, — ответил чекист и полез во внутренний карман своего пальто.

— Понял! Понял! Не надо. Ну что вы. Я все понял, — мужик замахал руками, а потом даже немного сдал назад, хотя изначально, выскочив из какой-то двери, прямым ходом двигался к нам. — Извините товарищ…

Он замолчал вопросительно, преданно заглядывая Панасычу в глаза. Видимо, ждал пояснений, как правильно обращаться.

— Товарищ Шипко, — ответил чекист, оставив «сержанта» в стороне.

— Да, да, да. Товарищ Шипко, меня предупреждали. Да. Конечно. Хотите, пройдём вот… В кабинет? — движения мужика, как и его речь, стали суетливыми. Он не просто разволновался, он готов был впасть в истерику. — Я Василий Иванович. То есть… Товарищ Рыков… То есть… Просто Рыков… Заведующий я.

Бедолага так откровенно боялся Панасыча, что это было бы даже смешно, не будь сейчас на дворе 1938 год. Тут хочешь, не хочешь, заволнуешься, если к тебе являются товарищи из НКВД. А судя по реакции заведующего, он знал, откуда должны прибыть гости. Поэтому в его взгляде, когда он смотрел на Шипко, отчётливо было видно страх.

Мне в какой-то момент даже показалось, толстячок сейчас рухнет на колени и припадёт к руке чекиста, причитая самое подходящее в данной ситуации: «Не погуби!» Видимо, его предупредили о прибытии сотрудника НКВД, но не уточнили, по какому вопросу.

— Нет. В кабинет не надо. Времени у нас мало. Вот, сейчас вам Алексей объяснит, что именно требуется, — Панасыч кивнул в мою сторону. По-русски говоря, тактично перевел стрелки.

— Конечно, конечно… — снова затряс башкой заведующий. — Мы вас ждали-с. Нам сообщили-с.

Он вдруг совершенно нелепо начал добавлять к каждому глаголу дурацкое «с». Мужика явно крыло от страха и контролировать это он не мог.

— Скажите, — я сделал шаг вперед. Старался говорить спокойно, пока этого Василия Ивановича не стеганул инсульт от ужаса. — Здесь когда-то был сарай, в котором хранили всякий хлам. Там железки всякие лежали. От центрального входа налево и буквально метров сто. Бревенчатый, с покатой крышей. А сейчас смотрю, не видно такого.

— Ох… Сарай… Вы поймите, я совсем недавно тут. Совсем недавно. Не могу знать-с. Это давно было?

— Да. Порядка десяти лет, — ответил я заведующему.

Шипко, кстати, вообще самоустранился. Он даже немного отошел в сторону, чтоб не мешать нам разговаривать. Правда, легче от этого не стало. Взгляд Василия Ивановича то и дело перескакивал на чекиста, который, повернувшись к нам спиной, замер рядом со стеной, с интересом рассматривая рисунки.

— Не могу знать-с, — повторил заведующий с нарастающей паникой в голосе. — Виноват. Очень виноват.

— Из воспитателей есть кто-то, работающий в коммуне давно? — перебил его Панасыч.

При этом он продолжал стоять спиной к нам и пялиться на стену, где два нарисованных пионера трубили в горн. Не в один, конечно. У каждого был свой.

— Воспитатели… Да. Да! Есть один. Он с самого начала в коммуне. Вместе с товарищем Макаренко работал, — засуетился Рыков. — Идёмте. Он как раз сейчас в учебном классе. Словесность у нас преподает воспитанникам. Умнейший человек. Тут сейчас, на месте. Идёмте!

Заведующий развернулся и рванул в сторону коридора. Ну как рванул… Он делал несколько быстрых шагов, потом останавливался и оборачивался, чтоб убедиться, двигаемся ли мы следом. В итоге эти нервные подергивания выглядели так, будто он вообще не уверен, нужно идти вперёд или лучше постоять на месте.

Да уж… Всё-таки репутация — великая сила. Вот Шипко сейчас совершенно спокоен. Ведёт себя культурно, даже вежливо, но мужика от страха плющит неимоверно.

Учебный класс, который был нам нужен, оказался здесь же, на первом этаже. И воспитатель там действительно был. Он сидел за столом, что-то изучая в тетрадях. Вид у него был озадаченный. Может, уроки проверял, может, план какой-то писал, не знаю.

На вид он оказался, прямо скажем, совсем немолод. Я дал бы ему лет пятьдесят. Мелкий, щуплый, даже, наверное, высохший.

— Дмитрий Петрович, — с порога начал заведующий. Мы и войти еще не успели. — Вот тут товарищи, из Москвы. Требуется ваша помощь. Из Москвы!

На последнем слове Рыков сделал ощутимый такой акцент. Прямо выделил столицу. Причем он явно намекал не на географическое положение, не на то, что мы из Москвы, а на особенность «товарищей». Мол, вот они, те самые. Похоже, в коммуне не только один заведующий был в курсе интереса чекистов к их организации.

— Да, слушаю, — ответил воспитатель и отложил тетради в сторону.

Что интересно, в отличие от своего начальства он вообще не дергался, не волновался и не нервничал. Более того, он вдруг, прищурившись, уставился на Панасыча, а потом вообще выдал:

— Здравствуйте, товарищ…

— И вам не болеть, — перебил его Шипко, недовольно поморщившись. — Впрочем, думаю, со здоровьем все хорошо, как раз. Отличная память.

Я с интересом уставился на воспитателя. Вот оно что… Этот Дмитрий Петрович узнал моего спутника. Чекист же говорил, что был в составе комиссии, когда на положенном месте не обнаружили сына Витцке. Но самое интересное, воспитатель сейчас хотел назвать Панасыча как-то по-другому. Явно не тем званием или ее той фамилией, какой Шипко на данный момент представляется. Потому он и перебил Дмитрия Петровича. Чтоб тот не ляпнул лишнего.

— Да… Не жалуюсь пока. Еще мозг мой крепок, — ответил воспитатель чекисту.

Причем во взгляде его промелькнуло нечто отдаленно напоминающее понимание. То есть у мужика не только хорошая память, но и соображалка нормально работает.

— Нас интересует одно строение. Алексей, поясни, — Панасыч кивнул мне.

Я принялся заново объяснять про этот чертов сарай. Воспитатель слушал молча, не перебивал. Но с каждой секундой его взгляд становился все более задумчивым. И это точно не по причине моих слов. Он смотрел мне в глаза и слегка хмурился. Так обычно происходит, если человек пытается что-то вспомнить. К примеру, чувствует, знакомо ему чье-то лицо, а никак не может сообразить, где он его видел. Похоже, имеется маленькая вероятность, что меня тоже могут опознать. Хотя, конечно, очень маленькая. Если воспитатель видел Алешу, пацану был семь лет на тот момент. Дети вырастают и меняются. Хотя мне этот человек не кажется знакомым, в отличие от самой коммуны. Значит, дед его если и встречал, то мельком. Возможно, Дмитрий Петрович учит более взрослых. Ну или дед провел здесь все-таки мало времени.

— Я понял, о чем вы говорите, — сказал воспитатель, когда я закончил описывать нужное здание. — Но его уже нет. Там построили цех. Поэтому вы и не узнали сарай.

— Плохо, — коротко констатировал Шипко.

Потому что цех мы и правда видели и он раза в два больше сарая. А то и в три. Соответственно, то месте, где я закрыл коробку… Я… Ну, да. Теперь уже я. В общем, это место теперь внутри цеха, скрыто под полом.

— Алексей, вопросы есть? — Шипко перевел снова взгляд на меня.

Он начал немного торопиться. Я неплохо знаю Панасыча, изучил за это время, поэтому сразу же заметил перемену в его настроении. Видимо, причиной было все то же внимание, которое возникло к воспитателя ко мне. Дмитрий Петрович хмурился и морщил лоб все сильнее. Шипко решил, пора уходить, пока пожилой, но крайне активный человек не вспомнил невзначай, кого именно я могу ему напоминать.

Мы вышли из класса и направились к холлу. С воспитателем Шипко культурно попрощался.

— Да что ж такое… — снова засуетился заведующий. — Простите. Извините. Не учли. Не знали.

Он кружился рядом с чекистом, как пчелка. Хотя, нет. Как шершень. Крепкий такой, откормленный шершень.

— Да вы-то при чем! — не выдержал Панасыч, которого такое раболепие слегка подбешивало. — Идем, Алексей.

Шипко подтолкнул меня в сторону выхода, намекая, что не мешало бы ускориться, и сам двинулся туда же.

Заведующий «летел» следом за нами, без остановки «жужжа» свои извинения. В какой-то момент я сам уже хотел попросить его заткнуться. На самом деле, очень раздражающая ерунда.

— Вы… Вы теперь доложите что мы… Что я… — Выдал он, когда мы, наконец, оказались возле входной двери.

— Куда? — Спросил Панасыч.

— Что «куда»? — Совсем растерялся заведующий.

— Доложу куда? — с невозмутимым лицом поинтересовался чекист.

— А… Ну… Туда, — Рыков закатил глаза вверх, показывая взглядом на потолок.

— У меня нет прямой связи с небесной канцелярией, а вы, так понимаю, товарищ заведующий, на нее намекаете, — абсолютно серьёзным тоном ответил Шипко, затем толкнул дверь и вышел на улицу.

Рыков издал какой-то звук, похожий на сдавленное рыдание, и побледнел, будто вот-вот рухнет в обморок. Шутку юмора чекиста он не оценил. Наоборот, решил, будто тот обвинил его в религиозности.

Я не стал ничего объяснять бедолаге заведующему и просто двинулся вслед за Панасычем.

Он уже стоял на широкой аллее, ожидая моего появления.

— Ну что, Реутов, план твой не удался?

— Не знаю, чего вы радуетесь, — хмуро ответил я. — Это на самом деле было важно и в первую очередь, между прочим, для вашего начальства. Для всего вашего начальства.

Мое уточнение, которое выглядело как откровенный намек на связь Шипко с Бекетовым, его вообще не задело. Хотя я ожидал хоть какой-то реакции. Ни черта подобного. Панасыч просто усмехнулся и двинулся в сторону ворот.

— Ну хоть про Судоплатова ответите? — спросил я его в спину, а потом бросился догонять. Дурацкая манера вот так уходить. Все время несусь за ним вприпрыжку.

— Что именно тебя интересует? — бросил Панасыч через плечо.

Ну, вообще, конечно, меня интересовало, как бы встретиться в бывшим другом отца. Да, дневник, похоже, похерен. Но я могу попытаться воссоздать этот дурацкий рисунок со значками, написанными рукой прадеда. Не уверен, конечно, в точности. Однако теперь, выходит, я в состоянии вспомнить все, что знал Алеша, и мне для этого не требуется сон. А это уже плюс. Но без Судоплатова, рисуй не рисуй, все равно получишь… Ни черта, короче, не получишь. А значит, до отправки в Германию, мне надо непременно с ним встретиться. Учитывая, где я нахожусь ежедневно, просто так к разведчику в гости не попадёшь. Да и он, думаю, приемы не устраивает. Единственная возможность — занятия в школе.

— Почему товарищ Судоплатов не ведет у нас уроки, как было обещано?

— Поменялось многое. Не так давно состоялось партсобрание. На нем сослуживец товарища Судоплатова, которого он знал еще, кстати по Харькову, служил некоторое время здесь Павел Анатольевич, неожиданно предложил партийному бюро рассмотреть его подозрительные связи. Он сказал, что Судоплатова перевел в Москву враг народа Бал… — Шипко осекся, покосился на меня. Наверное, решил, эту фамилию озвучивать ни к чему и сразу продолжил, — в общем, бывший товарищ обвинил Судоплатова в том, что он поддерживал дружеские отношения с недавно разоблаченными врагами народа. Партбюро приняло решение исключить товарища Судоплатова из партии. Это решение должно утвердить общее партийное собрание разведслужбы, назначенное на январь.

Твою мать! Вот, что хотелось сказать мне вслух, но я, естественно, этот порыв сдержал. Если с Клячиным было все мутно, то с Панасычем, вообще непонятная фигня. На чьей он стороне? Что думает обо мне? Почему отмораживается с разговором про Клячина? Почему молчал все это время, а тут вдруг решил откровенничать? Вопросов до хренища, ответов пока ни одного. Не стоит показывать Панасычу, насколько я заинтересован в Судоплатове. Поэтому просто коротко спросил:

— Его арестовали?

Попутно я пытался сопоставить информацию, имеющуюся у меня в голове из прошлой жизни, но как-то она не сопоставлялась. Насколько помню, Судоплатов должен спокойно служить и во время войны, и после. Более того, у вождя он был… будет… на хорошем счёту. Не зря ведь его прозвали «Сталинским волкодавом». Да и Троцкого пока еще не убили. А как без Судоплатова этот вопрос решат? Короче, ерунда какая-то.

— Нет. Товарищ Судоплатов пока ходит на работу, сидит у себя в кабинете за столом. — Шипко как-то горько усмехнулся, с сожалением или сочувствием. Не знаю. Однако явно судьба старого друга Витцке не была ему безразлична. — Просто ничего не делает. Сложная ситуация для Павла. Знаешь, как говорят, хуже всего — ждать и догонять. А он сейчас в ожидании. И ожидание это напряжённое. Каждый день. Да и атмосфера, прямо скажем… Сначала, после того, как сместили товарища Ежова, Павел Анатольевич исполнял обязанности руководителя иностранного отдела, а сейчас его понизили до начальника испанского отделения. Люди, они же какие… На все оглядываются, ко всему прислушиваются. К тому же почти весь старый состав отдела… Поменялся он, этот состав. А новые сотрудники не решаются с ним общаться. Боятся скомпрометировать себя. Я был на днях там. Любопытно. Начальник отделения, беседуя со своим заместителем в присутствии Павла Анатольевича, переходит на шепот, опасаясь, что Судоплатов может подслушать.

Шипко снова усмехнулся и покачал головой. По его тону мне показалось, что Судоплатову он сочувствует гораздо больше, чем какому-то начальнику отдела, который ведет себя абсолютно по-идиотски.

— Но… Как он мог якшаться с врагами, если его в Союзе-то и не было? Он же разведчик. Это действительно все серьёзно?

— Серьёзно? Не знаю. Скорее да, чем нет.

— Да подождите вы! — я ухватил Шипко за рукав и с силой дернул его, останавливая.

Панасыч замер на месте, потом с некоторым удивлением покосился на мои пальцы, сжимавшие ткань его пальто.

— Извините, — я убрал руку. — Просто для меня это действительно важно. Я не знаю, насколько могу вам доверять. Не знаю, какие цели вы преследуете. Но мне кажется, если бы они были плохими по отношению ко мне, наверное, и поведение ваше выглядело бы иначе. Вы хотите предупредить меня о Клячине. Я же верно понимаю? Это тоже не просто так. Хотите поговорить о Николае Николаевича позже, хорошо. Я подожду. Но сейчас, раз уж зашла эта тема, объясните, насколько велика вероятность, что с товарищем Судоплатовым уже не получится встретиться?

Шипко помолчал несколько минут. Пауза вышла волнительная. В принципе, он вполне может сейчас послать меня, куда подальше, и будет прав. Не те времена нынче, когда можно с кем-то откровенничать. Уж тем более сотруднику НКВД, кем бы он на самом деле не являлся. Тут даже наоборот. Чем выше должность, тем круче риск. Я бы, по крайней мере, на его месте не стал. Он и так много сказал лишнего. На пару доносов вполне хватит.

Однако, видимо, и правда Панасычу известно об Алеше Реутове чуть больше, чем мне самому. Потому что он все-таки ответил.

— Есть такой человек — Зубов. Из того же, скажем так, направления, что и Павел. У нас были некоторые интересы в Чехословакии. Зубов встретился с президентом Бенешем. Нужно было помочь ему вывезти семью. По указанию руководства Зубов передал последнему десять тысяч долларов, поскольку Бенеш не мог воспользоваться своими деньгами для организации отъезда. Расписка в получении денег была дана Зубову секретарем чехословацкого президента. Сам Бенеш бежал в Англию. Зубов отлично справился с заданием. Он помог президенту, но при этом британские и французские власти не имели ни малейшего представления о наших связях с лицами, выехавшими из Чехословакии. Спустя некоторое время после того, как Бенеш покинул Прагу, Зубова отозвали в Москву. Это произошло недавно. Естественно, не просто так. Арестовали его по личному приказу Иосифа Виссарионовича. Причина ареста заключается в том, что Бенеш во время контактов, связанных с переездом, через Зубова предложил нашему руководству, чтобы Советский Союз субсидировал государственный переворот, направленный против правительства Югославии. Нам нужно установить там военный режим и ослабить таким образом давление на Чехословакию. Бенеш просил сумму в двести тысяч долларов наличными для сербских офицеров, которые должны были устроить переворот. Получив эту сумму из Центра, Зубов выехал в Белград, чтобы на месте ознакомиться с положением. Но… Все оказалось не так, как обещал Бенеш. Когда Зубов убедился, что офицеры, о которых шла речь, являются всего лишь кучкой ненадежных авантюристов, и ни на какой успешный заговор рассчитывать не приходится, он отказался выплатить им аванс. Вернулся в Прагу с деньгами и доложил в Центр о сложившейся ситуации. В общем-то поступок разумный. Однако… Товарищ Сталин пришел в ярость. Зубов посмел не выполнить приказ. На зубовской телеграмме с объяснением его действий Иосиф Виссарионович собственноручно написал: «Арестовать немедленно». И вот связь с Зубовым — одно из самых серьёзных обвинений, которые ставят Судопоатову в вину. А знакомы они еще со времен совместной работы в Закавказском ГПУ. Зачем я тебе это рассказал, понимаешь?

— Эм… Ну видимо, столь замысловатым образом вы объяснили мне, что Павел Анатольевич может никогда не появится в школе в качестве преподавателя, — ответил я, на всякий случай максимально обтекаемо.

— Верно. Но не только поэтому. Ты, Алексей, очень скоро станешь частью этой системы. И ты должен понимать, иногда поступки, которые кажутся разумными, на самом деле ведут в пропасть. Больше нет твоего мнения. Все. Забудь. Оно полностью зависит от приказов Центра. И нет твоих личных амбиций. Ты ведь уже распланировал для себя некоторые действия, верно? Нафантазировал, как приезжаешь в Берлин, находишь дорожку, по которой твой отец очень умело прошёл, путая следы, и добываешь некоторые документы, имеющие ценность для определённых лиц. Думаю, деньги тебя интересуют в меньшей степени. Но там и не деньги. Там, Алексей, кое-что подороже. Так вот… Забудь. В Берлине ты займёшься настоящей работой. Цели определённых людей… Ну, что ж. Они есть, да. И цели серьёзные, и люди серьезные, и документы эти добыть надо. Но в большей мере ты создашь видимость поисков. Заниматься будешь настоящей работой. Есть список лиц, которых необходимо взять под свой контроль. Вот это и будет самым главным для тебя и твоей группы.

Если бы в этот момент небо упало на землю, я, наверное, был бы удивлён гораздо меньше. Все, сказанное Шипко, выглядело как… Да как будто он — чертов Фигаро! Слуга двух господ. Вот как. То есть, Панасыч вроде как работает на Бекетова, но при этом… На самом деле он типа двойного агента, только внутри своей же системы. Видимо, Шипко просто подсунули под бочок Бекетову, чтоб он следил и, возможно, докладывал, куда нужно. Тем более, товарищ старший майор госбезопасности все время терся где-то рядом с наркомами. То возле Ершова, то возле Ягоды.

Вроде бы звезд сильно не хватал, но судя по некоторым рассказам Клячина, был этаким «серым кардинальчиком». Не кардиналом. Для этого Бекетов все же мелковат. А скорее всего, он вообще просто возился в дерьмишке, выполняя поручения определенного толка. За счёт этого протянул так долго. Гораздо дольше многих своих коллег. Потому и Клячин таким же направлением занимался. Даже вспомнить ту историю про комдива и его жену. Да, у Бекетова, может, имелся свой интерес, но хрен бы он полез вот так, нахрапом, без приказа сверху.

И вот сейчас открытым текстом Шипко мне сказал, что документы — дело нужное. Ищи их, на здоровье. Но когда найдешь — хрен Бекетову на воротник. Да и не особо это важно. Первоочередной задачей станет как раз вербовка тех самых официальных лиц, офицеров, политических деятелей, о которых нам талдычат на занятиях. То есть самый настоящий шпионаж и разведка. А это с моими настоящими целями совпадает идеально.

— Золото? — спросил я.

Шипко снова замолчал на пару секунд, изучая меня насмешливым взглядом, а потом ответил:

— Сколько наблюдаю за тобой, поражаюсь. Интересное у тебя мышление, слушатель Реутов. Я тебе такой серьезный расклад даю, а ты интересуешься, что именно спрятал отец, если это не деньги. Нет, не золото. Алмазы. Все? Или еще что-то спросишь?

— Это не товарищ Бекетов устроил меня в школу, да?

— Нет, не он. — Панасыч улыбнулся еще шире. — Вернее, сам товарищ старший майор государственной безопасности уверен как раз в том, что это его заслуга. Но… Пусть в этой уверенности и остаётся. Однако, твое предположение верное. Ты подходишь для той задачи, которая будет тебе поставлена, из-за родителей. Но это уже объяснят тебе в нужное время. И уж точно мы с тобой не в том месте находимся, чтоб стоять и говорить подобные вещи. Повторюсь еще раз, когда закончим здесь, поговорим о том, что нужно обсудить. Все? Можно идти?

Вопрос Шипко задал, конечно, с поддевкой. Поглумился над тем, что какой-то пацан заставил его рассказывать важные вещи прямо недалеко от ворот коммуны, где живут беспризорники.

— Да я вас не держу, — я поднял руки вверх, показывая, что вообще никак не мешаю, и сделал шаг назад. Но, естественно, в голосе моем тоже присутствовала ирония.

— Отлично. Тогда идём… — Панасыч кивнул на выход с территории коммуны.

— Товарищи! — раздалось вдруг неподалёку.

И я, и Шипко одновременно обернулись на голос. Со стороны дома показалась мужская фигура и бежала она именно к нам.

— Товарищи, подождите! Подождите!

Мы с чекистом удивлённо переглянулись. Дело в том, что по аллее достаточно быстро двигался тот самый учитель словесности — Дмитрий Петрович. На нем был накинут какой-то непонятный тулуп, причем накинут самым нелепым образом. Одну руку воспитатель засунул в рукав, а вторую нет. Поэтому верхняя одежда вся куда-то перекосилась и болталась от его бега, стегая Дмитрия Петровича рукавом по бедру.

— Отойди чуть. Хватит рожей светить… — тихо сказал Панасыч, а затем сделал шаг вперед, навстречу воспитателю.

— Ой… Товарищи… — учитель подбежал к нам и остановился, тяжело дыша. — Думал, не догоню уже. Вот.

Он вдруг сунул руку, которая была в рукаве, под мышку неодетой конечности и вытащил оттуда… металлическую коробку.

— Вот. Антон Семёнович велел сохранить. Мы нашли ее во время перестройки сарая в цех. Он узнал содержимое. Запретил выкидывать. И… — Дмитрий Петрович выглянул из-за плеча Шипко, который тактично прикрывал меня от его внимания. — Никто не читал, имейте в виду. Никто! Просто Антон Семенович открыл, глянул, а потом сразу сказал, что это — вещь одного из воспитанников. А когда уезжал отсюда, строго-настрого приказал, сохрани, Дмитрий. Он был уверен, что однажды за этим кто-нибудь придет. Вы когда спросили про сарай, я понял, не сарай вам на самом деле нужен. И вот, товарища узнал.

Воспитатель посмотрел на Панасыча. Причем, что удивительно, он реально чекиста не боялся. Наоборот, смотрел с некоторым уважением.

— Просто не стал при товарище Рыкове говорить ничего. Вы только вышли, сразу кинулся в свою комнату. Там лежало. Держите.

Шипко взял коробку, а потом вдруг протянул руку Дмитрию Петровичу:

— Спасибо. Вы нам очень помогли.

— Да хватит вам! — тот пожал ладонь чекисту, затем смущённо отступил. — Просто Антон Семенович просил. Пойду. А то у меня еще работы много.

Воспитатель кивнул нам обоим, прощаясь, а потом развернулся и побежал обратно к дому.

— Узнал, зараза… — покачал головой Панасыч. — Ну и память у человека… Гений. А всю жизнь посвятил детям, педагогике.

— Вас узнал? — переспросил я. — Так это сразу было понятно.

— Не нас. Тебя. На, держи свою драгоценность.

Шипко отдал коробку мне и мы, наконец, пошли к воротам.

Честно говоря, уже не терпелось, наконец, уйти из коммуны, добраться с Панасычем обратно на аэродром и там продолжить разговор. При Павле он снова замолчит, откровенничать не будет. А мне наоборот хотелось узнать все подробности, вообще все. И самое главное — кто второй «хозяин» этого Фигаро.

— Товарищ сержант государственной безопасности! Неужели я вас дождался!

Услышав этот голос, я сначала не поверил своим ушам. Первой реакцией была мысль: «Да ну на хрен!»

Просто, когда мы уже оказались за воротами, выяснился один крайне неожиданный момент. Нас там ждали. Вернее, ждал. Один человек. Он стоял, прислонившись к «воронку», который притаился в стороне от входа, ближе к деревьям. Но едва заметил меня и Шипко, резво пошел нам навстречу. Улыбался при этом дядя Коля так, что я бы предпочёл иметь сейчас в руке что-нибудь посерьёзнее металлической коробки.

И да, это был Клячин. А улыбка его… С такой же улыбкой он появился во дворе бани, когда убил хулиганов.